Водка (июнь 2008)

I.

… На другом конце города растет девочка, внучка - вся точь-в-точь, бровки и волосики белые. «Я ей цигейковую шубку сшила из шапок, они так посмотрели и говорят: не надо. Денег бы, говорят. Откуда у меня, он давно все вынес, за двести рублей отдал сервант». Она не плачет, но всхлипывает, смотрит в асфальт сухими глазами. «А скажи - он был добрый, хороший? Помнишь, всем чинил велосипеды? Помнишь, „Новый мир“ тебе принес, а ты потеряла на субботнике? А песню у тебя переписывал, как же группа называлась - Смоки, Смоуки? Я раньше интересовалась современной музыкой, теперь слушаю Чайковского одного».

Не помню. Всякий раз, приезжая на родину, я видела его на лавке, летом - в трениках и с голым торсом, зимой - в ушанке и плащике. Он был частью ландшафта, и не сказать, чтобы совсем неосмысленной, он воплощал высокую вечную праздность, несуетность, непричастность к нашим идиотским передвижениям; мы уезжали в другие города, растили детей, возвращались, разводились, тосковали и радовались, - а друг детства, кажется, не сходил с места, чесал грудную шерсть да целовал пивное горло. Иногда узнавал меня: «Дай десяточку» - не больше. «Когда же он сидел?» - думаю я. Добрый парень получил первый срок сразу после армии, за участие в групповом изнасиловании - а он не участвовал, подставили, он пьяный спал на полу, я даже верю, что он спал, именно на полу, а второй - за то, что разбил стекло в ночной палатке, когда горели трубы, а третий еще за что-то - она уже и не говорит, за несущественное, - и загнулся в тюремной больничке от почечной недостаточности. Никто не виноват; мы дали ему все что могли; а как его хвалила учительница химии! Провинциальная итээровская семья - благопристойнейшая: БВЛ, портрет Высоцкого, абонементы в бассейн и филармонию, дача с гладиолусами. Ей, Анне Васильевне, всего 60 лет, последние пятнадцать она провела в преисподней. Рука плохо двигается, плохо зарастает ключица («Ну, бил, случалось»), от улыбки остались три передних зуба.

«Помню, конечно», - угрюмо бормочу я.

Он был добрый.

Он был замечательный.

Самая рядовая, дежурная, мучительно обыкновенная участь. Глухой российский стандарт.

Мы, родившиеся во второй половине шестидесятых, продолжаем хоронить ровесников.