Глава II Первый этап государственной деятельности Чингисхана Рождение степной империи

§ 4. Рождение Чингисхана и проблема так называемых «темных лет»

О точной дате рождения Чингисхана— 1155, 1162 или 1167 год — историки до сих пор не договорились (см. [82, с. 33]). Казалось бы, это частный вопрос — начиная с 1201 г. датировка событий является более или менее общепринятой. И для дальнейших событий, которые касались уже многих стран и народов, нюансы внутримонгольской политики предшествующего периода вроде бы не так уж и важны. Однако если предпосылки создания мировой Монгольской империи лежат в организации сначала общемонгольского государства, то без пристального внимания м личности его создателя не обойтись. Установка же точной даты рождения Чингисхана имеет особое значение для определения немаловажных деталей становления его государе ства и понимания внутренних движущих причин его поведения. Если коротко, то для этого понимания имеет значение вот что: было ли Чингисхану 34 года, когда его избрали ханом влиятельные степные аристократы, или 27(22) года; было ли ему за 50 лет, когда он начал коренные преобразования в своем чифдоме, приведшие к созданию полноценного государства и началу внешней экспансии, или ему не было и 40 (либо немного за 40). Кроме того, среди исследователей истории Монголии, Китая и Тибета существует даже такое представление, что без этой точной датировки «вообще невозможно составить хронологию истории Монголии на основе китайских и монгольских источников» [152, с. 272].

Если относительно смерти Чингисхана существует общепринятая дата: конец августа— начало сентября 1227 года, которая подтверждена всеми основными источниками, то относительно ею рождения до сих пор нет такою согласия ни в источниках, ни в исследованиях. Дата рождения Чингисхана в явном или неявном (то есть через продолжительность жизни) виде присутствует в ряде ранних и поздних источников. К первым относятся: «Мэн-да бэй-лу» Чжао Хуна, «Шэн-у цинь-чжэн лу» и «Юань ши» — на китайском языке; «Сборник летописей» Рашид ад-Дина — на персидском языке. Ко вторым — чагатайское «Сказание о Чингис-хане» XVI–XVII вв.; монгольские летописи XVII–XVIII вв., такие как «Алтай Тобчи» и «Шара туджи» анонимных авторов, «Алтай Тобчи» Лубсан Данзана и «Эрдэнийн тобчи» Саган Сэцэна; тибетское сочинение «Пагсам-джонсан» ламы Сумба-Хамбо.

В единственном сохранившемся монгольском источнике, современном эпохе Чингисхана — «Сокровенном сказании» (1240 г.), нет ни даты рождения Чингисхана, ни продолжительности его жизни, есть только краткое упоминание о смерти: «Чингисхан, после окончательного разгрома Тангутов, возвратился и восшел на небеса в год Свиньи (1227)» [16, с. 191]. Зато поздние монгольские летописи XVII в. указывают на рождение Чингисхана в 1161 или 1162 году, часто с «подробностями». Чтобы адекватно понять достоверность этих позднейших известий, надо иметь в виду, что существует определенный разрыв в монгольской историографии после падения династии Юань в так называемый «темный период», т. е. в XIV–XVI века, из которого до нас не дошло ни единого монгольского исторического сочинения. Знакомство же монгольских авторов XVII–XVIII вв. с китайскими сочинениями по истории монголов, главнейшим из которых была династийная хроника «Юань ши», сомнений у исследователей не вызывает [61, с. 43].

В самой ранней летописи XVII в. — анонимной «Алтай Тобчи» — год рождения Чингисхана сначала указывается как «год Змеи (moyai jil) (1161 г.)» [128, с. 114] и в ней же говорится, что «в 1206 г. Чингисхан поднял «белое знамя с девятью хвостами», когда ему было 45 лет» [там же], что за вычетом года внутриутробной жизни (этот год китайцы и монголы по своему обыкновению включают в продолжительность жизни человека) и дает дату рождения Чингисхана — 1162 год. С большими «подробностями» пишет Лубсан Данзан в «Алтай Тобчи»: «в год черной лошади (1162 г.), в первый летний месяц, в полдень шестнадцатого дня родился Чингис-хаган» [18, с. 65]. Сведения же «Шара туджи» («Желтая история») на тот счет просто фантастичны — рождение Чингисхана датируется годом огня-коня, таковые в XII в. приходятся на 1126 и 1186 годы [52, с. 128]. Видимо, у ее автора, использовавшего первую часть «Сокровенного сказания» [60, с. 40] и китайские сочинения [52, с. 175–176], эти источники относились к буддийской литературе, так как в его пронизанном буддийскими мотивами описании Чингисхан, бывший в реальности язычником-анимистом, является хубилганом, т. е. перерожденцем бодисатвы [200, с. 480]. Скорее всего, автор «Шара туджи» пользовался тибетским сочинением «Дэбтэр-онбо» Шоннубала (1478 г.), где приведена дата рождения Чингисхана— 1182 г. и которое было создано на основе «Дэбтэр-марбо» Гунга-Дорчжэ с большой путаницей в хронологии [152, с. 272].

Саган Сэцэн в «Эрдэнийн тобчи» датирует рождение Чингисхана 1162 годом: «ханский сын Тэмуджин в год курицы (1189 г.) в возрасте двадцати восьми лет сел на ханский престол» [183, с 193]. Саган Сэцэн создал свой свод на базе более ранних летописей — так, отмечены заимствования из «Алтай Тобчи» и «Шара туджи». Но данные Саган Сэцэна о датах жизни Чингисхана прямо или косвенно (через другие монгольские сочинения) восходят к китайским источникам, так как исследователи монгольского летописания указывают, что Саган Сэцэн пользовался китайскими сочинениями [61, с. 5]. Тут надо отметить, что в рассказе об истории Чингисхана Саган Сэцэн совместил события 1189 и 1206 гг. в одно, датировав великий курултай 1206 г., где Темучжин стал верховным кааном, 1189 годом, когда Темучжин стал только выборным ханом и принял титул «Чингис» [183, с. 194]. При этом сами события 1206 г. он изложил в версии «Алтай Тобчи» Лубсан Данзана, опустив указанный там Лубсан Данзаном возраст Чингисхана в 45 лет. Возможно, что он предпочел ему собственные вычисления («в возрасте двадцати восьми лет сел на ханский престол»), отталкиваясь от известной ему продолжительности жизни Чингисхана, взятой то ли прямо из «Юань ши», то ли из «Алтай Тобчи» Лубсан Данзана.

Для правильного понимания происхождения сведений поздних монгольских летописей разберем, например, «Алтай Тобчи» Лубсан Данзана — дающего самое «подробное» описание рождения Чингисхана и являющегося источником для последующих монгольских авторов. Исследователи отмечают как использование Лубсан Данзаном «Сокровенного сказания» — считается, что Лубсан Данзаном пересказано до 75 % его текста [18, с. 29], так и его знакомство с китайскими источниками, «Юань ши» в первую очередь. Причем он восполняет сведения, отсутствующие в одном из этих основных своих источников, через данные другого. Например, в рассказе о Бодончаре-простаке «Алтай Тобчи» не полностью совпадает с версией «Сокровенного сказания», но дополняется ученым ламой (есть предположение о китайском происхождении Лубсан Данзана [61, с. 25]) важным указанием на фаталистическое отношение к судьбе Бодончара, которое присутствует в «Юань ши», но отсутствует в «Сокровенном сказании»:

«Юань ши»: «братья [сами] поделили семейное состояние без него. Бодончар сказал: «Бедность и худородство, богатство и знатность — судьба [решит]!» [56; цз. 1, с. 1].

«Алтай Тобчи»: «Старшие братья… не считали его сородичем и не дали ему его части. Бодончар, не получив своей части, сказал: «Этак-то как здесь жить?»… и, говоря: «Умереть ли, жить ли, пусть то ведает судьба моя!», — уехал» [18, с. 56].

Аналогично восполнено Лубсан Данзаном отсутствие подробностей о рождении Чингисхана в «Сокровенном сказании» через привлечение сведений «Юань ши». По мнению Н. Ц. Мункуева, был произведен расчет через известную оттуда продолжительность жизни (по монгольско-китайскому счету) Чингисхана. В целом же приходится согласиться с выводом Н. Ц. Мункуева: «монгольским историкам была наиболее известна только «Юань ши» как официальная династийная история. В монгольских летописях XVII в. дата рождения Чингисхана выведена из нее» [128, с. 114]. С учетом этого, а также того, что авторы «Алтай Тобчи», «Шара туджи» и «Эрдэнийн тобчи», по мнению Б. Я. Владимирцова, «плохо разбирались в своих источниках по истории Чингисхана», «путались в хронологии» [74, с. 16], приходится признать вторичность поздних монгольских сведений по отношению к китайским источникам.

То же самое касается и тибетских хроник — самые ранние из них, где есть годы жизни Чингисхана, содержат абсолютно неверные даты. «Пагсам-джонсан», которая в основной части повторяет «Дэбтэр-марбо» и «Дэбтэр-онбо» [152, с. 272] с их фактическими ошибками хронологии (например утверждение, что Тибет попал под власть монголов в 1206 г. [25, с. 33]), при этом в датировке продолжительности жизней и царствований монгольских ханов, наоборот, довольно точна по сравнению с ними. Таким образом, ранние тибетские сочинения имеют слабую проработку хронологии времен Чингисхана, а вот позднее (XVIII в.) сочинение Сумба-Хамбо неожиданно обретает стройную систему датировок, при этом практически полностью следуя хронологическим и генеалогическим схемам «Юань ши». Данное обстоятельство становится понятным из пояснения самого Сумба-Хамбо, он замечает, что использованные им тибетские сочинения неточны касательно хронологии и генеалогии монгольских ханов и не соответствуют тому, «что [говорится] в большинстве собственно китайских и монгольских сочинений» [25, с. 143]. Надо учесть широкую распространенность «Юань ши» за прошедшие с момента ее создания 350 лет как главного исторического источника по монголам, что в самой Монголии, что в Тибете. Поэтому очевидным представляется, что основу хронологии «Пагсам-джонсан» по монголам составили данные именно «Юань ши». Поэтому теперь надо обратиться к вопросу достоверности китайских известий, как определяющему достоверность и монгольских, и тибетских источников, вторичных по отношению к ним в вопросе дат жизни Чингисхана.

Самым ранним китайским известием, где присутствуют датировки жизни Чингисхана, является «Мэн-да бэй-лу». Его достоверность вообще как делового разведывательного отчета в вопросе о датах жизни Чингисхана подкрепляется еще одним немаловажным обстоятельством. Дело в том, что в средневековом Китае существовала практика использования фэн-шуй, т. е. китайской системы геомантии/астрологии, для принятия важных решений. Она требовала относиться со всей серьезностью к датам жизни. Поэтому неудивительна та скрупулезность, с которой Чжао Хун отнесся к вопросу выяснения сведений о верховном владетеле монголов, предполагаемом союзнике. Чжао Хун констатировал неточность монголов в датах рождений и их приблизительность: «По их обычаю, [они] каждый раз отсчитывают один год, когда зеленеют травы. Когда у них люди спрашивают возраст, то [они] говорят: «Столько-то трав!» [Я, Хун], также часто спрашивал у них дни и месяцы [их] рождений. [Они] смеялись и отвечали мне: «[Мы] никогда не знали этого!» [Они] даже не могли вспомнить, было это весной или осенью» [22, с. 49]. Тем не менее Чжао Хун установил, видимо из бесед с Мухали, одним Из самых близких соратников Чингисхана, с которым вел длинные беседы, что: «Нынешний император Чингис родился в [году] цзя-сюй (14.02.1154–3.02.1155)» [там же].

Следующим по времени источником является «Шэн-у цинь-чжэн лу», сочинение, написанное предположительно Чаганом в конце XIII — начале XIV вв. Оно не дает ни точной даты рождения, ни абсолютно достоверной базы для ее расчета. Во многом это если не копия, то пересказ «Сокровенного сказания» [87, с. 15], в котором регулярные даты появляются только с 1201 г. В «Шэн-у цинь-чжэн лу» имеется упоминание возраста Чингисхана в 42 года (т. е. по китайскому счету, или 41 год, в привычной нам традиции определения возраста не от момента зачатия, а от момента появления на свет) в той части текста ШУЦЧЛ, которая следует после описания поражения Ван-хана (1203 г.). Но данное упоминание возраста Чингисхана невозможно точно привязать к абсолютным датам ввиду разрозненного состояния исходного списка ШУЦЧЛ, где «связных периодов было не более одной или двух частей из десяти» [28, с. 151].

Более того, в конце оригинального списка ШУЦЧЛ и вовсе сказано, что умер Чингисхан в 60 лет [28, с. 195], и только в XIX в. китайский ученый Хэ Цю-тао дописал к этой длительности жизни Чингисхана цифру «5» [там же], чтобы «исправить» противоречие{7}. Таким образом, ШУЦЧЛ лишь предоставляет возможность исследователям принимать эти соображения в расчет или нет. Одни исследователи видят тут подтверждение датировки рождения Чингисхана 1162 годом, другие— не согласны с таким подходом. Так, П. Пельо, используя «Шэн-у цинь-чжэн лу» в своем исследовании, предпочитает вводить предположение о существовании ранней редакции этого источника и в конце концов приходит к совсем иной датировке рождения Чингисхана— 1167 г. ([128, с. 116]). Впрочем, он и сам с осторожностью подходил к предложенной датировке: «Я далек от уверенности в дате 1167 год из-за наличия более ранних текстов, которые говорят о 1154–1155 гг., но 1167, может быть, более согласуется с дальнейшей жизнью Чингисхана и по этой причине достоин внимания и критики со стороны будущих историков» [там же].

Перейдем к сведениям «Юань ши» касательно датировок жизни Чингисхана. Ее отличием от других династийных хроник была не столько быстрота составления, сколько скудость достоверных материалов о первых ханах, на базе которых она составлялась. Во-первых, чисто физически важнейшие государственные документы были еще недоступны китайцам в юаньское время, о чем написано в самой «Юань ши»: «Юаньские родословные, те, которые хранились в золотом сундуке и в императорском книгохранилище, были строго секретны, лица, посторонние царствующему дому, не могли знать их» [119, с. 148].

В первую очередь это касалось периода первых каанов, когда влияние китайцев на госаппарат империи Юань было слабым, так как он состоял в основном из некитайцев — сэмужэнь[30]. Во-вторых, согласно китайской официальной историографической традиции, династийная хроника о деяниях императоров составляется строго на основе так называемых шилу («правдивых записей»), которые в случае «Юань ши» были ненадежными. Так, когда в середине 20-х годов XIV в. у юаньского историка Юй Цзи появилась необходимость уточнить шилу начиная с шилу Чингисхана, то он не получил нужных сведений. Вот как про это рассказывает «Юань ши»: «Император повелел составить три истории: [династии] Ля о, [династии] Цзинь и [династии] Сун. Не видя достижений, [император], согласно главным государственным установлениям, приказал чиновникам государственной канцелярии энергично возглавить тех, кто занимается этим делом. Вскоре затем, так как множество наличных записей деяний [прежних] династий оказались негодными, [император] просил департамент государственной истории Ханьлиньюань[31] привести в порядок все те шилу почивших императоров, в которых некогда государственные учреждения отредактировали [записи] событий прошлого. Сановники Ханьлиньюань ответили императору так: «Закон не позволяет передавать шилу посторонним, а записи деяний прошлых [императоров] запрещено показывать чужим». [Юй Цзи] еще просил перевести на государственный язык[32] «Тобчиян»[33], чтобы дополнить и привести в порядок [записи] деяний со времен Тай-цзу[34].

Чэнчжи[35] Таш-Хайя ответил так: «Нельзя приказать, чтобы «Тобчиян» был передан посторонним людям». Поэтому все было прекращено» [55; цз. 181, с. 1946].

Как следует из этого отрывка, мало того, что данные по деятельности первых ханов были неполными и приглаженными, но они вдобавок были недоступны для коллегии историографов; даже желание императора им помочь оказалось бессильным. Во-вторых, еще одним препятствием, как видно оттуда же, было то обстоятельство, что при династии Юань существовали как языковой барьер между китайцами, составителями шилу, и монголами [91, с. 8], так и недоверие властителей (монголов) к покоренным (китайцам). Как видим, Юй Цзи поэтому и просит дать ему недостающие сведения путем перевода (видимо, с монгольского или уйгурского) секретных документов из «золотого сундука», а конкретно из «Тобчиян», там хранившейся.

Итак, подытоживая все сказанное, становится ясно, что китайцы не только не были допущены к первоисточникам («золотому сундуку»), но и китайские версии шилу, на базе которых и писалась «Юань ши», были отрезаны от информации о родословной чингизидов и, кроме того, многократно редактировались монгольской цензурой [87, с. 12].

В-третьих, под конец существования Юань, в период освободительной войны против монголов, происходило физическое уничтожение документов на некитайских языках под лозунгом: «Убивай татар и жги книги на татарском языке!» [87, с. 15]. Неудивительно, что в таких условиях «Юань ши» наполнена ошибками и пропусками — так, дважды в ее тексте присутствует биография Субэдэя, и при этом отсутствуют биографии Батыя и соратника Субэдэя — Чжэбэ. Существование хронологических ошибок в «Юань ши» касательно периода от Чингисхана до Хубилая отмечают все специалисты по Юань: отечественные — Е. И. Кычанов [119, с. 147], китайские — Цянь Да-синь и Ли Сы-чунь. Последний, специалист по историографии Юань, писал: «Юань ши» не была вычитана полностью из-за того, что китайские ученые, составлявшие ее, не знали монгольского языка, и из-за того, что у господ Суна и Вана[36], осуществлявших общую редакцию ее, ухудшилось зрение на склоне лет. Нет таких династийных историй с ошибками и погрешностями, как «Юань ши», написанная менее чем за год» [87, с. 28]. С учетом вышесказанного и надо рассматривать степень достоверности известий «Юань ши» касательно родословия первых монгольских каанов, вплоть до Хубилая.

В «Юань ши» не указана прямая дата рождения Чингисхана, она выводится косвенно — через его возраст на момент смерти. Данные на этот счет в ее первой цзюани «Тай-цзу» («Великий предок») крайне скудные, они содержатся всего в одной фразе: «Осенью, в седьмой луне, [в день] жэнь-у[37][Чингисхан] заболел. [В день] цзи-чоу[38] почил в походной ставке Халаоту на реке [в] Саари-кээр… Продолжительность [его] жизни — 66 [лет]. Был погребен в ущелье Циняньгу» ([56; цз. 1, с. 25]). Так как дело происходило в 1227 г., то расчет по «Юань ши» дает рождение Чингисхана в 1162 г. (66 лет жизни по китайскому счету или 65 лет с момента рождения). Однозначно определить, откуда взята составителями «Юань ши» данная продолжительность жизни Чингисхана, нельзя, однако со значительной степенью вероятности представляется, что они делали выбор между различными, противоречащими друг другу датами, имевшимися в их распоряжении. Так, в сочинении «Чжогэн лу» юаньского историка Тао Цзун-и (1320–1399), написанном в 1366 г., фигурирует именно эта цифра, но в составленной им же энциклопедии «Шо-фу» (между 1350 и 1366 г.) присутствует текст «Мэн-да бэй-лу» Чжао Хуна, дающий совсем иную датировку — 73 или 72 года. Можно только высказать предположение о мотивах выбора составителями «Юань ши» в пользу 66 лет — дело в том, что Сун Лян и Ван Вэй были правоверными конфуцианцами и противниками монгольской династии. В знак протеста они отказывались служить Юань историографами, даже бежали в горы от этой службы [86, с. 197], и были подчеркнуто верны принципам учения Конфуция, которое монгольскими властями периодически ущемлялось, особенно первыми монгольскими каанами [110, с. 75–76]. Поэтому можно предположить, что им не хотелось давать основания проводить параллели между жизнью Чингисхана и жизнью Учителя Куна. Ведь для образованных китайцев, учившихся грамоте на книгах конфуцианского канона вместо букваря, было известно, что Конфуций прожил полных 72 года (цифра 72 сама по себе несет сакральный смысл — «у-син», т. е. 5 стихий) и умер на 73 году жизни ([45, с. 149 и с. 331]). Возможно, столкнувшись с выбором — 73(72) года или 66, они выбрали второе из-за вышеизложенных соображений и расчета на тонкую месть: Конфуций в 66 лет прекратил странствия и, вернувшись домой, «вел жизнь в праздности» (термин конфуцианской традиции), т. е. это был самый значительный период его жизни, период, когда он «стал следовать желаниям сердца и не переступал меры» («Лунь юй», II, 4), он тут-то и создал важнейшее учение «чжэн мин» («исправление имен») — основу для правильного управления государством [140, с. 136–138]. Авторы «Юань ши», возможно, сознательно противопоставляли образ Чингисхана Конфуцию, ограничив его возраст 66 годами.

Что касается отечественных исследователей, то старшее поколение востоковедов — В. В. Бартольд, Б. Я. Владимирцов ([63, с. 256], [64, с. 615]) — твердо придерживалось датировки рождения Чингисхана 1155 годом. Ее поддерживают Н. Ц. Мункуев ([128, с. 117]) и с теми или иными оговорками — Е. И. Кычанов ([114, с. 96], [117, с. 25]). Основой для их датировок является «Сборник летописей» Рашид ад-Дина. Исследователи, придерживающиеся иных дат— 1162 или 1167 год, помимо проблемы достоверности китайских источников, показанной выше, должны решать сложную задачу дезавуирования сведений Рашид ад-Дина. Для этого используется два подхода: во-первых, показать Рашид ад-Дина враждебно настроенным к Чингисхану и потому специально подогнавшим дату его рождения к году Свиньи, нечистого животного для мусульман; во-вторых, подвергнуть сомнению датировки Рашид ад-Дина вообще из-за их внутренней противоречивости. Примером первого рода служит Η. П. Шастина, выдвинувшая такой тезис: «По сведениям Рашид ад-Дина Чингис родился в год свиньи, который приходится на 1152–1153 г. н. э. Но Рашид ад-Дин, по-видимому, сознательно указывает неверную дату, так как пытается подогнать год рождения Чингиса под год Свиньи… и хотя бы этим показать свое отрицательное отношение к нему. Открыто высказать свое мнение о Чингисхане персидский историк не мог» [52, с. 176]. Другой подход озвучен Л. Н. Гумилевым: «Рашид ад-Дин допустил при определении этой основной даты вопиющее противоречие: сначала он говорит, что Чингисхан родился в год Свиньи, соответствующий 547 г. х. (1152–1153), а затем указывает возраст Чингисхана в момент его смерти (август 1227 г.) — 72 года, т. е. дата рождения падает на 1155 г.» [84, с. 486]. Далее Л. Н. Гумилев просто переходит в своих выкладках к использованию в качестве года рождения 1162 года, без каких-либо дальнейших обоснований.

Прежде чем рассматривать обоснованность подобной критики Рашид ад-Дина, дадим краткую характеристику его источников и их достоверности. Прежде всего надо отметить, что как великий визирь ильхана Газан-хана Рашид ад-Дин имел возможность пользоваться пресловутым «золотым сундуком», который имелся не только в Центральном Улусе мировой империи чингизидов (Монголия и Китай), но и в других улусах. О его существовании пишут многие мусульманские авторы, например Джувейни [71, с. 42]. Кроме того, Рашид ад-Дин также пользовался данными самого Газан-хана, признанного знатока истории монголов, и ученого монгола Пулад-чэнсяна, или Болад по-монгольски[39], прибывшего в 1286 г. в Иран из Китая [142, с. 26]. В ходе работы над «Сборником летописей», который по мысли автора должен был включать источники «от «франков»… до китайцев» [142, с. 24], сформировался целый коллектив сотрудников Рашид ад-Дина, взявших на себя обработку всех этих разнообразных летописей «маликов и атабеков». Черновой текст «Сборника летописей» был, видимо, составлен ими и затем прошел редакцию Рашид ад-Дина Окончательный свой вид он принял через несколько лет после прочтения Газан-ханом и учета его замечаний. Исследователи творчества Рашид ад-Дина отмечают, что в тех местах, где нет необходимости защищать свою политическую линию, он оказывается точным в передаче своих источников [142, с. 35–36].

Поэтому представляется необоснованным предположение о тенденциозности Рашид ад-Дина в передаче фактической информации о Чингисхане — Рашид ад-Дин не был враждебен к монголам вообще, он был сторонником линии примирения интересов местных иранских феодалов и нового поколения завоевателей-монголов [184, с. 17]. Именно эту политику он ставил во главу угла своей деятельности как великого визиря и автора реформ Газан-хана. В ней он противостоял первоначальной, хищнической тенденции в политике первых монгольских ханов-завоевателей (подробнее см. [142, с. 13–22] и [184, с. 15–19]), в ней он схож с киданем Елюй Чуцаем, который при Чингисхане и Угэдэе сумел убедить монголов регулярно эксплуатировать Северный Китай, вместо того чтобы недальновидно грабить его и превращать в пустыню. Как реальный политик, Рашид ад-Дин не мог рисковать своей политикой примирения, которая и без того многих сделала его врагами, нелепо искажая известные Газан-хану факты жизни его великого предка Его наследник Ульджайту-хан так оценил качество сочинения своего визиря: «Более правильно, более истинно и более ясно, чем эта история, никто [еще] не написал» [37, с. 51]. Высказывающиеся предположения о возможной враждебности Рашид ад-Дина к монголам вообще в частной жизни, основывающиеся на двух местах в его переписке (см., например, ссылку на письма №№ 7 и 13 его «Переписки» в [142, с 20]), скорее всего связаны именно с его непримиримым отношением к той линии монгольских завоевателей на бездумное ограбление покоренных народов, с которой он боролся. Это подтверждает внимательное прочтение указанного места письма № 13: «мы посылаем в ту сторону ходжу Али Фирузани… чтобы… смыл старые дафтары{8}, которые появились во времена тиранов-тюрок и битикчи-притеснителей» [41, с. 101]. Отсюда ясно следует, что «тюрки» (монголы в терминологии Рашид ад-Дина) «тираны» не вообще, а именно «старые», представители той монгольской политики, против которой боролся Рашид ад-Дин. Упоминание битикчи[40] особенно характерно — это яркий признак политики первых ханов, что на Руси, что в Иране или Северном Китае. Таким образом, тезис Η. П. Шастиной о подгонке даты рождения Чингисхана Рашид ад-Дином представляется необоснованным, не говоря уже о неточности с датировкой — «год Свиньи, который приходится на 1152–1153 гг.», повторенной, кстати, и у А. Н. Гумилева.

Прежде всего надо уточнить, что год Свиньи[41] в XII в. приходился на 1155 г. [197, с. 82–83], о чем Рашид ад-Дин был хорошо осведомлен — в своей итоговой «Летописи жизни Чингиз-хана сообразно годам его жизни в виде сокращенного изложения событий и происшествий» он написал: «Произведя подсчет назад, соответственно астрономическим данным, стало известно, что [начало] года кака, являющегося годом его рождения, приходится на месяц зул-кадэ 549 г. х. [7 января — 5 февраля 1155 г. н. э.]» [38, с. 247]. Рассмотрение всех упоминаний возраста и дат жизни Чингисхана в тексте Рашид ад-Дина ([38, с. 74–258]) показывает, что есть ошибки (переписчиков или сотрудников Рашид ад-Дина) в некоторых летописях, как, например, в [38, с. 74] год кака (свиньи) ошибочно указан 547 г. х. (на что ссылаются Η. П. Шастина и Л. Н. Гумилев). Но проверка внутри этих летописей через возраст Чингисхана, привязанный к другим датам, неизменно указывает на обычную описку или ошибку. Как появлялись такие ошибки, можно показать на примере чагатайского «Сказания о Чингис-хане» XVI–XVII вв. — в его конце переписчик добавил сведения о жизни Чингисхана: «Чингис-хан родился через пятьсот сорок девять лет после смерти Мухаммеда» [1, с. 272], где явная путаница между бегством Мухаммеда из Мекки («хиджра») и годом его смерти, при правильном числовом значении года — 549, как и у Рашид ад-Дина в [38, с. 247]. Там же, где видна редакторская рука Рашид ад-Дина, выдающегося математика и астронома (астролога) того времени, эти ошибки исправлены, его расчеты безупречны. Кроме приведенного примера итоговой сокращенной летописи, где приведены все эти расчеты самого Рашид ад-Дина, можно указать «Летопись государей Туркестана и Мавераннахра» ([38, с. 78–79]). В ней год рождения Чингисхана приурочен к 34-му году жизни гур-хана, расчет же по приведенным датам жизни этого гур-хана дает год рождения Чингисхана точно в 549 г. х.{9}, т. е. 1155 год. Интересно, что в некоторых летописях[42] цифры возраста Чингисхана отличаются на плюс-минус 1 год, при расчете по указанным в них же опорным датам (см., например, [38, с. 94]), что сходно с «Алтай Тобчи» и возможно связано с учетом или не учетом сводчиками «Сборника летописей» монгольской традиции добавления года внутриутробной жизни. Но в итоге Рашид ад-Дин в «сокращенной летописи» провел свою работу по сверке всех этих дат и определил окончательные возраст и, соответственно, год рождения (через вычитание возраста от известной даты смерти) Чингисхана: «У монголов установлено и известно следующее: продолжительность жизни Чингиз-хана была семьдесят два тюркских года… 72 года солнечных тюркских, общая сумма которых, учитывая неполные солнечные годы, будет 73 года» [38, с. 246–247].

Генеалогические схемы властителей тюркско-монгольских народов были в дальнейшем тесно увязаны с генеалогией чингизидов [205, с. 17], и потому сведения о жизни Чингисхана были сохранены мусульманской традицией, опиравшейся во многом на астрологию. Расчеты Рашид ад-Дина легли в основу работ последующих историков, вроде Хивинского хана Абу-л-Гази, сообщившего о пользовании «Сборником летописей» и имевшего в своем распоряжении восемнадцать сочинений, излагавших историю Чингизидов [17, с. 21]. В отличие от этой традиции, опиравшейся на заинтересованность мусульманских государей, кровно связанных с Чингисханом, после-юаньские китайские авторы не интересовались достоверными датировками жизни монгольских ханов в астрологических целях. Кроме того, ни в одном раннем монгольском или китайском (кроме «Мэн-да бэй-лу») источнике нет прямой даты рождения — даются только варианты продолжительности жизни Чингисхана, что вполне может быть позднейшими интерполяциями китайских ученых, неудовлетворенных отсутствием прямо указанной даты рождения. С учетом приведенного выше анализа точности известий китайских источников, надо признать данные расчетов Рашид ад-Дина о годе рождения Чингисхана наиболее достоверными. Поэтому дата рождения Чингисхана— начало 1155 года, подтвержденная к тому же единственным дошедшим до нас прижизненным Чингисхану китайским источником «Мэн-да бэй-лу», причем с приведенной в нем прямой датой, может считаться вполне установленной.


§ 5. Молодые годы Темучжина. Борьба за выживание

Итак, в самом начале 1155 г. у степного аристократа Есугай-баатура из рода кият (так называли потомков по прямой линии Кабул-хана, предка Чингисхана в 3-м поколении) родился первенец, которого Есугай назвал Темучжином в честь победы над татарами и захвата их предводителя Темучжина-Угэ. Есугай поступил согласно распространенному у ряда кочевых народов обычаю называть детей по запоминающимся событиям. Слово «темучин/темучжин/темоджин», по мнению ряда исследователей, означало на древнемонгольском «кузнец» [128, с. 94–96]. Дети Есугая назывались борджитинами, поэтому ясун-кость Темучжина назывался кият-борджигин. Вот как объясняет это название Рашид ад-Дин: «Значение «бурджигин» — «синеокий», и, как это ни странно, те потомки, которые до настоящего времени произошли от Есугэй-бахадура, его детей и уруга его, по большей части синеоки и рыжи» [38, с. 48]. Место рождения Темучжина точно неизвестно, но с большой степенью вероятности это район гор Хэнтэй. Там находятся истоки рек Онон, Тола и Керулен, и эта местность связана с детскими годами Темучжина (СС сообщает: «когда Темучжину было 11 лет… играли в альчики на льду реки Онон» [16, с. 105]), а реки Онон и Керулен постоянно упоминаются в источниках как родные и священные места Чингисхана. По преданию, которое сохранили СС, РД и ЮШ, он родился, сжимая в руке большой сгусток крови, и хотя это может быть фольклорным элементом, но вероятность такого события нельзя отрицать. Его ранние годы вряд ли сильно отличались от лет взросления других монгольских мальчиков того времени — на 4–5-м году жизни посадили на коня, позже вручили детский лук для обучения стрельбе (так, Пэн Да-я пишет, что монголов впервые сажали в седло в 3 года, а в 4–5 им давали «маленький лук и короткие стрелы» [54, с. 17]), в 11 лет Темучжин и другие дети уже вовсю «стреляли из детских луков-алангир» [16, с. 105]. Кроме того, известно, что когда Темучжину исполнилось 9 лет, Есугай-баатур просватал ему Бортэ, дочь Дай-сэчэна из обока хунгират, причем после сватовства оставил его у будущего тестя [16, с. 86–87]. Это был известный для средневековых Монголии и Китая способ женитьбы детей — брак между ними заключался условно их родителями, до его фактического осуществления повзрослевшими детьми, когда он и входил в окончательную силу.

Темучжину шел 13-й год [38, с. 74, 84, 247], когда умер его отец Есугай-баатур. Последовавшие затем события этого 1167 года (или года Свиньи, «начало которого приходится на [месяц] раби II [25 янв. — 22 февр. 1167 г.], ему же [т. е. Чингиз-хану] в этом году исполнилось тринадцать лет» [38, с. 76], т. е. ему исполнилось 13 лет в январе 1168 г., в самом конце указанного года) навсегда врезались в память юноши и скорее всего повлияли на образ мыслей будущего Чингисхана касательно устройства жизни и системы власти в монгольских обоках. Лишенный своего главы, обок (или иргэн, который в позднейших источниках, у Рашид ад-Дина например, назывался улусом) Есугая, до того столь знаменитый и грозный, исчез в одночасье — его люди откочевали, бросив вдову Есугая Оэлун-учжин с детьми и небольшим числом самых близких их родственников и слуг: «Таргутай-Кирилтук… и Курил-Бахадур, его двоюродный брат, которые оба были государями и правителями племен тайджиут, вследствие зависти… вступили на путь непокорности и упорства. Благодаря тому, что тайджиуты были главнейшей из ветвей родственных племен, дело постепенно дошло до того, что другие родичи и войска, оказывавшие Есугэй-бахадуру повиновение, отпали от его детей и склонились к тайджиутам. Они сплотились вокруг них, благодаря чему у этих племен появилась полная сила и могущество» [38, с. 84]. Попытка вернуть отколовшихся путем убеждения и даже насилия провалилась ([56; цз. 1, с. 3], [16, с. 88]). Более того, тайчжиуты, некогда близкородственный кият-борджигинам род, входивший в обок Есугая, отколовшись, образовали свой обок или иргэн: «племена тайджиут… во времена Есугай-бахадура были [ему] подчинены, дружественны и покорны, но в конце его правления и в момент его кончины они выказали [ему] неповиновение и враждебность» [38, с. 76]. «Юань ши» в основном подтверждает сообщение РД, но уточняет его расплывчатое сообщение о времени раскола тайчжиутов с Есугаем — он начался еще при жизни последнего: «вследствие случившегося дела с Таргутаем[43] вскоре родилась неприязнь и они порвали [с Есугаем] и не были вместе» [56; цз. 1, с. 3]. Попытка его вдовы вернуть часть людей Есугая, которые хотели перейти в это новое племенное образование, не только провалилась, но и вызвала гнев верхушки тайчжиутов во главе с Таргутай-Кирилтухом[44] против Оэлун-учжин, ее детей и оставшихся ей верными людей. Последовал набег тайчжиутов на остатки Есугаева улуса, и Темучжин, как старший в нем, был захвачен в плен или в заложники. Длительность этого плена точно неизвестна, по СС он длился недолго. Это противоречит упоминанию в ЮШ[45] того факта, что враги Чингисхана тайчжиуты достигли огромной мощи и влияния в степи и сохраняли его очень долго: «В те времена среди всех обоков только тайчжиуты [имели] обширные земли и множество народа, они были известны чрезвычайной мощью» [56; цз. 1, с. 4]. Для получения такого влияния в монгольской степи нужно было время. А наличие претендента на славу своего отца, главы знаменитого обока «Mongyol», могло этому помешать, и надо было его устранить [82, с 44]. Поэтому на период формирования тайчжиутами своего обока и наращивания его влияния в степи им было выгодно жестко контролировать Темучжина — через его заложничество или плен, больше смахивавших на рабство.

Статус Темучжина в плену тайчжиутов был близок к рабству, но не равен ему. Скорее всего победители, т. е. тайчжиуты, считали Темучжина и его родных своими потомственными боголами (ongu bogol)[46], точнее их первым поколением. Институт потомственного богольства— это нечто среднее между рабством и потомственным вассалитетом. Или, как определял положение боголов Б. Я Владимирцов, — они были в статусе «крепостных вассалов» [74, с. 65]. Этот «крепостной вассалитет» представлял собой прикрепление за хозяйским родом/улусом в наследственное владение того рода, который попал под его власть в результате или поражения в войне, или обеднения и материальной нужды [74, с. 67]. Функции ongu bogol’oв заключались в службе хозяевам, степень которой была различной — от почти рабства до почти равного состояния с хозяевами. Данный путь ongu bogol’ы проходили, служа хозяевам в течение нескольких поколений, за это время они постепенно получали права на личную собственность, определенную личную свободу и даже могли вступать в брачные отношения с хозяйским родом, практически сравниваясь с ним в правах. В конце концов только память о положении их предков оставалась основанием для отношения к ним как к «низшим» по сравнению с родами, не попадавшими в ongu bogol’ы. Как это происходило, иллюстрируется примером дарлекинов: «Значение [наименования] утэгу-богол то, что они [дарлекины] являются рабами и потомками рабов предков Чингиз-хана. Некоторые [из них] во времена Чингиз-хана оказали [последнему] похвальные услуги и [тем самым] утвердили [свои] права [на его благодарность]. По этой причине их называют утэгу-богол» [38, с. 15]. То же случилось и с остатками татар, после уничтожения их как племенного объединения в 1202 г., ведь, как свидетельствует Рашид ад-Дин, к татарам «применялось положение унгу-богульства» [37, с. 107]. И только к концу XVI — началу XVII в. мы видим татар как равноправный род среди прочих монголов в маньчжурском описании монгольских и маньчжурских родов Цинской империи «Чжакунь гусай маньчжусай мукунь хала бэухэри эчжэхэ бит-хэ» («Общее обозрение маньчжурских родов, находившихся в составе восьми знамен») [120, с. 219–220].

Темучжин, попав в крепостную зависимость оттайчжиутов, тем не менее смог ее порвать через несколько лет, но сам этот факт был слишком невыгоден для него. П. Рачневский (правда, по другому поводу) приходит к выводу о существовании табу среди монголов (как современников Чингиса, так и следующих поколений) на определенные темы из жизни Чингисхана [117, с 97]. Несомненно, что память о позоре Темучжина надо было искоренять или заменить более выгодной версией, что и проделывалось через сложение песен-сказаний (единственное средство массовой информации в бесписьменном монгольском обществе) с «правильным», т. е. героическим вариантом изложения событий якобы кратковременного плена и счастливого, покровительствуемого Небом, побега из него.

У Рашид ад-Дина наряду с пересказом версии СС о тайчжиутском плене есть глухое упоминание о меркитском плене Чингисхана именно в его ранние годы: «Как-то раз во время юности Чингиз-хана они одержали над ним победу, и его внезапно захватили в плен. В те дни не существовало обычая быстро убивать пленных, так как, возможно, что-нибудь за них возьмут и тогда их освободят. Это дело произошло так. Однажды Чингиз-хан ехал по некоему важному делу; он достиг высокого холма и направился на его вершину; седло вместе с ним отделилось от спины лошади без того, чтобы распустилась подпруга и развязались нагрудные ремни; Чингиз-хан упал. Сильно удивившись этому обстоятельству, он сам себе сказал: «Может быть, всевышняя истина не желает, чтобы я ехал по этой дороге, и затрудняет мое дело». Он подумал о возвращении, но сатана снова одержал над ним верх, и Чингиз-хан отправился по влечению сердца. Неожиданно некоторое количество людей из племени меркитов напали на него, захватили, увели и стерегли до тех пор, пока, по прошествии некоторого времени, не прислали им кое-что из дому Чингиз-хана и не взяли его обратно» [37, с. 115]. Эта цитата приведена для сравнения с СС — рассказ неизвестного источника Рашид ад-Дина несет на себе те же явные черты героического сказания, что и в рассказе СС о чудесном избавлении Темучжина от тайчжиутского плена в юности. Притом рассказ «Сборника летописей» Рашид ад-Дина о тайчжиутском плене Темучжина тоже испытал влияние позднейших народных сказителей в виде вставок эпических элементов, которые применялись для пущего эффекта. Например, в нем сообщается о предсказании возвращения Темучжина домой, сделанном его младшим сыном Толу ем, и это притом, что тайчжиутский плен имел место во времена ранней молодости Темучжина, когда он еще не был женат.

Сравнение всех этих нестыкующихся рассказов с данными нейтрального источника «Мэн-да бэй-лу» о многолетнем плене у чжурчжэней — «Чингис в малолетстве был захвачен в плен цзиньцами, обращен в рабство и только через десять с лишним лет бежал» [22, с. 49] — наводит на мысль, что годы плена или заложничества у тайчжиутов были длительными. Их старались замолчать, но следы этих событий остались в виде различных вариантов устных рассказов — от мнимого плена у цзиньцев, или у меркитов, до героическо-романтической истории о бегстве от тайчжиутов с помощью благородного старца Сорхан-Шира, некогда обязанного Есугай-баатуру [16, с. 92–94]. Обрывки этих версий сказаний о плене и отзываются в письменных источниках, которые сами прошли редактирование их авторами и позднейшими компиляторами. Униженное положение Темучжина у родственников[47], длившееся годами, казалось более оскорбительным, чем плен у чуждых и враждебных племен — по принципу «с кем не бывало». Ведь и кэрэитский хан Тогорил[48] несколько раз побывал в плену у тех же меркитов (7 лет), а также у татар (13 лет) и у найманов, но при этом достиг огромного могущества и авторитета в степи. У тангутов в плену жил и его брат Чжаха-Гамбу. Побывал в длительном плену у меркитов и другой соперник Темучжина — Чжамуха [117, с. 65].

Еще одной возможной причиной попыток скрыть многолетний плен у тайчжиутов было соперничество между так называемыми «четырьмя монгольскими поколениями» в вопросах своей репутации в степи. Дело в том, что у многих кочевых народов Средней и Центральной Азии, в том числе и у монголов, важную роль в общественной жизни играет репутация человека или рода как представителя того или иного генеалогического древа. Общественное положение человека или рода было тесно связано с тем, к какому роду относился человек или к какому племенному союзу— род. И в зависимости от того, каковы известность и заслуги этих рода/племенного союза, происходила оценка статуса их членов во всем степном сообществе. Причины такого положения уже рассматривались выше — в их основе лежат пережитки системы меритократии, которая сформировала определенный комплекс представлений о «знатности» и со временем трансформировалась в кочевую аристократию. По сведениям китайских источников[49] в середине ХII в. эти «четыре поколения» считались главными среди монголоязычных племен [75, с. 332]. Их составляли собственно монголы (обок Есугая), кэрэиты, татары и тайчжиуты [там же]. Разумеется, в среде этих «первых среди равных» ревниво считались с заслугами — например, положение кэрэитов вызывало ревность наличием у их предводителя Тогорила (т. е. Ван-Хана) титула вана[50], татары же были настолько известными, что само их имя стало нарицательным для всех монгольских племен, а собственно монголы Амбагай-хана создали в 1147 г. первое протогосударство всех монгольских племен. Поэтому позорный с точки зрения такого соперничества факт, что наследник главы одного из этих «четырех главных поколений» был в рабстве или в положении ongu bogol’a у другого такого же «поколения», имело смысл скрывать. Например, путем затушевывания ряда невыгодных деталей, как то: длительность плена, унизительное положение во время пребывания там и т. д. Правда, удалось это не полностью, различные нестыковки в, так сказать, «официальной версии» и прямые свидетельства о рабстве Темучжина все же сохранились.

Замечательно, что даже в СС, в целом лояльном к Чингисхану, в параграфе 81, сохранились намеки на длительность плена в виде описания целого ритуала по отношению к пленному Темучжину, проводившегося на регулярной основе: «Таргутай Кирилтух привез Тэмучжина к себе и распорядился, чтобы его подданные по очереди давали Тэмучжину ночлег 16-го числа первого летнего месяца по случаю праздника полнолуния» [29, с. 47]. Далее автор СС редактирует рассказ, пытаясь изобразить дело так, что Темучжин в тот же день и сбежал., но указание на регулярность унижения тайчжиутами будущего Чингисхана на каждом празднике полнолуния — «по очереди… по случаю праздника полнолуния» — осталось в тексте. Мы видим у Рашид ад-Дина ту же неоднократность плена вместе с эпическим элементом из распространенного сюжета «чудесное спасение», присущего многим народным сказаниям: «Разные племена его неоднократно захватывали в плен, а он освобождался из их рук различными способами и средствами» [38, с. 248]. Причем в нескольких местах Рашид ад-Дин говорит конкретно о тайчжиутах, захвативших в плен Темучжина: «несколько раз племена тайджиут использовали благоприятный случай [напасть] на него и заключали его в оковы» [38, с. 65], и что в таком плачевном положении[51] он был в течение нескольких лет: «Чингиз-хан от их[52] противоборства выбился из сил и [дело] дошло до того, что все [его] подчиненные отпали от него… в течение нескольких лет случались всякого рода происшествия» [38, с. 86].

На выпадение нескольких лет жизни Чингисхана в сплошной хронологии указывает Рашид ад-Дин. Он пишет, что «до 41 года часть его жизни приходится на детские годы, а часть прошла в жизненных волнениях (выделение мое — Р. X.) и летописцы не знают сами событий этого времени погодно, а написали летопись этих сорока одного года вкратце» [38, с. 74]. Кстати, надо напомнить, что первое упоминание точного возраста Чингисхана в ШУЦЧЛ было «сорок два года» (с учетом китайского счета возраста), или 41 год с момента рождения. Возможно, это и совпадение, но если вспомнить, что в 1196 г.[53] имя Чингисхана стало впервые известно в империи Цзинь и зафиксировано там официально[54], то становится понятным, откуда Чаган, автор ШУЦЧЛ, мог почерпнуть первые сведения о возрасте Чингисхана на китайском языке. Если это так, то сведения Рашид ад-Дина о возрасте 41 год, когда Чингисхан стал реально значимой фигурой в политической жизни монгольских степей, надо считать дополнительно подтвержденными.

Попробуем примерно определить время выхода Темучжина на сцену активной деятельности. Если принять в расчет указание Чжао Хуна на 10 лет плена, то Темучжин освобождается от него в зрелом по тем временам возрасте — т. е. ему было примерно 23–24 года (представляется обоснованным предположение П. Рачневского, что Темучжин попал в тайчжиутский плен в возрасте около 14 лет, после убийства им сводного брата Бектера [117, с. 65]). Он прошел суровую школу жизни за это время, научился разбираться в людях и верно использовать их. Видимо, есть рациональное зерно и в авантюрно-приключенческом рассказе СС о помощи ему Сорхан-Ширы, которое заключается в том, что за годы плена (или заложничества) Темучжин сумел наладить отношения с какой-то частью обока тайчжиутов, недовольной политикой своей верхушки. Косвенно на это указывает его дифференцированный подход к людям этого обока позднее, когда он победил его. По сообщению СС, Чингисхан уничтожил в нем только своих врагов, помиловав остальных, которых просто присоединил к своему улусу: «Чингис-хан покарал Тайчиудцев: перебил и пеплом развеял он Аучу-Баатура, Ходан-Орчана, Худуудара и прочих именитых Тайчиудцев вплоть даже до детей и внуков их, а весь их улус пригнал к себе» [16, с. 120]. Ведь в других случаях победы над своими личными врагами он был непреклонен к целым племенам и родам, уничтожая и правых, и виноватых.

Плен-рабство у тайчжиутов не мог не сказаться на характере Темучжина, ведь это происходило в годы становления человека. Наверное, данным обстоятельством можно объяснить двойственное и переменчивое отношение Чингисхана к низам общества, рабам в частности. С одной стороны, он не чурался людей «низкого происхождения», легко выдвигал способных из них, некоторые его самые близкие и верные друзья были такими — например Мухали, который был чжалаир, а чжалаиры считались «потомственными рабами», так как «стали рабами их дома. С тех пор до настоящего времени это племя джалаир является утэгу-боголом и по наследству перешло к Чингиз-хану и его уругу» [38, с. 19]. Но с другой стороны, он мог расправиться с «черным людом» или рабами с жестокостью, превышающей всякое разумное понимание. Видимо, гордая и властная натура «покорителя Вселенной» не могла забыть душевных ран юности.


§ 6. Первые успехи Темучжина. Первые союзы и союзники

Получив свободу, около 1178/1179 г., Темучжин начинает по сути с нуля. Ведь он по понятиям степняков неудачник, до сих пор ничем себя не проявивший, более того — он потерял даже авторитет своего знатного происхождения в ходе многолетнего плена-заложничества. Но характер его был к тому времени только закален испытаниями, и Темучжин начал свое постепенное восхождение «несмотря на бедственное положение и изобилие трудностей, бед и всевозможных несчастий» [38, с 65]. Темучжин начинает с привлечения к себе аналогичных по своему низкому положению людей (тут надо заметить, что в течение всей своей жизни он не обращал особого внимания на происхождение человека, а ценил только его качества и способности). Вместе с ними и со своими повзрослевшими братьями он организовывает небольшую ватагу степных молодцов — у него появляются свои нукеры. Первыми из них были Боорчу и Борохул Понятно, что целью первых операций Темучжина с нукерами и должны были стать главные его враги — тайчжиуты. Их дела ограничиваются небольшими набегами/разбоями, чаще удачными, чем неудачными, — стратегические таланты Темучжина, храбрость его братьев и соратников наверняка проявлялись уже тогда.

Хотя масштабы этой деятельности были еще просто мизерными — увод у них восьми коней был целой проблемой, и отбитие их стало настолько важным событием в то время, что даже попало в сюжеты эпоса о Чингисхане [16, с, 94–95].

Участие первых нукеров в таких делах тоже накрепко запомнилось потомкам. Вот что в эпической, несколько преувеличенной манере про них и их верность Темучжину сообщает Рашид ад-Дин: «Говорят, что в то время, когда Чингиз-хан был в юношеском возрасте, он отправился на войну с некоторыми тайджиутами и там, будучи ранен стрелою в рот и в горло, повернул назад и обессилел; с ним вместе были Богорчин-нойон и Борагул-нойон. В пути они его сняли с лошади. Шел сильный снег. Борагул-нойон, попридержав его лошадь и видя Чингиза в таком состоянии здоровья, накалил камень и поливал его водой, пока не поднялся пар. Он держал рот Чингиза над этим паром, пока застывшая кровь не вышла сгустком из горла, и ему стало немного легче дышать. Так как шел сильный снег, то Богорчин-нойон держал двумя руками над головою Чин-гиз-хана свою доху, чтобы снег не падал на него. Он так простоял до утра, и снег засыпал его по пояс, он же не сдвинулся с места. Утром он посадил Чингиз-хана на коня и доставил в свои стойбища» [37, с. 169]. Надо заметить, что в жизнеописании Мухали в ЮШ рассказывается об аналогичном эпизоде, только вместе с Боорчу в нем участвовал Мухали, кроме того, Мухали еще и отстреливался из лука от врагов, защищая Темучжина [55; цз. 119, с. 1272–1273]. Все это более или менее показывает уровень их действий — уровень мелкой степной шайки, каковой и были на самом деле Темучжин с его первыми нукерами в то время.

О том, что их действия представляли собой «малую войну» в виде набегов и засад, ясно говорится в разделе высказываний (биликов) Чингисхана у Рашид ад-Дина. В одном таком деле Темучжин был якобы один против шестерых, о чем он как-то рассказал своему нойону Бала-Каджа: «Прежде чем я воссел на престол государства, я ехал однажды один по какой-то дороге. На [моем] пути шесть человек устроили засаду… Когда я подъехал к ним, я обнажил меч и напал на них. Они в свою очередь меня обстреляли. Все стрелы пролетели мимо, и ни одна в меня не попала. Я их зарубил и проехал невредимым… Шесть их меринов… бродили [кругом], не даваясь в руки. Я всех шесть погнал и привел [с собою]» [38, с. 264]. Однако скорее всего атаковал как раз Темучжин — меткие монгольские стрелки из засады, которую к тому же неясно как Темучжин распознал, гарантированно побеждали бы. Но если на самом деле в засаде или набеге был Темучжин, то шансы были предпочтительнее у него, да и тот факт, что на склоне лет Чингисхан с удовольствием вспоминал о результате — шести приведенных конях, говорит, что для него в тех обстоятельствах и шесть коней представляли значительную ценность. В другом месте говорится об аналогичном масштабе действий: «Я ехал с Богорчи, на горе находились в засаде против нас двенадцать человек. Богорчи ехал сзади. Я его не подождал, а, понадеявшись на свою силу и мощь, напал на них. Они все двенадцать разом выпустили в меня стрелы, их стрелы летали вокруг меня, а я нападал. Вдруг мне в рот попала стрела. Я упал и от жестокости полученной мною раны лишился чувств. Меж тем подоспел Богорчи… Покинувшая меня душа вновь вернулась в тело, появилась способность чувствовать и двигаться. Я встал и вновь кинулся на них. Они устрашились моей крепости» [38, с 265]. Разумеется, от неудач не был застрахован и Темучжин, но они вполне компенсируются выбором верных и надежных соратников, так называемых «четырех кулюков»[55]: Боорчу, Борохул, Чжэлмэ (или Чилаун в другом варианте этого списка) и Мухали. По мере успехов в деле завоевания этого специфического кочевнического авторитета Темучжин понемногу обрастает все большим числом нукеров-соратников.

К его дополнительному везению хунгиратский нойон Дэй-сэчэн выполняет давний уговор с его отцом и окончательно отдает ему замуж свою дочь Бортэ-фуджин с весьма приличным по тем понятиям приданым. В данном случае это было возобновление условного брака, заключенного в 1164 г. за своих детей отцами Темучжина и Бортэ. Осуществлялся он на тех условиях, чтобы Темучжина взяли в приймы как зятя, что и было закреплено подарками от отца жениха — Дэй-сэчэн применяет в ходе сговора термин «зять-жених»: «Дочку свою согласен отдать. Оставляй своего сынка в зятьях-женихах» [16, с. 87]. После чего сговор окончательно закрепляется со стороны жениха Есугаем: «подарил ему Есугай своего заводного коня, оставил Темучжина в зятьях» [там же]. Хотя прошло уже несколько лет и брак был еще условным, для Дэй-сэчэна его фактическое исполнение стало своевременным — Бортэ-фуджин было около 25 лет и она как раз вступила в брачный возраст. Несмотря на существующие стереотипные представления о раннем возрасте вступления в брак в Средние века, на самом деле монголы, особенно малого достатка, женились (выходили замуж) достаточно поздно, в возрасте 25–30 лет (см. [81, с. 175]).

Итак, после появления вновь свободного Темучжина и соответствующих переговоров с ним, Дэй-сэчэн соглашается осуществить на деле тот брачный договор, заключенный с отцом Темучжина. Чингисхан не забывал об этом и, судя по всему, до конца жизни был благодарен за поддержку в те, самые тяжелые для него, годы. Все эти обстоятельства переводят Темучжина из статуса неудачника, хотя и принадлежащего знатному, но захудалому роду, в положение респектабельного, по понятиям монголов, воина и добытчика, благородного по происхождению и притом еще женатого на дочери известного в степи человека.

Женитьба и обстоятельства рождения первого сына Темучжина позволяют примерно определить длительность этого периода жизни. Дело в том, что Бортэ попала в меркитский плен будучи беременной Джучи — по одной, официальной, версии, а по другой — она забеременела от меркитов в плену и родила Джучи после освобождения, на что намекал следующий по старшинству сын Чингисхана: «предупредил Чаадай: «Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику Меркитского плена?»» [16, с. 183]. На это же намекает и Рашид ад-Дин, сообщающий, что Джучи родился во время плена Бортэ-фуджин (см. [39, с. 65]). Исходя из даты рождения Угэдэя (третий сын Чингисхана, родился в 1186 или 1187 г.), исследователи датируют рождение Джучи 1184 годом ([128, с. 143], [117, с. 76]), поэтому, учитывая, что нападение меркитов не могло произойти позднее, чем за 9 месяцев до рождения Джучи, можно датировать меркитский набег 1183 годом. Тогда женитьба Темучжина состоялась как минимум не позднее 1181 г. (так как первым ребенком его был не Джучи, а девочка— Хочин-беги или Фуджин-беги у РД, [37, с. 132], на нее, как на самого старшего ребенка Чингисхана, указывает ряд авторов — (см. [37, с. 165], [128, с. 147]), а» скорее всего даже на год-два раньше. Итак, после освобождения от тайчжиутов Темучжину понадобилось около двух лет для того, чтобы к 25–26 годам стать всего лишь равноправным членом степного сообщества молодцов и заработать первоначальную репутацию в нем.

В этом новом для себя положении Темучжин уже ищет не только соратников, но и могучих союзников. Он перерос период сбора своей дружины-нукуда, у него теперь есть преданные и талантливые нукеры и свой маленький, но обок. Поэтому ему можно озаботится созданием союзнических связей, без которых его обок может быть уничтожен сильными врагами, теми же тайчжиутами, например. Вскоре Темучжин определяется с выбором таких союзников. Он завязывает отношения с вождем обока/улуса кэрэитов Тогорил-ханом. Кэрэиты к этому моменту составляли один из самых сильных чифдомов среди монгольских племен, достаточно развитое протогосударственное образование, чтобы воспринять некоторые элементы цивилизации и зачатков государственности — уйгурскую письменность и христианство несторианского толка: «В то время и в тех пределах они имели больше силы и могущества, чем другие племена. До них дошел призыв Иисуса, — мир ему! — и они вступили в его веру» [37, с. 127]. По силе они были сравнимы с другим подобным объединением — найманами, причем с ними кэрэиты были в перманентной вражде: «Они [представляют] собою род монголов; их обиталище есть по рекам Онону и Кэрулену, земля монголов… [Кераиты] много враждовали с многочисленными племенами, особенно с племенами найманов» [там же].

На кэрэитов была определенная надежда у Темучжина — как на возможного союзника против их соседей тайчжиутов, сила которых в степи возрастала, и кэрэитам потому имело смысл побеспокоится о противовесе, которым могли стать их (тайчжиутов) заклятые враги — монголы Темучжина. Другим союзником становится глава небольшого обока, подобного темучжинову, джаджират Чжамуха. Еще некоторые мелкие обоки становятся дружественными обоку Темучжина. С некоторыми из них он держит себя вровень, как брат или побратим (анда по-монгольски) — как в случае Чжамухи, а в отношениях с другими признает себя младшим партнером — как с кэрэитским Тогорил-ханом (будущим Ван-ханом), которого величает «отцом», т. е. признает себя подручником-вассалом его. Темучжин с самого начала даже посылает ему в подарок доху из соболя — в знак признания Тогорил-хана своим покровителем: «Кто доводится андой моему батюшке, все равно что отец мне» [16, с. 95].

Первое испытание для новых друзей и союзников наступает, когда пока еще небольшой обок Темучжина становится жертвой набега более сильного обока меркитов. Вероятнее всего, он стал возмездием за набеги Темучжина, но автор СС выдвигает более «солидную» причину— якобы к жене Темучжина Бортэ-фуджин в свое время сватались меркиты и, разозленные браком с Темучжином, решили ее похитить. Как бы там ни было, но женщины обока были похищены, имущество разграблено. Правда, основная часть мужчин обока в момент набега отсутствовала, поэтому военные силы монголов сохранились. Впрочем, и меркитов было немного, ведь несмотря на эпический рассказ «Сокровенного сказания» о «тьмах» (т. е. туменах) меркитов и союзников Темучжина, участвовавших в последовавшей затем войне, в нем есть прямое указание, что на самом деле в набеге участвовало три меркитских вождя с тремястами человек: «тех триста Меркитов, которые совершили внезапный налет на Бурхан» [16, с. 104]. Отсюда видно, что под командой знатного меркитского нойона было около сотни воинов или нукеров. Так что масштабы войны между меркитами и обоком Чингисхана с союзниками ограничивались столкновением нескольких тысяч человек.

Но собственных сил у монголов было все же недостаточно, и Темучжин идет за помощью к кэрэитам Тогорил-хана и джаджиратам Чжамухи. Совместно они выставили войско хоть и не в четыре-пять туменов, как пелось в степных песнях о славе Чингисхана (и что отразило «Сокровенное сказание»), но значительное настолько, что часть меркитов разбежалась до сражения. По мнению исследователей, союзники Темучжина не столько хотели помочь ему, сколько, воспользовавшись поводом, разграбить улус меркитов и усилиться за счет его людей и имущества. При этом каждый из них зорко следил за другими — как бы союзник-соперник не усилился чрезмерно [117, с. 75]. План нападения на меркитов составил Чжамуха, которому и было поручено Тогорил-ханом руководить нападением: «говорит Тоорил Ван-хан, — … Место и время встречи назначает Чжамуха!» [16, с. 99]. Его же план основывался на внезапности и в общем удался. Победители захватили значительную добычу и утолили жажду мести Темучжина к виновным в нападении: «Он предал полному истреблению со всей их родней. Оставшихся же после них жен и детей: миловидных и подходящих — забрали в наложницы, а годных стоять при дверях — поставили прислугой, дверниками» [16, с. 104].

Данные действия против меркитов выявили, что Чжамуха хоть формально и равен Темучжину (как анда-побратим), но все же пока выше его в делах: он, а не Темучжин, командовал соединенным войском (что еще можно объяснить неравенством сил— войска были его и Тогорила, а не Темучжина), и кроме того, именно Чжамуха считался «младшим братом» Тогорила, в то время как Темучжин был его «сыном». В иерархии феодальных взаимоотношений, принятых в Центральной Азии и Китае, это означало, что Чжамуха был «старше» — как «дядя» Темучжина В общем, пока именно Чжамуха в 1184–1185 годах являлся ведущей силой в побратимстве с Темучжином. Примерно год или два [18, с 96] Темучжин со своими людьми кочует вместе с обоком Чжамухи в качестве ею младшею партнера. Это время Темучжином было потрачено не зря — хотя трения с Чжамухой и возрастали («про анду Чжамуху говорят, что он человек, которому все скоро приедается» [16, с. 106]), но они вполне оправдывались завязываемыми связями в ею обоке. Наконец, воспользовавшись довольно незначительным предлогом (см. [16, с. 106]), Темучжин откочевывает от обока Чжамухи, причем не только со своими людьми, но и с частью людей Чжамухи. Данное событие можно датировать приблизительно 1186 годом.

Победа над меркитами уже сделала имя Темучжина известным, а его общение с обоком Чжамухи дало возможность его людям (да и многим другим) оценить качества новою степного удальца Поэтому теперь к Темучжину стали приходить люди, которые пополняли его личный обок. Вот как это описывает «Сокровенное сказание»: «Подошли следующие племена: из Чжалаиров — три брата Тохуpayны: Хачиун-Тохураун, Харахай-Тохураун и Харалдай-Тохураун. Тархудский Хадаан-Далдурхан с братьями, всего пять Тархудов. Сын Мунгету-Кияна — Унгур со своими Чаншиутами и Баяудцами. Из племени Барулас — Хубилай-Худус с братьями. Из племени Манхуд — братья Чже-тай и Дохолху-черби. Из племени Арулад выделился и пришел к своему брату, Боорчу, младший ею брат, Огелен-черби. Из племени Урянхан выделился и пришел к своему брату, Чжельме, младший его брат, Чаурхан-Субеетай-Баатур. Из племени Бесуд пришли братья Дегай и Кучугур. Пришли также и принадлежавшие Тайчиудцам люди из племени Сульдус, а именно Чильгутай-Таки со своими братьями. Еще из Чжалаиров: Сеце-Домох и Архай-Хасар-Бала со своими сыновьями. Из племени Хонхотан — Сюйкету-черби. Из племени Сукеген — Сукегай-Чжаун, сын Чжегай-Хонгодора. Неудаец Цахаан-Ува. Из племени Олхонут — Кингиядай. Из племени Горлос — Сечиур. Из племени Дорбен — Мочи-Бедуун. Из племени Икирес — Буту, который состоял здесь в зятьях. Из племени Ноякин — Чжунсо. Из племени Оронар— Харачар со своими сыновьями. Кроме того, прибыли одним куренем и Бааринцы: старец Хорчи-Усун и Коко-Цое со своими Менен-Бааринцами» [16, с. 107]. Такое тщательное перечисление относительно небольшого числа людей (пусть и предводителей небольших аилов и родов со своими домочадцами) указывает на всю важность события — впервые к Темучжину приходят не отдельные люди, как раньше (в основном изгои и прочий вольный люд), а представители родовой «аристократии» вместе со своими родными и подчиненными. Кроме того, данный перечень показывает, что формирование обока/улуса Темучжина шло классическим путем — к нему, как к удачливому предводителю, переходят люди из самых разных, не только родственных, групп (т. е. семей-аилов, родов-обоков) кочевников.

Конечно, это был длительный процесс, а не одномоментный переход на его сторону, как это изображено в монгольском эпосе. Видимо, он занял несколько лет — скорее всего в течение 1186–1188 годов. Его окончание ознаменовал собой приход к Темучжину вождей крупных монгольских обоков, близких родственников Есугая и Темучжина, известных степных «аристократов» — Алтана, Хучара и Сэчэ-беки, со своими родами. Данное событие повлекло следующий логический шаг— Темучжина избрали ханом крупного объединения, составленного из его обока и прочих монгольских родов. Правда, тогда ханское звание Темучжина делало его не более чем «одним из обычных монгольских хаанов той эпохи, эфемерным и слабым вождем разношерстного сброда родов и поколений» [74, с 85], подобно прочим таким же ханам вроде Чжамухи, характеристика которого процитирована выше. Только дальнейший ход событий показал, что именно Темучжин-Чингисхан порвал с таким положением и создал со временем реальную ханскую власть верховного владетеля над подданными, а не «первого среди равных».


§ 7. Становление Темучжина. Избрание его ханом

За 8–9 лет рассмотренной выше деятельности Темучжина его авторитет в степи сильно возрос. Поэтому для ряда его родовичей из кият-монголов кандидатура Темучжина как вождя, способного возродить могущество славного, но ныне захудалого рода, могла показаться предпочтительной — он проявил себя смелым степным батыром, был потомственного ханского происхождения и, ввиду своих сложных обстоятельств, мог считаться податливым к нуждам степной аристократии, которой будет обязан ханством (так по крайней мере рассуждали эти родовичи). Если пристальнее всмотреться в тех, кто выбирал Темучжина ханом монголов, то становится ясно, что движущей силой были его довольно близкие родственники: Алтай, Хучар — из кият (как и Темучжин), и Сэчэ-беки — из кият-чжурки, родственного борджигинам ясуна[56]. Свой выбор они обусловили простым договором, о котором «посоветовались между собою Алтай, Хучар, Сача-беки и все прочие» [16, с. 108]— Темучжин становится ханом и ведет улус (и лично их) к славе и добыче, для чего они готовы идти за Темучжином в числе остальных людей улуса, собранного в единый кулак. Формулировка СС о том, кто реально был главной стороной этого договора, недвусмысленна: «Мы решили (выделение мое — Р. X.) поставить тебя ханом» [16, с. 108].

Аргументация выбора и способы его пропаганды в степи хорошо передает рассказ Рашид ад-Дина: «В то время существовал некий мудрый и проницательный старец из племени Баяут. Он сказал: «Сэчэ-бики из племени кийят-юркин имеет стремление к царствованию, но это дело не его. Джамукэ-сечену, который постоянно сталкивает друг с другом людей и пускается в лицемерные ухищрения различного рода для того, чтобы продвинуть свое дело вперед, — это также не удается. Джучибэра, иначе говоря Джучи-Касар, брат Чингиз-хана, тоже имеет такое же стремление. Он рассчитывает на свою силу и искусство метать стрелы, но ему это также не удается. У Алак-Удура из племени меркит, обладающего стремлением к власти и проявившего известную силу и величие, также ничего не получится. Этот же Тэмуджин, т. е Чингиз-хан, обладает внешностью, повадкой и умением для того, чтобы главенствовать и царствовать, и он, несомненно, достигнет царственного положения. Эти речи он говорил согласно монгольскому обычаю рифмованной иносказательной прозой» [38, с. 119]. В этом отрывке можно разглядеть основные черты «предвыборной агитации» за Темучжина, хотя по обыкновению степного сказителя данные слова приписаны «мудрому старецу» в качестве предсказания. Это, так сказать, идеалистическая сторона дела, т. е. расчет на Темучжина как на представителя «аристократии» и «природного хана» [117, с. 82]. Но были и вполне материальные основы для такого выбора — Темучжин зарекомендовал себя не только как удачливый добытчик имущества и ценностей, но и как справедливый и щедрый их распределитель среди своих людей и, что немаловажно, среди друзей-союзников. Про это есть свидетельство и в «Юань ши»: «он жаловал людей мехами и конями и сердце его радовалось» [56; цз. 1, с. 4], и у Рашид ад-Дина — в рассказе о помощи обоку джарэитов в облавной охоте, когда Темучжин за счет своего народа отдал охотничью добычу джарэитам, которые притом были родственниками его врагов тайчжиутов [38, с 89]. Но почти все исследователи сходятся на том, что на выбор нойонов повлияли не только указанные выше причины, но сама личность Чингисхана, зарекомендовавшего себя таким образом, что чаяния монгольской «аристократии» оказались сфокусированы именно на нем, а не на других претендентах. Кроме всего прочего, «феодальный хаос» тоже тяготил часть степной «аристократии», в ней назревал раскол по линии желающих или не желающих нового, более жесткого порядка. Это видно из версии того же эпизода с обоком джарэитов, изложенной ШУЦЧЛ: «В то время у рода Дайчиу[57] земля была пространна и народа много, но не было внутренней управы; родственный им род Чжаоле[58]…Чингис приказал снабдить продовольствием», причем после этого произошел раскол — часть обока согласилась на «заключение союза» с Темучжином, а остальные не захотели этого [28, с. 154–155]. Тут, помимо версии о щедрости Темучжина, очевиден и сюжет о неустроенности в старой системе родовых порядков. В общем, все это шло «в зачет» Темучжину, как претенденту на ханство.

Выборы состоялись в 1189 г.[59] — таковы хронологические расчеты Ш. Сандага [163, с. 28] и Хань Жулиня на основе китайских источников и СС [117, с. 84]. Эта же дата приводится и в поздней монгольской летописи «Эрдэнийн тобчи» [183, с. 193]. Косвенно она еще подтверждается данными Марко Поло: «Случилось, что в 1187 г. татары выбрали себе царя, и звался он по-ихнему Чингис-хан» [15, с. 85]. Дело в том, что датировки в рассказе Марко Поло о жизни Чингисхана смещены на два года вперед. Обоснование этою следующее:

Кроме указанного года выборов ханом Чингиса, в данном рассказе есть еще одна единственная дата — 1200 год. Под этим годом Марко Поло дает интересное сообщение о том, что Чингисхан отправил своих «послов к попу Ивану, и было то в 1200 г. по Р. X.; наказывал он ему, что хочет взять себе в жены его дочь. Услышал поп Иван, что Чингис-хан сватает его дочь, и разгневался: «Каково бесстыдство Чингис-хана! — стал он говорить. — Дочь мою сватает! Иль не знает, что он мой челядинец и раб!» [там же]. Если учесть, что «попом Иваном» западноевропейцы XIII в. ошибочно считали главу кэрэитов (среди которых было много христиан) Ван-хана[60], то все становится на свои места — именно в 1202 году происходила попытка Чингисхана породниться с Ван-ханом, которая провалилась и была одной из причин ссоры между ними. Вот как излагает эти события ЮШ под годовой записью жэнь-сюй[61]: «Государь посватал старшего сына Джучи. А Ван-ханов [внук] Тусбука тоже пожелал жениться на дочери государя Ходжин-беки, но оба [дела] не сладились. Из этого вышла большая ссора» [56; цз. 1, с. 9]. Поскольку Ван-хан был сюзереном Чингисхана, признававшего его власть над собой, то рассказ Марко Поло о сватовстве «челядинца» Чингисхана, приуроченный им к 1200 г., совпадает в основных деталях с событиями 1202 г. Учитывая этот хронологический сдвиг в два года, получаем, что и по Марко Поло выборы Темучжина ханом состоялись в 1189 году.

Именно после избрания ханом Темучжин принимает титул «Чингис» и далее именуется Чингисханом: «Темучжина же нарекли Чингисхаганом и поставили ханом над собою» [16, с 109]. Но этот титул еще не был титулом в полном смысле слова, это было пока еще не более чем обозначение для выборного военного вождя, а не полноправного государя (хана-хагана), которым Чингисхан стал позже. С Чингисханом при этих выборах был заключен договор, в котором определялись права и обязанности как хана, так и нойонов. От хана требовалось выполнять функции предводителя в военных и грабительских походах, который собрал бы при этом разрозненные силы монголов. Нойоны и нукеры были бы при таком вожде главной действующей силой и получали свою долю от богатой добычи, которую им мог бы доставить такой удачливый хан, как Темучжин. В этом договоре была оговорена как ханская часть ее, так и часть нойонов — все добытое делилось пополам, а за это обещалось повиновение своему предводителю: «Когда же станет у нас ханом Темучжин, вот как будем мы поступать: На врагов передовым отрядом мчаться, для тебя всегда стараться, жен и дев прекрасных добывать, юрт, вещей вельмож высоких, дев и жен прекраснощеких, меринов статьями знаменитых брать и тебе их тотчас доставлять. От охоты на зверей в горах половину для тебя мы станем выделять… Кто твоей руки хоть мановенья на войне ослушаться дерзнет, не давай и тени снисхожденья — от детей и жен им отлученье! Пусть, как смерд, как твой холоп, от тебя опалы дальней ждет. Кто из нас твой мир нарушит, хоть бы мир кругом царил, значит, тем очаг не мил: От дружины их, от смердов, от семьи нещадно отрывай, в земли чуждые далеко отсылай!» [16, с. 108]. Как заметил Б. Я. Владимирцов — «облавные охоты… играли значительную роль, может быть, даже большую, чем войны» [74, с. 82], а потому половина добычи на охоте в качестве нойонской части вполне соответствует их доле и на войне.

Получив звание хана, Чингисхан провел ряд организационных мер по устройству своего улуса. Нельзя сказать, что они чем-то выделялись из общего уровня развития государственных институтов в других монгольских протогосударствах, это видно по тем простейшим, почти домашним должностям, на которые ставил своих людей Чингисхан: «По воцарении Чингис-хана приняли обязанность носить колчан: Оголай-черби, младший брат Боорчу, и братья Чжетай и Дохолху-черби. Онгур же, Сюйкету-черби и Хадаан-Далдурхан были поставлены кравчими-бавурчинами… Дегаю он поручил заведывать овечьим хозяйством… было поручено заведывать кочевыми колясками. Додай-черби получил в свое ведение всех домочадцев и слуг. Мечниками, под командой Хасара, были назначены Хубилай, Чилгутай и Харгай-Тохураун… Бельгутею и Харалдай-Тохурауну было повелено: «Вы меринов принимайте, Актачинами ханскими будьте…» Тайчиудцев Хуту, Моричи и Мулхалху он назначил заведывать табуном. Архай-Хасару, Тахаю, Сукегаю и Чаурхану повелел: «Вы же будьте моими разведчиками… И затем, обратясь ко всем, Чингис-хан продолжал: «Благоволением Неба и Земли, умножающих мою силу, вы отошли он анды Чжамухи, душою стремясь ко мне и вступая в мои дружины. И разве не положено судьбою быть вам старой счастливой дружиной моей? Потому я назначил каждого из вас на свое место!» [16, с 109–111]. Но для собственно монголов, долго пребывавших в разрозненном состоянии, и это был шаг вперед.

Как можно видеть, Чингисханом были выделены три основные группы своих приближенных, которые ведали следующими делами: управлением войсками и дружиной; управлением ставкой-ордой как для ведения дел улуса, так и для обеспечения обслуживания самого хана и его семьи, в том числе их охраны; управлением экономической деятельностью улуса — т. е. забота о главном ее ресурсе в виде скота (в частности — его перекочевках) и пастбищного хозяйства.

Забота о войске и дружине была одной из основ улуса Чингисхана. Собственно, при выборах его ханом об этом, т. е. в первую очередь о деятельности воинов — набегах, войнах и облавной охоте, и уговаривались нойоны со своим кандидатом в ханы. Как пишет Б. Я. Владимирцов: «Монгольской степной аристократии важен и нужен был порядок внутри ее кочевий и очень выгодны наезды и войны с внешними врагами, от которых можно было забрать добычу» [74, с. 85]. Для эффективного ведения такого рода дел и нужен был хан, причем желательно такой, который был бы щедрым при дележе добычи и достаточно авторитетный, чтобы защитить такие свои решения. Как пишет Рашид ад-Дин, на тот момент многие монгольские роды считали, что: «Тэмуджин снимает одетую [на себя] одежду и отдает ее, слезает с лошади, на которой он сидит, и отдает [ее]. Он тот человек, который мог бы заботиться об области, печься о войске и хорошо содержать улус!» [38, с. 90]. Так что, судя по всему, репутация Темучжина к данному моменту вполне удовлетворяла вышеуказанным требованиям.


§ 8. Участие Чингисхана в войне за гегемонию в степи

Объединение сил всех монгольских племен под единым началом не было только личным желанием претендентов на гегемонию — к этому же подталкивало стремление части родовых элит упорядочить хаос межплеменных и межродовых отношений. Самые дальновидные понимали, что объединение сил не только придаст стабильность социальным связям в будущем (например, в правильном наследовании и защите прав находившейся в стадии становления потомственной степной знати), но и в настоящем позволит единому, собравшему все силы племен, улусу обогатиться за счет грабежа соседей. Именно такие настроения, направленные на установление твердых законов и на объединение, отразил Рашид ад-Дин в порицании нравов татар, за которыми также просматривается образ жизни монгольских племен вообще: «Племя [татар] прославилось поножовщиной, которую оно устраивало промеж себя но причине малой сговорчивости и невежеству, бесцеремонно пуская в ход ножи и сабли, подобно курдам, шулам и франкам. В эту эпоху у них [еще] не было законов [ясак], которые существуют в настоящее время среди монголов; в их природе преобладали ненависть, гнев и зависть. Если бы при наличии их многочисленности они имели друг с другом единодушие, а не вражду, то другие народы из китайцев и прочих и вообще ни одна тварь не были бы в состоянии противостоять им» [37, с. 102]. Как увидим позднее, после объединения монгольских племен под властью Чингисхана так и вышло — не оказалось тех, кто «были бы в состоянии противостоять» его «Великому улусу Монголов».

Подобные процессы объединения в монгольской степи конца XII в. шли вокруг нескольких ключевых фигур — Тогорил-хана с его кэрэитами, Чжамухи с частью монгольских родов и наконец самого Чингисхана. До выборов его ханом шансы Чингисхана рассматривались невысоко. Но когда он стал вождем своего улуса, первым из соперников тревогу ощутил Чжамуха — Тогорил-хан реагировал спокойно и даже похвалил монголов, выбравших себе хана: «Зело справедливо, что посадили на ханство сына моего, Темучжина! Как можно монголам быть без хана?» [16, с. 111]. Но Чжамуха повел себя иначе — он видел усиление своего анды еще когда тот только был его младшим партнером и кочевал вместе с его обоком, что в итоге закончилось уводом людей Чжамухи. Теперь Чингисхан признанный хан, за ним организованная сила его улуса, которая растет. Все это толкало Чжамуху на превентивные меры, чтобы Чингисхан не усилился чрезмерно. Уже сама реакция на известие о выборах Темучжина ханом показала, что Чжамуха не в восторге, его речь к главным вдохновителям этих выборов Алтану и Хучару исполнена яда: «Зачем вы, Алтай и Хучар, разлучили нас с андой, вмешиваясь в наши дела, одного в живот бодая, а другого — под ребро. И почему это вы не возводили в ханы моего друга-анду Темучжина в ту пору, когда мы были с ним неразлучны? И с каким умыслом поставили его на ханство теперь? Блюдите ж теперь, Алтай и Хучар, блюдите данное вами слово покрепче!» [там же]. Чжамуха тут намекает на непостоянство Алтана и Хучара, которые некогда были в его обоке, и предостерегает Чингисхана об этом (к слову сказать, его предостережение оказалось верным). Возможно, к решению воевать против Чингисхана его подтолкнули и благоприятные внешние обстоятельства— Тогорил-хан, поддержавший выборы Чингисхана, испытывал трудности в своем обоке, там началась борьба за власть, в которой претендента поддержали найманы Инанч-хана, и Тогорил-хан потерпел сокрушительное поражение [16, с. 135]. Тем самым руки у Чжамухи были развязаны, а тут подоспел и предлог, причем в глазах степного народа весьма веский— кровная месть. Дело в том, что подданный Чингисхана Чжочи-Дармала убил младшего брата Чжамухи Тайчара [16, с. 111] во время попытки последнего угнать табун коней и захватить места для кочевий [56; цз. 1, с. 3–4]. Война теперь стала неизбежной, и ее решило сражение при Далан-Балчжутах. Есть две версии его исхода — поражение Чингисхана по «Сокровенному сказанию» и победа его — по «Юань ши», РД и ШУЦЧЛ. Исследователи склонны принять на веру сообщение СС, как «тайной истории», которая в назидательных целях сообщала невыгодные для Чингисхана вещи и кроме того признается как «правдивый и беспристрастный источник» [117, с. 97]. Есть и еще одно наблюдение в пользу версии СС: против трех туменов Чжамухи Чингисхан смог выставить 13 «куреней» (по СС и РД) или «крыльев» (по ЮШ) своих войск. Такое редкое (в некоторых случаях, как в ЮШ, едва ли далее не единичное) использование названия военного подразделения у Чингисхана — не тысяча и не тумен — видимо, указывает, что это были подразделения, спешно сформированные по родовому принципу[62], причем разной численности. Скорее всего, они в среднем содержали около тысячи воинов каждое и таким образом по численности уступали войску Чхсамухи. Чжамуха выиграл сражение, но не путем решительной победы: «Сражение произошло при Далан-балчжутах, причем Чжамуха опрокинул и потеснил Чингис-хана, который укрылся в Цзереновом ущелье при Ононе. «Ну, мы крепко заперли его в Ононском Цзерене!» — сказал Чжамуха, и прежде, чем вернуться домой, он приказал сварить в семидесяти котлах княжичей из рода Чонос, а Неудайскому Чахаан-Ува отрубил голову и уволок ее, привязав к конскому хвосту» [16, с. 112]. Разбитый Чингисхан, как видно, сохранил значительную часть своих сил, а Чжамуха не смог окончательно его добить. Стратегически он проиграл, так как не смог добиться главной цели — устранения соперника И более того — его неумеренная жестокость явно повлияла на отпадение от него влиятельных нойонов, так как, несмотря на поражение Чингисхана, через некоторое время они присоединились к нему.

Поражение от Чжамухи на какое-то время затормозило процесс собирания Чингисханом вокруг себя всех монголов. Видимо, прошла пара лет или больше, прежде чем он сумел восстановить свои позиции и смог, как и раньше, привлекать к себе людей. СС рассказывает, что после поражения при Далан-Балчжутах только через некоторое время к нему начали опять присоединяться влиятельные люди степи, правда, небольшими группами: «Уруудский Чжурчедай и Мангудский Хуюлдар, выждав время, когда Чжамуха отступил оттуда, отстали от него и явились к Чингисхану во главе своих Уруудцев и Мангудцев. Тогда же отстал от Чжамухи и присоединился со своими семью сыновьями к Чингис-хану и Хонхотанский Мунлик-эциге, который в это время, оказывается, был с Чжамухой. На радостях, что к нему добровольно перешло столько народа, Чингисхан, вместе с Оэлун-учжин, Хасаром, Чжуркинскими Сача-беки и Тайчу и со всеми прочими, решил устроить пир в Ононской дубраве» [16, с. 112]. Как видим, эти три группы небольшой численности («с семью сыновьями») вызвали огромную радость у Чингисхана, что указывает на состояние его дел, когда вновь начался процесс пополнения его улуса. Любопытно отметить, что в «Юань ши» употреблен нехарактерный для ее 1-й цзюани термин «поколение» по отношению к улусу Чингисхана именно при описании этого пира в Ононской дубраве — возможно, это указание на сокращение сил Чингисхана после поражения, которое осталось незамеченным юаньскими редакторами, приводившими к единообразию терминологию их первоисточника о временах Чингисхана Как бы там ни было, но указанный «пир в Ононской дубраве» во всех основных источниках о начальном периоде жизни Чингисхана[63] отмечен особо. Очевидно также его значение как определенного смотра восстановленных сил улуса Чингисхана и демонстрации их перед соседями.

Видимо, к моменту этого сбора в Ононской дубраве трудности были, пожалуй, в основном преодолены — политика Чингисхана по привлечению к себе новых нукеров и нойонов, с их подчиненными сохраняла свою действенность. Но теперь проявилась опасность иного рода Очевидно, успехи Чингисхана в привлечении новых, неродственных кият-монголам обоков и выдвижение им на ключевые должности людей не по родству, а по принципу личной преданности, привели к первым проблемам со старой монгольской «аристократией». Предание, сохранившееся в СС, относит их первое проявление к ссоре с родовыми старейшинами кият-чжурки Сэчэ-беки и Тайчу именно во время указанного пира в Ононской дубраве — в этой ссоре был даже ранен брат Чингисхана Бельгутэй [16, с. 112]. Но Чингисхан пока еще не мог позволить себе подавить силой такие проявления неподчинения, он предпочел временно замять дело [16, с. 113], тем более что Сэчэ-беки, видимо, командовал важной частью войска улуса, ополчением чжуркинцев. Это можно понять из замечания в ЮШ, где сказано о нем, что Чингисхан «как всегда отдал распоряжение Сэчэ-беки командовать людьми его обока» [56; цз. 1, с. 5]. Это «как всегда» и указывает на регулярность использования сил чжурки в военных действиях улуса Чингисхана.

Надо сказать, что вообще Чингисхан гибко реагировал на нужды степной аристократии, пока добивался ее поддержки и своей борьбе за верховенство. Показательна эволюция его политики по отношению к перебежчикам, которые предавали или убивали своих сюзеренов. Случаи, когда Чингисхан казнил таких перебежчиков, описаны в «Сокровенном сказании», но они относятся к тому периоду борьбы Чингисхана за гегемонию, когда он еще зависел от «общественного мнения» знатных людей монгольской степи. Ведь тогда ему надо было считаться с менталитетом степной «аристократии» — государство монголов было еще не более чем очередным чифдомом кочевников, зиждившемся на принципах «чести», «заслуг» и т. п., присущих кочевникам. Поэтому пока Чингисхан добивался поддержки степных феодалов, всех этих нойонов, беков, мергенов и прочих, он делал эффектные трюки по помилованию не предавших господина или, наоборот, казнил предавших своих господ в его, Чингисхана, пользу. Некоторые исследователи подпадали под обаяние данных жестов и абсолютизировали «благородство» Чингисхана («Чингис-хан» Б. Я. Владимирцова [73], и работы В. В. Бартольда — [63], [64]). Они не обратили внимания на тот факт, что, когда надобность в подобных жестах отпала, то есть когда Чингисхан стал абсолютным хозяином монголов, он уже вел себя иначе — как государственный деятель, который привлекал к себе полезных ему предателей и осыпал их милостями за оказываемые услуги. В разделе «Жизнеописания знаменитых» хроники «Юань ши» полным-полно упоминаний о таких перебежчиках, которые очень неплохо устроились у Чингисхана, причем значительное число их было как раз из «людей Западного края», т. е. из мусульманской Средней Азии, с ее развитой феодальной системой, где переход от одного сюзерена к другому был в порядке вещей. Эти примеры показательны для характеристики прагматизма Чингисхана в политике, его готовности найти выгодный (в данное время) курс во взаимоотношениях с нойонами, которые пока еще не были для него безоговорочно подданными.

В положении Чингисхана после поражения при Далан-Балчжутах, когда только-только начала опять налаживаться его политика собирания монгольского улуса, он был вынужден реагировать максимально гибко на настроения «аристократии». В том числе в деле ссоры с чжуркинцами — ему пришлось укротить ярость части своих людей, уже перешедших к военным действиям против Сэчэ-беки и захвативших его мать и вторую жену его отца (см. [16, с. ИЗ], [28, с 156]). Чингисхан их вернул и начал переговоры с чжурки, чтобы постараться уладить разлад. Это удалось, хотя и не скоро, и как оказалось позднее — не надолго. Про это мы можем узнать из рассказа РД: «Сэчэ-беки со всеми родами юркин, которые были его подчиненными, отделился от Чингиз-хана… Послы обеих сторон скакали взад и вперед, договариваясь о заключении мира, как вдруг пришло известие, что старший из эмиров хитайского Алтан-хана, по имени Чинсан[64], наступает с войском на Муджин-Султу, одного из эмиров татар, и на его племена» [38, с. 92]. Судя по всему, процесс примирения затянулся, пока его не ускорили внешние события — война чжурчжэней против вождя татар Мэгуджин-Сэулту[65]. На то, что примирение, пусть и внешнее, состоялось, указывают и СС, и ЮШ: согласно этим источникам Чингисхан пригласил (согласно СС [16, с. ИЗ]) или приказал (по ЮШ [56; цз. 1, с. 5]) Сэчэ-беки и Тайчу пойти вместе с ним в поход на татар. Поскольку поход чжурчжэньского первого министра Ваньянь Сяна на татар достоверно датирован в китайских источниках маем — июнем 1196 года [117, с. 101], то с учетом времени, потраченного на переговоры о мире с Сэчэ-беки и на получение известия о возмущении татар против чжурчжэней (между ним и самим походом чжурчжэней должно было пройти определенное время, потребное для подготовки войск и достижения договоренности с союзниками), можно определить дату пира в Ононской дубраве как 1195 год. Таким образом, не более 3–4 лет понадобилось Чингисхану, чтобы оправиться от поражения и более или менее вернуть силы своему улусу.

Война чжурчжэней с татарами оказалась как нельзя кстати— кроме временного примирения с чжуркинцами, она давала возможность Чингисхану разжиться добычей и людьми. Дело в том, что чжурчжэни обратились к врагам татар кэрэитам Тогорил-хана за помощью в походе. Чингисхан как «сын», т. е. вассал Тогорил-хана мог поучаствовать в войне против татар на стороне сильного и потому не особенно рискуя: «Чингиз-хана уведомили… что они[66] не в состоянии [ему] сопротивляться, по безвыходности [своего] положения и по необходимости откочевали вместе с женами и детьми, с табунами и стадами, членами рода и челядью и подходят разгромленные» [38, с. 93]. Видимо, эти «разгромленные» роды татар и» лились без особого сопротивления в состав улуса Чингисхана ([37, с. 106]). Иначе обстояло дело с той частью татар-воинов, которые были вместе с их предводителем Мэгуджин-Сэулту. Разбитые чжурчжэнями и гонимые ими вдоль р. Ульчже [16, с. ИЗ], они отошли и закрепились в урочищах ее низовьев Хусуту-шитуен и Нарату-шитуен [там же]. Пока чжурчжэни разбирались с татарами, Чингисхан договорился с Тогорил-ханом о совместных действиях и послал к чжуркинцам с предложением или приказом идти совместно на татар. Через шесть дней ожидания их, когда стало ясно, что Сэчэ-беки со своим ополчением не придет, Чингисхан выступил «с небольшим войском, которое было его куренем» ([38, с. 93]), на встречу с Тогорил-ханом. Соединившись, «Чингис-хан с Тоорил-ханом выбили Мегучжина с его Татарами из этих укреплений, причем Мегучжина-Сеулту тут же и убили. В этом деле Чингисхан взял у Мегучжина серебряную зыбку и одеяло, расшитое перламутрами» [16, с. ИЗ], а кроме того победителям достались «все их табуны, стада и имущества» [38, с. 93].

После победы Чингисхан и Тогорил-хан послали известие чжурчжэням «о том, что Мегучжин-Сеульту ими убит. Узнав о смерти Мегучжин-Сеульту, Вангин-чинсян очень обрадовался и пожаловал Чингис-хану титул чаутхури, а Кереитскому Тоорилу — титул вана. Со времени этого пожалования он и стал именоваться Ван-ханом» [16, с. ИЗ]. Титул вана— это достаточно высокое звание, соответствует великому князю или государю вассального государства в империи (в Китае), в данном случае чжурчжэньской империи Цзинь. Чингисхан получил намного более низкий ранг, соответствовавший званию чжао-тао{10} [117, с. 101], а также звание командующего. войсками инородцев «дю» [там же][67].

Таким образом Тогорил-хан или, теперь, Ван-хан стал самой значительной фигурой в монгольской степи, как по своим силам, так и по своему званию, подкрепленному авторитетом империи Цзинь. Значение Чингисхана на его фоне было куда скромнее, но зато он смог значительно усилить свой обок богатствами татар и их людьми, с одной стороны. А с другой — в этой своей сильной позиции он смог преподать урок на будущее потенциальным раскольникам. Дело в том, что пока Чингисхан со своими преданными воинами воевал с татарами, чжуркинцы Сэчэ-беки и Тайчу совершили набег на оставшихся женщин, стариков и детей Чингисханова обока: «Старики и дети Чингис-ханова куреня, так называемый Аурух, находились в ту пору при озере Харилту-наур. Так вот, из этих людей, оставленных в Аурухе, Чжуркинцы донага обобрали пятьдесят человек, а десятерых при этом еще и убили» [16, с. 114]. Гнев Чингисхана был натуральным, но, помимо всего прочего, он мог теперь в соответствии с традициями отомстить чжурки за все и заодно подавить оппозицию среди других родственных монголам обоках. Поэтому «Чингис-хан выступил в поход против Чжуркинцев и совершенно разгромил их при Келуренском Долон-болдаут. Сача-беки и Тайчу с небольшим числом людей бежали, но оба были пойманы посланной им вслед погоней при устье Телету. У схваченных Сача и Тайчу Чингис-хан спросил: «Помните, что вы говорили когда-то?» — «Если мы в чем не сдержали своего слова, то докажи!» — отвечали те. Тогда он напомнил им их речи и, уличив их, тут же с ними покончил» [16, с. 114]. Данное событие датируется 1197 г., оно является довольно важной вехой в развитии чингисханова улуса— впервые Чингисхан может явно осуществить властные полномочия и наказать неповинующихся ему степных «аристократов». Ну а кроме того Сэчэ-беки, как представитель рода «природных ханов», причем старшей, нежели Чингисханова, ветви, имел права на верховенство среди монгольских обоков не меньшие, чем сам Чингисхан. Так что, казнив его, Чингисхан еще и убирал возможного претендента на свое положение.

В 1198 г. Чингисхан напал на отколовшийся от кэрэитов Ван-хана обок тункаит, которым руководил брат Ван-хана Чжаха-Гамбу{11}. По сообщению Рашид ад-Дина, они были разбиты и потом «все явились с выражением рабской покорности к Чингиз-хану» [38, с. 94]. В это же время его союзник Ван-хан удачно воевал с меркитами, захватил много добычи, но не поделился с Чингисханом, который, разделавшись с тункаитами, тоже выступил против меркитов Тохтоа-беки [28, с. 158]. У горы Муручэ войско монголов разбило меркитов Тохтоа-беки, Чингисхан «захватил его богатства и имущества, хлеба на корню и отослал к Ван-хану» [56; цз. 1, с. 6]. Как видим, Чингисхан пока выполняет свои обязательства вассала перед Ван-ханом, а тот ощущает себя достаточно уверенно, чтобы не делиться плодами общей победы. Примерно в это же время умирает хан найманов Инанч-хан, который сильной рукой держал улус найманов и наносил мощные удары по кэрэитам, иногда даже ставя Ван-хана (тогда еще Тогорила) на грань гибели (см. [16, с. 135]). Его чифдом распадается, остатки же делятся между сыновьями на два улуса — Буюрук-хан владеет кочевьями у Алтая, а Таян-хан — в степи у Черного Иртыша При этом Буюрук-хан и Таян-хан «друг с другом… были в крайне плохих отношениях» [38, с. 112]. Естественно, что Ван-хан не мог упустить такого отличного случая, когда его сильный враг умер, а его улус разделился на две враждующие друг с другом части. Поэтому Ван-хан вместе со своим союзником Чингисханом решают разгромить найманов Буюрук-хана.

Начавшиеся в конце 1198 г. военные действия вначале принесли удачу союзникам — у озера Улунгур (Кизил-Баши по-тюркски) они застали врасплох Буюрук-хана с его родом «в местности Кызыл-Баш, около Алтая. Они захватили это племя и учинили грабеж. Буюрук-хан, обращенный в бегство, ушел в область Кэм-Кэмджиут» [38, с. 112]. Затем был захвачен дозорный отряд найманов во главе с нойоном Буюрук-хана Еди-Туклуком. Но на этом успехи и закончились — сначала в урочище Байдарах-бэлчир найманский полководец Кокэсэу-Сабрах, заняв выгодные позиции, остановил войско союзников. А потом Ван-хан тайком оставил Чингисхана на позициях, а сам ушел. По сообщению СС, на это Ван-хана подбил Чжамуха: «Вместе с Ван-ханом двинулся и Чжамуха. По дороге он стал говорить Ван-хану: «Известное дело, что анда мой, Темучжин, издавна обменивается послами с Найманом Вот почему он не подтянулся к нам теперь» [16, с. 125]. Из РД и ШУЦЧЛ ([28, с. 160–161]) можно понять, что Чжамуха пришел в урочище Байдарах-бэлчир вместе с Чингисханом ([38, с. 113]), но перешел в стан Ван-хана и уговорил того уйти.


Рис. 5. Монгол и его боевой конь, китайский рисунок XIV в.

Оставшийся один на один с найманами Чингисхан не стал рисковать и сам скрытно увел свое войско, тем более что в его тылу восстали разбитые недавно меркиты [38, с. 114]. Как выяснилось дальше, Ван-хан себе на беду послушался Чжамуху — найманы стали преследовать не Чингисхана, а его войска, точнее войско его сына Нилха-Сангуна: «Дело в том, что Коксеу-Сабрах пустился преследовать Ван-хана. Он захватил Сангумову семью вместе с народом и юртом их, а также угнал с собою и добрую половину тех Ван-хановых людей и скота, которые находились в падях Телегету» [16, с. 126]. Тут уже пришлось Ван-хану срочно просить Чингисхана о помощи войском и полководцами. Тот «погодил выражать [свои] прежние обиды и потому отправил к нему Боорчу, Мухали, Борохула и Чилауна, 4 человек, командующих войсками» [56; цз. 1, с. 7]. Сам Ван-хан тоже направил на помощь сыну отряд воинов, которые до прихода четырех Чингисхановых военачальников вступили в бой с найманами, но стали терпеть поражение, от которого их спасли подоспевшие монголы. Они нанесли поражение найманам, отбили и вернули кэрэитам захваченное имущество. Кампания 1199 г. против найманов, по сведениям ЮШ, закончилась поражением еще одного их отряда «на склонах гор Хуланьчжань (скорее всего, это урочище Улаан-хуте[68]» [56; цз. 1, с. 7].

В благодарность за помощь Ван-хан по всей форме усыновил Чингисхана и провел соответствующий обряд: «Говорил Ван-хан: «Итак, один раз мой утраченный улус спас мне мой анда Есугай-Баатур, а в другой раз погибший улус спас мне сын Темучжин. Эти отец с сыном, собирая мне утраченный улус, для кого же трудились они собирать и отдавать? Ведь я уже стар. Я до того одряхлел, что пора мне восходить на вершины. Когда же я в преклонных летах взойду на горы, на скалы, кто же примет в управление весь мой улус? Младшие братья мои — негодные люди. Сыновей у меня все равно что нет: один-единственный Сангум. Сделать бы мне сына моего Темучжина старшим братом Сангума! Вот тогда бы и стало у меня два сына, и тогда — на покой». После этих речей Ван-хан сошелся с Чингис-ханом в Тульском Темном Бору, и они дали друг другу обеты отцовства и сыновства. Наподобие того, какие слова произносились некогда при обряде братания Ван-хана с отцом Есугай-ханом, так же и теперь обряд усыновления состоял в произнесении таких слов: «На врага ли поспешно ударить — как один, общей силой ударим. Или дикого зверя облавить — как один, общей лавой облавим»» [16, с. 126]. Свои слова клятвы произнес и Чингисхан [16, с. 127]. Такой оборот дела не слишком порадовал настоящего наследника Ван-хана — его единственного сына Нилха-Сангума. С этого момента Нилха-Сангум в источниках предстает последовательным врагом Чингисхана, что по указанным причинам совершенно естественно.

Скорее всего, сам Чингисхан не очень надеялся на наследство «одряхлевшего» Ван-хана, он предпочел воспользоваться моментом тесных отношений с кэрэитами, чтобы получить реальный выигрыш и разгромить давних своих врагов тайчжиутов. Для этого на следующий год, т. е. в 1200 г., он и Ван-хан «устроили совещание [курилтай]» [38, с. 116] и, договорившись о плане действий, напали на них. Ван-хан, после событий прошлогодней войны с найманами и обязанный Чингисхану выручкой от Кокэсэу-Сабраха, видимо, не мог отказаться от участия в этом, хотя объективно ему было выгоднее иметь тайчжиутов как постоянную угрозу амбициям своего «сына» Чингисхана Чжамуха же не был ничем связан и потому вместе с меркитами («Токтай-беки, который был государем меркитов… в это время прислал к тайджиутам своих братьев Кодо[н]а и Орчана, чтобы они были бы [им] помощниками» [38, с. 116]) решил помочь тайчжиутам. Поэтому силы союзников разделились — Ван-хан сдерживал меркитов с Чжамухой, а с тайчжиутами в бой вступил сам Чингисхан. Вот как это описывает СС: «Ван-хан обратился к преследованию Чжамухи вниз по течению Эргуне, а Чингис-хан к Онону, на Аучу-Баатура. Тайчиудцы Аучу-Баатур и Ходун-Орчин, построив на другой стороне Онона своих отборных смельчаков, ждали готовые к бою. Подойдя к ним, Чингис-хан вступил в бой. Сражались с переменным успехом и с наступлением темноты заночевали на месте боя» [16, с. 117]. По сведениям СС, сражение было очень тяжелым, сам Чингисхан получил рану в шею. РД и ЮШ более категоричны — «племена тайджиутов, потерпев поражение, обратились в бегство» [38, с. 116] и «государь… на реке Онон, разбил и прогнал их, казнил и взял рабов несчетно» [56; цз. 1, с. 7]. Скорее всего, более верной в описании деталей является версия СС{12} — видимо, это было ожесточенное сражение, едва ли не единственное, где Чингисхан лично ходил в бой (см. [117, с. 107]) и где верхушка тайчжиутов понимала, что на кону стоит само их существование — часть нестойких бежала, а остальные сражались насмерть. При этом в описании последствий поражения все источники согласны — Чингисхан жестоко расправился с пойманными нойонами тайчжиутов, а всех людей этого обока раскассировал по своему улусу. Кстати, среди них был Чжиргоадай, будущий знаменитый полководец Чингисхана, известный как Чжэбэ, который собственно и попал стрелой в Чингисхана, в чем тому и признался. Чингисхан, верный своему принципу приближать способных людей в расчете на свое умение разбираться в них, приблизил и обласкал Чжиргоадая и назвал его Чжэбэ, т. е. «пика»[69] [16, с. 120].

После уничтожения обока тайчжиутов в монгольской степи явно вырисовались следующие группировки: кэрэиты Ван-хана; монголы Чингисхана; Чжамуха как глава множества малочисленных обоков, видевших в нем свою защиту от поглощения крупными объединениями; объединение татар и найманы Таян-хана Отношения между ними были неустойчивыми, существовавшие на этот момент союзы между разными группировками были хрупкими и уже испытывали сильные тенденции к распаду. Каждая группировка внимательно следила за действиями других, зрела череда заговоров против союзников и, наоборот, готовились составиться ранее невозможные альянсы. Такова была ситуация к концу года Обезьяны, т. е. на переломе 1200 и 1201 годов нашего летоисчисления.


§ 9. Победа Чингисхана в войне за гегемонию и объединение монголов под его властью

Начало окончательной фазы борьбы за гегемонию в монгольской степи надо отнести к 1201 г. [1 б, с 116], когда в урочище Алхуй-булах несколько обоков провозгласили гур-ханом Чжамуху. Как сообщает «Сокровенное сказание»: «В год Курицы (1201), в урочище Алхуй-булах, собрались (на Сейм) следующие племена: Хадагинцы и Сальчжиуты совместно; Баху-Чороги Хадагинский со своими; Хадагин-Сальчжиутский Чиргидай-Баатур со своими; договорившись с Дорбен-Татарами, Дорбенский Хачжиул-беки со своими; татарин Алчи и татарин Чжалик-Буха со своими; Икиресский Tyre-Маха со своими; Унгиратский Дергек-Эмель-Алхуй со своими; Горлосский Чоёх-Чахаан со своими; из Наймана-Гучуут: Найманский Буирух-хан; Хуту, сын Меркитского Тохтоа-беки; Худуха-беки Ойратский; Таргутай-Кирилтух Тайчиудский, Ходун-Орчан, Аучу-Баатур и прочие Тайчиудцы. Уговорившись возвести Чжачжирадайского Чжамуху в ханы, они приняли присягу, рассекая при этом с разбега жеребца и кобылу. Оттуда все они покочевали вниз по течению реки Эргуне и совершили обряд возведения Чжамухи в Гур-ханы на вершине поросшей лесом горы при впадении в Эргуне реки Канмурен. По окончании обряда возведения в Гур-ханы они уговорились выступить в поход против Чингис-хана и Ван-хана» [16, с. 120]. К этому времени у Чингисхана уже имелись доброхоты во многих обоках, и потому он сразу был извещен о случившемся: «Чингис-хан находился в Гурельгу в то время, когда прибыл Горлосский Хоридай и сообщил ему об их уговоре воевать. Получив это известие, Чингис-хан передал его Ван-хану, а тот немедля поднял войско и прибыл к Чингис-хану» [там же]. Значение этого события было сразу оценено претендентами на власть в степи — и Ван-ханом, и Чингисханом. Косвенно на значимость события указывает полная синхронность в датировке этого события во всех основных источниках — в СС, РД и ЮШ, в которых до этого события наблюдался значительный разнобой в хронологии и анахронизмы.

Тут надо обратить внимание на сообщение СС об участии и собрании при Алхуй-булахе тайчжиутов Таргутай-Кирилтуха (упоминание об Аучу-Баатуре — это анахронизм, что случается в СС) — скорее всего это были остатки обока, сбежавшие перед решительной битвой на р. Онон. Про это определенно пишет Рашид ад-Дин: «В то время, когда большинство племен тайджиут по вышеупомянутой причине были перебиты, а часть бежала, эти племена катакин и салджиут собрались [вместе]» [38, с. 117]. Вполне естественно было присоединиться этим бежавшим остаткам тайчжиутов к коалиции всех врагов Чингисхана и Ван-хана, т. е. к Чжамухе, найманам Бую-рук-хана и меркитам Тохтоа-беки. Кроме того, в коалицию неожиданно вошли лояльные Чингисхану хунгираты, но это объяснимо — дело в том, что незадолго до этого брат Чингисхана Джочи-Хасар напал на них и разграбил: «В то время обок хунгиратов хотел перейти на службу [Чингисхану], Джочи-Хасар, не зная про их намерение, наехал и ограбил их. Тогда хунгираты вернулись в обок Чжамухи, вместе со всеми обоками дорбен, икирес, хатагин, хорулас, татар и салджиут собрались на реке Цзянь[70] и совместно возвели на престол Чжамуху как гур-хана» [56; цз. 1, с. 8]. Силы сторон поляризовались— с одной стороны были кэрэиты и монголы, а с другой — остальные монгольские обоки и татары с найманами и меркитами. В совокупности они составляли воинские силы почти всей монгольской степи (кроме части найман — улуса Таян-хана).

В данных условиях, когда претензии Чжамухи на владычество среди монгольских и прочих племен стали реальными как никогда, кэрэиты и монголы выступили общим фронтом. Несмотря на наметившееся перед этим расхождение (Чингисхан незадолго до этих событий посватал своего старшего сына Джучи к Чаур-бэки, дочери Ван-хана, а Тусаху, сына Нилха-Сангуна, посватал за свою старшую дочь Хочжин-бэки, но Ван-хан отказался от этих брачных союзов, чем сильно подорвал союз с Чингисханом), Ван-хан и Чингисхан, перед лицом общей угрозы, объединили свои войска против Чжамухи и выступили в поход против его коалиции племен. Правда, есть сомнения в прочности этой коалиции вокруг Чжамухи — не только горлосцы предупредили Чингисхана, но и хунгираты: «Глава хунгират Дэй-[сэчэн][71], боясь, что дело не получится, тайно отправил человека сообщить о мятеже» [56; цз. 1, с. 7].

Сражение сил коалиции с объединенным войском Ван-хана и Чингисхана состоялось при урочище Койтен (по [16, с. 117] или, как пишет РД, «вышли из местности Кутун-наур», а сразились дальше — при «Буир-наур» [38, с. 117][72]. Судя по всему, сражение имело несколько фаз, в течение которых войска сторон перемещались: «Теснили друг друга, поднимаясь в гору и спускаясь в долину. С боем перестраивались» [16, с. 117]. Поэтому вполне возможно, что сражение окончилось у оз. Буир-нор, где «Чингиз-хан опять одержал победу, и враги были разбиты» [38, с 117]. По ШУЦЧЛ, тоже победили Ван-хан вместе с Чингисханом. Видимо, в ЮШ все эти сведения из разных источников объединены: «Государь с Ван-ханом из болот Хуту[73] вышли на встречный бой у реки Бэй-и-ле[74] и еще раз нанесли им сильное поражение» [56; цз. 1, с 7]. Видимо, выжидавший и не вмешивавшийся в сражение обок хунгиратов после поражения коалиции немедленно перешел на сторону Чингисхана и влился в его улус ([56; цз. 1, с. 8]).

В итоге сражений с коалицией Чжамухи ситуация стала все больше способствовать разрыву между Чингисханом и Ван-ханом. Дело в том, что Чжамуха после поражения стал сноситься с Ван-ханом и установил прочные связи с его сыном Нилха-Сангуном, последовательным противником Чингисхана (его совершенно не устраивало положение Чингисхана как соперника в наследовании улуса кэрэитов, т. е. как «старшего сына» Ван-хана, пусть и усыновленного). При этом от Ван-хана ушла к найманам Таян-хана часть его родовичей во главе с младшим братом Чжаха-Гамбу (см. [38, с. 118]), усилив тем самым одного из претендентов на верховенство среди монголов. Но, пока еще союзники, Ван-хан и Чингисхан решили поторопиться с решением своих более насущных проблем — Чингисхан начал войну с татарами, а Ван-хан отправился походом на меркитов: «Пока Чингис-хан был занят Татарским походом, Ван-хан ходил на Меркитов, причем прогнал Тохтоа-беки в сторону Баргучжин-токума, убил его старшего сына Тогус-беки, захватил двух его дочерей и жен его, а двух его сыновей, Хуту и Чилауна, полонил вместе с народом их» [16, с. 125].

Осенью 1202 г. войско монголов Чингисхана вышло в свой первый самостоятельный поход против одного из самых сильных улусов в Монголии — против татар. Вот как передает эти события СС: «На осень в год Собаки Чингисхан положил воевать с Татарами: Чаан-Татар, Алчи-Татар, Дутаут-Татар и Алухай-Татар. Прежде чем вступить в битву при урочище Далан-нэмургес, Чингис-хан, с общего согласия, установил такое правило: «Если мы потесним неприятеля, не задерживаться у добычи. Ведь после окончательного разгрома неприятеля добыча эта от нас не уйдет. Сумеем, поди, поделиться. В случае же отступления все мы обязаны немедленно возвращаться в строй и занимать свое прежнее место. Голову с плеч долой тому, кто не вернется в строй и не займет своего первоначального места!» В сражении при Далан-нэмургесе мы погнали Татар. Тесня их, мы вынудили Татар соединиться в их улусе при урочище Улхуй-шилугельчжит и там полонили их. Мы истребили тут Татарских главарей поколений Чаган-Татар, Алчи-Татар, Дутаут-Татар и Алухай-Татар. В нарушение указа задержались, оказывается, у добычи трое: Алтай, Хучар и Даритай. За несоблюдение приказа у них отобрано, через посланных для этого Чжебе и Хубилая, отобрано все, что они успели захватить, как то: отогнанные в добычу табуны и всякие захваченные вещи» [16, с. 123]. В описании этой войны и последовавшей резни потерпевших поражение татар все главные источники сходятся. Рашид ад-Дин так подвел итоги существования улуса татар: «Так как они были убийцами и врагами Чингиз-хана и его отцов, то он повелел произвести всеобщее избиение татар и ни одного не оставлять в живых до того предела, который определен законом; чтобы женщин и малых детей также перебить, а беременным рассечь утробы, дабы совершенно их уничтожить, потому что они [татары] были основой мятежа и восстаний и истребили много близких Чингиз-хану племен и родов. Ни одному творению не было возможности оказать покровительство тому племени [т. е. татарам] или скрыть [кого-нибудь] из них, или [даже] нескольким из них, кои уцелели от истребления, обнаружиться или объявиться» [37, с. 106].

Чингисхан, разгромив и уничтожив татар, окончательно сместил равновесие среди улусов, так как теперь он господствовал во всей Восточной Монголии. А вот Ван-хан, контролировавший Центральную Монголию, после уничтожения татар оказался в стратегическом вакууме — кроме мелких обоков, которые были под патронажем Чжамухи, у него не оказалось больше потенциальных союзников против Чингисхана, так как найманы Таян-хана на западе Монголии по-прежнему занимали позицию наблюдателей, да и старая вражда кэрэитов с ними не способствовала соединению сил. До открытого разрыва между ним и Чингисханом было уже недолго — Чжаму-ха и Нилха-Сангун усиленно обрабатывали Ван-хана с целью вовлечь его в заговор против Чингисхана.

Итак, перед последним актом борьбы, в начале 1203 г., в монгольской степи сложились три основных центра силы, притягивавших людей в соответствующие улусы: улус Чингисхана, улус Ван-хана[75] и улус найманов Таян-хана, находившиеся теперь в открытой вражде. Несколько особняком стоит Чжамуха: он, имея свои претензии на верховенство, тем не менее постоянно выступает союзником какой-либо из этих трех группировок, при этом периодически перебегая от одной стороны к другой. Это, видимо, вызвано его поражением от соединенных сил Ван-хана и Чингисхана в 1201 г., почему он и выбрал стратегию временного усиления одной стороны в их взаимной борьбе, ослаблявшей его соперников — неоднократно Чжамуха в решительный момент бросал такого «союзника», увеличивая шансы на взаимное истребление как «врага», так и «союзника», оставаясь при этом с собственными нетронутыми силами. Другой причиной такого поведения была последовательность Чжамухи, придерживавшегося традиционной модели борьбы за гегемонию, — как пишет Б. Я. Владимирцов, среди претендентов на верховенство «было столько же врагов, сколько и союзников, потому что побитые враги превращались немедленно в верных союзников: они ведь в конце концов стремились к тому же» [74, с. 83]. В отличие от Чингисхана, рано сделавшего ставку на личную преданность дружины и постоянно расширявшего ее, Чжамуха больше полагался на традиционные методы создания временных союзов.

После поражения в 1201 г. Чжамуха быстро нашел среди кэрэитов надежного союзника, объединенного общим с ним интересом, — сына Ван-хана Нилха-Сангума. Они вместе стали уламывать Ван-хана на начало войны с Чингисом, но тот долго отказывался. Скорее всего, ему не внушал доверия авантюрный план сына: «Как только Чингиз-хан выступит в поход, наши войска появятся [с разных сторон], и мы его разобьем!» [38, с. 123]. Недавнее поражение от найман Нилха-Сангуна и боевые качества Чингисового войска и его полководцев заставляли с уважением относиться к монгольскому войску, тем более когда оно было готово к войне.

Вскоре произошло событие, которое, возможно, инициировало открытое столкновение кэрэитов с монголами, — обиженные наказанием после сражения с татарами близкие родственники Чингисхана Алтай (двоюродный брат Есугая), Хучар (двоюродный брат Чингисхана) и Даритай-отчигин (дядя Чингисхана) ушли от него со своими родами к Ван-хану. Причем, по некоторым данным, они увели от трети до половины людей Чингисханова улуса [82, с. 103]. Последнее — явное преувеличение, но очевидно, что уход влиятельных родовичей, причем по старшей линии, основательно ослабил силы Чингисхана и побудил кэрэитов воспользоваться этим удобным моментом. Кроме того, эти монгольские «аристократы» стали одними из самых ярых сторонников Нилха-Сангума и Чжамухи по части желания расправиться с Чингисханом: «Алтай же с Хучаром высказались так: «А мы для вас — Оэлуновых сынков: Старших— Перебьем, Младших— Изведем»» [16, с 128].

Наконец-то Ван-хан решился на разрыв с Чингисханом, но ему хотелось всю ответственность переложить на Чжамуху и сына, поэтому свое согласие он сформулировал очень туманно, давая санкцию пока только на тайные действия против Чингисхана: «Ван-хан сказал так: «На протяжении моей жизни верный старший сын был поистине добр. [Мои] усы и борода уже седы, а бренное тело рассчитывает получить успокоение. А ты так и будешь болтать без конца? Ты сам позаботься об этом, не доставляй мне забот, действуй!» Чжамуха тогда пустил огонь, пожег пастбища государя и ушел» [56; цз. 1, с. 9]. Вскоре Нилха-Сангум предложил план, основывающийся на убийстве Чингисхана, что могло отменить большую войну, видимо, страшившую Ван-хана. Он решил использовать дело с расстроившейся помолвкой, которое могло соединить монголов и кэрэитов мирно и которое сорвалось по причине того, что Нилха-Сангум мог оказаться не у дел в таком объединении. Но теперь он же придумал план, как с помощью этой помолвки осуществить заговор против Чингисхана. Он отправил к Чингисхану послов сообщить о согласии кэрэитов породниться ханскими родами, как это предлагалось раньше. Это было только предлогом заманить Чингисхана на полагавшийся по такому случаю пир и там убить его: «Сангум говорит: «Они же ведь просят у нас руки Чаур-беки. Теперь и надобно послать им приглашение на сговорную пирушку, под этим предлогом заманить сюда в назначенный день да и схватить»» [16, с. 128].

Чингисхан поверил или решил поверить (женитьба между наследниками ханов обоих родов могла помочь избежать войны) и отправился к Ван-хану. Но когда по пути к нему прибыли люди с сообщением о заговоре, он повернул коня ([16, с. 129], [38, с. 124], [28, с. 168–169]). Свидетельства о заговоре оказались достоверными, и разрыв теперь стал очевидным для всех сторон. Вскоре начались и прямые военные действия: «Затем, когда Чингиз-хан хорошо уразумел эти речи[76], он остался сам стоять в местности, название которой Арал, а кибиткам приказал откочевать в леса, называемые Силуджолджит. Всех же своих военных послал в дозор в местность Мао-ундур, что за горой. А Он-хан тем временем перед горой Мао-ундур подходил к местности, где росла красная верба и которую монголы называют Хулан-Бурукат. Два нукера… отводили коней в табун, заметив врага, они тотчас поскакали кгуведомили Чин-гиз-хана, который находился в местности Калаалджит-Элет и ничего не знал. Чингиз-хан тотчас выступил» [38, с. 124–125].

Ван-хан решил поставить над войском Чжамуху и приказал ему выступать первым, но тот, верный своей стратегии не терять своих людей, но обескровливать соперников, решил «уравнять шансы». Ведь вряд ли опытный степной волк Ван-хан так просто мог передать Чжамухе, которому не доверял, управление войском своего обока— еще вчера он так характеризовал Чжамуху: «Чжамуха ведь — перелетный болтун. Правду ли, небылицы ли плетет он — не разобрать!» [16, с. 128]. Скорее всего, условием назначения Чжамухи было расположение его людей в первых рядах. Такой оборот не мог удовлетворить Чжамуху, и он дал весть Чингисхану о примерном плане действий — так он мог и договориться с Чингисханом, чтобы сохранить своих людей и дать возможность перебить побольше кэрэитов: «Как ни прыток был Ван-хан, а оказался-то позади меня. Значит, и друг-то он на час. Давай-ка я подам весть анде — пусть анда воспрянет духом!» И Чжамуха тайно послал Чингисхану такое уведомление: «Спрашивал меня Ван-хан, кто у сынка Темучжина в состоянии принять бой. А я ответил ему, что передовым отрядом «туму» пойдут Уруудцы и Манхудцы. В виду этого и они тоже порешили сделать передовым отрядом своих Чжиргинцев и пустить их впереди всех. За Чжиргинцами по уговору назначили Тумен Тубегенского Ачих-Шируна. В помощь к Дунхайтам назначили Хорншилемун-тайчжия, начальника Ван-хановской тысячи турхаудов. В тылу же его будет стоять, согласно этому уговору, Ван-ханов Великий средний полк. Потом Ван-хан сказал мне: «Управляй этим войском ты, брат Чжамуха!» и таким образом возлагал управление на меня. Если в это дело вникнуть, то выходит, что друг-то он на час. Как можно вместе с ним править своим войском? Я и раньше не мог сражаться с андой. Но Ван-хан, пошел, видно, дальше меня. Не бойся же, анда, дерзай!» [16, с 131].

Решительное-сражение сторон произошло там же, при Мао-Ундур. Оно оказалось очень кровопролитным для всех, но, видимо, побежденным был Чингисхан. Если по СС ясно только то, что войска сторон понесли большие потери и об? войска отошли, то Рашид ад-Дин говорит о поражении Чингисхана определеннее: «[Тогда] Сангун атаковал [войско Чингиз-хана]. Они поразили его в лицо стрелой, в результате этого натиск войска кераитов ослаб и они остановились. Не случись же этого, [Чингиз-хану] грозила опасность полного урона… В силу многочисленности кереитов Чингиз-хан не смог устоять [перед ними] и отступил. Когда он обратился вспять, большая часть войска покинула его, он же ушел в Балджиунэ» [38, с. 125–126]. С наступлением темноты Чингисхан тайно увел остатки своего войска. Он ушел только с 2600 человек (по СС: «Между тем Чингис-хан, двинувшись с Далан-Нэмургеса вниз по течению Халхи, произвел подсчет войска. По подсчету оказалось всего 2600 человек. Тогда 1300 человек он отрядил по западному берегу Халхи, а 1300 человек Уруудцев и Манхудцев — по восточному берегу реки» [16, с. 133]) или с 4600 человек по другим данным ([28, с. 169] и [38, с 126]) в труднопроходимые и болотистые места на р. Балчжуна (Балчжун-арал), где люди Чингисхана «выжимали воду из грязи и пили» [38, с. 126]. Поражение было тяжелое и количество людей, оставшихся у Чингисхана, было столь невелико, что все бывшие с ним в Балчжун-арале позднее получили специальное название и привилегии: «Группа лиц, бывших в то время вместе с Чингиз-ханом в Балджиунэ, была немногочисленна. Их называли Балджиунту, т. е. они были с ним в этом месте и не покинули его. Они имеют установленные права и отличны перед другими» [там же].

Ван-хан нанес такое поражение Чингисхану, которое могло все закончить для последнего. Однако, уйдя в Балчжун-арал, Чингисхан дипломатическими маневрами и пропагандистско-подрывными действиями смог, с одной стороны, поколебать единство союзников и единомышленников Ван-хана и его сына Нилха-Сангума (т. е. Алтана, Хучара, Тогорила и Чжамухи) [56; цз. 1, с. 10], а с другой — усыпить бдительность Ван-хана, пока сам собирал силы. В этом ему помогла уверенность Ван-хана, что он окончательно разгромил Чингисхана [96, с. 133]. Понемногу к Чингисхану стали возвращаться люди — «часть войска и некоторые племена вновь примкнули к нему» [38, с. 126]. Одновременно готовилась операция, по уничтожению Ван-хана и его окружения[77]. Чингисхан поставил все на эту единственную операцию, для которой только и было у него сил. Он не имел возможности разбить в прямом столкновении ополчение кэрэитов, и выход был в уничтожении верхушки чифдома кэрэитов — этот расчет основывался на понимании Чингисханом сущности власти в кочевническом протогосударстве, ведь улус в первую очередь — это люди, его составляющие. То, что Чингисхан мыслил стратегически, выбирая эту цель как важнейшую для решительного перелома в свою пользу, ясно из его слов в 1206 г., когда он распределял «тысячи» среди своих заслуженных соратников: «В Кереитском походе, мы, восприяв умножение сил от Неба и Земли, сокрушили и полонили Кереитский народ. Когда же мы, таким образом, выключили из объединения главнейший улус, то Найманы и Меркиты пали духом и не смогли уже оказать нам сопротивления» [16, с. 162]. С чисто военной точки зрения, решение это было идеальным — аналогичную ситуацию многие вспомнят по хрестоматийным событиям гражданской войны, когда подобным образом, через внезапный удар по отдалившемуся от основных сил штабу, удалось нейтрализовать дивизию В. И. Чапаева, опасную в прямом бою для противника. С кэрэитами Чингисхан это проделал блестяще — комбинация дипломатических, разведывательных и диверсионных мероприятий была четко выстроена и точно исполнена. Внезапное нападение на ни о чем не подозревавшего Ван-хана и его немногочисленную охрану увенчалось успехом. Его ближайшие помощники были уничтожены, сам он с сыном бежал, но на полпути Ван-хан повстречался с найманским отрядом, командир которого имел личные счеты с Ван-ханом. Этот найман убил последнего кэрэитского хана и отнес его отрубленную голову найманскому Таян-хану [38, с. 134]. Не намного пережил отца Нилха-Сангун — убежав в мусульманское приграничье, он некоторое время там добывал себе средства набегами, пока достаточно сильный отряд уйгуров не настиг и не уничтожил его вместе с его людьми [56; цз. 1, с. 12].

Путь к гегемонии в монгольской степи для Чингисхана был теперь открыт. Значение этого события трудно переоценить — подручный хан одного из самых крупных протогосударств в монгольских степях резко поменял там всю политическую ситуацию за какие-то год-два. Присоединив к себе улус Ван-хана («Ниспровергнув таким образом Кереитский народ, он приказал раздавать его во все концы» [16, с 140]), Чингисхан стал теперь вровень со всеми оставшимися вне его власти группировками монгольских племен — найманами и их союзниками, вместе взятыми. Не удивительно, что события по разгрому кэрэитов потрясли современников. Вплоть до XVII в. сохранялись у потомков монгольских завоевателей Сибири эпические предания о них — так, в Сибирских летописях зафиксирована легенда о возникновении Сибирского царства с элементами этих преданий. Она изложена в Строгановской, Ремезовской и Есиповской летописях: «Бе царь Моаметова закону именем Он. И воста на него его же державы от простых людей имянем Чингис и шед на него, яко разбойник, с прочими, и уби царя Она, и царство сам приемлет Чингис» [ПСРА т. 36, с. 46].

Это резкое изменение политической ситуации не осталось незамеченным найманским улусом, его глава Таян-хан ясно выразил суть дела: «Говорят, что в этих пределах появился новый государь, — а подразумеваемый им был Чингиз-хан, — мы твердо знаем, что [на небе] назначено быть солнцу и луне вдвоем, но как быть на земле двум государям в одном владении?» [38, с 146]. В этом с ним был солидарен и Чжамуха, который сделал последнюю ставку в своей игре, присоединившись к найманской коалиции против Чингисхана. Найманское племенное объединение среди подобных в монгольской степи ближе всех было к созданию полноценного государства. У них была развита письменность на базе уйгурской, имелась развитая государственная канцелярия и даже система сбора налогов. Для этого найманы обладали уже и необходимым «чиновничьим» аппаратом. По некоторым оценкам, войск у найманской коалиции было до 50–55 тыс. человек (у Чингисхана— порядка 45 тысяч) [163, с. 33], так как к ней присоединились все остатки ранее разгромленных Чингисханом обоков.

Таян-хан в союзе с Чжамухой сколотил разношерстную коалицию и «вместе с главой обока меркитов Тохтоа, главой обока кэреитов Алин-тайши, главой обока ойратов Кутукэ-бэки, и обоками дорбенов, татар, катакинов, салджиутов развернул очень сильное войско» [56; цз. 1, с 12]. Было предложено присоединиться к ней и главе онгутов[78] Алахуш-дигитхури, но тот предпочел сообщить обо всем Чингисхану: «Он[79] отправил к Онгудскому Алахуш-дигитхури посла, по имени Торбидата, с таким сообщением: «Сказывают что там на севере есть какие-то ничтожные Монголы. Будь же моей правой рукой. Я выступлю отсюда, и мы соединимся. Отберем-ка у этих, как их там, Монголов их сайдаки!» Алахуш-дигитхури ответил: «Я не могу быть твоею правой рукой». Дав ему такой ответ, Алахуш-дигитхури отправил к Чингис-хану посла, по имени Ю-Хунана, и сообщил: «Найманский Таян-хан собирается притти и отобрать у тебя сайдаки. Он присылал просить меня быть у него правой рукою, но я отказался. Теперь же посылаю тебя предупредить. А то, чего доброго, явится он, и не остаться бы тебе без сайдаков!»» [16, с. 143]. Таким образом у Чингисхана было время подготовиться.

Одновременно с этими событиями, весной 1204 г., Чингисхан провел мероприятия по реорганизации своей армии. Необходимость их выявилась на курултае в долине реки Темен-кеере: «Государь сделал большой сбор у реки [в] Темен-кеере, чтобы обсудить карательный поход на найманов. Все подданные ввиду худобы весенних коней говорили, что необходимо ждать осенней высоты [трав]» [56; цз. 1, с. 12]. Выход из положения предложил брат Чингисхана Бельгутай, и его план действий был принят кааном: «Произвели подсчет своих сил. Тут он составил тысячи и поставил нойонов, командующих тысячами, сотнями и десятками. Тут же поставил он чербиев. Всего поставил шесть чербиев, а именно: Додай-черби, Дохолху-черби, Оголе-черби, Толун-черби, Бучаран-черби и Сюйкету-черби. Закончив составление тысяч, сотен и десятков, тут же стал он отбирать для себя, в дежурную стражу, кешиктенов: 80 человек кебтеулов, — ночной охраны, и 70 человек турхаудов, — дневной гвардейской стражи. В этот отряд по выбору зачислялись самые способные и видные наружностью сыновья и младшие братья нойонов, тысячников и сотников, а также сыновья людей свободного состояния (утудурайн). Затем была отобрана тысяча богатырей, которыми он милостивейше повелел командовать Архай-Хасару и в дни битв сражаться пред его очами, а в обычное время состоять при нем турхах-кешиктенами. Семьюдесятью турхаудами повелено управлять Оголе-чербию, по общему совету с Худус-Халчаном. Кроме того, Чингис-хан издал такое повеление: «Стрельцы, турхауты, кешиктены кравчие, вратари, конюшие, вступая в дежурство утром, сдают должность кебтеулам перед закатом солнца и отправляются на ночлег к своим коням. Кебтеулы, расставив кого следует на дежурство при вратах, несут ночную караульную службу вокруг дома. Наутро, в ту пору, когда мы сидим за столом, вкушая суп-шулен, стрельцы, турхауты, кравчие и вратари, сказавшись кебтеулам, вступают каждый в свою должность и располагаются по своим постам. По окончании своего трехдневного и трехнощного дежурства, они сменяются указанным порядком и, по истечении трех ночей, вступают ночными кебтеулами и несут караульную службу вокруг». Итак, покончив с составлением тысяч, поставив чербиев, учредив отряд кешиктенов в 80 кебтеулов и 70 турхаудов, отобрав богатырей для Архай-Хасара, он выступил в поход на Найманский народ с урочиьца Орноуйн-кельтегай-хада на Халхе» [16, с. 144].

Таким образом десятичная система была принята за основу войска, причем ее комплектация производилась не столько по родовым подразделениям (как это было принято в предыдущих десятичных системах других кочевников, начиная с хунну), а по принципу целесообразности и по решению каана-главнокомандующего. Кроме того, вводились должности, отделенные от родовых старейшин, т. е. войсковые командиры и управители хозяйством улуса, назначаемые лично кааном — тысячники, сотники и десятников, а также черби. И наконец, ближняя к Чингисхану дружина стала гвардией-кешигом, которая стала опорой каана против оппозиции внутри улуса. Ведь в традиционной дружине-нукуде нукеры имели «свободное принятие обязанностей по отношению своего господина» [74, с. 87]. Закономерно, что первыми гвардейцами-кешиктенами стали его первые нукеры — Боорчу, Мухали, Чилаун и Борохул [116, с. 150]. Таким образом, Чингисхан делает из самых близких нукеров личную гвардию, не связанную ни с кем, кроме своего повелителя. Теперь она выделена в особое подразделение из 150 человек, ставшее, по выражению Б. Я. Владимирцова, «эмбрио-армией и эмбрио-гвардией… своеобразной военной школой» [74, с. 91]. В дальнейшем роль кешига только возрастала, эта «гвардия» со временем стала одним из главных несущих элементов государства Чингисхана. А пока все это значительно сцементировало Чингисханов улус образца 1189–1203 гг.

Эти мероприятия сразу оценил Чжамуха: «Как только Чжамуха-сечен издали увидел боевой порядок войск Чингиз-хана, он обернулся к своим нукерам и сказал: «Знайте, что приемы и боевой порядок моего побратима стали иными! Племя найман не оставит никому другому даже кожу с ног быков, а от них никому не достанется прибыли!»» [38, с. 149} Тут надо пояснить замысловатые слова Чжамухи про найма-нов, которые привел РД, ведь смысл их довольно запутан, в ЮШ все сказано яснее: «Когда Чжамуха пришел к Таян-хану и увидел, что государево войско исполнено твердого порядка, то сказал окружающим так: «Найманы поначалу подняли войска и рассматривали монгольское войско как несмышленых и беспомощных ягнят, полагая, что уже не оставят [от них] копыт и шкур. А теперь я вижу их [монголов] дух и силу, и как бы не пора уходить!»» [56; цз. 1, с. 13]. С дальнейшими событиями, изложенными в «Юань ши», согласен и Рашид ад-Дин, сообщивший, что Чжамуха «отделился от них, выехал вон из рядов и ускакал с поля битвы» [38, с. 149]. Это поле битвы было на плоскогорье Наху-гун, там монголы сломили сопротивление коалиции найманов и практически всех найманских воинов перебили вместе с их предводителем Таян-ханом, а остальные обоки сдались на милость: «Государь ожесточенно сражался с войском найманов вплоть до вечера, захватил и убил Таян-хана. Войска всех обоков были сразу все разгромлены, ночью бежали горными кручами, тех, кто упал со скал и погиб, невозможно было всех и подсчитать. На следующий день остатки полностью капитулировали. Тогда дорбены, татары, катакины и салджиуты, всего 4 обока, тоже пришли и покорились» [56; цз. 1, с. 13} Части найманов, во главе с сыном Таян-хана Кучлуком, все же удалось бежать: «Кучулук-хан, который стоял отдельно, с небольшим числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился куренем у Тамира, но не смог там удержаться и бросился бежать дальше» [16, с. 150], к своему дяде Буюрук-хану на Алтай.

Разгромив найманов, Чингисхан послал карательный отряд против меркитов: «Вслед за тем снова ходили карательным походом на обок меркитов. Их глава Тохтоа бежал к младшему брату Таян-хана Буюрук-хану» [56; цз. 1, с. 13], т. е. в долину р. Иртыш на Алтае. Дело этим не закончилось — весной 1205 г. Чингисхан добил их остатки в районе р. Бухтармы, где Тохтоа-беки и был убит. А Кучлук опять бежал — сначала к уйгурам, а потом и дальше. Это бегство отдалило расправу с ним до 1218 г., так как бежавшие найманы добрались до Государства каракиданей в Туркестане и вскоре захватили его. Вплоть до западного похода Чингисхана в Туркестан Кучлук владел частью его территории. Так, покорением меркитов и закончилась война за гегемонию в степи, в которой победил Чингисхан. По иронии судьбы он начал свой путь к ней с поражения от меркитов и закончил разгромом последних. Теперь Чингисхан мог целиком сосредоточиться на государственном строительстве и начать первые шаги по внешней экспансии (в 1205 г. состоялся первый разведывательный набег на государство тангутов Си Ся).

После гибели всех крупных племенных объединений, которые могли противостоять в открытом бою Чингисхану, у Чжамухи больше не оставалось союзников. Он вернулся к состоянию главаря небольшой степной шайки, и конец его был предопределен— его выдали Чингисхану его же товарищи. Это произошло в конце 1205 г., согласно сведениям СС: «Когда было покончено с Найманами и Меркитами, то и Чжамуха, как бывший вместе с ними, лишился своего народа. И он также стал бродить и скитаться с пятью сотоварищами. Убили как-то, взобравшись на гору Танлу, убили дикого барана, зажарили его и ели. Тут Чжамуха и говорит своим сотоварищам: «Чьи и чьи сыновья, каких родителей сыновья кормятся теперь вот так охотой за дикими баранами!» Тогда пять спутников Чжамухи, тут же за едой, наложили на него руки да и потащили к Чингис-хану» и по приказу Чингисхана «тогда предали смерти Чжамуху» [16, с. 154, 158]. Теперь Чингисхан стал полным хозяином монгольских степей и мог закрепить свое положение курултаем всего народа

В феврале-марте 1206 г. у истока реки Онон ([56; цз. 1, с. 13]) был собран «великий курилтай» [38, с. 150], где Чингисхан принял звание каана[80], т. е. «императора». В подробном изложении этого события у Рашид ад-Дина есть несколько важных деталей: «Когда благополучно и счастливо наступил год барс, являющийся годом барса, начинающийся с раджаба 602 г. X. [февраль-март 1206 г.], в начале весенней поры Чингиз-хан приказал водрузить белый девятиножный бунчук и устроил с [присутствием] собрания [полного] величия курилтай. На этом курилтае за ним утвердили великое звание «Чингис-хан», и он счастливо воссел на престол. Утвердившим это звание был Кокэчу, сын Мунлик-беки-эчигэ из племени конкотан, его звали Теб-Тенгри» [38, с. 150]. Дело в том, что многие историки сомневаются в сообщении СС о принятии Темучжином звания Чингис еще на первых выборах его ханом в 1189 г., но в сообщении РД это косвенно подтверждено следующим выражением — «утвердили великое звание «Чингиз-хан». Кроме того сообщение у мусульманина Рашид ад-Дина о шаманском участии в возведении в хаганы довольно важно — это означает существование определенной роли религии монголов в формировании их государственности. А это еще один довод в пользу развития Чингисханом полноценных государственных институтов. Другое дело, что с созданием общенациональной религии у него не получилось, но понимание ее роли в государственном строительстве у Чингисхана было [117, с. 84]. Начиная с курултая 1206 г. Чингисхан ведет последовательное созидание настоящего государства.


§ 10. Переход Чингисхана к внешней экспансии и его причины

После достижения Чингисханом объединения власти в степи под своим началом его политика постепенно переключается на внешнюю экспансию. Тут надо отметить, что перед консолидированным монгольским улусом задачи внешней экспансии встают довольно рано — пока еще не окончена реформа армии и перестройка государственного аппарата, а уже производится первая военная акция против соседей. В 1205 г. зафиксировано в источниках ([56; цз. 1 с 13]) нападение на государство Си Ся (Тангут). Вообще же цели этого похода в плане территориальных завоеваний не были главными, скорее это был поход локального значения, больше для грабежа и своеобразной пробы сил монголов, только что объединенных Чингисханом. По сути он представлял собой крупномасштабный набег, который также имел характер разведки. Но, разумеется, и от добычи никто не отказывался — разграбление областей Тангута и взятие большого числа верблюдов оказались главным результатом набега, наряду с накопленным опытом действий против оседлого государства и разведывания территории Си Ся. В этом набеге отразились многие характерные черты будущих войн монголов, которые имели уже иной размах.

Расширение деятельности вовне — закономерный процесс для кочевников. Предшественники монголов, другие строители «кочевых империй», кидани и чжурчжэни, прошли аналогичный путь от кочевого протогосударства к полноценной империи через экспансионистский этап. Как заметил исследователь чжурчжэней М. В. Воробьев о феномене их резкого взлета: «Быстрота роста[81] при узости экономической базы и скудости государственных и культурных традиций обеспечивалась в основном за счет экстенсивного, т. е. военного, развития» [75, с. 116]. Этот вывод в полной мере применим и к державе Чингисхана. Другим немаловажным фактором, толкавшим к внешней экспансии, была сама природа экономики кочевников — ведь она «может развиваться только за счет расширения используемых пастбищных ресурсов» [104, с. 29} Эта истина входит в сознание кочевника с малых лет — монгольская пословица гласит: «Без травы нет скота, без скота нет пищи».

Пока шла война внутри монгольских степей, эти ресурсы отбирались у побежденных обоков (или, точнее, побежденные, став ongu bogol’aми, кочевали так, как это было угодно и выгодно победителю). Но когда все племена оказались «крепостными вассалами» Чингисхана, отбирать что-либо для дележа в степи стало не у кого. Соответственно выходом была внешняя экспансия, в сторону ближайших оседлых соседей. Тем более что традиция набегов на них имела давнюю историю. Поэтому правомерным представляется характеристика, данная Б. Я. Владимировым монгольскому объединенному государству, которое, по его словам, «еще долго продолжало вести себя по отношению к… культурным народам, как разбойничья шайка» [74, с. 86].

Весьма характерно простодушное высказывание Беде, одного из монгольских нойонов Чингисхана, насчет зря пропадающих (с точки зрения кочевника) китайских земель: «Хотя завоеваны ханьцы, но [от них] нет никакой пользы. Лучше уничтожить их всех. Пусть [их земли] обильно зарастут травами и деревьями и превратятся в пастбища!» [44, с. 73]. На момент начала внешней экспансии монголов у них еще не было полученных по наследству от развитых оседлых государств умных и цивилизованных советников вроде Елюй Чуцая, который отговорил Чингисхана следовать совету Беде. Поэтому в 1205–1209 гг. монголы руководствовались лишь подобными идеями, которые, как выяснилось, дожили в сознании монгольской аристократии вплоть до времени «после карательного похода Тай-цзу на запад» [там же], т. е. до конца 1220-х годов.

Сразу после курултая 1206 г. Чингисхан начинает раздавать уделы-улусы своим сыновьям и членам своего уруга или «золотого рода». И характерно, что уже на следующий год, в 1207 г., Чингисхан «жалует» своему старшему сыну Джучи такой удел кочевья «лесных народов» и киргизов, вместе со всеми народами, на них кочующими. Причем такое «пожалование» производится через посылку войска к этим племенам: «В год Зайца (1207) Чжочи был послан с войском Правой руки к Лесным народам» [16, с. 174]. В данном случае очевидна неразличимость для монгольского владыки внешнего военного похода и приведения «к покорности» племен, которые становятся его новыми подданными.

Такое соединение интересов по расширению кочевых ресурсов — пастбищ и людей-работников — и по получению военной добычи в ходе грабежа оседлых народов, с потребностями внутренней политики (интерес в наделении новыми уделами и удовлетворение аппетитов нойонства, поддерживавшего хана), в итоге и породило для державы Чингисхана мощные стимулы к внешней экспансии. Но все это было бы не столь важным, если бы в руках Чингисхана не имелось средства для исполнения данных стремлений — его государства, с его аппаратом, имевшим в своей основе мощные военные силы.


Загрузка...