Военная фортуна

Глава пятая

Луизу Уоган проводили в комнату ожидания — на этот раз посетитель доктора Мэтьюрина не бродил по коридорам, на принятый в «Асклепии» рискованный манер. Но дверь оставалась открытой, и «Асклепия» сама пожаловала к ней в гости: в гостиной, весело похохатывая, расположились император Мексики и пара миллионеров. Впрочем, помешательство вышеозначенных лиц носило вежливый характер, и когда миссис Уоган бросилась к Стивену с распростертыми объятиями и криком: «Доктор Мэтьюрин, как рада я видеть вас», — все трое на цыпочках заспешили к выходу, при этом каждый прижимал к губам палец.

— Ну, как вы? — продолжила Луиза. — Надо же, совсем не изменились.

Это стоило сказать и о ней: все та же миловидная молодая женщина: черные волосы, голубые глаза, подвижная как ребенок, прекрасный цвет лица. Она одела на себя тот самый мех морской выдры, который Стивен дал ей на Отчаянии, неподалеку от Южного полюса, и он необыкновенно шел ей.

— Как и вы, дорогая, — отозвался доктор. — За исключением того, что вы распустились словно цветок: воздух отчизны, надо полагать, и полноценное питание. Скажите, как перенесли вы плавание?

При последней их встрече Луиза находилась на средней стадии беременности, и Мэтьюрин переживал за ребенка.

— О, превосходно, спасибо! Дочка родилась во время жуткого урагана, когда нас мотало взад-вперед у мыса Горн — мужчины перепугались, и все до единого торчали на палубе, несмотря на жуткую погоду. Но Хирепат выказал себя молодцом. А потом все было прекрасно! Такой приятный переход на север до Рио, и ребенок родился крепким. У нее с первого дня были вьющиеся черные кудряшки!

— А как мистер Хирепат?

— Превосходно. Только он не отважился показаться вам на глаза, и я оставила его дома с Кэролайн. Но пойдемте, здесь невозможно поговорить. Вам ведь разрешают выходить?

Стивен кивнул.

— Тогда накиньте пальто — на улице жуть как холодно, и ветер кусачий.

— Пальто у меня нет. Нас скоро должны обменять, поэтому не было смысла покупать, да и от холода я не страдаю. Капитан Обри шлет через меня кучу поклонов — он не слишком хорошо себя чувствует, чтобы передать их лично.

— Ах, Обри… — протянула миссис Уоган, и по тону ее угадывалось, что навестить она пришла исключительно доктора Мэтьюрина.

Пришло Стивену в голову и то, что довольно строгие условия содержания Луизы на «Леопарде» не дали ей возможности узнать о тесной дружбе между капитаном и корабельным хирургом. Спохватившись, американка вежливо поинтересовалась здоровьем мистера Обри, и выразила надежду на его скорое выздоровление.

Они вышли в центральный холл, и швейцар опрометью кинулся распахивать перед ними дверь. Это был высоченный и массивный краснокожий, облаченный в европейское платье — единственное неулыбчивое лицо во всей «Асклепии». Индеец постоянно был мрачен, невозмутим как статуя и, судя по всему, нем. Стивен поблагодарил его вежливым «Уф!», но в ответ, как всегда, не удостоился ни звука, ни малейшего проявления мимики. Зато Мэтьюрину впервые бросился в глаза засов — приспособление относительно примитивное, но явно достаточное, чтобы удерживать чокнутых пациентов внутри заведения.

На Бостон обрушилась весна в самой простудной своей фазе, и пока Стивен с Луизой прогуливались по парку Коммон, ледяной ветер, налетевший со стороны Кембриджа, рвал нежные зеленые листочки, швыряя их в полузамерзшую слякоть. Почти все встречные американцы: краснокожие, черные или синевато-серые, хлюпали носами от жестокого насморка. Но Мэтьюрин и Уоган не замечали ничего — они полностью погрузились в воспоминания: их плавание, шарфы и чулки, которые она ему вязала; сражение, медленное погружение корабля и суровое убежище на острове Отчаяния — хотя бы тюленьи шкуры, топливо и пища; приход американского китобойца, на котором Уоган и Хирепат сбежали в Америку. Как там мистер Байрон? Бабингтон? Его милая собачка? Увы, съедена туземцами с островов Товарищества — правда, в качестве возмещения те предложили девушку. Что случилось с цыганкой, ее ребенком и Пег? Первая обрела в Ботани-Бей мужа, а вторая — целую кучу любовников. Еще бы, женщины там в большой цене. По мере разговора Стивен подметил, что миссис Уоган не выказывает в общении с ним ни малейшей сдержанности — обращается как к старому другу, с открытостью и доверительностью, памятными по «Леопарду». Нет, пожалуй, в еще большей степени, словно дружба их закалилась за минувшее время. Его это радовало, потому что Луиза искренне нравилась ему: он восхищался ее отвагой, наслаждался беззаботным лепетом, и вообще находил Уоган приятной компаньонкой. Но тем не менее, был изумлен. Как никак, она же агент разведки, пусть и не очень хороший, а он, если употребить флотское выражение, «начинил» ее ложной информацией особо смертоносного свойства. Насколько доктор мог понять, его хитрость уже стоила головы или карьеры многим шпионам. А тут на тебе: Луиза, вышагивает рядом, опираясь на его руку, и не выказывает ни малейшей обиды. Вскоре, основываясь отчасти на том, что Уоган обронила или о чем умолчала, отчасти на своих собственных догадках, Мэтьюрин пришел к выводу: она не считает его виновным. Кто он в ее глазах? Не более чем марионетка в руках злокозненного капитана Обри, этого сеющего ложь Макиавелли. А может Хирепат, эта садовая голова, даже не сообщил ей, что получил бумаги из рук Стивена?

— Не зевай! — вскричала она, оттаскивая Мэтьюрина из-под колес повозки. — Честное слово, дорогой, вам следует быть поосторожнее и держаться обочины!

Они вернулись к тому любопытному периоду жизни на Отчаянии, когда китобоец готовился отплыть. Луиза описывала приготовления к бегству с предельной откровенностью и радостным блеском воспоминаний в глазах.

— Я едва не призналась вам — была уверена, что вы, ирландец и друг свободы, то есть Америки, не выдадите. Разве не заподозрили вы правду, заметив мои моряцкие штаны? Знай вы все, помогли бы мне?

— Наверное, дорогая, — отозвался Стивен.

— Я просто уверена, что да, — заявила молодая женщина, стиснув его ладонь. — Я так и сказала Хирепату, но тот, о Господи, поднял такой шум: его честь, мол, и все такое. Знаете, он еще упомянул, что должен вам деньги. Я всегда знала как северяне обожествляют доллар, но чтобы раздувать скандал ради такой ничтожной суммы! На Юге, разумеется, все иначе. Чтобы унять его, мне пришлось вопить и ругаться как торговке рыбой!

При этом воспоминании ее разобрал смех — тот самый заразительный, абсолютно лишенный повода смех, который всегда так нравился Стивену. Вот и сейчас прохожие оборачивались и улыбались ей. Последовала заминка, в ходе которой она старалась подавить взрывы хохота.

— Но вы ведь никогда не говорили мне, что знакомы с Дианой Вильерс! — воскликнула вдруг миссис Уоган.

— Так вы никогда не спрашивали, — ответил Стивен. — А вы, насколько понимаю, тоже знаете эту леди?

— Ах, еще бы! Мы уже сто лет с ней подруги. Причем жуть какие близкие. Познакомились мы в Лондоне, и я сразу так ее полюбила! Ее хороший приятель Гарри Джонсон, я его прекрасно знаю, мы оба из Мэриленда. Они будут тут, в Бостоне, в среду. Вот бы познакомить вас с ним — он тоже любит птичек. Когда я добралась наконец до Штатов и рассказала им все, Диана как закричит: «Да это же мой Мэтьюрин!», — а Гарри Джонсон спрашивает: «Это тот самый Мэтьюрин, который опубликовал статью про олушей? Или не про олушей?».

Они проходили мимо гостиницы О’Рейли, и двое знакомых со Стивеном английских офицеров встретили его взглядами, полными нескрываемой зависти. Офицеры взяли под козырек, и миссис Уоган одарила их обворожительной улыбкой.

— Бедные ребята, — заметила она. — Как ужасно быть в плену. Надо попросить миссис Адамс послать им приглашение.

— Выходит, вы не любите не столько англичан, сколько их государственное устройство?

— Совершенно верно, — заявила Луиза. — Но и некоторых англичан я тоже терпеть не могу. А вот их правительство — положительно ненавижу. Как смею, предположить, и вы. Оно повесило Чарльза Поула, моего друга из министерства иностранных дел — я вам рассказывала о нем. Какой трусливый, позорный поступок — могли ведь просто расстрелять! Ну вот, пришли, — провозгласила она, лавируя по грязной улице к небольшому кирпичному домику, в сточной канаве у стен которого рылись тощие свиньи.

— Ну разве не убожество? — продолжала миссис Уоган. — Но это лучшее, что может пока себе позволить бедолага Хирепат.

«Бедолага» Хирепат ожидал их в скудно обставленной комнате, выглядевшей не сильно краше фасада дома, и полной дыма. Стивена он приветствовал с неудобоваримой смесью смущения и восторженности, и не решался протянуть руку, пока Мэтьюрин сам не схватил ее. Со времени последней их встречи на острове Отчаяния, американец словно постарел лет на сто, и по изнуренному лицу доктор предположил, что его друг вернулся к злоупотреблению опиумом. И все-таки перед ним стоял тот самый Хирепат, и пока Луиза готовилась кормить малышку, он обсуждал со Стивеном свой перевод Ли-По с энергией, вернувшей к жизни счастливые деньки в лазарете «Леопарда».

Младенец оказался вполне типичным представителем своей породы, возможно, вполне добрым в глубине души. Но девочка злилась, что ей никак не дают кушать, и пока родители обсуждали сей вопрос, без необходимости чрезмерно повышая голос, разоралась снова. Стивен смотрел на красное сердитое личико, на котором последовательно или в смешении появлялись выражения горя или ярости, и упрекал себя за мысль, что жалеет о ее появлении на свет. Заметил он и то, что Хирепат выказывает в обращении с дочкой большую сноровку, и маленькое создание тянется скорее к отцу, нежели к матери.

В конечном итоге, после приличествующих случаю комплиментов, высказывать которые пришлось почти криком, дитя унесли прочь.

— Мне чудовищно жаль, доктор Мэтьюрин, — сказал Хирепат, — что я вынужден был покинуть вас, не уплатив долг.

— Чепуха, — отмахнулся Стивен. — Я наложил руку на ваше имущество, и продал ваш мундир Байрону. Тот был совсем голый, а размер у него ваш. Я еще и выиграл на сделке.

— Рад слышать, просто бальзам на душу. После всех ваших добрых дел…

— Скажите, Хирепат, вы все свои усилия тратите на Ли-По? Питаю надежду, что по возвращении домой вы займетесь естественными науками, потому как у вас призвание к медицине.

— Я бы с удовольствием, будь у меня средства. Но и так я прочитал Галена и прочие книги, которые смог найти. Надеюсь, когда мой перевод будет опубликован, доходы с него позволят мне вернуться в Гарвард и получить диплом врача. У меня большие надежды: у Луизы есть приятель, друг детства с Юга, который имеет дела с одним филадельфийским издателем, и благодаря ему у меня имеются все основания уповать на лучшее. Книга должна выйти в прелестном «ин-кварто» в следующем году, а затем и «ин-октаво», если спрос окажется велик! Только если он…

Тут Хирепат осекся и закашлялся.

— Батюшка просил вам передать свои лучшие пожелания, — продолжил молодой человек. — Он почтет за честь, если вы составите ему завтра компанию за обедом.

— Буду счастлив встретиться с ним, — ответил Стивен, вставая, поскольку миссис Уоган вернулась в сопровождении неряшливой черной служанки и пары негритят, груженых чайным подносом и сладостями.

— Надеюсь, вам понравится, — промолвила Луиза, с сомнением глядя на угощение. — У Салли лучше получается мятный джулеп, нежели чай.

Однажды Стивену довелось робинзонствовать на голой скале посреди южной Атлантики, где единственным напитком служила теплая дождевая вода, скапливавшаяся в забитых птичьим пометом выемках. Если то пойло и было хуже чая миссис Уоган, то не намного. Послевкусие от выпитой чашки оставалось с ним до конца дня, хотя доктор и пытался заесть его доброй порцией некоей серой субстанции, которая, по словам хозяев, представляла собой «спунбред»,[31] южный деликатес.

Этот вкус, напоминающий смесь смолы, патоки и ярь-медянки, пребывал с ним и поутру, когда в «Асклепию» пожаловал с визитом Хирепат.

— Как думаете, сэр, стоит ли мне засвидетельствовать свое почтение капитану Обри? — нерешительно спросил молодой человек.

— Вряд ли, — ответил Стивен. — Он считает своим долгом вздернуть вас на рее за побег с «Леопарда», а волнение и гнев в столь ослабленном состоянии не пойдут капитану на пользу. Я целиком согласен с доктором Чоутом, что к нему вообще не стоит допускать посетителей, особенно людей из Военно-морского департамента, которые так расстроили его вчера.

Военно-морской департамент расстроил Джека Обри, но не слишком — далеко не так сильно, как весть о разгроме на далекой реке Демерара. И далеко не так, как вид из окон, одно из которых выходило на гавань, а другое на место стоянки американских военных кораблей. Не то, чтобы там кипела жизнь — «купцы» плотно, иногда по два в ряд, выстроились вдоль пристани, и движения почти не наблюдалось, если не считать малых судов и рыбачьих лодок. Но те немногие события, что происходили, задевали Джека сильнее, чем что-либо прежде. За вычетом времени на еду, лечебные процедуры и уборку в комнате, он весь световой день стоял, приложив к глазу подзорную трубу. Капитан досконально изучил уже могучие американские фрегаты, знал в лицо даже большую часть офицеров и команды, и это не говоря об экипаже «Конститьюшн», с которым сошелся за время плавания, и представители которого навещали Джека в больнице. Обри наблюдал за кораблями с неутолимой страстью. Их было три: сорокачетырех пушечный «Президент», на котором развевался коммодорский вымпел; «Конгресс», тридцать восемь орудий, и, разумеется, стоящий в ремонте «Конститьюшн». После осмотра не оставалось ничего иного как пристроить трубу на соседнем подоконнике и попытаться поймать в объектив далекие марсели блокирующей эскадры. Иногда английский фрегат, «Эол», «Бельвидера» или «Шэннон», влетали на внешний рейд для рекогносцировки, и сердце Джека забивалось так, что ему приходилось сдерживать дыхание, чтобы труба не дрожала. Оно забивалось в предчувствии стремительного нападения или высадки десанта с целью обойти форты с тыла.

«Конститьюшн» претерпевал серьезный ремонт и переделку. Джек не тешил себя мыслью, что это все по вине причиненных «Явой» повреждений, но та, безусловно, внесла свой вклад, и на ближайшие несколько месяцев «Конститьюшн» можно смело вычеркнуть из числа боевых единиц. Зато «Президент» и «Конгресс» деятельно готовились к выходу в море. Джек следил за каждым этапом. Он видел, как ставят новый рангоут, обратил внимание на ловкость, с которой команда «Президента» всего за полдня перетянула весь такелаж бушприта. Он наблюдал как грузят на борт провизию — сотни бочек, как пополняют запас воды, как баржи подвозят порох, как проводят парусные учения. Фрегаты были готовы, и ждали, возможно, только свежего зюйд-веста, который вкупе с отливным течением отожмет блокирующую эскадру к северо-востоку, и даст им возможность выскользнуть в Атлантику.

Наблюдая за квартердеком «Президента», Джек пытался уточнить число и свойства карронад, когда из гавани докатился вдруг радостный крик. Он быстро сменил позицию — его движения стали уже достаточно проворны, и силы возвращались с каждым днем, — и увидел другой американский фрегат, идущий под марселями и кливером. Тому каким-то образом удалось проскочить мимо блокирующих кораблей. А ведь ветер дул слабый, восточный, с небольшим уклонением к югу, и держался весь день — слепые они там что ли? Но теперь не время было сожалеть и ругаться. Капитан нацелил трубу и навел резкость.

Фрегат, тридцать восемь орудий, в гавань вошел отлично, ход ровный, двадцать восемь длинноствольных восемнадцатифунтовиков, двадцать четыре тридцатифунтовые карронады, два погонных восемнадцатифунтовика на баке, еще два таких же орудия на квартердеке. Палуба в идеальном порядке, паруса свернуты. «Чезапик». Офицер на квартердеке поднес к губам рупор, и не успели донестись до Джека слова команды, кливер и марсели исчезли, фрегат описал длинную дугу, замедляя ход под воздействием отлива, и бросил якорь, когда инерция выдохлась. В тот же миг на воду плюхнулась с правого борта четверка, гребцы попрыгали в нее, и помчали капитана к берегу. Ни один из кораблей, которые знал Джек, даже во времена, когда эскадрой Пролива командовал Старина Джарви, не сумел бы выполнить маневр лучше. Единственный укор мог вызвать вид троих долговязых мичманов, которые, облокотившись с развязным видом на борт, жевали табак и сплевывали в воду.

— Да будете вы сегодня обедать, сэр? — раздался голос Мэри Салливан. — Брайди уже два раза заходил, а вы все смотрите на свои лодки. Неужто дадите доброй треске совсем остыть? Ну же, покушайте, пока теплая. Да и доктор, храни его Господь, сегодня обедает в городе.

Мистер Хирепат-старший представлял собой мужчину видного и внушительного во всем: в объеме груди, плеч и талии, с мясистым цветущим лицом и крупными чертами. Волосы его были напудрены, а черный бархатный сюртук украшали синий воротник и отвороты — сочетание цветов, еще сильнее оживившее в Стивене воспоминание о Диане Вильерс. Менее чем через двадцать семь часов, подумал он, бросив взгляд на изящные английские часы, она будет в Бостоне. Манеры мистера Хирепата носили отпечаток властности — он явно привык командовать. И сын, и пожилая леди, ведущая хозяйство, сразу сникли, но со Стивеном хозяин держался подчеркнуто приветливо, любезно и даже уважительно.

Коммерсант извинился, что не зашел в «Асклепию», чтобы засвидетельствовать почтение доктору Мэтьюрину и поблагодарить за доброе отношение к Майклу — его удерживала дома проклятая колика. Но теперь она прошла, и он рад возможности выразить свою признательность. Нет пределов его благодарности судьбе, которая позволила Майклу познакомиться с таким выдающимся человеком и набраться у него ума. Доктор Раули рассказал ему о бесценных публикациях мистера Мэтьюрина по вопросу о здоровье моряков, к тому же тот, насколько он понял, состоит членом Королевского общества. Да, сам он всего лишь торговец, но ценит науку. Науку, имеющую практическое применение.

Обед получился долгим и изобильным, а задача поддерживать беседу выпала почти исключительно на долю мистера Хирепата и Стивена. Майкл Хирепат почти не раскрывал рта, а тетушка Джеймс осмелилась заговорить лишь однажды, поинтересовавшись, верит ли доктор Мэтьюрин в Троицу.

— Разумеется, мэр, — ответствовал тот.

— Слава Богу, хоть кто-то еще верит, — произнесла тетя. — Почти все мерзавцы в этом Гарварде — унитарии,[32] а эти их жены и того хуже.

После этого достойная матрона не сказала ни слова, только шипела на слуг — не будучи большим оратором, миссис Джеймс явно отлично справлялась с ролью экономки. Из-за тумана на улице царил полусумрак, но в большой, уютной столовой свечи ярко отражались в полированной мебели, славный очаг, обрамленный медью, надраенной не хуже чем в королевском флоте, освещал красно-синий турецкий ковер. Отлично приготовленную еду подавали на необычайно массивных блюдах. Когда с оной было покончено, Стивена препроводили в не менее приятно обставленную гостиную. Дом трудно было назвать элегантным, хотя имелись в нем и красивые вещи, но он был богатым, а главное, удобным. Мэтьюрин поймал себя на мысли, что такой обед мог его ждать в апартаментах какого-нибудь уважаемого торговца из лондонского сити. Это впечатление усилилось, причем весьма, когда Хирепат-старший, наполнив бокал и передав графин дальше, встал и провозгласил тост за здоровье короля. Майкл Хирепат выпил с безразличным взглядом, и Стивен подметил, как он ловко сунул в карман серебряную ложку. Карман дальний со стороны отцовского кресла.

Затем мистер Хирепат поднял тост «за достойное окончание войны мистера Мэдисона, и пусть оно наступит как можно скорее». Стивен предложил выпить «за прирост торговли», и Хирепат осушил бокал до дна, и трижды пристукнул им потом по столу в знак сердечного согласия.

На внесенный в гостиную серебряный сосуд Мэтьюрин поглядывал не без опаски, но как выяснилось, и в Бостоне тоже умеют готовить чай. Стивен с удовольствием поглощал напиток, потому изрядное количество принятого кларета и портвейна не прошло даром для его головы. Однако своенравие мистера Хирепата не дало ему насладиться более чем двумя чашками — хозяин дома поинтересовался у тетушки Джеймс, не пора ли той вздремнуть, и пожилая леди в тот же миг вымелась из комнаты, оставив на столе недоеденный кекс. Затем намекнул Майклу, что тому пора вернуться к Кэролайн, поскольку в части регулярного кормления детей нельзя полагаться на эту Салли из Мэриленда, да и на других тоже. Доктора же Мэтьюрина он проводит до «Асклепии» лично. Самому же Майклу следует быть внимательнее на дороге — туман становится все гуще.

— Так, доктор Мэтьюрин, позвольте передвинуть ваше кресло поближе к огню, — сказал Хирепат, проводив гостя в небольшую комнатку, видимо, свой кабинет, потому как в ней имелось с полдюжины книг и гроссбухи. — Выразить не могу, как рад я видеть вас здесь.

После паузы, за время которой коммерсант пристально разглядывал Стивена, Хирепат сообщил, что во время войны за Независимость принадлежал к лоялистам, и что, хотя и вернулся ради защиты деловых интересов из Канады и примирился с республикой, но сердце его навсегда осталось с Англией.

— Поведение мое, быть может и не самое героическое, сэр. Но я ведь торговец, а не солдат. Подвиги, полагаю, мы можем смело возложить на плечи джентльменов, которые, как и вы, служат короне.

И все-таки, продолжал излагать Хирепат, он и его друзья сделали все возможное, чтобы предотвратить эту «мэдисоновскую войну». Затем последовали несколько острых ремарок про Мэдисона, Джефферсона и республиканцев. Теперь сторонники мира принимают все меры, чтобы замедлить развитие военных действий и привести их к скорейшему окончанию. Ему хотелось бы пригласить сегодня своих друзей, тори и федералистов, познакомиться с доктором Мэтьюрином, но сначала хотелось выразить свою личную признательность, а доктору было бы неудобно принимать ее, находясь в обществе.

«А еще потому что решили прощупать меня, старина», — подумал Стивен. Он удивлялся простоте Хирепата, рассчитывавшего продать себя за заявленную собой же цену, но не переживал, так как располагал независимым свидетельством о правдивости собеседника. Поэтому он просто кивал и ждал, чувствуя, что предложение уже не за горами.

— Я всегда рад видеть британского офицера, и мы с друзьями имели честь встречать некоторых, — продолжал мистер Хирепат. — Но ни один из них не обладал вашим весом и значением, дорогой сэр. И ни к кому не испытывал я подобного уважения и благодарности. С тех пор как мой сын вернулся, он без конца рассказывает о том, как вы подняли его из низшего ранга до квартердека, твердит о неизменно добром вашем к нему отношении. Его страшно огорчал факт, что он вынужден был оставить вас без слова прощания, да еще будучи обременен денежным долгом. Могу ли я поинтересоваться…

— Он должен мне семь фунтов, — ответил Стивен.

Мистер Хирепат повернулся в кресле, залез в карман и выложил монеты.

— Позвольте добавить, сэр, что мой кошелек всегда открыт для вас. В пределах разумного, — машинально добавил торговец. После чего стал развивать мысль дальше. — Майкл воистину мой сын в том, что ему ненавистно быть в долгу. Но во всем остальном, Боже всевышний… Мальчик потратил годы на изучение китайского, сэр, но вы не поверите, когда я скажу, что это был древний вариант языка, которого сейчас не понимает ни человек, ни скотина! Он даже накладную на груз оформить не способен. А тут еще и другие, еще более злосчастные события… И в увенчание всего, Майкл прибывает из путешествия с приобретением в виде этой мэрилендской вертихвостки и ее внебрачной дочери. И как прикажете поступать с таким сыном?

— Сделайте из него врача, сэр. У него изрядный природный дар по медицинской части и острый ум. Меня очень впечатлило его хладнокровие, когда он служил моим помощником на «Леопарде», причем зачастую в самых непростых обстоятельствах. От всей души прошу вас прислушаться к моей просьбе.

— Из него и вправду может получиться врач? — спросил мистер Хирепат с довольным видом. — Сын часто заговаривал об этом как только вернулся домой.

— Убежден, — ответил Стивен. — Пусть его китайскому добрая тысяча лет, но если поразмыслить, то латынь с греческим еще древнее. Старинные языки полезны медику, поскольку мудрость веков оттачивает быстроту соображения. Они питают ум, сэр, делают его гибким и восприимчивым. Латынь и греческий он знает, китайский тоже — вот вам пластичность, гибкость и восприимчивость.

— Сын много думал насчет медицинской школы. Но буду честным с вами, доктор — я не доверяю мальчику по части денег. Его связь с миссис Уоган весьма болезненна для меня, и поскольку я убежден, что ей движет корысть, то намерен избавиться от нее измором. Я действовал бы более решительно, и указал бы ей на дверь, если бы не моя внучка, Кэролайн. Совершенно удивительно дитя, доктор Мэтьюрин.

— Мне выпало удовольствие познакомиться с ней вчера.

— О, видели бы вы ее прабабушку, с первого взгляда признали бы сходство и очень бы поразились. Прелестное дитя, такое милое. Так что, вы понимаете, сэр, я вынужден помогать Майклу, чтобы не потерять Кэролайн. И хотя я, разумеется, не могу принимать миссис Уоган открыто, но вижусь с ней время от времени. Но визиты мои очень редки, а помощь очень незначительна. Как полагаете, избранный мной курс разумен, сэр? Буду весьма признателен за ваше мнение.

Стивен задумался. Вреда нанести он не мог, а сделать кое-что полезное — вполне.

— Полагаю, это очень мудро, сэр. Но думаю, еще более мудро было бы направить Майкла в медицинскую школу. — Мэтьюрин помедлил, потому что следующая фраза могла усилить эффект, но была ненавистна ему как человеку любящему. — Связь подобного рода редко выдерживает, столкнувшись с обладанием и длительным разочарованием, но превыше всего когда новое увлечение, вроде медицины, вступает в соперничество с ней.

— Возможно, вы правы. Да-да, убежден, что правы. Доктор Хирепат, ха-ха! Но вы и в самом деле думаете, что он способен выучиться?

Стивен пустился в рассказ о медицинских науках, которые не без успеха сумели освоить даже люди, с трудом отличающие ложь от правды, и закончил тем, что раз человек ухитрился освоить китайский, то от него стоит ждать и много большего. Он понял, что достиг цели, и когда Хирепат-старший пустился в довольно скабрезные разглагольствования насчет миссис Уоган в частности и уроженок южных штатов в целом — ему, мол, и в голову не пришло бы произносить такие вещи ни перед кем, за исключением доктора, но эти дамы просто ненасытны, сэр, просто ненасытны! — слушал, не перебивая.

— И у миссис Уоган нет иных источников дохода, помимо упомянутого вами выше? — спросил Мэтьюрин немного погодя. — Я заметил, она держит троих слуг, а в Англии это говорит в пользу средней руки достатка.

— Эту чертовку Салли и тех лакеев? А, да это ведь всего-навсего рабы, присланные ее кузиной из своего поместья под Балтимором. Уоган может продать их при желании, но это не так-то легко в Массачусетсе. Да и кто станет покупать таких бездельников? И поэтому мне приходится содержать целую шайку этих ни к чему не годных скотов.

— Балтимор находится в Мэриленде, не так ли?

— Именно, сэр, прямо на Чезапике. Отличные земли для выращивания табака и никчемные люди.

— А не знаком ли вам мистер Генри Джонсон, уроженец тамошних мест?

— Почему вы спрашиваете? — выпалил Хирепат. — Что вы о нем слышали?

— Миссис Уоган упоминала его имя. Похоже, он знаком кое с кем из моих друзей.

— О, вполне возможно… — Хирепат поперхнулся. Откашлявшись, он продолжил. — Так вот. Мистер Гарри Джонсон — очень богатый человек. Возможно, у него больше рабов, чем у кого-либо другого в этом штате. Это видный республиканец, и многие из его друзей сейчас у власти. Сам он советник государственного секретаря и частенько навещает Бостон. Я слежу за ним, потому что этот тип знаком с Луизой Уоган. И признаюсь честно, сэр, — коммерсант понизил голос, — я питаю надежду, что он избавит меня от нее — это величайший потаскун на всем Юге. Но одновременно меня страшит, что эта женщина может увезти с собой и мою Кэролайн.

— У меня сложилось мнение, быть может, неосновательное, — заметил Стивен, — что миссис Уоган — довольно-таки отстраненная мама. Вероятно, это объясняется отсутствием той инстинктивной родительской любви, что так привязывает дикую медведицу или почтенную матрону к их хнычущему младенцу.

— Это кошка, бросающая котят! — вскричал мистер Хирепат.

Тут разговор прервался — хозяин, решительными ударами кочерги, принялся ворошить угли в камине.

— Доктор Мэтьюрин, — заговорил он наконец. — Некоторое время назад я упомянул про своих друзей. Ваша встреча с ними может быть весьма приятной, потому как эти джентльмены придерживаются схожего с моим образа мыслей. Завтра вас устроит? Нам хотелось бы как можно быстрее донести наши настроения и мысли до Галифакса. Причем посредством человека, имеющего настоящий вес и влияние. А вас, убежден, скоро обменяют. В наших руках сведения, не военного, а скорее политического свойства, которые могут иметь первостепенное значение в деле скорейшего окончания этой войны. Кое-кто из моих друзей числится среди крупнейших негоциантов Новой Англии, и эти люди играют важную роль в политической и коммерческой жизни. Все мы страдаем от войны. У меня, например, три корабля заперты здесь, в Бостоне, и еще два в Салеме. Но не думайте, сэр, что нами руководят чисто шкурные интересы. Мы заинтересованы в торговле, это верно, но наши мотивы простираются гораздо далее.

— Я в этом не сомневаюсь, сэр, — отозвался Стивен. — Однако, мистер Хирепат, вы ведь бывший лоялист, и ваши убеждения небезызвестны властям. Элементарное благоразумие подсказывает им установить за вашим домом наблюдение.

— Если власти намерены следить за всеми домами в Бостоне, где не поддерживают войну мистера Мэдисона, им потребуется полка два, не меньше.

— Но не во всяком из этих домов обитает столь значимая персона, владеющая пятью крупными судами. Буду счастлив познакомиться с вашими друзьями, но предпочел бы встретиться с ними в какой-нибудь неприметной таверне или кофейне.

— Думаю, вы перестраховываетесь, — сказал Хирепат. — Но возможно, вы правы, и так будет лучше. Я ценю вашу осторожность, доктор Мэтьюрин. Быть по сему.

Переходя от слов к делу, Хирепат, провожая Стивена, совершил крюк, во время которого они миновали гавань. Торговец показал гостью два из своих барков. Те стояли, пришвартованные к причалу, а их высоченные мачты уходили ввысь и ввысь, пока не таяли в тумане.

— Это «Арктур», — пояснил он. — Вмещает тысячу семьсот тонн груза. Второй — «Орион», чуть более полутора тысяч. Кабы не эта треклятая война, они бы уже миновали мыс Доброй Надежды и пришли в Кантон, и взяли бы курс домой через Восточную Азию и мыс Горн, везя три тысячи тонн шелка, чая и специй, а главное — фарфор. Но как ни люблю я джентльменов из королевского флота, я не могу позволить им заполучить столь ценные призы. И вот корабли торчат здесь, под присмотром всего пары сторожей.

— Джо! — окликнул Хирепат.

— Чего еще там? — отозвался Джо из тумана.

— За кранцами следи!

— А я не слежу что ли?

— Боже правый, — обратился Хирепат к Мэтьюрину. — Разговаривать так с хозяином! Притом кто — чернокожий! В старые времена о таком помыслить было невозможно. Этот чертов малый Джефферсон всю страну развратил своими демократическими веяниями!

Джефферсон, подвигнувший Джо на дерзость, царил в беседе всю дорогу до таверны — тихого, уютного местечка, излюбленного шкиперами, вполне пригодного для встречи. Дав Стивену хорошенько его запомнить, Хирепат провел доктора через череду улочек на холм.

— Вы хорошо знаете путь, — заметил Мэтьюрин.

— Еще бы я его не знал, — вздохнул торговец. — Моя сестра Патнем много лет находится на попечении доктора Чоута, и каждое новолуние я ее навещаю. Она оборотень.

— Оборотень… — пробормотал Стивен себе под нос, и шел, погрузившись в свои мысли, пока они не одолели лестницу, и в виду не показалось знакомое здание.

У ворот «Асклепии» они обменялись любезностями, и мистер Хирепат попросил передать лучшие свои пожелания капитану Обри, если таковые могут быть приняты, учитывая поведение непутевого сына, а также заверение в готовности оказать капитану любую посильную услугу.

— Мне очень хочется выразить свою благодарность, — сообщил коммерсант. — Хоть из Майкла вышло не то, на что я надеялся, все же это мой сын, и капитан Обри уберег его от смерти в пучине.

— Может, зайдете на пару минут? — спросил Стивен. — Капитан не достаточно поправился, чтобы выносить долгие визиты, но будет рад, уверен, видеть вас. Ему так нравится разговаривать о кораблях с теми, кто понимает в них толк, и вопреки упомянутым вами обстоятельствам, он прекрасно относится к вашему сыну.

Когда они вошли в комнату, капитан спал. Спал с выражением глубокого отчаяния на лице. Кожа его была бледной, нездоровой, а многолетний загар уступил место неприятной желтизне. Дыхание было затрудненным, с хрипом, совсем не понравившимся Стивену.

«Что тебе требуется, дружище, — сказал он сам себе, — это победа. Пусть самая маленькая, но победа на море. Иначе ты истерзаешь свое сердце и впадешь в ничтожество. Но отсутствием оной, остается железо и кора, кора и железо…».

— А, Стивен, ты вернулся, — воскликнул Джек, просыпаясь сразу же, как всегда.

— Именно. И привел с собой мистера Хирепата, отца моего помощника, того самого, который так хорошо проявил себя в час эпидемии. Мистер Хирепат сражался в прошлой войне за короля, он владелец нескольких замечательных кораблей, два из которых ты наверняка видел — их можно разглядеть через это окно.

— К вашим услугам, сэр, — обменялись представленные.

— Это те превосходные барки с нельсоновской шахматной клеткой и высокими брам-стеньгами, лучшие в гавани? — спросил Обри.

Мистер Хирепат выразил признательность за спасение сына, и завязался разговор про корабли. Хирепат совершил несколько плаваний, он любил море, и в гостях казался более любезным человеком, чем у себя дома. Беседа текла оживленно и свободно.

Расположившись у окна и вперив взгляд в туман, Стивен ушел в свои мысли. Меньше чем через сутки здесь будет Диана. Он представлял как она движется, пересекает комнату, гонит свою лошадь к барьеру, перелетает через него, гордо держа голову. Далекие часы отбили удар, потом еще несколько.

— Пора, джентльмены, — сказал Мэтьюрин.

— Отличный парень! — воскликнул Хирепат, когда Стивен провожал его вниз по лестнице. — Настоящий морской офицер времен моей молодости: ни холодности, ни гордыни, ничего, что свойственно армейским. И выдающийся боевой капитан! Отлично помню про его схватку с «Какафуэго»! О, если бы Майкл был похож на него…

— Славный человек! — заявил Джек. — От него мне стало лучше. Он знает свои корабли от штевня до штевня, и политические убеждения имеет правильные — ненавидит французов так же как и я. Мне бы хотелось увидеться с ним снова. И как только у него мог появиться такой сын?

— Твой собственный может обратиться в книжного червя или методистского священника, — возразил Стивен. — Это как вожжа попадет, ничего больше. Сам знаешь: человек способен отвести на водопой лошадь, но даже десять не заставят его думать. Но скажи мне, как ты себя чувствуешь и как провел вечер?

— Спасибо, отлично. Наблюдал за входом «Чезапика», одного из их тридцативосьмиорудийных фрегатов. Прекрасный корабль. Полагаю, где-то там, за бухтой, лег туман. Так или иначе, «американцу» удалось проскользнуть мимо нашей эскадры. Он встал за «Президентом», у артиллерийского складского причала. Увидишь его, когда рассветет.

Пока Стивен щупал ему пульс, капитан продолжал рассказывать про «Чезапик» и другие фрегаты.

— Кстати, я сделал блестящее открытие, — заявил он вдруг. — Думаю, те парни и Военно-морского департамента напали на ложный след. Я порылся в документах и выяснил, что в то время, когда я вроде как обстреливал их бриг «Элис Б. Соейр», «Леопард» несся со скоростью двенадцати или тринадцати миль в час, преследуемый «голландцем». Так что он просто физически не мог находиться в другом месте. Мне сделалось как-то легче на душе.

— Слава Богу, — промолвил Стивен. И, повинуясь одной из редчайших вспышек откровенности, продолжил. — Хотел бы я сказать то же самое. В скором времени в Бостон приедет Диана, и я не знаю, какой курс избрать: то ли навязать ей свое общество, быть может, нежеланное, несвоевременное, или изобразить ледяное безразличие и предоставить ей сделать первый шаг. При условии, конечно, что она предпримет этот шаг, да и вообще знает о моем здесь присутствии.

— Господи, Стивен! — вскричал Джек, но осекся. Собравшись с мыслями, он сел и взял с прикроватного столика письмо. — Помяни черта. Тут для тебя записка, возможно, от нее. Про наш плен сообщали в газетах.

Капитан помедлил немного, потом добавил:

— Хотя не стоило мне говорить про черта. Диана повела себя очень любезно — написала Софи, что мы живы, и я всегда буду благодарен ей.

Записка была не от Дианы. Луиза Уоган просила уважаемого доктора Мэтьюрина заглянуть к ней. Она всегда бывает дома одна после десяти утра, и у нее есть важный разговор. Но прежде чем Стивен успел прокомментировать послание, доктор Чоут и пациенты, располагавшиеся всего в двух комнатах далее, разразились первыми торжественными тактами квинтета до-мажор Клементи. Музыканты играли с такой неустанной виртуозностью и радостью, что зрители замерли в молчании вплоть до мрачного и разочаровывающего финала.

Миссис Уоган была одна, как и обещала, потому что ей не приходилось брать в расчет присутствие рабов, а Майкл отправился с Кэролайн в гости к дедушке. Луиза довольно тщательно принарядилась для встречи, и Стивен заметил изумрудное ожерелье, неожиданно крупное и красивое.

Разговор вышел долгим, и со стороны Луизы Уоган на удивление откровенным. Она напомнила Мэтьюрину о зарождении их дружбы, о его отчаянии при мысли о войне между Англией и Соединенными Штатами, о беспокойстве за судьбу Ирландии, Каталонии, Греции и любой другой страны, где попирается свобода, об осуждении им насильственной вербовки американских моряков в английский флот, о добром отношении к китобоям-янки на острове Отчаяния. Последние, по ее словам, очень привязались к доктору. Дальше Луиза затронула известные Стивену факты, что она училась во Франции и долго жила в Европе, свела знакомство с очень интересными и влиятельными людьми в Париже и в Лондоне, в результате чего получила возможность давать советы определенным американским представителям в этих столицах. Она владела языками, знанием места, связями, представлявшими для этих лиц ценность. Они консультировались с ней и даже поручали конфиденциальные миссии. Целью этих лиц неизменно являлось поддержание мира и свобода родной страны.

Именно во время одной из таких миссий она и стала жертвой английского закона — ее сослали в Ботани-Бей. Англичане хотели ее повесить, но по счастью, нашелся друг, который спас ее шею. Ботани-Бей — чудовищно дикое наказание за настоящий, собственно говоря, пустяк, но Луизе хотя бы казалось, что она избавилась от этих настырных британских секретных агентов. Не тут-то было: их ненависть последовала за ней на борт «Леопарда». Помнит Стивен некие бумаги на французском, что были обнаружены в вещах покойного офицера, и которые капитан поручил Майклу Хирепату скопировать? Стивену припоминалось нечто подобное, но очень смутно.

— Совершенно неудивительно! — заявила она со снисходительной улыбкой. — Вы были так заняты со своими буревестниками. — Потом лицо ее омрачилось. — То была полная фальшивка. У меня есть очень даже весомое подозрение, кто сфабриковал эти документы, при помощи людей из Лондона. В сердце своем я убеждена, что он и сам один из них, хотя в свое время, при его открытых и несколько неотесанных манерах морского волка, мне это даже в голову не приходило. Большинство из этих парней масоны, знаете ли. Короче, моим прямым долгом являлось раздобыть копию, что я и сделала. И когда я отчалила на китобойце, бумаги покоились у меня на груди, и я была так горда и счастлива.

Она засмеялась, сначала тихо, потом все громче и громче — так смешно ей было представлять себя, по-дурацки счастливую и гордую от обладания ядовитыми документами. Заглянула Салли, ухмыльнулась и ретировалась. Стивен разглядывал миссис Уоган и ее вздымающуюся грудь. Из этой женщины получился никчемный тайный агент, но он восхищался ее смелостью и отвагой, ценил острое, такое редкое чувство юмора. Он питал искреннее уважение к ней, а в данный момент еще и плотское стремление к ее телу. Долгое, очень долгое воздержание последнего вояжа довлело над ним, его особенно будоражили ее аромат, ее податливая округлость, эта близость на мелкой, но такой удобной софе. Но что-то подсказывало ему, что сейчас не время, что если раньше ему грозил не слишком строгий отпор, то теперь этот риск присутствует. Мэтьюрин не двигался и не говорил.

— Но смеха мало, — произнесла наконец Луиза. — Когда я вернулась в Штаты с бумагами, все так обрадовались. Удивились и обрадовались. Но потом стали происходить ужасные вещи. Мне не все известно, но Чарльза Поула повесили, а Гарри Джонсон почти лишился места. Он всей душой ненавидит капитана Обри и «Леопард».

— Это тот мистер Джонсон, который знаком с Дианой Вильерс и который скоро приезжает?

— Да. Они всегда снимают первый этаж в гостинице Франшона. Его как раз сейчас освобождают для них. Такая remue-ménage.[33] Я так жду вашей с ним встречи. Уверена, что Гарри Джонсону потребуется ваш совет. Ему понравится такой консультант. Когда мы расставались и вы дали мне те замечательные меха, я уже совсем готова была рассказать вам про него. Мне стоило это сделать.

— Буду рад познакомиться с мистером Джонсоном, — сказал Стивен.

— Я устрою вашу встречу завтра.

Улизнув из гнездышка миссис Уоган, Стивен вышел на улицу, полную горожан в теплых пальто и меховых шапках, жующих табак. Однако среди них нашелся средних лет человек в плаще из овчины и широкополой шляпе, который не работал челюстями. Расчетливо маневрируя между ручьями, обладатель шляпы выслушал просьбу Стивена пояснить, где находится гостиница Франшона.

— Пойдем со мной, друг, и я покажу тебе, — сказал американец. — Ты, похоже, не обращаешь внимания на холод?

— Но это не значит, что я нечувствителен к нему, — ответил Мэтьюрин. — Совсем недавно прибыл из теплого климата.

— Здесь, — произнес американец, останавливаясь напротив большого белого здания с выходящими на фасад балконами. — Вот дом Блудницы Вавилонской. Ты не уже не так юн и не так глуп, чтобы входить в него. Но если ты должен, друг, то следи за своим кошельком.

— Тот, кто простерт, упасть не может, — ответил Стивен. — Тот, кто согбен, лишен гордыни. Кошель мой пуст, и никто меня не обворует.

— Ты говоришь честно, друг? — спросил американец, пристально глядя на него.

Доктор кивнул. Но потом, заметив, что собеседник полез в карман, воскликнул:

— Нет-нет! У меня достаточно денег осталось дома! Спасибо, сэр, что показали мне дорогу, и за ваши, уверен, добрые побуждения.

Расставшись с американцем, Стивен несколько секунд стоял неподвижно. Принимая во внимания обстоятельства, «дом Блудницы» выглядел очень недурно. Уютное местечко, без сомнения, хотя и слишком роскошное на его вкус. И разряда таких, где он мог бы отобедать по приглашению богатых друзей, но не в одиночестве. Первый этаж и впрямь был перевернут с ног на голову: предметы обстановки, ковры и шкуры, передвигаемые из комнаты в комнату, виднелись на длинном балконе. Судя по темпераментным возгласам, которыми сопровождалась деятельность, отелем управляли французы. Превосходные яства и вина, скорее всего. Для тех, кто в состоянии заплатить. Идеально подходит для Дианы. Тут на крыльце появился Понте-Кане. Француз постоял на тротуаре, потом окликнул человека на одном из балконов верхнего этажа.

— Янки Дудль! — вскричал он и громко расхохотался. — Янки Дудль! Souviens-toi?[34]

Стивен смешался с толпой и поспешил на встречу в припортовой таверне. Как он и предполагал, на этой стадии его не ожидало ничего кроме осторожности, ни к чему не обязывающих заверений и яростного недовольства мистером Мэдисоном. Единственную ценную информацию он почерпнул, узнав, что «Констеллейшн», тридцативосьмипушечный фрегат водоизмещением в 1265 тонн, будучи построен в Балтиморе, обошелся казне в триста четырнадцать тысяч двести двенадцать долларов, тогда как «Чезапик», тоже тридцать восемь орудий, но спущенный на воду в Норфолке, стоил всего двести двадцать тысяч шестьсот семьдесят семь долларов.

— Шестьдесят одна тысяча двести девяносто девять фунтов и два шиллинга, — заявил мистер Хирепат, сверяясь с записной книжкой. — И куча растраченных государственных денег.

Со своей стороны Стивен держался уклончиво — кто скажет, нет ли между этими торговцами личной вражды, не говоря уж агентов-провокаторов?

По пути назад в «Асклепию», его мысли по большей части вращались вокруг миссис Уоган. Она намеревается представить его мистеру Джонсону в качестве своего нового рекрута. Луиза употребила термин «консультант», вовсе не такой грубый и бесславный как «шпион». Просто советчик во имя мира. Он не выказал ничего, кроме общего интереса, но желания американки опережали здравый смысл, и она почти поверила в успех. И совершенно напрасно, поскольку играть двойного агента Стивен не собирался. Ему приходилось наблюдать как делаются такие вещи, причем нередко они дают прекрасный результат. Но эта работа не для него, даже если он — что вызывало сомнения — и обладает необходимыми навыками. Тут всегда есть опасность стать жертвой дружбы с другой стороны или угрызениями совести, а главное, такое ремесло требует проникновение в глубины лицемерного обмана, а он так устал он него и всего с ним связанного. Ему опротивел даже простой обман, обман на одном уровне. Стивену хотелось избавиться от личины, получить возможность свободно разговаривать с любым мужчиной или женщиной, что пришлись по сердцу. Или не пришлись, если на то пошло. И все-таки, с Джонсоном встретиться надо. Опять же, как сейчас милашка Уоган убедила себя в том, что сделает из него советчика, так и в прошлом пристрастие застило ей глаза, поэтому роль главного злодея пьесы досталась Джеку. Уверенность, явно разделяемая ее начальниками, и объясняющая многие вещи: нежелание отпустить Обри, удержать его бумаги, всплывшее дело с бригом «Элис Б. Сойер», способное стать пробным камнем перед выдвижением громкого обвинения. Он гадал, каковы моральные границы американских коллег — некоторые из известных ему тайных служб позволяли мести и стремлению заполучить сведения завести себя чрезмерно далеко. Агенты Бонапарта вообще не знали черты. Он повращал ладонями, которые еще болели и ныли после французского допроса с пристрастием, состоявшегося много лет назад. С точки зрения государственного развития ему в голову не приходило проводить параллель между Соединенными Штатами и Францией. В Америке существовало деятельное и громогласное публичное мнение — Мэтьюрин с изумлением читал здешнюю прессу, в основном выдержанную в тоне неуклонного возмущения, тогда как во Франции в высшей степени эффективная тирания почти совершенно заткнула рот обществу. В любом случае, принятые в обеих странах концепции государства и морали были радикально противоположными. И все же, тайные разведки представляют собой обособленное явление, эдакий маленький закрытый мирок, зачастую населенный странными, не вписывающимися в рамки людьми. Доктор знал кое-что о французской и испанской секретных службах; видел англичан в Дублине в 1798 году, имел представление о школе для верховой езды в Стивенс-Грин, куда свозили для допросов подозреваемых. Подлые создания, большинство из этих дознавателей, но даже честный, порядочный человек способен почти на все, когда руководствуется бескорыстным мотивом. С другой стороны, взрыв бомбы, так бережно доставленной Уоган домой, поразил прежде всего Францию — он был направлен против Бонапарта, и лишь по касательной задел американцев, его потенциальных союзников. Агенты Штатов претерпели урон в своей чести, но не в личности.

Джека Обри он застал сидящим на стуле у окна и наблюдающим через подзорную трубу за гаванью.

— Ты разминулся с мистером Эндрюсом, — вскричал тот, завидев Стивена. — Приди ты на несколько минут раньше, и захватил бы его. Я даже удивляюсь, как вы не столкнулись с ним на лестнице.

— Кто такой этот Эндрюс?

— Новый агент по военнопленным. Он здесь, чтобы вручить протест. Прибыл из Галифакса на вон том плоскобортном кетче, что стоит у красного буя, принес газеты и записку для тебя. Но писем из Англии пока нет, по крайней мере, для нас.

Записка была от коллеги Стивена из Галифакса. Для всех остальных в ней содержался всего лишь краткий отчет о смерти общего друга, Мэтьюрину же она рассказала о том, что Жан Дюбрей находится в Вашингтоне. Жан Дюбрей играл важную роль в Париже, и был в числе тех, кого Стивен рассчитывал убить или обезвредить с помощью своей бомбы. Сунув бумагу в карман, он стал внимать к докладу Джека о ходе блокады.

— «Африка» ушла на ремонт, — говорил капитан. — А у «Бельвидеры» грот-мачта сломалась чуть выше пяртнерса. Так что у нас в Массачусетской бухте остались только «Шэннон» и «Тенедос». Только они двое да тендер со шлюпом, и это чтобы наблюдать за «Президентом», «Конгрессом», «Конститьюшн», а теперь и «Чезапиком»! Конечно, «Конститьюшн» на ремонте, а «Чезапик» стоит у мачтового крана, меняет грот- и бизан-мачты, но «Президент» сегодня после полудня развернул брам-реи, да и «Конгресс» готов в любой момент выйти в море. Порох на него уже загружен, о чем я и сказал мистеру Эндрюсу.

— И много ты ему поведал?

— Все, что смог вызнать за долгие часы наблюдения. А с тех пор как у меня, хвала Небу, появилась хорошая труба, я выведал немало. Например, «Чезапик» выгрузил на берег четыре карронады и восемнадцатифунтовик, но сохранил полное вооружение тридцативосьмиорудийного фрегата. Полагаю, он был перегружен и терял мореходность. Но есть несколько вещей, про которые я забыл упомянуть в разговоре с агентом. В будущем надо будет записи делать.

— Джек, Джек, только не это! — взмолился Стивен, и подсев ближе, понизил голос. — Ничего не излагай на бумаге, и следи за тем, что говоришь. Потому как вот что я скажу, Джек: американцы подозревают тебя в связях с тайной разведкой. Вот почему они тянут с обменом. Ради Бога, не давай им зацепок, чтобы затеять против тебя процесс, потому как речь идет о шпионаже. Но и не переживай сверх меры, не дай им выбить себя из колеи. Убежден, что худшее уже позади. Но даже так, с твоей стороны будет мудро не выказывать цветущего здоровья: лежи почаще в постели, преувеличивай слабость. Попритворяйся немного. Не встречайся с чиновниками, если этого можно избежать — я переговорю с доктором Чоутом.

И он дал другу несколько ценных советов, касающихся симуляции.

— Не переживай, как я сказал, скоро все кончится.

— О, еще как переживу! — воскликнул Джек, сердечно расхохотавшись впервые за все время их плена. — Если американцы подозревают во мне скрытого гения, то их ждет жестокое разочарование! Ха-ха-ха!

— Вот и отлично, — улыбнулся Стивен. — Как вижу, играть словами ты мастер. Тогда позволь пожелать тебе доброй ночи — я собираюсь пораньше лечь спать, потому что завтра тоже хочу сойти за гения.