Вожаки комсомола

РАФАЭЛЬ ХИТАРОВ

Мовсес Геворкович втайне очень гордился своим вторым сыном Рафиком. Надеждой-то семьи, конечно, был старший — Георгий, юноша веселого нрава, умевший постоять за себя и уже знавший толк в деньгах, которые Мовсес Геворкович приумножал весьма успешно.

В кругу семьи он любил напоминать, что вот, мол, и прадед, и дед, и отец его были ремесленниками и тяжелым трудом едва-едва сводили концы с концами. «Ну сами посудите, какие капиталы мог накопить лудильщик медной посуды, да еще армянин — чужой человек в Кахетии. Ходил дед ваш Геворк по деревням Кахетии и Хевсуретии, таскал за плечами тяжелый мешок с инструментами и кричал: «Паять, лудить! Паять, лудить! У кого посуда дырявая — новая будет!»

По крутым тропам, под палящим солнцем, под секущим дождем, навстречу ледяному ветру с горных вершин, не зная усталости, бродил лудильщик Геворк, и глотка его пересыхала, а голос становился хриплым от призывного вопля: «Паять, лудить! Паять, лудить!» А деньги в семью приносил маленькие.

А мы со старшим братом Бегляром нанялись в пастухи и прибавляли заработанные копейки к тому, что приносил отец».

Но брат Мовсеса занялся торговлей, завел свою собственную лавку, сказав: «Образование полезно состоятельному человеку. Бедняку оно нужно, как седло козе. Ты, Мовсес, должен помогать мне». «Вот я и помогал ему, и теперь Мовсес Хитаров — богатый, уважаемый человек, и никто не посмеет назвать его малограмотным армянином. А уж что касается вас, дети мои, то вы получите самое лучшее образование, о котором ни я, ни дядя Бегляр не смели даже мечтать».

У Георгия возбужденно засверкали глаза. «Ты прав, отец! — восклицал он. — Деньги совсем неплохая штука».

А Рафик молчал. Бледный, хрупкий мальчик в серой гимназической форме. Тихий, услужливый, отзывчивый — полная противоположность Георгию. Разговоры о богатстве его совершенно не интересовали. Он куда больше гордился тем, что в роду его еще со времен Давида Строителя были мастера, имеющие дело с гулко звенящей медью.

Контора по закупке и поставке шерсти, принадлежавшая его отцу, всегда оставалась для мальчика чем-то непонятным и скучным. А деньги? Что ж, иногда они могли пригодиться и ему. Вот, например, мама дала Раффи деньги и велела пойти к портному, заплатить за костюм. Но по дороге ему встретился старый, оборванный человек и попросил подаяния, сказав, что дети его голодают. Рафаэль залился краской, вытащил все деньги, которые получил от мамы, и отдал их нищему. «Возьмите, пожалуйста, батоно», — сказал он и стремительно убежал от благодарностей и причитаний старого оборванца.

— Неужели костюм до сих пор не готов? — спросила мать.

— Не знаю, мама. По дороге к портному я встретил бедного человека и отдал ему все деньги. Ведь на них он сможет прокормить свою семью, наверное, целую неделю. А я великолепно обойдусь и старым костюмом.

Отец Рафаэля был человеком добрым и по тем временам — широких взглядов.

Из села Тионети, что возле Телави, в котором Рафаэль родился 28 (15) декабря 1901 года, Хитаров-старший переехал в Тифлис, чтобы дать хорошее образование детям. А было их шестеро: три сына и три дочери. И верхний этаж двухэтажного дома, фасадом выходящего на Черкезовскую улицу, звенел от детских голосов. А так как Хитаровы отличались гостеприимством и чтили свои родственные связи, под их крышей жили многочисленные родственники, овдовевшие тети с детьми, двоюродные, троюродные и еще уж не знаю какие племянницы и т. д.

Так что тесно стало в хитаровском «ковчеге» на Черкезовской, и пришлось перебраться на Николаевскую, в дом побольше.

Рафаэль учился во второй, потом в шестой и, наконец, в первой мужской гимназии Тифлиса и неизменно был в числе первых учеников.

Он всегда готов был помочь своим младшим сестренкам Соне и Тамаре. Он охотно признавал старшинство и превосходство Георгия. Но иной раз неожиданно удивлял старшего брата. Так было, например, с шахматами. Играть в них выучил Рафика Георгий, выучил и обыгрывал его самым нещадным образом. Рафику не удавалось выиграть у Георгия ни одной партии. И однажды он заявил, что играть больше не будет.

— Ага, струсил! — поддразнивал его Георгий. — Но я добрый, дам тебе вперед ладью. Мало? Получай королеву.

— Считай; что струсил, — невозмутимо отвечал Рафо. — А королеву побереги на будущее.

И через полгода сам предложил Георгию сыграть партию.

— Ха, разрешился от поста! Хочешь фору?

— На равных.

— Ого! Ну держись! — Сел за доску и… проиграл. Пожал плечами. — Дурацкий зевок. Давай новую!

И опять проиграл. И, кажется, с тех пор никогда не выигрывал у младшего брата.

Полгода Рафаэль изучал теорию шахматной игры. Так же серьезно и обстоятельно, как и науки, преподаваемые в гимназии.

А вот на скрипке так и не научился играть. Тут уж не приходилось тягаться со старшим братом, у которого был абсолютный слух.

Но чем старше становился Рафаэль, тем все резче расходился с Георгием во взглядах на жизнь, в определениях, что истинно и что ложно.

Был такой случай. В доме Хитаровых появился мальчик лет тринадцати. Сирота. Георгий превратил его в своего денщика. Гонял по мелким поручениям, заставлял чистить одежду, обувь.

Рафаэль решительно запротестовал:

— Я не патриций, рабы мне не нужны. Я такой же мальчик, как и он. И он куда больше нуждается в моей помощи, чем я в его.

Он подружился с этим мальчишкой. Давал ему читать свои книги, делился впечатлениями о прочитанном, старался научить тому, что знал сам.

В 1916 году при первой гимназии образовался нелегальный кружок из учащихся-армян. Пятнадцати- и шестнадцатилетние подростки дали друг другу клятву посвятить жизнь борьбе за освобождение Армении.

Всего год назад по приказу турецкого правительства было вырезано более миллиона армян, а около шестисот тысяч переселены в бесплодные пустыни Месопотамии.

Вместе с Рафаэлем в кружок вошли Андрей Ванян, Сергей Калантаров, Степан Акопов и другие. Они учили армянский язык, читали книги просветителей… Каким ветром свободы повеяло со страниц замечательного романа Абовяна «Раны Армении» о борьбе армянского народа против иранского ига! А судьба самого Абовяна! Подвергнутый жесточайшим гонениям со стороны армянских клерикалов и чиновников царской России, он в возрасте сорока трех лет бесследно исчез. А романы Раффи «Давид-Бек» и «Самуэл»! А поэзия Нагаша Овнатана и Саят Новы! И не сразу, а открывая для себя все новые и новые горизонты, кружковцы пришли и к сочинениям Микаэла Налбандяна, друга Герцена и Джузеппе Мадзини, революционного демократа и философа, просидевшего три года в казематах Петропавловской крепости и умершего в далекой ссылке… Вот так, понемногу, в сознании кружковцев возникало видение древнего и когда-то могучего государства, с гениальными зодчими, воздвигшими Звартноц и Рипсимы, Эчмиадзинский собор и патриарший дворец в Двине, с удивительным народом, сын которого, Месроп Маштоц, уже шестнадцать веков назад изобрел армянский алфавит.

Добрый, талантливый, трудолюбивый народ с беспримерно трагической судьбой, постоянная добыча завоевателей… Чем же могут помочь ему они — неоперившиеся юнцы?

Кружок, по существу, носил просветительный характер, но был нелегальным. Сам Хитаров определял его направление как народно-революционное. В статьях рукописного журнала звучали призывы посвятить свою жизнь освобождению Армении.

Они зачитывались Радищевым и Пестелем, Белинским и Герценом, Чернышевским и Добролюбовым. Просачивались слухи, что в России существует социал-демократическая рабочая партия, что у этой партии есть газета «Правда» и она запрещена правительством.

Члены кружка понимали, что освободительная борьба необходима, и не без поддержки русского народа.

Грянул февраль 1917 года.

В эти дни с площадей и перекрестков Тифлиса исчезли черные монументальные силуэты городовых, красные бантики пришли на смену бутоньеркам, духовые оркестры исполняли «Марсельезу», а посетители духанов, наслаждаясь шашлыком и сациви, произносили замысловатые тосты за «прекрасную даму» Революцию, которая широко распахнула двери в новую жизнь.

Но в какую? Представители нарождающейся национальной буржуазии полагали, что в этой новой жизни для них откроются небывалые горизонты предпринимательства, частной инициативы и конкурентной борьбы. Так да здравствует революция! Во имя столь чарующих перспектив почему бы и не позволить называть вчерашнего князя из рода Багратидов и уличного продавца мацони гражданами. Мы ведь не лыком шиты: почитывали и Гизо. Великая французская революция… Она прорубила дорогу молодому классу — буржуазии. А чем мы хуже французов? У них Робеспьер, Марат, Дантон, Сен-Жюст. Ну а у нас бывший князь Львов, Александр Керенскпй, Церетели, Чхеидзе, Дан. Вполне здравомыслящие, вполне приличные люди. Поднатужимся, сокрушим кайзера, смотришь, и в Европе найдется применение нашим капиталам. Осушим же, генацвале, до дна этот турий рог вина, столь же красного, как и сама революция. За новую нашу власть! А пролетарии… Ну пусть они пошумят немного — от крика никогда еще не рушились основы строя. А потом все будет по-прежнему, только у баранов будет новый пастух. В марте 1917 года на совещании представителей марксистских кружков в Тифлисе обсуждался вопрос об объединении большевиков с меньшевиками. И после долгих споров было принято явно ошибочное решение об объединении, хотя соотношение сил, особенно в Тифлисе, складывалось в пользу меньшевиков, которых было значительно больше. Одна ошибка привела к следующей, и, когда эхо выстрела «Авроры» докатилось до Тифлиса, сторонники «мирного перехода власти» во главе с Махарадзе настояли на отмене вооруженной демонстрации трудящихся. И уже через день меньшевики, объявив военное положение в Тифлисе, захватили арсенал, вооружили своих сторонников и фактически взяли власть.

Кружок первой гимназии, в котором состоял Рафаэль Хитаров, вновь перешел на нелегальное положение.

Но еще до этого, в июле 1917 года, Рафик, явившись на очередную встречу кружковцев, вытащил из-под гимназической куртки тщательно переплетенную книжечку и, подняв ее над головой, воскликнул: «Я прочитал! Это Ленин. Ленин указывает нам путь в будущее. Послушайте, что он здесь пишет: «Ставя лозунг «интернациональной культуры демократизма и всемирного рабочего движения», мы из каждой национальной культуры берем только ее демократические и ее социалистические элементы, берем их только и безусловно в противовес буржуазной культуре, буржуазному национализму каждой нации»[14]. Они целый вечер читали удивительные по своей ясности и несокрушимо аргументированные «Критические заметки по национальному вопросу». Рафик где-то достал журнал «Просвещение», вырезал из него статью, подписанную В. И. Лениным, и сам старательно переплел ее.

И маленький кружок учащихся армянской национальности за несколько месяцев освободился от «шелухи народничества» и принял отчетливую марксистскую окраску.

Не удалось установить, присутствовал ли Рафаэль или кто-нибудь из его товарищей-кружковцев на учредительном собрании молодежи, состоявшемся в августе 1917 года в клубе на Авлабаре. Проводил его молодой стройный армянин, член большевистской партии с 1915 года, Анастас Микоян.

На собрании приняли обращение к трудящейся молодежи Кавказа:

«Товарищи! Организация молодых социалистов-интернационалистов «Спартак» обращается к вам, ко всем тем, кому дороги интересы и будущее пролетариата, которые заинтересованы в освобождении человека от ига рабства и угнетения, которым еще не вскружил голову шовинистический угар, которые не загрязнили великие принципы боевого социализма «патриотическим» хламом, — организация «Спартак» обращается к вам, ко всем молодым борцам будущего, призывая вас создать свои местные и общие организации… и всегда и всюду горячо поддерживать революционное движение интернационального пролетариата… в особенности на Кавказе, где атмосфера пропитана шовинистическим угаром и национальной рознью, являющейся наиблагоприятнейшей почвой для оппортунизма всех оттенков: здесь еще больше трудностей придется побороть организациям интернационалистической молодежи.

Товарищи! Организация молодых социалистов-интернационалистов «Спартак» взялась за эту трудную задачу сплочения и организации интернациональной молодежи на Кавказе, руководствуясь основными положениями данного манифеста.

Организация «Спартак», полная надежд и стремлений, начинает свою деятельность и призывает всех молодых социалистов-интернационалистов Кавказа ко всемерной поддержке и помощи интернационалистской организации молодежи на Кавказе».

Нет сомнения, что Рафаэль не только прочитал манифест, но и положил его в основу деятельности кружка.

В это время ему шел только семнадцатый год, но он уже понимал: грузинские меньшевики всей своей деятельностью стараются вырыть непреодолимую пропасть между Грузией и Советской Россией. Именно об этом с гневом говорил он своим товарищам по кружку, призывая их стать на путь ленинской правды.

По словам сестры Рафаэля — Софьи Хитаровой, ее брат частенько приносил домой какие-то внешне неказистые книжечки и брошюры, отпечатанные на шершавой сероватой бумаге, читал их ночами, а потом тщательно прятал.

Политический сыск меньшевистского правительства Грузии поставлен был на широкую ногу. Очевидно, опыт царской охранки не только учитывался особым отделом, но и подвергся некоторой модернизации.

Но вот парадокс политической борьбы: филеры и жандармы охотились за революционерами, а меньшевистские их преемники, весьма снисходительно относясь к контрреволюционерам всех мастей, подобно стае натренированных гончих псов, гонялись за большевиками!

В штабе охранки, находившемся недалеко от судебной палаты, арестованных большевиков при допросах подвергали неимоверным издевательствам и избиениям.

И господин Кедия, рыская по всему Тифлису в поисках большевиков, стороной обходил большой двухэтажный дом под № 22 на Николаевской, принадлежавший некой Непокойчицкой, барыне, которая сдавала его внаем.

И дело было не в самой владелице дома, а в том, что в семи комнатах верхнего второго этажа жила семья богатого и благонамеренного предпринимателя Мовсеса Геворковича Хитарова, которого только сумасшедший мог заподозрить в симпатиях к большевикам. Конечно, из агентурных донесений было известно, что на квартире Мовсеса Геворковича частенько собирается молодежь: юноши в гимназических мундирчиках с темным пушком над губой и тоненькие нежные барышни в скромных платьях и черных передниках. Что-то там декламируют, играют в «почту Амура», скользят в томном вальсе по блестящему паркету зала, обставленного мягкой мебелью под красное дерево. Иногда из окон, из-за тяжелых плюшевых штор лились звуки пианино, скрипки и даже тари… Музицируют! Ну и пусть себе. Лишь бы в политику не совались…

А вечеринки в доме Хитаровых бывали обычно два раза в неделю. Раздавался звонок в парадную дверь, и кто-нибудь из младших девочек мчался со всех ног и дергал за веревку, отодвигал язычок запора, радостно приветствовал друзей своего любимого Рафика. Собравшиеся действительно декламировали звучные байроновские строфы, иногда и музицировали, но все это было лишь прикрытием для конспиративной деятельности кружка, руководимого Рафаэлем.

А Рафаэль требовал от своих товарищей перехода к прямому действию. Рамки кружка расширились: молодые люди уже не теорию изучали, а становились активными участниками классовой борьбы. Почти все они вступили в ряды тифлисской организации молодых социалистов-интернационалистов «Спартак», участвовали в первой комсомольской конференции в марте 1919 года, а позже стали членами партии большевиков.

И тут с Рафаэлем произошел трагический случай. Он попал под автомобиль и с тяжелым переломом ноги, почти без сознания был доставлен домой. Суматоха поднялась страшная. Причитания матери, слезы сестер, руки врача, делающие боль почти нестерпимой, и стиснутые зубы, и вымученная улыбка только для них, для мамы и сестренок…

Ровно полгода «безобразно провалялся», как говорил сам Рафаэль, в постели. Перелом оказался сложным и потребовал нескольких операций. Ни стона, ни жалобы. Только улыбка на побледневших губах: «Не тревожьтесь, родные! Все будет хорошо».

К нему приходили товарищи: Андрей Ванян, уже избранный членом Тифлисского комитета комсомола, Варя Мириманова, Сережа Калантаров. Рассказывали новости, советовались, спорили. Таким образом, закованный в гипс, Рафаэль оставался в курсе революционных событий в Закавказье и принимал в них участие, хотя, конечно, не такое, как ему хотелось бы. Болезнь задержала и его вступление в нелегальную большевистскую партию и комсомол. Оно состоялось лишь в декабре 1919 года. Но было и маленькое личное достижение. За месяцы болезни Хитаров, ученик восьмого класса, готовился к выпускным экзаменам и выдержал их блестяще — вместе с аттестатом зрелости получил золотую медаль.

И вот наконец снят гипс, отброшены костыли, и Рафаэль вновь на ногах. Он уже и коммунист и комсомолец. Его вдохновляют вести из Советской России: Красная Армия разгромила полчища иностранных интервентов и белогвардейцев, освободила Украину, Северный Кавказ и приблизилась к рубежам Закавказья.

Волновали и известия о гибели 26 бакинских комиссаров: Степана Шаумяна, Алеши Джапаридзе, Мешади Азизбекова, зверски расстрелянных английскими интервентами в песках между станциями Перевал и Ахча-Куйма.

Они были организаторами и вожаками Бакинской коммуны. И в тяжелые месяцы весны и лета 1918 года они защищали единственный очаг Советов в Закавказье от английских, германо-турецких интервентов, от мусаватистов, дашнаков, эсеров и меньшевиков.

Вот пример, достойный подражания! Правда, Шаумяну было уже почти сорок лет, а Раффи только… восемнадцать.

Но ведь и Шаумян руководил марксистским кружком в Тифлисе, когда ему еще не исполнилось двадцати!

Меньшевики Грузии, дашнаки Армении, мусаватисты Азербайджана, находившиеся у власти, усиливали террор и преследования сторонников Советской власти. В Тифлисе неистовствовал Кедия со своей бандой головорезов.

В сентябре 1919 года создается Закавказский краевой комитет РКСМ. Выражая волю всей революционной молодежи Грузии, Армении и Азербайджана, он обращается к В. И. Ленину с просьбой направить части Красной Армии на помощь рабочим и крестьянам края. Большевистские организации Закавказья принимают решение начать подготовку к вооруженному восстанию.

23 февраля 1920 года в нелегальных условиях созывается вторая Тифлисская городская конференция комсомола. Принимается решение — всем комсомольцам перейти на военное положение и готовиться к вооруженной борьбе. Рафаэль избран членом Тифлисского комитета.

Повсеместно создаются отряды Красной гвардии. Члены городского комитета входят в штаб Красной гвардии молодых коммунистов. Нелегально приобретается оружие. Во главе штаба Рафаэль Хитаров и его верные друзья — Б. Дзнеладзе, А. Амирбеков, С. Варданян, Г. Девдариани.

В Тифлисе готовилась грандиозная первомайская демонстрация трудящихся. Меньшевики намеревались придать ей проправительственный и националистический характер. Но просчитались. Потоки демонстрантов, залившие проспекты и улицы Тифлиса, почему-то не проявляли лояльности к своим «мудрым» правителям. Демонстрация проходила под лозунгами: «Долой меньшевистское правительство!», «Да здравствует Советская Россия!», «Да здравствует Советская Грузия!»

Опять большевистские козни. Немедленно разогнать этот сброд! И на помощь полиции бросаются подручные Кедия, пожарные команды и вооруженные отряды молодежи, созданные меньшевиками.

Во главе колонны демонстрантов вместе со старшими товарищами шагают Раффи Хитаров, Андрей Ванян, Сергей Джапаридзе, Александр Амирбеков, Гурген Восканян и другие комсомольские активисты. На них и обрушивается первый удар. Шипят тугие струи воды из брандспойтов, отрывисто щелкают выстрелы маузеров, удары дубинок падают на головы и плечи. Избиение безоружных! Еще одно проявление «демократизма» меньшевистских заправил. Массовые аресты демонстрантов. Около ста человек брошены в тюрьму — угрюмый Метехский замок. И среди них Рафаэль Хитаров и его друзья.

Порядком избитых приводят их на допрос к самому начальнику особого отдела. Кедия несказанно изумлен, увидев в списке арестованных фамилию Хитарова. Как, сын почтенного Мовсеса Геворковича? Быть того не может? По-видимому, однофамилец.

Но, встревоженный за судьбу арестованного сына, Мовсес Геворкович сам приезжает к Кедия и заклинает его отнестись снисходительно к порывам юноши. По существу, он еще мальчик, только что окончил гимназию. У него доброе сердце и тихий нрав.

Стоит ли портить отношения с известным всему Тифлису коммерсантом? «Не волнуйтесь, батоно Мовсес. Ваш сын будет освобожден».

Кедия вызывает на допрос Хитарова. Гм… Порядочно синяков и кровоподтеков наставили ему мои молодцы… Но на пользу, только на пользу!

Кедия — сама благожелательность. Похлопал Рафаэля по плечу, усадил, повел душеспасительную беседу об ошибках, свойственных юности.

— Как старый революционер я желал бы, мой дорогой, дать вам совет. Вам нужно учиться, а не заниматься политикой, в которой вы ничего не смыслите.

— Я, господин Кедия, гимназию окончил, а сейчас продолжаю свое образование, изучаю произведения Маркса, Энгельса, Ленина. Как видите, следую вашему совету.

Начальник особого отдела с трудом взял себя в руки.

— Обещайте, по крайней мере, вести себя как и подобает сыну почтенных родителей.

— Я поступаю так, как подсказывает мне моя совесть.

— Увести арестованного! — гаркнул Кедия.

Но обещание, данное отцу Хитарова, все же выполнил и приказал Рафаэля освободить.

Но теперь за ним ведется беспрестанная слежка. Возле дома на Николаевской слоняются юркие молодые люди с тщательно подстриженными усиками, нафиксатуарен-ные, надушенные. Под длинными грузинскими рубахами, туго перетянутыми в талии наборными поясами, припрятаны маузеры.

А Рафаэль уже председатель Тифлисского городского комитета комсомола. Жизнь профессионального революционера-подпольщика. Уйма работы по разъяснению и пропаганде интернационалистического характера международного юношеского движения, а отсюда и постановка конкретных задач перед молодой комсомольской организацией Тифлиса.

В августе 1920 года второй арест.

И опять Метехский замок и ухмыляющаяся физиономия господина Кедия.

— Пеняйте на себя, молодой человек. Я свое слово сдержал, а вы свое нарушили.

— Я не давал вам слова, господин Кедия.

— Подумайте о своих родителях. Из-за вас у них одни неприятности. Кстати, арестована ваша двоюродная сестра Софья. У нее обнаружена недозволенная литература. Но если вы будете вполне откровенны…

— Хотите, чтобы я назвал членов нашей организации? С великим удовольствием. В ней состоят молодые пролетарии всего Тифлиса, всей Грузии, всего Закавказья. Согласитесь, что я не могу запомнить десятки тысяч имен!

Грозил военный трибунал и как минимум многолетнее тюремное заключение. Но еще раз помогли связи отца. Он добился для Рафаэля высылки за пределы Грузии как «инородца». Навсегда! Но в Советскую Россию, в страну Ленина, о которой Рафаэль так мечтал, выезд был запрещен.

Вот письмо, которое Рафаэль написал своим младшим сестрам и брату перед тем, как покинуть Грузию.

21 октября 1920 года. «Милые мои Эля, Коля, Соня и Тамара!

Я взялся писать вам это «общее» письмо, потому что у меня есть кое-что, что я хотел бы сказать вам всем вместе.

Дело в том, что я уехал так сразу и внезапно, что не успел сказать вам на прощание ни одного слова. А между тем, быть может, я не увижу вас несколько лет, а сказать вам на прощание кое-что мне необходимо.

Так вот вам мое, так сказать, «прощальное завещание», мое «последнее сказание»: единственной моей просьбой к вам, единственным моим желанием и ожиданием от вас является то, чтобы вы никогда не забывали того дела и той идеи, во имя которой я начал работать и буду работать всю мою жизнь. Идея это и дело это — освобождение всего человечества, освобождение и материальное и духовное, освобождение людей от тех оков, которые опутывают их со всех сторон и которые делают нашу жизнь жестокой, несправедливой, грязной, нехорошей. Я знаю, что многого из всего того, что я говорю, вы пока не поймете. Но пусть Эля постарается объяснить вам то, что сумеет и как сумеет, а вы постарайтесь все это понять и усвоить. Остальное вы поймете потом. Но уже теперь вы должны расти с мыслью об этом.

Если бы я остался в Тифлисе, я бы сам позаботился об этом. Но я еду в Европу учиться, чтобы потом с еще большей силой и большими знаниями отдаться этому делу, — и теперь вы сами должны постараться воспитать себя именно в таком направлении.

Я знаю также, что если мама или папа прочтут это, то они, наверное, рассердятся: уехал, мол, туда, и еще не может успокоиться, и вдобавок еще других соблазняет.

Но что же делать? В. конце концов они поймут нас и должны будут с этим примириться.

О Георгии я не говорю, потому что он уже вырос и воспитался в совершенно другой атмосфере, и потом он старше меня, и не мне, во всяком случае, учить его. Но вам я имею право и обязан сказать все то, что я думаю о вас и о вашем воспитании. В этом отношении меньше всего надежд как будто на Колю. Но я убежден, что все это у него поверхностно и вся его «буржуазность» с годами пройдет.

А пока прощайте, мои дорогие. Надеюсь, что вы поймете меня и оправдаете мои ожидания.

Крепко целую вас всех.

Ваш брат Рафик».

Это настоящее политическое и нравственное завещание, написанное человеком, убежденным в правоте дела, которому посвятил он свою жизнь. И как-то забывается, что автору письма еще не исполнилось девятнадцати лет.

На шахту рудника «Фридрих Нахбар», что вгрызлась в землю невдалеке от города Бохума, нанялся откатчиком молодой иностранец, кое-как говоривший по-немецки.

Управляющий шахты недоверчивым взглядом окинул парня, пожелавшего стать рудокопом: невысок ростом, тонок в кости, а руки как у музыканта, с длинными, нежными пальцами. Такой недолго выдержит!

Но прошло несколько суток, и шахтмейстер Иоганн Фукс, приглядывавший за новичком, должен был признать, что работает он как черт и вполне успевает обслуживать забойщика. А Фукс, проработавший на шахте около тридцати лет, до тонкости знал тяжкий труд рудокопа.

И довольно скоро новичок пошел на повышение — стал помощником забойщика. Ну и еженедельная получка повысилась. Сообразительным парнем оказался молодой рудокоп. И руки у него не так уж слабы: управляются с отбойным молотком, будто это и не рокочущее, бьющееся под ладонями стальное чудовище.

Но ни Фуксу, которого шахтеры по привычке называли «папаша Иоганн», ни забойщику Глокнеру, непосредственному начальнику новичка, неведомо было, каких нечеловеческих усилий стоило Рафаэлю встать в один ряд с мускулистыми людьми, имевшими за своими плечами годы и годы работы в «преисподней».

А ведь Хитаров никогда не занимался физическим трудом, если не считать любимого им в детстве занятия — выпиливания лобзиком рамок для фотографий и разных причудливых фигурок. А о шахтах, о труде горняков он имел представление только по литературе. Читал, конечно, «Жерминаль» Золя. А тут падение клети вниз, точно каменная глыба сорвалась с крутого обрыва, спертый воздух, сырость, тьма, едва раздвигаемая лучами фонариков, мрачный блеск угольного пласта и деревянное крепление, такое, казалось бы, хрупкое под непомерной тяжестью земли, и, как хлопки бича, выкрики: «Шнелль! Шнелль!»

Но почему же Хитаров отправился именно в Германию, стал рудокопом?

Когда решался вопрос о высылке Рафаэля из Грузии, он обратился за советом к старшим товарищам. И ему сказали: «Поезжай в Германию. Ее рабочий класс хотя и не выбрался из плена социал-демократических иллюзий, но хорошо организован и имеет немалый опыт классовой борьбы. Постарайся понять сильные и слабые стороны немецкого пролетариата. А для этого стань в его ряды».

Кроме того, Хитаров считал чрезвычайно полезным в совершенстве изучить хотя бы один из европейских языков. Пусть таким языком будет немецкий. И Рафаэль много занимался грамматикой и синтаксисом, читал газеты, а потом взялся и за классиков: Гёте, Шиллера, Гейне. Сказывались его природные лингвистические способности (позже он свободно владел французским и английским).

Рафаэль, внимательно присматриваясь к своим товарищам по работе на шахте, многие из которых, очевидно, были участниками героического восстания рурских горняков, искал среди них коммунистов, чтобы установить с ними связь и самому принять активное участие в политической борьбе. При его прямом содействии на шахте создавалась комсомольская ячейка.

А вскоре из газет Рафик узнал, что 25 февраля 1921 года в Грузии установилась Советская власть. И уже в апреле он оказался в Тифлисе, пробыв в эмиграции около пяти месяцев.

Как радостно встретила его семья!

Друзья Рафаэля, возглавлявшие комсомольские организации Кавказа, немедленно нагрузили его работой. Поначалу он заведовал агитпропом Тифлисского горкома и принял участие в важнейшем совещании представителей комсомольских организаций Абхазии, Азербайджана, Дагестана, Горской республики, Грузии и др.

Руководил совещанием Серго Орджоникидзе. Нужно было незамедлительно решить вопрос об объединении всех комсомольских организаций Закавказья, их слиянии с РКСМ.

«Пропасть, вырытую за три года стараниями меньшевиков, мусаватистов и прочей дряни, одним прыжком не перепрыгнешь, — говорил Хитаров. — Задача состоит в том, чтобы сплотить рабоче-крестьянские массы и доказать им, что Советская власть пришла сюда не на штыках красноармейцев, а благодаря упорной и долгой борьбе трудящихся Закавказья, что нужно бороться с национализмом, что объединение комсомольских организаций нельзя мыслить себе иначе, как объединение всей молодежи Кавказа с РКСМ».

Избранный в первый состав Кавказского краевого комитета комсомола, Рафаэль выехал в Москву делегатом IV съезда РКСМ.

И уж никак не предполагал он, что вернется из Москвы не в Тифлис, а в тот же Рурский бассейн, только не в Бохум, а в индустриальный центр области — Эссен.

А произошло все это совсем просто, даже буднично.

В один из перерывов между заседаниями съезда к нему подошел Лазарь Шацкин, выступавший с докладом о проблемах международного юношеского движения, и, улыбаясь, сказал: «Ну здравствуй, бохумский шахтер. Давай пройдемся». И, взяв под локоть, неожиданно спросил по-немецки: «Остались ли на шахте, где ты работал, верные нашему делу ребята?» — «Ну конечно, мне даже удалось…»

Но тут Шацкин перебил его: «Говори, пожалуйста, по-немецки, если, конечно, можешь». Рафаэль пожал плечами. «Ну если тебе так хочется… Для меня это полезная практика. Так вот, мне даже удалось организовать на шахте небольшую комсомольскую ячейку…» — «Ого! Да ты, брат, дока! Говоришь как немец». — «Плохо я говорю, Шацкин. Пять месяцев практики маловато». Лазарь бросил на него загадочный взгляд: «Думаешь, маловато… Учтем. Так вот, после съезда встретимся. Серьезный будет у нас разговор».

Разговор состоялся сразу же по окончании съезда в Цекамоле, на Воздвиженке. В темноватой, невзрачной комнате Рафаэля поджидал Шацкин и еще один смуглый юноша с красивым, одухотворенным лицом, ласковыми карими глазами и по-девичьи нежным и чуть капризным ртом.

— Прежде всего познакомьтесь, — предложил Шацкин, — крымчак Тарханов. Кавказец Хитаров. Оба знаменитейшие подпольщики. Гроза врангелевской контрразведки, неуловимый бойскаут с маузером вместо посоха, — жест в сторону Тарханова. — А этот молодой товарищ ушел от Кедия — так, кажется, звали эту меньшевистскую сволочь? — и скрылся не где-нибудь, а в глубине бохумских руд. А теперь попрактикуемся в немецком языке. — И без всякой предварительной подготовки бухнул: — Мы тут потолковали, Рафаэль, и решили послать тебя в Германию. Есть возражения?

— Когда лаваш бросают в раскаленную печь, его не спрашивают, как он к этому относится. Печется, и все тут. А что я должен делать в Германии?

— Вопрос по существу. Окажешь помощь комсомольцам Рурской области.

— Не очень-то я сведущ в вопросах международного юношеского движения…

Тут его перебил Тарханов.

— А я и того меньше в педагогике. А вот придется заняться организацией детских коммунистических групп. Хочешь, поменяемся?

— Во всяком случае, ты лучше меня говоришь по-немецки!

— Отложим окончание вашего учебного спора, — вмешался Шацкин, — на день возвращения Хитарова из Германии. Согласны? Ну вот. А что сейчас происходит в Германии, тебе, Рафаэль, известно не хуже, чем нам. Страна задавлена репарациями. Сто тридцать два миллиарда марок! И все на шею трудящихся. Волнуется, бурлит пролетариат. Ты, по-моему, еще работал на своей шахте, когда Макс Гельц создавал партизанские отряды в Саксонии и вел вооруженную борьбу с полицией и рейхсверовцами. И знаешь, конечно, оценку мартовских событий, сделанную Паулем Леви.

Жаль, что ты не был на втором конгрессе. Мы там старались внушить некоторым пылким юношам, что только под руководством коммунистической партии они в состоянии сделать что-то полезное.

Я попрошу дать тебе стенограмму. Обрати, в частности, внимание на прекрасное выступление нашего австрийского друга Рихарда Шюллера. — Лазарь перелистывал листы с напечатанным текстом. — А, вот… Послушай: «Мы вполне согласны, что II конгресс является великой школой для пролетариата. Мы рисовали себе раньше процесс захвата власти в действительности значительно более простым. Совершенно очевидно, что коммунистические партии должны привлечь на свою сторону возможно большие массы пролетариата». Очень правильно сказал Рихард!

— Но это же азбучная истина, — попробовал возразить Хитаров.

— Для нас с тобой, прошедших школу большевизма, — бесспорно, а вот для зарубежных товарищей, находящихся еще в плену авангардистских настроений, эту азбуку предстоит выучить назубок. Сектантство и авангардизм — скверные помощники в завоевании широких масс пролетарской молодежи. А это главнейшая задача.

Так вот, о Германии. Уж больно много, дружище, развелось там всяких молодежных движений, союзов и обществ. И все это по инициативе социал-демократов, которые делают все, что в их силах, дабы не взвилось ввысь знамя Ленина — Либкнехта. — Он поморщился. — Прости, что я вроде бы митингую. Так уж вышло… А вот в буржуазных юношеских организациях — порядок, дисциплина и согласие. И нечего глаза закрывать — союз «Молодая Германия», бойскауты, студенческие корпорации дуэлянтов и им подобные заполучили пятую часть всей молодежи страны. Это не шутка! Вот ты поедешь в Рур. Это индустриальное сердце страны, и раньше всего изучи экономическое положение рабочей молодежи и подростков. Оно, скажу тебе, просто катастрофично. Ну а без борьбы за экономические права, реальной, каждодневной, доверие масс не завоюешь. Придется тебе посмотреть, что делается в юношеских секциях профсоюзов. В Германии они объединяют уже около четырехсот тысяч человек. Сила! Но пока качество несоизмеримо с количеством. Будешь держать Исполком КИМа в курсе происходящего. А как пропагандисту придется заняться и активнейшей антимилитаристской деятельностью. Усваиваешь? Ну и ладно. Теперь вопрос: сколько времени тебе, Рафаэль, нужно, чтобы привести в порядок личные дела? Справишься за неделю? Распрекрасно! А за неделю и мы тут с Оскаром кое-что для твоего путешествия подготовим.

Так сразу же после IV съезда РКСМ Хитарова забрал к себе Исполком КИМа.

И вот он снова в Германии. В знакомых местах. Но только уже не как эмигрант из Грузии Рафаэль Хитаров, а как геноссе Рудольф — Рудольф Мартин. И работает он не помощником забойщика в шахте, а пропагандистом Рурского областного комитета комсомола.

Мало что изменилось в Германии за полугодичное его отсутствие. Разве что еще туже затянули пояса горняки и металлисты, подорожали продукты, а марка стала еще немощнее. Да увеличилось и без того огромное число безработных.

Первое время Рафаэль только присматривался к деятельности областного комитета КСМГ, секретарем которого был берлинский молодой рабочий Вилли Вайс.

Рафаэль изучил город, мысленно составил его план, старался как можно больше времени проводить среди молодежи, заходил в пивнушки, научился бросать шары в кегельбане, бывал на вечерах, устраиваемых «Вандой» — «Вандер-Фогель» — туристской и сугубо беспартийной организацией германской молодежи. Очень много читал, совершенствуя свой немецкий язык и овладевая разными диалектами.

Когда недели три спустя после начала работы Рафаэля в областном комитете Вилли Вайс, приехав в Берлин, зашел к секретарю ЦК КСМГ Рихарду Гюптнеру, тот спросил его как бы между прочим:

— Ну как там ваш новый пропагандист? Справляется с работой?

— Это ты о Рудольфе? Для меня он загадка, товарищ Гюптнер. В вопросах марксистской теории он необычайно силен. Все мы перед ним школяры. И где только удалось ему так подковаться!

Гюптнер усмехнулся. Он-то знал, что за университет окончил геноссе Рудольф.

И уже в августе 1922 года Хитаров был избран секретарем Рурского и Рейнского обкомов КСМ Германии. Для него началась страдная пора.

В материалах о деятельности Хитарова в Германии существуют некоторые разноречия. Ветераны комсомола Германии Рихард Гюптнер и Эрих Ауэр в своих воспоминаниях о Рафаэле утверждают, что он уже в конце 1922 года был отозван в Берлин для постоянной работы в Центральном Комитете. Сам же Хитаров в автобиографии, написанной 3 июля 1937 года, после избрания его вторым секретарем Челябинского обкома ВКП(б), называл другие даты. «Прибыв в Германию в ноябре 1921 года, — писал он, — я последовательно работал сперва пропагандистом обкома комсомола Рурской области (до апреля 1923 года, в том числе в период французской оккупации), затем был избран членом и зав. орготделом ЦК КСМ Германии».

Прав, вероятно, Хитаров. А установить точность дат важно потому, что комсомол Рура именно под руководством Хитарова вписал самые блестящие страницы в историю борьбы международного юношеского движения против военной опасности и буржуазного милитаризма.

Нужно вспомнить последовательно ход событий тех давних лет.

Лишь только германское правительство Куно заявило о своем отказе от репарационных платежей, Пуанкаре отдал приказ об оккупации Рура и Рейнской области. Туда И января 1923 года были введены французские и бельгийские войска, и Германия лишилась 88 процентов добычи угля, 70 процентов чугуна и т. д. Усилилась инфляция и обнищание трудящихся. Число безработных достигло чудовищной цифры — 5 миллионов!

Пренебрегая призывом правых лидеров социал-демократии сохранить «гражданский мир», горняки и металлисты Рура и Рейна под руководством коммунистов начинают подготовку к грандиозной забастовке протеста (в ней принимало участие более 400 тысяч рабочих).

Уходит в отставку перепуганное правительство Куно. Создается правительство «широкой коалиции» во главе со Штреземаном, а первую скрипку в нем играет военный министр генерал Сект.

Штреземан дает указание прекратить политику «пассивного сопротивления».

Следует ответная любезность со стороны оккупационных властей: они разрешают германскому правительству ввести на территорию Рурского бассейна свою полицию и батальоны рейхсвера для подавления «беспорядков» и «мятежей».

По всей стране объявлено осадное положение. Отменен восьмичасовой рабочий день. Запрещены забастовки. Происходят массовые аресты.

В конце сентября в Саксонии и Тюрингии при участии коммунистов создаются рабочие правительства. Но их действия скованы капитулянтской позицией тогдашнего руководства компартии во главе с Брандлером и Тальгеймером.

Уже к концу октября оба эти правительства распускаются. Сотни революционно настроенных рабочих брошены в тюрьмы. Коммунистическая организация Саксонии разгромлена.

И наконец, героическое Гамбургское восстание, которое поднял и возглавил Эрнст Тельман. Баррикадные бои. Беспримерное мужество восставших. Защитники красной крепости — Гамбурга — окружены. Силы неравны. Кровью залиты улицы и площади города. Восстание подавлено.

И вот уже поднимает голову самая отвратительная, самая агрессивная гадина реакции — фашизм. Будущий «фюрер» Адольф Гитлер в союзе с воякой Людендорфом пытаются организовать в Мюнхене захват власти. Пока неудача и насмешливое определение этой акции как «пивного путча».

Но так ли долго продлится это «пока»?!

В события решительно вмешался генерал-полковник Сект — командующий рейхсвера.

Будучи убежденным последователем идеи, что армия основная опора государственного режима, он, по существу, сосредоточил в своих руках всю полноту исполнительной власти и штыками подавил революционное движение.

22 ноября 1923 года Сект объявляет вне закона Коммунистическую партию и Коммунистический союз молодежи Германии.

Партия и комсомол уходят в глубочайшее подполье.

Таков фон основных политических событий, на котором развернется деятельность нового секретаря Рурского и Рейнского обкомов КСМГ товарища Рудольфа.

Рафаэль, став секретарем обкома, прежде всего занялся организационным управлением комсомола. Нужно было провести в первую очередь преобразование первичных организаций полностью по производственному принципу.

Такое преобразование, особенно в крупнейших индустриальных районах Германии, было важно потому, что сразу же включало комсомольцев в гущу экономической и политической борьбы рабочих рудника, завода, фабрики и становилось действенным средством образования единого фронта.

Ведь именно такую задачу ставил и Коминтерн перед своими секциями — партиями нового типа.

Известный ленинский лозунг «Каждый завод — наша крепость!», полностью оправдавший себя в дни подготовки и осуществления Октябрьской революции в России, мог определить и тактику недавно созданных зарубежных коммунистических партий. Тут дело не могло ограничиться чисто формальной организационной перестройкой.

В письме к съезду Объединенной коммунистической партии Германии Владимир Ильич советовал: «Не терять хладнокровия и выдержки; — систематически исправлять ошибки прошлого; — неуклонно завоевывать большинство среди рабочих масс и в профсоюзах и вне их; — терпеливо строить крепкую и умную коммунистическую партию, способную действительно руководить массами при всех и всяких поворотах событий; — вырабатывать себе стратегию, стоящую на уровне наилучшей международной стратегии самой «просвещенной» (вековым опытом вообще, «русским опытом» в особенности) передовой буржуазии, — вот что надо делать и вот что будет делать немецкий пролетариат, вот что гарантирует ему победу»[15].

А без превращения заводов, фабрик, рудников и шахт в подлинно «красные крепости», где даже призыв начать борьбу за какое-то частичное требование рабочих, выдвинутый коммунистами, превращался в звено в цепи единого фронта, трудно было ждать крупных успехов.

В одинаковой степени относилось все это и к комсомольским организациям, объединенным КИМом. Ведь в них состояли комсомольцы самых разнообразных профессий, что всякий раз затрудняло и задерживало активное участие в том или ином событии. Пока соберут по цепочке, пока согласуют время сбора, имея в виду время и место работы каждого, — потеряны драгоценные часы!

Иное дело фабрично-заводская ячейка. Принято, допустим, решение объявить однодневную забастовку протеста или провести на территории предприятия сразу же после работы митинг. Что ж, Карл сказал об этом Францу, Франц сообщил Эриху, тот, в свою очередь, забежал в цех, где работает Людвиг, смотришь, не прошло и десяти минут, как вся комсомольская организация в полном составе ждет сигнала.

А как это стало необходимо, когда фабрично-заводские комитеты стали центрами по организации боевых отрядов пролетариата для борьбы с нацистскими и штальгеймовскими вооруженными бандами! В эти отряды первыми вступили молодые рабочие.

Так вот, Хитарову путем непрестанной разъяснительной работы среди комсомольцев Рура удалось активизировать их деятельность внутри профсоюзов, и, когда в Лейпциге в ноябре 1922 года проходил профсоюзный съезд, комсомольская фракция насчитывала 20 человек, преимущественно из Рурской организации.

А работа комсомола в профсоюзах была теснейшим образом переплетена с задачей завоевания влияния в массах и с созданием единого фронта снизу.

К успехам Хитарова следует отнести и демонстрацию солидарности с молодыми коммунарами Саксонии, Тюрингии, Рейна, проведенную 26 марта 1922 года по призыву Рурского областного комитета КСМГ. В ней приняло участие более 100 тысяч молодых рабочих.

Но самые тяжкие испытания, потребовавшие от Рафаэля мобилизации всех духовных сил, энергии и выдержки, были еще впереди.

Лишь только в городах Рура появились оккупационные французские войска, их встретили расклеенные на фасадах зданий воззвания на французском, немецком и арабском языках: «Солдаты! Вступая в Рурскую область, подумайте о том, что империализм Франции превратил вас в орудие борьбы против интересов пролетариата Германии, Франции и всего мира. Сыны трудящегося класса, не забудьте, что капиталисты всех стран — ваши враги, пролетариат всех стран — ваши братья!»

Воззвание подписали ЦК комсомола Франции и Германии и Рурский областной комитет.

А текст его был написан и принят на совещании представителей французского и немецкого комсомола, проведенном в Эссене буквально накануне начала оккупации. На этой братской встрече выработана была и программа совместных действий.

В Эссене, Дюссельдорфе, Бремене, Бохуме и других городах оккупированных областей комсомол вел пропаганду непосредственно в казармах, где размещались французские солдаты.

Впоследствии в одном из своих отчетов Хитаров писал: «В связи с рурской оккупацией антимилитаристская работа КИМа получила большой толчок. С первых же дней занятия Рурской области германский и французский комсомол установил между собой тесный контакт и все последующие месяцы работали совместно над разложением армии французских империалистов. Это был первый в истории КИМа пример столь широкого и тесного международного сотрудничества в виде совместной борьбы против общего классового врага. Еще французские войска не вошли в Рурский бассейн, как впереди них оказались французские комсомольцы, которые с помощью своих германских товарищей расклеили по всей области плакаты, разоблачавшие цели и замыслы французских империалистов и призывавшие французских солдат к неповиновению, к братанию с германскими рабочими и к совместной борьбе против буржуазии — как французской, так и германской».

И прошли месяцы, и кто-то бросил крылатую фразу, что Рур стал красным капканом для молодых французских солдат. Может быть, чуть гиперболично, но, по существу, справедливо. Среди оккупационных войск началось брожение. Пришлось принимать самые срочные меры — отзывать распропагандированные роты и батальоны из Рура и заменять их новыми, надежными. Но даже новые войска — зуавы и марокканские стрелки — также отказывались стрелять в бастующих рабочих, тайно читали и передавали друг другу листовки с пламенным обращением быть «не палачами, а братьями».

Еще больший размах приняла кампания активного сопротивления оккупантам после международной конференции во Франкфурте-на-Майне, созванной по инициативе фабрично-заводских комитетов Рейнско-Вестфальской области. Был принят манифест «К рабочим всех стран!» и избран Международный комитет действия против военной опасности и фашизма. Его возглавили Клара Цеткин, Фриц Геккерт и Анри Барбюс.

Активное участие в работе этой конференции принимал и Рафаэль Хитаров.

А как он жил в эти горячие, густо пахнущие порохом дни?

Забыл, что такое сон и отдых. Появлялся там, где в нем больше всего нуждались. Был доступен для каждого комсомольца и неуловим для тех, кто жаждал с ним расправиться.

Жил очень просто. Стал изучать французский язык и уже через несколько месяцев мог не только читать периодическую прессу, но довольно сносно разговаривать.

С тех времен сохранилась изрядно пожелтевшая фотография.

С нее из такого далекого прошлого смотрят шесть юношей и две девушки.

Крайний в первом ряду слева Эрих Виснер. В 1928 году он, работая в ЦК КИМа, вместе с Валерианом Зориным возглавлял международное детское бюро.

Рядом с ним невысокая темноволосая девушка Лотта Кюн. Впоследствии она стала женой и верным другом Вальтера Ульбрихта, разделив с ним судьбу революционера-подпольщика, а затем выдающегося государственного деятеля нового социалистического государства — Германской Демократической Республики.

Слева сидит еще одна немецкая комсомолка — Луиза Дорвальд, по мужу Шелике. Луиза Шелике, сейчас ветеран СЕПГ, вспоминает:

«…Летом 1921 года на собраниях и других встречах я познакомилась с товарищем Рудольфом. В то время мне было неясно, являлся ли Рудольф представителем ЦК комсомола в Рурской области или по другой причине прибыл в Германию. О себе он много не говорил. Я знала только, что он русский, который хорошо говорит по-немецки. Я удивлялась тому, что он, будучи представителем, работает в шахте. Он был самым умным среди нас, и то, что всегда готов был помочь каждому из нас советом и делом, делало его особенно симпатичным».

И еще:

«Весной 1922 года я встретила Рудольфа в Дюссельдорфе. Я помню одну прогулку, на которой решался вопрос о моей поездке в Советскую Россию, в Москву, чтобы поработать машинисткой в Исполкоме КИМа… Именно Рудольф научил меня первым русским словам, необходимым для этой поездки. Он дал мне также ряд советов по поводу моей будущей московской жизни.

…Последний раз я встретилась с товарищем Хитаровым летом 1928 года в Берлине. Это было незадолго до открытия пятого конгресса КИМа. Мой муж, Фриц Шелике, уже уехал в Москву на конгресс в качестве руководителя издательства Интернационала молодежи. Тут мне позвонил тов. Р. Тунич и спросил, не могу ли я предоставить ночлег молодому товарищу, который едет на конгресс в Москву. Я согласилась. И ко мне на Андреасбергштрассе, 7, когда стемнело, пришел «молодой товарищ». Это был Рудольф — товарищ Хитаров».

Здесь на фотографии и Рихард Гюптнер, «железный Рихард», выполнявший в ИК КИМа ту же труднейшую роль секретаря по организационным вопросам, что и Осип Пятницкий в Коминтерне. Член «Спартака», он участвовал в штурме кильских казарм шестого ноября восемнадцатого года, когда ему еще не исполнилось семнадцати… Теперь он видный дипломат ГДР, один из авторов многотомной истории Коммунистической партии Германии. Они были друзьями с Рафаэлем.

А на фотографии Раффи стоит позади, положив руки на плечи Рихарда, и легкая улыбка трогает его губы… Но он уже не Раффи, не Рафаэль, не Рафик. Он — Рудольф Мартин. Геноссе Рудольф, снискавший уважение и любовь комсомольцев Германии. Трое остальных парней на этой фотографии — Курт Ваумгертель, Фриц Геблер и Вальтер Шульц.

Вальтер Шульц ныне сотрудник Института марксизма-ленинизма в Берлине. Он помнит товарища Рудольфа по совместной работе в КСМ Германии, вспоминает, что на VII съезде комсомола Германии в Хемнице Хитаров был одной из центральных фигур, способствующих успешному его проведению.

Это делегация комсомола Германии на III Всемирном конгрессе Коммунистического интернационала молодежи, открывшемся в Москве 4 декабря 1922 года.

Рафаэль вновь в Москве, но уже делегатом комсомола Германии! Мало кто из делегатов знал, что черноволосый немецкий товарищ родился в грузинском селе Тионети.

Ему тогда очень повезло. Вместе с Гюптнером он присутствовал на заседании IV конгресса Коминтерна, когда с докладом «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции» выступал Владимир Ильич. «Он (Хитаров. — В. Д.), как и все мы, был счастлив, когда 13 ноября в своем докладе на IV конгрессе Коминтерна Ленин сказал о важности работы коммунистических ячеек на предприятиях, — вспоминает Гюптнер. — Это было самой сильной поддержкой нашей точки зрения, какую только можно было делать».

В Хемнице 31 марта 1923 года открылся VII съезд комсомола Германии.

И прежде всего съезд принял решение послать приветственное послание Владимиру Ильичу Ленину.

«Дорогой товарищ Ленин!

С глубоким беспокойством мы следим за ходом твоей болезни.

Теперь мы работаем и боремся в надежде увидеть тебя скоро здоровым и бодрым во главе борющегося рабочего класса всего мира.

Нам, рабочей молодежи Германии, предстоят тяжелые испытания. Борьба против нагло поднимающего всюду свою голову фашизма и мобилизация пролетарской молодежи против своего порабощения требуют всех наших юных боевых сил.

Но в нашей борьбе мы учимся отвечать ударами на удары врага. Наш дух поддерживается следующей мыслью: «Привлечь рабочую молодежь на свою сторону, под наши знамена мировой революции, передового боевого авангарда рабочего класса Германии и воспитать ее для грядущей последней битвы с капитализмом».

В твердом убеждении, что наши успехи послужат великой цели, которой ты нас научил, мы обещаем удесятерить нашу энергию и нашу волю на пути через борьбу к победе».

Бесспорно, в составлении этого послания принимал участие и Хитаров.

А потом некий товарищ Мартин Клаковицки выступил с докладом «О нашей работе на производстве».

«Эге! Да это же наш Рудольф!» — удовлетворенно отметили делегаты съезда от Рурской и Рейнской организаций.

— Мы выражаем твердую уверенность, — звучал с трибуны спокойный, уверенный голос докладчика, — что наш союз быстро будет расти благодаря работе фабрично-заводских ячеек. В настоящее время путь KGM Германии — это работа на заводе.

Свой доклад Рафаэль иллюстрировал примерами успешной деятельности фабрично-заводских ячеек Рура и Рейна. Поэтому теоретические его положения о необходимости коренной организационной перестройки были просто неопровержимы — факты упрямая вещь! — и оппоненты, которых было уже немного, оказались жестоко битыми.

В новый состав Центрального Комитета наряду с Генрихом Дютцем, Конрадом Бленкле, Робертом Лейббрандтом, Гарри Кюном, Вилли Крессом, Эрихом Виснером и другими был избран и Мартин Клаковицки.

Отныне ему — Рафаэлю Хитарову — предстояло перебраться из Эссена в Берлин, в пятиэтажное здание на Бюловплац — знаменитый Дом Карла Либкнехта, и работать в качестве заведующего организационным отделом (фактически вторым секретарем) ЦК КСМГ.

А хемницкий съезд закончился веселым праздником молодежи.

О нем товарищ Эрнст {Эрих Виснер) рассказывал:

— Рудольф был простым веселым парнем. Ну и превосходным организатором. Мы это учли. Самодеятельный вечер без тамады — ну это за грузинским столом, а по-нашему — без директора-распорядителя — может превратиться в сплошной бедлам, и мы тут же решили избрать на этот высокий пост Рудольфа. Идея принадлежала Гюптнеру: «А ну-ка испытаем нашего нового орг-секретаря. Каков будет он в деле?» — предложил он.

Рудольф не стал ломаться и торжественно объявил наш вечер открытым. И тут же заставил Карла — под этим именем на съезде присутствовал Ефим Цейтлин, — спеть песню о Волге. Карл согласился и пел очень старательно, а мы ему дружно подпевали. Рудольф продолжал командовать, властно требуя от каждого присутствующего выступления со своим номером. И не знала птичка, что шествует по тропинке бедствия… Правильно я это сказал? Ну так вот, когда каждый из нас продемонстрировал свои таланты, Карл сказал Рудольфу: «Теперь твой черед!» — «Я же директор-распорядитель!»— возмущенно возразил Рудольф. «Не выйдет, браток, не отвертишься! Большому кораблю большое плавание… Пляши лезгинку!» — «А где бубен?» — «Обойдешься без бубна. Я тебе на губах сыграю и в ладоши буду хлопать».

И Рудольф вошел в круг, гикнул и выдал такую пляску, что мы все просто глаза вытаращили…

Как и в Эссене, Рафаэль продолжал бороться за организационную перестройку союза, за его массовость и тактику единого фронта. Ездил по всей стране и вел разъяснительную работу среди молодежи.

Первая производственная ячейка комсомола была создана в Дюссельдорфе в первые дни борьбы с оккупантами, а в июне 1923 года таких ячеек в Рурской области было уже 42.

Стали возникать фабрично-заводские ячейки и в других городах страны: в Гамбурге, Хемнице, Штутгарте. Позже в самом Берлине, ибо руководители Берлинской организации дольше других цеплялись за старый, опровергнутый жизнью территориальный принцип.

И за сравнительно короткое время число комсомольцев Германии выросло с 28 до 70 тысяч человек. КСМГ выходил на дорогу создания массовой организации молодежи.

Это было время, когда Коммунистическая партия и комсомол Германии были объявлены вне закона.

Генерал Сект угрожал казнями и каторгой всем тем, кто не порвет с «красными бунтовщиками».

В декабре вышел нелегальный номер «Молодой гвардии».

«Можете ли вы, генерал Сект, — говорилось в передовой статье, — запретить миллионам людей, страдающим от голода, бороться против такого положения, можете ли вы запретить пролетарской молодежи, доведенной до невероятных лишений, оставленной без средств к существованию, без обуви, без одежды, без кроватей, без жилища, объединиться для оборонительной борьбы? Это вам никогда не удастся, потому что восстание против голода можно подавить лишь с ликвидацией его причин, с ликвидацией самого голода. Но вы не можете и не хотите ликвидировать голод, потому что в этом случае пришлось бы покушаться на богатства буржуазии, в руках которой вы являетесь лишь палачом рабочих. Именно поэтому пролетариат под руководством коммунистов должен вести борьбу во имя своей свободы, и он победит».

Но чего стоила эта самоотверженная борьба? Какие потери понесли партия и комсомол Германии за месяцы своей подпольной деятельности?

Вот несколько цифр. В тюрьмы из числа участников октябрьских боев брошены семь тысяч коммунистов и две тысячи комсомольцев. Смертью храбрых пали комсомольцы Баумперт, Гемпель, Кун, Мандель. Член ЦК Вилли Кресс, арестованный французскими оккупационными властями, умер в тюрьме 21 января 1926 года.

Переход на нелегальное положение — дело сложнейшее. В особенности для такой массовой партии, как германская, имевшей 62 депутата в рейхстаге.

И еще, пожалуй, труднее уйти в подполье молодежным организациям. Именно этим и приходится заниматься Хитарову. И не только по должности, как орг-секретарю ЦК, но и потому, что он обладал наибольшим опытом революционной деятельности в условиях глубокого подполья.

Нелегальный аппарат должен быть мобильным и гибким. Надо сразу же предохранить организацию от проникновения в нее провокаторов. Позаботиться о явках, меняющихся паролях, способах связи, найти возможность печатать нелегальные газеты и листовки.

Конечно, не все проходило гладко.

Слабые духом отступили — за месяцы подполья комсомол потерял 70 процентов своего состава. Осталось неполных 23 тысячи, но то были настоящие парни! К тому же именно тогда, когда комсомол объявлен был вне закона, активизировали свою деятельность и реформистский союз социалистической молодежи (более 90 тысяч членов), и германский союз католиков (620 тысяч членов), и буржуазно-националистические организации: «Молодежь великой Германии», «Молодой германский орден», «Союз Бисмарка» и т. п.

Нелегко приходилось и самому Рафаэлю. Рудольф Мартин проходил по «делу», заведенному против ЦК КПГ. Числились за ним и «старые грехи» — антимилитаристская пропаганда. Так что «на всякий случай» его заочно приговорили к нескольким годам каторжных работ.

И полиция буквально сбилась с ног, разыскивая в огромном городе «опаснейшего политического преступника». Но тщетно! Рафаэль всякий раз уходил от слежки, «обрубал хвосты», менял местожительство.

После «легализации» ему пришлось принять участие в развернувшейся широкой дискуссии — нужно было с большевистских позиций разъяснить комсомолу причины октябрьского поражения германского пролетариата.

Рафаэль был убежден, что осень 1923 года была как нельзя более благоприятна для решительных действий Компартии Германии, способной тогда повести пролетариат на «последний и решительный». И только оппортунизм тогдашних лидеров партии Брандлера и Тальгеймера, их растерянность перед лицом назревающих событий, их стремление к единому фронту сверху с левыми социал-демократическими болтунами поставили под смертельный удар и рабочие правительства Саксонии и Тюрингии, и героев красных баррикад Гамбурга.

Что касается комсомола, то молодежь долгое время верила, будто их бывший вожак Генрих Брандлер (он основал пролетарскую молодежную организацию в Берлине и являлся одним из руководителей «Спартака»), став партийным лидером, указывал самый верный революционный путь. И лишь с осени 1923 года путы брандлерианства стали постепенно ослабевать.

Но, как часто бывает в момент серьезных кризисов, критика одной ошибочной позиции приводит к укреплению противоположной и тоже ошибочной.

К руководству компартией пришла группа «ультралевых» во главе с Рут Фишер и Аркадием Масловым, проповедовавшими сектантство и мелкобуржуазный радикализм, а политическим секретарем ЦК комсомола стал их сподвижник и ставленник Якобс. К счастью, ненадолго. Благодаря упорству и настойчивости Хитарова он был отстранен, и политическим секретарем Цекамола стал Конрад Бленке, один из самых блестящих представителей германского комсомола 20-х годов.

Бленке и Хитаров работали дружно и много сделали для того, чтобы полностью излечить комсомол от «правых» и «левых» болезней. Во всяком случае, VIII съезд германского комсомола, проходивший 10–12 мая 1924 года в Лейпциге, принял резолюцию, предложенную Исполкомом КИМа.

На этом съезде Рафаэль вновь был избран членом ЦК и его секретариата, а также и делегатом на IV конгресс Коммунистического интернационала молодежи. А после конгресса опять вернулся в Германию и продолжал работать секретарем ЦК КСМГ.

С приходом к руководству компартии группы ленинцев во главе с Эрнстом Тельманом, Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом и другими работать в комсомоле стало гораздо легче.

Рафаэль, занимавший бескомпромиссную большевистскую позицию во время внутрипартийной дискуссии, подружился с Тельманом. Об этом рассказал впоследствии генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Мильчаков, вспоминая о своей поездке во Францию в качестве руководителя делегации КИМа на съезд французского комсомола:

«…Первые знакомства с немецкими товарищами на немецкой земле. Дом Карла Либкнехта, где размещены ЦК Компартии и ЦК комсомола Германии. Крепкие рукопожатия, добрые пожелания. И наконец, встреча с вождем германского пролетариата Эрнстом Тельманом. Он тогда временно находился в подполье — предстояли президентские выборы. И компартия выставила его кандидатуру на пост президента. Предвыборная борьба проходила в обстановке разгула антикоммунистической кампании и усиления террора против компартии. Опасаясь за жизнь Тельмана, ЦК партии предложил ему временно скрыться в подполье…

Встреча с Тельманом произошла неподалеку от Дома Карла Либкнехта. Стены домов пестрели предвыборными плакатами, в темноте вспыхивали щиты, на которых «публиковались» электросветовые «сводки» хода голосования. Возле щитов с утра до позднего вечера толпились люди, что-то оживленно комментируя, о чем-то споря. Каково же было удивление Хитарова, когда в толпе, ожидавшей очередной сводки, он увидел Тельмана.

Мы подошли к нему. Поздоровались. Хитаров представил меня: «Русский товарищ Александр, едет в Париж».

Тельман улыбнулся и молча сильной рукой рабочего сжал мою руку.

Я пристально вглядывался в обветренное озабоченное лицо Эрнста Тельмана. Крупные черты лица. На голове — фуражка с твердым околышем и козырьком, хорошо знакомая нам по фотографиям. Широкие плечи. Крепкая, коренастая фигура.

Хитаров спросил:

— Почему ты на улице?

Тельман насупился.

— Не могу я уподобиться этим трусливым адвокатам. — Тельман имел в виду оппортунистов Рут Фишер и Маслова… — И вчера и позавчера я говорил с делегатами от рабочих. Они собираются в пивных залах. Друзья проводят меня к ним. И сейчас я пойду на встречу беспартийных рабочих с коммунистами. И снова буду выступать. А как же иначе?

Хитаров стал убеждать Тельмана:

— Береги себя, дорогой…

— Хорошо, я буду осторожен, юноша.

И затем, повернувшись в мою сторону, усмехнулся:

— У русских, кажется, есть такая поговорка: «Не так страшен черт, как его малюют!»

Хитаров перевел мне слова Тельмана. Я попросил его передать Тельману, что русские комсомольцы желают ему успеха.

Тельман крепко обнял нас и по-русски сказал:

— Привет Москве!»

Дружба Рафаэля с Эрнстом Тельманом продолжалась и тогда, когда Хитаров окончательно перебрался в Москву и стал секретарем Исполкома КИМа. Во всяком случае, в дни VI конгресса Коминтерна и V конгресса КИМа их не раз видели вместе…

Гигант с широченными плечами и круглой выбритой головой и стройный молодой человек с шапкой волнистых черных волос. И оба в форме красных фронтовиков — в пепельно-серых костюмах, перетянутых желтыми ремнями.

Кстати, Рафаэль был одним из самых убежденных и энергичных помощников Тельмана по созданию «Рот фронта» — Союза красных фронтовиков — и его молодежного резерва «Ротен юнгштурм».

Почти пять лет своей жизни отдал Рафаэль Хитаров борьбе за победу пролетарской революции в Германии.

В апреле 1925 года он знал, что доживает в Германии последние дни, так как уже было принято решение о вызове его в Москву для работы в Исполкоме КИМа.

Тем не менее он с присущей ему тщательностью и увлеченностью готовился к докладу о положении и задачах германского комсомола, который должен был сделать 23–24 мая на Всегерманской конференции КСМГ в Магдебурге.

Заключительное заседание конференции превратилось совершенно неожиданно для Раффи в торжественные проводы геноссе Рудольфа в Советский Союз.

Председательствующий, прежде чем закрыть конференцию, взял слово:

«Нас покидает товарищ, — взволнованно начал он, — почти пять лет назад посланный к нам для работы Российским союзом (молодежи) и все это время принимавший участие в нашей работе. Я думаю, что выражу ваше общее пожелание, благодаря его за работу. Он начал работать в низах организации, работал в рудниках, и рурские товарищи еще, вероятно, хорошо помнят его. Он быстро завоевал доверие товарищей и на хемницком съезде (Коммунистического союза молодежи Германии) был избран в Центральный Комитет. Долгое время он руководил оргсекретариатом ЦК, особенно в трудное для нас время нелегального положения, а в последнее время он направлял профсоюзно-экономическую работу союза. Во время дискуссии о партийной тактике у нас были острые разногласия с товарищем Рудольфом. И то, что мы, серьезно выступавшие против него, можем сказать, что он — деловой работник — и каждый работавший с ним подтвердит это, — является лучшим доказательством того, что он действительно верно и ревностно, не ради личных и иных выгод выполнял свою работу. Мне кажется, что доверие, завоеванное товарищем Рудольфом, является показателем того, как мы должны работать. Оно означает еще большее. Оно говорит о том значении, какое имеет совместная борьба русского и немецкого союзов. Я думаю, что мы остро почувствуем отсутствие товарища, в течение пяти лет проработавшего с нами в труднейших условиях и теперь возвращающегося в Российский союз. ЦК предлагает избрать товарища Рудольфа почетным членом союза. (Громкие, продолжительные аплодисменты.) Мы никому еще не оказывали такой чести, и это высший почет, который союз может оказать. Мы все будем рады, если товарищ Рудольф вновь вернется к нам. Мы желаем КИМу, чтобы товарищ Рудольф и в тех странах, куда его пошлет Интернационал, работал с таким же успехом, как он работал у нас. Еще раз благодарим его за все то, что он дал нам, что он дал нашему комсомолу. (Громкие аплодисменты.)».

Вот этого товарищ Рудольф совершенно не ожидал. Он знал, конечно, что на VI съезде РЛКСМ, отпуская на учебу вожака своего Петра Смородина и одного из руководителей ИК КИМа, Оскара Тарханова, делегаты единодушно избрали их почетными комсомольцами. Но ему казалось, что он-то, работая по поручению Исполкома КИМа в Германии, выполнял честно, как подобает каждому большевику, то, что должен был делать. Только и всего!

Сидя в президиуме, он вглядывался в лица девушек и парней, заполнивших места в зале. Почти каждого он знал лично, как товарища по борьбе.

И он встал:

— Большую честь, оказанную мне, я принимаю не на свой счет, — голос Хитарова предательски дрогнул. — Все то, что я делал, идет в счет того союза, который дал мне политическое воспитание… В течение нескольких лет мы работали в мире. Мы много сделали. Германский союз приобрел богатый опыт. Не на основе одного факта, а учитывая весь процесс развития (коммунистического движения) Германии, можно твердо сказать, что немецкие товарищи понимают теперь значение большевизма. Слово «большевизм» перестало быть пустым звуком для германской партии. Работать по-большевистски — вот нынешняя цель каждого немецкого коммуниста, стремление всей партии и союза молодежи. Это самое ценное из того, что я смогу передать Российскому комсомолу.

Я расскажу русским товарищам, как вы прекрасно работаете, как вы хорошо поняли, что большевизм — не только русская, а интернациональная школа ленинизма. Я скажу им, что немецкие товарищи с гордостью заявляют ныне: мы хотим стать твердокаменными большевиками и, только будучи ими, победим. (Бурные, несмолкающие аплодисменты.)

В этой короткой речи весь Хитаров. Ни слова о себе, если исключить критику собственных ошибок, высокая оценка деятельности своих немецких товарищей и четко сформулированная «сверхзадача» — дальнейшая большевизация КСМГ. Предельная скромность и страстная революционная требовательность к себе самому и к своим соратникам по борьбе.

Тут полезно напомнить, что именно в 1925 году ЦК РЛКСМ организовал ряд поездок зарубежных молодежных делегаций по Советскому Союзу. Молодые рабочие из разных стран получили возможность увидеть жизнь Страны Советов, убедиться в преимуществах социализма перед капитализмом, завязать прочные дружеские интернациональные связи с советскими комсомольцами. Они разнесли по всему миру правду о «страшной большевистской России», в которой каждый честный пролетарий чувствовал себя как в родном доме.

В то же время их свидетельства разрушили ложь и клевету, распространяемую буржуазными идеологами и их социал-реформистскими подпевалами, отрицавшими успехи строительства социализма в СССР.

В мае 1925 года Хитаров был избран заместителем председателя делегации РЛКСМ в КИМе и назначен заведующим организационным отделом Исполкома.

Подытоживая деятельность комсомола Германии за эти годы, Исполком Коминтерна молодежи отметил: «В Германии наш комсомол первым, еще до опубликования «Открытого письма» Коминтерна, осудил курс Рут Фишер. После «Открытого письма» комсомол со всей энергией защищал линию Коминтерна и партийного большинства. Наш германский комсомол принимал горячее участие в ликвидации ультралевого кризиса в Германии. Комсомол также всегда боролся против правых внутри Коммунистической партии Германии. Германский комсомол принимал горячее участие в практической партийной работе и энергично поддерживал партию в избирательной кампании».

Это оценка практической деятельности Хитарова.

«Бессмертны и неоценимы его заслуги в развитии коммунистического молодежного движения в Германии, в превращении его в массовую организацию большевистской закалки, — писал один из ветеранов СЕПГ, Эрих Ауэр. — Всей своей работой Хитаров навеки воздвиг себе памятник в истории немецкого рабочего молодежного движения».

А Рихард Гюптнер и его жена назвали своего сына в честь их друга Хитарова — Рудольфом, и Рудольф Гюптнер в день гитлеровского нападения на Советский Союз пошел добровольцем на фронт и погиб смертью храбрых, защищая родину Рудольфа-старшего — Раффи Хитарова, которого уже не было в живых.

Часы на башне английской таможни — шанхайский Биг-Бен — отзвонили пять раз. Времени еще оставалось предостаточно, и он неторопливо пошел по Банду в сторону памятника сэру Роберту Харту.

Желтая лента реки медленно темнела. Вечер принялся за свое рукоделие, вышивая по водной глади многоцветный огненный узор.

На узкой и длинной Фучао-род, куда он свернул с Банда, зажглись десятки наддверных фонариков, которым был придан облик фантасмагорических животных: львов, хмурых длинноусых тигров… Больше всего было драконов.

Он посматривал на этих бумажных драконов, во множестве нависающих над головами прохожих, и мысленно усмехался. «Отправиться тебе сейчас в Шанхай — это все равно что сунуть голову в пасть разъяренного дракона», — сказал ему Чжан Тан-лэй. Он очень уважал Чжана и всегда считался с его точкой зрения. Но относительно поездки в Шанхай их мнения резко разошлись. Чжан полагал, что ни в коем случае нельзя рисковать жизнью представителя, а Хитаров считал, что в жизни каждого наступает такой момент, когда надо переступить через «нельзя», пренебречь риском, не думать об угрожающих тебе опасностях, словом, сунуть голову в пасть дракона, постаравшись, конечно, не допустить, чтобы зубастые челюсти сомкнулись. Впрочем, так ли уж много было у него спокойных дней за почти восемь месяцев пребывания в Китае? Пожалуй, только в Ухани до трагического дня 26 июля, когда Ван Цзин-вэй и его сторонники из левого крыла гоминдана перешли в лагерь контрреволюции. Но и в те первые месяцы своей работы в Китае он не отсиживался в Ухани. Ездил в Кантон, Нанкин, Гонконг, в тот же Шанхай, и всё в условиях строжайшей конспирации. Тайные и явные агенты Чан Кай-ши вылавливали коммунистов, комсомольцев, профсоюзных работников и жесточайшим образом расправлялись с ними. Дабы не «проливать кровь», активистов партии и комсомола живыми зарывали в землю. Одним из первых погиб секретарь Шанхайского комитета комсомола Хуан Лянь-чунь — прекрасный юноша со светлой головой и бесстрашным сердцем.

«И все же Хуан успел ввести меня в курс дел шанхайской организации и помог изучить этот гигантский город», — подумал идущий по Фучао-род европеец, изображающий из себя бульвардье, у которого много свободного времени и никаких дел, кроме как пялить глаза на витрины лавчонок с немудрящими безделушками да на выпорхнувших на свет «ночных бабочек» с замысловатыми и точно лакированными прическами.

Он был в светло-сером легком костюме и широкополой фетровой шляпе. Плаща не взял — вечер, несмотря на ноябрь, стоял жаркий, — но помахивал непременным зонтиком, туго свернутым, с удобной ручкой из гнутого испанского камыша. А очки в золотой оправе с зеленоватыми стеклами — завершающий штрих в обличье молодого и, по-видимому, преуспевающего немецкого служащего, направленного в Шанхай, чтобы принюхаться к запахам южнокитайского рынка. Что-что, а послевоенную Германию он знал как собственную ладонь, по-немецки говорил безукоризненно, владея и «хохдой-чем», и баварским диалектом, что особенно важно, ибо по паспорту он как раз и являлся баварцем.

Остановился он в Вейда-отеле на авеню Жоффр. Дороговато, конечно, но все же в возможностях посланца концерна «И. Г. Фарбениндустри». Просторные номера с ванной и душем, бары, бассейны, множество уютных уголков для отдыха и деловой беседы. И цены в ресторане — только ахаешь. Ну он-то к ресторану и близко не подходит. В кафе можно быстро поесть, а главное, без больших затрат.

Он умышленно не позволял себе думать о самом главном… О четвертом повороте направо. И шел очень медленно, останавливаясь и подолгу задерживаясь перед витринами.

Пройден третий поворот, и разменяны еще четыре минуты. Остается чуть больше трех. Ага! Первые капли дождя. Значит, можно раскрыть зонтик и использовать эту несложную процедуру для того, чтобы еще — в который уж раз — осмотреться по сторонам. Хвоста нет. Звонкие щелчки капель по натянутому шелку. Дождь — это, пожалуй, хорошо. Да нет же, никаких признаков слежки! Так откуда же это беспокойство? За тем двухэтажным домом, на углу ждет рикша. На оглобельках по две поперечные синие полоски. Сесть и громко крикнуть: «Пристань Дикейкей!» Только и всего. Сесть и сказать: «Дикейкей…»

Еще пять шагов… Итак, значит, Дикейкей…

И он делает шаг, еще один и еще…

На VII расширенном пленуме Исполкома Коммунистического Интернационала, заседавшем в Москве с 22 ноября по 16 декабря 1926 года, обсуждались важнейшие вопросы мирового рабочего движения. В их числе были доклады Тан Пин-сяна — «Пути развития китайской революции» — и Д. З. Мануильского — «Тихоокеанские противоречия и Китай».

В основном докладе, письменный текст которого был роздан участникам пленума, констатировалось, что за последние шесть-семь лет наметился несомненный прогресс в революционном развитии китайского пролетариата. И именно Шанхай, многомиллионный город, крупнейший транспортный и торгово-индустриальный центр страны, стал в майские дни 1925 года ареной ожесточеннейших классовых сражений, в результате которых удалось вырвать из рук буржуазии руководство национально-революционным движением.

Одна из центральных магистралей Шанхая носит название Бабблинг-Велл-род, что можно перевести как — «улица бурлящего колодца». Название это было бы справедливо перенести на весь город-гигант с его районами Чапеем, Путуном, Наньтао, как бы стискивающими в своих жестких объятиях фешенебельный центр — улицы международного сеттльмента и французской концессии — с его портом и многочисленными пристанями по берегам Хуанпу, судоремонтными мастерскими, текстильными и табачными фабриками и знаменитым Фуданьским университетом.

Так вот, 30 мая 1925 года в Шанхае английской полицией была расстреляна патриотическая демонстрация рабочих и учащихся. В первый день на улицах Шанхая пало 46 патриотов, в последующие дни было убито еще 65 человек и ранено более 250. И ответом на эту кровавую расправу стала мощная политическая забастовка, в которой приняло участие более 200 тысяч шанхайских рабочих. К ним присоединились студенты Фуданьского университета и некоторая часть мелкой и средней буржуазии. И на этот раз шанхайские события вызвали участие и горячую поддержку во многих городах Китая, оформившиеся в движение «Тридцатого мая».

В своей резолюции по китайскому вопросу VII расширенный пленум ИК КИ записал: «На втором этапе характер движения меняется, и его социальная база передвигается в сторону другой классовой группировки. Развиваются новые, более революционные формы борьбы. На арене Китая в качестве первоклассного политического фактора появляется рабочий класс».

К VII пленуму ИК КИ во всей стране с населением более чем в полмиллиарда в КПК насчитывалось едва ли тринадцать тысяч членов. Следовательно, не могло быть и речи о том, чтобы только силами компартии и примыкающих к ней групп членов профсоюза и молодежных организаций попытаться вывести страну на путь некапиталистического развития. Основной движущей силой оставался гоминдан — национальная партия, усилиями одного из ее основателей, доктора Сунь Ят-сена, выработавшая новые формы освободительной антиимпериалистической борьбы.

Оказавшись дальнозорким и честным политиком, Сунь Ят-сен понял в конце концов, что единственным выходом из тупика, в котором уже много лет находился гоминдан, может быть сотрудничество с молодой Коммунистической партией Китая, завоевывавшей все более прочные позиции среди рабочего класса. В результате в июне 1923 года на III съезде КПК было принято решение о создании единого национального фронта, и коммунисты в индивидуальном порядке вступали в гоминдан, сохраняя организационную и идейно-политическую самостоятельность своей партии.

Казалось, что после I конгресса гоминдана, состоявшегося в январе 1924 года в Гуанчжоу (Кантоне), на котором был принят манифест, излагающий программу борьбы против империализма и феодализма, гоминдан стал партией блока рабочих, крестьян, мелкой городской и национальной буржуазии.

Казалось, что семена, посеянные доктором Сунь Ятсеном, — нерушимая дружба с Советской Россией, союз с КПК и поддержка крестьян и рабочих — дадут щедрые всходы.

Казалось, что военные успехи НРА — Национально-революционной армии, созданной гуанчжоуским правительством и уже разгромившей во время своих прошлых походов сильную реакционную клику Чэнь Цзюнь-мина, обеспечат постепенное, но неизбежное освобождение восточных и северных провинций страны от засевших там, враждующих между собой генералов-властолюбцев.

Казалось, что даже безвременная кончина Сунь Ятсена, выразившего в своем предсмертном обращении к ЦИК СССР убежденность, что настанет день, когда свободный и независимый Китай пойдет рука об руку с Советским Союзом к светлому будущему человечества, уже не повлияет на политические позиции гоминдана, во всяком случае его левого большинства.

Михаил Маркович Бородин — старый большевик ленинской выучки — возглавлял группу политических советников при ЦИК гоминдана, находившихся в Гуанчжоу по приглашению Сунь Ят-сена, а Василий Константинович Блюхер был главным военным советником и разрабатывал стратегию восточных походов НРА.

Шли, казалось бы, плечом к плечу, рука об руку… Но в гоминдане не было единства.

Его крайне правая группа, представляющая интересы компрадоров и наиболее крупных помещиков, захватившая власть в провинции Гуандун, не только тайно, но и явно заигрывала с международным империализмом и не гнушалась контактов с милитаристами внутри страны.

Эту группу решительно поддерживает правое крыло гоминдана, опирающееся на крупную буржуазию, зажиточное крестьянство и эмигрировавших богатых купцов, «революционные» настроения которых вызваны лишь неудачами в конкурентной борьбе с иностранными импортерами.

Что касается центра, чьими лидерами являются Дай Цзи-тао и Чан Кай-ши, то, несмотря на небольшое число приверженцев внутри гоминдана, он — реальная и потенциально опасная сила, ибо опирается на вооруженные силы, а Чан Кай-ши является начальником военно-политической школы Хуанпу — горнила по подготовке кадров Национально-революционной армии. Пока что компартии удается осуществлять деловой контакт с центром, но уже мартовские события этого года — прямая попытка лидеров центра захватить власть в свои руки — требуют от руководства компартии неусыпной бдительности. Дай Цзи-тао и Чан Кай-ши представляют собой некий симбиоз: первый — идеолог, великолепно владеющий искусством демагогии; второй — отлично отработанное орудие, с помощью которого и проводится в жизнь идеология «народной», но не социальной революции, пропагандируемая Дай Цзи-тао. И обоих съедает просто чудовищное властолюбие.

Левое крыло — самое многочисленное в гоминдане. Оно представляет интересы среднего и мелкого купечества, большой части крестьянства, ремесленников, интеллигенции. Почти ⁹/10 местных организаций партии находится под руководством этого крыла, поддерживающего наиболее тесный контакт с коммунистами. Признанный лидер левого крыла — Ван Цзин-вэй, человек нерешительный, склонный без видимых причин менять свои позиции. Левая часть гоминдана столь же неоднородна по своему социальному составу и по политическим воззрениям, как и весь гоминдан. Коммунисты, вошедшие в него, делают все возможное, чтобы городские рабочие, малоземельные крестьяне и батраки стали основной опорой левого крыла гоминдана.

Итак, в наличии не стиснутый кулак, а всего лишь рука с пальцами, растопыренными в разные стороны. Естественно, что важнейшей задачей Китайской компартии была и остается необходимость сблизить, сомкнуть хотя бы часть пальцев этой гигантской, но пока еще довольно беспомощной руки.

Но для этого нужно было послать опытных партийных работников в важнейшие города страны: Шанхай, Пекин, Ханькоу, Гуанчжоу (Кантон), Нанкин и другие.

Расстановка политических сил в Китае к концу 1926 года общеизвестна и, пожалуй, не потребовала бы столь подробного описания, ежели бы не одно частное событие, происшедшее уже после пленума, утром одного из рабочих дней Исполкома КИМа.

Лазарь Шацкин, возглавлявший делегацию ВЛКСМ, заглянул в комнату, где работал Хитаров, и поманил его к себе.

— Посоветоваться треба, — сказал он Хитарову, подхватывая его под руку.

Они прошли через весь длинный темноватый коридор и втиснулись в крошечный кабинет Шацкина.

— Располагайся.

Шацкин молчал и как-то уж слишком внимательно разглядывал Рафаэля. Наконец спросил:

— Ну что ты думаешь о Китае, Рафик?

— Если ты, дорогой, собирался ошеломить меня таким вопросом… я еще неважно знаю английский.

— Ага, — хмыкнул Шацкин. — Язык дело поправимое. Ты человек способный, а времени предостаточно.

— Неделя? Две?..

— Да нет же, Рафик! Не на пожар, хотя, конечно, Китай в пламени. Полагаю, месяца два у тебя в запасе. Никак не меньше.

Хитаров соскользнул с края стола, подвинул стул, сел и, поставив локти на стол, вцепился пальцами в свои густые блестящие волосы.

— Я же Китаем не занимался.

— Но у тебя опыт работы в нелегальных условиях.

— Только европейский! А кроме того, партия в Китае легальна. Там немало хороших парней.

— Вот-вот, — чуть прищурил свои карие глаза Шацкин. — Поедешь, встретишься там с Оскаром, привет ему кимовский передашь, глядишь, и он тебе кое-что подскажет. А что касается мастерства конспирации, то кто знает, не пригодится ли оно тебе коли не сегодня, так завтра. Не такие уж мы с тобой повара, чтобы на глазок определить, что варится в этом огромном котле.

— Надолго ехать? — спросил Хитаров.

— Нет, самое большее на год.

— Ну удружил!

— А что, за немцев своих беспокоишься — осиротеют, мол? Уж как-нибудь присмотрим.

Рафаэль засмеялся, блеснув белыми ровными зубами.

— Решение уже принято? — спросил он, сразу посерьезнев.

— Нет. Решить должен ты сам.

— Лазарь, дорогой, помнишь ли ты хоть один случай, когда кто-нибудь из нас отказывался выполнить поручение Коминтерна?

— Нет.

— То-то и оно! Значит, я начинаю подготовку.

— Действуй, Рафик, действуй!

Назавтра Хитаров уже не пришел в ИК КИМа. Намеченный им план подготовки к поездке в Китай требовал по крайней мере четырнадцати часов в день усидчивого многообразного труда.

Он затребовал из публичной библиотеки труды, посвященные Китаю, на русском, немецком и английском языках. Увесистые тома в толстых картонных, под разноцветный мрамор переплетах, с кожаными корешками и поблекшим золотом тисненых букв. Старые книги. Траченные временем, словно прошли они через тысячи нетерпеливых рук.

И все это как добавка к совершенствованию английского языка и, естественно, изучению важнейших документов Коминтерна и КИМа по китайскому вопросу. Четырнадцать часов в сутки оказалось явно недостаточно. Хитаров сократил сон до шести часов, но сохранил ежевечернюю, обязательную в любую погоду, полуторачасовую прогулку по Тверской и Садовому кольцу, чтобы «проветрить мозги».

Однажды Коля Фокин, заглянув в комнату Хитарова, застал его за чтением английского перевода книги «Дао дэ цзин», в которой изложены идеи Лао-цзы, основоположника даосизма.

— Ого! — воскликнул он. — Берешь на вооружение старика Лао. А пригодится ли тебе сия премудрость, Рафик?

— Человек должен следовать «дао», то есть отказаться от мудрствования. Какую же премудрость имеешь ты в виду, о Николай, застав меня за изучением основ даосизма?

— Ловко! Но только я опасаюсь, не слишком ли глубоко вскапываешь?

— Я же бохумский рудокоп, Коля, — рассмеялся Хитаров. — Привык глубоко копать. В шахте. Худо другое — китайского языка не знаю, а выучить его за такие сроки выше сил человеческих.

— Неужели пробовал?

Хитаров вытащил из-под стопки тяжелых книжищ общую тетрадь в клеенчатом переплете. Раскрыл, перелистал. Ее страницы были испещрены старательно выведенными иероглифами и переводами их на русский и английский.

— Вот это зазубрил, — хлопнув ладонью по тетради, сказал Хитаров. — Самое необходимое. Но выговор у меня ужасающий.

Фокин с нескрываемым уважением посмотрел на своего друга.

— С таким запасом прочности ты и в кипящем котле не пропадешь.

А котел бурлил все сильнее, и казалось, что вот-вот события подтвердят оценку перспектив китайской революции, сделанную VII пленумом ИК КИ, и государство, созданное в результате победы революции, «будет представлять собой демократическую диктатуру пролетариата, крестьянства и других эксплуатируемых классов».

Национально-революционная армия одерживала все новые и новые победы на севере над войсками милитаристов. Ухань была объявлена столицей революционного Китая. 21 марта 1927 года началось вооруженное восстание шанхайского пролетариата, и уже на другой день восстания — 22 марта — в город вступили революционные войска. Через два дня был взят и Нанкин.

Правда, главнокомандующим революционных армий оставался Чан Кай-ши, честолюбец и авантюрист, однажды уже попытавшийся повернуть события вспять и совершить в Гуанчжоу контрреволюционный переворот. Но думалось, что революционные волны, накатывающиеся одна за другой, достигли уже такой мощи, что роль волнореза станет Чан Кай-ши не по силам.

Во всяком случае, после обстоятельной беседы с секретарем ИК КИ Осипом Пятницким, великим знатоком конспирации, Хитаров, отправляясь в долгий путь, был почти убежден, что, оказавшись в Ухани — новой столице революционного Китая, ему не понадобится скрываться на нелегальных квартирах или жить согласно тщательно разработанной легенде о некоем молодом энергичном баварце, представляющем могучий концерн «И. Г. Фарбениндустри». Зачем это, когда в Уханьское правительство вошли коммунисты, а центральные комитеты КПК и комсомола разместились на одной из главных улиц города! Он пойдет и скажет: «Во хэнь цэю мэйю кань цзянь нимэнь! — Давненько я вас не видел!»

А Чжан хлопнет себя по коленке и крикнет: «Ребята, это же Рафик! Мы ждали товарища из КИМа, но никак не думали, что этим товарищем окажешься именно ты, Рафаэль». Ну и пошла писать губерния!

Увы, в китайском котле неожиданно образовалась течь.

Еще в дороге до Хитарова дошла зловещая весть: Чан Кай-ши совершил контрреволюционный переворот в Шанхае и Нанкине и образовал в Нанкине правогоминдановское правительство, которое сам и возглавил. Таким образом, случилось именно то, что Исполком Коминтерна в своем анализе положения в Китае учитывал как худший из возможных вариантов: с развитием и углублением революции крупная буржуазия, придя к выводу, что антиимпериалистическая борьба угрожает и ее интересам, отошла от революции и попыталась сокрушить ее. И сделала это с помощью наиболее умного и жестокого своего ставленника — Чан Кай-ши, сумевшего исподволь, осторожно и постепенно прибрать к рукам почти все командование национально-революционными войсками.

Оказавшись в Ухани — одном из крупнейших городов Китая, с населением около двух миллионов человек, — Хитаров был просто-напросто озадачен непонятным оптимизмом, царившим в руководящих кругах компартии и комсомола. Будто ничего и не произошло! Будто и не потеряла революция в течение нескольких дней Шанхая и Нанкина! Будто не льется кровь шанхайских коммунистов и комсомольцев, на которых подручные Чан Кай-ши устраивают массовые облавы и которых предают изощренным пыткам и казням!

А в Ухани тишь, гладь и божья благодать. Большинство руководителей партии и комсомола уповают на генерала Ван Цзин-вэя, возглавившего левогоминдановское правительство, и играют с ним в поддавки. Все дело, конечно, в фигуре Чэнь Ду~сю — Генерального секретаря ЦК КПК.

Профессору Чэню уже под пятьдесят. Широко образованный человек, учившийся в Японии и во Франции, он принадлежит к старой гвардии. Активно участвовал в революции 1911–1913 годов, а в 1915 году основал журнал «Синь циннянь» («Новая молодежь»), который с 1921 года стал центральным органом партии. Был профессором Пекинского университета и, как рассказывают, пользовался громадным влиянием на студенческую молодежь. Его авторитет непререкаем. Он не говорит, а вещает. Ему внимают как пророку, а чтут как божество, принявшее облик человека.

Конечно, Хитарову и раньше были хорошо известны правооппортунистические ошибки Чэнь Ду-сю и его неоднократные попытки оказывать сопротивление линии Коминтерна, но то, что собственными глазами увидел в Ухани, показалось ему просто чудовищным.

И пока Ван Цзин-вэй и его приспешники били себя кулаками в грудь, обещали «расправиться» с отступником Чан Кай-ши, растоптавшим заветы доктора Сунь Ят-сена, Центральный Комитет КПК без боя сдавал одну позицию за другой. Так, например, руководство партии согласилось подчинить гоминдану все профсоюзы, все крестьянские союзы и другие массовые революционные организации, находившиеся под влиянием коммунистов. Оно отказалось от каких бы то ни было самостоятельных акций, приняло решение о добровольном саморазоружении рабочих пикетов Ханькоу — города, представлявшего собой одну из частей Ухани, — по существу, разогнало боевую пионерскую организацию в Ухани, не препятствовало разгрому всех крестьянских союзов на территории национального правительства, причем в оправдание жестокого преследования отрядов «красных пик» была разработана особая «теория», будто аграрная революция в Китае возможна и без захвата помещичьих земель.

— Что тут у вас происходит? — возмущенно спрашивал Рафаэль молодых людей, работающих в аппарате Центрального Комитета комсомола.

— Мы выполняем указания товарища Чэнь Ду-сю, — с придыханием ответствовали молодые люди. Впрочем, они тут же любезно соглашались с аргументацией представителя ИК КИМа, кивали головами, улыбались, но делали все наоборот.

Но ведь не эти молодые люди, как молитву повторявшие высказывания Чэнь Ду-сю, представляли боевой, поистине героический комсомол Китая!

Разобравшись в обстановке, Хитаров пришел к выводу, что Центральный Комитет комсомола, находящийся в Ухани, ограничивает свою деятельность лишь несколькими ближайшими провинциями. Работники Центрального Комитета плохо знают о положении на местах. Связи с Шанхаем, Кантоном, Гонконгом и севером страны оборваны. Информация с мест отсутствует. Цифры учета берутся с потолка. Уханьская организация комсомола почти не использует возможностей легальной работы и, по существу, занимается кружковщиной. А теперь 15 мая, вслед за V съездом Китайской компартии, должен открыться и IV съезд комсомола, и он, Хитаров, будет выступать на съезде с докладом о деятельности Исполкома КИМа. Но имеет ли смысл говорить о проблемах международного юношеского движения в отрыве от конкретной деятельности китайского комсомола? А что может сказать он сейчас, ознакомившись только с работой Центрального Комитета и Уханьской организации? Разве что констатировать, что оппортунизм проник и в комсомол? Но будет ли это характерным для низовых организаций, для всего комсомола Китая? На такой вопрос Хитаров мог ответить лишь после непосредственного ознакомления с жизнью, деятельностью и настроениями комсомольских организаций, работающих легально, полулегально и в условиях глубочайшего подполья. Поэтому он сразу же потребовал от Центрального Комитета устроить ему поездки в провинции, занятые милитаристами, в Гонконг, в Шанхай, Кантон и Нанкин.

Вежливые, улыбающиеся молодые люди делали все от них зависящее, чтобы затруднить поездки представителя Коминтерна молодежи на места.

— У нас нет проверенных каналов связи, — говорили они. — А это означает, что мы не можем уберечь от опасностей твою драгоценную жизнь. Ведь там, куда ты хочешь ехать, господствует свирепый террор контрреволюции и каждый коммунист и комсомолец, по существу, смертник.

— А как вы представляете себе руководство революционной борьбой молодежи без риска для своих столь драгоценных жизней? — в упор спрашивал их Рафаэль.

Молодые люди улыбались и на память цитировали успокоительные высказывания Чэнь Ду-сю.

Но помогал опыт подпольной работы в Грузии и Германии, и Хитаров совершил все намеченные поездки. Они никак не походили на туристские прогулки. И хотя его немецкие документы были довольно надежны, он всякий раз подставлял под удар свою свободу, а возможно и жизнь. Легче, пожалуй, было ему в таких гигантских городах, как Шанхай и Гонконг. Там он как бы растворялся в разноязыкой толпе европейцев: коммерсантов, чиновников и авантюристов, приехавших в Китай ловить золотую рыбку в мутной неспокойной воде. А вот в северных провинциях он оказывался на виду и дважды только чудом избежал ареста. Но то, что он увидел и узнал, наполнило его чувством гордости и восхищения. Нет, лицо китайского комсомола определяли не те приторные молодые люди, с которыми он столкнулся в Ухани. Он встречался с молодыми рабочими Шанхая и Гонконга, принимавшими активное участие во всеобщих забастовках и в бойкоте иностранных товаров. На севере он беседовал с комсомольцами, еще недавно отважно сражавшимися против войск Чжан Цзо-лина, У Пэй-фу и других генералов-милитаристов.

Это были прекрасные парни и девушки, отважные, прямые, говорившие то, что они думают, и всегда готовые к действию.

Теперь Хитаров чувствовал себя хорошо вооруженным. Он готовился к докладу, широко используя собранные материалы.

В работе IV съезда комсомола, открывшегося в Ухани и проходившего в нелегальных условиях — как видно, Чэнь Ду-сю дал такую команду во избежание недовольства со стороны лидеров гоминдана, — приняло участие 37 делегатов. Присутствие Хитарова способствовало тому, что все вопросы (политическое положение в Китае и задачи комсомола; работа среди крестьянской и рабочей молодежи, работа среди солдат национальных войск и солдат контрреволюционных генералов «гоу-юй», что буквально значит «собаки-рыбы») обсуждались в духе решений, принятых на декабрьском (1926 г.) пленуме Исполкома Коминтерна молодежи.

Кое-кто из делегатов совсем недавно встречался о этим молодым иностранцем в самой гуще борьбы, на нелегальных комсомольских явках и потому с особым вниманием и доверием вслушивался в перевод его речи.

Докладчик знал положение на местах. Докладчик рисовал не приблизительную, а точную картину…

Съезд дал правильную оценку политического положения в Китае, осудив ошибки, допущенные оппортунистическим руководством компартии. И в этом была немалая заслуга Хитарова, сумевшего подробно ознакомить делегатов съезда с решениями Исполкома Коминтерна о китайской революции, которые «патриарх» Чэнь Ду-сю старательно прятал под сукно.

После жаркой и длительной дискуссии определилась основная задача комсомола: «…всемерное укрепление руководства пролетариата широкими крестьянскими массами и городской мелкой буржуазией, тесное сближение с пролетариатом всего мира, в первую очередь с пролетариатом СССР, систематическое углубление китайской революции для обеспечения некапиталистического развития Китая через демократическую диктатуру пролетариата в союзе с крестьянством».

К сожалению, эти правильные и совершенно конкретные решения, по существу, так и не дошли до местных организаций.

Все туже сжималось вокруг Ухани чанкайшистское кольцо. Большинство делегатов съезда так и не смогли вернуться туда, откуда они прибыли. Рвались последние ниточки связи… А тут еще и упорное противодействие партийного руководства любой боевой инициативе комсомола.

Резолюция съезда, естественно, пришлась не по вкусу Чэнь Ду-сю, упорно придерживавшемуся тактики «не дразнить гусей».

И когда по предложению Хитарова Центральный Комитет комсомола принял особое решение в защиту директив Коминтерна и резолюция эта попала в руки Чэнь Ду-сю, он пришел в страшную ярость. «Как это комсомол принимает политические резолюции и смеет что-то говорить партии!» — закричал он и, разорвав резолюцию, швырнул обрывки бумаги на пол.

Узнав об этом, Рафаэль понял, что больше нельзя откладывать разговор с Чэнь Ду-сю, и попросил, чтобы он назначил день и час встречи. По правде сказать, он почти не рассчитывал на то, что сможет в чем-то переубедить «живого бога» и добиться от него снятия опеки над комсомолом, тормозящей переход к новым формам работы. Он уже порядочно узнал за три месяца, которые пробыл в Китае, и не только интуитивно чувствовал, но и, сопоставляя непреложные факты, понимал, что развитие китайской революции вступило в новую, неблагоприятную фазу, что после прямой измены Чан Кай-ши чрезвычайно осложнилось положение Ухани и что позиция левых лидеров гоминдана Ван Цзин-вэя, Чэн Гу, Чу Пе-де и других не только шаткая, но, что особенно тревожно, совсем неясная.

Рафаэль очень сблизился с Чжан Тай-лэем, одним из руководителей комсомола, бесстрашным и удивительно прямым человеком, одним из немногих, осмелившихся возражать «патриарху». Чжан подтвердил характеристику, которую дали моложавому красавцу генералу Ван Цзин-вэю наши советники: позер, демагог и властолюбец. Так почему же Чэнь Ду-сю, старый коммунист с огромным революционным опытом, столь безоговорочно верит в этого генерала? Хитаров считал себя обязанным поговорить с Чэнь Ду-сю и прямо предупредить его, что если и впредь руководство партии будет обходить директиву Исполкома Коминтерна, комсомол пойдет иным путем.

Он уже был однажды в этой большой светлой комнате, обставленной с суровой простотой: письменный стол, покрытый ярко-красным сукном, несколько плетеных стульев, низкий столик для чаепития, полка с книгами и портрет Ленина в простой рамке из бамбука. Но тогда, приехав из Москвы, он только представился Чэнь Ду-сю, выслушал от него несколько вежливых пожеланий и выпил чашечку душистого жасминового чая. Только и всего! Сейчас же предстоял долгий и трудный разговор, и, хотя Рафаэль был к нему готов, но, войдя в кабинет, огромный, какой-то пустынный, он на мгновение почувствовал себя неуютно.

Чэнь Ду-сю, одетый, как всегда, в «суньятсеновку» — серую тужурку с накладными карманами, неторопливо встал из-за стола и сделал несколько шагов навстречу Хитарову. Пожав Рафаэлю руку, он осведомился, как чувствует себя высокий представитель, и легким жестом предложил Хитарову сесть в одно из плетеных кресел возле чайного столика. Сел и сам, а переводчик — молодой человек, высокий и невероятно тощий, в очках и точно такой же, как у Чэнь Ду-сю, тужурке, — застыл между ними.

На столике стоял колокольчик. Чэнь Ду-сю, с широкой улыбкой, но очень пристально вглядываясь в Хитарова, взял колокольчик двумя пальцами, поднял к самому уху и легонько встряхнул. Раздался мелодичный перезвон, и тотчас же в кабинет вошел еще один молодой человек в такой же серой тужурке, но широкоплечий, с шеей как у профессионального борца. На ладони он держал черный лакированный подносик с чайником и двумя чашками. Бесшумно поставив поднос на стол, он выскользнул из кабинета. Хитаров успел заметить, что справа на боку тужурка оттопыривается, а дуло маузера торчит из-под полы.

Чэнь Ду-сю сам наполнил чашки зеленоватой жидкостью. Тонко запахло жасмином.

Чэнь Ду-сю осторожно отхлебнул из пиалы и что-то сказал. Длинный китаец покосился на Хитарова и перевел:

— Как вам нравится голос моего колокольчика?

— Мне показалось, что в нем звучит тревога, — быстро ответил Рафаэль. И пока переводчик, повернув голову к Чэнь Ду-сю, отчеканивал ему ответ «высокого представителя», Хитаров успел подумать, что вот и пригодилось ему знание грузинских тостов.

Чэнь Ду-сю приподнял брови и сказал, что ему было бы любопытно узнать, почему молодой товарищ слышит в голосе колокольчика то, что не улавливает его собственный слух. Но прежде, нежели последует ответ на его вопрос, он хотел бы, чтобы гость утолил жажду. Ведь сегодня очень жаркий день.

Хитаров кивнул головой, сделал несколько глотков, полюбовался голубыми драконами, распластавшимися на нежно-белом, почти прозрачном фарфоре, и поставил пиалу на стол.

Начал издалека. Высоко оценив мужество комсомольских организаций Шанхая и Нанкина, ушедших после контрреволюционного переворота в глубокое подполье, сказал, что, к сожалению, жертвы огромны. Убиты секретарь Шанхайского комитета комсомола Хуан Лен-чуен и секретарь Кантонского комитета Чан Су. Гоминдановцы устроили погромы в городах, захваченных Чан Кай-ши. И это продолжается уже третий месяц. Комсомольские организации терпят страшные потери, а их можно было бы если и не избежать, то, во всяком случае, сделать менее ощутимыми, если бы…

Тут Чэнь Ду-сю прервал его нетерпеливым взмахом руки…

— Вы, вероятно, хотите сказать, что комсомол мог бы избежать этих жертв, если бы внимательнее прислушивался к советам старших товарищей?

— Нет, товарищ Чэнь Ду-сю, я хочу сказать, что беда как раз в том, что советов было слишком много и, как теперь легко установить, они были неверны, — глядя в глаза собеседнику, твердо сказал Хитаров.

— Вы имеете в виду указания Центрального Комитета партии? — вежливо спросил Чэнь Ду-сю и потянулся за сигаретой. — Корите, прошу вас, это английские и, по-моему, недурные.

Переводчик поднес зажженную спичку. Чэнь Ду-сю сделал глубокую затяжку и, вопросительно улыбаясь, посмотрел на Хитарова.

— Спасибо, не курю, сказал Рафаэль. — Я убежден, товарищ Чэнь Ду-сю, что ваши, — он старательно подчеркнул слово «ваши», указания находятся в противоречии с директивами Исполкома Коминтерна.

Еще не дослушав переводчика, Чэнь Ду-сю перестал улыбаться. Он спросил Хитарова по-английски:

— Вы по-английски говорите?

— Да.

— Тогда обойдемся без переводчика?

— Как вам угодно.

Движением указательного пальца Чэнь Ду-сю изгнал из комнаты переводчика и голосом, хриплым от сдерживаемого гнева, выкрикнул:

— Вы… вы мутите здесь воду… Мне все известно! Эта резолюция комсомольцев состряпана по вашему наущению. Вылупившиеся из яйца цыплята вознамерились поучать курицу… Но я этого не допущу.

— Чего именно? Выполнения директив Коминтерна?

— Не занимайтесь демагогией, молодой человек. Вы в Китае несколько месяцев, а я вот уже скоро пятьдесят лет. Вы сидите там у себя, в Москве, и занимаетесь абстрактным теоретизированием. Теории, выхваченные из воздуха! А мы осуществляем тактику сплочения всех антиимпериалистических сил…

— Сдавая все ранее завоеванные позиции господину Ван Цзин-вэю, — перебил Хитаров.

Чэнь Ду-сю бросил на него неприязненный взгляд черных узких глаз.

— Гибкость проводимой политики не есть синоним отступления. Пора бы вам это выучить наизусть, молодой человек. Почитайте-ка великого Ленина.

— Я читал Ленина, — сказал Хитаров. — Когда то, что вы называете гибкостью, приводит к страшным поражениям, это уже не гибкая, а гибельная политика, товарищ Чэнь Ду-сю.

— От английского у меня заболел язык. Вот если бы вы знали французский…

— Я говорю по-французски, — сказал Хитаров.

— О, это приятный сюрприз! Так вот, молодой товарищ, ваши старания вбить клин между компартией и левым крылом гоминдана я вынужден квалифицировать как попытку протащить точку зрения вашей оппозиции. По-видимому, вы скрытый троцкист!

«Эк куда хватил, — подумал Рафаэль, — вот я уже и троцкистом стал». — И очень спокойно сказал:

— Можете считать меня кем угодно, но не обо мне сейчас речь. О китайском комсомоле. Вы заставляете его ходить в коротких штанишках. Но так не может продолжаться. Комсомол полностью разделяет точку зрения Коминтерна в китайском вопросе: аграрная революция, демократическая диктатура, вооружение рабочих и крестьян. И не на словах, а на деле. А вы глушите его инициативу.

— Кажется, вы собираетесь меня учить? Так вот, имейте в виду, что мы не позволим нашему комсомолу играть в солдатики. Это опасная игра!

— Тогда придется обойтись без вашего позволения, — сказал Хитаров.

— Хотите противопоставить комсомол партии! — уже не сдерживаясь, тонким голосом закричал Чэнь Ду-сю. — Вы… вы авангардист!

На этот раз улыбнулся Рафаэль.

— Позвольте ответить вам притчей Чжуан-цзы, — сказал он. — Как-то во сне Чжуан-цзы увидал себя бабочкой; он порхал над цветами, не зная, что в действительности он Чжуан-цзы. Когда же наконец проснулся, то никак не мог решить вопроса: видел ли Чжуан-цзы во сне, что он бабочка, или бабочке теперь снится, что она Чжуан-цзы? И не было ли тут просто двух превращений чего-то односущего?

Чэнь Ду-сю вскочил с кресла.

— Я телеграфирую в Исполком Коминтерна. — Схватил колокольчик и яростно затряс им над головой. — Потребую, чтобы вас немедленно отозвали из Китая.

В дверях выросла коренастая фигура телохранителя.

— Проводите высокого представителя, — приказал Чэнь Ду-сю. И, не подав Хитарову руки, пошел к своему столу. Только крикнул ему вдогонку по-французски: — Вы нам мешаете, господин авангардист!

«Ну понятно, я им мешаю, — не без удовлетворения размышлял Рафаэль, анализируя свою беседу с Чэнь Ду-сю. — Им бы хотелось загнать комсомол в бутылку и накрепко заткнуть пробку. А ведь в нынешней ситуации комсомол превращается в основную силу в борьбе с оппортунизмом партийного руководства. Он держит великий экзамен на политическую зрелость. Значит, моя задача — помочь им этот экзамен выдержать».

Опыт работы в Германии, когда Хитарову пришлось мобилизовать комсомол сперва на борьбу с Брандлером и Тальгеймером, а позже с ультралевыми, захватившими руководящие посты в партии, помог ему найти верный путь и в сложностях китайских событий. Речь ведь шла не о противопоставлении комсомола партии, а о борьбе комсомола против отдельных личностей, пусть даже занимающих положение лидеров партии, которые всячески сопротивлялись проведению в жизнь директив Коминтерна. Речь шла не о борьбе с партией, а о борьбе с Чэнь Ду-сю и его приспешниками, о борьбе за спасение китайской революции.

Контрреволюционные восстания и перевороты произошли уже во многих провинциях. Да и в Ухани было неспокойно. В правительственных кругах идет какая-то подозрительная возня. Вместо того чтобы немедленно вооружить трудящихся и мобилизовать их на борьбу с Чан Кай-ши, клика Ван Цзин-вэя ограничивается туманными декларациями, а сама все чаще посматривает в сторону Нанкина. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять: генерал Ван Цзин-вэй не враг генералу Чан Кай-ши, справедлива китайская пословица: «Ворон высмеивает черную свинью, но оба они черны». Но почему же все, что так ясно ему, Хитарову, не тревожит, не принимается в расчет руководством компартии? Почему Чэнь Ду-сю по-прежнему пребывает в саду иллюзий и ничего не делает, чтобы предотвратить катастрофу? Ведь постановление, принятое пленумом Центрального Комитета партии, созванным 3 июля, — это петля, добровольно накинутая на собственную шею. Полная капитуляция перед гоминданом! Полнейший отказ от самостоятельной политической деятельности. Близорукость, граничащая с изменой.

И тогда Хитаров предлагает, чтобы собрался Центральный Комитет комсомола.

В страстной речи он квалифицирует постановление пленума ЦК компартии как «позорную капитуляцию» и требует от собравшихся руководителей комсомола принять решения, соответствующие реальной политической обстановке, и энергично бороться против группы Чэнь Ду-сю.

15 июля 1927 года Центральный Комитет комсомола выступил с заявлением «О контрреволюционном перевороте в Ухани», то есть открыто выступает против Уханьского правительства — своры продажных предателей и преступников — и призывает всех молодых рабочих и крестьян с оружием в руках выступить на защиту революции. Это серьезнейший конфликт, а точнее, полный разрыв с оппортунистическим руководством партии.

Комсомол остается верным Коминтерну.

На чрезвычайном совещании ЦК КПК с активом, созванном 7 августа в Цзюцзяне и проходившем в нелегальных условиях, Чэнь Ду-сю был отстранен от руководства и исключен из партии, а позиция комсомола признана правильной.

Но поздно, ох как поздно!

Одна за другой подвергались разгрому организации партии и комсомола. Погибли тысячи лучших работников. Судьбу Кантона, Шанхая, Хубэя, Гуандуна разделили теперь Ухань и Чанша. За короткий срок в этих городах уничтожен был весь комсомольский актив — из трех тысяч ребят в живых осталось только тридцать! Казни, казни, казни!.. Комсомол Китая ушел в глубокое подполье и нес неисчислимые жертвы. Расплачивался за благодушие старого партийного руководства.

И, как часто случается, внезапный удар, полученный комсомолом, вывел на поверхность разные течения, ранее скрытые, как подземные ручейки.

Наиболее опасным и распространенным стал авангардизм, как прямая реакция на оппортунизм бывшего партийного руководства. Идеологи этого течения кричали на всех перекрестках, что партия — миф, что, по сути дела, ее нет и что комсомол — единственная надежда китайской революции. А раз так, то он и должен взять на себя задачу создания новой партии. Тут надо иметь в виду и то обстоятельство, что в ряды комсомола Китая согласно уставу принимались юноши и девушки 18–28 лет. Более молодых объединяла пионерская организация.

В противовес авангардистским настроениям возникла ликвидаторская теория, объявляющая ненужность самого существования комсомола, который в условиях китайской действительности якобы не имел своих специфических задач и вполне мог влиться в коммунистическую партию.

И та и другая «теории» были одинаково опасны для судьбы юношеского революционного движения в Китае, и Хитарову пришлось вести борьбу на два фронта.

В неимоверно сложных условиях глубочайшего подполья Рафаэль продолжал свои поездки по городам Китая и, встречаясь на нелегальных квартирах с уцелевшими активистами комсомола, терпеливо разъяснял им, как понимал задачи комсомола В. И. Ленин и почему авангардистские и ликвидаторские настроения несовместимы с идеологией коммунистов.

Делал все от него зависящее, чтобы сохранить комсомол Китая как верного и боевого помощника партии, сумевшей к тому времени преодолеть оппортунизм своего бывшего руководства и возглавить новые классовые бои в Хунани — восстание «Осеннего урожая» — ив ряде уездов провинций Гуандун и Хубэй.

Наступало время возвращения в Москву. Но прежде чем уехать из Китая, Рафаэль хотел по возможности закрепить все то, что ему удалось сделать как представителю Исполкома КИМа. Он настойчиво уговаривал китайских товарищей созвать пленум ЦК комсомола, на котором предполагал дать последний бой группке авангардистов.

И когда выяснилось, что пленум можно провести в Шанхае, не задумываясь полез в самую пасть дракона.

…Вот он, этот поворот. Узкая длинная щель. Чем дальше, тем темнее. Ни черта не видно! А тут еще дождь, словно завеса из стеклянных нитей. Рикша на месте. Все, значит, в порядке. Но почему же тогда он, не ускоряя шага, не поворачивая головы направо, минует и этот четвертый поворот?

Там, в нескольких шагах от рикши, почти невидимые в сгущающемся сумраке и дожде, две мужские фигуры. Чего они ждут?

Он неторопливо продолжает свою прогулку по Фучао-род и напряженно думает. Откуда они, эти двое? Прячутся ли от дождя, прижимаясь спинами к стене дома, или же?.. Попробуем проверить! Пройдя сотню шагов, он поворачивает и идет в обратном направлении. И тут дождь прекращается внезапно, словно гигантский топор подсек его на корню. Улица поблескивает, как черный мрамор.

Вновь поравнявшись с фасадом углового дома, он чуть замедляет шаг и под расплывчатым светом, истекающим из пасти зеленого дракончика, закрывает влажный потяжелевший зонтик. Рикша ждет. Но и эти двое тоже. Ничем не примечательные китайцы, только очень рослые. И оба курят. Все теперь ясно. Постукивая зонтиком по тротуару, он проходит мимо. И больше он сюда не вернется. Сердце, бьющееся где-то у самого горла, успокаивается. На этот раз зубы дракона его миновали. А вот бедняга рикша попался. Кто он, этот парень, ждавший пассажира, который хотел добраться до пристани Дикейкей?

Какой-то китаец, торопливо идущий навстречу, поскользнулся, выронил маленькую корзиночку и, нагнувшись за ней, неловко толкнул в бок. Рассыпался в извинениях и шепнул: «Опоздали предупредить. Завтра в «Максвелл-хауз» в полдень».

Он громко обругал по-немецки «неуклюжую желтую обезьяну». Прежде чем выйти на авеню Эдуарда, зашел в какой-то китайский ресторанчик и наскоро поел риса с креветками. Что опять произошло? Каковы размеры провала? Неужели взяли кого-нибудь из членов Центрального Комитета?

Ресторан «Максвелл-хауз» был второй запасной явкой. Была и еще одна — последняя, в Джессвильд-парке, на второй аллее, третья скамья с правой стороны. Но с переменой явки, естественно, откладывался и пленум ЦК. А каждый день промедления таил новые опасности для каждого товарища, пробравшегося в Шанхай для участия в пленуме. Но что же все-таки произошло сегодня, час назад, на углу четвертого перекрестка? И почему его не успели вовремя предупредить? До пленума ему хотелось встретиться с товарищем Юнь Дай-ином, убежденным ленинцем, одним из самых выдающихся руководителей компартии. До контрреволюционного переворота Чан Кай-ши он занимал пост главного политического инспектора военной школы Вампу, а сейчас, неуловимый для сыщиков и полицейских, ведет пропагандистскую деятельность в Чапее и Наньтао, недавних красных бастионах Шанхая.

Неужели это с ним произошла беда?

Утром он встал с тяжелой головой, долго плескался под пронзительно холодным душем, попросил принести в номер крепкого чая и понемногу привел себя в порядок.

Неутомимый ходок, немало побродивший по горам Кавказа и приучивший себя к обязательным прогулкам в Москве, он решил не пользоваться транспортом, хотя, судя по плану Шанхая, который он тщательно изучил, дорога растягивалась на несколько километров.

Перейдя авеню Эдуарда, являвшуюся как бы границей между французской концессией и сеттльментом, он, поплутав немного, вышел по узкой и кривой Рут-Груши на Бабблинг-Велл-род, широкую, как Невский, но гораздо более шумную, и зашагал по ней все дальше на запад. Миновал фешенебельный дансинг «Парамаунт» — в утренние часы зеркальные его окна зашторены тяжелым багровым бархатом. Остался позади и старый китайский монастырь, охваченный высокой каменной стеной, над которой едва поднимались многослойная крыша пагоды и кроны чуть пожелтевших платанов. Улица все более суживалась, сбрасывала с себя парадное одеяние и наконец уперлась в побуревшую от времени кирпичную ограду, за которой начиналось царство мертвых.

Именно здесь, почти приткнувшись к кладбищенской стене, находился маленький ресторанчик «Максвелл-хауз», чем-то приглянувшийся американцам, живущим в Шанхае.

Было ровно двенадцать, когда он, отдав шляпу и зонтик бою, вошел в зал. Почти все столики пустовали. Только в глубине зала безразличные ко всему окружающему юноша и девушка, почти подростки, шептались о чем-то. Да за столиком у окна курил сигарету и лениво перелистывал иллюстрированный журнал молодой китаец в элегантном европейском костюме. Бармен бесшумно протирал полотенцем высокие бокалы для коктейлей и рюмки для бренди, похожие на распустившиеся лилии. И когда Рафаэль громко, ни к кому не обращаясь, сказал по-английски: «Я хотел бы заказать какое-нибудь национальное блюдо», молодой китаец отложил журнал и, приветливо улыбнувшись, предложил:

— Если вы желаете, сэр, я готов стать вашим гидом по волшебной стране китайской кулинарии. Здесь превосходно готовят трепанги с салатом из нежных ростков бамбука.

— Я никогда не пробовал трепангов.

— Убежден, что трепанги, изготовленные в «Максвелл-хауз», доставят вам истинное удовольствие.

Как и было оговорено, слово «трепанги» произносилось трижды. Поэтому он спокойно сел за столик напротив китайца в европейском костюме. Тот сразу же взял со стола меню и, называя перечисленные там блюда, пространно разъяснял их достоинства, потом, перейдя на французский, сказал вполголоса:

— Мы очень тревожились вчера… Шун не успел вас предупредить, но вы справились сами. И блестяще!

— Насколько серьезен провал?

Китаец назвал еще несколько блюд. Дойдя до плавников акулы в пикантном соусе, вновь заговорил по-французски:

— Никакого провала. Пострадал только рикша. Но он твердый парень, да и мало что знает. А теперь прошу вас слушать внимательно…

Официант поставил на стол маленькую овальную кастрюльку и снял крышку. Положил на тарелочку какое-то дымящееся месиво, приправил его безразличной улыбкой и тотчас же отошел.

— Когда вы покончите с этим блюдом и потребуете счет, я вас покину. Вы должны выйти отсюда через пять минут после меня. Вас будет ждать рикша. Он отвезет куда нужно. Путь предстоит долгий, но такси не годится. Вас уже ждут. — И по-английски: — Теперь прошу вас отведать трепангов.

Он покорно проткнул вилкой темный комочек и положил трепанга в рот. Нет, это совсем не шашлык по-карски с соусом ткемали! Но несколько этих печеных существ придется все же проглотить.

Китаец наблюдал за ним с явным сочувствием.

— Для вас это экзотика, а к ней надо привыкать постепенно… У меня есть еще одно сообщение: вам просили передать, что встреча с Юнь Дай-ином состоится несколько позже. О дне и часе вас заблаговременно известят… Закажите чай, сэр, и запейте им трепанги… Итак, я расплачиваюсь и ухожу.

Что ж, через пять минут расплатился и он и, выйдя из ресторана, увидел рикшу. Подозвал его взмахом руки. Высокий китаец в шортах, с дочерна загорелыми мускулистыми икрами сразу же рванул с места, как спринтер после выстрела стартера. Быстро свернув с Бабблинг-Велл-род на узкую ответвляющуюся улочку, рикша все дальше убегал от центральной части города.

Мысленно представив перед собой план Шанхая, седок приходит к заключению, что скорее всего его везут в Ча-пей. Но только по истечении часа догадка его подтверждается. Городу словно бы надоело рядиться в чужеземные одежды. Он склонился к самой земле, нарушил геометрию своих «род» и «авеню», перестал сверкать зеркальными витринами и предстал в своем первородстве — россыпь фанз, словно брошенные игроком потемневшие кости, узкие, кривые улочки, теснота, многолюдье и непроходящий сладковатый запах бобового масла.

Да, это Чапей. Но и тут рикша не замедлил бег. Нырнул в одно ущелье, в другое и вот выскочил на совсем уже крохотную улицу и, поравнявшись с последней ее фанзой, вбежал в воротца, которые тотчас же закрылись.

— Даола! — И повторил: — Все. Приехали.

Повел в глубь двора к какому-то приземистому строению, похожему на сарай. Часто-часто застучал костяшками пальцев в дверь сарая, а когда она чуть приоткрылась, шепнул что-то по-китайски и отступил в сторону.

В помещении было нестерпимо душно — крыша накалилась и давила жаром. Но это не сарай, а скорее мастерская медника. Что-то вроде станка с тисками возле маленького окошка, тазы, подносы…

На окаменевшем земляном полу кто на чем устроились девять молодых людей, большинство в традиционных голубых куртках из грубой бумажной ткани. Пьют чай из фаянсовых кружек.

Когда он вошел, все вскочили со своих мест, обступили, крепко пожимали руку. Потом подхватили под локти, словно богдыхана, и повели к столику, усадили в самом центре на низенький, плетенный из соломы стул.

Он снял шляпу, положил возле себя на пол, вытер платком потное лицо, окинул взглядом собравшихся. Девять человек. Девять членов Центрального Комитета. Все, кто остался. Остальные или убиты, или брошены чанкайшистами в страшную нанкинскую тюрьму. Хотелось сказать этим парням, что они замечательные, бесстрашные ребята, что он любит их, как братьев, и готов каждого прижать к груди. Но он понимал, что не время давать волю чувствам. Предстоял разговор долгий и трудный, и вовсе не исключено, что кто-то из этой девятки уйдет отсюда уже не другом, не единомышленником, а непримиримым противником. Такова логика идеологической борьбы, и к черту всякие сантименты!

Секретарь ЦК прервал ход его мыслей.

— Больше ждать некого. Начнем?

— Тебе виднее. Я готов.

— Подожди. У тебя есть оружие?

— Только зонтик.

— Возьмешь этот браунинг.

— Зачем?

— Ну на всякий случай.

— Ладно, договорились. А как будет с переводом?

— Переводить будем я и вот он. Товарищ Чжао. Узнаешь?

То был знаток китайской кухни, но уже успевший сменить модный европейский костюм на голубую куртку. И без очков. Сел рядом и тихо спросил:

— Одолел ли твой желудок трепангов?

Секретарь ЦК открыл заседание пленума. В короткой вступительной речи он охарактеризовал сложившуюся обстановку в стране, проанализировал причины временной победы реакционных сил гоминдана, напомнил об оппортунистических, оказавшихся гибельными ошибках прошлого руководства компартии и предоставил слово Раф Фитунчжи, то есть товарищу Раффи.

Рафаэль говорил по-английски. Начал с того, что в трагические дни поражения китайской революции комсомол блистательно выдержал экзамен на политическую зрелость, проявил беспримерный героизм и выдержку. Не изменил славному знамени Коммунистического Интернационала. Понес огромные жертвы. Но борьба против правого руководства партии, за неукоснительное выполнение директив Коминтерна вскружила некоторые чересчур уж горячие головушки. Кое-кому из комсомольских активистов показалось, что партия не выполнила своей исторической роли и что, следовательно, комсомол должен подменить ее. Эти авангардистские настроения не менее опасны, чем оппортунизм и ликвидаторство. Известно, что некоторые товарищи авангардисты пытаются по-своему толковать известную статью В. И. Ленина «Интернационал Молодежи». Но ведь товарищ Ленин, резко критикуя некоторых представителей «поколения пожилых и старых» за их неумение «подойти, как следует, к молодежи» и высказываясь, «за организационную самостоятельность союза молодежи», имел в виду «организации молодежи, которые открыто заявляют, что они еще учатся, что их основное дело — готовить работников социалистических партий»[16].

Вот этого-то и нельзя забывать. Не противопоставлять комсомол партии, а быть ее надежным резервом. Тем более в специфических условиях Китая, где компартия еще так молода и в массе своей не поражена неизлечимой болезнью оппортунизма, которой страдали партии II Интернационала.

— Так неужели же вы, кровью и жизнью своей доказавшие свою безграничную преданность делу революции, сегодня, когда здесь, в Китае, она требует железного единства от всех своих защитников, внесете сумятицу и смятение в их ряды и предпочтете действенной борьбе крикливые лозунги в духе Троцкого? Не верю я в это, дорогие мои товарищи!

Так сильно и просто закончил свое выступление Рафаэль.

А когда начались прения, стало ясно, что речь его выбила почву из-под ног двух членов ЦК, представлявших авангардистский уклон в китайском комсомоле. Правда, споры продолжались до позднего вечера, но Рафаэлю удалось постепенно переубедить обоих уклонистов, доказав им, что авангардизм, равно как и ликвидаторство, есть прямое отступление от ленинизма и неизбежно приведет к катастрофе.

Пленум ЦК принял четкое решение. Комсомол Китая остался на марксистско-ленинских позициях.

Шепотом пропели один куплет «Интернационала».

Рафаэль возвратил секретарю ЦК браунинг, сел в повозку рикши и вновь превратился из представителя Исполкома КИМа в служащего немецкого концерна.

Теперь можно было подумать и о возвращении в Москву.

Хитаров находился еще в пути, когда чистейшим алым пламенем вспыхнул факел Кантонской коммуны. И этот факел высоко поднял друг Рафаэля, товарищ Чжан Тай-лэй, возглавивший еще одно героическое выступление китайских коммунистов.

Комсомольцы сражались на баррикадах вместе с коммунистами.

Три дня просуществовала Кантонская коммуна. Комиссар военных и морских сил первого рабоче-крестьянского правительства, один из организаторов китайского комсомола, Чжан Тай-лэй, был убит выстрелом из-за угла, когда возвращался с митинга. Пуля попала ему в сердце, и он так и не узнал, что существовать Кантонской коммуне осталось считанные часы.

Восстание в Кантоне, как и ряд восстаний в сельских районах, показало, что революция в Китае продолжает развиваться под руководством компартии.

И Хитаров в своем выступлении на XV съезде ВКП(б) убежденно говорил:

— Я считаю своей обязанностью заявить, что, несмотря на то, что Коммунистическая партия Китая в течение долгого времени совершала неслыханные оппортунистические ошибки, не приходится винить в этом всю партийную массу в Китае. У нее было насквозь оппортунистическое, мелкобуржуазное руководство. В Китае мы можем ожидать совершенно нового оборота событий. Не приходится сомневаться, что в недалеком будущем мы будем иметь новый взлет китайской революции. Недалеко то время, когда снова красный флаг будет развеваться над китайской территорией, на этот раз флаг подлинно рабоче-крестьянской революции.

Рафаэль не ошибся в своем прогнозе. Он глубоко знал теперь и Китай, его движущие силы, острейшие классовые противоречия, положение молодого пролетариата и многомиллионного крестьянства. Знал почти так же хорошо, как и Германию.

…На VIII съезде ВЛКСМ в мае 1928 года был избран новый состав делегации ВЛКСМ в Исполкоме КИМа. Став членом ЦК ВЛКСМ и его Бюро, Хитаров вошел в состав делегации и был избран ее председателем.

Исполком III Коммунистического Интернационала, созданного В. И. Лениным, размещался в ничем не примечательном четырехэтажном доме на углу Воздвиженки и Моховой.

Случайный прохожий, минуя этот дом, пожалуй, и не заметил бы небольшую красную вывеску возле входной двери, окрашенной темной охрой: «Исполком Коммунистического Интернационала», и принял бы чуть накренившееся здание с рядами небольших окон за многоквартирный жилой дом, каких в Москве и не перечесть.

Но стоило оказаться внутри дома и пройти по его длинным, темноватым коридорам со множеством дверей, и ты тотчас же погружался в совершенно необычную атмосферу, заставлявшую сердце биться взволнованнее и сильнее.

Из-за дверей доносились треск пишущих машинок и обрывки разговоров чуть не на всех языках мира. По коридорам медленно вышагивали статные потомки викингов, розовощекие и золотоволосые, торопливо пробегали остроглазые французы, деловито топали немцы в вельветовых пиджаках или в серой форме ротфронтовцев… Испанец приветствовал негра, англичанин пожимал руку индейцу в синем тюрбане, стайка смуглых латиноамериканцев засыпала вопросами вежливо, но растерянно улыбающегося китайца, поляк в чем-то горячо убеждал итальянца.

Тут можно было встретить виднейших деятелей мирового коммунистического движения.

Вот неторопливо прошла пожилая женщина с белоснежными волосами и добрым взглядом голубых глаз — легендарная «Красная Клара», ветеран Компартии Германии Клара Цеткин.

А этот невысокий старичок с лицом, иссеченным мелкими морщинами, в больших круглых очках и черной профессорской шапочке, — товарищ Катаяма Сен, лидер японских коммунистов.

Могучий человечище, круглоголовый, со лбом-куполом и крутым подбородком, идет под руку с приземистым и тоже круглоголовым и что-то доверительно гудит ему на ухо. А тот коротко отвечает высоким клекочущим голосом и теребит седеющие усы. Эрнст Тельман и секретарь Исполкома Осип Пятницкий. Они большие друзья.

По лестнице в буфет сходят Дмитрий Захарович Мануильский, постреливающий дымком из своей кривой, прокуренной трубочки, и Марсель Кашен, в толстом темно-бордовом свитере домашней вязки. Угощают друг друга анекдотами. Хохочут.

И на множестве языков звучат слова: революция, кризис, локаут, стачка, восстание, солидарность, интернационализм, конгресс… Чаще всего — конгресс. Ибо именно здесь, в ничем не примечательном доме на Моховой, идет напряженнейшая подготовка к VI Всемирному конгрессу Коммунистического Интернационала.

А на самой верхотуре, в правом крыле четвертого этажа, находится Исполком КИМа — Коммунистического интернационала молодежи.

Теснота страшная. В каждой комнатушке стол к столу, протиснуться между ними можно только бочком. У первого секретаря Исполкома в кабинете места хватает как раз для одного стола и двух стульев. Но в тесноте, да не в обиде!

Со всех частей света съехались сюда парни и девушки, представляющие комсомол своих стран. Многие нелегалы. Живут и работают под кличками, а настоящие их имена известны только ОМСу — Отделу международных связей ИК КИ, которым руководят Абрамов и Бричкина.

ЦК ВЛКСМ и Исполком Коминтерна не ошиблись, выдвинув в состав руководства КИМа двадцатисемилетнего коммуниста Рафаэля Хитарова.

Для того чтобы составить некоторое представление о характере и объеме работы Исполкома КИМа и его руководителей, необходимо вспомнить, что к лету 1928 года комсомольские организации существовали в 45 странах всех частей света. В громадном своем большинстве они находились на нелегальном или полулегальном положении. В странах с фашистским или полуфашистским режимом факт принадлежности к комсомолу граничил со смертельной опасностью.

В Москву пробирались молодые итальянские революционеры, вырвавшись из застенков чернорубашечников.

Почти каждый день приносил все новые утраты. И чем малочисленнее была комсомольская организация, тем ощутимее оказывались для нее эти потери. Без комсомола Страны Советов, объединявшего в своих рядах свыше 2 миллионов человек, вся кимовская армия насчитывала более 100 тысяч юношей и девушек.

Им, этим молодым коммунарам, противостояли не только многочисленные массовые буржуазные организации молодежи (бойскауты, христианский союз, различные спортивные общества и др.), но и СИМ — Социалистический интернационал молодежи, чья классовая беззубость, отразившаяся в пышно расцветшем культуртрегерстве, вполне устраивала правительства капиталистических стран. Набирали силу и откровенно фашистские молодежные организации, члены которых получали полувоенную форму, оружие… право этим оружием пользоваться.

Все эти организации, союзы и общества молодежи имели возможность действовать совершенно легально, имели отличные помещения и немалые средства. А у комсомольцев были только революционный энтузиазм и убежденность в великой правде идеи, во имя которой они боролись, жертвовали свободой и жизнью. Но и тут далеко не все обстояло благополучно.

В условиях временной стабилизации капитализма обострилась внутрипартийная борьба. В отдельных компартиях подняли голову правые уклонисты, чрезвычайно опасные для мирового коммунистического движения.

Одновременно в некоторых зарубежных партиях активизировались и «ультралевые», в крикливых лозунгах отрицавшие стабилизацию капитализма и всячески препятствовавшие проведению тактики единого фронта. «Ультралевые» стали опорой для Троцкого и его союзников в их яростных нападках на ВКП(б), на ленинизм.

Молодежь по природе своей восприимчива, нетерпелива, обуреваема жаждой действия и склонна к радикальному решению вопросов. Уклоны в компартиях нашли свое отражение и в комсомоле, причем кое-где приобрели сугубо острые формы авангардистско-путчистского толка. Руководству Исполкома КИМа предстояло провести нелегкую разъяснительную работу во многих зарубежных коммунистических союзах молодежи.

На Моховой шла интенсивная подготовительная работа к Всемирному конгрессу Коммунистического Интернационала. И так как КИМ являлся одной из самых многочисленных секций Коминтерна, обитатели четвертого этажа столь же энергично включились в подготовку.

Сделать доклад конгрессу о деятельности Коминтерна молодежи поручено было одному из виднейших деятелей международного юношеского движения, представителю КСМ Австрии и секретарю Исполкома КИМа Рихарду Шюллеру. Но над докладом, понятно, работало все руководство, и в том числе Рафаэль Хитаров. С Шюллером они дружили и понимали друг друга с полуслова. Был близок Хитаров и с секретарем ИК КИМа Рихардом Гюптнером — ветераном комсомола Германии, начинавшим свою революционную деятельность еще под непосредственным руководством Карла Либкнехта. Гюптнер главным образом занимался организационными вопросами и, надо сказать, решал их умело и четко.

Материалы, и притом самые свежие, для доклада Шюллера можно было получить от приезжающих в Москву руководителей комсомольских организаций, избранных делегатами на конгресс Коминтерна.

Вот появился в кимовском коридоре коренастый, с черным ежиком волос Франсуа Бийю, один из организаторов комсомола Франции. Задымил своей трубкой-носогрейкой Билл Рэст — редактор газеты английских комсомольцев. Приехали и депутат рейхстага, секретарь ЦК комсомола Германии Конрад Бленкле, невысокий быстрый паренек из Австрии Фридль Фюрнберг, синеглазый Милан Горкич — представитель героического Союза молодежи Югославии…

С каждым из приехавших Хитаров обязательно встречался и подолгу разговаривал. Ему хотелось как можно глубже вникнуть в повседневную жизнь каждого отдельного союза, узнать все его тревоги и заботы, получше понять неповторимые особенности и как можно ближе познакомиться с его вожаками. Ведь сразу же после VI конгресса Коминтерна, даже до его закрытия, начнет свою работу и V всемирный конгресс КИМа.

Младшая сестра Рафика, Тамара, так вспоминает об этих днях:

«Осенью 1928 года я приехала в Москву получать высшее образование. Мы с мамой поселились у Рафика в гостинице «Люкс», где он тогда жил. Это было такое счастье для нашей матери — пожить с Рафиком, позаботиться о нем, последить за его питанием. Он давно уже страдал колитом, холостяцкая жизнь обрекала его на питание в столовых, что было ему просто вредно. Это были чудесные дни. Правда, Рафика мы видели только урывками, очень мало. Он был занят по горло делами КИМа, подготовкой к конгрессу. А когда ему удавалось вырваться домой хоть немного пораньше, вечером в комнату сразу набивались люди. В «Люксе» в то время жили многие работники КИМа и Коминтерна, у всех была тяга к Рафику.

Жили мы с Рафиком в «Люксе» недолго, вскоре к нему переехала его жена, Елена Константиновна Коломейцева, а мы с мамой перебрались в ее комнату в Настасьинском переулке».

Рафаэль терпеть не мог «бумажного» руководства. Любой, пусть великолепно разработанной инструкции он предпочитал живую беседу с интересующим его человеком, обмен мнениями, горячий принципиальный спор. Сказывались долгие годы работы за рубежом в нелегальных условиях, при которых бумаге грош цена, а в пору сказанное слово дорого стоит.

При открытии VI конгресса Хитаров был избран в его президиум, выступал на 11-м заседании с яркой речью и участвовал в составлении резолюции по отчетному докладу и разработке новой программы Коминтерна.

В «свободные» ночные часы он напряженно работал и над проектом программы Коммунистического интернационала молодежи, которую должен был принять предстоящий конгресс.

Нет надобности подробно рассказывать о Всемирном форуме коммунистов, проходившем в Москве с 17 июля по 1 сентября 1928 года.

Главными задачами международного коммунистического движения конгресс признал: борьбу с опасностью империалистической войны, защиту СССР, борьбу с интервенцией в Китае, защиту китайской революции и колониальных восстаний.

Потребовав от компартий перенесения центра тяжести их деятельности на единый фронт снизу, конгресс уделил серьезнейшее внимание работе среди молодежи.

Кроме специального доклада Рихарда Шюллера, выступлений Николая Фокина и других кимовцев, значительную часть своей речи посвятил молодежному вопросу Эрнст Тельман.

Он говорил, что при сложившемся положении, когда военная опасность возрастает, необходимо, чтобы все секции Коминтерна, в том числе и германская, с большей энергией использовали антимилитаристские традиции пролетарской молодежи и коммунистического союза молодежи для борьбы с империалистической войной.

Выступление вождя германского пролетариата произвело на делегатов сильнейшее впечатление.

Особенно обрадовало око Хитарова. Он говорил своим друзьям: «Речь Тельмана стоит всех наших выступлений. Его громадный авторитет не может не повлиять на некоторых «партийных папаш», которые все еще относятся к комсомолу как к пасынку. Он заставит их всерьез взяться за руководство молодежью».

В новый состав Исполкома Коминтерна, избранного конгрессом, наряду с виднейшими деятелями коммунистического движения избраны были и представители молодежи: Хитаров, Горкич, Бленкле, Рэст, Бийю, Гуан Ли.

На состоявшемся пленуме ИК КИ Рафаэль Хитаров был избран и в состав президиума Исполкома. Он становился одной из центральных фигур международного юношеского движения, его вожаком.

Ночь на 20 августа прошла без сна. Забылся Рафаэль только на рассвете, и вдруг почудилось, что опаздывает в гимназию, что дядюшка Левон яростно трясет колокольчиком и укоризненно бормочет: «Ох, как ты опаздываешь, Раффи! Ведь урок давно начался».

Рафаэль с трудом открыл глаза, но все еще не мог вырваться из вернувшегося к нему детства. Хотел даже пожаловаться: «Майрик, я так хочу спать…»

Но колокольчик продолжал звенеть, и его холодноватый ясный голос безжалостно отсек прошлое. На тумбочке возле кровати захлебывался, содрогаясь от напряжения, будильник. Часовая стрелка уперлась в цифру 8.

Рафаэль вскочил, подбежал к окну и разметал шторы. Небо над Москвой было чистым.

Разжег примус, поставил на него чайник и, пока вода закипала, тщательно побрился и обтерся холодной водой. И кажется, впервые в жизни в задумчивости постоял перед раскрытым шкафом, где аккуратно разместился весь нехитрый его гардероб. Выбор пал на серый костюм юнгштурмовца. Туго затянул широкий, желтой кожи поясной ремень и сразу почувствовал себя собраннее и увереннее. Что скрывать, он здорово волновался. Сегодня открывался V конгресс Коммунистического интернационала молодежи. И хотя Хитаров был участником и III и IV конгрессов как делегат комсомола Германии Рудольф Мартин, а на IV даже выступал. с содокладом о работе фабрично-заводских ячеек германского комсомола, — все это не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему сделать сегодня. Не говоря уже о том, что он выступит с основным докладом — политическим отчетом ИК КИМа, ему предстоит открыть первое торжественное заседание конгресса. И он задался целью превратить это заседание в великое торжество идей пролетарского интернационализма, в праздник, который никогда не забудется делегатами и гостями конгресса. А делегатов приехало 261 человек, и представляют они комсомольские организации 43 стран — такого представительного конгресса еще не знала история международного коммунистического движения молодежи.

VI конгресс Коминтерна, еще не закончивший свою работу, решил направить с приветствием к своей боевой смене — революционной юности — Эрнста Тельмана, Марселя Кашена и верного друга молодежи Надежду Константиновну Крупскую. А он, Хитаров, внес предложение, чтобы конгресс принял присягу молодых коммунаров всего мира на верность Советскому Союзу, на верность пролетарской революции…

Глотая горячий крепкий чай, Рафаэль еще раз перечитал текст присяги. Он огласит его на немецком языке. Ну ладно, теперь, кажется, все.

…И вот уже Колонный зал Дома Союзов, битком набитый молодежью. До открытия конгресса еще есть время. Знакомства. Обмен адресами. Как птицы, взмывают к потолку звуки любимых песен. Итальянцы запевают свою «Бандьера Росса». Она стала интернациональной, весь зал ее подхватывает. Но вот французы швыряют в ряды «взрывчатку» — лихую «Карманьолу», а немцы отвечают «Красным Веддингом», а потом гремит и наша — «Но от тайги до британских морей…».

Ну а теперь тишина! Уже избран президиум, и к длинному столу, что на возвышении, подходят Луиджи Лонго, Рихард Шюллер, Милан Горкич, Франсуа Бийю, Рихард Гюптнер, Александр Мильчаков, Александр Косарев…

А вот и Надежда Константиновна Крупская, Эрнст Тельман, Марсель Кашен.

Рафаэль на председательском месте. Голос его звенит.

«Сегодня радостный день для каждого комсомольца, — говорит он, открывая конгресс. — Четыре года прошло после последнего конгресса Коминтерна молодежи. За эти четыре года Коминтерн молодежи прошел через огонь испытаний, через грандиозные классовые бои. И сегодня наше первое слово, наша первая мысль посвящена тем, которых уже нет с нами…»

Все встают. Две минуты глубокого молчания. «Орленок, орленок…» Да, скольких бесстрашных орлят недосчитались мы сегодня!

Гудит набатный голос Тельмана. От имени президиума VI конгресса Коминтерна он приветствует собравшихся в Колонном зале.

Негромко и проникновенно говорит Надежда Константиновна, представляющая старую гвардию большевиков.

Саша Косарев выступает от Центрального и Московского комитетов комсомола. Юные пионеры, командиры и комиссары Красной Армии…

Что ж, пожалуй, пора!

Рафаэль вновь поднимается.

— Встаньте, — говорит он негромко. — Теперь слушайте все! Я оглашаю текст нашей присяги. — И, высоко подняв над головой правую руку, стиснутую в кулак, четко выговаривая слова, читает по-немецки:

— «В духе идей наших великих вождей Ленина и Либкнехта клянемся мобилизовать трудящуюся молодежь мира во имя непримиримой борьбы против капиталистов всех стран, которые подготавливают войну против оплота рабочего класса мира — Советского Союза.

Мы клянемся:

быть в первых рядах в борьбе за коммунизм и, помня славные традиции КИМа, став солдатами, во всех сражениях, во всех армиях всегда действовать так, чтобы начавшаяся война превратилась в гражданскую войну.

Мы клянемся взяться за оружие:

во имя защиты Советского Союза,

во имя оказания помощи угнетенным народам,

во имя сокрушения буржуазии,

во имя победы рабочего класса,

во имя победы всемирной революции».

Приглушенно прозвучали слова переводов.

— Теперь повторяйте за мной! — сказал Хитаров.

Взлетел лес рук, сжатых в кулаки. И на десятках языков громко, торжественно и вдохновенно в Колонном зале, где четыре года назад советские люди у гроба Ленина присягнули на верность его делу, прогремели слова клятвы молодых.

— Wir schören zu Waffen zu greifen, — чеканил слова Хитаров.

— Мы клянемся взяться за оружие, — грозным эхом откликались партер, ложи, балкон.

— We swear to take arms…

Перекатывались по залу, сталкивались и сливались воедино прекрасные эти слова верности великой идее и призыва к действию, произнесенные по-русски и по-немецки, по-французски и по-итальянски, по-английски и по-китайски и еще на многих, многих языках.

Лица отвердели, посуровели, а глаза сверкали…

Каждый чувствовал возле себя плечо товарища, брата, соратника.

Казалось, что раздвинулся потолок Колонного зала, разошлись стены, под голубым куполом неба, за морями и океанами, на всех пяти материках Земли миллионы юных пролетариев присоединились к клятве и вслед за своими вожаками повторяют:

«…Во имя защиты Советского Союза… Во имя победы всемирной революции…»

Каждый, кто присутствовал тогда в Колонном зале, сохранил в своей памяти эти драгоценные мгновения!

А когда отзвучали последние слова присяги, на сцене появился старый человек с длинными седыми волосами. Он взмахнул руками и запел дребезжащим, хрипловатым голосом:

— Debout les damnés de la terre…

To был композитор Дегейтер, написавший музыку международного пролетарского гимна.

Делегаты и гости пели «Интернационал».

Через несколько дней, выступая с докладом «Строительство социализма и деятельность ВЛКСМ», генеральный секретарь Центрального Комитета комсомола Александр Мильчаков говорил:

— Мы воспитываем революционеров-интернационалистов. Поэтому основной заповедью нашего существования является воспитание молодежи в духе преданности КИМу. В среде нашей молодежи неугасимый интерес к борьбе наших братьев на Западе и Востоке и дух международной солидарности. Такие величайшие события, как китайская революция, всколыхнули огромные массы трудящейся молодежи. Мы знаем, что работа нашего союза, в свою очередь, находит отзвук среди наших друзей в странах капитала. Мы будем еще больше крепить узы нашей братской связи, так как каждый комсомолец является членом КИМа, членом международного объединения юных коммунистов.

Слова эти, сказанные с подъемом и огоньком — ведь Саша Мильчаков был, бесспорно, лучшим оратором комсомола 20-х годов, — прозвучали как ответная присяга двухмиллионной армии советских комсомольцев на верность Коммунистическому интернационалу молодежи. Верность присягала верности!

Но уже началась деловая работа конгресса. Дав клятву, держи ее! Это значило, что уже сегодня предстоит решить кардинальные вопросы юношеского движения, от которых зависит дальнейшая его судьба, смело обнажить ошибки и недостатки в деятельности комсомольских организаций в странах капитала и подсказать способы их скорейшего преодоления.

Да, комсомольцы Китая, Германии, Болгарии, Югославии, Италии, Венгрии, Греции, Польши, Франции своими героическими действиями подтвердили свою преданность делу коммунизма.

Но в то же время в этих же союзах нет-нет да и вспыхивали эпидемии давней, уходящей своими корнями в первые годы существования КИМа болезни авангардизма. Ее симптомы — в стремлении противопоставить себя партии, быть более «революционными», нежели партия, осуждать старшее поколение за якобы излишнюю осторожность, муссировать проблему «отцов и детей».

Хитаров в своем отчетном докладе очень подробно рассказывал о деятельности ВЛКСМ, на примерах и фактах доказывал, что в Советском Союзе не существует ни проблемы «отцов и детей», ни разрыва между поколениями.

«Союз коммунистической молодежи потому и побеждает, — говорил он, — что предан большевистской партии во всех ее боях, во всех трудностях. Когда партия боролась против троцкистов, последние возлагали свои надежды на молодежь, но что мы видели? Мы видели, что Союз коммунистической молодежи единодушно защитил партию».

Рафаэль чрезвычайно серьезно готовился к докладу. Он хотел, чтобы все положения его были сформулированы предельно ясно и иллюстрировались конкретными примерами деятельности отдельных союзов. Конечно, тезисы доклада всесторонне обсуждались и делегацией ВЛКСМ, и секретариатом ИК КИМа, но и личный вклад Хитарова был очень велик. Ведь Рафаэль превосходно знал работу крупнейших секций КИМа: ВЛКСМ, комсомола Германии и Китая. И знал не понаслышке, а на основе накопленного им опыта практической работы в этих союзах.

В его докладе четко проводилась мысль о том, что борьба за молодежь стала одним из коренных вопросов современности.

Молодежь — будущее мира. За кем молодежь, за тем будущее. Это отлично понимали не только марксисты, но и их идейные противники. И буржуазия прилагает много усилий и тратит огромные средства для того, чтобы завоевать, покорить и на свою потребу перекроить умы и сердца молодых. Различные государственные режимы, начиная от фашистской диктатуры в Италии и кончая социал-соглашательскими правительствами, по существу, ничем не отличающимися от капиталистических, пытаясь утвердить себя в грядущем, активно борются за молодежь.

Следовательно, задача зарубежных коммунистических партий и, естественно, КИМа — всеми силами противодействовать буржуазному влиянию на молодежь, в первую очередь пролетарскую, вооружая ее идеологией коммунизма…

Одним из решающих факторов превращения союзов в массовые организации молодежи является их перестройка на основе производственных ячеек. Где, как не на заводах и фабриках, юные пролетарии получат возможность пройти школу классовой борьбы, непосредственно участвуя в экономических и политических боях рабочих?

Одновременно с организационной перестройкой необходимо оживить внутрисоюзную работу, не забывать ее «юношеский» характер, отказаться от механического копирования форм и методов деятельности компартий.

Отчеты от имени Исполкома КИМа, сделанные Хитаровым и Миланом Горкичем, вызвали живейший обмен мнениями.

В прениях выступило 57 ораторов, представляющих комсомольские организации 36 стран.

Рафаэль был счастлив. Анализ положения и перспектив нашел горячий отклик в сердцах делегатов конгресса.

Не прошло даром и его участие в выработке программы КИМа. В ней Коммунистический интернационал молодежи декларировал свою сущность, мировоззрение, принципы, задачи.

При разработке программы комиссия Исполкома КИМа (в нее входили и представители Коминтерна) под председательством Рихарда Шюллера проделала поистине громадную работу.

Шюллер — ветеран международного движения молодежи, выдающийся теоретик, человек, обладающий большим политическим опытом, — готовился «пропеть свою лебединую песню», так как уходил на партийную работу.

В работе над созданием программы использованы были не только проекты программ III и IV конгрессов КИМа и историческая речь Владимира Ильича на III съезде РКСМ, но и ряд менее известных работ Маркса, Энгельса, Ленина и Карла Либкнехта, посвященных вопросам молодежи.

Благодаря этому программа приобрела несокрушимую теоретическую основу, о которую ломали свои зубы уклонисты правого и «левого» толка.

Программа ставила все точки над «и». Она не допускала никаких ложных толкований вопроса о взаимоотношениях комсомола с партией, то есть о месте комсомола в революционной борьбе.

Она была принята V конгрессом КИМа единодушно, под бурные аплодисменты и одобрительные возгласы.

Но еще до того, как Рихард Шюллер поднялся на трибуну, чтобы обосновать и защитить проект программы, шли заседания делегаций и на четвертом этаже дома на Моховой, и в Доме Советов на углу Тверской и Охотного ряда, где до революции находилась гостиница с пышным названием «Большой Париж».

Там размещалось большинство делегатов зарубежных союзов, там происходили скоротечные совещания, незапланированные встречи и вечера интернациональной дружбы, на которых хозяева угощали приглашенных более чем скромными закусками и любимыми песнями своего народа.

Рафаэль бывал в «Большом Париже» ежедневно. Немецкая делегация полагала, что имеет на Хитарова монопольное право — он же оставался для них геноссе Рудольфом. Но монополию справедливо оспаривала делегация Китая — в самые тяжкие месяцы 1927 года Хитаров был их дальновидным и храбрым вожаком. Хотели общаться с Рафиком французы и итальянцы, норвежцы и югославы.

Простой, обаятельный, всегда готовый к серьезному разговору, к разъяснению той или иной сложной проблемы, он отлично понимал хорошую шутку и охотно принимал участие в стихийно возникающих вечерах художественной самодеятельности.

Когда Рафик был в ударе, он, ко всеобщему удовольствию, изображал зазывалу, целыми днями простаивавшего у дверей духанчика «Вера» в Тифлисе и под заунывный аккомпанемент деревянной дудки бесконечно повторявшего им же сочиненную песню.

Рафаэль преображался. Красивое строгое лицо его приобретало плутоватое выражение, он прищуривал один глаз и, схватив карандаш, превращал его в дудочку. Пел нестерпимо душераздирающим голосом, выстукивая такт каблуком. Типичный тифлисский кинто — лентяй и бездельник, для которого даже торговля мацони труд совершенно непосильный.

Слушатели помирали от хохота и требовали повторения.

Иногда по вечерам заглядывал Рафаэль и в бильярдную «Большого Парижа» — сумрачную комнату с низким потолком и двумя зеленопольными столами — аренами ожесточенных, но бескровных сражений.

Бильярдную всерьез и надолго оккупировала делегация ВЛКСМ. И не потому, что наши прославленные бойцы «зеленого поля» побаивались иностранной конкуренции. За границей принят карамболь, а для этой игры требуются иные столы, да и шары другого диаметра. А здесь с грохотом расколачивались «американки» или со скользящих хитроумных ударов начиналась бесконечная «пирамида» с обязательным уводом «своего» куда-нибудь к дальнему борту.

Делегация ВЛКСМ, как на подбор, состояла из заядлых бильярдистов. Ну, во-первых, Амо — Амаяк Вартанян, коренастый крепыш с густыми, сросшимися на переносье бровями, из-под которых посверкивали антрацитовым блеском внимательные веселые глаза. Он играл размашисто, без особых хитростей, полагаясь на точный глазомер и сильную руку. Его «хлоп-штоссы» через все поле наводили трепет на противника… Да, но только не на Иосифа Мазуту! Тоже невысокий, тоже широкий в плечах, с узким лицом, покрытым желтоватым «индийским» загаром, Иосиф делал со своим шаром почти невероятные вещи. Казалось, что шар привязан невидимой бечевой к кончику кия, находящемуся в маленькой, но крепкой ладони Мазуты. Конкуренцию им мог, пожалуй, составить только Иван Борецкий — секретарь делегации, хитрющий украинский парубок с широкой белозубой улыбкой.

Азартно играл и Саша Косарев. Он предпочитал «американку», более соответствующую его темпераменту. «Эх ты, мазила-мученик! — с торжеством восклицал он, когда его партнер промахивался. — Смотри, как люди добрые поступают!» — И… мазал сам, искренне, как-то по-детски огорчаясь проигрышу.

Играли на бильярде и Миша Абугов — на его большеглазом подвижном лице Пьеро мгновенно отражались все перипетии завязавшегося боя, — и Павлуша Павлов, и Саша Григорьев, почему-то прозванный «насосом».

Не играли или уж очень редко брали в руки кий Саша Мильчаков, Коля Фокин — ну у него было неважно со зрением — носил очки с толстенными линзами, — да и сам Хитаров. Но и они не обходили бильярдную, потому что там, как утверждал Рафаэль, можно застать всю делегацию ВЛКСМ и с ходу начать заседание.

Работать приходилось всем с огромными перегрузками, пренебрегая отдыхом и сном. И эти вечерние часы в бильярдной после заседаний конгресса и многочисленных его комиссий служили не только разрядкой, но и средством дружеского общения, когда оно не регламентируется официальными рамками. Сидя на жестких диванчиках, расставленных по стенам бильярдной, и время от времени поглядывая на игроков, делегаты обменивались впечатлениями о вечернем заседании, перебрасывались короткими репликами, советовались, договаривались о характере и тоне предстоящих выступлении.

Какие это были замечательные, настоящие парни! Цвет Ленинского комсомола. Люди большого практического опыта, владеющие теорией революции не как начетчики, а как мужественные и твердые бойцы идеологического фронта. Щедрые души, отдающие все самое дорогое, чем они владели, людям. Горячие и верные сердца.

Рафаэль с нежностью думал о своих товарищах-побратимах. Кое с кем из них предстояло скоро расстаться. После конгресса уходили на партийную работу Луиджи Лонго, три Рихарда — Шюллер, Гюптнер и Меринг, Пека Паасонен, несколько русских товарищей. Что ж, они славно поработали, проявив себя непреклонными ленинцами и талантливыми организаторами пролетарской молодежи. Но в действие вступил закон возраста. Они уже «старички» — каждому под тридцать. Наступила пора испробовать свои силы на работе в партии. Ведь комсомол — это резерв, пополняющий ряды коммунистов. По правде сказать, Рафаэль и себя считал «стариком». Двадцать семь лет, и из них без малого десятилетие отдано комсомольской работе. Пытался Рафаэль убедить руководителей Исполкома Коминтерна, что он явный переросток, что не имеет систематической теоретической подготовки, что лучше всего было бы отпустить его на учебу. Говорил и с Мануильским, и с Пятницким. Дмитрий Захарович рассказал несколько веселых историй, дружески похлопал по плечу, но от прямого ответа уклонился. Ну а Пятницкий — это Пятницкий! Молча выслушал, согласно покачивая своей круглой лысой головой, и вдруг пронзительно закричал: «Ишь какой ты умник, Хитаров! Образования ему, видишь ли, не хватает. Гимназии мало. А как же я со своими тремя классами? Партия послала тебя на работу в КИМ. Вот и работай. Там у вас в организационных делах сплошной кавардак. Наладишь, тогда и поглядим». И еще долго бурчал что-то нелестное про молодых, которым вынь да положь красную профессуру.

Что ж, Рафаэль не настаивал. Если партия считает, что он должен работать в ИК КИМа, он готов отдать все свои силы порученному делу. Ведь в КИМ направляли и партийных работников. Бесо Ломинадзе, например, или того же товарища Луиджи Лонго.

А пока что Хитаров присматривался и устанавливал контакты с теми, кому предстояло заменить «стариков». Впрочем, большинство из них были давними его друзьями: Конрад Бленкле, Франсуа Бийю, Фридль Фюрнберг, Милан Горкич…

Героический комсомол Италии будет представлять в ИК КИМа компаньеро Ловера, чудом вырвавшийся из фашистских застенков, где его подвергали изощреннейшим пыткам. Истерзанный, с изуродованной ногой, он ухитрился сохранить не только душевную твердость, но и веселый нрав. Эдакий молодчина!

От ВЛКСМ тоже поступило пополнение: уравновешенный, рассудительный уралец Георгий Беспалов и представитель комсомола Грузии, образованный, хорошо владеющий французским языком Владимир Мачавариани.

18 сентября состоялось последнее, заключительное заседание. На нем был избран новый состав Исполкома — 87 человек, представлявших комсомольские организации 28 стран мира.

И хотя структура Исполкома КИМа не предусматривала поста генерального секретаря, фактически им стал Рафаэль Хитаров — первый среди равных.

Три года пробыл Рафаэль на посту председателя делегации ВЛКСМ. И кроме того, он возглавлял Исполком КИМа.

То было трудное для международного коммунистического движения время.

Правый уклон в ВКП(б)’ вызвал к жизни оппортунистические тенденции в ряде зарубежных партий. В США активизировалась группка Ловстона, противопоставлявшая платформе Коминтерна свою собственную, которая утверждала «исключительность американского империализма». Сомкнулась с социал-демократизмом группа Илека — Болена в Компартии Чехословакии. Вновь подняли головы Брандлер и Тальгеймер в КПГ; в Компартии Швеции резко вправо повернул Чильбум и его сторонники; а в Италии пессимизм и неверие в возможность победы над чернорубашечниками распространяла группа Таски.

Но существовало и крайне левое крыло антиленинского фронта, продолжавшее отрицать возможность проведения тактики единого фронта с низовыми социал-демократическими организациями.

Особую угрозу представляла левацко-сектантская группа А. Барбе — П. Селора, оказавшаяся у руководства Компартией Франции. Барбе, бывший секретарь Центрального Комитета комсомола, якобы борясь с правым уклоном, дошел до того, что называл всех членов социалистической партии, в том числе и рабочих, «социал-фашистами» и «кровавыми псами буржуазии».

Конечно, расстрел первомайской демонстрации 1929 года в Берлине по приказу полицей-президента социал-демократа Цергибеля, вызвавший гнев и возмущение во всем мире, справедливо квалифицировался как проявление «социал-фашизма», и Цергибель, а вместе с ним и Зеверинг были заклеймены ненавистью и презрением. Как и их предтеча Носке, они навсегда останутся в памяти рабочих Германии как «кровавые псы», не за страх, а за совесть служившие буржуазии. Но ставить знак равенства между рабочими, пусть заблуждающимися, но по-своему честными, все еще верными идеалам Бебеля и Жореса, и головорезами из фашистских и профашистских организаций — значило воздвигать искусственную преграду между ними и коммунистическими партиями.

Борьба с уклонами внутри партий не обошла и комсомол. И правые и «ультралевые» заигрывали с молодежью и всеми способами старались привлечь ее на свою сторону. То была грязная игра с краплеными картами — уклонисты, как заправские шулера, выбрасывали из рукава свои козыри: впечатлительность и нетерпеливость, свойственные молодежи, и ее неукротимую жажду немедленного действия.

Исполкому КИМа пришлось сразу же после конгресса развернуть огромную разъяснительную, воспитательную и организационную работу во многих зарубежных союзах. И прежде всего в комсомоле Германии, который, как и КПГ в Коминтерне, являлся второй после ВЛКСМ по численности секцией КИМа.

ЦК комсомола Германии совершил грубейшую политическую ошибку, осудив позицию Эрнста Тельмана и верных его сподвижников, и тем самым поддержал оппортунистические взгляды Брандлера и Тальгеймера, идущие вразрез с линией Коминтерна.

Но недаром же Хитаров почти четыре года пробыл на руководящей комсомольской работе в Германии, начиная от пропагандиста в Руре и кончая секретарем ЦК!

Так вот, Рафаэль действовал молниеносно. 19 декабря 1928 года состоялось заседание президиума Исполкома КИМа, принявшее специальную резолюцию об ошибочной позиции руководства комсомола Германии. Ее написал Хитаров, еще раз продемонстрировав глубокое понимание германского вопроса.

Эта резолюция широко обсуждалась во всех низовых организациях КСМ Германии. В страну были направлены уполномоченные и инструкторы ИК КИМа. По инициативе Хитарова созданы были «ударные бригады» пропагандистов из числа верных сторонников Коминтерна.

Неоднократно выезжал в Германию и сам Хитаров.

И вот результат: общегерманская конференция КСМ, состоявшаяся 10–11 ноября 1928 года, почти единодушно (1087 «за» и только 57 «против») поддержала линию Коминтерна и КИМа.

20 ноября 1929 года состоялся расширенный пленум Исполкома КИМа, на котором Рафаэль выступил с докладом «Коммунистический интернационал молодежи на историческом повороте».

В своей обычной, прямой манере, со страстной убежденностью Хитаров говорил:

— Нам необходима идеологическая непримиримость. Без непримиримости нет большевизма. Комсомол — организация воспитательная, и руководящими работниками его должны быть люди, способные воспитывать других в революционном духе, а не те, кто сам пропитан оппортунистическими настроениями. Претендовать на звание коммуниста может лишь тот, кто изо дня в день работает в массах, организуя их вокруг лозунгов партии.

Таким коммунистом, массовиком по натуре, беспощадно высмеивавшим зазнайство и «сановность» руководящих товарищей, яростно выступавшим против любого проявления «комсомольского бюрократизма», был и сам Рафаэль. Поэтому установленный им стиль работы Исполкома КИМа и его аппарата можно определить одной фразой: всегда с массами, всегда в самой гуще массы. Как можно меньше бумаг. Возможно чаще — посылка в страны опытных работников, но не для «общего руководства», а для практической помощи!

Именно для этого направлен был в Монголию один из ближайших друзей Рафаэля — Амаяк Вартанян.

Руководство Союза революционной молодежи Монголии под влиянием ЦК партии долгое время проводило правую линию. Вартанян, отправившись в Монголию вместе с представителем Коминтерна Богумилом Шмералем, сумел убедить съезд комсомола в необходимости пересмотреть свои позиции и решительно осудить старое руководство.

Позже Хитаров писал? «Двинулась вся страна. Монголия радует нас большой победой. Мы убеждены, что в Монголии теперь дела пойдут совершенно по другому направлению. Великая победа налицо. В этой победе члены Союза революционной молодежи сыграли первостепенную роль. Многие из них были выдвинуты на партийную и государственную работу. Значительная часть министров республики были членами Союза революционной молодежи».

Постепенно зарубежное КСМ зрели политически и приобретали влияние на пролетарскую молодежь. Наметилась некоторая, хотя еще явно недостаточная, тенденция к их численному росту. Возникла комсомольская организация (при непосредственной помощи КСМ Англии) в Индии. Были созданы также союзы в Исландии, Уругвае, Бразилии, Мексике. И для руководства этими организациями — Южноамериканский и Центральноамериканский секретариаты КИМа.

Состоялось открытие школы по подготовке комсомольских функционеров — сбылась давняя мечта Хитарова. На опыте своей работы в Германии и Китае он убедился, что великолепным, отважным ребятам, возглавляющим местные организации КСМ, больше всего не хватает теоретических знаний. А очевидные пробелы в марксистско-ленинском образовании разоружают в спорах с начетчиками и фальсификаторами. Созданная школа должна была стать подлинной кузницей кадров.

И еще об одной инициативе Рафаэля. Будучи революционером-интернационалистом в самом высоком значении этого слова, он за годы своей работы в ИК КИМа сделал очень много для того, чтобы интернационализм стал чертой характера и нормой поведения каждого комсомольца.

Получив полную поддержку Александра Мильчакова, а потом и Александра Косарева, Рафаэль неустанно укреплял братские связи между ВЛКСМ и зарубежными союзами.

Шефская интернациональная работа стала органической частью деятельности всех комсомольских организаций. Так, например, бакинские комсомольцы шефствовали и помогали своим опытом юным коммунистам Тюрингии, Нанкина. Комсомольская организация Армении приняла шефство над своими друзьями в Греции.

Не забыть того энтузиазма, которым советские комсомольцы встречали своих зарубежных братьев.

В Ростов-на-Дону приехал представитель итальянского комсомола, носивший подпольную кличку Антонио Мартини. В поездке по городам Северного Кавказа его встречали тысячи наших девушек и парней. Факельные шествия по улицам Краснодара. Встречи с молодыми горняками Шахт и нефтяниками Грозного. Митинги, стихийно возникающие там, где появлялся Антонио. «Да здравствует итальянский комсомол! Гибель Муссолини и его чернорубашечникам!» и в ответ; «Эввива иль коммунизме!» Письма… Охапки писем к итальянским комсомольцам, которыми Антонио набил свой чемодан. Трогательные самодельные подарки. Обещания выучить итальянский язык и тут же создаваемые кружки по изучению этого языка…

А многотысячный митинг ленинградских комсомольцев в Таврическом саду в честь Международного юношеского дня! Приехал Амо Вартанян. Выступления, выступления, выступления… И сколько раз! Пока окончательно не потерял голоса, устав от бесконечных вызовов, показал на горло и прохрипел: «Ребята, не могу больше. Увольте…»

Интернациональная работа била по двум целям одновременно. Оказывала конкретную помощь заграничным союзам, перенимающим опыт ВЛКСМ, и укрепляла в каждом советском комсомольце ощущение сопричастности с борьбой, которую вели их сотоварищи в капиталистических странах.

За три года своей деятельности в качестве руководителя Исполкома КИМа Рафаэль Хитаров стал популярен. Он выступал не только по молодежным проблемам, но и по вопросам внутрипартийной работы. Много писал. Особый интерес представляет его книга «Правая опасность в Коминтерне и задачи КИМа», вышедшая в 1929 году. В ней Рафаэль подвергает глубокому и всестороннему анализу правый уклон в ряде компартий. (Вот названия некоторых ее глав: «Предательство Брандлера», «Ошибки английских коммунистов», «Тяжелое положение Компартии Чехословакии — результат неправильного руководства», «Как ЦК Коммунистической партии США толкует решения VI конгресса», «Опасные тенденции во Французской компартии», «Компартия Китая перед лицом правой опасности» и т. п.) Такую книгу мог написать только стойкий ленинец, хорошо теоретически вооруженный, по-настоящему знающий жизнь и деятельность зарубежных секций Коммунистического Интернационала.

И все же Рафаэль считал, что слабоват в теории. Ио-этому накануне IX съезда комсомола он вновь обратился в делегацию ВКП(б), в ИК КИ и в ЦК ВЛКСМ с настойчивой просьбой освободить его от работы в Исполкоме КИМа и направить на учебу. И вновь просьба его была отклонена.

Выступая на IX съезде комсомола с отчетом делегации ВЛКСМ и ИК КИМа, Рафаэль говорил, что поворот к массам стал реальностью. Кимовская зарубежная армия выросла и насчитывала в своих рядах уже 115 030 человек. «В данный момент, — заявил Хитаров, — мы создали стотысячную армию комсомольцев. Это политически крепкая, сплоченная армия, которая в ряде стран задерживает наступление реакции, армия, столкнувшись с которой наш враг поломает свои зубы».

Вновь избранный членом ЦК ВЛКСМ и его Бюро, Рафаэль опять возглавил русскую делегацию в ИК КИМа. Да еще получил дополнительную нагрузку — его утвердили ответственным редактором журнала «Интернационал молодежи».

Но на этот раз проработал он в Исполкоме КИМа немногим более трех месяцев. В апреле 1931 года по решению ЦК ВКП(б) Рафаэль Хитаров был направлен на ответственную партийную работу в Кузбасс.

Еще неполных семь лет жизни отдал Рафаэль Хитаров делу строительства нового, коммунистического мира.

Отдал, как всегда это делал, без остатка, без оглядки на свое «я».

«Я счастлив, что партия оказывает мне такое доверие», — писал он в одном из своих писем отцу.

Первая пятилетка генерировала невиданный энтузиазм всего советского народа. Рафаэль принадлежал к тем людям, кто обеспечивал мощную и бесперебойную работу этого генератора.

Ему посчастливилось увидеть, как, по выражению Маяковского, «солнцем встает бытие иное». Не только увидеть, но и самому созидать это бытие.

Он руководил коммунистами грандиознейших строек первой пятилетки: Кузнецкого металлургического комбината и Магнитогорского завода. За успехи в строительстве КМК Рафаэль получил высшую награду — орден Ленина. Он снискал любовь и уважение героев-строителей Кузнецка и Магнитки. Как рыцарь партии без страха и упрека.