Вокруг света в сорок тысяч лет

СТАРТОВАЯ ПЛОЩАДКА

Перелистаем от конца к началу воображаемый том на сорок тысяч страниц. Том, где на каждой странице — события одного года из истории человечества. В конце — знакомые по газетам полеты к Луне и Марсу, подвиг Гагарина, дрейфы полярных станций СП с двузначными номерами, дальше (раньше) вспыхивают строчки с ослепительными именами Амундсена и Седова, Нансена и Беринга, Магеллана и Колумба. А там — Синдбад-мореход и Пифей, открывший для греко-римского мира Британию, вечный Одиссей и карфагеняне. Потом исчезают со страниц имена людей… и хорошо, если остаются в книге истории хотя бы имена народов… А когда пролистаны последние шесть тысяч страниц, перестает быть для нас проводником по прошлому письмо, нет больше иероглифов ни на камне, ни на бараньей лопатке, ни на обожженной глине…

Теперь уже нет не только имен героев, но и титулов царей, которым эти герои служили. Об именах стран и племен приходится только гадать. Но сами страны и племена были, мы знаем это, мы многое узнаем о них, потому что находим останки людей и остатки их жилищ, находим семена растений, которые они бросали в землю, кости животных, которых они ели, орудия, которыми пользовались. И все это часто тоже свидетельства не только открытий, но и путешествий.

Тысячелетие за тысячелетием, одна сотня веков за другой — и вот мы выходим к самой важной за все перелистанные эпохи границе — границе между Человеком разумным и его предшественниками. Мы тут — это один из двух миллионов видов живых существ, составляющих в совокупности животный мир планеты. Вид, внесенный в великую инвентаризационную книгу этого мира под звучным именем Homo sapiens (Гомо сапиенс) — Человек разумный. Гомо — здесь наше родовое название, мы делим его с неандертальцами и питекантропами, появившимися на Земле раньше, жившими на Земле дольше, но уже исчезнувшими с ее лица. Сапиенс, разумный, — ответственное определение нашего вида внутри рода. Вида, появившегося на планете около сорока тысяч лет назад.

Впрочем, это лишь наименьшая из возможных цифр. Многие антропологи отодвигают появление человека современного вида в прошлое еще на десять, двадцать, тридцать, а некоторые и на шестьдесят тысяч лет. В последние годы появилась даже точка зрения, объединяющая нас с неандертальцами в один общий вид, — как два подвида, не слишком отличающихся друг от друга. Эту позицию занимают, например, чешский антрополог Елинек, английский Уайнер, западногерманский Хедерер. Если она верна, то история Гомо сапиенса сразу становится длиннее еще на добрых сто, а то и побольше тысяч лет, а наши четыреста веков — всего лишь история подвида под названием «Гомо сапиенс сапиенс». Слово «сапиенс» напечатано здесь дважды не по ошибке. Повторить определение заставляют здесь правила биологического описания. И значит, при таком подходе к проблеме мы получаем имя дважды разумных.

Спор идет не просто о тонкостях биологической классификации. Решается вопрос о том, насколько исторически важен скачок от неандертальца к нам с вами, был ли это просто очередной шаг эволюции или гигантский скачок вперед.

Главное, пожалуй, отличие человека разумного от неандертальца — огромные (сравнительно) лобные доли мозга. Сравнительно! В них всего-то около сотни граммов. Но эти граммы отвечают за ассоциативное, творческое мышление, именно здесь, по-видимому, сводятся вместе обстоятельства и детали мира, внешне между собой не связанные.

Но и этой работы, оказывается, мало для двух комочков полужидкого серого вещества. В них же (в основном) работают тормозные центры человека. За сочинение сказок и за придумывание поговорок типа «Семь раз отмерь — один отрежь» (и за действия в духе этой поговорки) отвечают одни и те же участки мозга. И воображение и сила, способная его обуздывать, исходят в нас с вами из одного и того же источника. Благодаря тормозным системам личность легче подчинялась обществу, когда ее интересы вступали в противоречие с общественными. Вот что было не последнее, но главное из слагаемых, сумма которых дала победу человеку разумному, — он коллективист. Самый большой коллективист из всех своих сородичей. И практически все свои будущие путешествия он совершил не в одиночку. Чичестеры, без спутников отправляющиеся на крошечной яхте через океаны, появились на свет лишь в XX веке. И прототип Робинзона Крузо стал единственным обитателем своего острова только поневоле.

И не верьте, когда порою подчеркивают слабость нашего предка, рисуют его (и нас) обделенным дарами природы. Человек был хорошо подготовлен к своему многотысячелетнему подвигу. При всех своих недостатках он и вправду был «венцом природы». А точнее — вершиной эволюции, вершиной, которой природ^ достигла после двух или трех миллиардолетий естественного отбора, безжалостно отправляя в брак огромное большинство своих созданий.

Это дитя эволюции было уже само по себе прекрасно и могуче.

Да, могуче! Конечно, человек был слабее тигра, бегал медленнее оленя, орел видел дальше его, а собака чувствовала неразличимые для него запахи и слышала молчавшие для него звуки. Но ведь никто не потребует от многоборца, чтобы он, скажем, бегал лучше чемпиона по бегу и попадал в цель чаще чемпиона по стрельбе. Решает сумма очков. И решающими здесь стали очки за сообразительность, трудолюбие и общительность или, если хотите, общественную жилку.

Необходимые путешественнику фантазия, логика и разумная осторожность появились у нас, выходит, сорок тысяч лет назад. А все остальные физические качества, потребные для дальних маршрутов, — еще раньше. Ноги отличного ходока — мы прочно встали на них уже добрых три-четыре миллиона лет назад. Впрочем, этот срок все увеличивается и увеличивается — по мере раскопок в Африке — и может еще, по крайней мере, удвоиться. Именно переход к опоре на ноги, к слову сказать, был решающим для превращения обезьяны в человека. Это освободило ее передние конечности для труда.

Есть у французского писателя Веркора книга «Люди или животные?». Ее можно при желании назвать научно-фантастической, потому что сюжет ее связан с открытием на Новой Гвинее существ, промежуточных между человеком и обезьяной. На протяжении большой части книги идет научная дискуссия, цель которой — дать определение термину «человек». Спорят философы и психологи, историки и социологи, специалисты разных областей науки и дилетанты.

Антрополог в этой книге настаивает:

«Держится прямо — значит, человек. Вот почему важна форма астрагала, на который опираются при ходьбе: если астрагал узкий и тонкий — значит, обезьяна, если широкий и плотный — значит, человек».

Астрагал — всего-навсего одна косточка, но именно она ясно отвечает на вопрос, на Двух или четырех ногах ходил ее обладатель. И антрополог у Веркора повторяет: «Покажите мне его астрагал!»

Скажем сразу — вот уже миллионы лет, как у нас астрагал стал человеческим. И прежде чем приступить к рассказу об открытиях путешественника по имени Гомо сапиенс, я хочу воздать должное его прародителю. Едва встав на ноги, прачеловек начал искать и открывать новое. Из Восточной Африки, своей вероятной прародины, он проник и в Северную Африку, и в Южную Европу, и в Переднюю, Южную и Восточную Азию…

Следы именно этих древних путешествий нашел в прошлом веке антрополог Дюбуа на острове Ява: питекантропы, кости которых он здесь обнаружил, были потомками тех африканских пралюдей и праумельцев, чьи останки и орудия нашли в последние десятилетия знаменитые антропологи наших дней, отец и сын Лики. Предчеловек путешествовал — и менялся, и чем дальше он заходил в своих странствиях, тем сильнее менялся, то есть эволюционировал, а чем сильнее менялся, тем дальше мог идти. И именно движение, встречи, контакты разных стад пралюдей, по мнению многих ученых, определили собой тот биологический взрыв, которому присвоено имя Человек разумный.

Неандертальцы, следы и останки которых ученые находят в разных местах Европы и Азии, довольно сильно отличались друг от друга. В смешении их крови, вызванном неведомыми нам великими переселениями преднародов, был, возможно, намечен облик Человека разумного, отработанный великим кузнецом — естественным отбором.

Новому хозяину планеты предстояло, увы, не только заселить свободные земли, но и взять себе те, что уже были заселены неандертальцами. Трудная задача! Но сорок тысяч лет назад он уже занял свое место «на старте» Истории. Или, если хотите, пункте отправления, коли продолжать пользоваться терминами, возникшими столько столетий спустя.

Впрочем, для стартовой площадки Человека разумного название «пункт» совсем не подходит. Она была огромной даже по масштабам сегодняшних великих держав — солидные куски Европы, Африки и Азии входили в район, где человек окончательно стал Человеком. Отсюда он и пустился в путь, который привел его к новому старту — для рывка к звездам.

Ну а зачем и почему люди расселялись дальше из этого, в общем, достаточно обширного района?

Хочется назвать пусть далеко не самый важный, но самый романтический, самый благородный из мотивов, по которым совершали путешествия. Я имею в виду неугасимую жажду знаний, тот рефлекс поиска, который великий Павлов признал одним из врожденных свойств человека.

На островах Северного Ледовитого океана мы находим следы старых русских мореходов, плывших на утлых суденышках в поисках неведомого. Средневековые документы рассказывают, как кучка рыцарей с берегов Северного моря дала клятву плыть и плыть, пока не узнают они, что за земли находятся позади Исландии. И Геродот, древнегреческий «отец истории», повествует о юношах из североафриканского племени насамонов, которые не смогли побороть жгучего любопытства (совсем как Слоненок в известной сказке Р. Киплинга) и отправились выяснять, что находится к югу от пустыни Сахары.

А до того отправлялись искать и находить смельчаки, чьи подвиги не дошли до нас ни в описаниях, ни в легендах.

Но если бы открытием и заселением своим мир был обязан только любознательности и дерзости, боюсь, и сегодня человечество не успело бы освоить всю планету.

Классики марксизма подчеркивали значение для жизни человеческого общества прежде всего материальных факторов.

Прежде всего необходимость, а не одна добрая воля вела людей из долин в горы, с гор в степи, заставляя пересекать пустыни, преодолевать реки, проливы и, в конце концов, даже моря.

Людей становилось все больше, им, охотникам и собирателям, требовались все новые и новые земли уже потому, что на старых было тесно. Освоение новых охотничьих территорий ускорялось тем обстоятельством, что Гомо сапиенс преследовал прежде всего гигантов животного мира. Мелкая дичь ведь до появления лука, бумерангов и силков была не слишком верной добычей. Мамонты, стада оленей, лошадей, коров служили куда более обильным и верным источником пищи. Но стада перемещались, и охотники следовали за ними. Живые склады мяса вели людей за собой в новые страны.

Так случалось и позже, когда при этом охотники часто приходили уже не на пустые, а на заселенные другими племенами земли.

Времена менялись, и люди иных эпох отправлялись в походы уже не за мамонтами, а за жемчугом, янтарем, медью, оловом и золотом, их манили перец, гвоздика и все то же золото, еще позже — нефть, опять олово, опять золото и многое, многое другое. Во всех таких случаях следует говорить об экономической основе путешествий, открытий, переселений.

Нередко важную роль для переселения играло изменение климатических условий. Когда во время последнего оледенения Европы ледник начал отступать на север, освобожденные им области шаг за шагом занимали люди. Наконец, многие открытия и изобретения человека позволили освоить районы, где раньше он обитать не мог.

Увы, бывало и так, что люди переселялись не потому, что они преследовали добычу, а потому, что их самих преследовали и теснили враждебные роды или племена. Наверное, так оказались в Арктике эскимосы. По-видимому, они были оттеснены на север сильными врагами еще за тысячи лет до нашей эры.

А вот пример движения народов под натиском завоевателей уже в историческое время. Более двух тысяч лет назад на острове Суматра в Индонезии часть населения была вытеснена враждебными соседями с его родных мест. Суматрийцы уходят на кораблях и лодках на запад. Никогда не узнаем мы, сколько тысяч погибло их в волнах Индийского океана. Но оставшиеся в живых добрались до Мадагаскара, и уже здесь они теперь выступили в роли завоевателей, заставив немалое число коренных мадагаскарцев бежать на материк Африки. Здесь мадагаскарцы потеснили местные африканские племена, и те начинают двигаться на север, пока не достигают Южной Аравии, которая на несколько веков оказывается под их властью.

История знает немало таких случаев.

В общем, для любого массового расселения людей по лицу Земли можно, по-видимому, отыскать не одну, а несколько достаточно серьезных и отнюдь не романтических причин.

Но и страсть к исследованиям тоже играла свою роль.

Мы знаем в XIX веке Пржевальского, в XV — Афанасия Никитина, в XIII — Марко Поло… Папирусы называют нам имена древнеегипетских кормчих и финикийских флотоводцев. И даже если древнему племени приходилось пускаться в долгий и неверный путь из-за наводнения или вражеского нашествия, впереди племени кто-то должен был идти. Кто? Наверное, тогдашние ученые — следопыты, разведчики, исследователи мира. Шли, подвергаясь смертельному риску, тогдашние Амундсены и Седовы. Люди, чей рефлекс поиска был сильнее инстинкта самосохранения. Но в своем огромном большинстве, видимо, люди всю свою историю держались принципа «от добра добра не ищут». Нужны были сильные доводы, чтобы заставить большую массу людей стронуться с места, — конечно, если речь идет не о кочевниках.

Случалось так, что свою роль в истории переселений играли политические и религиозные разногласия. Северная Америка стала прибежищем пуритан и квакеров, преследуемых у себя на родине в Англии. Французские гугеноты, вынужденные бежать со своей родины, составляли в XVII веке более трети населения Берлина…

В глубочайшей древности в Австралии, скажем, среди аборигенов действовали очень суровые брачные законы. Племя делилось на несколько брачных классов, и неписаные законы чрезвычайно точно определяли, на какой из девушек мужчина может жениться, а на какую ему даже смотреть не следует. Нередко оказывалось, что жених мог выбирать лишь между двумя-тремя женщинами, хоть сколько-нибудь соответствовавшими ему по возрасту. А иногда выбора просто не было. Большинство примирялось со своим жребием, принимало заранее предопределенную жену. Но бывало и так, что любовь оказывалась сильнее законов племени и воли духов. Мужчина и женщина, решившиеся на запретную любовь, покидали родину, где им угрожала гибель.

Такое бегство было подвигом. Покинуть родное племя в первобытном обществе — не знаю, какой шаг в нашем сегодняшнем мире может сравниться с этим по своей безумной дерзости. И дело, конечно, не в том только, что одиночкам вне общества грозила голодная смерть. Люди были привязаны к общине невероятно прочными нитями. Маркс и Энгельс говорили о необорванной пуповине, скрепляющей с родом каждого его члена.

Вспомните историю Ромео и Джульетты. Ромео, изгнанный из Вероны, поселяется в соседней Мантуе, где он находится в полной безопасности. Мало того, удайся замысел монаха Лоренцо, и ставший известным брак Ромео мог привести к примирению Монтекки и Капулетти. Трагическая история юных веронцев хотя бы имела шансы на счастливый конец. В «австралийском варианте» героям Шекспира грозили бы еще более тяжелые испытания.

Нельзя было просто присоединиться к ближайшему из соседних племен — там им не была бы обеспечена безопасность. И мстителями выступали бы не члены отдельных семей, но все старые соплеменники. И не только они. Деление на брачные классы схоже у всех почти австралийских племен, и люди, знавшие о причине бегства, могли встретить беглецов как преступников.

Дальше, как можно дальше — долгим бывало в таких случаях свадебное путешествие влюбленных. Долгим, опасным, трудным. Но в конце их все-таки могла ждать местность, где они не только оказывались в безопасности, но и могли кое-как прокормиться. Или земли, населенные племенем, согласным принять пришельцев. И они в благодарность делились знаниями, умениями, сказками и мифами с новыми соплеменниками.

А все-таки приятно знать, что хотя бы изредка любовь открывала человеку новые земли не только в переносном, но и в прямом смысле слова.

Голод ли гнал людей вперед, оружие ли, любовь ли, или все, вместе взятое, плюс любопытство, но земля оказалась в конце концов заселена…

В этой главе я приводил для иллюстрации одних и тех же положений примеры, относящиеся не только к разным странам, но и к разным эпохам. Когда рассказываешь о путешествиях в пространстве, бываешь вынужден путешествовать и во времени.

Не удивляйтесь, что порою мне приходится быстро пролистывать великую книгу в сорок тысяч страниц почти до самого конца, чтобы потом вернуться в начало или в середину, снова заглянуть за примером в последние тысячелетия или даже века и опять отступить в более далекое прошлое. Путешествия ведь бывают разные, и по одним законам странствуют вещи, а по другим, например, языки. Времени на каждое из таких путешествий уходило у человечества то больше, то меньше.

Нельзя забывать также, что на последних тысячах страниц книги истории записано гораздо больше событий, чем ближе события к нашей эпохе, тем лучше их знают историки.

Потому-то представителями событий и процессов, которые происходили все сорок тысяч лет, приходится делать происшествия и явления многовековой давности или брать в свидетели минувшего австралийских аборигенов наших дней. Наука умеет судить о недоступном по доступному, по близкому о далеком.

Ведь если сравнить прошлое с морем, а законы истории — с освещающим его солнцем, то это солнце во всем своем блеске отражается в каждой капле воды. Надо только разглядеть его там.