Вокруг только лед

Марафон по припаю

У Дружной, в море Уэдделла, нам много хлопот доставил переход через зону дрейфующего льда. После того как у края ледника было найдено место для разгрузки и она началась, работа гидролога окончилась. Так бывает далеко не всегда. Очень часто грузовые операции держат в напряжении всех гидрологов, пока последний ящик с грузом не уйдет на берег. Обычно это бывает тогда, когда доставка груза на берег происходит по припаю, ширина которого составляет несколько десятков километров. До сих пор изрядно портил всем нервы рейд обсерватории Мирный, где протяженность такой трассы достигает иногда 20-30 км. Причем по этой трассе нужно перебросить тягачи и другую транспортную технику и груз, относящийся к разряду тяжеловесов. Поиски наиболее удобного, вернее, безопасного, варианта трассы – довольно интересное занятие, и подходы к Мирному в иной летний сезон бывают исхожены, изъезжены, облетаны вдоль и поперек.

Некоторые страницы отчета морского отряда в таких случаях гидролог читает как увлекательный роман, героем которого он не хотел бы стать. И чем длиннее трасса, тем увлекательней это повествование.

Если говорить о длине трассы и времени перехода по ней, то пальму первенства нужно отдать не Мирному, а Молодежной, хотя переход по припаю осуществлялся здесь пока лишь раз. Дело было в 1966 г. Нужно было пересечь залив Алашеева от кромки припая до берега и доставить на станцию позарез нужные тяжеловесы. Готовился санно-гусеничный поход по маршруту Молодежная – Полюс недоступности – Новолазаревская.

Поход возглавлял Иван Григорьевич Петров, который потом все перипетии его описал в книге «Через Полюс недоступности» (Л., Гидрометеоиздат, 1971). Мы пришли в залив Алашеева в удачное время. Была середина декабря. Звенел лед, погода «миллион на миллион», как говорят полярники, и я, еще молодой и очень зеленый гидролог, подающий надежды и переполненный творческими планами, принимал дела у своего предшественника Владимира Федотова. Походникам Петрова я очень завидовал – шутка сказать: побывать в антарктической глубинке, ступить там, где не ступала нога человека, преодолевая трудности и горную болезнь, терпеть лишения, например почти перестать умываться, оставить свой след на белоснежной целине Полюса недоступности, потом пересечь на подходах к Новолазаревской горный массив Вольтат, где ущелья, трещины и вершины… В общем антарктическая Одиссея.

Но поход готовился тяжело. Тягачи, зимовавшие на станции, видали виды – на них уже был совершен не один межконтинентальный переход, а уж сани, на которых предстояло монтировать походные лаборатории и жилые балки со спальными местами, вообще дышали на ладан. Экспедиционные умельцы с утра до вечера – ночи не было, царствовал полярный день – приваривали к их полозьям железные полосы, чесали затылки, терзали зубами «Беломор», севши на водила саней, вспоминали в безысходности чертей и всех их присных. Сани-то не хотели идти в поход. А на «Оби», стоявшей под разгрузкой у кромки припая, были новенькие сани. Они шли для Мирного, был и один трактор-болотоход, который мог доставить сани в Молодежную. Когда идея о переброске этих саней по припаю на берег созрела, аппетиты разгорелись. Ну зачем сани гнать пустыми? Давайте их загрузим емкостями под топливо? Давайте. А вот на Молодежной позарез нужна передвижная авиаремонтная мастерская. Подошла пора ЛИ-2 поднимать в воздух, а у него что-то нужно подклепать, подварить, подменить, в общем сделать его способным подняться в воздух. Эта портативная мастерская со всеми прилагаемыми железками весит сущий пустяк – пять тонн. Планируя этот поход, мы, его участники, рассуждали так. Поставим мастерскую на сани. Трактор дотащит. Заодно в этой мастерской отдохнуть можно, если вдруг что-то непредвиденное случится и поезд за сутки не дойдет. Между сверлильным и токарным станками есть проход в два-три квадратных метра. Спальные мешки разложим и прекрасно поспим, для четверых места вполне хватит. На том и порешили.

С поездом, конечно, должен идти гидролог. Дорога по льдам морским проложена, бур в руки и пошел. Не знаю, чем я Льву Ескину, начальнику морского отряда, понравился по совместной работе в предыдущей экспедиции, но он решил сделать мне такой подарок. Хотя мне не доводилось раньше принимать участие в делах подобного рода, Лев сказал, что мне все карты в руки и я не подведу. Тонкая лесть.

Днем с самолета мы вместе с ним наметили трассу и облетели ее. От Молодежной до кромки припая – что-то около 80 км, по прямой ближе – 60, но ледолом из айсбергов как раз на полдороге, припорошенный метровым слоем снега и украшенный всторошенными полями, был слишком красив с воздуха, чтобы уродовать его прозаическим следом тракторных гусениц. Трасса проходила так: от судна прямо на юг 50 км, пока не откроется вершина горы Вечерней. Барьер справа – забор из айсбергов. Потом повернуть на юго-запад и идти по азимуту примерно 210-220° еще 30 км, пока не упрешься в Молодежную. Трещин по трассе с воздуха не было видно. По всей трассе мы усердно швыряли с воздуха бочки, чтобы идти по ним, как по вехам, и выкинули по всему маршруту целых восемь штук. Потом удалось обнаружить всего четыре. Три раза сели на лед. Лед 140 см, снег – 30. Катайся – не хочу.

В два часа ночи 20 декабря мы покатились. У трактора на прицепе двое саней с полной загрузкой общим весом около 20 т, если не считать четырех водителей и гидролога.

С грехом пополам к десяти утра мы прошли от кромки припая всего 18 км. Идти было нелегко. Все портил снег. Как только его толщина на льду достигала 50-70 см, на поверхности льда появлялась вода. Тяжелый поезд, шедший со скоростью чумацких возов, то и дело завязал в пятнах этих снежных болот. Приходилось расцеплять сани, искать сравнительно сухое место и поодиночке вытаскивать их на надежный лед. Беспрестанно занимаясь этой нудной процедурой и подкладывая сначала бревна, а потом их обломки под гусеницы трактора, мы копошились по колено в воде до семи утра и порядком измотались. В семь в очередной раз напоролись на участок припая, где увязли по уши. Обходя всторошенный участок, мы были вынуждены прижаться к айсбергам, а по мере приближения к ним толщина снега в снежных наддувах резко возрастала. Сто сантиметров стали для нас роковыми. Нащупав более или менее плотный наст, мы вытащили на безопасное место сани с емкостями, но сани с балком-мастерской засели прочно. Измочалив все бревна, сел по самый радиатор и трактор. Слава богу, под ним было полтора метра надежного льда. Связавшись по рации с самолетом, который совершал над нами грузовые рейсы между судном и берегом и взирал с поднебесья на нашу возню, мы попросили выслать с берега второй трактор.

Шестьдесят километров – путь неблизкий. Я ушел отыскивать приемлемую и безопасную дорогу, а водители занялись осмотром техники. К обеду сел самолет. Обалдевшие от бессонной ночи, слепящего солнца, бестолковых пингвинов, путавшихся у нас под ногами, мы сушили портянки на крыше балка, когда из фюзеляжа «Аннушки» нам выбросили очередную связку бревен, трос и оттуда же выпрыгнул полный энтузиазма и сил главный инженер экспедиции Большаков. Все началось сначала. К исходу этих суток, к 21 декабря, мы сумели вытащить трактор, но к Молодежной не приблизились. Снежная целина в радиусе ста метров от завязших саней была перепахана гусеницами трактора, из снежниц торчали обломки бревен, клочья стального троса, опустошенные бочки, а не менее опустошенные физически участники похода накачивались черным кофе в преддверии следующего дня.

К обеду 22 декабря к нам подошел с Молодежной еще один трактор и вездеход. Объединенными усилиями двух тракторов и шести водителей удалось выдернуть из снежной трясины злополучные сани, и мы продолжили путь к Молодежной.

Погода нас баловала. Лед тоже. С сознанием почти исполненного долга мы нежились на крыше балка под палящим антарктическим солнцем, ожидая появления на горизонте горы Вечерней. Наконец из-за гряды айсбергов показалась и она. К этому моменту наш экспедиционный отряд поубавился – подошло время уходить в Мирный «Оби» и подсевший самолет забрал водителей, которые должны были вместе с судном покинуть нас. Последние 30 км мы преодолели в сугубо «молодежнинской» компании. Всего две трещины омрачили наш путь. Вдали уже были видны огни станции, мерцающие сквозь сиреневую тень ледникового купола. Наши последние десятки километров, мы в этом не сомневались, просматривались многими с берега. Бинокли были нарасхват. Мы чувствовали себя почти героями, обуглились на солнце, и каждый похудел как минимум килограмма на два. Потеря веса компенсировалась приобретенной уверенностью, хотя все прекрасно понимали, что наш переход по сравнению с испытаниями грядущего похода Петрова почти прогулка.

У Молодежной для нас уже был выбран удобный для въезда снежник в бухте Опасной, и наш поезд, как по маслу, вкатился на берег. Спать хотелось смертельно. Лицо, опаленное полярным солнцем, с трудом разъезжалось в болезненной улыбке навстречу дружеским улыбкам походников Петрова. Роскошный стол в кают-компании ждал нас. Но из-за страшной усталости, которая почувствовалась лишь с первыми шагами по камням Молодежной, думаю, никто из нас в ту ночь не смог по достоинству оценить искусство поваров.

Наш марафонский пробег по припаю с тяжеловесным грузом в общем-то был в истории САЭ единственным в своем роде. То, что нам повезло с погодой, предопределило его успешное завершение. А окажись погода не в настроении, неизвестно, чем бы это окончилось. А пришла бы зыбь? Да и лед был хорош, опасных трещин не было, и наша рукопашная схватка в снежном болоте не более чем физические упражнения здоровых мужчин на фоне айсбергов. Рейд Мирного, если бы подобный переход пришлось устраивать там, не сомневаюсь, сделал бы все, чтобы он оказался более запоминающимся.

Но на этом наши контакты с походниками не прервались. Скорее даже, благополучный переход по припаю сделал меня его косвенным участником. И буквально через несколько дней после выхода поезда со станции возникла необходимость вновь оказать ему помощь. Причем на этот раз обстоятельства сложились так, что пришлось иметь дело не с морским, а с материковым льдом, что имело к специальности океанолога весьма отдаленное отношение. Правда, формально это именовалось ледовой авиаразведкой – дело для антарктического гидролога основное и привычное, но тогда мне впервые пришлось взглянуть не на морские льды, а на снежную целину ледяных пустынь Антарктиды.