Волчьи войны

Глава 1 Лугнасад

Нигде во всей Гаэлии не было волчицы белее, чем эта. Сказители былых времен звали ее Ималой, что на нашем языке означает «белая». Ее нельзя было спутать ни с одним другим волком острова, и не только белый мех отличал ее от сородичей. Все в ней было особенным — походка, взгляд, благородная посадка головы. К тому же в ее жизни уже случались встречи с людьми. Сейчас путь ее лежал к северу. Она не спеша продвигалась вперед, наслаждаясь всеми благами лета: зеленью травы, свежестью земли, обилием растений и дичи — косуль, зайцев и перепелок. Время от времени она ложилась на бок и грелась в солнечных лучах, встряхивая головой, чтобы отогнать слишком близко подлетавших к ней насекомых.

Имала не могла не узнать оставленные повсюду метки. Они означали, что она все еще находится на территории своей бывшей стаи. Но это ее вовсе не беспокоило. Ведь она одержала победу над предводительницей, старой Аэной, в долгой битве на глазах у всех сородичей доказала свое превосходство. Аэна уползла, поджав хвост и волоча брюхо по земле, и остальные волки смирились с этим. Теперь никто из них не посмеет встать на пути Ималы. По крайней мере, в ближайшее время.

Она могла остаться в стае и занять место Аэны. И была бы прекрасной предводительницей. Молодой, сильной, отважной. Но Имала стремилась к иному. К чему-то, неподвластному пока ее разуму. Инстинкт увлекал ее вдаль, на север, и она без сожаления покинула стаю. Теперь волки, наверное, прогонят Аэну, ведь она утратила свой авторитет. Другая молодая волчица вызовет ее на бой и, наверное, победит. Таков закон природы. Редко бывает, чтобы вожак оставался во главе стаи всю жизнь. И Аэна покорно уйдет, Аэна, некогда изгнавшая Ималу, убившая ее детенышей. Но Имала этого не увидит. Ее ожидают другие дела.

Весело помахивая хвостом, она двигалась к северу, следуя за той из мира людей, что явилась ей, приблизилась и обласкала… Волчица, разумеется, не отдавала себе ясного отчета в собственных действиях, она лишь искала эту темноволосую девушку.

Через несколько дней Имала поняла, что вышла за пределы территории, принадлежавшей ее бывшей стае. Нельзя сказать, чтобы она почувствовала себя при этом увереннее, напротив, стала еще более осмотрительной — чаще останавливалась и внимательно прислушивалась к каждому звуку, ниже пригибалась к земле, прижимая уши.

Голод все сильнее давал о себе знать. Но охота на крупную дичь — трудное дело для одиночки. Да и лес, полный разнообразной живности, остался далеко позади. В этих местах зайцев было гораздо меньше, а открытых пространств, где легче убежать от хищника, намного больше.

Так и не добыв никакой пищи, волчица продолжала бежать к северу. Незадолго до наступления вечера она вдруг замедлила бег — до нее донесся какой-то знакомый запах. Подчиняясь инстинкту, Имала затаилась в зарослях высокой травы. Она была уверена, что в нескольких перебежках, на востоке за холмами, пасется стадо баранов, слабых, трусливых и медлительных животных. С ними она легко справилась бы и в одиночку.

Имала облизнулась, осторожно поднялась на лапы и направилась к холмам. Она бежала к цели не прямо, а по кривой, чтобы выйти к стаду сбоку, пока легкий ветерок, который дул ей навстречу, будет относить в сторону ее запах и звук шагов. Вскоре она их увидела. В стаде было не более десятка баранов. Но ей хватит и одного.

Вначале надо выбрать. Наметить самого слабого, того, которого будет легче догнать. К чему лишние усилия?

Время от времени, когда какой-нибудь баран поднимал голову, Имала останавливалась, потом вновь осторожно приближалась, не выпуская стадо из виду. И вот до намеченной жертвы остается уже не больше нескольких метров, а ее так и не заметили. Наконец бараны все же насторожились. Один из них явно почуял опасность и принялся громко блеять, вслед за ним забеспокоились остальные. Пора нападать. Имала изготовилась. Она уже выбрала жертву — молодого барашка, который пасся на ближнем к ней краю стада. Некрупного, хромого, догнать его не составит труда. Волчица уже приготовилась к прыжку, как вдруг до нее долетел еще один запах. Запах другого животного, не барана. Она была здесь не одна.

Имала тотчас замерла и вновь побежала вокруг стада, пытаясь разглядеть сквозь высокую траву источник нового запаха. На этот раз бараны ее заметили. Испугавшись, они на мгновение застыли на месте, но тотчас инстинкт самосохранения одержал верх, и стадо бросилось бежать. Бараны толкались, прыгали, бросались то в одну, то в другую сторону. Что-то тут не так. Что-то непонятное заставляет их менять направление. И все же, несмотря на пугавший ее незнакомый запах, волчица решила догнать стадо. Она приблизилась к баранам, но пока не нападала. И тут внезапно поняла, в чем дело.

Стадо охраняла собака. Только сейчас волчица заметила метавшееся среди белых спин баранов серое пятно. Собака была небольшая, но сильная. И полная решимости защищать стадо. Обычно в таких случаях волки отступают, но Имала сильно оголодала, а ее незримая связь с людьми придавала ей уверенности.

Волчица сделала попытку подойти к стаду с левого края. Намеченный ею барашек был недалеко, и, возможно, ей удастся схватить его, прежде чем собака успеет до них добежать. Резкий прыжок — и Имала бросилась к стаду. Изменив направление, она неслась теперь прямо на обезумевших от страха баранов.

Но собака была начеку и тут же с громким лаем рванулась к волчице. Имала повернулась и медленно побежала прочь от стада.

И вдруг собака решила сама наброситься на хищника. Оскалив клыки и напружинив передние лапы, она громко зарычала, пристально глядя на волчицу.

Имала не спешила вступать в бой. Она была крупнее собаки, но долгий путь и голод истощили ее силы. Она остановилась, не принимая, однако, боевой позы и продолжая поглядывать на прихрамывавшего неподалеку молодого барашка. Собака, должно быть, перехватила этот взгляд. Она зарычала еще громче и в несколько прыжков приблизилась к волчице. Бараны за ее спиной блеяли все громче.

Имала оскалилась в ответ, обнажив длинные острые клыки, и собака прыгнула на нее. Волчица взметнулась вверх, и, широко раскрыв пасти, целясь друг другу в глотку, противницы слились в единый клубок. Упав на землю, они прокатились так несколько метров, не ослабляя хватки. Едва одна из них дотягивалась до горла другой, как тут же задние лапы соперницы страшным ударом отбрасывали ее от цели. Внезапно они вскочили и, переводя дыхание, уставились друг на друга, примериваясь к следующей атаке. Бой шел на равных. Волчица была стремительнее, собака сильнее — не мирное домашнее животное, а свирепый, натасканный на смертельные бои зверь. Зато волчица могла рассчитывать на свои острые зубы и мощные челюсти.

Не переставая громко рычать, собака снова бросилась на нее. Имала едва успела уберечь от ее клыков бок, как собака вцепилась ей в верхнюю часть бедра. Взвыв, волчица вырвалась. Боль удвоила ее злость, и, подчиняясь теперь только одному инстинкту — убивать, она кинулась на соперницу. Ее левая передняя лапа ударила собаку по морде, когти рванули глазное яблоко и вонзились в окровавленную глазницу. Собака взвыла от боли и повалилась на бок, пытаясь высвободиться. Но Имала не дала ей опомниться. Пользуясь секундным замешательством противницы, волчица рванулась к ее горлу и глубоко вонзила в него клыки. Вой собаки затихал по мере того, как волчица рвала ей голосовые связки. Чужая кровь залила белый мех Ималы и густыми ручьями потекла по шее. Она тряхнула головой, мощным ударом расколов затылок обессилевшей собаки, и та уже больше не шевельнулась. Когда волчица разжала зубы, ее противница была мертва, бараны убежали. Не мешкая ни секунды, Имала кинулась догонять оставшееся без охраны стадо, бросив на равнине изуродованный труп своего дальнего сородича.

Это лето могло бы стать обычным для долины песков. Солнце рассыпало по земле блики, будто осколки стекла. Небо напоминало безбрежный спокойный океан. Лишь изредка в нем появлялась хищная птица, прочерчивая на синей глади правильные круги, подобные тем, что расходятся от упавшей капли воды. Нигде ни тени, разве что под камнями, где неосторожным движением можно было разбудить спящих скорпионов.

Да, это лето могло стать обычным, но на горизонте угадывалось какое-то смятение, знаменовавшее начало новой эры. Слышались звуки боевой песни. За красными холмами у края долины, почти на краю земли, медленно продвигались к северу нескончаемые вереницы воинов. Огромными змеями ползли они вдали, поднимая тучи пыли, заполняющие тяжелый полуденный зной.

Это были горгуны. Полчища горгунов. Ряды копий и доспехов, свирепый взгляд налитых кровью глаз, мускулистые зеленые тела, изуродованные шрамами. Никакая сила не сумела бы остановить эти колонны воинов, движущиеся к одной точке, ослепительно сверкающей под августовским солнцем, — чертогу Шанха.

Маольмордха созвал всех горгунов Гаэлии. И вот уже много дней сходились они к нему целыми толпами. Он был Носителем Темного пламени. Он был их Властелином. Воплощением их мести. Во имя него и по его воле должны были они сокрушить друидов. В этом было их предназначение, эта высшая цель заставляла биться кровь в их жилах.

Мало кому из подданных Маольмордхи представлялась возможность — и сама мысль об этом леденила им душу — взглянуть в глаза своему господину. Считалось даже, что это дурное предзнаменование, что те, кому случалось встретиться с Хозяином взглядом, непременно погибали в течение ближайших часов, дней или недель. Тот, кто стоял теперь перед ним, не стал исключением. Едва ступив в тронный зал, самое темное помещение дворца, он сразу понял, что живым ему отсюда не уйти.

Маольмордха молча сидел на троне из человеческих костей. Лава, кипящая в гигантских чашах, отбрасывала на стены тусклые красноватые отблески. В полной тишине слышно было только звяканье цепей на ногах изуродованной рабыни и бульканье лавы. В ожидании гонца Хозяин запретил себя беспокоить. Медлительность горгунов приводила его в ярость. А тому, кто принесет плохие вести, вообще не сносить головы.

Так все и вышло. Узнав о гибели Князя герилимов, Маольмордха пришел в бешенство. Крик его разорвал вязкую тишину тронного зала. Он вскочил и обеими руками схватил гонца за голову, глядя ему прямо в глаза. Тот задрожал всем телом. Ему хотелось закричать, но страх сковал его волю. Он не чувствовал ни слез, текущих из его глаз, ни своего пересохшего горла. Руки Маольмордхи сжимались все сильнее и сильнее, как в тисках сдавливая голову гонца. Щеки несчастного побагровели, глаза налились кровью, она бешено стучала у него в висках, в ушах звенело. Маольмордха стиснул руки еще сильнее, и гонец понял, что это смерть. Кости черепа хрустнули в руках его мучителя. Их острые осколки вонзились в липкую массу, образованную мозгом и кровью, и бездыханное тело гонца рухнуло на пол.

Яростный крик Маольмордхи наконец затих. Даже эхо его, казалось, сразу умерло. Будто само время внезапно остановилось. Или же, напротив, ускорило свой ход и совершило гигантский скачок вперед. Повелитель горгунов сделал шаг назад и вновь уселся на трон.

Значит, эта дрянь победила Зультора. Он не мог в это поверить. Айн'Зультор, Князь герилимов, владеющий ариманом. И его смогла одолеть тринадцатилетняя девчонка! Маольмордха прикрыл воспаленные глаза. Теперь ему нужен другой воин. Новый полководец. Тот, кто поведет горгунов к победе, уничтожит девчонку, а заодно и всех друидов. Но никто из его окружения на это не способен. Ни один из его воинов не мог сравниться с Зультором. Придется искать. Выбора не оставалось. Горгунам нужно найти вожака.

Необычного вожака.

Фингин находился в своем новом жилище, наполненном летним зноем. Это была уже не тесная темная каморка ученика, и даже не комната побольше, в каких жили обычные друиды. Эрнан назначил его Великим Друидом, и теперь Фингину принадлежали роскошные покои, положенные тринадцати друидам его ранга.

Все произошло невероятно стремительно. Через несколько дней после его посвящения события последовали одно за другим, и с каждым днем мир, казалось, становился все безумнее. Смерть Айлина, Аодха и Альдеро. Бегство Алеи, девочки, называющей себя Самильданахом. Уход вслед за ней Фелима и Галиада. Затем Фингин назначил Эрвана своим магистражем, и тот отправился искать Алею на дорогах Гаэлии…

Эрван. Его самый близкий друг, который последние семь лет провел рядом с ним в Сай-Мине, разделяя все его сомнения и его радости. Где он теперь? Разыскал ли он отца? Удалось ли ему спасти девочку? Фингин знал только одно: Эрван жив. В этом он был уверен, ведь связь друида со своим магистражем настолько сильна, что если один из них погибал, другой сразу же это чувствовал… Значит, Эрван жив, но где он теперь?

Фингин подошел к окну. На красном бархате портьер красовался вышитый Дракон Мойры. Несмотря на жару, магистражи проводили на улице занятия с учениками. Дворец Сай-Мина застыл в тревожном ожидании. Вскоре могла начаться война, и, возможно, не одна — с каждым днем стране грозила все новая опасность. Из-за возвращения туатаннов на Гаэлию, казалось, стремительно надвигались неотвратимые потрясения. Если только причиной этого были действительно туатанны…

Самый юный из Великих Друидов приоткрыл окно, впустив в помещение немного свежего воздуха. Лето было в самом разгаре. Завтра, несмотря на тревожные хлопоты Совета, будет отмечаться Лугнасад, королевский праздник. Главные церемонии пройдут в Провиденции, при дворе короля Галатии Эогана и королевы Амины, по всей стране будут праздновать лето, играя свадьбы, устраивая ярмарки и гуляния с пением песен и чтением стихов, а в Сай-Мине друиды совершат обряд в честь Лугнасада у столетнего дуба посреди главного двора. Обычно они приглашали короля во дворец Сай-Мина, и он присутствовал при совершении этого священного обряда. Но в этом году женитьба короля, а также распри с Харкуром помешали организовать его приезд. Фингину, впрочем, казалось, что тому были и другие причины. За официальными объяснениями он видел скрытые разногласия.

Друид вздохнул. За окном обитатели Сай-Мины готовились к предстоящему празднику. Но сам он с трудом заставлял себя об этом думать. Сейчас ему трудно было сосредоточиться на чем бы то ни было. Его терзала печаль. Ему так не хватало Эрвана…

Каждый раз с наступлением вечера трое путников устраивали привал в нескольких шагах от дороги, разводили костер и вместе ужинали, наслаждаясь долгожданной вечерней прохладой. Днем природа дышала, наполненная яркими красками, запахами, сиянием солнца. А летние ночи дарили путникам небеса, полные звезд.

После ужина Фейт брала в руки арфу и играла Мьолльну новые мелодии, которые тот старался повторить на волынке. Она посвящала его в тайны звуков Печали, неизъяснимо грустных напевов, хранимых поколениями бардов. Гном был в восторге. Мечта стать бардом уже не казалась ему столь призрачной. Фейт вела его по верному пути. С ней каждый вечер ему открывались новые глубины в музыке, и дурные воспоминания улетали прочь.

Ежевечерние рыдания волынки как нельзя лучше соответствовали расположению духа Алеи. Гибель Фелима тяжким грузом легла ей на сердце. С каждым днем она все сильнее ощущала, как не хватает ей этого старого человека. Да, он был строг и суров, и она, конечно, много раз обижалась на него, не подчинялась его требованиям, не отвечала на вопросы, и тем не менее очень привязалась к нему: он единственный из друидов взял ее под защиту. Более того, ради нее он пошел на то, что его исключили из Совета. Как ей хотелось теперь отблагодарить его за поддержку, сказать, что, несмотря ни на что, она верит ему. Но Фелима уже не было в живых.

Вот почему после того страшного боя в Борселийском лесу Алеа стала так молчалива. В ее глазах застыло сожаление и огромная неуверенность в себе. Несмотря на то что оба ее друга были рядом, она чувствовала себя очень одинокой. Фейт и Мьолльн пытались развлечь девушку, но в глубине души понимали, что это ей не поможет. Алее надо было получить ответы на свои вопросы. Она увидела так много. Ей открылось столько тайн.

Она замкнулась в себе, лишь изредка сдержанной улыбкой отвечая на безуспешные попытки друзей развеселить ее. Но она по-прежнему была очень красива. Друиды дали ей новую одежду, Фейт подрезала ее волосы до плеч. Алеа больше ничем не походила на жалкую бродяжку, какой выглядела раньше. Голубое с золотой отделкой платье и белый плащ очень шли ей. У нее остался дубовый посох Фелима, и Алеа всегда носила его с собой. Этот посох, а также его брошь, которую она приколола себе на грудь, напоминали ей о друиде, и Алею мало заботило, что скажет об этом Совет. Порой она несла длинный посох на плече, но чаще всего опиралась на него при ходьбе, чувствуя исходящее от него необыкновенное тепло. Словно под резной поверхностью этого дубового посоха скрывалась энергия саймана.

— Мьолльн, у тебя получается все лучше и лучше, — тихо сказала она, когда гном доиграл новую мелодию Печали.

Тот, казалось, удивился. Он уже давно не слышал от Алеи ни слова, а тем более похвалы.

— Благодарю тебя, метательница камней. Но всем, что я умею, я обязан Фейт! Вы, бардесса, мой лучший учитель…

— Благодарю вас, господин Аббак.

Фейт тоже была не в лучшем расположении духа. В ее грустном голосе звучали сожаления о ста днях. Ста днях, которые она провела, расставшись с голубыми одеждами бардов, в неотступных мыслях о мщении. Ей тоже нравилось заниматься музыкой с Мьолльном, но она знала, что это лишь краткая передышка в борьбе, которую она поклялась довести до конца. И каждую ночь мысли о Маольмордхе, гоня прочь сладкий сон, не давали ей покоя.

Некоторое время все трое молчали, с пониманием глядя друг на друга.

— Фейт, — вдруг сказала Алеа, — а я знаю, о чем ты думаешь.

Бардесса удивленно приподняла брови. Ее не переставала поражать проницательность столь юной девушки.

— О Маольмордхе, — продолжала Алеа, — ведь так? О своей клятве. Я пообещала себе то же самое. Отомстить за трактирщика и его жену. И за Фелима.

Фейт задумчиво кивнула:

— Мы должны выполнить наше обещание. У нас нет другого выхода. Но прежде чем мы найдем убийцу, нам надо еще многое успеть сделать.

Гном положил волынку и, приподняв одну бровь, слушал этот разговор. Ему явно не понравился серьезный тон Фейт.

— Эге! Что вы там еще надумали? Хотя, признаться, я не прочь отложить визит к этому Маоль-как-его-там!

Алеа успокаивающе улыбнулась ему и пояснила:

— Сначала мне надо отыскать Эрвана и Галиада.

Гном и певица обеспокоенно переглянулись. Они помнили, какой хаос воцарился после битвы с Зультором. Как внезапно исчезли тогда магистраж и его сын.

— Говорю вам, они живы, — настойчиво произнесла девушка. — Не знаю точно, где они сейчас, но они живы. К тому же…

Алеа помолчала немного, глядя по очереди то на одного, то на другого.

— Помните, я говорила вам, что рассказали мне сильваны в ту ночь, когда мы были у них в лесу? Они сказали, что мне предстоит исполнить… три пророчества.

Она снова смолкла, глядя в пустоту, а потом сказала — уже словно не друзьям, а себе самой:

— Три пророчества. Возможно, это и есть ответы на мои вопросы. Объяснение. Путь, по которому надо идти. Три пророчества.

Фейт с сожалением пожала плечами:

— Я так хотела бы тебе помочь, Алеа, но с пророчествами связано столько легенд, столько разных событий… Я не знаю, о каких именно говорили сильваны. Откровенно говоря, не припомню ничего, что могло бы касаться именно тебя. С другой стороны, все они так или иначе связаны с тобой…

— Ба, Фейт, да вы говорите совсем как друиды, — усмехнулся Мьолльн.

Алеа кивнула, но взгляд ее по-прежнему был устремлен куда-то вдаль.

— Мне надо идти в Мон-Томб, — еле слышно, но уверенно сказала она.

— В Мон-Томб? — воскликнул гном. — Вот это да! В графство Харкур? Не думаю, чтобы там нас очень-то ждали… Как же! Нужен им гном, играющий на волынке, бардесса, исполненная жаждой мести, и девочка, считающая себя величайшим из друидов!

— Я пойду одна, — возразила Алеа.

Гном возмущенно фыркнул в седую бороду.

— Вот еще глупости! — воскликнул он. — Ни я, ни Фейт — мы не отпустим тебя одну, метательница камней! Ты что, совсем с ума сошла?

Фейт положила руку гному на плечо и обратилась к Алее:

— Ты хочешь пойти в Мон-Томб? Что ж, возможно, там и в самом деле найдется разгадка этих таинственных пророчеств. Думаю, ты права. Но мы пойдем вместе, Алеа. Ты ведь знаешь, впредь мы всюду будем следовать за тобой, я и Мьолльн. Но нам следует быть осторожнее. Я уже бывала в графстве Харкур и знаю тамошние обычаи. Я сделаю все, чтобы ты нашла то, что ищешь. Ты же даже читать не умеешь, Алеа, ты не сможешь обойтись без меня. Без нас.

Девушка, улыбнувшись, кивнула.

— Фу, — проворчал Мьолльн, — снова-здорово! Клянусь предками-гномами, вы обе сумасшедшие!

Внезапно Фейт вскочила на ноги.

— Ты слышала? — спросила она.

Алеа кивнула. Она оглядела деревья и скалы в поисках того, что могло произвести звук, который они обе только что услышали.

Подойдя к ней, гном сердито спросил:

— Что там еще?

— Может быть, ничего, — прошептала Фейт, указывая на кроны буков, — но я что-то там слышала. Сейчас посмотрю…

— Подожди! — остановила ее Алеа.

Девушку наполняла энергия саймана. Теперь он всегда был в ней. Неощутимый. Готовый в любую минуту хлынуть в вены. При малейшей опасности он сразу овладевал ее телом. Она закрыла глаза и попыталась припомнить, что делал Фелим в тоннеле Борселии. Понемногу она начала вспоминать. Он направил сайман перед собой и с его помощью обследовал темное пространство.

Алеа сосредоточилась. Осторожно попыталась выплеснуть сайман наружу, как волну, ласково накрывающую песок. Энергия поднялась к ее плечам, перешла в кисти рук, в кончики пальцев. Еще немного — и у нее получится.

Мьолльн и Фейт с тревогой смотрели на девушку. Во взгляде гнома промелькнуло что-то похожее на укор. Друзьям не нравилось, когда Алеа становилась такой. Они не понимали, что с ней происходит. Видели только, что она закрывает глаза, хмурит брови и ведет какую-то неведомую им внутреннюю борьбу. Но они не смели ей мешать. Алеа была еще совсем юной, но в такие минуты она их просто пугала. Им уже приходилось наблюдать ее удивительные способности. И они знали, что не в силах и не вправе ей мешать.

И тут сайман распространился вокруг нее подобно медленно растекающейся лаве невидимого вулкана. Магические волны росли, незаметно пронизывая окружающее пространство. И Алеа мысленно увидела все вокруг. Своих друзей. Деревья. И то, что было дальше, за ними.

Внезапно лицо девушки, до того непроницаемое, совершенно преобразилось. Она вздохнула и широко открыла глаза. Оба ее спутника вздрогнули.

— Ничего страшного, Фейт. Это лошади. Они там, — сказала она, направляясь в сторону деревьев. — Я даже думаю…

— Что? — спросил, следуя за ней, гном.

Но получил ответ на свой вопрос раньше, чем Алеа успела что-либо произнести.

— Алраган! — воскликнул он, увидев своего пони, появившегося из зарослей. — Вот это да! Как ты здесь очутился?

У Фейт вырвался вздох облегчения. Значит, там, за деревьями, их пони. Они пришли, словно почувствовали, где искать своих хозяев. Здесь были и Алраган, и Дулия, пони Алеи, и три лошади.

Алеа подбежала к своему пони, следом за ней к животным бросился Мьолльн. Испугавшись, они бросились наутек.

Друзьям пришлось немало за ними побегать, прежде чем удалось успокоить их и привязать. Животных накормили, а потом вознесли благодарность Мойре за их возвращение.

— Это, должно быть, добрый знак, правда ведь? — радовался Мьолльн.

— Без сомнения, — ответила Алеа.

Девушка подошла к лошади Галиада. На ней, как и на других, было седло. Когда все они входили в лес сильванов, Галиаду пришлось оставить лошадей, и он даже не успел их расседлать. Уже тогда Алеа заметила привязанный к его седлу кожаный мешочек. Он и сейчас был на месте. Заинтересовавшись, она приподнялась на цыпочки и развязала его. Внутри оказалась повязка из голубой ткани, которую Галиад надевал на голову в жаркие дни, когда шлем его сильно нагревался. Алеа вынула ее, бережно сложила и спрятала в сумку. Эта повязка поможет ей чаще вспоминать человека, который в свое время так помог ей. Алеа поклялась как можно скорее разыскать Галиада. Полоска ткани не даст ей забыть об этом обещании.

Друзья вернулись к костру. Уже совсем стемнело, и Мьолльн явно клевал носом.

— Ну, вы ложитесь, а я пойду пройдусь, — сказала Алеа.

Гном пристально посмотрел на Фейт. Он пытался разглядеть в ее лице следы того же беспокойства, какое испытывал он сам по поводу ночных отлучек Алеи. С тех пор как они покинули Борселию, девушка каждый вечер уходила куда-то одна, отказываясь от предложений друзей сопровождать ее, и никогда не рассказывала, куда она отправляется.

Вот и теперь она поднялась и, ничего не объясняя, только махнув друзьям рукой, ушла в темноту.

Мьолльн проследил, как ее силуэт исчезает за ближними деревьями. Вздохнув, он укрылся одеялом в надежде, что сон избавит его от волнений.

За несколько часов до ужина Фингин решительным шагом вышел во двор Сай-Мины. Стараясь не привлекать внимания слуг и магистражей, он подошел к двери пекарни и постучал.

На пороге тут же появился пекарь. Это был улыбчивый, краснощекий юноша с лучащимися добротой глазами. Он вытер о фартук перепачканные мукой руки.

— Учитель Фингин! — воскликнул он, приглашая гостя войти.

Фингин вошел, качая головой.

— Асдем, не называй меня учителем! Ты ведь всегда звал меня просто Фингином, не понимаю, почему теперь…

— Но ты ведь теперь Великий Друид! — возразил Асдем, придвигая гостю стул.

— Да, но мы с тобой друзья. Прошу тебя, зови меня по-прежнему, — сказал друид, устраиваясь за столом пекаря.

Молодые люди с улыбкой взглянули друг на друга, радуясь встрече. События, произошедшие в последнее время, не позволяли им часто видеться.

Пекарь тоже сел за стол. Они с Эрваном были лучшими друзьями друида. Семь лет назад все трое одновременно явились в замок Сай-Мина, и за эти годы между ними возникла и укрепилась самая близкая и искренняя дружба.

— Ну что, прибавил тебе забот Лугнасад? — спросил Фингин, бросив взгляд на булочки, разложенные на противнях.

— Оставь ты Лугнасад… Лучше скажи, что тебя ко мне привело? — ответил Асдем, наливая другу вина.

— А сам ты как думаешь?

— Эрван?

— Ты знаешь, где он? — быстро спросил Фингин.

— Нет.

— Я тоже. Я… Я пришел спросить, нельзя ли разузнать через твоих знакомых, где он сейчас. Ты ведь знаешь стольких ремесленников, бардов, странников…

Пекарь кивнул:

— Постараюсь. Я думал, вы там все знаете… Думаешь, он в опасности? — спросил он взволнованно.

— Эрван жив, это точно. Но я понятия не имею, где он. Он отправился на юг искать ту девочку, которая убежала отсюда. Но куда именно?…

Асдем с улыбкой посмотрел на друида.

— Он что, влюбился в нее? — спросил он.

Фингин только молча улыбнулся в ответ.

— Ох уж эта любовь… — вздохнул пекарь, отхлебнув вина.

С каждым глотком красные щеки его разрумянивались все ярче.

— Почему ты не остановил его? — спросил он, когда друид уже собирался встать из-за стола.

— Я пытался…

— Ты же друид. Тебе стоило только приказать, и он бы остался!

— Я не могу приказывать своим друзьям, Асдем. Но я попросил Эрвана стать моим магистражем, и перед самым уходом он согласился. Так что теперь между нами существует незримая связь, и я знаю, что он жив…

— Ну вот, теперь у тебя нет ни друга, ни магистража!

— Ты собрался меня воспитывать? Я отпустил Эрвана, потому что он влюбился. По-настоящему влюбился. И к тому же не в первую попавшуюся девчонку.

— А кто она, эта девочка? — недоверчиво спросил пекарь.

— Ты что, ничего о ней не слышал? — удивился друид.

— Я слышал столько всего, что уже не знаю, что и думать. Одни считают, что она Самильданах, другие — что она только так говорит, третьи — что она состоит на службе в Харкуре, четвертые — что она пришла вместе с туатаннами… Говорят еще, что она лучшая подруга королевы, а еще толкуют, что она просто воровка из Сарра…

— А еще что ты о ней слышал? — спросил друид.

— Что будто бы она умеет разговаривать с животными, с сильванами… Кто-то думает, что ее прислал Маольмордха, кто-то — что Самаэль… В общем, разговоров о ней много, только вот кто она на самом деле, непонятно! А сам-то ты что о ней знаешь?

— Я знаю только, что в нее влюблен Эрван. И это меня обнадеживает. Мне известно также, что этой девочкой очень интересуется Совет, но им известно о ней очень мало. Я знаю, наконец, что она нашла кольцо Самильданаха и что теперь она может…

— Что?

Фингин помедлил немного. Ему самому с трудом верилось в то, что он собирался сказать:

— Теперь она сама может стать Самильданахом.

Пекарь даже рот открыл от удивления.

Фингин поднялся.

— Как, ты уже уходишь? — огорчился Асдем.

— Да, — ответил друид. — Мне тоже надо участвовать в подготовке к празднику. Прошу тебя, постарайся узнать, где Эрван. Мне… мне не хотелось бы, чтобы он попал в беду. А то, что я сказал тебе о девочке, не говори пока никому.

Асдем кивнул и проводил друга до двери. Фингин ушел не оборачиваясь и скрылся за углом дворца. У него вырвался вздох, в котором угадывалось одновременно и беспокойство и облегчение. Он был полностью уверен в своем друге пекаре. Тот наверняка разыщет Эрвана. Но вдруг будет уже поздно?

Алеа знала, куда идти. Это стало своего рода ритуалом, повторявшимся на протяжении многих дней. Ей надо было отойти подальше от стоянки к югу, чтобы ее не видели друзья. Там, среди редких деревьев, она садилась на влажную от вечерней росы траву и ждала, положив на колени посох Фелима. Она подставляла лицо ветру, и он нежно, как старый друг, гладил ее по лицу. В ветвях деревьев еле слышно хлопотали мелкие лесные зверушки. Как бы вспоминая что-то, Алеа опускала руки к самой земле.

Волчица, как всегда, внезапно появилась из-за ствола могучей липы. Белая. Необычайно красивая. Ее глаза горели в ночи, как два маленьких факела. Когда она отворачивалась, они казались черными и пустыми, но при малейшем движении головы вновь загорались ярким желтым пламенем, пронизывая темноту. После летней линьки ее густая белая шерсть поредела, волчица выглядела более худой, но сохраняла горделивое благородство движений. Казалось, она всегда готова к прыжку. Чуть округлые уши ловили малейший шорох, хвост нервно рассекал воздух.

Каждый раз при виде Алеи волчица приходила в некоторое замешательство. Она начинала тихо поскуливать, в голосе ее слышалось беспокойство. Сделав несколько шагов вперед, она тут же вновь в нерешительности отступала. Приседала на лапах, как бы приглашая девушку поиграть, и опять с рычанием отходила.

Ты сама не знаешь, чего ты хочешь.

Вдруг Алеа заметила кровь на белой шкуре волчицы. Она испугалась, что та ранена, но, увидев, с какой ловкостью животное передвигается, поняла, что это кровь его жертвы.

Ты ведь меня узнала, правда? Конечно, раз ты ходишь за мной. Но ты пока меня боишься…

Волчица была еще не готова. В ней до сих пор живы были тяжелые воспоминания о том, как дыбуны гнали и избивали ее. Она не очень хорошо понимала, что являет собой эта их представительница, к которой ее неотвратимо влекло. Волчица испытывала к девушке врожденное почтение. Как к своей повелительнице.

Красавица. Какая же ты красивая. Ну же, иди сюда…

Волчица принялась ходить кругами. Она боялась и одновременно хотела подойти ближе. Им обеим требовалось время, чтобы между ними образовалась некая связь. И они знали это. Им надо было привыкнуть друг к дружке. И с каждым вечером они сближались все больше. Но пока было еще слишком рано.

Не знаю, почему ты ходишь за мной, моя волчица, не знаю, почему это мне так приятно… Но мы с тобой как-то связаны. Ты ведь тоже это чувствуешь, правда?

Волчица, казалось, успокоилась и тут же уселась, не сводя с девушки глаз. Долго еще сидели они вот так, наблюдая друг за другом, привыкая к близости и сохраняя при этом дистанцию. Одна только ночная темнота знала их тайну, тогда как сами они еще не понимали, что их связывает незримая древняя нить, какое-то смутное воспоминание. Но им было хорошо во время этих встреч, и пока этого было достаточно.

Когда Алеа ушла, волчица подняла голову к небу, и в ночной тьме раздался вой, похожий на радостное пение.

Девушка тихо подошла к месту стоянки. Вой волчицы не разбудил ее друзей. Услышав храп гнома, она улыбнулась и тоже улеглась, укрывшись одеялом, которое приготовила для нее Фейт.

Алеа легла на спину и устремила взгляд к звездам. Небо казалось таким необъятным, что у нее кружилась голова. Но это ощущение было приятным. Она научилась дорожить им. Потому что именно оно помогало ей погружаться в Джар. В тот мир, где она победила Зультора. Туда, где она рассталась с Галиадом и Эрваном.

Что же там, за звездами? Другие звезды? А может быть, вон на той звезде другая девочки, так же как и я, смотрит в бездонную ночь? А где в этом огромном пространстве Мойра? Где-то вне его пределов? Или в самом центре? В каждом мельчайшем предмете… И почему она там? Чего она хочет, если она действительно чего-то хочет? Если бы только я могла понять… Все в мире связано, я осознала это, увидев Дерево Жизни. И Мойра, и сайман, и сильваны, и я сама… Если бы только я могла понять… Возможно, Фелим сумел бы мне помочь. Но его больше нет. А друзьям не понять моих вопросов. Наверное, они меня боятся. Но я должна узнать. Кого спросить? Кто бы мог повести меня за собой?

Где ты, Эрван, где твой отец? В каких краях вы скрылись? Удастся ли мне когда-нибудь вас разыскать?

Я в мире Джар. Я чувствую силу моего разума, он ведет меня, толкает вперед. И если постараться, я могу управлять собой. Здесь я победила Зультора, и для меня нет больше ничего невозможного.

Помню, здесь я уже когда-то видела эту волчицу, но тогда я еще ничего не понимала. Эта белая волчица… Почему она ходит за мной? Почему я понимаю ее? Могу с ней говорить… У меня такое чувство, что мы знакомы, но она словно не помнит этого. Она и боится меня, и тянется ко мне. Она знает, что между нами существует какая-то связь, но не знает какая. Может быть, она просто забыла? А может быть, я сама забыла. Как бы мне хотелось понять…

Я так мало увидела внутри Дерева Жизни. У меня еще столько вопросов. Мойра. Может быть, это и есть самый главный вопрос. Что такое Мойра? Почему я не могу ее почувствовать? Ощутить ее присутствие?

Там есть какая-то скала. Большая скала над дорогой.

Она похожа на каменного великана.

В искусстве лгать и притворяться Самаэль достиг поистине великого мастерства. В его загадочных, звучащих на грани разумного рассуждениях было крайне трудно отличить правду от лжи. На протяжении многих лет скрывался он от Совета Друидов в окружении великих мира сего и мало-помалу поднимался все выше и выше… Сменив имя, он стал одним из самых влиятельных епископов при дворе правителя Харкура, графа Ферена Ал'Роэга.

Самаэль получал немалое удовольствие, скрываясь под именем Наталиена. Его уважали и боялись. Его приверженность христианству казалась даже сильнее, чем у самого Томаса Эдитуса, и для Самаэля было делом чести изображать истово верующего. В храме он делал вид, что усердно молится, и не пропускал ни одной службы, подвергая осуждению грешников и славя верных Воинов Огня, так что никто не смог бы усомниться в его добродетели. Лиловая мантия и митра епископа прекрасно смотрелись на нем. Бывший друид стал безупречным представителем духовенства Харкура.

Томасу Эдитусу и в голову не могло прийти, каковы были истинные намерения епископа Наталиена. Отступник, изгнанный из Совета Друидов, сделался желчным, мстительным и ядовитым человеком. Его целью было лишь одно: лишить изгнавших его друидов их самого главного преимущества — власти. И ради этого он был готов на все, даже на то, чтобы принять сан христианского епископа… Впрочем, до сего дня ему ни разу не встречался епископ, полностью лишенный каких-либо тайных интересов, и это тем более забавляло его.

Во дворце Риа, как во всей стране, было неспокойно. Повсюду незримо ощущалось приближение неизбежной войны. Неясным оставался лишь вопрос союзничества. Было очевидно, что Галатия и друиды сделают все, чтобы восстановить всех остальных против единственного очага христианства на острове — Харкура. Уж очень подходящий случай для лицемера-короля и друидов, использующих его в своих целях! А то, что Совет направил в Харкур Великого Друида Аодха, было лишь попыткой изобразить готовность к переговорам. Друиды точно знали, что ни за что на свете Харкур не заключит с ними мира. И Самаэль перехватил посла друидов, когда тот направлялся к замку графа. Подумать только, бедняга Аодх, человек, наделенный такой властью, в течение многих лет обучавшийся сайману, не смог уйти от простой отравленной стрелы. Самаэль улыбнулся, вспомнив, как пронзенное насквозь тело друида упало с коня на землю.

Ему было приятно уничтожить одного из своих заклятых врагов, но эта смерть, разумеется, ничего не меняла в расстановке сил в предстоящей войне. Не было сомнений в том, что Галатия и друиды сумеют привлечь на свою сторону Сарр и Бизань, а может быть, и туатаннов. Следовательно, у Харкура остается лишь одна неразыгранная карта: Темная Земля, правитель которой, Мерианд Мор Прекрасный, ненавидел своего брата-короля. Самаэль был уверен, что ему без труда удастся убедить Мерианда объединиться с Харкуром и вместе выступить против Галатии, друидов и туатаннов. Война, вне всяких сомнений, обещает быть нелегкой, но у него, Самаэля Хаскатана, Обвинителя, есть неоспоримое преимущество: никому не известно, кто скрывается под именем епископа Наталиена.

Предварительно попросив аудиенции, он вошел в приемную Томаса Эдитуса.

— Садитесь, Наталиен, сейчас я закончу это письмо и буду в вашем распоряжении.

Эдитус был стар, но обладал при этом чрезвычайно живым умом и железной волей. В одиночку, без чьей-либо помощи, он сумел обратить в христианство все графство Харкур. Мало кто в Гаэлии знал о прошлом этого загадочного человека, Самаэлю же, который был некогда Великим Друидом, оно было известно.

Эдитус был родом из Бриттии, расположенной за южными морями. Ему было шестнадцать, когда его захватили в плен галатийские воины, и он попал в Галатию рабом. Легенда гласила, что он обрел веру, еще будучи в рабстве, но Самаэлю не очень-то в это верилось. Прослужив одному знатному вельможе шесть лет, юный Эдитус сумел бежать и вернулся в Бриттию, где на протяжении последующих пятнадцати лет изучал теологию. Там, освободившись от тяжких воспоминаний юности, он долго добивался сана епископа, но ввиду темных пятен в его прошлом ему упорно в этом отказывали. Лишь вызвавшись обратить в христианство далекий остров Гаэлия, он наконец получил долгожданный сан и приступил к исполнению своего замысла — воздать сполна тем, кто когда-то его поработил. К Галатии он испытывал особую ненависть и, естественно, поселился в Харкуре. Через десять лет ему удалось обратить в христианство графа Ферена Ал'Роэга, примеру которого последовали все его подданные. Эдитус был назначен высшим духовным лицом Харкура, а также главнокомандующим армией Воинов Огня, ставшей военным оплотом его церкви. Он рукополагал священников, назначал епископов на местах, учредил епархии, созывал церковные соборы и, при содействии основанных им монастырей, обучил письменности все население графства. Затем он присоединил к Харкуру остров Мон-Томб и основал там учебный и религиозный центр, где получали образование будущие представители духовенства.

Обычно Томас Эдитус проживал в своем епископском дворце на Мон-Томбе, но сейчас, в преддверии грядущих распрей, он был призван графом в столицу.

Эдитус медленно сложил только что дописанное письмо и запечатал его горячим воском.

— Чем мы обязаны вашему визиту, Наталиен? — с улыбкой спросил он гостя.

Самаэль улыбнулся в ответ. Чужое имя настолько забавляло его, что он даже опасался, как бы это тайное ликование не вырвалось наружу.

— Ваше Преосвященство, я бы хотел поехать в Темную Землю.

— Понимаю. Неужели вас настолько интересует политика? — В вопросе епископа прозвучала нотка недоверия.

Самаэль знал, что Томас Эдитус что-то подозревает, однако решил не обращать на это внимания. Возможно, епископ был по каким-то своим причинам заинтересован в том, что делает Самаэль, как знать? В их отношениях было столько лицемерия, столько лжи… Они словно шпионили друг за другом, подстегиваемые любопытством даже сильнее, чем недоверием, и при этом наблюдали, как далеко зайдет подобная игра.

— Вам необходихмо оставаться при графе Ал'Роэге, а без вас, Ваше Преосвященство, полагаю, никто, кроме меня, не сумеет убедить Темную Землю объединиться с нами, — уклонился от прямого ответа Самаэль.

— Объединиться с нами для ведения войны или же в христианской вере? — уточнил Эдитус, прекрасно зная ответ.

— Полагаю, что, убедив их выступить вместе с нами в войне, мы впоследствии без труда сможем обратить их в христианство.

— Если только не проиграем войну, Наталиен, — произнес старый епископ. — Ведь мы будем воевать не только с Галатией, но и с друидами, а может быть, еще и с туатаннами.

— Наша армия — сильнейшая во всем королевстве, и, если нам удастся разгромить Галатию, мы возведем на ее трон Мерианда, а там и вся Гаэлия станет христианской.

— Знаю, но друиды…

— Друиды? — с живостью откликнулся Самаэль. — Разве их сила не меркнет перед всемогуществом Бога?

Это было смелое замечание. Слова Эдитуса как нельзя яснее выдавали его страх перед друидами: они означали признание не только того, что Мойра существует, но и того, что она могущественнее самого Бога… А сила друидов действительно была вполне реальной. Настолько реальной, что являлась серьезным препятствием для церкви. Эдитус уже давно понял, что главной помехой на его пути станут именно друиды. Откровенно говоря, это было известно ему с самого начала. Но он еще не встречал никого, кто с таким рвением стремился бы покончить с властью Совета…

— Кажется, вы ненавидите друидов даже сильнее, чем я, — проговорил он, не сводя с Самаэля пристального взгляда.

— У меня есть на то причины, — признал тот.

— Причины есть у всех нас, Наталиен, — отозвался епископ.

Оба надолго замолчали. Затем Эдитус поднялся и отошел к открытому окну в глубине кабинета. Повернувшись к великолепным садам дворца Риа и стоя спиной к собеседнику, он произнес ненатурально-торжественным тоном:

— Я полагаю, что в интересах графства, а также в интересах церкви вам следует отправиться в Темную Землю. Примите мое благословение, Наталиен.

— Благодарю вас, Ваше Преосвященство.

Самаэль встал и, не произнеся более ни слова, вышел из кабинета.

Празднование Лугнасада затянулось глубоко за полночь. Большой двор дворца Сай-Мина постепенно пустел, один за другим гасли факелы, друиды и барды расходились по домам.

Весь день во дворце шли пышные празднества. По обыкновению, в Сай-Мине была устроена самая большая ярмарка: ремесленники с востока Сарра, крестьяне, скотоводы — все приехали продавать, покупать, обмениваться товаром, совершать сделки под покровительством друидов. Среди жителей Сарра, съехавшихся в Сай-Мину, были и те, кто воспользовался праздником Лугнасад, чтобы искать у друидов правосудия. В этот день людям, облаченным в белые мантии, полагалось мирить ссорящихся, разрешать тяжбы и споры, возникающие как между простыми людьми, так и среди знатных граждан. После этого, ближе к вечеру, праздновались свадьбы. Здесь также требовалось благословение друидов. Они объединяли мужчин и женщин именем Мойры здесь, в стенах дворца Сай-Мина. Потом накрывались столы, и барды исполняли новые стихи и песни, пока собравшиеся с аппетитом поглощали изысканные блюда, приготовленные поварами дворца. Только раз в году, во время праздника, у жителей Сарра была возможность так вкусно и сытно поесть. Каждая харчевня в городе готовила свое особое блюдо. В одной подавали приготовленные в листьях щавеля телячьи почки с кресс-салатом. В другой можно было отведать восхитительное фрикасе из молодой крольчатины, приправленной солью, перцем и базиликом, под соусом из белого вина, а также пюре из оливок. В третью гости спешили, чтобы насладиться спинкой кролика, приготовленной в сидре, с гарниром из жареных вешенок и нескольких крупных виноградин, томленных в том же соусе, в котором тушилась крольчатина… И на каждом столе было вдоволь вина.

По окончании застолья люди, большей частью изрядно хмельные, покидали стены дворца или харчевни и направлялись на Саррскую равнину, где по случаю праздника устраивались игры и состязания, а друиды тем временем совершали праздничный обряд у столетнего дуба во дворе Сай-Мины.

Шествие друидов сопровождалось пением и игрой на арфах. Музыка была торжественна и печальна. Огромный деревянный стол возле дуба украшало множество цветов и зажженные свечи, а нижние ветви священного дерева — красные и белые ленты.

В северной части каменного круга на огромном гладком валуне стояла большая чаша, наполненная прозрачной водой, а в южной на таком же большом камне был закреплен горящий факел. Вслед за Великими Друидами, двигаясь с востока на юг, шли барды, друиды, ваты и ученики. Остановившись, Архидруид провозгласил: «Мы вели вас из тьмы к свету, а это — нелегкое путешествие…» Он подошел к северной части круга, погрузил руки в чашу с водой и продолжил: «И все же мы были сильны. И благодаря нашей силе все умножилось и расцвело. Пусть же и впредь Великая Мойра льет свет туда, где сейчас темно, пусть несет нам новую жизнь, и да последуем мы за ней». Шествие продолжилось, пока все не собрались вокруг дуба, с которого женщины сняли красные ленты, а мужчины — белые. Так проходила священная церемония в праздник Лугнасад.

Наконец, когда наступила глубокая ночь, дворец Сай-Мина опустел. Все давно разошлись, остался только Фингин. В глубокой задумчивости сидел он на одном из тринадцати резных черешневых тронов в центральном зале дворца. Его все больше беспокоила судьба Эрвана. Где-то вдали были слышны голоса припозднившихся гуляк. Они что-то кричали в темноте, урывая последние минуты столь редкого в бедняцкой жизни веселья.

— Вам, вероятно, хотелось бы сейчас оказаться вне этих стен?

Фингин вздрогнул, узнав голос Архидруида. Оказывается, Эрнан бесшумно подошел к нему и, наверное, уже давно за ним наблюдает. В другое время Фингин сразу бы его заметил, но сейчас он настолько глубоко погрузился в свои думы, что полностью забыл о внешнем мире. Поднявшись с трона, он попытался не подать виду, что замечание Архидруида застало его врасплох. К тому же ему трудно было привыкнуть к тому, что с того момента, как его возвели в сан Великого Друида, этот пожилой человек обращается к нему на «вы».

Он догадался, что я думаю об Эрване. Ведь он предупреждал меня. Говорил, что мне не следовало делать Эрвана своим магистражем. Как же он тогда сказал? «Это крайне глупо, но очень благородно». Спросив, хочу ли я оказаться вне этих стен, он имел, в виду «рядом с Эрваном»… Придется привыкать. Никто больше не станет говорить со мной так, как раньше. Мне всегда придется искать в чужих словах скрытый смысл. Самый незначительный разговор теперь будет превращаться в состязание умов. Иносказательность вышла за пределы зала Совета, теперь она повсюду… Но ведь я же согласился стать Великим Друидом…

— Вне этих стен? Я никогда не был любителем ночных гуляний. Но мне нравится, когда вокруг весело… Слышите, как там поют? — спросил Фингин, с наивным видом глядя на собеседника. — Им, похоже, вовсе не хочется домой…

— Мы не можем отсюда уследить за всем, что происходит вне стен, — с улыбкой ответил Архидруид.

Он знает, что я его понял. Что ж, разыграем эту партию до конца.

— Не уверен, что это стало бы возможным, даже если бы мы вышли за их пределы, — заметил Фингин. — Если уж кто-нибудь что-то вобьет себе в голову, очень трудно бывает его переубедить. К тому же не каждый день бывает… у людей бывает праздник Лугнасад.

Эрнан улыбнулся. Казалось, ему понравилось, как тонко ведет разговор собеседник. Вероятно, он припомнил свои долгие вечерние беседы с Айлином. Для прежнего Архидруида они были своеобразным ритуалом.

— А вам, Фингин, не хотелось ли когда-нибудь и вам поступить по-своему? Ведь даже Великий Друид не свободен от желаний, не так ли?

Он хочет меня испытать. Но действует слишком прямолинейно… К чему он клонит?

— Самым заветным моим желанием было стать Великим Друидом. И я им стал. Благодаря вам. Теперь я хочу испытать радость исполненного желания. И без всякого сомнения, это важнее всего того, что могло бы заставить меня покинуть эти стены…

— Неужели? — удивился Архидруид, держа обеими руками длинный белый посох. — Вы ведь были здесь во время ссоры Фелима с Айлином? Неужто вы ничего не почувствовали в тот день? Вероятно, вас поразил поступок нашего брата Фелима, или, быть может, вы ему немного завидовали?

Теперь уж и не знаю, испытывает он меня или хочет, чтобы я ответил начистоту…

— Знаете, ведь иногда, — продолжал Эрнан, — ссоры необходимы, порой они даже идут на пользу спорящим.

— Вы полагаете, что уход Фелима принес пользу? — спросил Фингин.

— Как вам сказать, брат мой…

Старик сел на трон справа от Фингина.

— Возьмем, к примеру, стаю волков. С приходом зимы там, где обитает стая, становится меньше добычи. А волков в стае очень много. Волчатам последнего помета нет еще и года, а они — будущее стаи…

— Да, они… продолжение жизни, не так ли?

— Совершенно верно. Волки хорошо знают, что продолжение жизни клана — самое главное. Это его будущее. И бывают случаи, когда им приходится расстаться с кем-то из взрослых волков. Тогда начинаются стычки и бои между семейством вожака и одним из волков стаи. И чаще они бывают настолько жестокими, что этот волк не выдерживает и уходит из стаи. Подобный разрыв всегда очень мучителен. И для уходящего волка, и для всего клана. Зато в стае восстанавливается равновесие. У волков появляется надежда на успешную зимовку. А у изгнанника — возможность основать где-то в другом месте новый клан.

Архидруид выдержал паузу, будто оценивая, какое впечатление произвели его слова на Фингина. Затем он продолжил:

— Самое интересное, Фингин, что изгнанный волк — не самый слабый в стае. Конечно, чаще всего он не слишком праведно соблюдает законы стаи, но физически не уступает другим… Вы понимаете мою мысль?

— Не уверен, — признался Фингин.

— Когда потребности одного становятся сильнее потребностей группы, этому одному лучше уйти, хотя бы на время, чтобы равновесие сохранилось. И знаете, это бывает очень полезно. Надо суметь отстраниться. Самое главное, и Фелим научил нас этому, — оставаться самим собой. Даже если для этого… приходится уйти.

Фингин кивнул. Он не очень хорошо понял, что хочет сказать ему Эрнан, но главную нить его рассуждений уловил… По крайней мере одну из таких нитей. Относится ли это к уходу Фелима или к Эрвану? Возможно, это предостережение… А может быть, и то, и другое, и третье.

Юноша вздохнул и с иронией заметил:

— Вот только непонятно, при чем тут праздник Лугнасад?

Они оба улыбнулись, и Архидруид поднялся.

— Не знаю, как мне все это тебе объяснить…

Почему он перешел на «ты»? Ну конечно, потому, что сейчас говорит от чистого сердца. Без всяких намеков.

— Я думаю, Айлин сумел бы объяснить это лучше, точнее, чем я. И со временем ты бы обязательно все понял. Я… Ты мне очень дорог, Фингин, и, думаю, в Совете многие верят в тебя. У тебя очень сильный сайман, и к тому же ты умеешь слушать. И именно потому, что ты — превосходный друид, тебе надо прислушиваться прежде всего к самому себе. Как это делал Фелим. Совету очень скоро предстоит пережить тяжелейшие в своей истории дни. И если Алеа действительно та, кого мы так боимся в ней увидеть, это может означать конец нашего существования. Мне будет очень трудно добиться единства в Совете. Айлину это удалось бы лучше. Но я твердо убежден в одном, Фингин, — ты оказался здесь не случайно. Тебе предстоит сыграть во всем этом какую-то роль. Тебя прислала сюда Мойра. Не знаю, сумеешь ли ты разрешить наш кризис или, может быть, поможешь нам его пережить, но в любом случае тебе следует прислушиваться к своей интуиции, к своему разуму. К тому, что говорит тебе Мойра.

Больше он не произнес ни слова. Молча повернулся и ушел туда, откуда явился.