Волга (июль 2007)

II.

12- тысячный райцентр Козловка находится в 95 км от Чебоксар, и хотя 70% его населения -чуваши, это очень русский и очень российский город.

В том смысле, что знакомство с ним дает равные поводы для социального оптимизма и социального же отчаяния. Шаг влево - благостный городок-сувенир на Волге, услада туристического взора, шаг вправо - депрессивная, медленно спивающаяся провинция, шаг назад - растет и ширится благосостояние трудящихся, шаг вперед - голая, кричащая, уродливая нищета. Вот так выйдет московский приезжий на отреставрированный берег, изумится ясности речного горизонта и пышности двух зеленых гор - Крутышки и Пушкинской, меж которыми зажата Козловка, «О Волга, - скажет, - колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я?», посмотрит на баржи, на идиллическую белую пристань, бредущую по пляжу пятнистую корову - совсем не изможденную, в отличие от нечерноземной говядины, а хорошую корову, круглобокую - и поймет: здесь что-то не так. Возрождение и деградация в Козловке - не последовательные, но одновременные процессы. Первый идет снизу, от реки, второй - с индустриальных городских верховьев. Встречные потоки - а вдруг сольются?

В единственной городской гостинице разруха возведена в торжествующий принцип - подмыта, подкрашена и не лишена кокетства: кровать обита зачем-то бывалым дверным дерматином, разбитый и прокисший унитаз напоминает о пьющих питерских коммуналках, кран после долгой задумчивости выдает струю ледяной ржавой воды диаметром со спичку, а вывеска местной жрицы любви размещена прямо на зеркале - номер мобильного, написанный розовой (перламутр, чайный оттенок) помадой и лапидарная подпись «Люблю!». Люблю, паяю, стригу недорого. То же самое - на городском рынке, где с ржавого мушиного прилавка на тебя бросается рваное серое мясо и кричит: «Сто двадцать рублей!», и в единственном кафе на набережной с привкусом собесовской столовой.

При этом нижняя терраса набережной Козловки прекрасна - чисто Ялта. Она пропитана невинно-бесстыдной пляжностью, свойственной многим курортам, здесь матроны безмятежно вносят в магазины свои многоярусные тела, прикрытые лоскутками купальников, редкий мужчина в брюках - почти непременно милиционер, а на службу ходят в резиновых шлепанцах. Летом население Козловки увеличивается на треть: приезжают почти четыре тысячи родственников и друзей аборигенов. Самое парадоксальное, что для этих четырех тысяч в районе набережной не создано решительно никакой инфраструктуры - ни кафе, ни лоточной торговли, ни прочих выгодных заведений. Голая зона. Впрочем, уже через сутки собственное раздражение от невозможности выпить кофе на набережной стало казаться мне отвратительным буржуйским капризом. Не до кофия тут.

Теплоходы стоят в Козловке долго, по шесть часов: часто манкируя и домом купца Волчкова, и музеем Лобачевского, и мемориалом погибшим с отключенным Вечным огнем, туристы рвутся на пляж. Впрочем, сайт kozlovka.ru сообщает, что недавно музей посетил некий математик и до того заслушался экскурсовода, что корабль задержали на сорок минут.

За лето швартуется 60 теплоходов - городу копейка, бабушки несут землянику и пуховые платки. «Александра Свешникова» провожали песней «Как провожают теплоходы», она неслась вслед, временами перебивая радио- голос из рубки, приглашающий отобедать.

Отремонтированная (точнее, подремонтированная) набережная - краса и гордость Козловки. Абсолютный свежак. Белоснежная беседка. Но не было козловчанина, не сообщившего мне про показуху и потемкинскую деревню к недавно прошедшему Дню республики и визиту президента Федорова, вбухали бешеные деньги, а что было-то, вы б видели, ой! помойка! вы б утопли! Что было, нетрудно догадаться, на двадцать метров свернув с дороги, обрамленной наряднейшими бело-зелеными оградками, по которой проводят туристов к Лобачевскому. Отличный асфальт обрывается ровно в середине переулка, и начинаются затейливо вздыбленные буераки со слюдяными лужицами в складках - и в страшную жару вода не успевает высохнуть. «Но это ж хорошо, а? - спрашивала я. - С чего-то надо начинать?» - «Оградки-то заберут, - говорили горожане, жмурясь то ли от солнца, то ли от чего другого, - вот увидите». - «А набережную?» - «Набережную оставят».

В мемориальном доме-музее Лобачевского нет ничего от Лобачевского, кроме самого дома. Он стоял на другом месте, и перевозили его неоднократно, после смерти великого математика здесь попеременно размещались постоялый двор, волостное управление, волисполком, участковая больница. Бронзовый Лобачевский до того похож на молодого Александра Блока, что глаз поневоле ищет рядом портрет Любовь Дмитриевны. Усадьба в Слободке была любимым из имений Лобачевского, как он называл ее - «игрушка», купленная в 1838 году для большой уже семьи, вместе с 1100 десятинами земли и 101 крепостной душой мужеска пола. Игрушка оказалась презанятной (авангардное аграрничество, разведение овец-мериносов на средства от продажи пожалованного императором перстня с брильянтом, хитрые мельницы) и в конечном итоге разорительной. Верхний этаж музея отдан этнографии (на диво изящные, благородных фасонов старые чувашские платья) и современности (вырезки из газет о героических козловчанах). Здесь же - потрясающий парк-дендрарий, с возрожденными кедрами и дивными цветами, кусок другого мира. Впрочем, полярных миров здесь много, они не воюют, они всего лишь искрят.