Волки сильнее собак

2

Одиннадцатилетний Евгений Лысенко был похож на старика, ждущего автобуса. На нем была та же дутая клетчатая куртка и та же шапочка, что и прошлой зимой, когда его привезли из милиции в детский приют. Рукава куртки стали коротки, но когда бы мальчик ни выходил на прогулку с Аркадием, он надевал эту одежду и обязательно брал с собой шахматы и книгу сказок, с которыми никогда не расставался. Если бы дважды в месяц Женя не выходил за пределы приюта, он бы сбежал. Мальчик стал «крестником» Аркадия при загадочных обстоятельствах. Все началось с того, что однажды Аркадий сопровождал в приют свою подругу-тележурналистку – симпатичную женщину, ищущую ребенка, чтобы взять его на воспитание. Когда Аркадий явился в приют на вторую назначенную совместную прогулку, она позвонила ему на мобильный и сообщила, что, к сожалению, не придет – ей хватило одного дня с Женей. Но тот был уже рядом с ним, и Аркадию предстояло решить дилемму – сесть в машину и уехать или взять мальчика с собой…

Женя снова стоял, одетый по-зимнему в теплый весенний день, и сжимал в руке свои сказки, а вокруг него суетилась Ольга Андреевна, директор приюта.

– Подбодрите Женю, – попросила она Аркадия. – Сегодня воскресенье. К другим детям уже давно пришли посетители. Пошутите с ним. Побудьте весельчаком. Постарайтесь рассмешить его.

– Я подумаю насчет шуток.

– Сходите в кино или попинайте мяч. Мальчику надо больше бывать на людях. У нас психиатрическое тестирование, соответствующее питание, музыкальные занятия, обучение в близлежащей школе. Большинство детей проявляют успехи. А Женя – увы.

Оказалось, что приют – это маленький мир, заключенный в двухэтажном здании, разрисованном, как детский рисунок, птицами, бабочками, радугой и солнцем, с настоящим огородом и растущими вокруг него ноготками. Приют был своеобразным оазисом в городе, где тысячи бездомных детей в лучшем случае занимались тем, что толкали тележки на рынках. Девочки на детской площадке играли в дочки-матери. Вид у них был безмятежно счастливый.

Женя забрался в машину, пристегнул ремень безопасности и крепко прижал к себе книгу и шахматы. А потом уставился прямо перед собой, как солдат.

– Так что же вы будете делать? – спросила Ольга Андреевна Аркадия.

– Ну мы такие весельчаки, что что-нибудь да придумаем.

– Женя разговаривает с вами?

– Он читает книгу.

– Но хоть что-то говорит?

– Нет.

– И как же вы тогда с ним общаетесь?

– Если по-честному, не знаю.

У Аркадия была «девятка» – неказистая, конечно, машина, но вполне подходящая для российских дорог. Они поехали вдоль набережной мимо рыбаков, забрасывающих удочки в водную артерию города. Оптимизм рыбаков не могли сломить даже черная туча выхлопных газов и вонючая ряска Москвы-реки. Мимо пронесся «БМВ», следом за ним – охрана в джипе. Действительно, теперь город стал безопаснее, чем несколько лет назад, а сопровождающие автомобили использовались в основном для проформы – как королевская свита. В городе наконец закончились перестрелки и разборки между мафиозными группировками и наступило перемирие. Конечно, благоразумный человек, несмотря на это, всячески подстраховывался. Рестораны, например, охранялись как собственной службой безопасности, так и представителями местной мафии, дежурившими у входа. Москва «устаканилась», вот почему самоубийство Иванова объяснить было трудно.

Тем временем Женя читал вслух любимую сказку о девочке, которую мачеха отправила в дремучий лес на съедение Бабе Яге:

– «У Бабы Яги были длинный нос и железные зубы, жила она в избушке на курьих ножках. Избушка поворачивалась по приказанию Бабы Яги к лесу то передом, то задом. Вокруг стоял забор с черепами на кольях. Не многим удалось уйти от Бабы Яги, несмотря на силу, богатство и власть. Она варила людей в котле и ела, а потом вешала черепа на страшный забор. Некоторые пытались убежать, но Баба Яга догоняла их в ступе с помелом».

Страница за страницей, и вот добрая и храбрая девочка сбежала и вернулась к отцу, который прогнал злую мачеху. Когда Женя закончил читать, он мельком взглянул на Аркадия и откинулся на спинку сиденья – ритуал завершен.

У Воробьевых гор Аркадий развернул машину в сторону Московского университета, одной из сталинских высоток, построенных заключенными в атмосфере такой лихорадочной жажды высшего образования и такого обесценивания человеческой жизни, что трупы погибших при строительстве, рассказывали, погребли прямо под зданием. «Такую „сказку“ лучше не знать», – подумал Аркадий.

– Ты на этой неделе чем занимался? – спросил Аркадий.

Женя промолчал. Тем не менее Аркадий попробовал улыбнуться. В конце концов, приютские дети, как правило, страдают от халатности и оскорблений, и было бы странно, если бы они сияли как солнце. Некоторых его товарищей по несчастью усыновили или удочерили. Женя с его острым некрасивым носом и «обетом молчания» вряд ли мог пополнить ряды счастливчиков.

«И я вряд ли бы кому-нибудь понравился в детстве, имея столь высокое мнение о себе», – подумал Аркадий. И вспомнил себя – совсем не симпатичного мальчика, стеснительного и робкого, даже, скорее, запуганного отцом – армейским офицером, который всячески унижал даже взрослых, не говоря уже о собственном сыне. Когда Аркадий приходил домой, он всегда определял отсутствие генерала по тишине в квартире. Казалось, даже в подъезде ощущалось дыхание отца. Поэтому Аркадий избегал его. Отец никогда не брал его с собой на прогулки. Иногда сержант Белов, адъютант генерала, шел с Аркадием в парк. Самыми лучшими были те зимы, когда сержант, топая и пыхтя, как лошадь, катал Аркадия в санках. Если же Белов отсутствовал, Аркадий гулял с матерью – стройная женщина с темной косой, погруженная в свои мысли, обычно шла впереди.

Женя всегда просился в парк Горького. Как только они покупали билеты и входили в парк, Аркадий усаживался на скамейку, а Женя совершал медленный обход фонтана на площади, внимательно разглядывая народ. Шелуха от семечек плыла по воде и валялась вокруг ларьков. Вороны расхаживали, как патрули, в поисках бутербродных крошек. Парк Горького официально считался парком культуры и отдыха, здесь проводились концерты классической музыки на открытом воздухе, не спеша прогуливались люди. Но иногда оркестровую яму занимали рок-группы, и тогда прогулки сопровождались энергичными музыкальными импровизациями. Как всегда, Женя вернулся от фонтана подавленный.

– Давай постреляем, – сказал Аркадий. Такое развлечение обычно по душе мальчишкам.

На пять рублей купили пять пулек для духового ружья пострелять по стоящим рядком банкам из-под кока-колы. Аркадий вспомнил, что когда мишенями были изображения американских бомбардировщиков на проволоке, сбить их было непросто. Из тира Аркадий и Женя пошли в пещеру неожиданностей, где проехали по дорожке между стонущими привидениями и раскачивающимися под потолком летучими мышами. Затем настал черед настоящего космического челнока, который двигался по «орбите Земли» и был оснащен креслами, которые, сотрясаясь, имитировали болтанку при приземлении.

– Как думаешь, капитан, не пора ли нам возвращаться на Землю? – весело спросил Аркадий.

Женя молча выбрался из кресла и пошел не оглядываясь.

Это смахивало на сопровождение лунатика. Аркадий невидимкой шел рядом, а Женя двигался как по рельсам. Они остановились, как и всякий раз, чтобы посмотреть, как прыгают на тарзанке. Летя вниз головой, мальчишки махали руками и ногами, крича от восторга и страха, но эластичный трос резко отбрасывал их назад за мгновение до удара о землю. Когда прыгали девчонки, их волосы становились дыбом, а потом, при подъеме, вновь опускались на плечи. Аркадий не мог не задуматься об Иванове и разнице между опасным развлечением и настоящей смертью – здесь смех облегчения после благополучно завершившегося прыжка, а там – человек, разбившийся о мостовую насмерть. Что касается Жени, то, по-видимому, ему было безразлично, погибнут прыгуны или уцелеют. Он всегда стоял на одном и том же месте и боязливо осматривался по сторонам. Потом направился к катку роллеров.

Он ходил по заведенному маршруту: каток роллеров, огромные качели, водный велосипед на искусственном озере. Женя с Аркадием, как всегда, сидели, откинувшись назад, и крутили педали, а вокруг плавали белые и черные лебеди. Несмотря на воскресенье, в парке было немноголюдно. Мимо легко скользили роллеры. Из динамиков рвалось «Yesterday» любимых всеми «Битлов». Женя потел в шапочке и куртке, но Аркадий давно знал, что мальчик ни за что их не снимет.

Глядя на серебристые березы у воды, Аркадий спросил:

– Ты бывал здесь зимой?

С таким же успехом можно было обратиться и к глухому.

– Катаешься на коньках?

Женя смотрел в одну точку перед собой.

– Зимой здесь на коньках просто здорово, – не сдавался Аркадий. – Может быть, и покатаемся.

В ответ – никакой реакции.

– Извини, не умею я развлекать, – сказал Аркадий. – Мне всегда не удавались анекдоты. Да я их и не запоминаю. В советское, застойное время у нас были отличные анекдоты.

Поскольку в приюте Женю хорошо кормили, Аркадий угощал его леденцами на палочках и лимонадом. Они сидели за столиком на открытом воздухе и играли в шахматы видавшими виды фигурами на такой же доске. Женя даже не удосуживался сказать «мат!». Он просто в нужный момент сбивал короля Аркадия и снова ставил фигуры.

– Ты когда-нибудь пробовал играть в футбол? – не унимался Аркадий. – А марки собирать? Сачок для ловли бабочек у тебя есть?

Женя сосредоточился на доске. Директор приюта рассказала Аркадию, что Женя каждый вечер до отбоя решает шахматные задачи.

– Ты, наверное, удивляешься – как это так, старший следователь вроде меня и вдруг выходной в такой славный день, – вновь «забросил удочку» Аркадий. – Дело в том, что прокурор, мой начальник, считает, что меня надо уволить. Ясное дело, меня надо уволить, поскольку я сомневаюсь в самоубийстве, которое налицо. Такого следователя надо уволить.

Ход Аркадия, отодвинувшего коня не на ту клетку, заставил Женю поднять голову, словно он обнаружил ловушку. «Не волнуйся», – мысленно произнес Аркадий.

– Тебе знакомо имя Павла Ильича Иванова? – спросил Аркадий. – Нет? А как насчет Паши Иванова? Это имя поинтереснее. Павел – значит «древний», «окаменевший». Паша – восточный человек, в тюрбане и с мечом. Куда лучше Павла. Как думаешь?

Женя встал, чтобы посмотреть на доску с другой стороны. Аркадий давно сдался бы, но он знал, как наслаждается Женя тщательно подготовленным разгромом.

– Любопытная штука: если изучаешь кого-то достаточно долго, если изо всех сил пытаешься понять этого человека, то он может стать частью твоей жизни, – сказал Аркадий. – Конечно, не другом, но вроде знакомого. Он словно тенью следует за тобой. Я думал, что начинаю понимать Пашу, а потом нашел соль. – Аркадий подождал хоть какой-нибудь реакции, но тщетно. – Удивительно – в квартире было полно соли. Это не преступление, но заставляет задуматься. Лишь шкаф, полный соли, и остался от человека, который свел счеты с жизнью. Странно, правда? Мы не расследуем самоубийства, но как узнать, что это самоубийство, пока не проведешь расследование?

Женя взял коня, открывая дорогу слону противника. Аркадий сделал ход королем. Слон тут же исчез у Жени в ладони, и Аркадий двинул вперед еще одного жертвенного агнца.

– Но прокурор не хочет сложностей, особенно от строптивого следователя, пережитка советской эпохи, человека, которого «заносит». Одни уверенно идут от одной исторической эпохи к другой, а других «заносит». Мне посоветовали расслабиться, пока «наверху» разбираются, что к чему, и поэтому я сегодня с тобой.

Женя сделал рокировку ладьей, опрокинул короля Аркадия и смахнул фигуры с доски. Ни слова.

Последним номером культурной программы было колесо обозрения. Полный оборот пятидесятиметрового колеса занял пять минут. По мере подъема кабинки расширялся обзор парка отдыха – плавающие по озеру лебеди, роллеры, скользящие по дорожкам, и, наконец, как апогей сквозь плавающую «маскировочную сетку» шелухи от семечек отразилась в воде панорама пасмурного дня Москвы, вспышки золота от церкви к церкви и отдаленные стоны уличного движения и стройки. Женя все вытягивал шею – то в одну сторону, то в другую, словно собирался объять взглядом весь город вместе со всеми его жителями.

Аркадий пробовал найти Жениного отца, несмотря на то, что мальчик отказался назвать его имя или помочь сотруднику милиции составить словесный портрет. Тем не менее Аркадий просмотрел записи московских загсов и военкоматов в поисках семьи Лысенко. На тот случай, если отец был алкоголиком, Аркадий запросил и вытрезвители. Поскольку Женя так хорошо играл в шахматы, побывал в шахматных кружках. Так как Женя боялся милиции, Аркадий просмотрел рапорты задержаний. Осталось шесть подходящих кандидатур, но оказалось, что все эти люди уже долгое время находятся в семинариях, Чечне или тюрьме.

Когда Женя и Аркадий были на самом верху колеса, оно неожиданно остановилось. Карусельщик громко крикнул, что ничего страшного, и помахал рукой. Женя обрадовался, что подольше побудет на высоте птичьего полета, а Аркадий тем временем мысленно перебирал выгоды преждевременной отставки: можно заняться изучением иностранного языка, разучиванием танцев или отправиться в путешествие куда-нибудь подальше. Он с прокурором явно не сработался. Раз уж ты оказался наверху чертова колеса жизни, так сказать, то помни, что есть и низ. А сейчас Аркадий в буквальном смысле находился в подвешенном состоянии.

Колесо дернулось и медленно поехало вниз, Аркадий улыбнулся Жене:

– Рассказать что-нибудь? Знаешь, в Исландии есть привидение, у которого только голова и ноги. Оно игривое, очень озорное, любит прятать вещи, например ключи и носки, а увидеть его можно лишь краешком глаза. Если смотришь на него в упор, оно исчезает. Может быть, это самый лучший способ смотреть на некоторых людей…

Женя не промолвил ни слова, и это означало, что Аркадий для него всего лишь сопровождающее лицо. Когда кабинка достигла земли, мальчик вышел, готовый вернуться в приют, и Аркадий чуть замедлил шаг.

Он ничуть не обиделся на молчание, подумал только, что, очевидно, Женя ходил в парк с отцом и именно так они проводили день. Логика ребенка, видимо, заключалась в том, что если его отец приходил сюда раньше, то обязательно придет снова. Главное – помнить этот день до мелочей. Женя был угрюмым солдатиком, защищающим последний оплот памяти, и ему скорее всего казалось, что любое сказанное Аркадию слово заглушило бы и затуманило образ отца. Улыбка была бы таким же предательством, как сделка с врагом.

На обратном пути из парка зазвонил мобильник Аркадия. Это был прокурор Зурин.

– Ренко, что вы сказали Хоффману вчера вечером?

– О чем?

– Вы знаете о чем. Где вы находитесь?

– В парке культуры и отдыха. Я отдыхаю. – Аркадий следил взглядом за Женей, который воспользовался случаем еще раз обойти фонтан.

– Расслабляетесь?

– Пытаюсь.

– Отдыхаете, потому что вчера вечером были так взвинчены и что-то показалось вам странным, не так ли? Хоффман хочет вас видеть.

– Зачем?

– Вы сказали ему вчера вечером нечто, чего я не слышал, потому что все остальные ваши предположения были полной бессмыслицей. Это самоубийство – однозначно.

– Значит, вы официально установили, что Иванов покончил с собой?

– А почему бы и нет?

– Если вы удовлетворены, тогда не понимаю, зачем я вам, – уклончиво произнес Аркадий.

– Не скромничайте, Ренко. Именно вы открыли эту банку с червями. И вы закроете ее. Хоффман хочет, чтобы вы довели дело до конца. Не понимаю, почему он не возьмет да не уедет домой.

– Насколько я помню, он сбежал из Америки.

– Он хочет получить ответы еще на несколько вопросов. Иванов был евреем, да? Я хочу сказать, что его мать была еврейкой.

– И что же?

– Я просто говорю, что они с Хоффманом два сапога пара.

Аркадий выжидающе молчал, а Зурин подумал, что следователь ждет команды.

– Я выполняю ваши распоряжения, прокурор Зурин. Что прикажете? – Аркадий хотел ясности.

– Который сейчас час?

– Шестнадцать.

– Прежде всего заберите Хоффмана из квартиры. А завтра утром приезжайте на работу.

– Почему не сегодня вечером?

– Утром.

– Если я заберу Хоффмана из квартиры, то каким образом попаду потом туда?

– Лифтер теперь знает код. Он из старой гвардии. Заслуживает доверия.

– И что же, по-вашему, мне следует делать?

– Пусть Хоффман спрашивает все, что угодно. Просто уладьте это дело. Не усложняйте, не тяните, просто уладьте.

– Это означает закрыть или раскрыть дело?

– Вы отлично понимаете, что я имею в виду.

– Понятия не имею. – Женя как раз заканчивал обход фонтана.

– Тогда выполняйте указания.

– Мне нужен будет напарник, я бы хотел Виктора Федорова.

– Почему его? Он ненавидит бизнесменов.

– Может быть, его будет труднее купить.

– Тогда вперед.

– Я получу свои папки назад?

– Нет.

Зурин повесил трубку. Прокурор, возможно, говорил резче обычного, но все же разговор Аркадия удовлетворил.

Бобби Хоффман впустил Аркадия с Виктором в квартиру Иванова, прошел в комнату и удобно устроился на софе. Несмотря на кондиционер, воздух был прокурен и насыщен алкогольными парами. Волосы Хоффмана были взлохмаченными, глаза красными, а рыжеватая щетина на щеках – мокрой от слез. Одежда была сильно измятой, а куртка, подаренная Пашей, лежала на кофейном столике рядом с бокалом и двумя пустыми бутылками от коньяка.

– У меня нет кода к пульту, вот я и остался, – сказал Хоффман.

– Зачем? – спросил Аркадий.

– Чтобы разобраться.

– Давайте вместе разберемся.

Хоффман наклонил голову и улыбнулся:

– Ренко, поскольку именно вы занимаетесь расследованием, я прошу вас оставить меня и Пашу в покое. Американские органы безопасности и Комиссия по обмену никогда не вешали на меня никаких собак.

– Вы бежали из страны.

– Знаете, что я всегда говорю нытикам? «Прочти мелкий шрифт, засранец!»

– Мелкий шрифт так важен?

– Вот потому он и мелкий.

– Например, «Вы можете быть самым богатым человеком в мире и жить во дворце с прекрасной женщиной, но однажды вы обязательно упадете из окна десятого этажа»? – спросил Аркадий. – Вы это имеете в виду?

– Да. – Хоффман тяжело выдохнул, и Аркадию пришло в голову, что, несмотря на американскую браваду, без покровительства Паши Иванова Бобби Хоффман был моллюском без скорлупы – нежным лакомством из Америки на дне российского моря.

– Почему же вы не уехали из Москвы? – спросил Аркадий Хоффмана. – Забирайте миллион долларов у компании и уезжайте. Обоснуйтесь на Кипре или в Монако.

– Именно это и предложил мне Тимофеев, только сумму назвал другую – десять миллионов.

– Много.

– Слушайте, банковские счета, которые мы с Пашей открыли в офшоре, – это примерно сто миллионов. Не все наши деньги, конечно, но вот это действительно много.

– Сто миллионов?! – Аркадий стал в уме прибавлять нули. – Подумаешь, ошибся чуть-чуть.

Виктор сел на стул и поставил портфель. Обвел квартиру холодным взглядом большевика, оказавшегося в Зимнем дворце. Выудил из портфеля собственную пепельницу, сделанную из пластиковой бутылки, хотя на свитере были характерные дырки – Виктор явно не всегда гасил сигареты в пепельнице. На всякий случай он также поставил, чуть подтолкнув вперед, стаканы, немытые с прошлого вечера. Каждый из них был в отдельном полиэтиленовом пакете с наклейками «Зурин», «Тимофеев» и «Рина Шевченко».

Хоффман уставился на пустые бутылки.

– Оставаться здесь – все равно что смотреть фильм, одновременно пролистывая несколько вариантов сценария. Паша прыгает из окна, его тащат в машину и увозят, а затем все повторяется снова и снова. Ренко, вы же специалист. Пашу убили?

– Понятия не имею.

– Большое спасибо, это полезное замечание. Вчера вечером вы говорили так, словно у вас есть другая версия.

– Я полагал, что место происшествия заслуживает большего внимания.

– И поэтому, едва приступив к осмотру, вы нашли шкаф, полный гребаной соли. Как насчет нее?

– Я надеялся, что вы мне расскажете. Никогда не замечали, что Иванов зациклен на соли?

– Нет. Знаю одно, все не так просто, как говорят прокурор и Тимофеев. Вы были правы, что Паша изменился. Здесь он от нас запирался. Надевал одежду только один раз, а потом выбрасывал. Но не дарил, как вот эту куртку. Он выбрасывал одежду в мусор. Разъезжая в машине, внезапно менял маршрут, словно находился в бегах.

– Вроде вас, – намекнул Виктор.

– Только он далеко не убежал, – заметил Аркадий. – Остался в Москве.

– Как он мог уехать? – сокрушался Хоффман. – Паша всегда говорил: «Бизнес – дело такое. Покажешь, что боишься, и все – ты покойник!» Во всяком случае, вы хотели побольше времени на расследование. Идет, я купил вам это время.

– Как вам это удалось?

– Зовите меня Бобби.

– Как ты сделал это, Бобби?

– «НовиРус» имеет партнеров за рубежом. Я сказал Тимофееву, что если вы не займетесь расследованием, то я расскажу им, что дело о смерти Паши не так однозначно. Иностранным партнерам это не понравится. До сих пор я убеждал их в том, что слухи насчет бандитизма в России сильно преувеличены.

– Конечно.

– Ничто не может остановить главный проект – даже Страшный Суд не мог бы помешать нефтяной сделке, но я могу задержаться на пару дней, пока компания не получит «свидетельства о благонадежности».

– Значит, мы с сыщиком будем врачами, от которых зависит это состояние здоровья ценой в миллиард долларов? Я польщен.

– Для начала я предложил бы вам бонус в тысячу долларов.

– Спасибо, не надо.

– Вы не любите деньги? Вы что, коммунисты? – Улыбка Хоффмана была одновременно заискивающей и снисходительной.

– Проблема в том, что я тебе не верю. Американцы не станут разговаривать ни с преступником вроде тебя, ни со следователем вроде меня. У «НовиРуса» своя служба безопасности, там есть и бывшие сыщики. Привлеки их к расследованию. Они получают за свою работу жалованье.

– Им платят только за охрану компании. Вчера это означало охрану Паши, сегодня – Тимофеева. Службой безопасности руководит полковник Ожогин, а он ненавидит меня – просто терпеть не может.

– Если Ожогин тебя недолюбливает, советую как можно скорее сесть на ближайший самолет. Может быть, слухи о российском насилии и преувеличены, но тебе лучше «сделать ноги».

Ожогина следует опасаться любому, кем он недоволен, подумал Аркадий.

– Я так и сделаю, но после того, как ты задашь мне вопросы. Ты травил Пашу и меня несколько месяцев. Теперь можешь травить и еще кого-нибудь.

– Все не так просто.

– Несколько долбаных вопросов, вот и все, что я прошу.

Аркадий уступил место Виктору, который вытащил гроссбух из портфеля и сказал:

– Можно на ты, Бобби? – Он перекатил его имя во рту, как леденец. – Бобби, вопросов будет не один и не два. Мы должны переговорить со всеми, кто видел Пашу Иванова прошлым вечером – с его водителем и охранниками, с персоналом здания. Мы также должны просмотреть видеозаписи службы безопасности.

– Ожогину это не понравится.

Аркадий пожал плечами:

– Если Иванов не совершал самоубийства, значит, произошло нарушение системы безопасности.

– Кроме того, мы должны поговорить также с его друзьями, – добавил Виктор.

– Их здесь не было.

– Они знали Иванова. Его друзья и женщины, которыми он был увлечен, вроде той, вчерашней.

– Рина – большой ребенок. Очень артистична.

Виктор многозначительно поглядел на Аркадия. Сыщик как-то придумал теорию под названием «Трахни вдову» для определения вероятного убийцы – им считался тот, кто самым первым пришел утешить скорбящую супругу.

– То же самое и с врагами.

– У каждого есть враги. У Джорджа Вашингтона тоже были враги.

– Но не в таком количестве, как у Паши, – сказал Аркадий. – На него покушались несколько раз. Мы должны проверить тех, кто был причастен к покушениям, и выяснить, где они сейчас. Это дело займет не один день, и вопросов будет побольше.

Виктор ткнул окурок в самодельную пепельницу.

– Вдруг мы продвинемся в расследовании, а ты уедешь и бросишь нас со спущенными штанами и голой задницей?

– Рекомендую тебе бежать прямо сейчас, – вставил Аркадий. – Пока мы не начали следствие.

Бобби вцепился в софу.

– Я остаюсь.

– Если мы начнем следствие, то эта квартира – потенциальное место преступления, и для начала тебе следует убраться отсюда.

– Нам надо поговорить, – кивнул Виктор Аркадию.

Они вышли в коридор. Виктор зажег сигарету и вдохнул дым, как кислород.

– Я умираю. У меня проблемы с сердцем, легкими и печенью. Беда в том, что я умираю слишком медленно. Когда-то моя пенсия что-то значила. Теперь же я должен работать до гробовой доски. В больнице мне показалось, что я слышу церковные колокола. А это было в груди. Подняли цены на водку и табак. В еде я неприхотлив. Пятнадцать видов итальянских макарон, кто их может себе позволить? Так неужели я должен провести свои последние дни в качестве телохранителя такого собачьего дерьма, как Бобби Хоффман? Мы нужны ему только как телохранители. И он исчезнет, исчезнет, как только вытрясет побольше денег из Тимофеева. Убежит, когда будет нужен нам больше всего.

– Он мог уже убежать.

– Просто набивает цену.

– Ты сказал, что на стаканах хорошо сохранились отпечатки. Может быть, есть и еще.

– Аркадий, эти люди другие. Каждый за себя. Иванов мертв? Тем лучше.

– Так ты не думаешь, что это было самоубийство? – спросил Аркадий.

– Да откуда мне знать? Кого это волнует? Русские обычно совершали убийства из-за женщин или власти – вот это причины! Теперь они убивают из-за денег.

– Рубль не деньги, – сказал Аркадий.

– Так мы остаемся?

Когда Аркадий с Виктором вернулись, Бобби Хоффман вжался в софу. Он мог прочесть приговор в их глазах. Аркадий собирался сообщить ему плохие новости и продолжать свои дела, но медлил. Полосы солнечного света подрагивали вдоль комнаты. Можно было спорить по поводу белого декора, подумал Аркадий, но несомненно одно – Рина сделала свою работу профессионально. Вся комната сверкала, и хром бара отбрасывал блестящее отражение на фотографии Паши Иванова в созвездии знаменитостей и влиятельных друзей. Мир Иванова так далеко отстоял от мира среднестатистического россиянина, что он казался инопланетянином. Это было приближение Аркадия к «НовиРусу». На мгновение он оказался внутри вражеского лагеря.

Когда Аркадий подошел к софе, Хоффман схватил своими пухлыми мягкими руками Аркадия за руки.

– Ладно, скажу. Я взял диск с конфиденциальными данными из Пашиного компьютера: структура компаний, взятки, платежки, банковские счета. Эти данные являлись моей страховкой, но я трачу ее на вас. Я согласился вернуть диск на место, когда вы его скопируете. Это сделка, которую я заключил с Ожогиным и Зуриным, – диск на несколько дней в вашем распоряжении. Не спрашивайте меня, где он, – в безопасном месте. И вы были правы, я недотепа. А теперь – важное сообщение. Знаете, почему я делаю это? Я не мог вернуться к себе. Я был измотан, не мог спать и поэтому сидел здесь. Я услышал, как что-то шуршит. Решил, что это мыши, взял фонарик и стал обходить квартиру. Никаких мышей. Но я же слышал шорох! В конце концов я спустился в вестибюль к консьержу. Однако за столом его не было. Консьерж оказался снаружи – стоя на четвереньках, они со швейцаром оттирали кровь с тротуара с помощью щеток и отбеливателя. Они сделали свое дело, не оставили ни пятнышка. Именно об этом я слышал из десятка рассказов – зачистка. Знаю, что такое невозможно, но я видел это своими глазами. И подумал: «Ренко! Вот сукин сын, который знает о зачистке. Вот кто мне нужен».