Вольные стрелки

Глава XXIII. ЭЛЬ-САЛЬТО-ДЕЛЬ-ФРАЙЛЕ

Поступок Ягуара, состоявший в том, что он приказал без всякого предупреждения убить коменданта крепости и его офицеров, хотя и привел к весьма быстрому переходу форта во власть инсургентов, но не согласовался с общепринятыми законами войны. Не следует забывать, однако, что люди эти были поставлены вне закона мексиканским правительством, их считали дикими зверями, и за поимку их была назначена громадная премия.

В таком положении техасские инсургенты считали себя свободными от различного рода деликатностей по отношению к врагам и по временам действительно освобождали себя от них. Им оставалось только, пока их не считали равноправными с их бывшими поработителями, иметь в виду одно — достижение поставленной цели. В данном случае Ягуар достиг ее, большего ни он сам, ни его приверженцы не требовали.

Первым распоряжением Ягуара, когда он овладел крепостью, было доставить Джона Дэвиса в более удобное помещение. Затем он послал несколько человек к бухте, откуда они начали свою переправу к форту, чтобы захватить одежду и оружие, которые заговорщики оставили, чтобы не стеснять себя. Двое были посланы в город за провизией.

Во время исполнения этих приказаний и ознакомления с таким важным стратегическим пунктом ночь окончилась, и настал день.

Ягуар принял все меры предосторожности, чтобы не быть захваченным врасплох. Потом он взял подзорную трубу и поднялся на площадку башни.

Необъятный горизонт открывался с этой площадки, захватывало дух от этого бесконечного пространства. С одной стороны открывался вид на техасское прибрежье, поднимавшееся постепенно от моря и замыкавшееся вдали высокими туманными горами, с другой — лежало море во всем своем чудном величии и покое.

Ланси беззаботно присел возле него на лафет орудия и принялся свертывать сигаретку из маисового листа. Этому важному занятию он уделял обыкновенно самое серьезное внимание.

— Ланси! — вдруг обратился к нему Ягуар.

— Ну? — спросил тот, не меняя позы и едва подняв голову, как человек, прерванный в самом интересном месте своих занятий и намеревающийся немедленно же вернуться к ним вновь.

— Ты не знаешь, где это мексиканское знамя, которое мы нашли в кабинете коменданта?

— Не знаю! — буркнул Ланси.

— Ну так разыщи и принеси мне.

— Ладно.

Метис поднялся и сошел вниз. Ягуар оперся на парапет, по-видимому, живейшим образом чем-то заинтересованный.

Действительно, в это самое время начиналась погоня корвета за американским бригом, и оба судна летели на всех парусах.

— Ого! — проговорил Ягуар сам с собою. — Чем-то это кончится? Бриг уж очень нежен и хрупок в сравнении с корветом! Да! Но ведь мы же овладели фортом, а какое сравнение было между нами, полуголыми, почти безоружными, и этим фортом с его неприступностью и пушками. Почему бы и им не овладеть корветом?

— Да и я не вижу, почему бы им не овладеть корветом, — проговорил возле него знакомый голос.

Ягуар обернулся — метис стоял со свертком в руках.

— Ну, — обратился к нему Ягуар, — а знамя?

— Вот оно.

— Теперь, мой друг, подними это знамя на флагштоке. Только, чтобы наши друзья не обманулись относительно истинного положения дел, привесь над знаменем кинжал. Жители Гальвестона не заметят этой прибавки, тогда как наши друзья, которые будут разглядывать все до мелочей, тотчас заметят ее и поймут ее смысл.

Ланси в точности исполнил приказание, и скоро мексиканское знамя гордо распустилось по ветру на вершине мачты.

Ягуар тотчас же заметил, что его сигнал понят, так как бриг, преследуемый корветом, подошел к форту чуть ли не на расстояние пистолетного выстрела и здесь начал свой поворот. Проделать такой маневр возможно было лишь в уверенности, что с форта не будут стрелять.

Почти все утро оставался Ягуар на башне и с неослабевающим интересом следил за борьбой обоих судов, известной читателю из предыдущих глав. В третьем часу пополудни, когда все окончилось, он спустился вниз и, рекомендовав своим друзьям соблюдать крайнюю осторожность, взял оружие, накинул на плечи сарапе и вышел из ворот форта.

Заботами Ланси для него была приготовлена у подошвы скалы лошадь. Ягуар сел в седло, бросил взгляд на крепость, дал коню шпоры и поскакал галопом.

Ягуар направился к Сальто-дель-Фрайле, где он вчера вечером назначил свидание полковнику дону Хуану Мелендесу де Гонгора.

Берега Мексики круто спускаются к морю. Ни в каком другом месте Нового Света нельзя встретить таких причудливых очертаний прибрежных скал. Особенно относится это к Техасу. Нельзя понять, какие геологические катастрофы и каким образом могли породить эти странные извилины, так удивительно нагромоздить друг на друга эти шпили, купола, арки, колонны.

Недалеко от Гальвестона по берегу моря идет довольно широкая тропа. Эта тропа вьется по самому краю береговых скал, долгое время следуя их капризным изгибам.

Тропа эта обыкновенно очень оживлена. По ней тянутся целые обозы мулов, путешественники всякого рода, так как это единственный путь, связывающий Гальвестон с Мексикой. Она настолько широка и удобна, что считается одним из самых хороших путей сообщения в этих местах, где таковые почти неизвестны или, по крайней мере, были неизвестны, так как теперь в Техасе имеются очень удобные проезжие дороги для экипажей и даже железные дороги. Но в одном месте описываемая тропа вдруг сужается. Словно какой-то древний гигант ударом меча рассек здесь скалы и образовал в них узкую щель шириной футов в двенадцать, а глубиной в восемьсот.

На дне этой расселины с глухим, монотонным гулом непрестанно кипит, клокочет и рвется морской прибой.

Пройдя расселину, тропа вновь расширяется, а еще далее начинает понемногу отходить от берега.

В Европе, где правительства постоянно заботятся об улучшении путей сообщения, легко нашли бы средства перебросить через эту расселину мост, но в испано-американских республиках так поступать не принято, правительства заняты там чем угодно, только не тем, что так или иначе ведет к благосостоянию населения. Они прежде всего стараются собрать все причитающиеся (а иногда и не причитающиеся) налоги, затем они бдительно охраняют себя от всяких пронунсиаментос, от честолюбивых противников, всегда подстерегающих случай, чтобы их свергнуть. Таким образом, все в стране идет само по себе, и каждый гражданин изворачивается во всевозможных обстоятельствах, как может и умеет.

К счастью, лошади и мулы оказываются в иных случаях умнее людей. Так и на нашей тропе у описываемой расселины, благодаря внушенному им от Бога чувству самосохранения, они нашли средство помочь беде.

Нет ничего любопытнее, как видеть переход через расселину каравана мулов.

Эти животные, заслышав рев прибоя, вытягивают шеи и начинают ступать осторожно, на каждом шагу пробуя твердость почвы под ногами и озираясь по сторонам. Подойдя к самому краю расселины, они изгибают спину горбом, задние ноги ставят с обеих сторон рядом с передними, набирают полной грудью воздух и затем, качнув раза два головой направо и налево, поднимаются передними ногами вверх и с силой отпихиваются задними. Один миг — и они уже на той стороне щели твердо и уверенно становятся всеми четырьмя ногами. И никогда не случается, чтобы хоть одно животное сделало неверный прыжок и упало в бездну.

Требуется только при этом, чтобы человек, сидящий на животном, вполне положился бы на его безошибочный инстинкт, ибо если он попытается управлять им, то все погибло: и всадник, и мул неминуемо летят в бездну и исчезают в водовороте, истерзанные в клочья об острые камни.

Что касается названия Сальто-дель-Фрайле, что в переводе означает «прыжок монаха», то оно дано этому месту, согласно преданию, вот по какой причине.

Рассказывают (мы не утверждаем этого сами и отнюдь не ручаемся за верность рассказа), что несколько лет спустя после установления в Техасе испанского владычества один францисканский монах, padre guardian 51 своего монастыря, обвиненный в изнасиловании девушки, пришедшей к нему на исповедь, ускользнул из рук альгвазилов, посланных арестовать его, и решил бежать в прерии. Долго бежал он, солдаты, гнавшиеся за ним, никак не могли схватить его, что их страшно раздосадовало, но наконец они загнали его к берегу моря, к самому краю расселины, о которой идет речь. Монах глянул в бездну и решил, что он погиб. Тогда он поручил душу свою своему святому патрону, призвал Небо в свидетели своей невиновности и смело прыгнул с одного края расселины на другой. Подоспевшие в этот момент солдаты ясно видели, как два ангела взяли монаха под руки и невредимым перенесли через пропасть.

Благочестивые воины тотчас же пали на колени и умоляли святого мужа, в невиновности которого они воочию убедились, простить им невольное прегрешение против него и благословить их. Монах повернулся к ним, его лицо сияло, он благословил их и затем исчез при звуках ангельской музыки в облаке пурпура и золота.

Вот что стал и рассказывать по городу солдаты, вернувшиеся из погони за монахом. Правду ли они говорили, соврали ли — никто не мог узнать. Что верно, так это то, что с тех пор о монахе никто не слыхал.

Народ всегда любит чудесное. Он принял эту историю с полной верой, и была установлена по этому случаю ежегодная процессия, она и доселе отправляется с чрезвычайной пышностью, при огромном стечении народа, сходящегося к Сальто-дель-Фрайле со всех уголков Техаса.

Что бы, однако, ни думал читатель об истинности приведенного выше рассказа, верно только то, что место это и поныне называется Сальто-дель-Фрайле и возле него назначил Ягуар свидание полковнику Мелендесу.

Солнце почти уже коснулось горизонта, когда молодой техасец прибыл к расселине. Кругом не было ни души. Он слез с коня, спутал ему передние ноги, лег на землю и стал ждать.

Прошло четверть часа; слуха его достиг отдаленный конский топот. Он поднялся, конь его заржал. На дороге показался всадник — это был полковник.

Поравнявшись с Ягуаром, он спрыгнул с лошади и подошел к нему.

— Прости меня, брат мой, я заставил ждать тебя, — начал полковник. — Но от Гальвестона до этого места не близко, а твои товарищи не дают нам ни минуты покоя. Великий Боже, нам вздохнуть некогда.

Ягуар слегка улыбнулся.

— Ничего, полковник, — отвечал он шутливо, — это пустяки. Ты получил дурные вести?

— Не дурные, не хорошие, но очень неприятные. Говорят, появилась еще банда вольных стрелков. Есть сильное подозрение, что ты возглавляешь ее. Она орудует теперь в окрестностях города.

— Более ты ничего не знаешь?

— Пока ничего.

— Ну, прежде чем мы расстанемся, я сообщу тебе известие, которое очень огорчит тебя, мне кажется.

— Что ты хочешь сказать этим? Говори яснее.

— Только не сейчас. Мы пришли сюда не для того, чтобы спорить о политике, а для своих собственных дел.

— Это верно, но скажи мне только одно слово.

— Какое?

— Известие, которое ты собираешься сообщить мне, действительно очень важно?

Ягуар нахмурился и топнул ногой.

— Чрезвычайно важно!

Настало молчание. Наконец вожак инсургентов приблизился к полковнику и положил ему на плечо руку.

— Хуан, — проговорил он прочувствованным голосом, — выслушай меня.

— Говори, мой друг.

— Хуан, зачем ты так упорно защищаешь потерянное дело? Зачем ты проливаешь свою благородную кровь в защиту тирании и порабощения. Техас хочет быть свободным, и он будет свободным. Пересчитай талантливых людей в рядах защитников правительства — раз, два и обчелся. Мексика истощена революциями, у нее нет ни денег, ни войска, ей нечем оказать нам сопротивления. Самое имя Мексики стало ненавистным в Техасе. Со всех сторон население поднимается, это — прилив, разрушающий все преграды. Вы разбиты во всех стычках. И месяца не пройдет, как вы будете вынуждены с позором удалиться с нашей земли. Подумай, друг мой, еще есть время. Сними свою шпагу, и пусть судьба довершает свое дело.

— Выслушай теперь меня, мой друг, — отвечал печально полковник. — То, что ты сказал, я и без тебя хорошо знаю. Я уже давно чувствую, что почва колеблется под нашими ногами и близок день, когда поток восстания бесповоротно поглотит нас. Ты видишь, что я далеко не в блестящем свете рисую себе ожидающую нас участь. Но я солдат, я присягал, и что бы ни ожидало меня, я не могу изменить этой присяге. Затем, я мексиканец, не забывай этого, и смотрю на все происходящее в настоящее время глазами своего народа. И, наконец, то, чем ты так пугаешь меня, — добавил полковник с притворной веселостью, — еще далеко не осуществилось. В ваших руках несколько деревушек, но города в наших руках, и мы господствуем на море. Мы далеки от поражения, не слишком ли рано вы начинаете трубить победу. Движение, поднятое вами, можно называть пока восстанием, но никак не революцией. Вот если вам удалось бы овладеть городом и установить там временное правительство, тогда — другое дело, тогда посмотрим, что выйдет. Но пока для нас еще нет ничего отчаянного, вы смотрите на свое собственное положение через слишком уж розовое стекло.

— Может быть! — отвечал Ягуар с таким выражением, которое смутило полковника. — Я счел долгом говорить с тобой как друг, дать тебе искренний совет, ты не хочешь следовать ему — твоя воля.

— Напрасно ты обижаешься, в словах моих для тебя нет ничего обидного. Я вовсе не имею намерения возражать тебе, но поставь себя на мое место: если бы я предложил тебе то, с чем ты ко мне обратился, что бы ты мне ответил?

— Я бы отвергнул твое предложение, честное слово! — с горечью возразил вождь техасцев.

Полковник рассмеялся.

— Ну вот! Я действовал, значит, так, как бы действовал и ты. Что же ты находишь тут дурного?

— Это верно, ты прав, я совсем с ума сошел! Прости меня, брат мой. Кроме того, разве мы не условились, что политические разногласия не могут разбить нашей дружбы? Перейдем теперь к гораздо более важному предмету, из-за которого мы и пришли сюда, и пусть техасцы и мексиканцы устраиваются как хотят.

Но полковник Мелендес почти не слушал своего друга и упорно глядел на море.

— Что это означает? — вдруг произнес он. — Взгляни сюда!

— Что такое?

— Разве ты не видишь?

— А ты что видишь?

— Я вижу, что корвет «Либертад» стал на якоре под самым фортом и привел с собой корсарский бриг, захваченный им, по-видимому, в плен.

— Ты думаешь? — сказал насмешливо Ягуар.

— Смотри сам.

— Друг мой, я сейчас немного похож на Фому Неверующего.

— То есть как это?

— А так, что я все еще не уверился и глазам своим придаю сейчас очень мало веры.

Это было произнесено с такой интонацией в голосе, что полковник против воли почувствовал беспокойство.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Ничего, кроме того, что я сказал, — отвечал Ягуар.

— Однако ведь я не ошибаюсь, я ясно вижу — мексиканский флаг развевается над перевернутым вверх ногами техасским знаменем.

— Действительно, — холодно отвечал Ягуар, — но что же это доказывает?

— Что доказывает?

— Да, что доказывает?

— Разве ты так мало знаком с морскими сигналами, что не знаешь, каким образом подается с корабля сигнал об исходе морской битвы?

— Извини меня, мой друг, я это очень хорошо знаю. Но я знаю также, что то, что мы видим, иногда бывает простой военной хитростью и бриг, овладев корветом, счел, быть может, нужным вывесить ложный сигнал.

— Ну и ну! — смеясь проговорил полковник. — Ты уж слишком в розовом свете видишь все, что касается техасцев. Но оставим в покое и бриг, и корвет и вернемся к своим делам.

— Правда, я думаю, что это давно следует сделать, так как, если мы будем все время отвлекаться, то в конце концов решительно перестанем понимать друг друга.

Солнце в это время закатилось. Оба молодых человека подошли к своим лошадям, взяли их под уздцы и, как бы сговорившись, пошли по направлению к Рио-Тринидад.

Ночь настала тихая и ясная, небо усеялось тысячами звезд, воздух был чист и прозрачен, как хрусталь, горький запах полыни распространялся кругом.

Полковник и Ягуар шли, опьяненные чудной негой, охватившей природу. Они так глубоко погрузились в свои мысли, что ни тот ни другой и не думали начинать несколько резко прерванный разговор.

Долго шли они молча, и наконец дошли до поворота, где от главной тропы отходило несколько проселков в окрестные деревни. Они остановились.

— Здесь нам придется расстаться, дон Хуан, — сказал Ягуар, — так как, вероятно, нам идти в разные стороны.

— Это правда, друг мой, и это огорчает меня, — отвечал полковник, растроганный тишиной ночи, — а я чувствовал бы себя таким счастливым, если бы всегда мог быть с тобой вместе.

— Благодарю, друг, но ты видишь, что это невозможно. Не будем же терять свободных мгновений, которые так редко достаются на нашу долю. Ну! Что у тебя нового?

— Ничего, решительно ничего. Солдат есть раб прежде всего дисциплины, особенно во время войны, ему нельзя надолго покидать свою часть, так что я не мог собрать никаких сведений. А ты не счастливее ли меня?

— Я не могу пока еще сказать ничего определенного, но, надеюсь, Транкиль сможет сообщить мне нынешней ночью некоторые известия, которые дополнят то, что известно мне.

— А Транкиль здесь?

— Он прибыл сегодня, но я его еще не видал.

— А что ты знаешь? — живо спросил полковник.

— Вот что удалось мне узнать. Заметь, что я не утверждаю этого, я передаю лишь слух, который кажется мне верным, но может в конце концов оказаться ложным.

— Это все равно, говори, мой друг, ради Бога, скорее.

— Около полутора месяцев тому назад лазутчики известили меня, что в стране появился неизвестный человек с молодой девушкой. Этот человек приобрел небольшое ранчо в нескольких лье отсюда, почти на берегу моря, за которое он заплатил наличными деньгами. Купив ранчо, он словно замуровался в нем с этой девушкой; с тех пор никто не видал их. Но точно ли этот человек — Белый Охотник За Скальпами, и точно ли молодая девушка — Кармела, этого никто не может сказать, и я также не берусь утверждать. Много раз бродил я около этого таинственного жилища, но окна и двери его были постоянно закрыты, ни один звук не прорывался наружу, а так как это ранчо стоит совсем в стороне, и вблизи никто не живет, то я ничего не мог разузнать и от соседей. Вот что я могу пока сообщить, завтра прибавлю, быть может, еще.

— Нет, — отвечал дон Хуан задумчиво, — этот человек не может быть Белым Охотником За Скальпами, а эта девушка — Кармелой.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что этого человека окутывает какая-то непроницаемая тайна. Заметь, Белый Охотник За Скальпами — это человек, который так сильно привязан к бродячей жизни в лесах и прериях, что едва ли согласится променять ее на что-либо другое. Да и зачем ему запираться? Чтобы держать под замком молодую девушку? Но донья Кармела вовсе не такое робкое и хрупкое создание, изнеженное светской жизнью в городах, безвольное и бессильное. Это храбрая и отважная девушка, обладающая решимостью мужчины, с твердой рукой. Разве она согласится покорно подчиниться своей судьбе? Никогда. Мужчина, как бы ни был он крепок и силен, окажется слабым, если женщина скажет ему решительно и бесповоротно «нет!» — уверяю тебя. Женщины именно тем и превосходят нас, что они никогда не колеблются и почти всегда идут прямо к поставленной цели. А кроме того, к чему Белому Охотнику За Скальпами, которому известны тысячи самых укромных уголков в лесах, где он может скрыть от посторонних глаз свою пленницу, селиться безо всякой видимой причины вблизи города, в густонаселенной местности, где он тотчас же привлечет к себе общее внимание и возбудит всевозможные подозрения. Нет, не может быть сомнений — ты ошибаешься.

— Быть может, ты и прав, но я считаю себя обязанным разгадать эту загадку, и я разгадаю ее.

— Конечно, но смотри, будь осторожней. Признаюсь, я счел бы себя счастливым, если бы мне можно было сопровождать тебя в этом случае. Предположим, как я и думаю, что человек этот — не Белый Охотник За Скальпами. Весьма вероятно, что здесь кроется какое-то преступление, и если твоя экспедиция не приведет к тому результату, которого ты ожидаешь, то она поможет все-таки освобождению какой-нибудь другой девушки, ставшей жертвой гнусного насилия.

— Кто знает!

— Один только человек мог бы, по-моему, указать тебе на след, который ты совершенно потерял из виду, так как человек этот находится в самых близких отношениях с индейцами.

— Это ты о ком говоришь?

— О Чистом Сердце.

— Да, это правда. Он уже давно живет среди индейцев, одно из племен усыновило его, он скорее, чем кто-либо другой, мог бы дать нам необходимые сведения.

— Почему же ты не обратишься к нему?

— По очень простой причине: он на другой же день после взятия асиенды дель-Меските ушел из нее и вернулся к костру своего племени, куда его звали по каким-то важным делам.

— Вот это досадно, — задумчиво продолжал полковник. — Не знаю почему, но я убежден, что этот охотник, которого я и знаю-то очень мало, так как разговаривал с ним всего раз, и то не более десяти минут, — но я убежден, повторяю, что

он был бы нам очень полезен в поисках несчастной доньи Кармелы.

— Очень может быть, полковник. Сегодня, как я уже говорил тебе, я должен увидать Транкиля и расспрошу его поподробнее. Не меньше, а в тысячу раз больше нас заинтересован он в успехе наших розысков. Это очень умный и ловкий человек, прерию он знает как свои пять пальцев. Посмотрим, что он скажет мне.

— Постарайся, прошу тебя, мой друг, завязать поскорее отношения с Чистым Сердцем.

— Непременно, к тому же Транкиль должен видеться с ним.

— Очень возможно. Наконец, скажу тебе откровенно, брат мой, только чувство чести удерживает меня до сих пор на моем месте. Мне так хочется поскорее вновь сделаться свободным гражданским человеком, я только и жду удобного случая, чтобы выйти в отставку. Мне не хочется делать это сейчас, так как это значило бы убежать из рядов армии в критический момент, но, клянусь тебе честью, в тот день, когда я окажусь на свободе, — а день этот, надеюсь, близок, — я присоединюсь к тебе, и мы вместе найдем донью Кармелу, или я погибну.

Полковник произнес это с таким огнем и воодушевлением, что друг его против воли почувствовал прилив ревности, но он овладел собой, скрыл свое волнение и отвечал спокойным тоном:

— Дай Бог, чтобы это случилось поскорее, мой друг; для нас двоих не существует ничего невозможного!

— Итак, ты предполагаешь отправиться на розыски нынче ночью? — спросил полковник.

— Это не от меня зависит, хотя я буду, конечно, в них участвовать. Другое лицо станет во главе отряда.

— Почему не ты?

— Транкиль так хочет, он отец, я должен уступить ему.

— Ага! Ну, теперь когда и где мы увидимся? Я сгораю от желания узнать, что произойдет сегодня ночью. Каков бы ни был результат, прошу известить меня. К несчастью, я боюсь, что нам трудно будет повидаться.

— Почему?

— Боже мой! Разве ты позабыл, что сегодня ночью истекает срок перемирия, заключенного тобою с генералом Рубио.

— Ну и что же?

— Полагаю, что ты не вернешься в Гальвестон?

— Сейчас нет, но в скором времени надеюсь вернуться.

— Не будем чересчур полагаться на то, что может случиться, а то мы жестоко ошибемся.

Ягуар рассмеялся.

— Ты говоришь верно, — сказал он, — однако как бы то ни было, а нам надо увидаться через двадцать четыре часа; не правда ли?

— Конечно.

— Если я не могу войти в Гальвестон, то ты можешь выйти оттуда.

— Разумеется.

— Следовательно, ничего не может быть легче, как привести это в исполнение. Я назначу тебе место, где ты встретишь меня.

— Друг мой, будь осторожен, будь осторожен! Не скрою, генерал страшно разгневан на тебя за то, что ты посадил его в ловушку, и он употребляет все усилия, чтобы захватить тебя.

— Я это знаю, но будь уверен — это ему не удастся.

— Мне самому не хотелось бы этого, но не будь так самонадеян.

— Я укажу место, где захватить меня, где я буду через час и где я буду иметь честь принять вас, господин полковник, если вам угодно будет посетить меня.

— Что же это за такое особенное место?

— Форт Пуэнте, друг мой.

— Ого! — проговорил полковник, остановившись и взглянув Ягуару в лицо. — Ты шутишь, конечно?

— Вовсе нет.

— Как! Ты назначаешь мне свидание в форте Пуэнте? -Да.

— Но это невозможно!

— Почему же?

— Ты сошел с ума, дорогой мой.

— Ну а что скажешь ты, если я сообщу тебе, что форт Пуэнте вот уже почти двенадцать часов находится в моей власти, — холодно прервал его Ягуар, — я овладел им прошлой ночью внезапной атакой.

— Как?! — только и мог от изумления проговорить полковник.

— Разве я не предупредил уже тебя, что сообщу тебе важные новости? — продолжал вождь инсургентов. — Хочешь узнать теперь вторую новость?

— Еще и вторую?! — повторил полковник вне себя от изумления. — Какая же еще может быть новость? После того, что я услыхал от тебя, я готов на все.

— Эта вторая новость вот какая: корвет «Либертад» захвачен бригом капитана Джонсона и вместе с ним стал на якорь перед заходом солнца под фортом Пуэнте.

При этом неожиданном известии полковник зашатался как пьяный. Он побледнел как труп, судорога пробежала по его телу.

— О горе, горе! — воскликнул он сдавленным голосом.

Ягуар почувствовал глубокую жалость перед этой неподдельной глубокой скорбью.

— Брат мой, милый мой, — заговорил он ласковым голосом, — это не от рук человеческих, это свершается воля Божья, ибо я и доселе не могу опомниться и представить, как все это могло произойти. Рассказать ли тебе о подробностях? Ты не поверишь мне, и если когда-либо услышат рассказ о событиях этой ночи из уст правдивого рассказчика наши потомки, они также не поверят ему и скажут, что это неправда, что это выдумка.

— О! Гальвестон! Гальвестон! — в отчаянии подняв руки к небу, воскликнул полковник. — Гальвестон, который генерал поклялся не сдавать!

Голова его бессильно поникла на грудь, потом он вдруг очнулся.

— Пусти меня, пусти, — проговорил он, — мне нужно скорее передать эту ужасную весть генералу.

И он поспешно вскочил на коня.

— Ну, ступай, ступай, брат мой, — проговорил Ягуар. — Помни, я жду тебя в форте Пуэнте.

— Над нами проклятие! — закричал в исступлении полковник и вонзил шпоры в бока лошади, которая взвилась от боли на дыбы, сделала отчаянный скачок и быстрым галопом понеслась по направлению к городу.

Ягуар с грустью следил за своим другом, пока тот не скрылся в темноте и не замолк топот копыт его коня.

— Мой бедный друг, — тихо проговорил он про себя, — ты весь — самоотверженность и преданность. Как поразили тебя услышанные тобою новости!

После этого молодой техасец сел на коня и медленно, погруженный в глубокие думы, поехал к форту, которого и достиг через полчаса.