Ворчание ездового пса

В городе жизнь искусственная, недужная, нервная и пыльная: надо успевать. А для пенсионеров там она – медленное умирание в очередях и у телеящика.

Нервное напряжение Надя разряжает на мне. Вот опять ругает за интернет. Вот раздраженно шлет подальше корреспондентов: снова доставал меня Первый канал, да ещё какое‑то радио. Она раздражена моей общественной деятельностью.

Но я теперь спокойнее к этому отношусь, молча делаю то, что нужно мне.

А вдохновения писать нет. Мне теперь больше нравится мой статус пенсионера. Я не спеша встаю, зная, что бежать никуда не надо, делаю зарядку, пью свой кофе, сажусь за компьютер и до обеда ковыряюсь в интернете. Потом готовлю ужин. Иногда что‑то по дому, по гаражу, в машине. Захочу на дачу – еду на пару дней на дачу. Больше как‑то не приходится; ловлю себя на мысли, что мне удобно в любое время либо жить на даче, либо в десять минут собраться и уехать домой, причем, не спеша, в удовольствие. И на даче через два дня уже скучновато, хочется проверить почту. А проверив почту и насидевшись в интернете, испытываю желание ехать на дачу.

Свобода, вот что мне теперь нравится. На мне ничего не висит, я автономен. Созерцаю. Нравится листать в сети информацию о себе, любимом. Я это заслужил. Чувство удовлетворения. Ну, раз тысячи людей говорят о моих произведениях только хорошее, значит, они таки хороши для людей.

Нравится и то, что все это – как‑то далеко, виртуально. В реальной жизни меня никто не трогает и не озадачивает в связи с моим творчеством. А если кто и осмелится, я как‑то отшиваю. Не трогайте меня, я и так много для вас всех сделал и ни на что не претендую, я заслужил покой. Капают хвалебные письма – так и должно быть. Не капают – и ладно; я понимаю, что как только, не дай бог, где‑то что‑то произойдет с самолетом, – сразу снова разгорится ко мне интерес.

Я осознаю свою эксклюзивность, но не кичусь этим. И Надя осознает, но из вредности пошпынивает меня, для порядку. Это нормально.

Общественная деятельность, когда не надо идти куда‑то в толпу, пожимать руки, подыскивать слова, следить за собой и комплексовать, — а достаточно нажимать клавиши, не отрывая задницу от кресла, – такая деятельность меня устраивает вполне. Главное – меня не узнают на улице.

Россия всегда держалась на вере, царе и армии. Нам сейчас предлагается суеверие, охлократия и платная работа при оружии.

Никто не верует, но крестится в четыре руки. Никто в стране не знает традиционных церковных ритуалов, создающих дух веры. И здесь навсегда прервана нить. Дети мои пытались чему‑то там религиозному учить Юльку, да сами же и бросили: нет смысла, новая жизнь никак не стыкуется с прежней религиозностью народа. А народ наш нынче глубоко не религиозен, потому что негде и некому было учить с младых ногтей; так, кое–какие обрывки, от бабки к матери, от матери к детям, от детей… да это же испорченный телефон!

Теперь церковь завертелась: рано или поздно суть её встанет в противоречие с реалиями жизни. Да они там все политики.

Как ни вертись, а религия в России умерла, а эти оперетты – только гальванизация трупа.

К патернализму мы все равно так или иначе придем. Но уже не будет ни веры, ни бездумного, слепого обожания того патера, на чем наше общество и держалось. Теперь язва сомнения сгноила стержень; убеждений нет. Мы уже никогда не сможем так сплотиться вокруг президента, как сплачивались вокруг царя или там Сталина. Нить прервана.

Отсюда и дух армии. Армия, собранная из никогда не нюхавших войны, изнеженных, голубоватых, цивилизованных горожан да из тупых, полудебильных деревенских пацанов, не сумевших откосить, – это деморализованный сброд. И командуют этим сбродом бывшие афганские прапорщики или торговцы мебелью, втершиеся в доверие к сильным мира сего. А дух царит тот, который остался от застойных времён. Прервана нить патриотического мировоззрения среди офицерства.

Мы как на Марсе. Надо как‑то начинать жизнь заново. Тем более, ТРУБА есть. Вот эти питерские мальчики и ведут нас новым путем, вдоль трубы, надеясь, что в благостных потоках европейских фекалий у нас отрастут новые корни… ну хоть корешки.

Все слушаю эти ностальгические песни белых офицеров. И думаю, думаю…

Ну каково было этим людям, дворянам, имевшим Отечество, Веру, Царя, на Евангелии присягнувшим служить ему и живот свой положить, – каково было им видеть, что Отечество рушится под лаптем голи перекатной, что история великого государства прерывается страшным русским бунтом, что уничтожаются священники народа, а с ними гибнет Вера и приходит бесовство швондеров, что благородный порыв и битва за прежнюю жизнь оборачиваются изгнанием…

Представить это всерьёз… волосы встанут дыбом. Я, например, не могу представить себе, что вот пришел конец моей Родине, конец привычному укладу жизни, что все насмарку – все мечты, весь труд, а за честные попытки все это сохранить как было, я с семьей вынужден на старости лет бежать… куда?

А еврейчики никуда не бежали. Им не надо было бежать, а как всегда надо было только извернуться. И вынырнули из‑за черты оседлости полчища свердловых, троцких, зиновьевых, бухариных и тьма простых розенбаумов и швондеров. Они прекрасно вписались в общество шариковых. Они и иже с ними с наслаждением разрушили вековой уклад народа. А почувствовав власть, без стеснения уничтожили его лучшую часть.

Каково было наблюдать это из‑за рубежа честным русским офицерам?

Прошло несколько десятков лет, старое забылось… старое быстро забывается. В стране возник новый уклад, сложились новые отношения, выработались новые идеалы… и вот в 90–е все это рухнуло как нежизнеспособное.

А теперь мне впаривают, что все можно вернуть на круги своя – и Родина воспрянет.

Да кругов‑то уже давно нет. И мы все до сих пор живём по советскому образцу, только разговоры ведутся о демократии западного пошиба. К чему её прилепить только? К какому обрубку?

Изменить уклад народа легко. Мы это прошли. Только уже не вернёшь того, что называется вековыми нравственными ценностями. Наступает безнравственное общество. Неблагородное общество. Общество мелких хищников, неспособное на великие дела.

А мне поют о будущем величии России. Причем, самое обидное, что поют читатели. Ладно бы правители – им все равно о чем петь, лишь бы труба работала.

А простой народ… не просто «обескуражен», по меткому выражению Солженицына. Народ деморализован. У него нет опоры под ногами. Ему втолковывают: вертись! Капитализьма! И он вертится, отбросив совесть.

А без совести, всегда присущей русскому человеку, совести, опирающейся на веру, основу русского мировоззрения, – без нее русский человек безнадёжно и отчаянно машет рукой и пускается в жестокую внутривидовую биологическую борьбу.

Таким образом, русский народ, этнос, рушится.

В Москве, замечаю, многие прокуроры, следователи и судейские, в основном, — выходцы из Азии. Они нынче – над русским народом, они его судят. Вот так. Как‑то вот так получилось.

А еврейство, распаленное вожделениями свобод Запада, поняв, что дела их отцов, швондеров, здесь провалились, – ухряло из страны. Тогда, девяносто лет назад, было некуда бежать – приспосабливались в России, и не слабо. А теперь не надо приспосабливаться: Израиль ждёт, со своими свободами, а паче – Америка.

А русскому бежать некуда. Надо доживать на своей земле… и слава богу, что я не доживу до её конца.

Но прислушиваться к бодреньким увещеваниям… увольте.

Случайно нажал не на ту ссылку, и на экран прискакал тролль из порносайта. Торчит баба с голыми титьками и требует сбросить деньги через СМС. Заблокировала мне компьютер. Я было растерялся: ну, хоть, и правда, отправляй этим рэкетирам деньги, может, снимут блокировку… Потом подумал, что таких лохов, как я, много, и уже выработаны способы борьбы. Решил скачать свежую бесплатную версию Доктора Веба и прочистить компьютер.

Как тролль ни упирался, а мне после неоднократных попыток удалось запустить сканирование от старой версии… и через пять минут он исчез. Больше вирусов не обнаружено.

А не тычь неизвестно куда. Думай.

Скачал тут песню «Струна» в исполнении Анастасии. Песня эта зацепила ещё лет двенадцать назад своей интерпретацией жертвенной верности; все искал, где бы записать. Интернет все‑таки хорошая штука в этом плане, только надо уметь выудить свое, не попавшись на блесну, как я на днях.

Говорят, Анастасию сожрали сильные мира сего за то, что она осмелилась протестовать против взяток в шоу–бизнесе на телевидении. Да… боднул теленок дуб. Ну, достойная женщина. И голос хорош. Что‑то среднее между Пугачевой и Милявской; ну вот так у меня ассоциируется. Ближе к Пугачевой.

Вчера сходили на отчетный концерт «Фантазии». Скажу прямо: уровень один и тот же. Ольга скорее не хореограф, а инструктор первоначального обучения: она все набирает и набирает девочек от 4–х лет и ставит на ногу. Выступали и гости: девчата из «Ассорти» показали лучшую, чем у нее, хореографию и более идейно насыщенные танцы. Один, под песню «Обетованная земля», поставленный явно как еврейский танец, тронул до слез. Я потом эту песню скачал, и теперь с удовольствием слушаю.

Наши девочки показали пару новых танцев, ну, одного и того же уровня. Все держится на старшей группе, где Юлька, Алёнка и Олеся, их там шесть девочек, танцующих очень ровно и профессионально. Средненькие тоже подтягиваются, а толпа малышни танцует пока кто во что горазд. Но, главное, дети привыкают к сцене, к зрителю, расковываются, учатся держаться.

А самые старшие, уже взрослые женщины, тоже держатся приходящей группой и выручают ансамбль, когда девчатам надо переодеваться: «старушки» в это время исполняют старые, отработанные, сложные номера, вроде «Восточного танца». Жаль, Маргарита ушла в декрет, она там заправляла и была на голову выше всех по мастерству и темпераменту.

Ну, а Юлька, мне кажется, танцует прекрасно, едва ли не лучше всех. У нее ляпов не бывает, она четко знает движения, владеет жестом, ритмом, ей вполне хватает темперамента для выразительности. И гляжу я, она обогнала всех в физическом развитии: тело женщины, прекрасные плечи, руки, ноги, шея, осанка… Красавица.

Но главное чувство, которое я испытываю, глядя неотрывно на пляшущую внучку (я ведь только на нее и смотрю, зачастую упуская рисунок танца), – это бесконечная нежность, и любовь, и гордость, до слез. Веровал бы – бесконечно молился бы об её здоровье и судьбе.

Общее же впечатление от концерта праздничное. А песня эта, «Обетованная земля», мудрая, в исполнении Татьяны Овсиенко с Михаилом Шуфутинским, в сопровождении двух хоров – детского и взрослого, – звучит как прекрасная симфония жизни.

Как подумаешь, какая жестокая жизнь ждёт в недалеком будущем этих чистых и светлых детей наших… заслонил бы, предостерег… Но у каждого своя судьба. Дай, Господи, всем им счастья на этой прекрасной Обетованной Земле…

Каждая новая песня для меня – как маленькая прожитая жизнь… Но никому до этого нет дела. Всматриваешься вглубь себя и набираешься мудрости, которая, правда, приходит иной раз слишком поздно. А сколько той жизни осталось…

Вот вчера умер Андрей Вознесенский, знаменитый некогда поэт–шестидесятник. Что он мне дал?

Да почти ничего. Я его недолюбливал и, в общем, не читал. Он мне не был необходим, абсолютно. А многим же он пришелся по сердцу и что‑то в душах изменил. Только вот… кто его сейчас читает? Он прославился‑то скорее не как поэт, а как неравнодушный публицист. А жизнь перескочила через него.

Но интеллигенция‑то! Как же! Гений наш! Прям, с него ВСЁ началось! В Мааскве.

Ага. Чем только оно обернется, это всё, – неизвестно.

Экстрасистолы проскакивают. Бляха–муха, я слишком близко к сердцу все принимаю. Надо беречься, но это можно сделать, только послав всех подальше. А я не могу.

Сижу вот, посасываю маленькими дозами 50 грамм коньячку, зябну в доме. Включил тэны, пусть прогреется до 25. Работать не хочется, лень. Уже вечер, я натаскал дерьма, может, ещё сделаю лунки и засыплю почвосмесь, и все на сегодня. Ну, полью огурцы. А пока перечитываю дневник.

Активная духовная жизнь пенсионера–летчика… Абсурд! Водку жрать надо! В гаражах!

Но водку я уже никогда пить не буду. Так, рюмочку–другую в гостях. А в гости хожу все реже, и то, обычно за рулем. Я не испытываю потребности ни в опьянении, ни в гаражном общении.

А 50 грамм коньячку зачем?

А просто так. Сосуды моска расширяет. И вкус коньяка люблю. И пью его сам, один. С кофейком.

Все, коньячок кончился. Жаль, конечно. Семь вечера, надо пойти ещё чуть поработать.

От скуки включил ящик, полистал и попал на шоу Влада Лисовца. Эта передача, где стилист делает красавиц из невзрачных, забросивших себя женщин, главное, красавиц душой, – эта передача мне нравится. Молодец. Надо видеть этих женщин, когда они внезапно испытывают потрясение от своего перевоплощения. И думаешь себе: что бы там про человека ни говорили, а суть его раскрывается в Мастерстве. Лисовец действительно Мастер.

А то, что он заставляет их раздеться и сняться в эротическом белье… да, мы такие совки, что редко кто это одобряет. Я же считаю, у женщин в процессе съемки пропадают комплексы и глаза раскрываются на свои возможности. Они счастливы – значит, человек делает прекрасное дело на земле.

Прослушал «Обетованную землю», в который раз уже. Удалась песня. Берет за душу и мудростью, и мелодией, и исполнением. Заставляет задумываться… старика. Да что уж тут задумываться: жизнь прожита. От детства до старости – целая жизнь, полная разочарований и открытий, находок и потерь, взлётов и падений. А потом… пойдут за гробом, и комья глины застучат по груди, по лицу…

«Будь же благословенна, наша

Обетованная земля».

Едем с Надей лесной дорогой, в который раз любуемся оттенками свежей зелени, наслаждаемся неброской красотой сибирского леса, соглашаемся, что таки красивая у нас природа… и приходим к мысли, что жизнь кончится, уйдем, а эта красота останется и будет продолжаться вечно, уже навсегда без нас.

И хорошо. Мы ляжем удобрением под корни новой жизни и в ней продолжимся.

Мучаюсь желанием написать несколько легких небесных рассказов, просто о красотах чистого полета, мечты, так сказать, о свободном Небе. То, что должно бы бальзамом лечь на сердце пилотам–любителям, как в свое время пришлась по душе симмерам глава из моей книги об их любимом увлечении.

Цель этих рассказов – возбудить в жаждущих душах острое желание летать. В конце концов, если молодое пополнение из летных училищ жизнью не очень востребовано и я чувствую как бы свою вину перед ним, то перед СЛАшниками, АОНовцами совесть моя будет чиста: мое дело написать, ваше прочитать, а там мечтайте как хотите.

Я попробую показать вроде как сусальную авиационную жизнь, свободную от законов, правил, непонимания и рогаток властей. Именно такую, о которой мы все мечтаем. Не буду упоминать ни о необходимости сертификации, ни о месте хранения матчасти, ни о заявках на полет. Написать о частной авиации так, как бы я, к примеру, мог написать об автомобилистах: ну кому интересно, как оформляется техосмотр или по каким правилам дорожного движения водитель управляет транспортным средством. Сел себе, да и поехал.

А у меня будет: сел в аппарат, да и полетел. А вот какой аппарат, да как у него шумит двигатель, да как капли дождя ползут по стеклу, да какие виды земли в полете, да как определить ветер перед посадкой, да отказ двигателя, да куча приключений… И главное: как Небо воспитывает Человека.

Короче, думаю. Сил только нагнуть себя нет.

Показывают новейшую енисейскую тюрьму особого режима для пожизненных, серийных убийц, маньяков и прочей швали. По четыре человека в камере, телевизор, холодильник, кнопка вызова надзирателя: «Чего изволите–с?»

Ну не суки, а? Старики в богадельнях живут хуже этих зэков в сто раз, постоянно погибают в пожарах; миллионы бездомных детей бродят по стране… а мы сраку американцам лижем: вот какие мы – почти как ВЫ! Мы уже похожи на джентльменов? Права человека! Маньяк – тоже человек! Ему без холодильника никак нельзя!

Ну, государство…

Наде вчера знакомый мент рассказал, что в парке появился маньяк, средь бела дня охотящийся за ребятишками; поймать никак не могут, молодой, быстро бегает; всю милицию на уши поставили, устроили засады… Предупредил, чтобы мы следили за внучкой, берегли.

А государство ухлопало сорок миллионов на комфортную тюрьму. Я если бы маньяка этого поймал, лично яйца бы ему оторвал. И мент Надю успокоил, что если того поймают, то обработают уж профессионально.

А то споры идут, политкорректно ли кастрировать маньяков, нужно ли испрашивать их согласия… Бред. Их надо прилюдно четвертовать. В мире, благодаря интернету и кино, этих педофилов развелось – сотни тысяч.

Сексуальный маньяк должен быть мертв. И террорист должен быть мертв. И оголтелые националисты, террористы, фашисты, – они тоже должны быть мертвы. На месте преступления застали – расстреливать без суда, как в войну было. А если суд – статья должна быть одна: пожизненно. И содержать не в тюрьме, а в лагере смерти.

Иначе мы, с этой политкорректностью, придем к царству извращенцев.

В Нью–Йорке прошел гей–парад. Полмиллиона педерастов вышло на улицы. Демократия. Политкорректность. Толерантность. Я ж говорю: скоро мир станет противоестественным. «Выборы, выборы! Кандидаты – пидоры!»

Как хорошо, что мне уже не так долго осталось жить и наблюдать этот развал.

Читаю статью о браке Экзюпери с Консуэло. И вырисовывается образ, мягко выражаясь, несимпатичного человека. Да, собственно, если он с детства не получил никакого воспитания, рос как трава – а граф же, – то ожидать от него обычного обывательского отношения к жене не приходится. Он был раб собственных страстей. Слабый характером человек, от природы талантливый во всем, избалованный обстоятельствами и рано ставший известным, да ещё француз. И брак его был несчастьем всей его недолгой жизни. Хотя оба клялись в вечной любви.

Если бы я стал известным не после 60, а после 25, неизвестно, как бы при моем слабом характере сложилась жизнь. Так что мне повезло хотя бы в том, что характер к 60 годам уже худо–бедно сложился, а страсти увяли под гнётом здравого смысла.

И вот тогда я стал знаменит! Ох, как я стал знаменит! В узком кругу любителей авиации.

Да уж. И ещё и упрямый дед. Я не признаю этого «Черного квадрата». И не считаю страшно гениальным произведение «Маленький принц». И от «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» не в восторге. И Ахматовой с Мандельштамом не понимаю. Я имею свое, отличное от массы горожан мнение. Но сильно его не афиширую. У меня свой вкус.

Главное – не поддаться всеобщей экзальтации перед штампами. Чувствуешь, что опус не берет за душу, не воспринимается, хотя кругом фон всеобщего ему поклонения, – не бойся сказать себе, что король голый. Не ты дурак, и не ты тупой, и не ты невосприимчивый, – а просто король голый. Такое – бывает, и гораздо чаще, чем люди думают. А то, что вокруг опуса воют фанаты, так их родители были так воспитаны дедами–прадедами, и это отложилось уже в их генах. А ты добивался всего своим собственным разумом, опираясь на вечные истины классики.

Если в классике я ещё скован столетними традициями разложенных по полочкам оценок, то уж в современном искусстве могу себе позволить свое мнение иметь. Не нравится вещь – могу прямо об этом сказать, и все. И уж, во всяком случае, не поддаваться моде. Моду надо отметать напрочь, априори. Мода – порождение города и, в общем, зло, нивелирующее мышление индивидуума. Мода на Пикассо, Дали, а паче этого сермяжного… как его… ну, из‑за бугра к нам в сапогах и картузе изредка наезжает, русский современный художник… ага, Шемякин. Пошел он в зад. Короче, мода модой, а мазня есть мазня. А должно за сердце брать.

Слушал по радио интервью кого‑то с кем‑то, и промелькнули слова, наводящие меня на одну интересную мысль. Разговор шел о нашем современном кино: для кого оно делается, на чей вкус рассчитано, кто нынче определяет вкусы общества и т. п.

Этот режиссер сказал, что российское кино ориентируется на современную городскую молодежь, в основном, Москвы и Питера. То есть, получается: каких‑то пять миллионов человек определяют направление целой отрасли искусства в России.

Так ведь и мои книги востребованы именно этой группой населения, которая, кстати, вовсе не одержима страстью летать. Одержимы‑то, в основном, провинциалы. Но читается и обсуждается моя проза именно москвичами и питерцами, а значит, людьми, далёкими от проблем страны.

Я к тому это, чтобы не особо метать бисер. Все эти радзиховичи и архангельские, формирующие и направляющие поток мысли столичной молодежи, далеки от проблем ездовых псов. Мало того: правителям выгодно формировать и направлять поток в направлении Трубы. Сейчас, кстати, президент мотается по саммитам и надувает щеки. Попутно пообещал закупить у барака партию «Боингов», так, мелочевка, 50 штук. Наш авиапром такое количество ниасилит и за пять лет.

Так что, Вася, сворачивайся. Твои дневники используются утилитарно: вот, видите, как мы жили? А теперь у нас Труба, и айфоны 4–го поколения, и ЕГЭ, и гей–парады, и вы, ребята, продвинутая московская молодежь, делайте выводы.

Снова и снова наслаждаюсь прекрасной оркестровкой Минкова «Не отрекаются любя». Тогда такие песни были не в редкость; нынче, услышав приличную оркестровку, уже за одно это прощаешь песне все недостатки. В основном же, 99 процентов, идёт вал примитивного шума и ещё более примитивного текста; о смысле же песни и разговора нет: все сто процентов означают простое, вульгарное желание тела.

Летчик Леха в своем ЖЖ поведал, что пока сидит на земле, пристроился от скуки к Алексею Гервашу, который всех желающих лечит от аэрофобии тренажером Б-737; Леха там теперь вроде внештатного пилота–инструктора. Приходят разные люди: и симмеры, и посторонние, и подростки. Летают лучше всего пацаны 10–12 лет и молодые женщины: они внимательно слушают и старательно исполняют. Хуже всего обстоят дела с гнущими пальцы симмерами: понтов много, а как доходит до дела, лишние знания начинают им мешать, и они путаются в собственных яйцах.

Так что симмеры, которых я уверенно приручил пресловутой главой своей книги, – в общем‑то, не оправдывают моих надежд. Но я, собственно, писал о них как о новом явлении, в котором можно уловить тенденцию и из которого авиация может извлечь какую‑то пользу. Она и извлекла, в лице Дениса, Кости, Димки, Олега, Игоря, Макса. Но 99 процентов симмерского народа есть просто компьютерные геймеры с авиационным уклоном, которым не столько хочется летать на реальном самолете, сколько нравится гнуть пальцы в определенных кругах.

Вообще, все больше разочарований на старости, все меньше эйфории и надежд; романтика слетела напрочь, а на её место уверенно вышел цинизм старого профи. Авиацию я теперь воспринимаю именно так: через сарказм цинизма. Новая авиация, с её технологиями, законами, средствами, отношениями, – меня не привлекает. Самое точное определение моего нынешнего отношения к ней определяется словами: «Ну–ну…»

Конечно, я не позволю себе вынести это отношение на публику, буду поддакивать, а лучше промолчу. Я свое уже сказал.

Как я был наивен, невежествен и глуп десять лет назад! Но, правда, был искренен. И сколько тогда ещё бушевало во мне радости бытия!

Теперь же я обрюзг душой. Все линии жизни, все восторги, надежды, планы и задумки переплелись, перепутались теперь в густую сеть, спрессовались и образуют воронку пресловутого туннеля, в конце которого тьма.

Доживать в эпоху радикальных перемен надо спокойно, устранившись от житейской, а паче общественной суеты и опираясь на вечные, незыблемые ценности. Надо отваживать от себя все поползновения читателей–почитателей. Уже мне в почтовый ящик заглядывать не хочется: там тревоги. Я теперь побаиваюсь писем.

И надо помнить, помнить, помнить: старики болтливы, внутри у них пружина словесного поноса сжата и только и ждёт спуска. Надо избегать коллизий, когда от меня потребуется слово. И уж если говорить, то кратко. Лучше недосказанность, чем безудержное стремление вывалить слушателю как можно больше информации.

Вчера вечером для сна взял Мандельштама, открыл, плюнул, закрыл. Мне недоступно. Ниасилил. Открыл тогда книжечку рассказов Житкова. Он пишет хорошо, жизненно… почти как переписка Энгельса с Каутским… ну, что Шариков читал.

Но что теперь видно, по прошествии лет. Во времена Каутского и Житкова люди были, на первый взгляд, гораздо, заметно жесточе, чем сейчас. Вот Житков для маленьких детей описывает, как бьют морского зверя, как охотник, в зависти, что конкуренты добудут больше тюленей, наивных зверей, подпускающих вплотную и не боящихся выстрелов, – решает лишить их добычи простым способом: ранит тюленя в ласту, тот кричит от боли, и все тюлени немедленно ныряют в полынью. Так естественно, так просто и жестоко. Учитесь, детки, мимоходом.

Поэтому не стоит удивляться тому, что Ленин брал заложников и рекомендовал вешать и вешать, тысячами. Это было в порядке вещей. А как же иначе.

Даже в пятидесятые годы писались песни, в которых мучения, страдания и кровь были естественны и адекватно воспринимались обществом.

Но тот же Житков, узнай он о нынешних нравах и наших проблемах, пришел бы в ужас от массовой наркомании, педофилии, гомосексуализма, не говоря уже об атомной бомбе. А вот жестокие способы борьбы с террористами и сепаратистами он бы воспринял как обычное дело. А как же с ними иначе.

Общество наше стало более изощрённым, изворотливым, и, по сути, гораздо более жестоким и равнодушным. Человек в способах борьбы с конкурентами столь изобретателен, что житковское ранение тюленя против нынешних комбинаций – просто булавочный укол. И утопление старого парохода ради страховки, описанное Житковым, сегодня выглядит просто смешным.

Вышел во двор. Красавец черный коршун, хозяин здешних мест, облетывает угодья; приостановился надо мной, рассмотрел и ушел в сторону леса, энергично загребая крыльями в наборе, даже чуть слышно хлопки перьев по воздуху. Тут же тревожное «кра–кра–кра» старого ворона: предупреждает молодых, уже летающих птенцов, чтобы замерли. Гнездо ворон неподалеку, они тут хозяева рангом ниже. На днях была вывозная программа двум воронятам, они ошалело кувыркались и орали от счастья дурными голосами, а родители бдительно охраняли пространство. Ворона, защищающая птенцов, не боится никого, она смело отгонит того же коршуна, а уж крику будет, как в цыганском таборе.

Слушаю музыку, и что‑то наваливается ностальгия. Я не летаю уже больше восьми лет, и из прошлого почему‑то больше всего запомнился 99–й год, год моего 55–летия. В этот год чувства были особенно обострены, и столько я тогда пережил ярких, запомнившихся на всю жизнь, знаковых для меня, хотя не особо видных со стороны событий, – что и сейчас бы туда вернулся.

Не обратно летать тянет – нет, бог с ним, со штурвалом. Тянет в то полное жизни время, когда я, вдали от дома, от семьи, был счастлив свободой, одиночеством, хватал жизнь вкусными кусками, – и, может, поэтому, так и запомнился этот период, и так тянет туда снова. Это было время моей поздней, последней, остатней, седеющей молодости, или, если угодно, свежей зрелости, – когда я ещё чувствовал себя физически на равных со всеми, а статус капитана ещё не утратил своего романтического ореола.

Это были и танцы до упаду, и прыжки в воду, и, не скрою, какие‑то надежды насчет женщин (только надежды…), и рождающаяся в голове книга всей моей жизни, и спокойное решение задач полета, и успехи учеников… События эти сфокусировались в памяти именно под знаком 99–го года.

Сейчас от всего этого осталась разве только книга ездового пса. Я отлетался, отплясался, отпрыгался; отгулял с сединой в бороду; похоронил амбиции, надежды, страхи и тревоги, разочаровался в прежних ценностях, растратил здоровье, и сижу теперь в своей тихой пристани, лелею покой, открещиваясь от мира цинизмом и саркастической ухмылкой.

Удалась жизнь или не удалась?

По большому счету, удалась. Я сумел что‑то добавить в багаж нашей авиации, сказал свое слово. В личном плане, если смотреть со стороны, у меня тоже все великолепно.

Ну и пусть. Слава богу, как говорится.

А все эти ностальгические настроения потихоньку уйдут с наступлением старости. Потому что желания – все‑таки ещё признак молодости. Старость ничего не желает, у нее все уже есть, и этого всего даже много.

Вот я как раз вступаю в этот период. Четыре–пять лет – и я уже буду настоящий старик. Как только уйдет желание близости с женщиной, желание ездить за рулем, желание делать что‑то руками, желание творить, желание получать информацию, желание вкусно поесть и прилично выглядеть, – так всё. Останется одно желание: покоя, и чтоб меня никто не трогал, на мой век хватит. А там – сколько бог даст доживать.

Все эти желания ещё вспыхивают периодически. Как вот нынче с этими стульями: захотелось отремонтировать — сделал и доволен.

Так давай же, Вася, проживи хоть эти четыре года с толком. Доведи до ума усадьбу, так, чтобы дети могли без тебя с нею управляться, да гараж, чтобы без тебя могли машину там держать. Приведи в порядок свои бумаги. Завещания писать не стоит: и так всем все ясно; но дневники надо выложить в Сеть.

И не оборачивайся, не оборачивайся назад: там для тебя ничего не осталось, все ушло.

Сегодня день святых Петра и Февронии, принимаемых за образец супружеской верности. Ну, поднимайте теперь эту рухлядь, в эпоху феминизма. На Западе семья преподносится как главная нравственная ценность и основа общества, и каждая вторая семья у них – третья, а то и пятая по счету в жизни каждого супруга. Так что и там петры с хавроньями не очень‑то верны долгу.

Я, конечно, грешен, но в супружестве тяну свою лямку исправно уже сорок четвертый год. И не надо мне другой семьи, другой женщины. Перебесился. Причины надо искать в самом себе.

Из культурной программы последнего месяца. На море перечитал ещё раз «Тайны Парижа», с тем же удовольствием; хватило их на 10 дней.

Обзорную экскурсию по Анталье нам по дешёвке впарил гид, соблазнив катанием на яхте. Но в результате день был убит в автобусе, да в кожаном и ювелирном магазинах, да в ожидании, пока все всё скупят; мы, правда, купили Юльке сережки. А яхты было всего час, с посещением водопада: помойная река обрывается в море с 30–метровой высоты, но, в общем, красиво. И все равно, день пропал.

Зато поездка на концерт знаменитого ансамбля «Огни Анатолии» привела в совершенное восхищение. Ладони болели потом ещё три дня. ТАКОГО мы с Надей никогда не видели. Изумительная ночная программа танцев Средиземноморья в старинном амфитеатре, изумительная синхронность полусотни танцоров, изумительная скорость, изумительный единый многотысячный порыв восторга, всеобщее потрясение, овация… Ансамбль ей–богу достоин числиться в первой пятерке танцевальных коллективов мира, и недаром он занесён в книгу рекордов Гиннеса.

Открыл тут для себя картины православного художника Павла Рыженко. Он, говорят, ученик знаменитого Глазунова; видно, что хороший рисовальщик – качество, редкостное для современных интеллектуальных маляров. Ну, исторический крен у него в сторону идеализации царей, белогвардейский уклон, не говоря уже о религиозных сюжетах. Но хорош, силен, особенно в былинных и патриотических произведениях.

А наткнулся я на него, ища в сети картины Константина Васильева, соскучился по ним. Сравнивая, нахожу общее в исторических мотивах обоих; Васильев несколько более стилизован и условен, однако его пейзажи захватывают зрителя неброской русской красотой, исконностью, дремучей силой, а изображение пламени в многочисленных источниках огня, постоянно присутствующих в его картинах, бесподобно.

Оба сильны, конкретны, реалистичны, бьют в сердце. Сравнивая с ними современную мазню тысяч и тысяч нынешних мастеров кисти (да сравнивать‑то и нечего), думаешь себе: как в большинстве своем измельчал теперешний деятель искусства. Как деградировала совесть художника и как на её место приходит конъюнктурное, эпатажное, натужное, абстрактное, надуманное псевдо: «я так вижу».

Если ты так видишь, то у тебя глаза замазаны европейским калом.

Горожаны… что с них взять.

Видимо, оборотная сторона медали такова, что, имея в наше время много–много знаний, но обо всем понемножку, личность теряет цельность. Размазня идеалов, идей, отсутствие характера у художника ведут к творческому бесплодию или к уродству. А тупое пипло под рекламу возносит голого короля на щит.

От концерта хора Турецкого осталось ощущение праздника. Билеты по 1500 рэ, но на такие мероприятия денег жалеть не надо. Коллектив высокопрофессиональный, руководитель – прекрасный режиссер и психолог, угодил и старым, и молодым, умело завёл аудиторию; отхлопали все ладони. Ну, аккорд хора выше всяких похвал, притом, что каждый специалист – яркая индивидуальность. Короче, мы остались очень довольны этим шоу.

Вечер. Тишина, золото деревьев, сумерки. Пошел бродить по окрестностям, по лесу. Забрёл на кладбище. Всего несколько могилок ухоженных, на самом краю; фамильные оградки: Меркуловы, Мыкалы, Дзюба, Высоцкая, Акуловы. Мраморный памятник защитнику Отечества от военкомата… молодцы. Дети у Меркуловых порядочные люди: тоже поставили отцу и матери мраморные памятники. Остальные могилки вокруг почти сравнялись с землёй, кресты истлели, обвалились. По людям ходил осторожно.

Из старенького дедушки, может, даже прадедушки, Акулова выросла берёза; уже состарилась и засохла. Тут же, из той же могилки, вдогонку, растет сосенка; жизнь продолжается все равно. Но эта старая, засохшая берёза тронула за сердце… до слез. Пришел домой, налил стопку кедровой, выпил за упокой этих людей.

Скоро и мне… Вот доделаю все на усадьбе, наведу порядок… и чем заниматься на этой земле? Нечем. И из меня когда‑то вырастет деревце. Сижу, глотаю слезы, старый дурак.

А мир так прекрасен! Такая благодать разлита кругом, такое золото природы, такой воздух, такое умиротворение… И так хорошо сливается с этим миром моя усталость. Упахался.

Полная луна светит в окно. Тихо играет радиола. Алкоголь в крови мягко делает свое дело. Сейчас попью чайку и мирно лягу спать.

Прекрасная ночь надвигается с востока. Запад ещё розов и светел, листочки на рябине не шелохнутся, скоро проявятся звезды, тусклые в свете полной луны. Эх… ещё рюмку! Такие вечера не часто выпадают.

Лет семь назад такие вот волшебные ночи особо запомнились, накануне шестидесятилетия. Но… ушло.

Господи, неужели я – такой молодой, такой ещё гибкий и крепкий, такой чуткий, такой богатый внутренним миром, – и умру? И уже не будет таких лунных ночей?

Только вошёл в дом, ещё не разделся, как раздался звонок: Аркаша тут залпом прочитал мой «Страх полета» и, весь в восторге, решил воспеть мне дифирамб. Ну, мне некогда было выслушивать, я вежливо осадил его, что, мол, извини, очень некогда; Аркаша смущенно откланялся. Он меня теперь страшно зауважал.

Ага. Меня многие зауважали. Ну и что. А я тупею и замыкаюсь в себе.

Вечером скачал кое–какие вещи в исполнении хора Турецкого. «Лакримоза» хороша…

Сижу вот теперь, читаю об Ататюрке. После четырех туров в Турцию у меня начало складываться представление об этом государстве и его основателе.

Что мне импонирует в личности Ататюрка? Отсутствие демагогии и лжи. По крайней мере, он был последователен в проведении в жизнь главной идеи: турецкого национализма как основы государства.

Ты живёшь в государстве Турецкая Республика – значит, ты турок. Будь любезен говорить только на турецком языке. Деятельность всяческих общин нацменьшинств задавливается, потому что это мины замедленного действия. К примеру, евреев придушили, и евреи в Турции хоть и живут, и много их, но пикнуть не могут. Ты – не еврей, ты турок! И, для примеру, – еврея в офицеры не принимать, оружия не давать.

Ты – не чеченец, ты турок! И попробуй вякни, хоть ты ух какой страшный горский бандюга. Тут тебе не Россия.

Вот – сила Государства. И нация сплотилась. Там и армяне – турки, и греки – турки. Там все – турки. А курдов, посмевших сказать, что они не турки, – огнем и мечом! И насильно переселить. Раздробить, чтобы не объединялись против Государства.

Примерно то же делал и Ленин, а паче Сталин. Но они оба ошибались в непоколебимости социалистического строя; теперь вот аукнулось. А Ататюрк, такой же Ленин (и, кстати, дружок его), – он не сомневался в том, что единство языка, менталитета, истории и патриотизма дадут народу импульс без всякой политической идеологии. Народ как жил, так и продолжил жить, сплотившись вокруг вождя, всячески подогревавшего центростремительные националистические настроения. И никого из меньшинств больше резать не пришлось.

Если бы курды были поумнее и оставили сепаратистские мечтания, государство стало бы ещё сильнее.

Но зато курды заставили государство вести жёсткую внутреннюю политику. Вообще, как мне представляется, твердая рука монолитного государства, с азиатскими традициями, чуждыми изнеженной европейской политкорректности, но в то же время с республиканским строем, использующим, тем не менее, культ личности усопшего вождя как цемент, как символ незыблемости идей и верности избранного пути – вот путь, приемлемый для многих азиатских государств, начиная от Китая. И нам, живущим между монголами и Европой, такой путь ближе, чем рафинированная, бесхребетная, истеричная демократия загнивающей Европы… той Европы, которую уже давно и крепко насадил араб.

И в области экономики мне импонирует курс на национализацию промышленности. Государство накладывает лапу на все, что является его фундаментом. А частным предприятиям, от которых государству польза, даётся максимальное количество льгот, чтобы свободно развивались в нефундаментальных областях.

Сравнивая, делаю выводы не в пользу нашей нынешней власти. Руководители страны – питерские, горожаны… окно в Европу… выросли на европейских ветрах. Их менталитет далёк от образа мышления в российской глубинке. Им важнее то, что скажет о них фрау Меркель или лилипут Саркози. Они слабы тем, что не способны принимать радикальных, без оглядки на Запад, решений.

Ататюрк писал: «Свята только Турция!» И всё.

Поэтому все интернетовские вопли наших правозащитников считаю просто истерической игрой в политкорректность. Сам же пока называю горбатого – горбатым, негра – негром, идиота – идиотом, лилипута – лилипутом, гомосека – пидором.

Жаль только, что Ататюрк был пьяницей и умер от водки. Но – великий человек.

Генерал Сокерин выложил на Прозе очередную честную, с цифрами, статью, полную боли за судьбу авиации, и мне дал ссылку в письме. Тут же на статью откликнулся какой‑то полуграмотный черносотенный болтун, Сергей Белашов, 1947 г. р., предрекающий стране революцию в 2013 году. Я на всякий случай поинтересовался, кто он такой: залез на его страницу, покопался в многочисленнейших его посылах… дерьмо, цитаты с какого‑то общественно–политического токовища. О себе Белашов пишет кратко, но ёмко: «Образование высшее педагогическое, высшее политическое, высшее инженерное, плюс повышение квалификации по социальной работе…» и прочая, и прочая, и прочая… к каждой жопе затычка. Известный тип придурошной личности, на ура принимаемой всякой бритоголовой дрянью. Три высших образования так и не научили его писать и выражаться грамотно. Он отрицает роль семьи в воспитании детей, ярый приверженец теории Макаренко и т. п. строем, с песней, в ногу.

А Сокерин с грустью пишет мне: в авиации коллапс, что в военной, что в гражданской, самолеты начнут падать в ближайшее время…

Да они и так падают, как листья с деревьев, причем, во всем мире. Бздуны взвыли: «как жить?»

Да так и жить, как живём. И не уповать на общественное мнение и влияние.

Красноярское телевидение задаёт прохожим вопросы о художнике Поздееве у памятника Поздееву на пр. Мира. Никто толком ничего не знает. Не знаю и я, к сожалению.

Залез в интернет. В двух словах: оригинальный, самобытный, не развращенный, мыслящий высокими категориями, художник–шестидесятник. Более ранние его работы ближе к реализму. По мере осмысления бытия все больше склоняется к эзотерике, абстракции; картины его утрачивают объем и превращаются в плоские геометрические философские символы, разобраться в смысле которых без помощи искусствоведа невозможно.

Отчасти поэтому и вознесён на пьедестал, известен за рубежом.

Нет пророка в своем отечестве.

Мне понравились его ранние работы, наиболее реалистичные. Что касается прославленных картин–символов, то чем дальше в лес – тем ну их на фиг… Я сугубый реалист, и приглашать искусствоведа мне недосуг, так же, как и разгадывать эти загадки.

Но все у него самобытно и оригинально, за это стоит уважать. И очень, очень скромен был в жизни; это для таких как я – пример.

Поражаюсь, какое огромное количество народу нынче интересуется оккультизмом, эзотерикой, каббалой и прочей хренью. Объяснение этому могу дать одно: безвременье. Человек ищет ориентиры, а так как он от природы склонен к лени, то пытается найти уловку, убежище, островок, где мозгу уютно и ничего не надо руками делать.

Мне почему‑то ближе те ориентиры, которые требуют конкретной работы, а не умствований о нечтом эдаком.

Интересно было бы пилоту в небе опираться на оккультизм.

А уж интерпретаторов… особенно среди нерусских. И имеют с этого копейку.

Вот, кстати, нашел интересный рассказ по теме Ататюрка и турецкого патриотизма:

…Человек идёт со своей невестой по ночному Стамбулу, навстречу шесть пьяных русских моряков, с ножами; пристают, грабят, провоцируют на драку; он терпит и избиение, и попытку изнасиловать девушку… он сдерживает себя: их явно больше, а людей вокруг нет. Но когда они начинают плевать на висящий на витрине портрет Ататюрка, демонстративно, по очереди, – он взрывается, нападает на одного, выхватывает у него нож и без памяти режет пятерых; шестой убежал.

Четверо моряков умерли, один выжил. Суд: человеку, строго по закону, дают пожизненный срок, потом скащивают до 40 лет; после отсидки 30 выпускают на свободу.

Но как он сидел! Он в тюрьме жил как султан, все его желания ублажались немедленно. И теперь, по прошествии 30 лет, окружающие выражают старику всяческое почтение. Девушка его так и не вышла замуж, храня в сердце его образ. Он национальный герой, его знают все.

Вот какой бывает патриотизм. Автор резюмирует: иного патриотизма и не бывает.

Интересно, если бы поменять декорации: Россия 70–х, турецкие моряки, портрет Ленина? Какой россиянин проявил бы в те времена подобный взрыв чувств?

Этот азербайджанский писатель, что написал рассказ о портрете Ататюрка, Эльчин Гасанов, меня заинтересовал. Ему 45 лет, работал в КГБ, в самое безвременье ушел от голода в фирму, стал писать о чем попало. Приобрел известность скандального писателя из‑за обилия грязной эротики. Но есть у него и хорошие рассказы и статьи; по крайней мере, он умен. Напоминает Веллера уверенностью и безапелляционностью в суждениях, желанием поучать.

Мне есть чему у него поучиться. Всегда интересно учиться у тех, кто умнее тебя.

Если бы мне не шел 67–й год, можно было бы взять на вооружение ряд его постулатов о том, как пейсателю сделаться знаменитым и пр. Но я уж как‑нибудь сам решу, делаться ли мне таковым или… Лучше не надо.

Он‑то сам уж прям знамент, блин, куда там.

Почитаю его статьи. В них открыто выражено мнение. А я своего мнения по многим вопросам не имею. Поэтому не грех полюбопытствовать и почерпнуть информацию, ознакомиться с ещё одной точкой зрения.

Собственно, мнение человека по тому или иному вопросу строится путем анализа мнений иных людей; из множества совпадающих частных мнений складывается мнение общественное. И можно сравнить его с заказными сценариями и посылами журналюг.

Читал–читал этого Гасанова… нет, не то. У него мощный крен в сторону стоячего члена. И только изредка прорывается мысль. А апломбу хватает. Всё, отодвинул его в сторону.

Теперь вот Довлатов. Шабалина говорит, что мой язык чем‑то похож на евонный. Ну, я от него не в восторге, однако решил поглубже познакомиться с его творчеством. Да, пишет он неплохо, но выводы сделаю позже. Правильная фамилия его Довлатов–Мечик: отец еврей, мать армянка, русский писатель из Нью–Йорка. Похоронен в Америке на армянской части еврейского кладбища. Питерцы от него без ума. Но надо знать питерцев, считающих себя прям носителями русской культуры и вообще, авангардом.

Вечером дочитал Кондакова. Ну, человек умен. Хотя… самую малость пробивается какая‑то фальшь… как будто он чуть натужно оперирует философскими материями, а образования у него для этого не хватает. Но само стремление осмыслить жизнь, масштабы его взглядов – впечатляют. И бог с ним, с этим тонким оттенком натужности… это мой вкус чуть протестует. Вот есть вещи абсолютные, а есть не совсем. Так вот у него, чую, – не совсем.

Жизнелюб; и он это постоянно декларирует. И мне, интроверту и рефлексирующему хлюпику, немного неуютно в бурном потоке оптимизма этого 75–летнего мужчины, начавшего летать пилотом в 17 лет и пролетавшего 43 года. У него практически нет сомнений, зато есть свое мнение по любому вопросу; у меня же – далеко не по каждому.

Надю коробит его интерес к женщине, к сексу и вообще к противоположному полу. И мне на ум тут же приходит та пожилая проводница, которая, поджав губы, вычитывала мне, когда экипажем пьянствовали в рейсе моё 55–летие и я без памяти плясал с «кузнечиком».

А вот Кондаков не оглядывается на годы. И увидев в жарком городе слегка одетую девушку, безапелляционно заявляет, что у любого мужчины это зрелище вызывает одно окончательное желание: немедленно трахнуть её.

Или сентенция об эротичности женского тенниса: то же самое.

По сути, так оно и есть. И нечего стесняться и поджимать губы.

Вот за эту искренность я его уважаю. Он, видимо, так и жил, без оглядки. А я держал себя в руках. Надя, поджав губы, всегда говорит, что я типа сексуальный маньяк и у меня одно на уме. Причем, говорит это так, что аж молоко киснет.

Так ведь мужчины все такие, от природы.

Заинтересовался я Довлатовым.

О Довлатове написано много. Но сам он, в общем‑то, не написал ничего крупного. Мастер рассказов, состоящих из диалогов. Рассказы описывают абсурдность нашей жизни. А так как абсурдность жизни наиболее ясно проявляется в выгребной яме большого города, то Довлатова на ура принял Питер.

Певец абсурда жизни. Неужели жизнь и впрямь столь абсурдна, что нужны её воспеватели типа Довлатова?

Почему я, пролетав всю свою жизнь, не видел в ней особого абсурда? Да потому, что моя деятельность была не среди людей, а среди стихии; стихия же вполне логична, если к ней присмотреться. А вот те, кто вынужден жить среди людей, должны вертеться и уметь ориентироваться в бесчисленном количестве коллизий, создаваемых червями при их попытках взаимного утопления в фекалиях. Питер и Москва – две самые большие общественные выгребные ямы страны: там зарождается политика. И это накладывает свой несмываемый отпечаток на их жителей. Красноярск в этом плане – просто маленький провинциальный нужник.

Почему я не пишу и не интересуюсь отношениями между людьми? Ведь любой еврей воспитывается именно в этом направлении и потом избирает стезю – среди людей. А я вот убегаю от людей и пишу не о людях, а о Личности.

Мне скажут: э, брат, зазнался ты, людей презираешь, а ведь каждый червь – тоже единственная и неповторимая личность.

Я отвечу так. Изворачиваться, надуваться и прогибаться могут почти все. Я признаю человека Личностью только в деле. Ты не извивайся, а покажи руками – и сразу станет ясно.

Многие из моих читателей, из узких кругов, цитируют именно этот мой постулат. Потому что этих городских личностей, умеющих вертеться, расплодилось до хрена, каждый желает урвать; а тех, кто тащит воз и умеет нести ответственность перед своей совестью, – в жизни вообще немного.

Довлатов пишет, в общем, о себе. Он сам говорит, что не состоялся нигде, ни в чем. Ну, как писатель‑то состоялся. Язык у него великолепен, и это только один из признаков его писательского таланта.

И Веллер – писатель. Тоже горожанин и тоже, в общем, пишет об абсурде жизни. Только он ещё поучает нас, как жить; Довлатов хоть, слава богу, на это не замахивался.

Может, Довлатов как личность близок миллионам несостоявшихся? Тех, кто мечется с работы на работу, не задерживаясь и не вникая в глубины ремесла, тех, кто истерически боится жизни и не способен грудью на поток?

Веллер ведь тоже помотался по жизни, трудовая книжка, небось, толстая. А Довлатов и вообще ухрял за бугор и нашел себя среди таких же. Нашел ли? Ведь умер рано.

Читаю литературную критику и рецензии на творчество Зощенко и Довлатова. Параллель между ними просматривается невооруженным глазом. И прихожу к одному выводу.

И Зощенко, и Довлатов считали жизнь в советской стране театром абсурда и абсурд – единственной формой жизни общества. Про Зощенко молчу, он мне как‑то неинтересен. А вот Довлатов, питерский певец абсурдной жизни, своим творчеством приоткрывает собственно мировоззрение обитателей мегаполиса. Оно истерично. Оно вызревало на кухнях в период хрущевско–брежневского застоя. И чего ждать от Довлатова? Анекдота, расписанного по всем канонам литературно–технологического искусства. Тут тебе и пласты, и слои, и течения, и формы, и всякая литературоведческая херня, от которой я далёк, но о которой со смаком распевает поколение питерской литературной интеллигенции, не способной ни на что, кроме разбора полетов. Летать‑то ей самой не дано.

И не надо сравнивать мой язык с чьим‑то иным. Может, где‑то, в чем то, и есть внешнее сходство. Но я пишу вполне самостоятельно, не опираясь ни на кого, кроме старых русских классиков. А Довлатова я впервые прочитал позавчера. Записки тюремного надзирателя. Я надзирателей… брезгую. Я пилот, летал всю жизнь над надзирателями; увольте.

Чистоплюй?

Увольте! Я дышал в небе свободным воздухом, и думал о высоком, и делал высокое Дело.

Может, немного не к месту, или притягиваю за уши… но вот представители того самого Дела, мои коллеги, нынче получили высокие награды. А надзиратель – он и останется надзирателем.

Ну, открыл мне глаза Довлатов на этот мир за колючкой. Да мне он как‑то до лампочки. А я открыл людям мир Неба, и сделал это, по отзывам читателей, неплохо.

Тут Довлатов где‑то упомянул, что его в детстве гладил по головке сам Платонов. Я открыл рассказы этого Платонова, почитал оценки его творчества спецами. Тоже певец абсурда.

Блин, как началась перестройка, как всплыла пена этих освободившихся литературно–кишечных газов, как повылезли эти абсурдисты и стали воспевать таких же абсурдистов… И появился этот интеллектуал–извращенец Набоков… из‑за бугра. А у себя откопали Платонова, Мандельштама, – и то только потому, что их гнобил Сталин. Эти горожаны, в безделье своем и в искусственности жизни, и мыслят‑то не так, как нормальные трудовые люди, и читают эту фигню, и задумываются: ах, как тяжело прозревал нарр–рёд…

Да не через Платонова и Довлатова он прозревал. Он и без них прозрел, жизнь заставила. А теперь они читают и ахают: во! Во! Как правильно описал! Как предвидел!

Через сто лет улягутся революционные волны, миллионы людей и знать не будут о той революции: мало ли какой прыщик выскочил, расчесался в язву, а теперь и следов не видно. И что тогда Платонов и Довлатов? А Льва Толстого читать будут, потому что он описывал нормальную человеческую жизнь. И скажут: во! Во! Так и есть! Это – и со мной, и с ним, и с тобой, и всегда.

Я думаю, моего «Пса» тоже будут читать. Потому что он открывает двери в иной мир. И читать его будут до тех пор, пока этот новый мир не станет привычным для большинства. Тогда забудут. Но мои книги и сейчас, сию минуту, зовут молодежь в небо, значит, от них есть реальная польза.

Теперь вот читаю о Бродском. Он из той же питерской бражки. Тоже диссидент, гонимый, поднятый на щит за рубежом, с семиклассным образованием получивший должность профессора и преподающий в американском университете историю русской литературы и пр. высоколобые поэтические науки, а затем выдвинутый и на Нобелевскую премию… известно же, как эти премии присваиваются даже сейчас.

Все они всплыли на волне диссидентства и нечта эдакого. Все они – дань борьбе свободы с авторитаризмом, в теоретическом её понимании. Все они – знамя, лозунг и фетиш митинговых крикунов.

А жизнь говорит, что иногда абсолютная свобода вреднее разумного авторитаризма. Франция вон с Англией вертятся под арабами, которых сами же пустили к себе в пределы, под свои знамёна свободного мира, – а те нынче уже правят бал и угрожают надеть паранджу на Европу. А тоталитарный Китай попер вперёд под вполне разумным руководством той же КПК, и обставляет передовые страны мира по темпам развития и по продажам автомобилей.

Стихи Бродского – полный бред. Неблагозвучный бред. Полная, абсолютная фигня, непостижимая и ненужная мне. Я тупой, я глупый, я дурак, я болван, я не понимаю Бродского.

Ну как же так? Почему я не люблю и не понимаю Ахматову, Цветаеву, Мандельштама, Бродского, Платонова, или этого Мечика, сиречь Довлатова? Почему они не достучались до моего сердца, сердца честного простяги–солдафона, – а Пушкин с Лермонтовым и Шевченко достучались? Да и стучались ли те? Или мне надо было вариться в таком же водовороте метафизических рефлексов, чтобы мое мировоззрение для восприятия глубинного смысла их шедевров перевернулось вот таким, через задницу, образом? И что – миллионы людей мыслят в унисон, ну, в резонанс, с этими абсурдистами?

Или таки король голый?

На что эти литераторы подвигли толпы, миллионы восторженных фанатиков?

Да и миллионы ли? Выросли ли из этой вопящей среды яркие личности, давшие человечеству что‑либо конкретное, полезное, яркое, гениальное? И точно ли это конкретное и гениальное явилось дальним плодом того катарсиса, что взорвался в душе благодаря Бродскому?

Судя по тому, что обе столицы наши погрязли… видимо, король таки голый.

А может… через десятилетия… взойдут бесценные демократические всходы?

Я не доживу. Я, старый, ворчливый дурак, умру со своими древними, замшелыми понятиями, с любовью к своему Пушкину, которому так же непонятна и противна была бы заумь нынешних дерьмократических пиитов.

Поразило отношение чилийских властей и всего народа к эпопее вызволения своих шахтеров, заваленных в шахте и отсидевших там 69 дней. Они теперь национальные герои, а событие будет отмечаться как национальный праздник. И Президент лично встречал каждого, каждого обнимал, и наградил и их и спасателей высокими наградами, и деньги им собирали всем миром… Вот как умело можно объединить нацию.

Медведев с Путиным, правда, пиарятся не хуже: наградили спасателей, отличившихся на пожарах этим летом, дома для погорельцев возводятся махом, и гораздо комфортабельнее, чем были сгоревшие; Путин говорит: вот, мы улучшили людям условия жизни. И в Сочи выселенным из олимпийской зоны построили целые дворцы, люди довольны.

Ещё скачал из Либ ру роман про атомных подводников. Автор служил на АПЛ матрозом, но проникся и наваял и про матроза и про капитана, причем, про матроса правдоподобно, а про капитана кое‑что высосано из пальца и сдобрено риторикой. Но мне просто интересны подробности этой нелегкой Службы.

Прочитал я эту книгу: в общем, понравилась, несмотря на не слишком грамотное изложение. Атмосферу лодки писатель передал хорошо. Много лишнего, ну, ему ж хотелось поподробнее. Чувство меры приходит со временем.

Подводников я стал ещё больше уважать. Это настоящие мужчины, Офицеры, богатыри.

Играет радио. Престарелая Ротару поет о любви… смешно: «страддаийюююю, гулляийюююю, варчююю, малчюююю, ох! хачюююю!» Тьфу.

Типичная история. Одно да потому. Все в старости поют о любви. Эти пожилые певицы, ну, многие из них, – чем старше, тем моложе: стягивают кожу на затылке, заводят молодых альфонсов… бегут, бегут от старости…

Не убежишь. Конечно, богатой бабе приятно, когда её огуливает молодой самец. Она может себе позволить. Но все это самообман. Он любит не старую женщину, а её деньги. А ей же кажется, что она ещё привлекательна.

А вот старый мужик может любить молодую женщину… да только физических сил у него на нее обычно нет. Ну, то, что баба любит не старика, а его деньги, это естественно. Это вечно.

Для старого мужчины молодая любовница – подтверждение его статуса. Для старой женщины молодой любовник – лишь повод для ухмылки окружающих. Но – огуливает.

Пусть простят меня женщины, старого циника.

Я с возрастом стал гораздо критичнее относиться к своему поведению на людях, и Надя ревниво за этим следит. Все‑таки новый общественный статус наложил на меня лапу. Это всерьёз понимаю только я, немного – Надя, а друзьям‑то невдомек. Они думают, что я зазнался. А мне просто трудно быть тем, прежним, беззаботным, способным ляпнуть что на ум придет, без анализа последствий. Я строго фильтрую базар… и я стал неживым. Это плата за известность, пусть и в узких кругах. Это плата за окно в новый, широкий мир, который открыло мне мое писательское хобби.

Но они читали же мои опусы.

Говорить много об том у нас не принято. Только поём.

А в принципе… это и есть самое главное. Я здесь чувствую себя членом сообщества, в котором легко. И зачем умствования. Давайте обнимемся душами и споём хором. И найдите мне другую такую же компанию, где так отходишь душой. А разговоры разговаривать я и все эти годы не пытался. Зачем, когда есть песня?

Все больше и больше льну к земле, к растительным радостям бытия. Слава богу, ещё есть желания, и даже есть возможность их как‑то удовлетворить.

Совсем перестал думать о хлебе насущном. Ушла в глубину вечная тревога о пенсионном выживании. Мало того, я так легко вообще никогда не жил: потребности мои увядают с возрастом, а пенсия потихоньку растет, и нет проблем. Единственно, Надя ещё не прошла этот рубеж и внутренне мечется.

Я только думаю, как бы сохранить Наде здоровье. Предлагаю ей бросить уже работу, а заняться каким‑нибудь фитнесом, чтобы жить легко, не принимая решений, в кругу единомышленников, в увлечении, в удовлетворении простых желаний, в умении этим наслаждаться. Ну, думаю, – и я, и её возраст, в конце концов, переломят её страх предстоящей ненужности обществу. Не век же ему, этому обществу, служить.

Старость – пора философская. Созерцай и размышляй, читай, открывай для себя мир, – ведь за проклятой работой было вечно некогда. Ходи в концерты. Раз в месяц мы вполне можем это себе позволить. Ковыряйся на даче до посинения. Близость с землёй в старости важнее близости с обществом. Зачем в старости конфликты и тревоги? Зачем нам политика? Жизнь без погони за куском хлеба – прекрасна. Человек должен в старости быть самодостаточен и как можно меньше доставлять тревог детям и внукам.

Такова была моя мама. 11–го ноября исполнится полгода, как её нет на свете.

Конечно, до 70 лет можно чуть–чуть, самую малость, ещё как‑то контактировать с тем обществом. Дальше – лучше не надо.

Мне проще, потому что живут мои книги. Вот пусть с ними общество и контактирует. А я тихо уйду.

Я никогда не лазил глубоко в интернет. Он полон слухов, сплетен, легенд, полулжи, грязи и гнилой московской городской политики. Я брезгую прикасаться ко всему московскому. Меня спасает моя провинциальность.

И без Москвы в Красноярске можно жить. И нужно жить, не думая о ней.

Поэтому для меня интернет ограничивается авиацией.

На авиа ру какой‑то зоил упорно и настойчиво, пост за постом, клюёт меня, обзывая графоманом и «далеко не Марселем Прустом». Что за Пруст – ну, найду, почитаю. Фамилию слыхал, но потребности ознакомиться с творчеством знаменитого пейсателя не было; теперь вот появилась.

Ага. В Википедии говорится, что Пруст – мастер психологического романа, писал на рубеже XIX и XX веков, прославился своим циклом «В поисках утерянного времени», самым длинным в мире художественным произведением; кроме того, сам был педерастом и содержал публичный дом для гомосексуалистов.

И правда… я не Марсель Пруст! Слава богу.

А читать этот цикл… 3200 страниц… 2200 персонажей… Увольте. Делать мне больше нечего, кроме как педерастические романы читать. Абзацы там бесконечной длины; не покидает удивление: как все это могло вместиться в одном мозге несчастного человека.

И Кафка такой же. Нет. Ниасилил. Это все – не моё. Честно – фигня на постном масле. На оливковом. Но оттого, что просвещенная, загнивающая, пресыщенная, порочная Европа вознесла этих аффтаров на щит – мое предубеждение против нее только возросло. Это всё – не наше, не русское, чуждое, деструктивное, отталкивающее нормального трудового человека, обволакивающее паутиной сладостного порока, бреда, абсурда, нечта эдакого. Это – не для сибирских морозов, это – салонная дрысня.

Мне лучше, честнее, душевнее – жить просто, в единении – не с окружающим социумом, а с природой, без утонченных выдумасов.

А нас упрямо тянут за уши в Европу наши молодые государственные лидеры, все в счастье от своей современности и приятия традиционных европейских ценностей… и среди них, ценностей этих, – и вот это утонченное, взбитое дерьмо.

Поистине, моя небесная, здоровая, честная, реальная и опасная авиационная жизнь в миллион раз проще и вкуснее, чем навороченный бред этих, хворых телесно и духовно, голов профессора Доуэля.

Я все дальше и дальше отхожу от этой интеллигенции, с её загибонами. Остаюсь верен своему духовому оркестру, Пушкину, Льву Толстому и прочим, устаревшим в понятии городского поколения пепси понятиям дремучего прошлого. Мы с этим поколением все больше и дальше расходимся, принципиально. Оно откровенно гомосексуализируется, употребляет травку, умствует, заражается цинизмом и игроманией и плавно устремляется в виртуальное пространство. Я же остаюсь в реалиях середины 20 века, у печки. И гляжу на нашу смену с жалостью.

Совершенно случайно зайдя по ссылке, нашел книгу Евгения Кравченко и Василия Карпия «С Антарктидой – только на «Вы». Запоем прочитал, проникся великим уважением к Кравченко. Вот это – Мастер!

И вообще, страдая особой страстью ко всему, что касается освоения Антарктиды, лишний раз убедился, что люди, работавшие там, – настоящие герои, а государство, пославшее их туда, – бездарно. Горькое чувство после прочтения: все просрали, все развалили…

Дочитал книгу Кравченко; сижу под впечатлением. Вот – Человек! Я против него просто щенок. А ну‑ка: 13 экспедиций в Арктике, 13 в Антарктиде. Работал на износ, фанатик, в лучшем смысле этого слова. Описания некоторых его полетов потрясают. Он единственный в мире, кто сумел взлететь в самых неприемлемых условиях — пробежав 12 километров по застругам, — и спас человека.

Правда, вторая часть книги, где он выступает уже в роли командира летного антарктического отряда, для меня менее интересна из‑за обилия технологических подробностей организации работы.

А вообще после прочтения охватывает чувство опустошенности. На примере Полярной авиации видно, как рушится вся наша авиация, как рушится страна. Мы сползаем в пропасть тупого потребительства, под ржание профессиональных шутов и фанфары политиков. Российский народ тупеет в бездеятельности и пустой болтовне. И не видно просвета. Эти дебильные десятидневные зимние каникулы – перманентная пьянка страны – как раз показатель нашего творческого потенциала. Хлеба и зрелищ… Ну, для россиянина хлеб – это водка. А зрелища прут отовсюду, и 90 процентов россиян тупо валяются у ящика, одержимые синдромом листания каналов… а там одно да потому. В интернете же – сплошной метеоризм. Каждый испускает газы из подворотни.

В искусстве – ни одной новой песни, ни одного толкового фильма, ни одной умной книги. Одни пародии, да пародии на пародии. Креативу нет в народе. Нету в нашей жизни темы, достойной внимания, нету темы, способной вдохновить художника. Жизнь наша течет вязким потоком переваренного на сто рядов дерьма.

И у меня нет вдохновения. Я для этих мальчиков с рюкзачками – старый графоман. Нет, я все больше убеждаюсь в бесплодности этого поколения. И не потому, что они там меня как‑то обозвали, нет. Просто у них нет почвы для собственного развития. Будут существовать на разлагающихся нынешних помоях. У них внутри ничего нет, кроме скепсиса и цинизма, ну, животного эгоизма. Их судьба – сидеть продавцом в магазине у компьютера, пытаясь выразить собственную индивидуальность в интернетовском газоиспускании, а отпуск посвящать поискам адреналиновых встрясок.

Так что для них я писать уже ничего не буду. Только для себя, да ещё для немногих, оставшихся в здравом уме, сумевших поднять себя над помойной ямой нынешнего бытия, осознающих цену вечных нравственных ориентиров.

Селиванов тут сослался в письме на Ричарда Баха, а именно на главу «Школа мастерства» из его «Дара рожденному летать». Пришлось скачать всю книгу, стал читать, увлекся, несмотря на многословие. Попутно нашел в сети повесть, по которой снят так разочаровавший меня «Размах крыльев», скачал. И ещё скачал постапокалиптическую книгу «Земля без людей» какого‑то Джорджа Стюарта: меня всегда притягивал сюжет о единственном человеке, оставшемся на земле после вселенской катастрофы.

Так что заняться есть чем.

Надя в разговоре о нынешнем отсутствии у меня креативности предположила, что если мне что и писать, то – подобное «Таежному пилоту». Ну что ж: она понимает, что писать мне необходимо для простого жизненного тонуса.

Но я подумаю об этом завтра.

До вечера читал я этот роман про последних людей на Земле. На 80 процентов – муть и философическая галиматья. Хотя рациональное зерно есть: оставшимся в живых после катастрофы не следует паразитировать на останках продуктов цивилизации, не надо тащить в свое будущее оставшиеся после нее внешние признаки, а просто вернуться к истокам первобытнообщинного строя и приучать своих детей жить в природе, опираясь только на природу, стремясь достичь гармонии с нею. Не трагедия от гибели цивилизации, а свобода от её уз.

Это мне близко: я начинал жизнь в куфайке и валенках – и закончу её в них же.

Спорим с Надей. Я не люблю горожан и офисный планктон. Надя наезжает: а почему? Это, мол, труженики и созидатели. Они проектируют, чертят, разрабатывают технологии…

Ага, щас. Если бы я не работал среди упомянутого слоя этих деятелей в СиАТе. Подавляющая часть этих приказчиков при компьютерах занята либо сочинением отписок на спускаемые сверху никому не нужные бумаги, либо изобретением обтекателей на задницу начальству, дабы стая, пардон, компания, выжила. Они по сути своей – мелкие интриганы. Они не движут стаю, пардон, компанию, вперёд. Они заинтересованы в сохранении статус кво. Я сам таким был, и тоже молил бога о здравии Абрамовичей, дающих мне неплохую кость, и чтоб все подольше оставалось как есть.

А технологии остаются прежними, на этой инерции мы ещё как‑то движемся.

Я не люблю мещанства. А оно прет изо всех щелей. Подавляющее большинство наших современных киноэпопей – дешёвое мыло взаимоотношений офисного планктона: жена, муж, любовник. Это потребители по самой сути своей.

Мещанство давило русский народ, как, впрочем, и любой другой. И русская интеллигенция пыталась Россию из этого болота вытащить. Песня о Соколе, Песня о Буревестнике при советской власти превратились в инструмент воспитания нового, жертвенного поколения. А спустя 70 лет все рухнуло, и мещанство, обывательщина, потребительство хлынули изо всех щелей и снова затопили нас помоями по уши.

Так и не смог нагнуть себя к Ричарду Баху. Ну, многословен он, до болтливости. И какой‑то чуждый он мне, хотя вроде бы тоже летчик. Янки он, натуральный, самодовольный янки. Хотя из тех янки он, может, и не самый худший, наоборот, может, один из лучших, ибо заставляет думать. Но – душа не лежит. «Чайка» эта его… галиматья. Посыл хороший, верный посыл – к совершенству. Но так оно как‑то по–американски… нет, не моё. Я про совершенство совсем по–другому написал.

Может – что конкурент?

Да какой я ему конкурент. В узких кругах…

«Чайка» его взлетела на волне гуманитарного всплеска 70–х годов в просвещенном европейском мире. А так бы – на фиг кому она была нужна.

Мой «Ездовой пес» стал востребованным на волне всеобщей аэрофобии, и только.

Наконец‑то МАК выложил окончательный отчет о смоленской катастрофе. Ничего нового я там не нашел. Все логично. Моя версия о неопытности экипажа и его ступоре в сложняке подтвердилась. Заходили они по спутниковой системе, молча, причем, вела она их только по курсу, а продольным каналом управлял КВС; в этом комиссия усмотрела его неуверенность в умении пилотировать врукопашную.

Мне добавить нечего. А тут меня как раз достала журналистка, я её отфутболивал, а после пресс–конференции Анодиной таки согласился дать ей письменное интервью; оно уже опубликовано в сети. Ну, выглядит оно прилично, даже Денис хвалил, правда, ткнул меня носом в то, что, оказывается, уже разрешается принимать решение на вылет даже без прогноза и фактической – лишь бы было два надежных запасных. Ну, мне, старику, простительно: я все‑таки уже почти 9 лет на земле, за их новыми странными правилами полетов давно не слежу.

И кто ж бы это вылетал, с Президентом на борту, по циферкам, не проанализировав детально, что его ждёт в пункте посадки. А эти мальчики и вообще без циферок вылетели. Профессионализм польской пробы.

Да, вот ещё какой‑то профессор метеорологии написал статью об отсутствии метеорологической экспертизы при расследовании авиационных происшествий. В частности, он привел пример с Ту-154, упавшим в ясную погоду с 900 м в Иркутске. Оказывается, за 40 минут перед этим там прошел холодный фронт, и как раз на 900 м, на 3–м развороте, самолет пересек фронтальную поверхность. А под нею, мол, была мощная мезоструя, ветер в хвост до 25 м/сек, и этот сдвиг, мол, был такой силы, что никакой экипаж бы не справился. И если бы привлекли метеоэксперта (а именно, его самого), то он бы доказал невиновность экипажа.

Я плакалъ… На расшифровках этой катастрофы почему‑то не видно резкого падения приборной скорости, а есть плавное, долгое уменьшение её аж до срабатывания АУАСП, т. е. обычный зевок. А дальше – паника экипажа, который поставил самолет на дыбы. Не сдвиг ветра, не турбулентность, а экипаж свалил машину!

Но я выступать по этому поводу не собираюсь.

С тоской читаю материалы форумов и прихожу к печальному выводу: ведётся планомерная, целенаправленная кампания по выработке общественного мнения, что самолет Ту-154 опасен и что эксплуатацию его надо прекращать в ближайшее время. Во всяком случае, пассажиры, начитавшись этих страстей, лететь на нем не захотят и проголосуют против него ногами.

Жалко машину, но летать на ней уже некому, а те экипажи, кого ещё наскребут по нужде, уже потеряли квалификацию, как и обслуживающие этот тип технари. Идёт к концу. Да и так Ту-154 славно поработал, 30 с лишним лет.

С этой польской катастрофой… Теперь как камень с души свалился. Но уже редко кто и вспомнит, как я тогда выступил со своей версией, как после нее загудел интернет. Жизнь журчит себе дальше. Стоило анус рвать. Никому до моих версий уже дела нет: теперь любому кажется, что и сам он с самого начала считал экипаж неопытным. А вот, мол, если бы этот неопытный экипаж летел на «Эрбасе», все могло бы обернуться благополучно.

Не мечи бисер перед неблагодарным офисным планктоном. Умолкни.

Поляки выложили фрагменты записей переговоров диспетчеров, группы руководства посадкой: по телефону, по УКВ, а также записанные микрофоном их разговоры между собой. Провели пресс–конференцию по этому вопросу. Наши тут же следом выложили те же материалы в сеть, но уже полностью, со всеми матюками. Пошло обсуждение.

Я внимательно просмотрел расшифровки переговоров. Создается одно впечатление: группе руководства посадкой было очень нелегко. Давление ответственности, полная неразбериха, внезапное ухудшение погоды, отсутствие четких указаний сверху, необходимость проявлять инициативу (безусловно наказуемую в армии) – взвинтили обстановку на КДП. Естественно, там сплошной мат. Они, как могли, старались предупредить нежелательное развитие событий: дали борту рубеж снижения по высоте – не ниже 100 метров, предупредили заранее по всем каналам, что туман уплотняется, беспокоились о том, хватит ли у поляков топлива до запасного, постоянно подправляли эти несчастные прожектора, гоняли с полосы придурков из оцепления… Короче, напряженная рабочая обстановка, направленная на обеспечение безопасности полета президентского борта.

Они явно думали, что самолет оборудован хорошей аппаратурой захода и что экипаж опытный. Як-40 их в этом убедил своей посадкой при видимости 300 метров.

А общее впечатление от свалившегося на голову нашим офицерам несчастья тягостное. Они ни в чем не виноваты! Свой Ил-76 они заводили по своим правилам, по РСП+ОСП, а насчет польских бортов им натолкали в голову легенд об их автономности, да что им нельзя мешать, да что они сами принимают решение… Это сквозит в репликах. И последние растерянные маты косвенно выражают отчаяние: «подставили…»

О какой там диверсии речь. О каком заранее запланированном убийстве. Бардак.

Жалко мужиков. Поляков мне не так жалко: знали, куда лезли. А диспетчерам не было иного выхода, кроме как ждать результата. И дождались.

Читаю Брэдбери. Ну, поэт…

И как‑то пришло понимание: я сам уже больше ничего не смогу создать. Отписался. Душа ни о чем не болит – раз, а второе – для кого писать? Разочарование в молодежной аудитории полнейшее. Они не такие, они не поймут. А те редкие читатели, кому я ещё нужен, все ждут от меня чего‑то. И ничего не дождутся.

В общем, я уже почти смирился с этой мыслью. Всему свое время; мое – ушло.

Смотрели тут сюжет про то, как в Израиле русскоязычное еврейство на общественных началах организовало полноценную школу на русском языке.

А у нас учительницу в государственной школе бьёт по морде родитель за то, что та поставила ребенку двойку.

Авторитет Учителя в России упал ниже плинтуса, и тому есть ряд причин.

Учитель в СССР по сути всегда был комиссаром, апологетом ленинских идей, воспитателем молодого поколения в духе социалистических ценностей.

Все рухнуло. Нет ни идей, ни ценностей, кругом разброд и шатания. Чему учить детей? Какому богу молиться?

История пересматривается. Грамматика пересматривается. Узаконивается мат в быту, в литературе и искусстве. Телевидение и интернет полны примеров насилия, разврата и извращений. Кардинально меняется и расширяется круг источников знаний. Книга теряет свою неоспоримую ценность.

И так далее.

Бедный старый учитель затолкан под лавку. А молодые педагоги не имеют педагогической традиции. Ещё она не выработалась, новая, капиталистическая традиция. Кругом эксперименты. И – нищета, мать всех пороков…

Кто же пойдет нынче в учителя? Каким образом теперь учить детей, которые просвещены интернетом чуть не с рождения? Как и чему учить молодых наркоманов, воров, насильников, бездельников, циников?

Куча вопросов. Большая куча больших вопросов.

Блогеры тут посовещались по Ижме и решили собрать деньги на подарок начальнику площадки Сотникову, несправедливо обойденному наградой. Привезли ему снегоход, «Ямаху», торжественно подарили, засняли весь процесс, потом выложили в сети отчет… молодцы.

Я, может, как никто другой понимаю и значимость, и резонанс этого благородного поступка: сам побывал в подобном положении, когда мне собирали деньги на книгу. Сотникова, честно исполнившего свой долг, ответственного человека в авиации, уважаю.

Смотрели тут с Надей мельком мыльный расейский сериальчик про извивания червей в помойной яме, типа богатые тоже плачут. Поразила какая‑то беспомощно–примитивная, прямолинейная подача интриги. Я заинтересовался: а не Донцовой ли сценарий? Полез в Яндекс. Оказалось, автор книги, по которой поставлен фильм, и сценария тож, – некто Олег… забыл, короткая фамилия… ага: Рой. Настоящая – Резепкин. Короче, это восходящая звезда, автор дамских романов, мощно раскручиваемый пресловутым ЭКСМО; он написал уже два десятка псьхьлгичьских книг о городском планктоне; книги погнали тиражами по 40 тысяч штук каждая. На него делают ставку: это теперь ключевой автор издательства. Смена, так сказать. Его сама Маринина продвигает.

Комментарии тут излишни. Пипло получило новый чан баланды.

Общество тихо пидоризируется. Кругом геи. Да ещё они считают себя чуть не самыми передовыми в борьбе за продвижение в массы современного городского искусства. С настойчивой повторяемостью у нас устраиваются выставки западной дряни: то из Франции, то ещё откуда‑то из центра искусств навезут мусору и выдают мазню за последний писк. Мы с Надей плюемся. Гарлемская помойка затапливает Россию.

А я им – про ездового вшивого пса.

Слушаю «Ой стога, стога…» – сердце песня рвет. И правда, вороны вьют свои поганые гнёзда в наших душах…

На глазах у нас, затмевая звезды,

Галок стая вьёт поганые гнёзда!

Магнитофончик стучит старые мелодии, под которые я ещё летал десять лет назад. И девять лет назад я ещё летал… в июне будет как раз девять лет, как ушел. И во что превратился за это время мой пилотский мозг? А я ж им все эти девять лет напряженно трудился. А если бы сидел на проходной? Да сейчас бы это была кость, крепче бетона. И в простейшем разговоре я бы с трудом подбирал слова, как некоторые мои престарелые коллеги. И разговаривал бы, в основном, матом.

А сейчас я мата стесняюсь. Два года вне пилотской среды, после ухода из СиАТа, отсутствие необходимости разговаривать на нем среди своих – вот, пожалуй, ещё один аргумент, почему мне не хочется встречаться с бывшими коллегами. Они помнят меня тем, обычным пилотягой, таким, как все… а я стал другой. Привычка осмысливать жизнь с более высоких точек зрения, обобщать, делать выводы, выражать их литературными словами, причем, в широкой аудитории, – обособила меня. Все это должно оттолкнуть людей. Причем, большинство из них не читало моих опусов и не приемлет их. Я для них буду теперь вроде как пробившийся по командной линии. Я уже не могу позволить себе материться среди людей. Я официален и некоммуникабелен.

И зачем бы оно мне? Поэтому я и удаляюсь в скит.

Включил ящик. Передача о культуре. Солидный человек, в годах уже, вещает в кругу. Мол, нынешние дети – они другие. Они живут в интернете, значительную часть времени у них занимают компьютерные игры. И здесь – поджимает конкуренция из‑за рубежа. Если мы сейчас не задумаемся, можем потерять…

Я было, дурак, подумал, что можем потерять детей, целое поколение. Но человек закончил: можем потерять эту нишу рынка.

Я выключил ящик. Пидарасы.

Денис Окань в своем блоге комментирует новые правила захода на посадку при минимуме погоды. Многа букафф, каждый чих обставлен десятью оговорками; явственный западный адвокатский дух. Меня воротит; Денис же прям купается в этом вязком словесном поносе. Интерпретирует, приводит примеры… авторитет.

Для меня ясно одно. Современная авиация для моего понимания уже почти недоступна. У нас все было на порядок проще – а летали же. А нынешняя летная молодежь пусть зубрит. За та–акие деньги…

Все слушаю «Ой стога, стога». От этой песни вся моя патриотическая шерсть встаёт дыбом, сижу и плачу: ведь черножопая наглая мразь лезет к нам изо всех щелей, с заморских помоек, через песни, через картины, через кино… Ей–богу, иной раз хочется встать в единый строй. Да только в строю этом – козачество, черносотенцы, скинхеды… оголтелое невежество…

А слова‑то к песне написал Алексей Константинович Толстой, ещё чуть не двести лет назад.

Вот вспоминаю Круга; вот читаю истерики Веллера или интервью с Захарченко… и чувствую душок этот: да – против гомиков, да – против нерусских, да – против еврейской экспансии, да – за наше, родное, русское… но во всем этом заметным привкусом присутствует, ощущается тонкая ложь.

И сам ведь ко всяким пидорам отношусь резко негативно. Это все приползло в Россию из‑за бугра. Но государственная политика сохранения чистоты нации в стране не проводится, а общественное движение вырождается в бритьё голов и обувание кованых ботинок, в арматуру и бейсбольные биты, в казачьи нагайки. Это все поползновения одного примитивного пошиба. Хотя посыл‑то верный! Но кто‑то умело использует его для дебилизации того самого народа, который эта толпа с битами вроде бы собирается защищать. Ведь лучшая, молодая часть нации устремляется неверным, ложным путем, теряя в себе извечные человеческие ценности в угоду одной выпяченной идее: бей!

Патриотизм в мирное время – опасная игрушка, если его пустить на самотек.

А демократия и политкорректные уступки напору извне? А свобода проституции, толерантность к разврату, всеобщее бесстыдство?

Но весь мир болеет этой же болячкой. И мне, деду, остается только плакать в одиночестве об ассимиляции русского народа среди стай налетевшей черноты, о размывании нашей чистой культуры струями негритянских фекалий.

Не так давно мне звонил Аркаша и просил дать автографы байкитским летчикам на моих книгах: мол, приедет человек, купили твои книги, принесет, так подпиши.

Ну, заехал человек, КВС Ми-8, только что ввёлся в строй. Их двое ввелось. Вот им я и подписал две книги, «Аэрофобии», они других не добыли. И ещё за них письмом хлопотал инженер из Байкита. Он с ними прислал мне книжку на религиозно–историческую тему, называется «Ошибка русского царя», вроде как в подарок пейсателю. Ну, я в знак благодарности подписал ему уже от себя «Аэропорт 2008» и передал с ребятами.

Так вот, к этой книге, посвященной ложной русской идее завоевания Константинополя, болтовне о пресловутом «Третьем Риме» и прочей галиматье, написанной каким‑то старообрядческим пейсателем, Борисом Кутузовым, есть послесловие: такая пространная историческая статья о параллельности путей развала Византии и нынешней России. Очень наглядная статья, хоть и попахивает заказом. Возможно, собственно из‑за этой статьи и вся книга написана. Книга‑то – полная херня… нужны мне проблемы раскола церкви… Автор же статьи – некто Валерий Шамбаров.

Я внимательно, два раза перечитал его статью. В целом, путь России мне и так понятен, особенно после прочтения трудов Гумилёва. Но столь популярного изложения, на уровне домохозяек, вдалбливаемого в их слабые умы одними и теми же параллельными терминами и понятиями, я раньше не встречал. Очень прозрачные параллели, очень наглядные примеры; поневоле задумаешься.

А так как рядовой человек на историю влияния оказать не может, то остается принять её как есть и спокойно наблюдать, как подтверждается прогноз.

И какой смысл мне искать пути к сердцу нынешней молодежи? Экзистенциализму во мне поубавилось, а брюзжание так и прет.

Но я все‑таки полез в Википедию и начитался в сети статей об этом Шамбарове. Все понятно: монархист, автор книги «Белогвардейщина» – о благородных дворянских рыцарях и диких пролетарских гоблинах, маасковский козак… Так что к его убедительности и наглядности надо относиться критически. Таки заказ новых националистов. Этот автор – из той же обоймы, что и всякие впопулярные радзинские, пикули, суворовы–резуны, прохановы и пр. И я рад, что нюх меня не подвел.

А книги его популярны в националистических кругах и издаются Эксмами и пр. На гребне пены…

Однако… кое в чем – да во многом, ой во многом – Шамбаров прав.

Я согласен с его мыслями о том, что либеральная идея, если вникнуть в её суть, ущербна, потому что в пользу эгоистичной личности страдают интересы государства. Тут можно добавить и Веллера, очень ясно заявившего об этом же в «Последнем шансе». Эгоизм приводит к отказу мужчин воевать и класть живот свой за родину, а женщин – к отказу рожать. О какой силе государства тогда можно говорить.

Я беру в руки свою книгу, перелистываю… И думаю: а ведь то, что её читают, и будут читать, и будут рекомендовать другим, – это успех. А земная суета, сиюминутные заботы, болячки, – это преходяще, это уйдет вместе с бренным телом; останутся только книги.

Уже привык к тому, что меня цитируют на всех углах, считаю это обычным делом. А иной человек страстно мечтает, чтобы о нем хоть словечко сказали на людях: «Попал под лошадь!»

Может, это и есть зримое подтверждение успеха?

Почему же тогда я этой успешности своей не чувствую? Я – обычный пенсионер, ну, ещё не спившийся. Заботы мои сиюминутны. Жить воспоминаниями успешных моментов как‑то негоже. Мемуары пишу не задумываясь, как птичка поет. И успех мой не принес мне материального богатства, только моральное… и то, внутри себя.

Но, с другой стороны, не это ли самое главное – моральное удовлетворение? Я пока ещё ощущаю, что нужен людям.

Опубликован новый закон о полиции. Я скачал его и проштудировал.

Ну, явный уклон к декларативной защите прав человека. Мол, мы идём по цивилизованному пути, мы – как все, как Европа… Правда, декларируются хорошие социальные гарантии полицейским. Но много оговорок типа «в соответствии с законодательством РФ». И если туда хорошо копнуть, там найдутся пути отхода, пути обхода и рычаги влияния на полицию, направленные на связывание рук инициативе снизу.

Эта т. н. аттестация, призванная отфильтровать 20 процентов из полутора миллионов ментов, пройдет формально. Важно будет под этот шумок сохранить своих и удалить неугодных.

Хорошо, если дадут больше свободы в применении силы при пресечении преступлений. Чтобы преступники поняли, что в воздух стрелять не будут.

Не верю в контроль действий полиции обществом. Для виду создадут комитеты, но в полицейском государстве эффекта от них не будет. Будут делать свое, а от общества отбрешутся.

Но все же тупых деревенских парней в полиции, надеюсь, станет поменьше.

Хороший пункт: при приеме новичка на службу в полицию потребуется письменное поручительство действительного полицейского, имеющего стаж не менее трех лет.

Поразило обилие званий – от рядового, через сержантов и прапорщиков всех рангов, – и до генерала арм…, вернее, генерала полиции. И если в США огромными полномочиями наделен просто полицейский сержант, то как различить полномочия наших: к примеру, старшего сержанта, старшины, прапорщика и старшего прапорщика?

Я заодно для общего развития пролистал и сведения о званиях юстиции, чинах прокуратуры, и прочая, и прочая. Там вообще: секретари, референты, советники всех рангов: и государственные, и действительные, и реальные, и фактические, и настоящие, и прочие.

Ну, тогда уж полез и к казакам… А там вообще сам черт ногу сломит: в военное время – одно, в мирное – другое; кого назначают, кого выбирают… У них совершенно свои, оригинальные чины, звания, уклад, расклад и служба. Ну, хоть не спутаешь урядника с хорунжим, а ротмистра с есаулом. А в юстиции… контора, канцелярия, секретари–референты…

Эх… служба государева. А сколько анусов надо вылизать за очередную звёздочку…

На авиа ру такое п…больство, что противно листать. Ерничанье, умничанье офисных приказчиков. Развлекалово между двумя чашечками кофею. Тьфу.

И ещё там пасутся стадами эти зажравшиеся паксы… я их уже ненавижу. Вот сейчас – ни за какие деньги я бы для них «Аэрофобию» уже не написал. Боитесь летать? Да хоть обосритесь от страха.

Я не люблю их за откровенное, декларативное потребительство, а также за презрение к летчикам. Это особенный, переходный класс, класс хама, пробившегося в панство. Они не способны возвысить себя до понимания сложности летной работы, зато всеми силами низводят летчика до своего, примитивного, зашмыганного и презренного понятия «водила».

Читаю о судьбе Соловьяненко. Отлученный в украинском безвременье от сцены, он вынужден был гастролировать… Умер в 67 лет от инфаркта. А ведь мне тоже доходит 67. И вот сейчас становится ясно: такой Человек – и как же мало прожил! А как много сделал для людей! Ему в Донецке стоит золотой памятник. Никогда не забуду тот его давний концерт в Красноярске.

Неужели и мне суждено рано умереть? Ой, не хочется. Я ещё не так стар.

Читаю споры вокруг моих книг на авсиме, на других форумах, обсуждение моих высказываний по поводу Смоленска… Надо быть терпимее, надо спокойнее относиться к лаю из всяких дырок. Время все расставит. И надо не забывать, никогда не забывать о том, что подавляющая масса интересующихся Ершовым – это нынешняя конторская молодежь. А у меня с нею очень мало общего. У нас совершенно, абсолютно разные взгляды на жизнь. Мы разделены разломом эпохи. Мой опыт тянет меня назад; мечты и надежды молодых увлекают их вперёд. Потом, когда они оботрутся по жизни, выстрадают своё и соотнесут наработанные собственные ценности с общечеловеческими, их взгляды, может быть, найдут точки соприкосновения с моими. Но мои взгляды уже вряд ли изменятся. Они изложены в письменном виде и известны всем.

Открыл тут снова Веллера: читаю про терроризм. Сначала кольнула прозрачная параллель с нынешним состоянием дел в России. А на прогулке, по зрелом размышлении, понял: да Веллер просто талантливый площадной шут. Он орет правду, но это… трюизм и эпатаж. Его рецепты пещерны и непретворимы в жизнь. Поздно человечеству пить боржоми. Цивилизация расплачивается за метрополию, как подмечено на одном из форумов. Арабский мир вошёл в нас навсегда, и кровь наша в скором времени будет основательно разбавлена.

Листаю записи за прошлый год. Было сплошное ожидание: с опубликованием повести, с сайтом, с рецензиями, с этими рейтингами, работа со сценарием, потом начались строительные заботы… все ушло. А потом упали поляки, завертелась карусель вокруг катастрофы… снова ожидание результатов, переживания за свое выступление в сети, письма, письма…

Все ушло. Я улыбаюсь. Хватит. За этот год пришло разочарование многими увлечениями. На фиг мне теперь рейтинги и места, отзывы и рецензии, общественная деятельность и результаты расследований, общение в сети и почта. Я под свою лошадь таки попал, и слава богу, что вылез из‑под нее живой. Я знаю всему этому цену.

Вася, дыши. Просто дыши и радуйся, что пока не дожил до своего рака. Наслаждайся остатками здоровья, любуйся миром… он скоро останется без тебя и будет столь же прекрасен. И никто о тебе и не вспомнит через пару лет. Ты‑то сам сильно о ком‑либо горюешь?

Настолько много кругом информации, что цена её и вес стремительно падают. Мы любуемся красотой отдельной снежинки; потом незаметно ветер начинает больно хлестать струями этих снежинок по щекам; далее уже спотыкаешься о снежные заносы, тонешь в сугробах; потом с крыши падает тонна этих прекрасных снежинок, со льдом, тебе на голову.

Так значимые вроде бы события замыливаются на глазах, меняют смысл и уносятся потоком времени во мглу прошлого. Так же и люди. Иных уж нет… и хрен с ними. Ушло…

Вот так же и о тебе скажут. И ладно.

Выпил за ужином несколько водки. И разсуждаю.

Какое‑то слишком легкое отношение к жизни у меня появилось. Мол, я свои трудности и проблемы все в жизни прошел, теперь имею право на отдых. Имею, мол, право легко жить. Пока в семье нет особых проблем – а они могут быть теперь только касаемо здоровья, – я тороплюсь жить легко. Тяжело станет потом, когда навалятся болячки. А сейчас у меня – в который раз об этом уже заявляю – лучшие годы жизни.

Или я неправ? Так в чем?

Да не зацикливайся, Вася, на судорогах совести. Что, мол, вон, в Египте арапов убивают. И черт с ними, с арапами.

Надя усиленно мечтает о том, чтобы я, наконец, нашел себе на склоне лет работу. Она считает, что без работы (от слова раб) человек не должен существовать. Причем, под работой она подразумевает любое занятие, требующее обязаловки, спешки, догоняния… ну и дающее какую–никакую копейку.

А я не хочу быть в зависимости. Ни от чего. Вот такой взбрык, аберрация, на старости лет. Я не хочу, чтобы в 67 лет надо мной был хоть какой начальник и командир. Кроме Нади, естественно. За эту свободу (кроме как от Нади, естественно) я согласен платить отсутствием лишней копейки. А Надино руководство я принимаю как должное, как неотъемлемую часть жизни. И не дай бог что… мне будет тяжело, я буду страдать без моей Нади.

Сейчас, зная, что Надя недалеко, час езды, я наслаждаюсь одиночеством и рюмкой водки, слушаю музыку и думаю, что не дай бог чего, я наверно так же точно смогу сидеть на даче, пить ту рюмочку, наслаждаться музыкой, писать галиматью…

Ага! Я буду рыдать от тоски и одиночества, от потери родного существа, у которого я знал наизусть каждую родинку…

Может, это любовь. А что. Мы стесняемся этого слова. А эти бесстыжие актрисы по пять и по семь раз меняют сексуальных партнеров – и все со штампом в паспорте, и чуть ли не с фатой… прям целки… и каждый раз глаголют о неземной любви. Суки. Но – суки великие. Мы пред ними преклоняемся.

Я‑то особо не преклоняюсь. Но – научился прощать людям их слабости. А себе… себе не прощаю, все ковыряюсь.

Вот это, наверно, и есть то, о чем говорят: жизнь прожить – не поле перейти.

Так же вот на меня снизойдет в мой смертный час прозрение: что вот как, оказывается, ЭТО бывает…

Позвонил Наде, доложил о проделанной работе. Она говорит: а ты что – домой сегодня не собираешься?

Так ты ж сама меня сюда гнала, даже дня на три, говорила. А тут соскучилась.

Два старых дурака. Сорок четыре года рядом.

Написал ещё главку. Тяжело идёт ещё оттого, что не припомню я никаких случаев. Ну не было их у меня. А писать, высасывая из пальца что‑либо стоящее, тем более, для контингента, которому нравится такого рода чтиво, – сложно.

Что интересно. Вот у всех этих авторов полно креатива. Так и прет из них. Им есть чего сказать… только не совсем умеют. Но таки говорят. Пишут стихов. Ваяют романов. У них не пропал ещё запал высказаться. У них есть аудитория.

А у меня запал кончился. Касаемо аудитории – я испытал уже не одно разочарование. Просто так болтать уже не хочется, а нового в голове нет; главное же – для кого и зачем писать? Для процесса?

Дал прочитать про Ил-14 Наде. Ей понравилось. Замечание: много пишу про полеты, мало про жизнь, надо кудрявить. Ну а стиль… выдержанно–интеллигентный, по её оценке.

Скачал и залпом прочитал уже полную книгу Герасимова «История авиакатастроф», отрывок из которой, выдранный из контекста, читал и критиковал недавно; а вся книга, целиком, понравилась. Молодец он: воздал по заслугам умнику Васину, да и бездействие МАКа развенчивает очень аргументировано.

Вообще говоря, благодаря книгам Шишкина и Герасимова, я начал на старости лет отчетливо понимать, какую большую и нужную работу проводило в свое время МГА и как нынче такой работы не хватает; да нынче в таком масштабе и с такой глубиной никто её проводить и не способен. И на этом фоне увядает авторитет Дениса Оканя как современного думающего пилота: слова его, самоуверенные и отметающие все старое, кажутся лепетом неоперившегося птенца. Уж слишком он вцепился в западный подход и западные стандарты, уж слишком верит, что современное РПП русской авиакомпании может оберечь от всех катаклизмов.

РПП – это самовар компании. А летать‑то приходится в Расее. Ни одна авиакомпания, ни одна нищая российская авиакомпания, – даже Трансаэро, даже Аэрофлот, – не сможет столь фундаментально собрать, обобщить информацию, провести исследования, тренировки и испытания, разработать мероприятия и обеспечить безопасность полетов так, как её обеспечивало наше министерство. Затраты будут слишком велики. Авиакомпании проще замять катастрофу, свалить причину на экипаж, получить страховку, выплатить родственникам компенсацию… и оставить все как есть, ну, пошептаться с пилотами в кулуарах, добавить пару абзацев в РПП.

Что мы и видим в случае с дагестанцами в декабре.

Появился на Прозе ещё один авиатор, способный писать внятно и интересно: бывший штурман Владимир Теняев. Я нашел его среди своих читателей. Он ещё на авиа ру вёл ветку «Полеты во сне и наяву, или есть ли жизнь на пенсии». Пишет очень грамотно. В общем‑то, байки, обо всем и ни о чем… но не оторваться, хорош язык. Ну, не буду спешить с выводами.

Удивляюсь, как много он помнит мелочевки и как вкусно о ней пишет. Собственно полета как такового у него нет, а вот околополетные перипетии вьются бесконечной стружкой. Он опускает глубину, оставляет размышления при себе, подает только факты, в основном, густо описывающие летную и окололетную жизнь. Это ж сколько их нужно было запомнить!

А я все прусь к читателю со своей душевной болью. Мелочевка кажется мне не заслуживающей внимания; я её забываю.

В общем, я занял свою нишу, и попытки выйти за её пределы не удаются. Поэтому мемуар и пишется тяжело, и все просятся на язык размышления, выводы и мораль.

А главное – память моя коротка. В то время я дневников не вёл, а в старости, после постижения самых глубин авиации, эти полеты на поршнях кажутся мне прекрасным сном, блаженством.

И все время оглядываюсь на читателя: будет ли ему интересно? Зацепит ли?

Засел снова за Теняева. Ну, мастерски пишет. Не оторваться. Явный, выраженный литературный талант рассказчика. Вот это – настоящий мне конкурент. Он по популярности меня превзойдет. И туда ему и дорога. Я‑то уже исписался. Но как хорошо, что появился такой свежий писатель. Прочитаю все, тогда напишу ему. Вот же молодец! Как‑то надо его продвинуть. Ведь на голову выше остальных, тужащихся; и выше меня, я это чувствую. Божий дар. Это явно не безграмотный апломб иных.

Единственно, ему надо все‑таки тексты редактировать построже, чтобы выдержать стиль. Ну, у него интуитивный вкус, он его и ведёт по верному пути, а со временем выработается и стиль.

Я понимаю, что у меня тон выше. Но читателей, испытывающих потребность в высоком тоне, явно меньше, чем любителей приятного, легкого чтива с авиационным уклоном и за жизнь. Поэтому популярность Теняева легко предсказать. А я уйду в тень, ну, как данность, постепенно покрывающаяся пылью.

Вчера работал по дому, и долбила в голову мелодия слов: «Сотвори свой полет! Сотвори свой полет, поднимись в Небо, посмотри на мир с высоты! Сотвори свой полет!» И т. д. Эдакая «Песнь о Взлетевшем». Лейтмотив: не сиди в выгребной яме, напряги все силы, поднимись, оглядись, – и ты увидишь жизнь по–другому, ты познаешь цену добру и злу, отряхнешь прах мелких конфликтов и обретешь благородство прощения. Создай себя вновь: ты сделаешься лучше, – и все это даст тебе сотворенный тобою Полет духа.

Но я подумаю над этим позже. Чтобы вылить и отковать фразы, западающие в душу, надо будет много потрудиться.

Черт возьми, не одна же дебильная, не нашенская, американская эта «причя», под названием «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», должна будоражить души молодых.

Владимир Теняев все дальше отходит от собственно полета, все больше погружается в мир рыбалки, тайги, природы, житейских подробностей, анекдотов и историй. Видно, что эти увлечения занимают у него значительную часть жизни и очень важны для него.

Но если он слишком далеко отойдет от летной жизни, то потеряется интерес к нему как к летчику, а рассказы эти растворятся в море подобных, публикуемых на специализированных рыбалочно–охотничьих сайтах.

А собственно, может, он и не стремится описывать авиацию. Пенсионер, пролетавший 30 лет и рвавшийся к этой таежной жизни (тем более, последние 15 лет – зарубежные полеты на Ту-154), он теперь свободно купается в густых воспоминаниях лучших лет своей молодости. А авиация… умерла так умерла.

Я же остаюсь пока верным именно авиационной тематике, идея моих произведений одна: смотрите, что представляет собой именно летная работа, смотрите, как происходит становление именно летчика, сравнивайте со своим становлением, развитием и мировоззрением, черпайте, осмысливайте и становитесь лучше.

То, чем занят мой каменеющий центр черепа головы, называется внутренняя работа. Эти записи суть её следы. А Надя мечтает занять меня внешней работой, чтоб она давала ту копейку: ну хоть корректором, что ли. Все равно, мол, часами за компом сидишь.

Я полистал интернет по Красноярску. Корректоры требуются, но… куча ограничений и требований. Требуются почему‑то именно женщины, от 22 до 30, высшее филологическое, стаж не менее… умение владеть компьютером в пределах… адоб, эксель, фотошоп… составление и ведение блогов, умение писать статьи… зарплата от шести тысяч рэ.

Да пошли вы подальше.

А уж как предлагают работодателям себя эти спецы! «Патологическая грамотность от рождения!» 30 лет стажа! Спляшу на пузе и на голове, и глаза повыворачиваю! 10 рублей за тысячу знаков! Могу заодно и редактировать! И т. п.

Ну, давай, и я себя выложу на тарелочке: «Ой, я известный пейсатель! У меня издано книг! Самим ЭКСМО! В редакции автора! Вашей компании будет престижно!»

Ага: пошли, пошли вы подальше. Не хочу светиться, не хочу пресмыкаться.

Вот начинает складываться в мозгу главка о Левандовском. Он был у меня командиром ЛО ещё на Ил-14, и всю жизнь мы пересекались, а в старости я вполне смог оценить его роль, потенциал и подвижничество, работая под его началом в СиАТе. И вывод один: если бы побольше было у нас в авиации Левандовских, дела бы в ней были гораздо лучше, чем сейчас. Человек стоял у истоков Школы и сумел сохранить её принципы аж до начала 21 века. На этой нашей Школе зиждилась безопасность полетов раздолбанных сиатовских Ан-24 и Ту-134.

Короче, напишу. Воздать должное человеку надо. Он многому научил меня – и прямо, и опосредованно. Очень сильная, харизматическая личность.

Написал главку про Седова. Да… у Ершова тон высокий. И пусть посмеет какой‑либо столичный сопляк возразить или хотя бы скривить кислую мину. Вы, потребители, всем скопом не стоите его одного, Героя человечества. Георгий Седов – лучший из всех нас. Он показал, на что способен Человек. А на что способен нынешний офисный планктон? Пукать ртом. Делать деньги. И потреблять, потреблять! Ведь вы этого достойны!

Теперь покачу к концу. Быстренько – про летную каторгу, усталость и решение хрять на Ил-18. Ну, пару летных эпизодов.

Почта вялая. Читатель прислал мне пространное интервью какого‑то политолога Кургиняна ещё более какой то газете «Завтра». Говорит, что нашел там созвучные с моими мысли.

Я эти восемь страниц попытался осилить. Мне абсолютно похер эти словесные баталии интеллектуалов–политологов на токовищах. Они поднимают пену насчет того, что, мол, есть в нашем ыликтарате свежие политические силы, пассионарные, способные повернуть мышление наррёда…

Наш наррёд – общество потребителей. О его пассионарности в свое время хорошо сказал Гумилёв. И нечего искать на помойке свежую струю.

А эти телеящичные битвы, войны и прочие цацки, может, и созвучны моим мыслям… но – насчет того, что вы ж на моем хребте воюете. Все эти кургиняны, сванидзы, прохановы… дёргают за верёвочки и думают, что управляют процессом, а страна, независимо от их дёрганья, сама себе плывет по течению.

Скачал роман постапокалиптического писателя Доронина «Черный день», вот читаю. Пишет, прямо скажу, хорошо.

Зачитался, практически единым духом осилил. Жаль, оборвал он повествование на самом интересном месте. Ну, пороюсь, может, найду продолжение.

Книга Доронина добавила понимания, в какой стране мы живём. Все быстрее испаряются у меня остатки симпатии к правителям, вроде бы продвигающим страну из дремучести к цивилизации, а на самом деле просто плывущим по течению, создаваемому магнатами нефти и газа, масс–медиа и информационных технологий. Пена пенится, щеки надуваются, но кулачком стукнуть – нет характера.

Про эти несчастные Курилы идёт политкорректный спор. Японцы наглеют: всё чаще и чаще предъявляют претензии, летают над островами, осматривают их…

По мне так – загони туда пару ракетных дивизий, да под фанфары, под рекламу, направь ракеты на Японию и скажи: мы эти острова у вас отвоевали! Оружием! И нечего тут вякать! Иначе – вот оно, оружие, направлено на вас! Мы тут хозяева! Мы – великое Государство, и сила на нашей стороне! Молчать!

Не будет этого никогда. А будет политкорректность. А у японцев, между прочим, флот посильнее нашего тихоокеанского. Вот они и поднимают голову.

Исполнилось 80 лет Горбачёву. Медведев наградил его высшим орденом, какого‑то Андрея… Беспрозванного, что ли, – я в этих царских цацках, гальванизированных, не разбираюсь.

Пошел гул за кулисами. Одни клянут Горбачёва, другие – Медведева, короче, а–ла–ла. А я считаю, что Горбачёв вошёл‑таки в историю как личность, принявшая решение открыть вентиль и сменить систему. Пусть это был заговор Запада, пусть Горбачёв предал СССР… но я в тот СССР возвращаться не хочу. Я бы, скорее, вернул монархию, как вот Испания.

А так страной нынче правит олигархия воров. На мой век, конечно, трубы хватит, и нечего душой болеть за то, чему я в будущем помочь никак не смогу. Внукам нашим предстоит самим разобраться, без наших подсказок. У отцов наших была война, у нас был застой, у детей – перестройка, а у внуков наших будет какой‑то свой крест. Вот они‑то, а скорее всего, их дети, и оценят того Горбачёва, уже не с позиций патриотизма, предательства или разрушения страны, а через призму того, что будут иметь сию минуту.

Лукашенко молодец. Он не позволяет разворовывать свою страну. У него не разрушаются предприятия. Он задницу никому не лижет. Дерьмократическую пену у себя в стране прихлопывает решительно. Россиян, «случайно» затесавшихся в толпу протестующих белорусов, судит суровым судом – а не фиг вам, иностранцам, провокаторам, затесываться! Чтоб другим был наглядный урок: видите толпу в чужой стране – убегайте, пока целы!

Эх, нам бы такого президента.

А у нас президент громогласно снимает с должности главного краснодарского мента за развал, а министр НКВД тут же награждает проштрафившегося генерала медалью за заслуги. Народ возмущается. Маленький пеняет маленькому: ты че, оборзел? Ну‑ка отмени награду! Татарин тут же менту: вертай медаль взад!

Комедия. Великое государство… тьфу.

Собираются все‑таки поднимать самолет в Ижме: двигатели заменили, полосу раскатывают. Надо бы поторопиться, пока там ещё холода.

А мальчики бзделоватые в интернете спорят, что выгоднее и что безопаснее: зачем, мол, поднимать, когда и так под забором таких «тушек» полно ржавеет… зачем эти риски…

Эх… планктон. У них понятие Дух ассоциируется только с прямой кишкой.

С удовольствием перечитываю «Трех мушкетеров». Наслаждаюсь легким, понятным языком, сюжетом, интригой. Вот как надо писать.

Правильно заметил один нынешний молодой человек: если бы Толстому попался хороший редактор, он бы вычеркнул 500 страниц воды из «Войны и мира».

Мышление у них клиповое. Современной молодежи хватает и комикса. А подробно они читают сказки, типа Толкина – Юлька так примерно и сказала. Ей неинтересны «Два капитана»: у нее и своих проблем «за жизнь» достаточно.

Я все размышляю над «Великим последним шансом» Веллера. Там есть, есть здравые мысли. И под впечатлением от этих размышлений уже никак не могу уважать наших правителей. Они ведь Веллера тоже читали – и видно, что действуют практически по его советам… да только как‑то неуклюже.

Стране нужен герой? Пожалуйста – Ижма. Наградить.

Стране нужна жертва на растерзание? Пожалуйста – Ходорковский.

Надо показать, что мы становимся все сильнее? Пожалуйста – парад Победы, квартиры офицерам, новый ракетный комплекс.

Надо показать политкорректность? Пожалуйста, размазываем сопли перед Японией за Курилы.

Хотя, по тому же Веллеру, – надо бы те же Курилы японцам отдать. Либо, по Веллеру же, – стукнуть кулаком (он не всегда последователен).

Примеров можно привести много. Да все это – коту под хвост. Вон Ливия воюет, нефть в цене из‑за этого растет, в меру… нам и хорошо. Труба дело.

Всё листаю отзывы о Гришковце. Ну, в многочисленных блогах (кстати, на мой взгляд, в этой сфере 95 процентов примитивной болтовни) Гришковца хвалят за то, что он не пишет ничего особенного, но, мол, «я в его героях узнаю себя, свою жизнь в мелочах».

Ага, узнаешь себя… А пишет‑то он… ни о чем. Или, скорее, о том же, что и тысячи писак. Вот, мол, таковы вы, нынешние. Вам ничего не надо, вы никуда не стремитесь… гришковцы и робски в вас нашли своего читателя… ЭКСМО тоже нашло. Вы – никто, ничто, и звать вас никак.

Ничем особенным Гришковец не выделяется, разве только прыткостью. Таких как он – много. Он сам признается, что не мечтал стать, там, летчиком или ещё кем‑то подобным. Слишком уж там работать надо, заявил он. А болтать о мелочах повседневности – не кули ворочать. А вам – нравится, что вашу серую, мелкую, планктонную жизнь описывают пейсатели как что‑то значимое.

Я осмеливаюсь так говорить только потому, что если уж зайдёт разговор о Ершове, то об обыденности в моих опусах никто не осмелится сказать. А скажут об эксклюзивности и о призыве. А чтобы скрыть, что призыв этот их пугает тем, что там работать надо, обольют меня говном и закричат о яканье или о том, что ничего особенного в летной работе нет, и прикроются слоганом: работа как работа.

Я не пишу о мелочах около летной работы. Я высвечиваю её трудности и показываю их преодоление, а значит, рост человека над собой, и не в мелком быте, а в самом главном – в профессии.

Большинство современных молодых людей не стремятся расти над собой как личности, а только – как профессиональные делатели денег. То есть: карьера. Ну, у офисных приказчиков иного пути повысить жалованье нет. А карьера строится на мелочах конторского быта. Вовремя подсуетиться, занести семенники на повороте, подставить анус.

Для меня такой путь жизни вообще презренный. Презренна эта компьютерно–принтерная педерастическая жизнь, эти забегания, заглядывание в глаза, занесение яиц. Презренна, и всё.

Я, в конце концов, старый капитан. Вот это придает мне моральных сил: я проработал всю свою жизнь в небе, а книжечки пописываю на пенсии, так, для развлечения, ну, для открытия глаз тем, кто их таки хочет открыть. А все эти пейсатели – кормятся со своих опусов, пиес и прочей мелкоты, суетятся, отталкивают друг друга.

Я могу позволить себе не суетиться. Вы там себе критикуйте. Может быть, где‑то, в чем‑то, самую малость, я допустил оплошность или шероховатость, дал волю эмоциям, поворчал. Но это же – хобби! Однако я и это могу делать на уровне! Вы ещё попытайтесь хоть в своей главной деятельности к этому уровню приблизиться.

Я зову молодежь за собой вверх, показываю ей настоящие ориентиры. Они же гонятся за баблом… Мечу бисер, и правда.

Толя тут говорит: а на тебя в интернете… это… ссылаются…