Ворчание ездового пса

Вот они и бегут на Садовое кольцо, обвешавшись презеративами, пардон, ленточками. Их внутреннему миру неуютно. А над ними в небе тянутся белые полосы от самолетов, за штурвалами которых сидят не читавшие Пруста, грубые, примитивные мужики, не любящие пидарасов.

Способен ли столь рефлексирующий, эфемерный, утонченный человек на принятие быстрых и ответственных решений? Или – только затеряться в море планктона?

Мучаюсь неопределенностью относительно главных нитей в своем будущем эссе. Раньше я писал об авиации не задумываясь, будучи твердо, кристально убежденным. Сейчас, переварив отзывы, нахлебавшись обратной связи, я стал сомневаться. Это – обратная сторона интернетовской медали, довольно деструктивная. Интернет способен разрушить решимость личности, растворить её в говне лая из подворотен. Только сильный характер способен противостоять этому напору.

Глядя на какие‑то определенные сдвиги в авиации, вижу, что простые определения и закаменелые формулы нынче явно неубедительны – да просто отстают от действительности.

Армия начинает меняться. Военные летчики получили топливо, какие‑то новые машины, стали больше летать, при этом чувствуется забота государства и об их надежном тыле. И как тут писать о том, что военный летчик не востребован государством.

Мальчишки–лейтенанты на вопрос, зачем пошел в военную авиацию, все как один отвечают: есть такая профессия – Родину защищать. И ведь они правы. И я испытываю прямо‑таки зависть и уважение к ребятам, принявшим присягу и положившим жизнь на алтарь.

Как я был неправ и какая вина перед военными летчиками лежит на мне, писателе, бросившем в их адрес неосторожную, обидную фразу, – начинаю понимать только сейчас.

Надо будет всю иронию, все эмоции и весь протест спрятать подальше. Писать просто и убедительно. Но сначала наточить и закалить свою убежденность… а я пока не готов.

Не отстают от меня. Журнал «Православное книжное обозрение» тут хочет выдвинуть меня на Патриаршую премию-2012, просит согласия.

Посоветовался с Надей, она говорит, что дело мое; но не укусят же – чего терять.

Короче, поблагодарил я и дал официальное согласие. А чем черт не шутит, когда сама Православная Церковь выдвигает. Вдруг победю. Ха–ха–ха.

Ага. Нашли пейсателя, внёсшего вклад. «Для поощрения писателей, внёсших существенный вклад в утверждение духовных и нравственных ценностей в жизни современного человека, семьи и общества, создавших высокохудожественные произведения, обогатившие русскую литературу».

Ну вот, ты, Вася, уже не просто писатель, а ещё и внёсший этот самый вклад.

Лестно? Да нет, скорее, грустно.

Эх, если бы это лет хотя бы десять назад… А сейчас… спокойно. Ну, внёс вклад. Ну, обогатил. Я и так знаю. Но – не Шукшин, нет. Далеко не Шукшин. И даже не Крупин, ставший первым лауреатом этой премии имени Кирилла и Мефодия.

У меня раньше и в мыслях не было, чтобы вот, мол, выдвинуться бы на соискание какой‑то там премии. Все эти Сигмы, РосКоны, Интерпрессконы, Звёздные Мосты и Филиграни насквозь ангажированы, коррумпированы, и я уверен, вокруг них одна московская грязь. А уж вокруг Шолоховской, Фединской и протчих – вообще содом. А Писатель года, Бестселлер года, Книга года – пустышки под Донцову.

А судьи там – кто?

А кто судьи в этой церковной комиссии? Попы?

Ладно, церковь нынче в фаворе, она работает на возрождение ндравственности в обществе потребителей, и кто кого сборет, ещё непонятно. Но мне пока с попами типа по пути.

Сегодня день отдыха, и я наслаждаюсь чтением материалов по Патриаршей премии. И вот все думаю: а подпадаю ли я под клитерии номинантов?

И да, и нет. Но так как премия считается не только узко–религиозной, а допускает и светских авторов, то тогда, косвенно, подпадаю.

Вообще‑то, если эти эксперты прочитают мои произведения, или даже хотя бы откроют их, они будут поставлены перед непростой задачей. Мои опусы не укладываются в схему, хотя несут определенно мощный эмоциональный и нравственный заряд, будучи при этом написанными самым внятным литературным языком, без вывертов. Impression!

И мальчишки идут в авиацию! То на форуме был почти вакуум, ну, пресловутая ветка Баранкина, а теперь поднялась волна. Уже от этих бесчисленных веток на авиа ру становится тоскливо: «как стать гражданским пилотом? Куда пойти учиться на пилота? Хочу стать пилотом!»

Конечно, не один я руку приложил к стремлению пацанов – но факт налицо.

Я таки ещё раз просмотрел произведения прошлых номинантов, попытался понять их стиль и язык. И никак не вкурюсь: ну чем же таким должны брать эти опусы читателя? На что и каким образом они его подвигают? Какова реальная польза от них? Только опосредованная? Кто их реально оценивает и какова обратная связь читателей с автором?

Ну, допустим, лауреат нескольких премий этот писатель. Ну, пишет он о священниках, о религии… мне это чуждо. Но, главное, – нет в интернете его произведений. Ну, издал он 5 тысяч книг. Ну, пришло ему сто писем. И всё? И по этим письмам он мнит о себе, и благодаря им (ну и, естественно, божьему вдохновению), продолжает кропать свои шедевры? И его выдвигают в узкие круги писательского руководства союзами? И уже он там получает должность?

Так это ж получается не писатель, это – чиновник. И таких среди номинантов трое или четверо. И с ними вместе на подиуме толкаются выживающая из ума берлинская бабка–эмигрантка, пишущая галиматью, фэнтези это… православное. И питерская тетя–драматург, написавшая недавно (и, возможно, уже издавшая) прям‑таки безсмертный роман–эпопею, за которую её и выдвинул неизвестно кто, хотя временем этот опус ещё не проверен. И интервью попавшего в финал попика я прочитал… сыплет цитатами.

И все они такие прррявославные… воротит.

По мне так – пиши, не пиши, но если конкретного движения жизни от твоего опуса нет… лучше не бери в руки перо. Ну, разве что – на будущие века, если ты гений.

Я не задумывался никогда, православны ли мои книги. Я знаю, что проповедую общечеловеческие истины, которые были и до православия, но которые нынче православная церковь активно эксплуатирует и выдаёт только за свои. И по этим критериям, возможно, мои труды – подпадают. Читателя сначала завлекает только и только авиационный оживляж, вернее, авиационная оболочка. А под оболочкой, между штурвалами, грозами, ветрами и обледенением, проступают те самые истины, ненавязчиво, между делом. Этим мои книги, так сказать, всечеловечны, ну и навроде того что православны. Но главное – они действенны. Это подтверждается живой и непрерывной обратной связью с моими читателями. А читают меня многие.

Спорим с Олегом Д. о литературе. Он, филолог по образованию, терпеть не может Толстого и Горького, в основном, за их человеческую, политическую позицию, неприятие которой он переносит и на их произведения. Зато любит Донцову, причем, именно как легкое чтиво, дающее возможность временного ухода от реалий жизни. Ну такова, мол, нынче роль литературы в обществе.

Между прочим, он любит песни Шнура. Он вообще любит трэш, сам подвизался в этом матерщинном жанре на Прозе, пока не выгнали.

Открыл я Шнура, полистал его дворовые опусы. Дерьмо. У него есть песня «Вот такая …уйня». Точно. Она самая.

Ну, люди разные. Олег сам с пеной у рта утверждает, что молодежь нынешняя не хуже и не лучше; она – другая. Правда, какая такая другая, не расшифровывает. А термин этот, «другая», уже приелся в полемике. Когда нечего сказать.

Я не приемлю такого поверхностного определения и докапываюсь: на что опирается нынешняя молодежь, есть ли у нее нравственные ориентиры, соответствуют ли они вековым общечеловеческим ценностям и т. п. И никак не могу поверить, что, имея таких кумиров, как несущий матом благородные идеалы Сергей Шнуров и прочая подобная гопота, – молодежь стремится в горние выси. Скорее поверю в её деградацию. Спорим об этом.

Таким как Шнур скушно в питерских подворотнях, им не так, им хочется нечта эдакого… они идут на поводу у манипуляторов с болотных площадей. А для молодежи он прост и клёв, и нечего, мол, тут рассуждать.

И ещё мысль о литературе. Занимаясь профессиональной писательской деятельностью как ремеслом, автор не может гореть постоянно. Горение вызывается вдохновением, типа шизофрении. Я по себе знаю. А в быту, да ещё в нынешнем безвременье, это нереально. Кропают на потребу. Есть потреба читателя уйти от реалий, ну вот хоть на поездке в метро – вот тебе в руки покет; потом хоть выбрось. Товар. Инфа. Прочитал и забыл, отвлекся, разрядился.

Из Питера написала девушка: хочет всерьёз организовать школу симмеров для пацанов, просит поддержки. Ну, я ей кое–чего посоветовал. Моя поддержка, в основном, моральная. Но то, что находятся желающие претворить мои идеи в жизнь, радует.

На форуме общаются между собой действующие опытные пилоты: Арабский Летчик, Летчик Леха, Гарнаев… Обсуждают особенности освоенных тяжелых типов, сравнивают, комментируют, отвечают на вопросы. Я тихо завидую им, ребятам чуть помоложе меня. Мне этого уже не понять, не догнать. А им повезло налетаться и на советской, и на иностранной технике. Некоторые нюансы мне близки и торкают в сердце. Но моя стезя иная, иной крест.

Включил Круга, и навалилась ностальгия по осеннему Кайеркану. «Косой осенний дождь…» Вот было время! Ну никаких тебе забот: фюрер думал о нас, кушать, пить и спать у нас было в избытке, времени тоже. Наша задача была только одна – хорошо отдохнуть перед рейсом.

Конечно, все плохое быстро забывается. Остается одно хорошее, приятное. Ну и что – я и запомнил приятное. И на всю жизнь этот засранный, каменный, протараканенный Кайеркан будет мне родным. И всегда у меня будет мечта вновь посидеть с экипажами в этой кухоньке, оклеенной жёлтыми осенними обоями, с набитым жратвой холодильником, с негромкими разговорами о жизни за бутылочкой–другой водки, весьма скромно употребляемой, под музыкальный канал телевизора или под мой красненький магнитофончик. А в моей комнатке на тумбочке будет ждать раскрытая общая тетрадь с наметками «Ездового пса…»

Но нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Она давно унесла этот кусок моей жизни в Лету, оставив только теплые воспоминания в сердце.

Только сейчас я осознал, что та стайерская программа, на которую

запрограммирован мой организм, сработала на шестом десятке лет жизни мощным эмоционально–чувственным всплеском, какой у нормального человека бывает лет в 20–30. Результатом его стали мои книги. В их фундамент легли все впечатления тех лет; они ещё эхом отзывались после шестидесяти, этакими душевными афтершоками. От 30 же до 50 я был увлечен процессом летания до такой степени, что все остальное просто не выпускал наружу, либо изливал в дневники. Выплеснулось оно аж в 53 года… а заглохло в 64, может, в 65, после «Страха полета». Все, что я ни делал потом, было лишь ненужными веществами.

Вся моя жизнь была внутренняя. Наружное было вторично, обязаловка, текучка… ушло и почти не запомнилось. А все вехи – внутренние. Никому этого не понять, да никому до этого и дела нет. Для всех я – скучный, неинтересный, необщительный, почти аутичный человек. А у меня от 53 до 65 была настоящая, яркая, сильная, насыщенная, плодотворная жизнь. Вот именно – в возрасте свежей старости. Все, что происходило до того, было лишь сжатием пружины. А сейчас я уже явственно доживаю век. И, думаю, после 70 начнется обвальное, равнодушное старение.

Мне тут во сне привиделось: ощущение ПОКОЯ, такого абсолютного, о котором принято говорить «вечный». Вот это состояние и есть порог смерти. И покой тот был привлекателен именно как наивысшего уровня жизненное состояние. Вот, будучи в том покое, я – и УЗНАЮ ВСЕ, а после спокойно переступлю порог.

С таким состоянием души я до восьмидесяти явно не доживу – да и зачем.

Зацепился глазом за свое эссе, поработал часок… или два. Много слов. Но пока это все преамбула. Допустим, я убедил читателя в том, что авиация в загоне, что нужна государственная воля, наметил приоритеты, остановился на личности Капитана и на исходном материале для формирования этой личности. Теперь нужен конструктив.

Нижайшая производительность труда у меня. Обсасываю каждое слово. И все маюсь сомнениями, что мне нечего им сказать.

Ради чего я пишу? К кому обращаюсь? Может, только чтобы выложить очередной материал в сеть и насладиться тем, что курилку ещё обсуждают?

Вот преследует мысль, что все это напрасно, никому не нужно, устарело и вызовет лишь досаду у читателя.

Вчера дал Наде прочитать наброски своего эссе, получил серьезную критику. Аккуратно, щадяще так, поспорили. И как‑то во мне ясно и холодно прорезалось осознание того, что брюзжание деструктивно и что я застрял в замшелых понятиях. И снова встал вопрос: зачем? Что нового я смогу сказать молодежи? Да ничего, кроме того, что уже сказал в книгах.

Принял же решение в прошлом году: прекратить литературную деятельность? Вот и прекращай, не смеши людей, не копай под себя. Жизнь ушла вперёд.

Надя твердо убеждена, что, несмотря на вселенский информационный скачок и разрыв между поколениями, молодежь находит свой путь и смело отбрасывает старый опыт. Тем более, Надя с этой молодежью нынче работает и видит её потенциал своими глазами.

А уж в авиации, где сейчас, фигурально выражаясь, арбалеты и луки быстро сменились ружьями, – кому нужен опыт оперения стрелы или натягивания тетивы?

Ну, есть ещё провалы, связанные с несоответствием компьютера реалиям уходящей старой жизни. Но та жизнь осталась на обочине, а компьютер несется вперёд. Через 20 лет без компьютера жизнь окажется невозможной, а навыки работы с лопатой окажутся невостребованными.

Цивилизация подняла наших внуков на высокий уровень, и если нынче вымытый доместосом унитаз вызывает у стариков улыбку, то через пять лет это будет столь же естественным, как рулон туалетной бумаги против скомканной газетки. И уже так будет всегда. Ну, как нынче – мыть руки перед едой.

Я ещё не верю автомобильному компьютеру, показывающему расход топлива, и мне пока ещё удобнее и надежнее считать расход по литрам заправки в бак и пройденным километрам, складывая и деля в столбик. А молодежь этим не заморачивается и верит в то, что даже если сейчас тот компьютер и привирает, то потом все равно он будет усовершенствован, а в столбик складывать и делить – анахронизм, как нынче пользоваться логарифмической линейкой.

И так везде. А уж что касается необходимых будущему пилоту качеств, то не надо быть столь категоричным и не лепить беззаветную преданность сталинского сокола к айпаду прагматичного мальчика 21 века.

Они сами разберутся, какие качества им пригодятся в полете.

Но то, что нынче сталинский сокол стал оператором бортовой вычислительной машины, – несомненно. И мне там нечего делать.

Таким образом, прихожу к выводу, что эссе мое никому не нужно; бросаю: я закостенел в старых понятиях, мне не хватает образования. Старое не должно висеть на ногах нового.

Снова засел за информацию вокруг этой премии. Изучил состав прошлогоднего экспертного совета, почитал персонально труды каждого. И попечителей почитал.

Господи! Все там такое церковное, такое прррявославное, все крутится–вертится вокруг да около несуществующего лучшего писателя на церковно–нравственную тему… Приходишь к нелепому выводу: да не о чем там говорить и незачем было огород городить. Не родилось ещё такого писателя, и пока книга есть товар, такой писатель не будет массово востребован. Бисер перед свиньями… Канет эта премия в карман очередному окололитературному деятелю.

А я‑то тут при чем? Мои дилетантские опусы, не подпадающие под стандартную классификацию, хотя и с претензией на нравоучение молодежи, и с самолетным оживляжем при этом, – ни ухом же ни рылом не лезут в прокрустово ложе требований Патриаршей премии.

Это ж в каком провале нынче церковная пропаганда, что главный журнал ВПЦ не может найти православного писателя, западающего в душу; приходится искать на стороне, рыться в завалах… И вот он – стоящий особняком, на безрыбье… раком, Ершов, атеист, не умеющий даже правильно перекреститься, – со своим экзотически–дилетантским производственно- мемуарно–публицистическим триллером, написанным на коленке, да ещё и не профессионал–писатель, а литературно безграмотный невежда–пилот, вообще никому не известный.

Нашли нравственного христианского пейсателя. Ориентир, блин.

Нет, Вася, тебе там не светит, и даже не тлеет.

Но пусть же они хоть ознакомятся с твоим корябаньем, ездовой пес. Хотя… уже по анкетным данным – выкинут не глядя.

Я вот все думаю: где они увидели во мне «писателя, внёсшего существенный вклад в утверждение духовных и нравственных ценностей в жизни современного человека, семьи и общества, создавшего высокохудожественные произведения, обогатившие русскую литературу?» И где там Ершов «сочетает в своём творчестве высокие эстетические и нравственные идеалы?»

Мне тут позвонил знаменитый профессор Богаткин из Питера, автор учебника по авиационной метеорологии: дали ему ссылку на мои книги, зацепило… Потом он прислал ещё и письмо, с небольшими мемуарами впридачу. Я прочитал… сначала вроде интересно, почти как у Житкова; а вот в третьей части институтские интриги испортили все впечатление от предыдущего неплохого описания армейской жизни, с обязательными байками. А в общем, пишет он внятно и грамотно. Только питерское происхождение его немного портит. Старикуу 75 лет, но бодр и активен. Типа Кондакова.

Прочитал «Три жизни» и заодно пролистал учебник метеорологии Богаткина. Хороший язык. В дебри науки я не лез, так, просматривал… оно мне уже не надо. Написал ему короткое хвалебное письмо.

Покоя мне не дают. Директорша Книжного клуба Союза писателей России просит представить ей названия книг, выставляемых мною на выставку–продажу в фойе зала Церковных Соборов Храма Христа Спасителя в день вручения Патриаршей премии 29 мая.

А мне выставлять‑то нечего. Книг у меня нет, я их пацанам раздал до единой. Их и вообще в магазинах нет. Ну, единственно, за рубежом издаётся «Страх полета»; если хотят, пусть заказывают по 1700 рэ за штуку.

Во, скажет, номинант тоже. Графоман интернетовский, а туда же.

Но что‑то отвечать же надо.

Звонил коллега, старый пилот. Ну, как всегда… тягомотная беседа ни о чем. После инсульта он передвигается только по квартире, левая сторона тела почти не работает. Сидит себе… Я пытаюсь заинтересовать его интернетом… нет, ему это не надо.

Вот такой старости я и боялся. Пока же, слава богу, и общаюсь, и встречаюсь с людьми, и действую – и пенсионерская жизнь раскрывает свои прелести: беззаботная активность, пока без особых болячек.

Ответил Богаткину: дал комментарий к его отзыву на «Страх полета». Ещё написал молодому пилоту, у которого трудности со связью в первых полетах в МВЗ. Вот e‑mail – лучший для меня способ общения из всех возможных.

Руки–ноги болят. Спина болит. Шея болит. А вес все равно около 89 кг. Как же тяжело его держать в старости. Нагружать себя надо, пусть и через боль. Вот и вся прелесть старости: терпишь боль, зато ж вроде как молодой. А как только поддашься боли и лени – все: покатился под горку.

Что такое бессонница, мы с Надей не знаем. За ночь суставы отдыхают, утром разомнешься и снова готов работать. Вечером едва дотягиваешь до постели.

Майор Сергей Солнечников на учениях накрыл собой гранату, отскочившую от бруствера под ноги солдату, спас ребят, сам погиб. Светлая память Офицеру…

Сегодня под Тюменью разбился ютэйровский ATR-72, на нем было около 40 человек. Самолетопад продолжается.

Самолет упал на взлёте, между ближним и дальним. Возможно, сваливание. Возможно, из‑за обледенения: было около ноля, точка росы -1, тыл фронта, были заряды и ветер.

Говорят, несколько человек выжило. Погибло 16 человек. Говорят, упал не за полосой, а в 25 км от аэродрома, у деревни Горьковка. А деревня Горьковка как раз за полосой. Ну, журналюги…

И тут же сообщают: МЧС готовит вылет Ил-76 из Шереметьево в Тюмень; на борту спасатели, психологи, оборудование…

На хрена? Ну на хренаа гнать из аэропорта в аэропорт эту бригаду? Там и без них уже всех спасли, развезли по больницам и успокоили. Нет, МЧСу надо себя показать. Тьфу.

Экипаж пацаны: командиру 27 лет, второму – 23. Погибли. На фото КВС – совсем мальчишка… уши торчат… Фотографии самолета выложены: обломки лежат в чистом, заснеженном поле, самолет сгорел, хвост валяется отдельно.

Могу предположить нештатную ситуацию на борту, отвлечение внимания, острый дефицит времени, невозможность вдвоём, с малым летным опытом, обработать большой объем информации; в результате потеря скорости, либо пространственной ориентировки.

Обледенение на обработанном ПОЖ самолете исключено. На необработанном – таки да; тем более, был случай в Емельяново с Ан-12: свалился в мокром снегу, упал где‑то в 8 км за торцом. А этот импортный ATR-72 страдает чувствительностью к обледенению в воздухе. У него ПОС резиновая, а элероны склонны к обледенению; были доработки.

Но упали‑то через две минуты после начала разбега! Ну, отрыв с полполосы, а обломки лежат в 2,5 км за торцом. То есть, вместе с траекторией падения он пролетел чуть больше 3 км. Значит, падать начал, едва пролетев 2 км. На скорости 250 (70 м/сек) – это полминуты набора после отрыва. Если по 5 м/сек набирал, то высота у него была не более 150 м. Возможно, как раз начало уборки закрылков и связанная с этой процедурой нештатная ситуация. Обледенеть же до сваливания за период полминуты–минуту практически невозможно, даже в мокром снеге.

А может, ошибочно уборка закрылков вместо шасси? В этом случае, если сдуру драть, самолет ещё сможет за счет углов атаки продолжать набор, с неизбежным сваливанием.

Я все рассматриваю возможность ошибки неопытного экипажа. Просочилась уже инфа, причем, вроде бы из уст высокого чина из летного училища, что второй пилот был слабый курсант, абсолютный троечник. Не помощник.

И ещё информация, от ИАС: этот КВС – единственный из всех вылетающих этим утром, кто отказался от облива ПОЖ. А ведь самолет несколько часов простоял на перроне в условиях дождя со снегом. Не повторение ли катастрофы с Боровиком?

А отказаться молодой КВС мог из‑за того, что самолет был полупустой, и он, возможно, понадеялся, что взлетит без проблем.

СМИ надрываются. «Экипаж сделал все, чтобы спасти людей». «Пилоты развернули самолет для экстренной посадки».

Да пилоты и «мама» крикнуть не успели.

Большинство на форуме склоняется к версии о взлёте на обледеневшем самолете. И я так думаю. Надо полагать, КВС оторвал машину на повышенной скорости, аккуратненько, с запасом по углу атаки. Но закрылки‑то имеют предел по скорости, да и их же надо когда‑то убирать. В условиях обледенения это очень тонкий переходный этап набора высоты.

А уже была подобная катастрофа в Америке: на обледеневшем самолете снижались с закрылками, скорость подошла к пределу, пришлось закрылки убрать – и тут же срыв потока.

Так что и в Тюмени, вероятнее всего, сваливание при уборке закрылков. Самолет упал плашмя, разброса обломков почти нет.

На Кубе на таком же лайнере обледенели на эшелоне, и хотя и был запас высоты, можно было отдать от себя, разогнаться… нет, тянули на себя… Самолет тоже упал в лес плашмя, на нулевой скорости, разброса вообще нет.

То есть: этот самолет чувствителен к обледенению, сваливается и парашютирует вертикально.

Хотя… не уверен. Полезу в сеть за подробностями.

Так. На Кубе было сильное обледенение на эшелоне; свалились с высоты 6 км и не смогли вывести до земли.

А вот в Штатах ходили 40 минут в зоне ожидания, в условиях обледенения; пилоты заметили, что тангаж великоват, да и бортпроводница пожаловалась, что ей неудобно ходить с тележкой по салону. Они выпустили закрылки на 15, нос опустился… и создались условия для ещё большего обледенения верхней поверхности крыла. А на снижении, как только убрали закрылки, угол атаки резко возрос и тут же произошел срыв. Причем, сначала подсосало и забросило вверх элерон, самолет стал крутить бочки, а экипажу не хватило сил справиться со 100–килограммовыми усилиями на штурвалах.

Ну, в Тюмени об этом и речи не было. А вот ошибка в выдерживании запаса скорости при уборке закрылков могла иметь место. Самолет‑то шел на предкритическом угле атаки… а прибора, показывающего этот угол и запас по сваливанию, на нем нет. А ведь профиль крыла на АTR суперкритический. Машина строгая, создана на острие экономического прогресса, рассчитана на умного, ошибок не прощает.

Основное правило при полетах в холодное время года: самолет должен взлетать абсолютно чистым. На Западе обливают уже при температурах +5 и ниже.

Абсолютно чистым после ночной стоянки в условиях дождя со снегом и последующего понижения температуры ниже ноля самолет быть ну никак не мог. В советское время ИАС бы просто не позволил взлетать на необлитой машине; нынче все решает капитан.

Посмотрим, что скажет по этому поводу МАК. Все расшифровки сделаны успешно.

МАК опубликовал первые результаты расшифровок. Полет длился 40 секунд. Набрали 210 метров; в конце уборки закрылков возник левый крен 35, потом правый более 50; самолет так с креном и упал. Сваливание.

Все ясно. Истина, как всегда, банальна и проста.

Ребята рассказали, что на этом рейсе летел важный чин из Газпрома, со свитой, один из ихних Хозяев. Торопили экипаж – пацан и поддался. Шансов спастись у них не было.

Это в одном ряду с Лебедем и Качиньским.

Президент посмертно присвоил майору Солнечникову звание Героя России. Правильно: Герой и есть, настоящий, в которых так нынче нуждается общество. И через месяц забудут, в суете и потоке информации.

Сагань прислал короткое письмо – ссылку на некий сайт, где опубликованы произведения Михаила Тарковского, енисейского охотника, по образованию географа–биолога, ныне живущего в Бахте. Я открыл первый же его рассказ и сразу понял: настоящая, высокая литература.

Тарковский напоминает Шукшина. Пишет просто, ясно, ёмко, глубоко и немногословно. Может быть, ему не хватает шукшинской отточенности. Но тем и отличается великий художник от выдающегося, или как там у них по классификации. Ну, почитаю ещё, тогда сделаю вывод.

Так‑то, кажется, много интересного в литературе, только сиди и читай. Но моя деятельная натура протестует против рассиживания на заднице: надо же что‑то делать и руками! И поэтому высидеть дельную мысль не получается. Жизнь калейдоскопична, интернет этому ещё больше способствует, а возраст и склероз не добавляют остроты увядающему уму.

Погиб Руслан И. Летал в пятницу вечером под Калугой с тремя пассажирами; упали недалеко от дороги, как пишут СМИ, на площадку, собственником которой является ДОСААФ. Гаишники увидели, вызвали помощь… все мертвы. У самолета практически нет носовой части, а фюзеляж и хвост целы.

Только накануне Руслана поздравляли с днём рождения: 43 года.

Такая вот судьба. По словам самого Руслана, вытащил его обратно в авиацию после 20–летнего перерыва не кто иной как я. Свел их с нынешними пилотами тоже я. они вывозили его на Цессне и выпускали самостоятельно. И вот Руслана больше нет. Форум скорбит.

Налет у него был всего 1500 часов, и после такого перерыва он быстро стал инструктором. Возможно, роковую роль сыграла эта пресловутая первая тысяча самостоятельного налета, эйфория.

В тот же день упали ещё два вертолёта: в Татарстане погиб пилот Белл-407, в Карелии авария Агусты, 4 человека покалечились. Ну, и там, и там резкое ухудшение погоды. Может, и в Калуге тоже?

Я весь день ходил сам не свой. Как же так! Жалко парня, такой умница, такой энергичный, пробивной, такой живой и общественный был человек. Что же произошло?

Читаю дальше Тарковского. Плачу. Господи, да почему же мы мимо‑то проходим? Вот он, Писатель, настоящий, от Бога! Плачу от читательского наслаждения, оттого, что пронзает насквозь… и от писательской зависти: Господи, ну почему Ты меня‑то обошел? Тарковский настолько выше, что мне просто стыдно за свою плоскую беллетристику. Плоскую!

Вот талант, по крайней мере, равный Шукшину. И – абсолютно сам по себе. От Бога. И молод же ещё. На пятнадцать лет меня моложе.

Эх, было бы мне сейчас те самые пятьдесят три, когда зажигалку с пола зубами поднимал и жизнь бушевала… А сейчас – только в расход. И бабы уже не надо.

Ну вот, читаю рассказ про запойного пьяницу. А как написано! Волшебство слова. Причем, слово‑то это – простое, разговорное. Но каков глаз Художника…

Эх, Вася, ничего‑то ты толком в этой жизни не умел, все по верхам. Как тебя только Господь в полетах берег. А туда же.

Нет, брат, настоящее – оно и есть настоящее; тебе не достичь.

Труженик, и пишет о Труде. Но пишет о труде, понятном каждому. А ты пишешь о летной работе; это так, экзотика, горчичка к жизни.

И снова, и снова Тарковский. Какой честный писатель. Да против него, и против его героев, простых, диковатых, примитивных таежников, – эта сраная десятимиллионная Москва, с её урбанистической, педерастической, потребительской культурой, с её политикой, эпатажем и пустотой слов, – просто ничто. Гадостная, гадючья язва, полная червей.

А ведь я в свое время пролетал – и над той Москвой, и над тем Туруханским районом. Но почему‑то мне очень близки туруханские охотники. И всеми фибрами ненавижу эту столичную гомосексуальную креативную и бесплодную срань.

Вот она – Русь, настоящая, живая, глубокая, енисейская Русь. А столица её, Руси этой, – мерзостное гнездо разврата и гнили.

Читаю дальше. И так плачу, как давно не плакал, – чистыми слезами; плачу от чистоты этих рассказов, от их простой житейской честности, чуждой всем этим горожанам, но такой естественной у нас по Енисею.

Ну, Мастер! Пишет о той жизни, какою сам живёт. И ведь это цивилизованное, выросшее на попкорне поколение вряд ли поймет его боль и его честность. Без жоп, сисек и убийств, без иронии и без дефективы, без подлости человеческой, без утонченных страстей… Низменная, нестерильная жизнь, с примитивной дыркой в нужнике, – а то и вообще без оного!

Тарковский очень близок мне. Я ведь пишу о том же самом. Да вот цитата:

«И росла в нем безотчётная гордость за свою жизнь, за это нескончаемое чередование тяжкого и чудного, за ощущение правоты, которое даётся лишь тем, кто погружен в самую сердцевину бытия».

Да, именно правоты. Я это все именно так и чувствовал, летая.

Обидно только, что основная масса читателей в нашей стране роится именно в двух столицах.

Но автор должен утешаться простой мыслью. Неважно, что мимо выстраданной и кровью сердца написанной твоей книги пройдут миллионы равнодушного столичного планктона, – важнее, что её прочитают и слезой умоются сотни твоих провинциальных единомышленников. А для миллионов планктона – и для армии мусорщиков – свои одноразовые нетленки тоннами гонят с конвейера донцовы и резепкины. Да и в столицах наших все‑таки есть же ещё и нормальные труженики, у которых душа способна войти в резонанс с чистой мыслью честного, скромного писателя.

Вот ведь как старость подкралась. Я все надеялся, что, уйдя с летной работы на землю, раскачаюсь, разработаюсь и восстановлюсь. Ага. А оно оказалось, в 58 лет уже вполне наступила физическая, суставная, мышечная старость. И все мое биение вокруг физической нагрузки было только борьбой с неумолимой старостью. Не восстановилось, а только стало хуже. И так оно тянулось десять лет. А теперь я вполне отдаю себе отчет в том, что я дед, старик. И все мои мечты обернулись одной мольбой: Господи, дай ещё немного здоровья – и больше мне ничего не надо.

Ничего в этой жизни мне не ново, всему я знаю цену. И последние амбиции гаснут в отчетливом понимании: дед, все, что ты мог сделать в своей жизни, ты уже совершил. Больше сделать у тебя ничего не получится, просто по старости. Потолок. И пока ты ещё способен воспринимать удовольствия – пусть главным из них станет ощущение собственной состоятельности. Вот им и наслаждайся. Благодари бога за то, что ещё на своих ногах.

Поэтому какие‑то там издания, премии, поездки, встречи, заседания и прочее надувание щек – это мираж.

На авиа ру обсуждают выкатывание Боинга в Ростове: человек на посадке не стал заморачиваться, а просто перелетел пупок, ну, как нас Фуртак учил; полосы чуточку и не хватило. И между делом вспомнили, что, мол, Ершов был мастер по посадкам на пупок; кстати, как там дед, жив ещё?

Вот так. Да и Димка с Олегом признались, что меня за глаза дедом зовут, правда, Дедом, с большой буквы.

Я‑то сам иной раз брошу взгляд на себя в зеркале… таки седой и лысый, морщинистый дед с тусклыми глазами. Все позади. И воспоминания, гревшие душу ещё совсем недавно, теперь как‑то бледнеют и растворяются в сиюминутных заботах. Ну, было. Ну, прошло.

Сижу в сумерках, слушаю давние песни молодого Киркорова. Хороший он певец, хорошие песни были; нынешние против них – барахло. Грущу.

Нашел в сети старые его песни «Небо и земля» и «Страна моя, тебе не до концертов», и ещё скачал два десятка старых любимых песен, которые записаны на магнитофонной кассете, а в машине‑то на флэшке не было; теперь есть.

Я вот смотрю на лица одиозных авиационных деятелей, периодически мелькающие на экране. Ну что они уже могут в авиации? Да ничего, тусуются, произносят правильные, пустые слова… москвичи. Они – уже отработавший свое человеческий ресурс, и мне нечего им уподобляться, тем более что о них через десять лет и не вспомнят: они не смогли реализовать себя в активный период жизни, не оставили следа; теперь вянькают вдогонку.

Руслана похоронили в Ташкенте; перед отлетом было краткое прощание форумян с покойным.

Специалисты предполагают сваливание в плоский штопор. Самолет упал вертикально плашмя. Причины могут быть разными – от потери скорости или запредельной перегрузки на маневре до смерти пилота за штурвалом. Записей никаких нет, МАК выдаст предположительную причину.

Вчитавшись в рассказы Тарковского, прихожу к выводу, что это писатель, пожалуй, уровня Шукшина, особенно в раскрытии характеров, в пейзажах и в языке героев. Явный ученик Астафьева, но не подражатель. Подкупает правдой жизни и честностью. Только вот не очень нравится мне его анализ отношений между мужчиной и женщиной… ну не его это. Да и не мое. И водка, водка постоянно. Но таковы реалии сибирского житья.

Рассказы у него хороши, это его жанр. Повести – нет. Не нашел я в повестях той струны.

И ещё: ему нужен литредактор, чтобы расставить абзацы, унимающие скороговорку и придающие повествованию весомость.

Если Тарковского выдвинули на премию, то, по–моему, в самый раз. Он заставляет читателя думать о своем несовершенстве и плакать от пронзительной правды бытия.

Короче, на нашем смутном литературном горизонте появилась яркая личность.

Открываю свои косопузые опусы, читаю с любого места, вслушиваюсь, ищу фальшь… я полировал их десять лет – и что же почувствуют умудренные, искушённые литературные мамонты, вчитываясь, да пусть даже пробегая их по диагонали? Торкнет ли их в заскорузлые московские сердца?

Ведь я понимаю, что на нынешнем безрыбье, ну, в сорных стаях яркой, но бесполезной литературной рыбешки, мои книжки смотрятся вроде ж чем‑то настоящим.

Ну, подожду уж две недельки, тогда прояснится с этой премией… и я успокоюсь.

Главное ведь… после прочтения моих книг мэтрами никакого движения не будет. Будет тишина… день, два… месяц… и – как и не было в литературе автора такого, Ершова. Ездового пса замолчат. Пройдут мимо.

Ишь ты, какие амбиции. А ещё десять лет назад мечтал всего лишь об одном – издаться! Подержать свою книжонку в руках и осознать, что я ж тоже вроде как пейсатель.

Тут на авиа ру выступил старый, 78–летний Заслуженный летчик–испытатель Николай Бездетнов, вертолётчик, первым поднявший «Черную акулу». Он обеспокоен «некоторыми проблемами» в авиации и по этому поводу написал эмоциональным и полуграмотным языком большую статью. Общее впечатление: маразм. И вроде по делу, и вроде конкретно, и вроде специфически… а таки маразм. Глас вопиющего деда.

Такая же статья испытателя Томилина была месяца два назад. И тоже маразм.

Так вот, Вася, не будь таким. Понятно, деды бьются за авиацию, душа у них болит… но и ДЭП, дисциркулярная энцефалопатия, рулит. И они уже отбились за свое, и ты отбился. Не надо больше высовываться – твои книги работают за тебя. А выступления твои нынешние будут явно против, они низведут тебя на общую полку и убьют авторитет.

Планку надо держать высоко. Деды вот эти, уважаемые, Мастера и Герои своих лет, попытались её снова поднять, да только опозорились. Всему свое время, и уходить надо непобежденным, молча, с достоинством.

Опубликована расшифровка переговоров в кабине тюменского экипажа. Ну, все как я и предполагал. Автопилот они включили на высоте 190 м, ещё до уборки закрылков; автоинформатор доложил, что тот включён и что подошла белая метка минимальной скорости начала уборки закрылков. Они их и убрали. Самолет затрясло, закачало.

Шо такое? Шо за отказ? Шо доложить? Ёптыть! Падаем!

Сунуть штурвал от себя, а закрылки обратно на выпуск, переиграть назад, как учит красноярская школа и как я рекомендовал сделать бы ещё Корогодину, – у них ни опыта, ни тямы не хватило. Как не хватило мудрости подождать с уборкой хотя бы до красной метки – максимальной скорости по прочности закрылков. Да они, видимо, обледенением вообще не заморачивались, делали все как обычно, как подсказывал компьютер. Дети.

Налет у КВС 2600 часов, практически весь – вторым пилотом ATR. В качестве КВС – всего 240 часов, из них 50 на ATR-42, а остальные 190 – на ATR-72. Второй пилот имел налет 1700 часов. Это он, опытный помощник, кричал: «Что доложить?»

Они так ничего и не поняли. Фактически, два вторых пилота–оператора на борту. Что – считать налет пары сотен часов, да ещё с постоянным включением автопилота на высоте 190 метров, – серьезным командирским опытом?

Такой вот самолетопад. Летают вроде бы уже по иноземным правилам – но работать приходится в суровых условиях русской действительности, где все пока ещё по понятиям.

Земля тоже хороша: технари не настояли, да, видимо, особо и не настаивали на обливе. Решает, мол, КОМАНДИР, а мы умываем руки. А он что… салажонок.

За это сажать бы технаря надо.

Вчера составили список покупок; вот только что вернулся из магазина, привез ну прям все. И управился за полчаса. Вспоминаю совковое безвременье… на всю Зеленую Рощу один хлебный магазин, да один молочный…

Но сейчас‑то мы уже товаром наелись, заелись, зажрались, избаловались… и стали типичными потребителями.

И вот здесь бы – стоп! И – твердая социалистическая рука партии: ребяты, не забываем о национальной идее! Насытились – теперь поехали дальше, вперёд, к победе…

Ей–богу, несмотря на развитой капитализм, испытываю чувство ностальгической тоски по тем временам, когда хоть видимость той идеи была. Был Советский Союз, и был вокруг враждебный мир. Надо было бороться, стремиться, доказывать.

А сейчас гедонизм, шенген, политкорректность, педерастия… «не дай себе засохнуть»… и ох как важно, чтобы российский диплом котировался в том либерастическом мире. А значит – даёшь ЕГЭ! Из‑за того, что отдельные личности стремятся с этим дипломом рвануть за рубеж, предавая свою Родину, – все российские школьники, собирающиеся использовать свой диплом в России, должны дебилизироваться по европейским идиотским стандартам. Этого я понять и принять не могу. Мне плевать на тот, не российский мир, на его безнравственные, расслабляющие, деструктивные ценности.

Но наши правители, наш креативный класс, наша совесть нации, да и наше поколение рюкзачков уже так намертво присосались к анусу гнилой Европы, что куда тем магдебургским полушариям.

Я только наблюдаю.

Ага, а рюкзачки читают твои летные дневники и удивляются дремучести твоих перестроечных взглядов.

Ничего, мои доски уже сушатся. Я скоро уйду в иной мир – но уйду туда со своими ценностями. Единственно, что нынче радует: вполне обеспеченная старость, практически без унижения по помойкам, даёт возможность созерцать.

На авиа ру 85 страниц флуда около тюменской катастрофы. Как всегда, несмотря на совершенно очевидные факторы, которые могли привести и наверняка привели к сваливанию, выдвигается куча всяких заумных предположений: мол, то, что не облили самолет и свалились, выглядит уж очень примитивно, просто, очевидно… ну не может же такого быть! А вот центровка… птица… несинхронная уборка закрылков…

Ага, ребятки. Причина, как обычно, банальна. Может, вполне может такое быть: вот взял сопливый командир – да и не облил самолет. Я бы мог много чего рассказать на эту тему. Я по этой теме непосредственно работал в СиАТе, да и полетный опыт тоже кое–какой имею.

Для этой школоты, тусующейся на форумах, возраст пилота 28 лет – очень много. А для меня 28–летний КВС – птенчик, налетавший самостоятельно к этому возрасту всего 240 часов. Я сам в молодости допускал подобные ошибки.

Сагань прислал отрезвляющее письмо. Эти эксперты вообще не читают выставленные на конкурс произведения. То есть, шоу заранее расписано между известными вдоль и поперек московскими литераторами, членами писсоюзов – Союза писателей России, Союза российских писателей, ну и Московского союза тех же самых писателей.

Надо никогда не забывать о том, что мир циничен. И если тебя втравливают в какую‑то авантюру, следует ожидать, что на тебе хотят только нажиться.

То есть: мне в перипетиях вокруг этой премии отведена роль массовки, фона. На фоне вот этих всех выдвинутых на премию пейсателей (в том числе и какого‑то там Ершова) высокая экспертная комиссия рекомендует Попечительскому совету обратить внимание на узкий кружок выдающихся православных деятелей отечественной литературы, настоящих профессионалов, не раз уже доказывавших, что завоевание любой премии им по плечу.

Интересно, прошлогодний победитель Крупин войдёт в состав экспертного совета? Денюжку‑то отрабатывать надо…

Литераторы обсуждают литераторов, москвичи москвичей. А без фона… оно как‑то уж слишком голо и неприглядно.

Попутно Сагань, порядочный человек, редактор из церковного журнала, подыскивает материал в очередной номер. Вот Ершов и пригодится. Давайте Ваши фотографии, Василий Васильевич. И рассказик опубликуем. И пусть этим экспертам будет стыдно, что, мол, главный церковный журнал выдвинул автора, а вы на него даже внимания не обратили.

Тарковского вообще не выдвигали: он в тайге, связь с ним только по радио.

Представляю, как эта стая литературных галок рыщет, отыскивая очередную открывшуюся кормушку, и как дружно они налетают, распределяют роли и отпихивают иногородних.

Ну да я сильно рот и не разевал. Однако известие о том, что эксперты вообще не читают, убивает. Ничего искреннего нет в этом мире. Везде бизнес. Поэтому вдвойне достоин уважения Тарковский, ушедший в тайгу.

И мне теперь яснее стало, что публичность развращает. Тот путь, который я выбрал себе в литературе, виртуальный, оказывается самым верным. Круги в сети потихоньку расходятся, и уже не вырубить топором. А кто вспомнит Крупина?

Но фотографии свои Саганю отправлю. Он все‑таки как‑то борется за свою идею. Ну, добавится у меня читателей ещё и среди верующих. И в зобу дыханье успокоится.

Надо как‑то стать выше всего этого.

Но все‑таки время летит гораздо быстрее в этих увлечениях. То этот Совет при президенте, то завершение «Таежного пилота», то статьей о характере пилота увлекся, то всякие катастрофы, то ремонт, то Патриаршая премия. Каждому их этих событий я уделяю много внимания, мозг занят, телу тоже особо отдыхать не приходится; глядишь – уже, считай, полгода позади, ну, сто дней.

Но что интересно: все эти события приносят мне только и только разочарования: окончательное крушение иллюзий. Все это можно резюмировать одним словом: старость.

Однако… все вовремя. К семидесяти годам подобьются все бабки. И тогда, собственно, наступит тот самый, старческий, созерцательный период жизни. А пока все бьюсь, шевелюсь, ворочаюсь. Духовной силы у меня ещё хватает, я самодостаточен и вполне способен не поддаться упадническим настроениям. Я славно пожил, я видел Небо. А возня вокруг премии заставила лишь ещё раз оглянуться, подбить итоги и объективно оценить свои невозможности.

Надо бы написать Саганю письмо… а нет охоты. Как‑то резко свернулся во мне интерес к этой премии, а паче к вхождению в настоящую литературу путем представления мэтрам своих опусов. Им мои опусы пох. У них свой замкнутый мир, в котором они делают свои деньги.

Думаю, бумажной литературе в нынешней России уготована незавидная участь. Поэтому я интуитивно и взял курс на интернет. За ним будущее, причем, уже недалекое.

В Норвегии судят этого фашиста–герострата, убившего несколько десятков человек, как он сам утверждает, «в защиту Норвегии от мультикультурализма». У него, у суки, трехкомнатный номер в тюрьме: в одной комнате он спит, в другой у него кабинет с компьютером и электронной почтой, в третьей – тренажерный зал… За свой проступок он максимум может получить 21 год, причем, защита его в растерянности, потому что он сам объявляет себя пострадавшим от заполонивших страну чурок.

И мать одного из убитых этим выродком парней говорит: ну что ж, человек потерялся в жизненной ситуации… не надо судить его так уж строго… Мать, потерявшая ребенка!

Пиzdец просвещенной толерантной Европе. Нам, русским, её не понять.

Я вот думаю: моему поколению, приученному родителями к самостоятельному выживанию в условиях, далёких от городских, эти навыки пригодились в полной мере. Детям нашим уже нет и смысла учиться белить, клеить обои или класть кирпич, да и копать землю тож. Им проще нанять человека. А внукам даже знать об этом не стоит: им предстоит жить в цивилизованном городе, где давно уже существует устойчивое разделение труда.

Юльку Оксана учит только вкусно готовить. Делать варенья–соленья внучке тоже уже не придется: она их купит. Да и какая польза от тех солений, когда магазины ломятся от любых продуктов. И шить учиться нет смысла. И стирать тоже. И посуду мыть.

Единственно, надо получить такую профессию, которая даст материальный достаток, остальное приложится.

Мы спросили у детей, куда они тратят деньги. Дык… на жильё, на бензин, на техобслуживание, на стоянку; на салоны, парикмахерские, косметику; на хорошую, практичную одежду; на танцы и костюмы к ним; на репетитора, на подготовительные курсы, на интернет, на видеодиски, на книги; ну, на хорошее питание у них тысяч 20 в месяц уходит. По мелочам много растекается, но безболезненно. Хватает.

Ради всего этого они пашут на трех работах с утра до вечера. И считают такую жизнь нормальной.

Тут «Аэрофлот» вышел на Минтранс с просьбой уменьшить отпуска пилотам, а то, видите ли, у наших пилотов самый большой отпуск в мире: 70 дней. Мол, нерационально столько времени отдыхать, да ещё при острой нехватке летного персонала.

Через год они предложат увеличить саннорму до 100/1000 часов.

«Мы же вам платим во–от такие бабки!»

Идут разговоры о повышении пенсионного возраста.

То есть: прослеживается тенденция к интенсификации труда российского народа.

И лет через десять моя так называемая каторга советских лет покажется раем.

Так что нечего приучать детей к совершенно не нужному, только отнимающему драгоценное время физическому труду, как и к полезным в деревне хозяйственным навыкам.

А нам с Надей это таки пригодилось.

Скачал на рабочий стол фотографию байкальского льда. Прочитал ещё раз концовку «Страха полета». Если вот это – не настоящее, то уж и не знаю…

Нет, Вася! Это‑то как раз и есть настоящее. Время рассудит.

Что – если сам Тарасов признает тебя пейсателем, то можно и умирать спокойно?

Да пошли они все… литераторы. Я – сам Ершов.

Тарасов написал пару–тройку книг: о Паскале (ЖЗЛ), о Хомякове, о Тютчеве. И все: он уже известный профессиональный писатель. И уже учит других писательскому мастерству, возглавляет Литинститут, где учат на писателя. Авторитет. Среди таких же как он.

А Ершов – дилетант.

Вчера вечером смотрели хороший фильм с участием покойного Михаила Евдокимова: ну, как он бочку со спиртом в реке выудил… Забыл название… а… «Не валяй дурака», кажется. И так стало жалко мужика: ну зачем он полез в эту гнилую политику? Страна не заметила потери ординарного чиновника; народ потерял любимого Артиста.

Залез тут под днище новой машины и поразился: как же там все подогнано, как плоски, обтекаемы поверхности, как не пожалето корейцами сил и средств на надежные кронштейны с амортизаторами крепления труб выпуска и глушителей, как все изолировано и спрятано от случайного повреждения… да. Сравнивать выпуклости и углы «семерки» просто некорректно – не тот век. А железо‑то на КИА тоньше жести. Советское же автотворчество отличалось толщиной брони, которой не страшны никакие повреждения, ну и, естественно, лишним весом. Расея верна себе: силушка богатырская не предполагает ни хитрости, ни элементарного ума.

Часто сижу у компьютера и мучаюсь отсутствием информации. Казалось бы – вот он перед тобой, весь интернет. А я как‑то не могу там рыться. Ну неинтересно мне. А информацию ищу сугубо специфическую, связанную с авиацией или литературой. Это означает, что интерес к жизни у меня вполне сохранился, он избирателен, а значит, я ещё не закостенел.

Вот снова открыл отзывы двухлетней давности на «Страх полета». Теперь на нападки отдельных зоилов смотрю с улыбкой: жизнь подтвердила многие мои взгляды на нынешнюю авиацию и опровергла нападки критиков. А благодарностей стало ещё больше.

Менее болезненно я стал реагировать и на упреки в малохудожественности. Сколько людей, столько и мнений. Большинство признает повесть художественным произведением, очень многие – высокохудожественным.

Главное, повесть выдержала испытание временем, она не затерялась, она – явление. Я это чувствую интуитивно.

Собственно, все, чего мне хотелось бы, это получить критику профессиональных литераторов. Из‑за этого я и влез в шоу с премией.

В Пакистане разбился Боинг-737 при заходе на посадку в грозу. Скорее всего, сдвиг ветра, подсосало; упал до полосы. Как всегда, нашлись «очевидцы»: в грозу, в ливень увидели, «что он загорелся ещё в воздухе»; журналюги тут же подхватили: мол, пилот доложил, что у него горит топливный бак.

Фигня. Нечего было лезть.

Обычные дачные заботы. Но ведь сколько ещё на земле людей, которые в эти мелочи не вникают, а озабочены тем, где раздобыть дозу, либо как бы просто нажраться, или там как подставить подножку ближнему.

Бог с ними; кто чем озабочен, тот пусть этим и занимается. Мне эти мои заботы придают смысл существования в старости. После меня эту дачу – да хоть под бульдозер. Но все эти мелочи создают атмосферу творчества, созидания, пусть и на туалетном уровне.

Все на земле создано умом и руками человека–творца… и все это прожирается и просирается человеком–потребителем. И как‑то так стало в мире, что этот никчемный потребитель, в капризности своей, диктует миру, как жить. Элои заправляют миром, а морлоки вынуждены направлять свое творчество в угоду и на потребу.

Но ты же возил людей, а потом и сам пользовался плодами их творчества. Почему же тогда ты считаешь их элоями?

Да простой пример. Выучился ребенок в школе, потом в институте, нашел место в конторе или там в магазине, мебель продает. Смысл его жизни в том, чтобы забежать вперёд покупателя, привлечь его внимание к вещи, произведенной кем‑то, и впарить её ему. Потом часами сидеть в ожидании следующего покупателя, между делом листая интернет. Прям рыбалка.

И таких рыбаков – бессчётное количество. Получив свою долю прибыли, рыбак идёт на шопинг, и тут уже перед ним забегают и впаривают. А он пальцы гнёт, капризничает. И уже тот, другой продавец анализирует капризы и информирует старшего продавца, тот – ещё более старшего, а тот – руководителя фирмы. Идут запросы, предложения, вал информации, анализ, концепция – и наконец морлоку даётся команда: сделай так и так. И этим вот коловерчением занимаются миллиарды.

Тоже своего рода творчество. Но мне, пилоту и писателю, этого не понять. Я привык создавать: полет ли, или там книгу, или сидушку на унитаз, – вещи, которые элой может прочувствовать, пощупать, которыми он, возможно, восхитится и от этого сам постарается стать чуточку лучше, а может, и сам попробует. Нагнуть элоя к реальной творческой жизни.

Я всегда мерил людей по их потенциальной способности выжить в любом катаклизме. На необитаемом острове, когда придется отдать себе отчет в том, что прежняя их деятельность теперь – ничто.

Так вот: миллиарды элоев–горожан – не выживут. А я выживу. Выживет Тарковский. Выживет оленевод, чукча, крестьянин. А весь компьютерный мир погибнет.

Нам описывают ужасы космических катаклизмов, падение кометы, атомная война… Да запусти в международную интернетовскую сеть серьезный вирус – и мир встанет.

Но правит миром каприз богатого дурака. А править ведь должен созидатель. Так было при СССР. Коммунисты, при всех их недостатках, все‑таки были, по сути, созидатели. Да, ширпотреб был не на том изысканно–капризном уровне удобств. Но всем необходимым страна себя обеспечивала. А нутро народа было благороднее.

Сейчас, наевшись удобствами Запада, начинаешь видеть, что за ними – тупик.

Я пытаюсь проанализировать направление моего мышления за период крайних тридцати лет. И получается интересная картина.

В конце семидесятых я начал осознавать, что наше общество болеет. О том, что общественный строй, отказавшись от диктатуры, почил на лаврах и зашёл в тупик, я ещё не подозревал. Просто давила ложь жизни.

Перестройку поначалу воспринял как благо, как свежую струю, как путь к улучшению. Потом гласность открыла глаза на наши язвы. Я в ужасе отшатнулся и повернулся лицом к капитализму, к рынку, к естественному ходу вещей.

Но надежды на то, что общество само как‑то образуется в рыночных условиях, не оправдались. Страна увязла в беспределе и резко затормозилась в развитии. И мы стали жить, упиваясь вещами и помоями Запада. Мы наелись западными продуктами. Но при этом стало понятно, что игры в политику по западному образцу только сильнее погружают народ в грязь и страх. Возжелалось перемен.

Молодые, начитавшись про ужасы посткоммунизьма, мечтают все изменить, не понимая того, что «все» – это только результат двадцатилетнего периода, случайно совпавшего с продолжительностью их коротенькой жизни, вывих страны, споткнувшейся на тысячелетнем пути.

Старики мечтают вернуть то, что для них и для поколений их предков было опорой всех долгих, многих десятилетий жизни: Веру и твердую руку Отца. Старикам есть что и с чем сравнивать; молодежи – не с чем. А Запад, видя шатание России на краю пропасти, подзуживает молодежь на переворот. И молодежь свято верит в то, что если посадить всю коррумпированную пирамиду в Магадан, демократия все преобразует… вон видите, как там у них, на благословенном Западе!

И вот я снова возмечтал о твердой, суровой руке партии. Лучше партсобрания, чем эта демократическая брехня. Хотя понимаю: любая партия – гадюшник. Но и рынок – гадюшник. И демократия – гадюшник. И диктатура – ещё какой гадюшник. Монархию, что ли, вернуть?

Та пирамида, которая за двадцать лет у нас образовалась, из зависти к Западу, есть залежь, наслоение пластов чиновников. Оказалось – демократии, чтобы ж быть справедливой, требуется огромное количество контролирующих инструментов, а по сути – стада педелей.

При большевиках хватало просто райкомов и парткомов, держащих руку на пульсе. Не было коммерческих или там личных тайн – была одна, партийная тайна. И не было педерастии во всех сферах, в смысле – не было пидарасов. Были коммунисты, всех рангов и мастей, но пидарасов не было. А теперь их развелось.

И, главное, ничего своего за эти десятилетия мы делать путем так и не научились.

Ну, ворчать можно сколько угодно. А теперь что есть, то есть. Мне остается доживать век, терпя эти новшества.

Рано или поздно к пожилому человеку приходит понимание того, что он в этой жизни немощен и всем просто обуза. Этим оправдывается равнодушие старости к проблемам детей. Вы уж там сами как‑нибудь. Вот и я приближаюсь к такому возрасту.

Читаю материалы о судиях Патриаршей премии. И чем дальше погружаюсь в мир этого православия, тем больше душит ладанная атмосфера слащавой традиционности. Знавал я таких интеллигентов, которые в свое время заседали в парткомах, а нынче воцерковились, унюхав в гнилых религиозных ветрах перестройки запах пирогов.

Как же только затащил меня Сагань в это умозрительное словоблудное болото… Да вот благодаря невежеству моему. Ей–богу – как упирающегося лохматого дворового пса на верёвке, заманивая запахом дотоле неведомых яств.

Они, судии эти, члены союзов, пиарятся почем зря и где попало, сплетясь в московском хороводе, надувают щеки и делят пирог: ты мне – я тебе. И собачку между делом потреплют по загривку: хорошая собачка… Что – она ещё и пишет? Любопытно! А–а, про самолетики… Ну иди, иди себе с миром… И потом вымоют руки.

Вот, что ли – настоящие христиане?

Вася, держись подальше от них. Ты – сам по себе. Грызи свою кость молча.

Ну кто через двадцать лет вспомнит того Ганичева или ту Олесю Николаеву, прыскающую всем в глаза на каждом углу религиозными сладостными соплями.

А то, что благодаря рекламе Саганя у тебя, возможно, прибавится читателей – это хорошо. И только. Но – не издателей.

Какой‑то очередной из многочисленных авиационных форумов, кажется, диспетчерский, обсуждает мой опус. И тут метеором влетает туда небезызвестный Uran и выкладывает свои соображения, те же самые, что и два года назад на Авсиме: мол, это – не проза, это – не художественная литература. Его подзуживают на более аргументированное объяснение, и он разражается пространным литературоведческим эссе, именно как литературный критик, окончивший, по его словам, Литинститут, в котором, по его же словам, ему привили чувство литературного вкуса… и прочая. Он сам, мол, поэт… волею судьбы 18 лет просиживающий штаны в отделе перевозок одного из московских аэропортов.

Это – первая в моей жизни критическая рецензия, скажем так, «от профессионала». И хотя она насквозь пропитана досадой на то, что, мол, Ершов, типа прекрасный публицист, написавший уже немало хорошей литературы, взялся за литературу художественную, к которой у него нет ни малейших способностей, – несмотря на это, я ему благодарен. С точки зрения техники письма и элементов художественной речи автор прав. Он все разложил по полочкам. Он, наверное, хорошо учился в своем институте.

Но его не тронуло. Не зацепило. Не выдавило скупой слезы. Не торкнуло. Он споткнулся о букву. Он ни идеи, ни пафоса в повести не нашел.

Ну, ты же навроде того что поэт. Ты же прекрасно должен понимать… а впрочем, ни хрена ты не должен. Не дал тебе бог сердца – ты и сидишь в своих несчастных перевозках два десятка лет. Тебя научили складывать красивые слова, но на твои стихи никогда не будет сердечных отзывов. Ты это понял, тебе досадно…

А насчет ремесла написания литературы он прав: я таки слаб в этом. Поэтому больше ни за какие художества и не берусь. «Страх полета», кусок жизни, вырванный из моей души, повесть, написанная кровью сердца, – не художественна, отнюдь. Нет в ней Изящной Прозы. Она написана на канцелярите. Литредактор ей ой как нужен.

У меня открылись глаза. Действительно, что скажет учитель этого Урана, тов. Тарасов? Да то же самое и скажет: это – не литература. Кто только выдвигал этого Ершова на премию? Сагань? А–а–а… Что ж, тов. Сагань, плохо мы вас учили. Пло–хо. И вас ещё держат за ответственного редактора в главном церковном журнале? Придется поговорить на эту тему с митрополитом Климентом…

Что касается личности этого Урана, касательно литературы, то мне кажется, это что‑то типа Олега Т. Несчастный человек. Никто и никогда не скажет ему даже простого спасибо. Только досадливо отвернутся от его правды, выраженной методом логореи. Дрысня ртом.

Сагань натолкнул меня на мысль, вернее, он сам её очень точно выразил. Современная молодежь лишена большого наследства и паникует. Писать старику для этой аудитории сейчас практически не имеет смысла: она не поймет, не врубится. А вот для среднего поколения Ершов написал нужное; когда эта молодежь дорастёт и станет средним поколением, тогда поймет. Сагань назвал это моей пастырской миссией. Ну, спасибо.

На авиа ру какой‑то пассажир выложил снятый из салона ролик взлёта аэрофлотовского А-320 с крылом, покрытым слоем сухого снега, обычное дело. Снег на разбеге слетел, а вонь на форуме осталась. Какой‑то ретивый говнюк раскрутил целое частное расследование, по образу и подобию ПРАПИ. Летный директор Аэрофлота оправдывается, что, мол, все законно и опасности не было. И т. д.

А я себе и думаю: как же вовремя я закончил свои полеты. В мои времена никакой поганый пакс не совал свой нос в летные дела и не нападал на пилотов. А теперь и Денис, и Кочемасов вынуждены объясняться с паксами, с этим презренным контингентом, который считает себя главным кормильцем в авиации. А он ведь – только её сырье.

Да уж: «не делайте из летчиков культа…»

Картина норвежца Мунка «Крик» продана за 120 миллионов долларов. Мазня. Рисунок цветными карандашами. Юлька у нас лучше бы нарисовала. Но… раскрутка. Нет, нам эту утончЕнно–педерастическую Европу отнюдь не понять. Ведь голый король! Голый!

Я уважаю Норвегию. Она дала миру Грига, Ибсена, Гамсуна, Нансена, Амундсена, Хейердала. Но Мунк… Шизофреник.

Да уж, в конце концов, нам, русским, есть что с чем сравнивать в живописи!

А нынче у норвежского обывателя новый герой ихнего времени: убийца Брейвик.

Шесть лет катастрофе А-320 в Сочи. На авиа ру идёт обсуждение, выдаются рекомендации, как надо было поступить. И вот какой‑то пилот А-320 оглашает: да ни в одной компании мира не учат уходить на второй круг вручную – только в автомате! Ведь это очень сложно – уходить на второй круг в ручном режиме! А в Сочи руководство аэропорта не забило в какой‑то там АИП схемы автоматического ухода, и поэтому ни на одном порядочном самолете они в память компьютера не заложены… и т. д. и т. п.

Во. Дожились.

Я таки вовремя ушел. А вы там себе летайте, как уж вас научили зарубежные мастера.

С утра смотрели парады Победы, начиная от Владивостока, ну и свой, красноярский. Этот праздник со слезами на глазах… что‑то я стал к старости уж сильно сентиментален. Да ещё набрел на ветку на авиа ру – без срача, с искренней благодарностью людей ветеранам войны. Вот – единственный праздник, который объединяет весь советский народ. И пока будет жив хоть один ветеран той Великой войны – в его честь будут устраивать парады. И потом надо так и продолжать, в назидание нашим правнукам.

Перелистываю свои летные дневники. Зачитался. Рассматривая их с точки зрения читателя, нынешнего и будущего (в том, что будущее дневникам обеспечено, я уверен), вижу, что высокий тон, который я интуитивно выдерживал всю жизнь, абсолютно уместен: он‑то и поднимает это, казалось бы, рядовое чтиво до уровня настоящей литературы. Оборачивается так, что я вёл, по большому счету, высоконравственную жизнь. Спасибо за это прежде всего моим родителям. Как раз доходит годовщина смерти мамы, царствие ей небесное. Ей, к счастью, довелось дожить до осознания того, что её сын таки писатель. А искренность моя писательская, честность, позиция – как раз от нее.

9–го мая на демонстрационных полетах в Индонезии разбился наш Суперджет. Полеты производились с пассажирами на борту. Хрен поймешь: самолет ещё числится в экспериментальной авиации (именно этот экземпляр), а уже возит пассажиров. Экипаж – опытнейшие летчики–испытатели, виртуозы полетов по кругу. Ну, полезли они к тому вулкану, давай около него кружить, показывать заказчикам красоты. Потом запросили снижение. Диспетчер разрешил – а чего не разрешить‑то, если демонстрационные полеты проводятся по ПВП. А там облачка; они, видимо, нырнули в них, напрочь позабыв, что местность там не просто горная – кратер старого вулкана! Ну и врезались аккурат в отвесную стенку, уклон 80 градусов… не хватило им метров сорок высоты, чтоб перескочить.

Пилот с налетом около 10000 часов, 57 лет, и в ГА летал, и с космонавтами что‑то испытывал, ас из асов, вёл Суперджет ещё до его рождения, начиная с тренажера.

Но летчик–испытатель мыслит все равно как король круга и зоны: наверняка, ни маршрут на карте не проложили, ни командные высоты по сторонам не подняли, ни… Короче, в смысле маршрутных полетов некоторые летчики–испытатели – слабаки. Это подтверждается катастрофами, навскидку: Вьетнам – «Витязи», Иран – харьковские, и вот Индонезия – суховские. Везде в горах им чуточку не хватило высоты.

Я даже малейшего сомнения не испытываю – это чистейшей воды человеческий фактор. На экипаж подспудно давило желание показать им всем, как мы могем; это так на любых показательных полетах; плюс ненавязчивые советы манагеров, присутствовавших на борту: мол, покажите, как мы могем вокруг вулканов на высоте ниже безопасной; плюс неопытность экипажа в предварительной подготовке к полету в сложной горной местности, неучет безопасной высоты, запрос снижения до 6000 футов, когда там рельеф 6200; плюс разрешение диспетчера снижаться – а диспетчеру похер: летает русский визуально, запрашивает снижение – это его личное дело, не моя зона ответственности. А экипаж – опытнейший испытатель, да второй испытатель, да ещё штурман с ними был, – они думали, что диспетчер видит и руководит. А комплексное самолетовождение для них дело непонятное; им привычнее действовать по командам РП или лидера. Чё неясно‑то. Так же было и в Камрани.

Короче, сорок пять человек размазало по скале и ссыпало вниз, в кучку. Там собирать‑то нечего. Удар чудовищной силы… и по нашему авиапрому, и по престижу страны, и по авторитету русских летчиков, на которых свалят все 100 процентов вины.

Толбоев уже выступил. Правда, что там он говорил о летном мастерстве своих коллег, я не слышал, но раньше он противопоставлял ошибкам гражданских пилотов мастерство истинных профи, испытателей, готовых к любой ситуации… кроме той, в которую они по разгильдяйству и неподготовленности сами себя загнали, да ещё с пассажирами на борту, про безопасность которых и не думали.

Экономика довлеет над безопасностью.

Деффка–проводница из Аэрофлота в своем твиттере прокомментировала катастрофу: ха–ха–ха, жаль, мол, что это не новая сырая аэрофлотовская машина разбилась… говносамолет… Ну, дурочка. Уволили.

Снова засел за летные дневники. Нет, недаром на Либ ру читатели их и сейчас оценивают на десятку. Явственно прослеживается гуманистическая, нравственная, созидательная составляющая жизни. На нынешнем истерически–педерастическом фоне, в мутных потоках низменно–грязных, порочных страстишек, Ершов в лихие девяностые выглядит как‑то цельно и мощно… но он как инородное тело, мешающее примитивным, растительным, потребительским наслаждениям народных масс: «Не дай своему очку засохнуть – прими гея! Ведь вы этого достойны!»

И вот поэтому‑то мне тиражей не видать. Только интернет. А массам – миллионными тиражами Донцова и этот… Резепкин. Ну там, гаррипоттеры, экшен…

Обама тут, к слову, публично заявил о своем расположении к педерастическим бракам. А чё: две его дочери, мол, общаются с друзьями, воспитанными в гомосексуальных семьях – и чё? И ничё! И никому из молодых, мол, и в голову не придет, что это противоестественно!

Так вы ж сами вот так толерантно воспитали молодое поколение, смену вашу. И будут они лелеять анусы друг друга, а воспитывать в своих пидорских семьях будут арапских выблядков, ваших будущих граждан. И будут США Содомскими Штатами.

Читаю про испытателя, погибшего в Индонезии. Вроде грамотный, карьеру быстро сделал. Даже получил звание космонавт–исследователь. И везде‑то он был старший или ведущий. Потом, конечно, в середине 90–х, жизнь его помотала, вплоть до ухода в ГА. Правда, в гражданской авиации он полетал лишь вторым пилотом на Боинге, немножко, примерно год. Так что психология его осталась явно испытательской.

Характерно его заявление накануне рокового полета: «хотелось бы испытать поведение самолета в условиях тропического ливня». А на том вулкане постоянные грозы; в его окрестностях, по словам аборигенов, не гремит всего‑то дней 40 в году. Так что вполне можно предположить, куда направлен был вектор интересов пилота возле той горы.

В условиях мощно–кучевой облачности могло и швырнуть вниз потоком. О полетах в горах Индонезии у него не было ни малейшего понятия. Местные пилоты особо отмечают сложность и опасность полетов в этих местах, там часто бывают локальные смерчи. И так уже на склонах горы лежит семь самолетов; теперь вот восьмой.

Кто надоумил менеджеров и кто утвердил выполнение показательных полетов, да ещё с пассажирами, в столь опасном месте, конечно, выяснится.

Думается, возраст и опыт летчика тоже сыграли тут свою роль. Я прекрасно помню себя в таком возрасте, в конце летной карьеры. Вот и ему тоже было 57 лет и более 9000 часов налета. Страх потерял? Самоуверенность?

Жорж Шишкин считает, что у испытательского экипажа не было опыта международных полетов, что это короли круга, что они, будучи в Индонезии впервые, не подготовились к полетам в горах, не проконсультировались с местными пилотами, не облетали предварительно маршрут на легком самолете.

Ага. Там – давай–давай; какие ещё консультации…

Герасимов говорит, что, возможно, экипаж отключил систему предупреждения об опасном сближении с землёй, чтоб не мешала. Это подтверждается и снимком в кабине, сделанным репортером перед полетом, на котором видно, что пресловутая лампа–кнопка отключена.

Но дело ж не в этой ССОС, или GPRS, или как там её, а в нарушении безопасной высоты при полете вне видимости земли!

Почты практически нет. Написал мне один старый переводчик, исповедующий принцип «делай это красиво». Ну, это просто ещё одно письмо пожилого человека; молодежь мне практически не пишет. Молодежь забивает меня в друзья на всяких фейсбуках, моих мирах и прочих вКонтактах. Им важно похвалиться перед себе подобными, что у них в друзяках сам Ершов, вот! И я было покупался, давал на это согласие – мне не жалко было… Дурак старый. Теперь прекратил, все просьбы о дружбе немедленно удаляю. Идёте вы пляшете.

В многочисленных выступлениях церковных иерархов на литературную тему меня зацепило высказывание украинского архиепископа Антония о том, что его тревожит литературная всеядность нынешней молодежи, ведущая к безвкусию.

Я разделяю это беспокойство. Сначала меня поражало декларируемое в интернетовских ЖЖ огромное количество поглощенной этими блогерами литературы: ой, какие вумные люди! Но теперь, с высоты возраста, начинаю понимать: какая же белиберда, какая похлебка, сродни помоям, что наливают в корыто свиньям, болтается в мозгах у этих молодых людей! И как же может всеядное животное выработать вкус? Да оно жрёт все подряд, сравнивая прожевываемое ну разве что с только что проглоченным… а там забудется.

Мне могут возразить, что сам, мол, жрёшь щековину с черным хлебом и картошкой, а туда же – беспокоишься об отсутствии вкуса у молодежи. По крайней мере, судить о вкусе вустриц может лишь тот, кто их ел.

Но мы говорим о литературе. И уж классиков я таки перечитал, и вижу в них образец. А те, всеядные, потом вырабатывают в своих пресыщенных мозгах ужасающие теории… и появляются брейвики.

То же и с изобразительным искусством. Мне есть с чем сравнивать – я в зрелом возрасте имел возможность долгое время наслаждаться настоящей живописью и имею право сравнивать с тем говном, которое нам впаривают эти скандальные галеристы и кураторы гельманы, – несмотря на то, что народ интуитивно гонит их в три шеи, – а они лезут и лезут. Современное изобразительное искусство есть городская свалка, призванная вызывать вот в тех, напичканных помоями мозгах всяческие абстракции… а потом обладатели этих засранных мозгов выходят на площади и выражают свою скуку жизни: перемен! Мы хотим перемен! Хипстеры… что с них взять.

Я начинаю понимать, почему мои опусы подвергла критике современная молодежь. Причем, не про полеты, а за жизнь. Мол, сильно об себе понимает, якает – это раз; ноет и брюзжит – два.

Они выросли в море информации и в страхе за свое неопределенное будущее. Поэтому проявление автором своих личностных качеств, как‑то: достоинство, профессионализм, забота о смене и пр. – не вписывается в понятие большинства молодых о верчении планктона среди себе подобных в борьбе за комфорт жизни.

Что касается брюзжания, то им и вообще не понять того чувства, на котором я вырос: была мощная держава, и я был сын этой державы. А они – люди мира, вынужденные по рождению своему жить в этой варварской стране, где им не дают свобод и где не заработать денег на то, чтобы вырваться за бугор.

Среднее и старшее поколение не растеряло сознания того, что хоть страна и варварская, но была сильнейшей на планете, ну, второй после США… и то, ещё доказать надо, кто сильнее был. Старшие поколения на своей шкуре испытали государственную мощь; нынешней молодежи этого и не снилось, их воспитали западные пидоры.

А про полеты – что ж: развлекуха… любопытно.

О высоком им лучше не говорить – не поймут. Просто не поймут. И если бы я осознавал это в двухтысячном году, никогда бы не опубликовал свои «Раздумья». Но я понял это только сейчас.

Что ж, пусть читают старшие. Они, может, уже не играют активной роли в жизни страны, но хоть косвенно как‑то будут влиять на формирование нравственных качеств молодежи, хоть примеры приведут, из того же Ершова.

Только не церковь. Там – ханжество тысячелетий. Уж церковную фигню, навороты и ритуалы, а главное, ВЕРУ, – не примут. И пусть церковь не надувает щеки. Понятия греха вообще нет в современной жизни.

Ну, малую часть детей, может, и оболванят. Но мощь всех цивилизованных церквей мира – только старческий пук против мощи СМИ. И дети эти, трепетно несущие свою взлелеянную священниками нравственность в выгребную яму города, столкнувшись с житейскими фека… реалиями, быстро её растеряют… и потом проклянут тех попов.

Читаю во «Взгляде» статью интеллигентки. Современная дама, гендиректор Роскино, патриотически восклицает:

«Прежде всего надо вспомнить свои корни. Поднять высоко голову и сказать себе, что мы страна Чехова, Достоевского и Набокова, мы страна Прокофьева и Чайковского, мы страна Эйзенштейна и Ромма, мы страна Додина и Гергиева, мы страна Кандинского и Малевича, мы страна Ландау и Циолковского…»

За Ландау, Гергиева, Чайковского ничего не скажу, согласен. Додина Льва Абрамовича вообще не знаю, говорят, это кумиррр театралофф. Но вот имена, которыми гордится нынешняя российская интеллигентка (по фамилии Мцитуридзе), интуитивно вынося их на передний план: Чехов (надо полагать, его бессмертные пиесы), Набоков (надо полагать, его бессмертная «Лолита»), Прокофьев (я лично его вообще никогда не считал понятным композитором), Кандинский и Малевич (ясен пень, эти не идут ни в какое сравнение со сраными передвижниками)…

Нечто эдакое, навскидку, выпирает. Креатифф.

А впрочем, я лично уж очень кондов, все на классику нажимаю. Мы страна Пушкина, Гоголя и Толстого, ну, само собой, Достоевского. Мы страна Шишкина, Крамского, Саврасова и – не счесть скольких ещё звёзд живописи, причем, звёзд первой величины. Мы страна и Чайковского, и Глинки, и Бородина, и – тоже не счесть сколькерых равных им композиторов.

Ну… и Малевича. Который показал миру кукиш. И Кандинского, который писал пеструю фигню.

Как эта грузинка ещё самого Мандельштама пропустила. И Мейерхольда. Ах, да – Додин, Лев Абрамович… Корни наши.

По катастрофе в Индонезии общественное мнение плавно и неуклонно склоняется к выпендрежу опытнейшего экипажа. На эту тему все разговоры одинаковы: идёт самолетопад, надо что‑то делать с авиацией.

Ага. Спохватились. Тему эту я поднимал одним из первых, ещё в конце 90–х; тогда, может быть, было ещё не поздно, а теперь поздно. И те, кто меня знает, думаю, понимают, почему Ершов ушел с интернетовского горизонта.

Тем не менее, я спокоен, бодр и даже благодушен. Еду себе тихонько за рулем и напеваю. Одной авиацией жизнь не ограничивается. И моя верность авиации – не лебединая.

Ехал тут, размышлял о роли религии и испытывал спокойную уверенность от того, что совершенно не нуждаюсь в ней как в стержне, опоре, поддержке и светоче жизни. Мне ничего этого не требуется; я самодостаточен. А вера в спасение души – вообще блесна, чтоб простой человек, не способный оставить что‑либо после себя на пользу и на память обществу, услаждался мыслью о вечной жизни, в которой, может быть, он ещё себя реализует. И цепляясь на эту блесну, миллионы верующих кормят попов. А я как‑то обхожусь. Ну, ритуалы красивые смотрю, музыку церковную люблю… такая Византия…

Но представить себе, что человек по доброй воле с детства наизусть выучивает все эти ритуалы… мне таких жалко. А они говорят мне, как во время оно тот гомосек на суде: «А ты, прежде чем судить, попробуй! Тебе откроется!»

Ага. Ты уколись пару раз, чтоб хоть иметь же представление…

Не хочу воцерковляться. Извините, обойдусь без божьего рабства. Мне вполне хватает реального мира. Ледокол туп, но он таки ломает реальный лед.

О современном театре:

«На днях к уполномоченному при президенте Российской Федерации по правам ребенка поступило обращение от группы родителей, которые выразили обеспокоенность участием их детей из детского хора музыкального театра им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича–Данченко в постановке спектакля «Сон в летнюю ночь» по одноименной комедии У. Шекспира», – говорится в сообщении пресс–службы Павла Астахова.

В письме родителей рассказывается сюжет постановки, в которой, по их мнению, присутствуют сцены вопиющего пренебрежения к нравственности.

«Главный герой – мальчик, который был изнасилован в школе учителем–педофилом, – под влиянием выкуренной сигареты с марихуаной погружается в сон–воспоминания, содержание которых, воспроизведённое на сцене, может при просмотре спектакля детьми причинить вред их психическому, духовному и нравственному развитию», – следует из письма.

По словам родителей, второй и третий акты спектакля пронизаны развратными сценами совращений и призывов к сексу, пропагандой употребления алкоголя и наркотиков, нецензурной лексикой. Все это происходит на глазах не только зрителей, но и участников детского хора театра 6–14–летнего возраста.

Авторы письма сообщили, что инициатором и воплотителем постановки является народный артист России, худрук оперы театра Александр Титель, которому в прошлом в постановке оперы «Травиата» «уже удалось «протащить» на сцену пропаганду откровенных развратных действий».

И как прикажете относиться к этим… театралам? Катарсиса им, бля, захотелось.

Александр Титель. Корни наши…

Когда одолевают тоскливые сомнения в собственных литературных способностях, я открываю свои дневники на любой странице, читаю их минут десять и плавно успокаиваюсь. Были у меня те способности или не было их – а летные дневники мои, уникальные, единственные в мире, существуют теперь независимо от автора. Самое ценное в них – искренность. Я не лгал себе, не лгу и читателям. И приходит спокойная уверенность в своей правоте.

Моему любимому маршу «Прощание славянки» сто лет. Бессмертное произведение Василия Ивановича Агапкина и сейчас считается лучшим российским маршем. Тамбовчане молодцы: к столетию марша на его родине открыли мемориальную доску, провели фестиваль духовой музыки.

Интересная аналогия. В лесу перед нашим окном растет пересаженный васильковый куст. Сорняк, но культурный, заботой садоводов превращенный в украшение сада. Не знаю, рвался ли он обратно из сада в свои пампасы, но мы его высадили в лес. Изредка поливаем, но, в общем, бросили на произвол судьбы. Приспосабливайся, если хочешь жить.

Вот так же, чужой волей, северяне в Америке принесли рабам–южанам свободу. Которой те не особо‑то и хотели, боялись её и с ужасом думали, как жить дальше.

Вот так же, примерно, царь избавил крестьян от крепостного рабства. Из которого на свои хлеба не очень‑то многие рвались, особенно дворовые.

И так же точно либералы принесли нам в начале 90–х капитализм и прям кучу свобод… которые мне и на фиг не нужны, хотя я заикался о них в молодости. А в зрелой старости… да лучше бы добрый барин меня кормил баландой до смерти – но я бы знал, что защищён от превратностей судьбы.

Так думают и многие армейские, и космонавты, и представители других госструктур.

А теперь мне говорят: рискуй! Выбирай! Ты свободен! Куча возможностей!

На фига мне теперь ваши возможности. Ну, ладно, я старик, дотерплю.

Так вот. Как ни трудно, как ни страшно было, а судьбу, ниспосланную свыше, крепостные приняли, да и деваться было некуда. Стали поневоле сами думать о своем будущем и добывать свой кусок хлеба.

Прошли десятилетия – не века, нет! И уже дети этих крепостных восприняли новую жизнь такой, какова она есть, и с ужасом вспоминали они теперь о страшной судьбе своих предков, и радовались они своей свободе, и оценили её. И как раньше привычно было жить крепостным в страхе перед гневом барина, так их детям стало привычно жить в страхе перед поворотами судьбы, и они вертятся, и их потомки будут вертеться.

И уже моя внучка растет в страхе перед своим будущим, и задумывается о профессии, и предпринимает какие‑то превентивные шаги. А я в её возрасте ещё в песочке играл.

Вот теперь тот василёк мается в засуху, выискивая каждым корешком живительную влагу, – и никто его больше не польет! А через пару лет он приспособится, корни разрастутся, – и как век там жил.

Поэтому не надо бояться за судьбу своих детей и внуков. Они справятся.

Мы оцениваем их умение выжить, ориентируясь на наши, старые, проверенные способы выживания. Они же найдут свои возможности, новые, пусть непонятные и сложные для стариков. Жизнь пойдет вперёд.

Один из читателей поделился ссылкой на новую авиационно–писательскую звезду, из военных летчиков. Мой полный тезка, полковник В. В. Чечельницкий. Друг ныне покойного Тимура Апакидзе, тоже увлекается восточными единоборствами, плюс – горными лыжами, имеет более 800 парашютных прыжков, 13 переломов, 32 года летного стажа, причем, большинство налета – на Ту-22М3, Заслуженный военный летчик, Морская авиация; Сокерин должен его хорошо знать; при случае заикнусь.

Пишет он рассказы из летной жизни, автобиографические, увлекательные. Язык культурный, внятный; единственно, сильно злоупотребляет кавычками, что сразу выказывает человека, мало знакомого с литературным трудом. Если судьбе будет угодно нас познакомить, я ему на эти кавычки осторожно намекну.

А так – да, действительно: яркая судьба, есть о чем писать, есть своя линия, и что особенно импонирует – острая нравственная направленность.

Но читая его рассказы все дальше и дальше, прихожу к выводу, что он не совсем нормальный, проще говоря, чокнутый экстремал, постоянно нуждающийся в адреналиновой подпитке. Кроме того, он живёт в напряженном и отвлеченном от действительности внутреннем мире восточных единоборств, эзотерики, экстрасенсорики и прочей для меня галиматьи. А пишет хорошо. Ошибочки встречаются… ну, не всем же быть такими уж грамотными.

Но личность явно незаурядная, умная, героическая, слегка эксцентричная, может, даже шизоидная… и, скорее всего, внутренне одинокая.

Вчера был день Морской авиации. Я поздравил Сокерина, попутно спросил, что он может сказать о Чечельницком. И тот меня ошарашил: да это, мол, болтун, любитель приукрасить. Его и космонавты матерят, и коллеги: пишет иногда о том, чего вообще не было. Да и сам Чечельницкий признается, что его «заносит» и он ничего с собой поделать не может.

Сокерин говорит, после гибели сына полковник полтора года пил, теперь вот с головой нелады. Но – чертовски талантлив. И как летчика и командира те же самые коллеги его хвалят.

Молодец, Вася, что не поддался восторгам первых ощущений. Ведь было сомнение, что ну никак не может быть столь насыщенной – и столь залихватскими событиями – жизнь одного человека.

Сокерин тут сбросил мне «Советы ротмистра Кульчицкого» – эдакий кодекс чести и нравственных принципов офицера царской армии начала ХХ века. Причем, предложил мне лично взяться за подобную работу в отношении нашего летного состава.

Ну… слишком уж высоко он меня оценил. Да и не испытываю я ни малейшего желания. Поэтому ответил одним словом: «Нет». Но скачанные эти афоризмы дали мне пищу для размышления. Ведь они применимы в любом обществе. Это кодекс чести порядочного человека. Поблагодарил Сокерина.

К списку, безусловно уважаемых мною людей добавляю: Валентин Михайлович Кульчицкий, русский Офицер.

Заодно генерал сбросил мне ссылку на материалы о возможности ремоторизации старых Ан-2 и Як-40. Причем, моторы на них собираются ставить турбовинтовые (по крайней мере, на Ан-2), американские, дорогие, и стоимость установки их на Ан-2 будет около 800 000 долларов, а на Як-40 и все 3 000 000. Явно откатный прожект.

Не, ну хоть заговорили в правительстве о региональной авиации.

Почти каждый день приходит мне благодарственное письмо от читателя. Народ пишет зрелый. Вежливо отвечаю привычной формулой: «Спасибо за добрые слова». Да уж. Контингент читателей несколько не тот, что я ожидал, выкладывая в сеть свои «Раздумья». Таки мои книги серьезно цепляют за сердце именно зрелых людей. Может, и молодежь… да ей благодарить автора недосуг… «пацаны, как всегда, торопились…»

А Надя все криво ухмыляется: «На безрыбье… Дурачки тебе пишут…»

Ну.

От скуки перечитал третью часть «Таежного пилота». Оценки‑то мне ставят высокие: фальши нет, людям интересно.

Сегодня один мой читатель в письме обозвал меня гением краткости и ясности изложения. Ага, в натуре гений, блин.

Ого: он ещё и выложил это самое письмо на ветке форума. Ну, сейчас полетят в мою сторону какашки.

На форуме вокруг меня тишина. Даже ещё один человек присоединился к предыдущему оратору: просит меня не умолкать, писать, хоть что‑нибудь.

Ну, будет желание и тема – отчего ж и не написать бы раскас. Но только о чем?

Там какая‑то Олимпиада в Лондоне идёт. Но наши спортсмены на ней особенно не кажутся, и интересу у меня нет. И вообще, ни к чему интереса нет.

Ну, умер на днях этот пейсатель, Гор Видал, защитник гомиков. Он – видал… гор, лесов, полей и рек, и 55 лет жил в анус с бойфрендом. Он в свое время взорвал консервативную Америку своими педерастическими откровениями… и вот теперь там правят бал геи. Осинового кола в могиле своей он не видал…

Я гомофоб. И пошли они все.

На Прозе читатель просит продолжить «Таежного пилота», описать период начала моих полетов на Ту-154.

Я и сам подумываю об этом, а то вроде как дырка в воспоминаниях получается. Тем более, человек сам напомнил мне мое же высказывание, что сначала‑то самолет мне вроде тяжело давался, а потом открылось. Вот об этом можно кой–чего накропать. Но, думаю, это уже осенью, после моря.

И где‑то на дальнем горизонте маячит повествование об инспекторской работе в СиАТе. Но это уже будет спасательный круг от полного маразма, и, скорее всего, этот раскас пойдет в стол.

Глядишь, после моей смерти кто‑нибудь возьмётся разбирать эти мои старческие, дачные дневники, да ещё и накопает в них толковых мыслей. Да, возможно, я и сам все эти размышления вышелушу из пресных записей о дачной жизни, да и обработаю – как раздумья пса на тряпке у порога.

Короче, такого уж беспросветного отчаяния, что, мол, писать уже не о чем, пока нет; а заделье уму можно найти всегда.

А все же какую опору нашел я себе в старости. Литература поддерживает меня и заставляет надувать щеки: вроде ж я значимый человек. И народ на мои опусы ведётся. А я цепляюсь за эту обратную связь и в ней нахожу какие‑то силы трепыхаться.

Но лень, вселенская, вечная лень, мой крест и судьба, все сильнее и тяжелее давит. Борьба с ленью у меня и есть борьба за жизнь. Сегодняшний раунд я явно проигрываю.

С социальными сетями я завязал. Со скайпом и вообще особо не дружил; а теперь – все, забросил веб–камеру в дальний угол. Не испытываю желания. Уединяюсь. На письма отвечаю сухо, отпугивая собеседников. Да я и не беседун. Сижу, думаю, думаю…

Да это же шизофрения, дедушка Вася.

Ну, ладно, умру шизофреником, но книги‑то мои кем‑то там востребованы.

Среди ночи звонок. Срочно требуется интервью газете «Взгляд». Тема: региональная авиация.

Ну, сбросьте ж ваши вопросы мне на e‑mail. Лег снова спать… поворочался… мысли лезут и лезут. Но таки уснул.

Вот тебе и новенькое… Но это ж не на авиа ру, а в серьезной газете. Ладно, выражу свой взгляд на эту проблему.

Утром встал – список вопросов уже пришел. Вопросы, в общем, серьезные. И мне есть чего на них ответить.

Написал ответы. Не нравится мне то, что в них превалирует дух разочарования и неверия, мало оптимизма. Поэтому тон очень сухой. Но ничего не могу с собой поделать: я – не верю! Все эти поползновения есть судороги нашей издыхающей авиации.

Ну, выдержу тон, уберу эмоции, дам оценки. Главное – выждать и потом свежим взглядом оценить.

Ловлю себя на мысли, что очень тяжело подбираются слова. Сгоряча прям ступор иногда. Это говорит о том, что ни в коем случае мне уже нельзя ввязываться в устную полемику – проиграю вчистую. Я не оратор, не трибун. Мне проще обдумать и потом несколько раз выправить.

То есть, я ремесленник… а туда же.

Надя прочитала, сделала несколько замечаний. Я согласен с ней, что не стоит приводить пространные цитаты из моей давней статьи, лучше в двух словах передать суть, а на статью дать ссылку. Ну а так вроде ничего.

Хорошая сентенция Михаила Тарковского:

«Тайга отнимает физические силы, но душу лечит и восстанавливает. А город душу вынимает. И писать я привык только у себя. Если меня запереть в городской квартире, тоже что‑нибудь напишу, но будет сложнее. Общий фон города – бесконечное столпотворение людских воль. Плотность людей недопустимая, противоестественная, даже унизительная. Ты перестаешь к человеку относиться как к человеку, как в деревне или на реке, где каждый человек – событие. (Конечно, сам виноват, что не хватает тебя на другое отношение). В итоге, как уже говорил, устаешь дико. А главное, земли не слышно, а человек не может без её свечения, поэтому горожане стараются за городом жильё хоть какое‑то иметь».

Во. Уже оперативно выложили во «Взгляде» мое интервью. Уже и откликов немало. Естественно, два полюса. Ну, само собой, проехались по деду, носителю «окопной правды», не врубающемуся в реалии сегодняшнего дня. Но и согласны с тезисом, что правители просрали авиацию. А в общем… дилетанты кругом, дилетантские и комментарии.

Думаю, больше интервью на такие темы давать не стоит. Пользы от них нет.

Снова пристает телевидение: канал «Звезда» собирается делать документальный фильм о самолете Ан-2, и продюсер, осыпая меня комплиментами, предлагает мне стать одним из героев фильма… бла–бла–бла…

Ага. Свадебным генералом. Я отказался.

Умер какой‑то театральный режиссер Петр Наумович Фоменко. Я о нем ничего не знаю. В Википедии сказано, что это был парадоксальный режиссер, великий лицедей и провокатор, протестант и ниспровергатель. Воспитал плеяду театральных актёров, ни единого из которых я не знаю, ну хоть бы одна знакомая фамилия. Поставил целый ряд пьес, названия которых ни о чем мне не говорят. Из телефильмов – «Метель» и «Пиковая дама» мне, правда, знакомы.

Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» 4–й, 3–й и 2–й степеней. С ни хера – и сразу такой орден!

За какие заслуги? Перед кем? Перед узким кружком маасковских театралофф?

Это точно так же, как та Патриаршая премия: поделили между своими.

Гения, блин, московского потеряли.

Вечером смотрели с Надей финальный матч по волейболу Россия–Бразилия. Мы любим волейбол и всегда с удовольствием его смотрим.

На этот раз общее минорное впечатление от выступления наших олимпийцев превалировало, и мы никак не ожидали результата от волейболистов, тем более, с бразильцами. Ну, серебро и серебро. Да ещё сразу наши не нашли свою игру и продули две партии подряд. На третьей вроде сравняли счет… я пошел глянуть в интернет, каков же результат матча… ведь в записи…

Оказалось, что это идёт прямая трансляция! И вот тут‑то мы и заболели. Мизерные шансы отыграться ещё были. Судья подсуживал бразильцам. Но как‑то так получилось, что ребята переломили ход матча. И пошло: мы с Надей метались по квартире, судорожно зажирая волнение чем попало и оря при каждом удачном мяче. Сердце колотилось. Я измерил давление: 170/90. Ну, для порядку глотнул таблетку лозапа.

Ну, победа! Ну, молодцы, надрали‑таки бразильцев! Ну, Мусэрский! Ну, ура… но никаких сил. Как теперь уснуть, когда сердце колотится, аж весь подпрыгиваю. И Надя такая же.

Как‑то мы все же уснули, часов в двенадцать. Вот же дураки старые.

Но какое острое, сильное ощущение причастности.

Как оказалось, россияне на Олимпиаде даже превысили прогноз по золотым медалям, и вообще по медалям. И в общем, выступление нашей сборной хорошее. Последние три дня были просто золотыми. Выступления художественных гимнасток доставляли изумительное наслаждение. Ну, молодцы.

А я не верил…

Завидую Михаилу Тарковскому. Он ещё молод, силен и уверен в себе. У него – потенциал. Это – помимо зависти к его таланту. Он свободен и сам себе хозяин. Где‑то там, далеко, у него жена, дети… а он – сам себе.

Потом скажут: вот – настоящий русский писатель. В таком безвременье – и писатель уровня Шукшина. В тайге.

Только вот… пишет ли он ещё, или бросил? Или ударился в бесполезную нынче поэзию?

Усталость. К вечеру… и к закату жизни. Нормальная усталость пожилого человека. Я – пожил. Мне через два года стукнет семьдесят. Боже мой. Ко мне люди обращаются так: «Василий ВасилИевич».

Пошел прогуляться. Вышел в поле, потом свернул на параллельную улицу, и так постепенно обошел свой околоток по периметру. Традиционно посетил старое, заброшенное кладбище, оно в сотне метров от моего дома. Ходил по людям и наблюдал, как из них растут деревья. Никто этого не видел, никому до этого нет дела. Я был там один. Думал о том, что многие из тех, кто лежит под ногами, прожили меньше, чем я. Уходя, поклонился им. Пусть простят меня за то, что я живу дольше.

Это все глубоко интимно.

Цени жизнь. Каждый день, каждый час.

Пасмурное утро. Возможно, пойдет дождик, и тогда временно свалится обязаловка возиться на огороде. А пока засяду‑ка я за раскас. Писать надо с утра.

Причем, как это у меня водится, начинаю с конца. Вот описываю разницу между московской и красноярской летными школами, осуждаю потребительский подход, который нынче превалирует. И думаю себе: ну что почерпнет из этих разсуждений читатель, ездящий на современном импортном автомобиле с автоматом. Он скажет: так ведь удобно же! Зачем, мол, мне заморачиваться поведением машины, когда она начинена автоматикой и ведёт себя соответственно задаваемой мною манере езды. А я решаю другие задачи.

Я ведь сам езжу на автомате, и мне нравится. Но… нравится не совсем. Иной раз хотел бы чуть подинамичнее… эх, нет под рукой знакомой «кочерги»…

То есть: автоматика загоняет человека в прокрустово ложе потреблятства.

Если бы при этом человек раскрывал освободившиеся возможности и таланты на созидание нового – да я бы обеими руками был за. Но ведь не раскрывает! Глохнет в нем творческое начало, убаюканное услужливой автоматизацией жизни, услажденное множеством услуг, растворившееся в лени удобств и удовольствий.

И современный пилот из того же теста. Автоматизированный полет, полет по нажатию кнопки, одним пальцем, ну никак не подвигает к творчеству. Обычная операторская деятельность, перед экраном монитора. Удобный столик. Джойстик. Ну, не на земле, конечно. И болтанка бывает, и боковик на посадке. Но – в общем‑то? Ленивое лежание в кресле.

Да что там. Я сам все последние годы полетов именно вот так возлежал в кресле, а самолет летел, управляемый либо автоматикой, либо моим экипажем. Но – не мною. Мне было лень. Мне было по–барски.

Поэтому я и переживаю. Одно дело было – барствовать, зная, что отработал свое, что зачётка работает на тебя и уже немного осталось. Другое – начинать свою долгую деятельность в опасной профессии, имея при этом кучу удобств и обволакивающих услуг. Нынешние пилоты–операторы не знают иных тревог, кроме операторских. Им неведома тревога о месте самолета, о том, правильны или ошибочны были расчеты, оправдается прогноз или нет, и вообще, тревога подвешенного между небом и землёй человека, ответственного за жизни доверившихся ему людей. Они оказывают услугу, и услугу эту надо оказать качественно, иначе затаскают. Их тревоги – бумажно–адвокатские.

Но как можно назвать авиацию услугой? Как можно считать услугой медицину? Ага: я тебе плачу деньги, а ты окажи мне услугу – качественно вылечи от рака.

Точно так же авиация: я тебе плачу бабки, а ты доставь меня в срок к важному совещанию, на котором решается судьба моего бизнеса. А если не доставишь, я тебя затаскаю по судам за утраченную выгоду и моральный ущерб.

Но молодые пилоты – дети того самого общества потребителей. И они, со своими потребительскими взглядами на жизнь, идут в опасную, но высокооплачиваемую профессию и считают её такой же, как и любая другая: оказание услуг по перевозке; но при этом высокооплачиваемой… ну и навроде того что опасной.

Бывает медицина бессильной; Бывает бессильной и авиация. И пожарные иной раз бессильны оказать услугу. Но они относят эти риски к прогнозируему проценту.

Реальный пацан гонит на навороченной машине 200 км/час, не вписывается в поворот и потом, в больнице, говорит: машина плохая, не держит дорогу.

То есть, я беспокоюсь о том, что пацаны теряют чувство реального полета: что «это я сам лечу!» Они летают полувиртуально.

Вот надо об этом как‑то внятно написать. Я ж не могу без морали.

Кстати, мне тут на Либ ру за 10–ю часть кто‑то влепил двойку. Он – самый умный, в самую ногу идёт. Но комментария не оставил. Может, завистник. Я улыбаюсь. Мне ваши оценки, в общем, уже безразличны.

Почты нет, ну, одно письмо пришло. Какой‑то придурок, назвавшийся Витей Беловым, описал, как он пять лет убил в Ульяновске, потом полгода полетал на Ан-24 в Иркутске, не понравилось, нашелся повод на ВЛЭК, разругался и уволился.

Я ему написал две строчки, что он случайный в авиации человек.

Для него реальные полеты оказались кошмаром:

«Рейсы с двумя–тремя промежуточными посадками отнимают много сил, да на жаре попробуй поноситься от самолета в АДП аэропорт да и вообще, как правило такие рейсы занимали почти 9 часов, в воздухе из которых было не многим больше 3 часов. Это было ужасно, на август так вообще пришлись задержки и все остальное. В общем получалось что удовольствия никакого. И ради нескольких часов полета требовалось все вытерпеть, ко всему РАДИ ЭТОГО я был вынужден отсидеть пять лет постигать сложнейшие науки который в дальнейшем мне не пригодились, а так же самый последний круг ада ВЛЭК».

Жалкий, презренный тип. Он мечтал о комфорте, а получил ужасные реалии. И не хватило мужества. Хотя оправдывает свой уход каким‑то там конфликтом с ВЛЭК.

Я знавал других ребят, которые прорвались в свое Небо через тернии.

Хороший афоризм нашел. «Самое бесполезное – мудрость старика». В наше время, в эпоху перемен, – абсолютно в десятку. Кому из молодых нужна моя мудрость, если она и самому мне не нужна.

Ответил мне этот Витя Белов: оправдывается, что он хороший. Разозлил меня, козёл. Я написал ему несколько строк, в которых растолковал, почему ему не место в авиации, примерно как если бы я объяснял человеку без музыкального слуха, почему ему не место в оркестре. Хвалится он, что реальные пацаны–гебешники обещали выдать ему такую бумажку, по которой он сможет вернуться за штурвал в любое время. Я посоветовал ему пацанов не утруждать. Мажор, блин.

Скончался Гарри Гаррисон. Мои любимые книги – его цикл «Эдем». Я всегда восхищался его талантом. А ну‑ка – целые миры создал, даже с собственным, выдуманным, искусственным языком… Отношу Гаррисона к великим фантастам всех времён.

Бредбери тоже недавно умер. Это был вообще поэт в прозе. Его книги глубоко человечны.

Вот эти люди оставили неизгладимый след в литературе и в памяти поколений. А что оставил в памяти поколений режиссер Фоменко? Не знаю. Да ни хрена.

Я как‑то обхожу вниманием эпохальное событие: суд над этими письками… пуськами… Да пошли они в задницу, дуры. Храм осквернять нельзя. Два года колонии им – в самый раз.

Земляк красноярец как‑то писал мне о своей мечте научиться летать. И вот, не прошло и двух лет, сообщает, что купил себе старенькую Цессну-150, начал учиться полетам. Предлагает мне стать его инструктором (небезвозмездно), осыпает комплиментами…

Я осадил его, в максимально корректной форме объяснив все подводные камни и нюансы. Уж какие полеты. Да я с содроганием думаю о том, как он вообще рискует подниматься в воздух на этой развалине. Но… мечта у человека сбылась, он полон радостью обладания.

Только не со мной летать. Вот ни на волосок ничего внутри не шевельнулось. Я уже, видать, не летчик. Ушло. Для меня теперь собственно полет – далеко не главная радость в жизни. А как подумаешь об ответственности… на фиг бы мне она на старости лет. Я таки откровенно наслаждаюсь её отсутствием.

Моя ответственность теперь – более высокого порядка: за базар перед широкой аудиторией. Авторитет берегу. Летчиков много, а Ершов – один такой придурок на всю Расею.

Смеху было бы: мол, известный авиационный писатель Ершов разложил самолет во время несанкционированного полета с богатеньким стажером…

Новые джинсы смотрятся, конечно, хорошо… но вот удобства в них никакого. Тесноваты все‑таки. А брать на размер больше – будут мешковаты. Ну, это не для хозработ, а, скорее, на выход; так что потерплю. После семидесяти уже буду покупать одежду не для моды, а для удобства, как деды носят.

Вася, ты уже далеко, ой далеко не молод. Сегодня пришлось спрыгнуть в ямку в погребе… приземлился на почти не гнущиеся ноги, встряхнуло… Ну не годятся уже суставы. Однако все ещё прыгаю.

Гляжу – деды моего возраста, а то и помоложе, ходят с тросточками. Я пока не нуждаюсь, могу и пробежаться немножко. Но то время не за горами и для меня.

Эти два года жизни сам для себя буду считать ещё годами, так сказать, зрелого возраста, когда ещё на все способен. Ну… если и не способен, то хоть говорить буду. А после семидесяти уже не о чем там и говорить.