Ворчание ездового пса

Ага, ссылаются. Я уж привык. Очень много в сети советов по аэрофобии со ссылками на мои книги; да и так цитируют. Иной раз целыми страницами, иногда – выжимки или абзацы. Вполне достойные выжимки. Дай бог ещё тем гришковцам, чтоб на них так ссылались.

Вечером, уж для полноты счастья, в который раз посмотрели прекрасный фильм «Привидение», с безвременно ушедшим в мир иной Патриком Суэйзи, трогательной Деми Мур и бесподобно играющей Вупи Голдберг. Один из лучших фильмов про любовь вообще.

Вот старый знакомый только что вернулся из Киева, где переучивался на Ан-148. Хвалит антоновское ОКБ, которое хохлам удалось полностью сохранить, в отличие от разваливающихся российских фирм. Хвалит этот самолет: копия А-320; и он ничего общего уже не имеет со своим вроде как прототипом Ан-74. Умная, русифицированная ЭДСУ. Ну, и т. д.

Так вот, там к нему летчики–испытатели гурьбой: «Ты из Красноярска?» «Да». «А… это… Ершова знаешь?» «Дак работали вместе». «Да ты что?!!»

Короче… я широко известен. Маститые деды, летчики–испытатели, работающие в ОКБ аж с 58–го года, попросили передать мне книги, сопроводили их теплыми, пространными посланиями. Уважают, значится. Валеев говорит: ты для них – гуру. Во.

А мальчики нынче не уважают деда. Мох времён.

Ну, все антоновцы интересуются, где же можно найти мои книги, выложено ли что‑либо мною в интернете.

А Яндекс слабо нажать?

Ну, давай же включай интернет. Навел я Сашу на свои сайты, дал ему мыло и адреса для широкого пользования. Короче, показал рекламу.

Сижу дома. А что мне делать. Листаю интернет, читаю подаренную книгу. О катастрофе «Руслана» в Иркутске в ней упомянуто не столь подробно, как бы мне хотелось, но зато там же, в разных статьях, о многочисленных, чуть не ежедневных помпажах хваленого и проклятого двигателя Д-18Т написано более чем прозрачно. Дерьмовый мотор.

А его конструктор Муравченко уж так ерепенился, уж так защищал свое детище… только детище это так и остается сырым. Создали они новую его версию, через пятнадцать лет, вроде более надежную, – да только стоит она 4 миллиона долларов. Не по карману. А летают на той же нулевой и первой серии, и помпажи продолжаются.

Короче, предполагается, что в Иркутске бортинженер после отрыва ошибочно выключил вместо запомпажировавшего третьего – работающий второй (зафиксировано срабатывание электрокрана его останова). А на двух взлёт уже не продолжишь… вот и драли, тем более, там в 1500 метрах за торцом стоят дома. Помпаж ещё одного двигателя был уже непринципиален: они и так падали. Так что я был, в общем, прав. Причина не в топливе.

Погодите: лет через десять моя версия, как наиболее широко озвученная, хоть и не самая верная, глядишь, станет единственной, на нее и будут ссылаться.

По продолжению «Таежного пилота» на авиа ру – тишина. Дня через два–три, может, кто заикнётся. На Прозе почитывают, но пока тоже мало. А ведь для меня упоминание о новом опусе важно как поставленная в конце работы точка. Я понимаю, что незамеченным произведение не пройдет, но все равно неспокоен, чувствую себя подвешенным. Да и интересно: как же встретят?

На даче делать пока нечего. Может, по инерции, пока запал не прошел, начал бы я там, в покое, тему полетов на Ил-18. И первой главкой вставил бы на свое место написанный заведомо раньше, до времени, рассказ «Хитрый еврей».

Части этой, про Ил-18, можно дать подзаголовок, типа, «Золотой век советской авиации», или просто «Золотой век». Я именно так хочу подать её читателю. Это было как раз во времена застоя; так пусть мальчики не слушают кликушества новодворских, а читают воспоминания живого свидетеля и активного участника событий.

Надо четко дать понять читателю, что без огромной организующей работы и мощи «застойного» государства подобный эксперимент, единственный в истории авиации, был бы невозможен.

Что касается темы Ту-154, то она хорошо раскрыта в «Летных дневниках». Хотя, следуя традиции, первые впечатления о полетах на новой, реактивной машине можно и описать в четвертой части, аналогично предыдущим, и тогда «Таежный пилот» обретет завершённость. И войдёт он, родимый, в аналы.

А о чем ещё мне писать. Больше не о чем. Так, может, подвернется пара темок, наваяю рассказик–другой… зачем? Чтобы зоилы имели лишний повод позлорадствовать о деградации графомана?

Я и так уже много написал. Писать же ради писанины, для количества, как, к примеру, в старости Маркуша… Ведь читаемы‑то всего несколько его книг, остальное невостребовано.

Но деградация моска‑то развивается. Надо его чем‑то питать, тренировать ороговевшую кору. Правда, вот этот бытовой дневник и есть попытка, вернее, резюме таких умственных исражнений.

Может, подцепить к «Таежному пилоту» ещё часть – уже о наземной работе в СиАТе? Чтобы завершение стало ещё более логическим? И закончить на грустной ноте?

Четвериков все мечтал о том, чтобы я описал работу авиакомпании изнутри. Боюсь, мое описание будет не в его пользу… а ведь он дал мне хороший, очень хороший кусок хлеба с икрой.

На Либ ру надыбал рассказы бывшего военного летчика Сотникова, летавшего ещё в 50–е годы. Он вычленил и выложил их отдельным куском – из своей диссидентско–политической эпопеи, читать которую нет охоты ни у меня, ни у немногочисленных гостей его страницы.

Пишет он вроде бы правдоподобно, но очень тягомотно, разжевывает до безвкусия, подобно пресловутому Блеклову. И напряженность описываемой ситуации теряет остроту в многословии автора. Да и описывает он простые вещи: отказ двигателя на бомбардировщике над водой, отказ радиокомпаса при заходе во мгле, неотключение автопилота при заходе на посадку, простое обледенение в облаках, срыв в штопор… Чем‑то напоминает истерически–рефлексивный стиль «Последней бури» Шеналя.

Я, много пролетавший пилот, смотрю на его потуги со снисхождением. Один виток штопора он расписывает как целый роман. А там думать и рассуждать‑то некогда, там прыгать надо, работает подкорка.

В общем же, автор до смерти заражён политикой, а авиационные сценки, видимо, вставил в роман для оживляжа.

Тут какой‑то «пилот из Новосибирска», в возрасте 51 года, прислал краткое письмо по поводу «Страха полета»: мол, фантастика это – на скорости 400, на лед… да малейший крен, крылом за лед – и кувырком!

Человек невнимательно читал. Я ведь уже объяснил в повести читателям, почему на лед садиться безопаснее, чем на воду.

Он летал, максимум, на Ан-24, в Северном, и, видимо поэтому, скорость приледнения 400 кажется ему неимоверной.

Не, ну, блин, они учить меня будут. Я обдумывал эту ситуацию 15 лет, а пилот с Ан-24, едва прочитав по диагонали повесть, уже критикует.

Я вежливо ответил ему, что не разделяю его сомнений.

Сегодня в Ижму должны прилететь представители Алросы для принятия решения о взлёте самолета. Самолет готов, полосу раскатали. Дай‑то бог. Для меня важна моральная сторона дела: Ту-154 и не на такое способен!

В том, что взлетит, я не сомневаюсь. Дали бы мне возможность – я бы его сам перегнал, с моим экипажем. Чего уж там особенного.

Новосибирец в следующем письме написал, что чудеса, конечно, бывают; например, он привел мне как чудо факт спасения части людей в известной катастрофе Ту-114. Я объяснил ему подробности безопасной посадки на лед. А по катастрофе Ту-114 дал большую цитату из интернета, уточняющую детали. Да спросил, на чем он летал. Оказывается – вообще вторым пилотом на Ан-2, и то всего несколько лет; но летную судьбу свою описал он мне очень красочно.

Полез снова в интернет, открыл видеоролик Кубанского хора: «Ой, стога, стога…» Все равно, как и в первый раз: смотрю, слушаю и плачу. Ну, сильнейшая песня. Изумительный патриотический посыл. Вот уж чего у казачества не отнимешь.

И бесподобная Марина Гольченко… На ней вся композиция держится. Ой, хороша… Какая сильная женщина! И каков профессионализм!

Но переживаю это все в одиночку, теперь уж без свидетелей… Это – лично моё, духовное. Как очищает душу…

Да уж… Майкл Джексон, великий горожанский мастер, кумир миллиардов… вертится в гробу. Его искусство тоже очищает душу… негра. Вернее, так называть афроамериканца неполиткорректно. Правильно будет: черножопого янки.

Два полюса.

Вычитал тут рецензию на фильм «Тарас Бульба». Фильм дерьмовый, понятно. Но человек полез уже критиковать самого героя по самой повести Гоголя. И так это… видно, что еврею обидно за гоголевских жидов. Ни слова не говоря о том, что еврейство в польских местечках цепко держало в своих арендаторских руках весь народ и снискало именно этим всеобщую к себе ненависть, приведшую к погромам и резне, автор нападает на козаков, приписывая им всю жестокость, но не находя таковой у поляков, унижает запорожских лыцарей до уровня зверей.

Я так понимаю, что казак был и есть разбойник и мародер, только косвенно защищающий границу своей страны, да ещё под флагом истинной веры. И понимаю, что Гоголь идеализировал казаков только для того, чтобы поднять патриотический дух русского народа, детьми которого были, в том числе, и православные казаки.

Вновь перечитываю опусы Андрея Архангельского. Ну, заказной журналюга. Распечатал тут Наде очередной его перл: мысли о книгах, по его мнению, востребованных временем, о «книгах про тебя», занимающих нишу между очень высоким и низким. Жанр этих книг – исповедь, их персонажи – «простые представители среднего класса». Авторы, попавшие в рекомендуемый список: Робски, Гришковец, ещё какая‑то Метелица… Пишут они о жевании. Это то, что принято читать «на ночь», «книги, которые находятся в одной весовой категории с клубным концертом, скажем, Шнура, или походом в ресторан».

По Архангельскому, эти книги, это жевание – «памятник их незаметным страданиям, свидетельство эпохи, о которой потом, спустя 50 лет, будут слагать легенды».

Надя прочитала этот обзорчик и сказала: такая… потреба!

Я её поцеловал. Молодец. Ей обидно за меня.

А нынешним временем востребовано именно жевание – культурное, расчетливо–прагматичное.

Презренно нынешнее молодое поколение. Презренно!

Интересно, мой «Страх полета» подойдет этой категории читателей, на ночь глядя?

Нашел современные статьи Архангельского. Он как машина: пишет на любую заказанную тему, смело совмещает красное с холодным, а зеленое с кислым. Но прежняя весомость и высокий тон нынче у него размазываются о мелкую сиюминутность… да ведь и жизнь мельчает. Но умен.

Попутно нанюхал тут совершенно не связанную с данной темой, но интересную мысль. Гидон Кремер: «Информированность не гарантирует глубины и понимания». Это он об интернете как средстве познания. Да вот вся цитата:

«…Сегодня многие подменяют поиск сути банальным количеством, нагромождением информации. Но информированность не гарантирует глубины и понимания. От обилия информации нельзя стать умнее. Скульптор, чтобы достичь совершенства, отсекает от камня все лишнее. Человек же, ищущий смысл в интернете, подобен скульптору, который пытается создать скульптуру сразу из всех камней. Я же всю жизнь работал с одним камнем. И я до сих пор его обтесываю».

Когда я читаю в сети полемику о путях России, поражаюсь массовому оптимизму молодежи и смелой раздаче ими рецептов.

Ты летчик? Тебе мало платят? Так смени профессию. Или выучи инглиш.

Ты учитель, врач? Мало платят? Так открой рекламное (туристическое, риелторское, посредническое) агентство. Заведи свое дело. Ломай в себе совка. И будет, будет тебе счастье.

Через десять лет подавляющее большинство этих сопливых бодрячков увянет в офисном ярме и ипотеке.

Ты сначала попробуй врасти в свою работу, проживи в ней жизнь, а потом уж советуй сменить профессию. А я и погляжу.

Если кто‑то и вспомнит меня после смерти, то скорее – как угрюмого фанатика. Мой «памятник незаметным страданиям», мое «свидетельство эпохи», мои неумелые корябанья заскорузлой лапой ездового пса, – да и вряд ли об этих временах будут слагаться легенды. Не те ценности нынче в моде.

Будущий книголюб скользнет равнодушным взглядом: а… про авиацию… любопытно… занятно… забавно… на ночь полистаю.

А я все обтесываю и ошкуриваю один и тот же камень.

Наши спасатели из МЧС смотались на развалины Японии, вытащили несколько утопленников и умотали обратно. Соблюдены соболезнования и вежливость. Путин со щедростью предложил Японии наш газ, уголь и электроэнергию. Япония вежливо отказывается: не хочет впадать хоть в какую зависимость от нас.

Ужасные кадры: вода заливает улицы, чистая, морская; тихо, но стремительно, за минуту, поднимается её уровень… плывут автомобили, появляется плавучий мусор, его все больше и больше, валятся столбы, поплыли легкие здания… Да, цунами – это не стена воды, нет. Даже кадры из смываемого волной с набережной автомобиля показывают, что это вал текущей воды, без пены, просто пузырем… и поплыли…

По идее, тот, кто умеет плавать и кого вода застала прямо на улице, должен подплыть к любому прочному вертикальному сооружению, столбу, дереву, и держаться за него, плавая и дожидаясь, пока пронесет громоздкий мусор и уровень воды упадет.

Поразительный народ японцы. Вызывают во мне сугубое, искреннее уважение и сочувствие.

Уже в который раз вслушиваюсь в себя и спрашиваю: так устраивает ли меня мое нынешнее статус кво? Устраивает ли пенсионная жизнь, без нервотрепки, обязаловки и спешки? Не опускаюсь ли я в безделье?

Нет, не опускаюсь. Такая жизнь – по мне. Я всю жизнь о таком мечтал. Говорю это себе уже наверно в десятый раз. По существу, я для такой вот жизни и создан. Летные годы были для меня хоть и тяжелым, хоть и любимым, – но только периодом жизни. Оглядываясь, могу только испытывать удовлетворение от того, что пережил его достойно. И если меня кто спросит, а хто ты, собственно, есть, я смело отвечу, что я есть пилот. Я – пилот, а вот хто ты такой?

Ну, а теперь я ещё и вроде как признанный в кругах писатель, причем, писатель – так, между делом, в свое удовольствие. Смог себе позволить. На заслуженном отдыхе, на пенсии, после 60 лет. Ну, надо же чем‑то себя занять. Ну не водку же пить. Вот… кропаю потихоньку.

Так вот: такая жизнь, жизнь свободного художника, меня устраивает, не тяготит, а сейчас представляется единственно приемлемой. Общественное признание придает мне уверенности в праве на такую жизнь.

Потом мне будут завидовать: вот человек занимался всю жизнь тем делом, какое любил. И никогда не опускался до подневольного, нелюбимого труда. Вот – смог же!

Надо только не афишировать период каторги в СиАТе. Хотя… я там‑то как раз и занимался написанием своих книг. А инспекторская, конторская суета была так, между делом, ну, на хлеб насущный… Видимо, так будет писать обо мне биограф, если таковой найдется.

СиАТ дал мне много. Помимо заработков (спасибо Четверикову), я именно на той работе вынужденно освоил компьютер, сумев сделать это освоение увлекательным, ибо надо было печатать свою первую книгу.

Потом освоил интернет, так как именно там он был мне бесплатно доступен, а нужда в обратной связи с читателем толкала в спину.

Именно там, подталкиваемый обратной связью, я написал «Аэрофобию».

Именно там я написал все свои методические пособия и оформил «Практику полетов на самолете Ту-154». Сейчас зачётка работает на студента: я тычу носом в мои разработки всех тех, кто интересуется, «а что представляет из себя этот пейсатель Ершов как пилот».

Именно под впечатлением развала СиАТа я написал «Страх полета».

Именно СиАТ дал мне ясное представление об офисном планктоне как классе.

Именно СиАТ заставил меня расти над собой и окунуться в менеджерский, управленческий мир, получить ясное представление о служебной иерархии, правах и обязанностях, о взаимосвязях, ответственности, принятии управленческих решений, о силе бумаг; я научиться в них разбираться, сочинять и разрабатывать документы, – а в результате поднялся выше рядового исполнителя и расширил свой горизонт.

Но все это было вбито в меня через силу, через нервы, пропущено через призму новых, чуждых, бесчеловечных бизнес–отношений. То, что я сумел «показаться» генеральному директору, – счастливая случайность, давшая мне нравственные силы и уверенность в себе, и только. А здоровье при этом чуть не угробил.

Вот нарыл на Либ ру записки бизнесмена, харьковчанина, Алексея Коровина. Он кончал ХАИ в 90–е, но вынужден был заняться производством торгового оборудования. Ну, почитаю, как становятся бизнесменами, интересно мировоззрение этого поколения.

Прочитал. Мировоззрение простое: жизнь в общаге, молодая семья, нужны деньги. Присмотревшись, стюдент заметил, что в Польше на рынках палатки накрыты тентами, а у нас нет. С другом решили создать вручную тент. Сделали, продали, – и пошло, засосало, увлеклись, учеба уже чисто ради диплома. Параллельно занимался выбиванием долгов, охраной и прочим рэкетом. Когда дела пошли, организовали фирмочку; рэкет пришлось бросить. Мотался, мозговал, заводил связи, рисковал, и теперь у него фирма – чуть не монополист. Дальше уже идут размышления, связанные чисто с бизнесом.

Вот новый русский бизнесмен. Ну, украинский. И имя им – легион.

Настойчивость и риск стоит уважать. Стоит уважать и любовь к своим тентам. А потом уже деньги превалируют, тенты оставлены, пошли проекты иного масштаба… Бизнес засасывает.

Но особой симпатии к автору у меня нет. Начинал он как мелкий преступник, рэкетир… с незаконченным высшим образованием. Он предан просто бизнесу – хоть какому. Он теперь уже – менеджер, управленец. Он делает бабки. Грошi, грошi…

Я, пилот до мозга костей, таких бизнесменчишек повидал, и мне их уважать… не хочется. Это все равно – черви в выгребной яме. Я летал над ними всеми. Я отвечал за жизни двух миллионов человек, и я имею право их, бизнесменов, в общем, презирать. Ну… как Димирест у Хейли. Я видел Небо.

Они, эти… из выгребной ямы, может, и богаче меня. Но они вертелись среди себе подобных… а я – среди гроз. Они имели дело с людской массой, а я – со Стихией. Их – миллионы, а нас… сотни, ну, тысячи.

Он написал свою книгу, для себе подобных… таких книг много. А я пишу свои книги – для всех.

Архангельский пару лет назад написал рецензию на роман «Каменный мост» достойного, по его мнению, писателя Терехова, написанный о детках партноменклатуры, играющих во время войны в эсэсовцев. Он сам же отмечает, что язык вязкий, перенасыщенный и т. п., но читать роман надо, потому что! Там, мол, и дух, и текст, и их смесь…

Идея романа – антисоветская. Что при таких руководителях и при таких вот их детках строй, мол, рухнул ещё в 43–м. И – пошло–поехало.

Да плевать мне на строй. Я открыл этот роман… окунулся в тот текст: многа, многа, многа букафф, слофф, все это одним длинным предложением… Аффтар писал эту муть десять лет! И что она мне даст?

Автор признается: «то, что книгу издали – это чудо. Все остальное меня не интересует».

А для кого ж тогда ты её десять лет вымучивал? Подпирало? Испустил?

Пусть этого Терехова асиливает Архангельский. А Ершов для него, видимо, простоват.

Текст у меня, и правда, того… Простоват у меня текст.

Правда, в конце статьи критег делает вывод: «Чтобы быть писателем, им не надо работать… нужно писать без надежды на опубликование. Без надежды вообще. Только тогда и получается литература».

Я свои мысли претворяю в текст для того, чтобы их восприняло как можно большее количество людей, желательно молодых. Я очень надеюсь на это, и заинтересован именно в этом… но отнюдь не в том, чтобы наконец выпустить из кишечника через рот спертый воздух. И проблема опубликования, при нынешних‑то информационных технологиях, меня не волнует.

Ну вот. Взлетела ласточка в Ижме! Я же говорил. Всего 800 метров понадобилось. Есаян поднял.

Аж слеза прошибла. Хорошее дело. Прекрасное дело! Заткнули рот некоторым.

А тремя днями раньше в Конго при заходе на посадку разбился Ан-12: отказ двух правых двигателей, переворот… и всё; выложено впечатляющее короткое видео. Очередные русские авиагастарбайтеры погибли.

Перечитал все, что нашел у Архангельского. Мнение мое о том, что он заказной, немного поколебалось. Он заказан временем, а не людьми. Он сам пишет, что их поколению вывалили из интернета за пять лет всю ту кучу информации, которую мы, старшее поколение, добывали из газет, по крохам, двадцать лет, переваривая внутри себя каждое слово. А они скопом все заглотили и, не успев переварить, бросились в этом новом мире жить. Поэтому он, не особо стесняясь, топчется по старикам, а гегемона, достойного внимания, т. е. средний класс, ищет среди обитателей Рублевки и завсегдатаев московских театров. И то: уже и про Шнура своего, матерщинника, примолк, то же и про притыренную Земфиру; уже и про Робски пишет, что она деградирует со своими романами, уже и Гришковца как писателя–прозаика не хвалит.

Бог Александрова – либеральная свобода. Свобода выбора всего – от мата до порнухи, свобода принятия самостоятельных решений, начиная от детского садика. А запрещать, мол, — будет ещё хуже.

Свобода – это осознанная необходимость зажать себя, или оторвать от себя ради высокого. А какой же эгоист способен на это. У него такой необходимости нет.

Архангельский не возьмёт в толк того, что вся человеческая культура, в коей он считается явным авторитетом, зиждется на преемственности и воспитании младшего поколения старшим. Вплоть до розог иной раз. Потом тот детсадовец благодарить будет, что выпороли и научили несмышленыша вовремя.

А индивидуал, разбирающийся в порнухе с детства, спасибо никому не скажет. Он матом с детства разговаривать будет. И мат приживется в обществе уже в следующем поколении. Да уже приживается: иду тут по парку, а впереди мальчик с девочкой, разговаривают о любви… матом.

Архангельский говорит: ну что ж… давайте хотя бы узаконим и окультурим мат…

Нет уж: давайте поддерживать идею неприемлемости мата в обществе.

Личность становится способной работать над собой только под положительным влиянием разумно консервативного старшего поколения. А без такой строгой опеки получится поколение хунвэйбинов или стражей исламской революции, т. е. диких зверьков, ну, накачанных пердежом интернета, понимающих только анархическую, эгоистическую свободу. И какая тогда получится, к примеру, наша российская армия, из этих, свободных?

Поневоле восплачешь о твердой руке государства. И тут Лукашенко сто раз прав.

А у нас президент завёл себе твиттер. Ах, мол, какой я современный.

Архангельский напрочь отрицает т. н. официоз 70–х, в том числе, к примеру, охаивает песню «День Победы», что, мол, её «фронтовики не приняли». Это ложь. Вернее, это непонимание современным мальчиком сути того, о чем он робко сейчас задумывается как об «имперском мышлении». Что, мол, неплохо было бы его иметь… что это – высокое… это – Дух…

Ага. Запел. Так ведь и имперское мышление, и дух народа воспитываются преемственностью и уважением к делам предков. А эти… дети перестройки считают, что по ту сторону пропасти осталось все худшее. Песни советских лет им, видите ли, отдают нарочитой идеологизированностью.

А для нашего поколения лучших песен и нет. И уж точно, не будет.

Некоторые критики мне сами не нравятся. Вот Бойко, 30–летний физик, ставший критиком. Он в восторге от т. н. поэтессы Алины Витухновской, называет её не иначе как прям генийкой. Я полез читать её бессмертные строки, гляжу: те же «Ают оки, эют юки…»

Все с вами понятно. Куда уж мне, с собачьей мордой. Её вон в тюрьму сажали! Она политик! За нее заступались ведущие поэты! Сам Вознесенский! Сама Мориц!

Дерьмо. При желании и из малоуправляемой Агузаровой можно сделать звезду.

Написано о Витухновской много. Она – вроде как символ самых уж распросамых сва–абодных поэтов, она негативна, она сатанистка, она ниспровергательница…

Если бы все, пусть даже расталантливые, были как она, – мир бы развалился. Критик же, который от нее в восторге, вряд ли будет объективен по отношению к ездовому псу.

А ездовому псу все равно, кого возить за спиной. И этих талантливых болтушек тоже. Они умеют выспренно токовать на площадях ни о чем, об «уничтожении реальности» и «диктатуре Ничто»…

Мы это проходили… нечто эдакое. Это та же Новодворская, только ещё хуже.

Разворчался я что‑то. Да просто оттого, что чую: не примут меня там, в этом эстетическом мире. Я им чужд. И напрасно буду ждать доброго слова от их жрецов.

Почта пустая. Ну, вот пишет мне человек, фанатик авиации: решил в 42 года получить CPL, а пока имеет любительское свидетельство, 42 часа школы на Цессне и 10 часов тренажера Ан-2. Пишет, что читал Ершова «ещё пацаном». Врёт. А просьба у него: мол, в Енисейск на лесопатруль на Ан-2 его не берут, а вот если сам Ершов попросит…

Вежливо пошлю его в сторонку. Во–первых, врёт. Во–вторых, человек не понимает, что без штампа в пилотском о допуске на Ан-2 никто его в производственный отряд не возьмёт и учить там по школьной программе тем более не будет. Вот так я ему и отвечу. Пусть ищет пути и деньги для обучения на Ан-2, такие места есть. И без блата.

Шустрый какой. Развелось их нынче.

Забежал пилот Владислав Братков, принес книжку, чтобы я подписал её киевским испытателям. Гляжу: господи, книга‑то – мои «Раздумья», голубая, первый тираж… Где ж ты её взял? А… ещё тогда в летном отряде продавали… купил. А в магазинах уже не найти… вот, мол, отдаю свою…

Да что же это. Нашел я из своих резервов такую же книгу, подписал и подарил ему лично, а ту, что он принес, подписал Юрию Владимировичу Курлину, с добрыми пожеланиями летному коллективу. И ещё дал распечатку ссылок, где мои книги и методички можно найти в сети. И на словах просил поблагодарить за то, что столь заслуженные люди меня ещё за человека держат.

Царствие небесное и добрая память Володе Менскому, спасибо ему за доброту душевную, что продавал мои книги в отряде.

У Браткова и отец бывший пилот, вертолётчик, и сын сейчас учится в Сасово. Династия. Говорит, в училище все нормально, 120 человек набрали, порядок строгий, но… 20 человек сразу загребли в армию, суки. Зла не хватает на лампасников, сволочей.

А летать они будут на Ан-2, а выпускаться на Л-410, общий налет 150 часов – и вперёд. Ну, дай‑то бог.

Сам же Владислав хвалит Ан-148; вот переучился, едет на тренажер. Всем хочется, чтобы самолет пошел. А пресловутый Супер–пупер… не для наших он условий.

Одно дело – антоновская фирма, мощное гражданское КБ, с традициями, с реализмом. И другое – делать пассажирский самолет на истребительной фирме. Есаян тысячу раз прав: суховцы, бедные, столкнулись с таким клубком проблем, что никакие деньги не спасут. Тут нужен опыт, нужна преемственность, по очкам. А Погосян норовит сразу нокаутом. Он проиграет, а денежки в трубу.

Распечатал и дал прочитать Наде третью часть. Она просмотрела и сказала: тускло, невыразительно, повторы… хуже, чем про Ил-14, и заведомо хуже, чем про Ан-2. Но на потребу – сойдет.

Помня, как критиковала она рассказы из первой части, про Ан-2, как воевала против пафоса и других, по её мнению, неприемлемых вещей… а народ‑то принял, ещё как, – помня об этом, я не впадаю в печаль. Да, я сам заметил, что стал писать суше и торопливее. Но впереди ещё описание ввода в строй и год полетов командиром, там есть о чем сказать. Да и про проделки Шевеля ещё можно добавить.

И надо не забывать, что этот опус я таки пишу на потребу тем, кому не по душе «Ездовой пес». Наде третья часть не очень показалась, а им, может быть, этот мемуар как раз по душе.

Я все роюсь в блогах и архивах форумов, где упоминается моя персона. И делаю интересный вывод.

Там тусуется современная молодежь. Она жизни‑то вообще ещё не знает. А те знания, которые даёт ей интернет, неглубоки и зачастую уродливы. Выводы этих молодых людей поверхностны и рефлекторны, как лай. А я переживаю.

Надо прислушиваться к мнению стариков. Старики меня однозначно признали: Ершов пишет правду, он знает жизнь, он профессионал. И Пономаренко, и Кондаков, и Курлин, и неизвестные мне старые их коллеги, и сорокапятилетние летчики, – Ершова, по крайней мере, уважают. Они осознают, что другого такого авиационного писателя пока в России нет.

Вот для стариков я и кропаю своего «Таежного пилота», и они узнают там себя, свою молодость.

А молодежь… да ей пофиг. У нее другой жизненный императив: бейся за жизнь, делай бабки! Любым способом! Как на Западе! Какие там ещё замшелые псы…

Те же отдельные представители молодого поколения, кого ещё трогает ездовой пес, скорее всего выродки, недовоспитанные нынешним временем. Они романтики, они пока веруют. Впереди у них ещё много разочарований. А так как стариков–пенсионеров у нас в стране треть населения, а молодежи‑то… раз–два и обчелся, то я и биться в её сердца не буду. Я уже сказал свое слово: «может быть, это будешь ты». А теперь могу внутри себя добавить: «скорее всего, не будешь».

Я ведь писал, вдохновляемый верой в лучшее. А теперь этой веры все меньше; вижу я, что гнить будем долго и безрезультатно, а общество тем временем выродится. Так буду писать хоть для стариков. Я сам такой.

Открыл свои старые «Рассказы ездового пса». Прочитал про Шевеля… и дошло, ярко открылось: да я же уже явно деградирую! Я уже так ярко, цветисто, раскованно ничего больше не напишу. Груз последних прожитых лет, переживания, связанные с творчеством, да эта обязаловка обратной связи, да отзывы и критика, – все это заставило меня ещё крепче сжать губы. И из этих губ вырвываются теперь скупые, тощие, серые слова.

Если я это уже сам за собой заметил, то окружающие – и подавно. Ну, гурманы на мои опусы всегда найдутся. Но… планка пошла вниз. Нельзя опускать её! Надо уйти вовремя… который уже раз. И интерес писать напрочь пропал.

Итак, домучаю, завершу Ил-18 и перестану писать вообще. О Ту-154 все уже сказано.

Я отлетался. Я отписался. Сердце уже не рвется в мир творчества.

Горько? Нет, я спокоен. Подошло время итогов.

И в свои 67 лет я стану полностью свободен.

Для чего я жил?

Ну, естественно, для полетов. Я произвел много летной работы, вполне добросовестно, без брака, без особых издержек.

Попытался за штурвалом передать накопленный практический опыт молодым пилотам.

Попробовал обобщить опыт школы и выложить его в форме рекомендаций коллегам.

Ещё какую‑то пользу авиации принес, будучи на командной должности в СиАТе.

Попытался своими книгами привлечь в авиацию молодое поколение.

Попытался рассказать об авиации обывателю.

Просто поделился с людьми своими воспоминаниями о летной жизни.

Всё.

Ну, как‑то параллельно, между делом, жил и для семьи. Но преобладала во всем именно профессиональная составляющая. Так оно оборачивается и у моряков, и у офицеров, и у артистов… много таких профессий.

И вот, наконец, все устроено. Через месяц я допишу мемуары, сброшу их читателям и… что дальше‑то?

Вот – вопрос.

Но это ж не значит, что жизнь кончена. Буду питать мозг чем‑то другим. И хоть не стану часами засиживаться у компьютера, гробить позвоночник.

Не надо уподобляться престарелым лицам творческих профессий, в склерозе своем все ещё пытающимся что‑то сотворить. Обычно получается смешно и жалко. Ну что могут написать шеренги наших некогда знаменитых, популярных писателей, поэтов? Что писали на старости Вознесенский? Рождественский? Друнина? Что пишет нынче Евтушенко? И кому это все нужно? Что пишет Распутин? Белов? Что писал в старости Абрамов? Что вытворяет у кине Никита Михалков?

Да ничего.

Я не становлюсь в один ряд с великими, даже и не пытаюсь. Но мы с ними – дети 20–го века, и каждого из нас конец этого века потряс. Меня хоть спасала профессия пилота, а они, профессиональные литераторы, оказались вообще без почвы под ногами, в этом безвременье. Я‑то нашел в себе силы писать о том, чем занимался сию минуту. А когда сия минута кончилась, писал ещё по инерции. Но со времени полетов прошло уже почти десять лет; подпитки нет, эмоций нет, желания донести эти эмоции до людей – увяли. Тем более что люди эти оказались не совсем благодарными читателями.

Кто нынче читает упомянутых мною мэтров? Да старики. И меня читают старики. А молодежь, хоть и ведётся на блесну авиации, но слишком от той, описанной мною настоящей авиации, далека. И я для них такой же дед, каким для меня был бы, ну, какой‑нибудь соцреалист Кочетов.

А теми, кто помоложе, – Сорокин там, Пелевин, – ими увлекается поколение наших сорокалетних детей (к счастью, не моих).

Поколение рюкзачков вообще читает Гаррипоттеров. Этим сказки нужны – как уход от встающей перед ними пугающе–сложной жизни. Для них книга – только один из видов легкого наркотика. Айфоны, планшеты…

Поэтому, Вася, завязывай. Ты и так, против многих и многих, достаточно сделал для людей. Знай себе цену и помалкивай.

Сейчас краем глаза в который раз смотрим «Титаник» по ящику; он интересен, в основном, из‑за нового перевода. Хороший фильм, мы его уже наизусть выучили. И как бы его ни критиковали высоколобые любители Феллини, нам на них наплевать. Лучше Кэмерона нынче никто снять нормальный фильм не натужится. Ну не нагромождения же одиозного Михалкова смотреть. Не говоря уже о валовых однотипных сериалах, 99,9% мыла с незапоминающимися треугольниками и наковырянными из носа коллизиями.

Буду читать. Вот скачал повесть Лема «Непобедимый», а ещё – мемуары Ганса Руделя «Пилот «Штуки», которыми зачитывается современная молодежь, жадная до взгляда «с той стороны». Человек летал на протезе – оказывается, не один Маресьев на свете был, и не один он беззаветно любил свою родину. Эх, дедушка–фронтовик, с которым мы из‑за этого расплевались… жив ли ты ещё?

Рудель летал на «лаптежнике», оборудованном двумя подвесными пушками. Он совершил 2530 боевых вылетов, 32 раза был сбит, потерял ногу и летал без ноги; он считается самым результативным боевым летчиком Ю-87: уничтожил около 2000 единиц боевой техники, в том числе 519 танков, 150 самоходных орудий, 4 бронепоезда, два крейсера, эсминец и линкор «Марат», а также 2 Ил-2 и 7 истребителей. Профессионал. Награжден всем, чем только можно. Активный нацист. После войны выступал как апологет всех вояк в мире, чем перекликается и с нашими некоторыми афганцами. Кому война, а кому мать родна.

Как воин, патриот и профи Рудель достоин всяческого уважения. Настоящий зольдат, достойный противник. И на фоне такого профессионализма врага ещё больше начинаешь преклоняться перед духом советского солдата.

Прочитал Лема. Ну… написанное в 63–м году, оно было новацией. Мол, не разрушай чужой мир, как бы он ни был тебе враждебен. А так… ничего особенного, кроме, разве, чисто художественного, яркого, поэтичного описания. Так, как он или Брэдбери, нынче уже не пишут, а быстренько снимают боевичок по мотивам, типа «Звёздные войны».

Читаю Руделя. Ну, вояка. Пил только молоко, спортсмен, между вылетами бегал кроссы и играл в хоккей. А наши летчики, такие же ребята, после боя пили сталинские сто грамм и падали мертво спать.

Причем, эскадрилья его в день делает семь вылетов, командир – пятнадцать. Ну, боевой командир. И к середине войны у него были уже все мыслимые и немыслимые военные награды.

Вася, он же бил твоих соотечественников, он же фашист проклятый, нелюдь!

А я его уважаю. Сильного врага надо уважать: он самим фактом своего существования толкает тебя стать сильнее и расти над собой. Очень харизматичная личность.

Покрышкин тоже сильная личность. Но почему‑то немцы умели же для своих сильных воинов создавать боевые условия. Ни один летчик не сделал столько, сколько Рудель. Его КПД был использован на все сто. А наши увязли в согласованиях и неувязках, а победили не КПД, а мясом. Так кто же больше уничтожил наших мальчишек – Рудель или Жуков?

Читаю Руделя дальше. Ну, фанатик. После ранений летал с ногой в гипсе. Весь смысл жизни – уничтожать врага. Ни разу не бросил товарищей в беде. Подсаживался, спасал подбитые экипажи, раз из‑за этого чуть не погиб. Вынужденно оторванный от боев, он тосковал. Мужественный человек. Вызывает восхищение.

Дочитал. Да: вызывает восхищение. Пассионарий. Как Личность он совершил подвиг. Во имя чего – дело десятое; история рассудит.

Поражают отзывы на эту книгу русскоязычной аудитории на Либрусеке. Мелкая, ничтожная, обывательская критика шавок. Интернет дал возможность посредственности пукнуть вслух – так она прям исперделась ртом.

Я, советский летчик, склоняю перед этим фашистом голову. Ну, эти мальчики, никто, – они жизни не знают, они полета не знают, они черви городов, у них и оценки червей. А профессиональный пилот прекрасно понимает, как это – летать на маневренном боевом самолете, истекая кровью из незаживающей культи и пилотируя одной ногой. А непосредственно перед этим – летая с другой ногой, закованной в гипс.

Эти мальчики прыщик на седалище месяцами лелеют. Они – неспособны. Это сор земли. Неудивительно, что нынче в среде молодежи нет ярких личностей вообще. И о службе Отечеству речь не идёт. У них другие ценности.

А я для них старался… Дурак старый.

Воздыхатель мой перечитал ещё раз «Страх полета», прослезился вторично и желает обсудить. Он уж прям очень считает, что у меня есть писательский талант. А я так уже очень не считаю, и обсуждать написанное не желаю. Отпишу два слова, и пусть сидит себе, читает Гумилёва.

Вечером в который раз перечитывал «Летную эксплуатацию» Оуэнса, поражался невнятности его языка, неточностям перевода, – и на фоне этих недостатков удивлялся, как Грубий ещё и восхвалял во вступительной статье сей труд. Я, профессиональный пилот и инструктор, перечитывая в десятый раз, во многие моменты так и не смог врубиться.

Моя «Практика полетов» написанная русским и предназначенная для русских, как мне кажется, по сравнению с американским пилотом, более внятна.

А мысли по этому поводу меня посетили грустные. Какой задел, какой монолит единообразного подхода к безопасности полетов, созданный неустанными трудами УЛС, теперь разрушен и отдан на самопал авиакомпаниям, основной целью которых в нынешнее время является нажива за счет инерции советской авиации. Все пойдет на пропастишшу. И наши неопытные компании растеряют то, о чем как о несбыточной мечте вещает Оуэнс в своей книге, – а именно, единый подход.

Поистине, восплачем о единых НПП, НШС, НТЭРАТ, РОЛР, ППЛС, Инструкции по взаимодействию экипажа, Фразеологии радиообмена.

Денис Окань думает, что он освободился от совковых кандалов. Для него важнее то, что он теперь может сам создавать для своей компании руководящие документы, стилем своим согласующиеся с ИКАО. А я думаю о том, что авиация наша потеряла цельность и единый строй, утратила возможность централизованного проведения самых трудоемких, доступных только министерству мероприятий, направленных на общую безопасность.

Каждый теперь гонится за долларом в одиночку и громко блеет о свободе. А несвободы из‑за скупости топ–менеджеров и отсутствия денег на трудоемкие мероприятия по БП он не замечает.

Пока ещё в заднице у них играет пионерская зорька недавно обретенного вожделенного буржуинства.

Они пошли своим, самостоятельным, гораздо более затратным, может, кровавым путем. Им легче так, чем под гнётом КПСС.

Но зачем же отрицать опыт старших российских поколений?

Ещё меня настораживает то, что из вчерашних курсантов сразу норовят сделать международных пилотов. Ну нигде же в мире такого нет. Сначала пилот варится в соку внутренних, региональных полетов, а уж потом, путем строгого отбора, его берут на международные линии. Да и эти самые международные правила есть их родные, штатовские правила, с детства, на родном им языке.

А у нас сиюминутная тенденция летать только из Москвы и практически только за рубеж может привести к той же смоленской катастрофе на внутренних линиях из‑за отсутствия мягкой туалетной бумаги в кустиках.

Нарыл тут ссылку на себя, любимого, – и у кого? У одиозного Александра Никонова, певца капитализма и восхвалителя потребительства, явления, интерпретируемого им как катализатор процесса развития. Тоже… городской червь, эпатажный, автор матерной газеты «Мать» и «Ху…вой книги», защитник узаконивания проституции, и прочая, и прочая. Тьфу ты, блин… а как задиристо и уверенно пишет – прям второй Веллер. Вот, мол, город только и спасет страну, а деревня – одна грязь.

Испачкал он меня своим ниманием.

А вот скачал я книгу заслуженного пилота СССР Турыскали Мадигожина «Экстремальные полеты», почитаю.

Прочитал. Кстати, неплохо; в чем‑то перекликается с Кондаковым, но в художественном отношении несколько слабее. Однако материал интересный, особенно полеты на По-2 во время проведения ядерных взрывов под Семипалатинском.

Ну вот: хоть не русский, а казах, но какая разница. Он внятно описал рискованные эпизоды из летной жизни. Он долго работал зам. начальника Казахского управления ГА. Грамотный человек.

Интернет пуст. О смоленской катастрофе на форуме ни слова. Поистине, прав Губерман:

Как сдоба пышет злоба дня,

И нет её прекрасней;

А год спустя глядишь – херня,

Притом, на постном масле.

Бандерлоги города уже позабыли, как страстно схлестывались над ямой в высоколобых спорах на авиационную тему, в которой ничего не смыслят.

Вася, не ведись ни на какие вопросы, запросы и провокации в будущем. Самолеты падали и будут падать; и вновь журналюги полезут к эксперту… Не ведись, уверенно шли всех в эротический круиз. Не стоит выставлять свое мнение на позорище.

Да пошли они все. Чем дальше гляжу на авиа ру, тем сильнее презираю всю эту офисную шваль.

Заинтересовался творчеством Стивена Кинга, нарыл о нем в Википедии кучу информации, просмотрел сюжеты романов. Нет, что‑то о таком мне читать совершенно не интересно. Закрыл тему.

А вот примитивные вроде бы романы Гаррисона читаю и перечитываю. Видимо, мое развитие ограничилось неким средненьким уровнем, выше которого я не прыгну и глубже не нырну. Мне не открываются заумные шедевры для высоколобых. Изгибновения сюжета, на мой взгляд, достойные изощрённого ума шизофреника, да ещё придуманные одним–единственным человеческим мозгом, приводят меня в трепет. Я прост как духовой инструмент. И выше духового оркестра не стремлюсь; мне в оркестре хорошо, я его тонко чую. А большего мне не дано. Но лучше тонко чуять свое, чем делать вид, что голый король одет.

Читатель прислал скачанный где‑то любительский десятиминутный ролик о простейшем перемещении единицы городского планктона в метро, с комментариями–измышлизмами. Эдакое видеоэссе. Долго и ни о чем. Просит высказать мое мнение. Подземная жизнь…

Я и высказал. Мне их жалко… Чем живут люди… Я видел Небо!

Вот многие упрекают меня в излишней пафосности. Мол, надо просто молча делать свое дело, не возвышая его и не тыча в лицо другим, что оно лучше всех. Скромнее надо быть.

Свинья под дубом молча делает свое дело. Потом её зарежут и съедят, и не останется следа в памяти.

Им пафос режет ухо. Пафос отпугивает их тем, что будоражит в них остатки какого‑то кастрированного органа, беспокоит… когда так хорошо в теплом навозе города копошиться, похрюкивая. Пафос мой заставляет их вглядеться в свою внутреннюю пустоту, и они ёжатся.

Им бы интересно было просто прочитать в метро о полетах. Развлекуха.

Вот так и подмывает закончить свою литературную деятельность эдаким кратким послесловием, размещенным в конце того же «Таежного пилота». О пафосе. Что я ж таки надеюсь своим пафосом вытащить очередную единицу планктона из этого вечного, обезличенного, потребительского дерьмаа и поднять к Небу.

«Может быть, это будешь ты».

Листаю старые отзывы на свою «Аэрофобию». И откопал вот такой, восторженный: «Вы видели Бога! У Вас были крылья!»

Ну. Ага. Мой Бог – это Небо.

А интересно все‑таки. Книги, плод моих страданий, живут! Людям нравится. Видать, я что‑то после себя путное все‑таки оставил.

В Википедии меня где только не упоминают. Я стою в списках «Летчики СССР», «Летчики России», «Писатели 21 века», – стою рядом с такими людьми, перед которыми трясущейся рукой готов сдернуть шапку. И нахожусь я в этом ряду не по своей личностной сути, а благодаря только набору слов, слепленных в видимость художественного произведения. Как все‑таки это влияет на общественное мнение. А сколько среди нас таких пейсателей, целью которых только и является формирование этого самого благосклонного общественного мнения об себе, любимом. Тусуются…

Сколько ни копаюсь в отзывах, откликах, рецензиях и ссылках на себя любимого в интернете – все одно и то же. О Ершове уже все сказано, и нечего больше там искать. Общее мнение уважительное – как к профессионалу и как к писателю, открывшему людям кухню летной работы. Можно о нем спорить. Не во всем вызывает согласие. Отталкивает менторский тон и пафос, ворчание старика, непонимание современной специфики. Но, в общем, – интересно: лучше Ершова про авиацию все равно никто не написал.

Да. Кеосский обычай: осознаешь, что лучше в своей жизни уже ничего не сотворишь, – утешься этим, подведи черту и уйди.

Конечно, уходить вообще из жизни, именно по этой причине, как тот отравившийся публично великий скульптор с острова Кеос, – смешно. А применительно ко мне – тем более. Я занимался писательством играючи, почти шутя, баловства для. Я, в общем‑то, всем занимался играючи, не загружаясь, в одно касание, в удовольствие, в кайф. А будущая моя жизнь пока ещё привлекательна для меня другими своими проявлениями. Может, я ещё в чем‑нибудь кайф словлю.

Для меня даже летный период жизни, долгие 35 лет, был только этапом; он прошел, и я сильно не страдаю по летной работе, потому что полностью ею удовлетворен. Потом был период писательский – и он прошел; и слава богу, что хоть что‑то осталось людям. Я и писательством тоже удовлетворен и сыт.

А пока буду смотреть на жизнь другими глазами. Найдется новое увлечение – предамся ему.

Единственно что меня чуть настораживает с годами – это мое разочарование в людях. Я их и раньше сторонился, шел своим путем, а вот теперь стал прямо презирать людей за их слабости, за неспособность организовать толковое общество, способное к прогрессу.

А ведь общество‑то живёт. Как‑то там копошится. Что‑то там, у них, переплетается, что‑то отстаивается, что‑то созидается. Меняется, то к худшему, то к ещё более худшему… вот только к лучшему – в общем, явственно, – нет заметного движения. И я как был сам по себе, так и остаюсь, ну, наблюдаю со стороны. Право на это даёт мне возраст. Смешно было бы бить себя в грудь как тот, забытый нынче Лигачев, утверждая, что чертовски хочется работать.

Нет, мне работать не хочется вообще. Идёте вы пляшете. Я сам по себе.

Вот и настораживает это «сам по себе». Люди потихоньку от меня отшатываются.

Ага. И некому будет идти за гробом.

Да и хрен с ним, с гробом. Пока я жив – смерти нет, а умру – хоть сожгите тело и прах по ветру пустите… я этого уже не увижу. Останутся вам мои книжонки… почитывайте.

Счастливый период жизни: плавный переход в созерцательность, в равнодушие, в маразм, в младенчество… тихая слюнявая радость… на завалинке… и когда‑нибудь не проснусь, склею ласты. Дай‑то бог.

Cogito, ergo sum.

Мы тут в беседе с Костей затронули вопросы смены летных поколений. Он говорит, эти мальчики, что только из училища, как ни странно, моментально схватывают суть современных полетов и за полгода втягиваются, как век летали. А вот со стариками, переученными из совковой системы, вечные проблемы.

В училище современным курсантам дают теперь превосходную языковую подготовку, остается только подшлифовать обязательную фразеологию. ФАПы они тоже зубрят очень основательно, с этим проблем нет. То есть: училища заставляют ребят заранее готовиться к новой системе. И налет теперь дают 150 часов, и выпускают на двухмоторном Л-410.

Нас так не учили. Нас учила жизнь, уже в полетах, под крылышком у опытного дяди. А тут пацану надо быстренько самому становиться дядей, ибо лишних членов в экипаже нет.

Жизнь не остановишь. Но меня не покидает ощущение, что эти мальчики все‑таки недополучают – и никогда уже не получат – того, чем были с училища пропитаны мы. Все‑таки они уже в значительной степени компьютерные пилоты.

Макс вон, попав из СиАТа в Аэрофлот, долго сидел там на земле, чуть не два года, и только вот недавно начал летать на вожделенном аэробусе. Ну, там у них система такая. Высидел. Зубрил себе, зубрил… теперь вот летает за сайдстиком А-320.

Вообще, я, видимо, дурак. Вот я не могу врубиться в такое простейшее определение:

«Согласно экзистенциализму, интенциональность существования коренится в трансценденции существования, в его бытии–при–мире. Следовательно, преодолевается не только понятие сознания, но и бытие–вне–мира субъекта, оторванность субъекта от мира».

На мой тупой взгляд, это абсолютная херня. Философия для меня есть словоблудие. Но умные люди считают, что вызубрив философию, научившись ориентироваться в ней, затем приняв её всей душой, человек по идее должен выработать определенные взгляды и следовать им по жизни.

Для меня нет никакой нужды вкуриваться в философирование ради выработки каких‑то там интеллигентских взглядов. Я выработал свои взгляды и убеждения без какой‑либо философии. Мое бытие – не при–мире, а просто бытие. Лопата не мешает мне мыслить по–своему. А всех этих пидоров – сартров и камю, с къеркегорами и бердяевыми заодно – фтоппку. Случись на Земле катаклизм – их философиями и задницу не вытрешь. Это все – трансцендентальный, схоластический бред горожан. Бред.

А вот Лев Толстой – не бред. Однако, отрицая философию, отрицая как бред, не уподобляюсь ли я тому быдле, который ниасилил «французскую» главу «Войны и мира» и бахвалится своим комплексом полноценности и ощущением, что он без Толстого ни грамма не чувствует себя обделенным.

Люди разные. Кому‑то нет жизни без Камю и Сартра. А мне вот, дураку, – без лопаты.

Я весь вечер провалялся за книжкой; за три дня прочитал три части «Эдема» Гаррисона; заодно проглотил небольшую повесть про одинокого охотника Фому. Автор – путешественник, охотник и писатель Михаил Кречмар, пишет хорошо. Повесть пронизана светлой грустью житейской мудрости и полным неприятием городского бытия. Книгу эту дал мне Игорь.

Читаю Кречмара дальше: хороший, умный писатель, с прекрасным слогом и языком. Пишет о том, что хорошо знает: о Севере, тайге и её насельниках. Интересно и увлекательно.

Сам он егерь и охотовед, работает координатором каких‑то экологических программ, попутно пишет и издаёт книги, небольшими тиражами. Я занёс его в список избранных авторов на Прозе.

Я читаю много и быстро, даже пугающе быстро. Но пока читается, надо читать – самое для этого время. Как я об этом свободном времени раньше мечтал…

В порядке отдыха лениво листаю интернет в поисках отзывов о моем творчестве. Все одно и то же. Поражает только огромное количество сайтов, на которых тусуются эти… аэробздуны, сайтов, на которых меня и мои книги постоянно поминают. Бедные люди, они достойны жалости, но вместе с жалостью вызывают у меня презрение. Для них перемещение из пункта А в пункт Б в железной коробке – пытка страхом неизвестности; для меня Полет – счастье. Я видел Небо, которого они так боятся, я жил в нем как дома.

Чем дольше я имею дело с интернетом, тем больше убеждаюсь, что интернетовская жизнь бушует прежде всего в двух выгребных ямах страны – Москве и Питере. Это две язвы, из которых исходит зараза любого толка. Поэтому я твердо и последовательно дистанцируюсь от столиц, истово исповедуя провинциализм как наиболее близкий к истинному народному бытию образ жизни.

Треск СМИ надо воспринимать прежде всего как преломление событий через призму мировоззрения столичной молодежи – самой активной и самой непредсказуемой части населения страны. Столичное студенчество во всех странах – источник головной боли правительств; иной раз это слепая и абсолютно деструктивная сила, с которой надо справляться возможно более быстро и жёстко, не дожидаясь рецидивов, отголосков и брожения масс. Именно в этой среде возникают всякие завихрения, нарушающие течение жизни, а иной раз прямо угрожающие безопасности государства.

Но именно из этой среды и выходят яркие личности, оказывающие положительное влияние на жизнь. Из кучи навоза может вырасти и бурьян, и, в единичных случаях, яркий цветок. Такова жизнь.

Но тогда тем более надо относиться к столицам как на 99 процентов навозным кучам.

Тем и близки мне авторы вроде Нины Ядне, Анатолия Шишкина или Михаила Кречмара – что уходят от города в природу и видят в ней опору, искренность, пусть даже жестокость, но честную. А город по природе своей нечестен и подл.

Мой путь – деревня, земля, тишина и отсутствие беспокоящих и ненужных связей.

Но и без города не обойтись. Город даёт блага цивилизации, без которых старость будет тяжкой. Но контактировать с городом нужно как можно реже: набрал продуктов и товаров – и подальше от заразы: и от ОРЗ, и от политики.

В общем‑то, демократия и подразумевает это верчение червей. Она без него существовать не сможет.

Но я все больше и больше склоняюсь к просвещенной монархии. Должен быть человек, наделенный властью превыше несовершенного закона. Но такой человек, монарх, должен быть Личностью, умеющей видеть выше и шире буквы и параграфа и пресекающий бардак молниеносным ударом.

А то вот новосибирский пенсионер на свои кровные настроил детских площадок, был признан лучшим деятелем большого города, а бабушке не понравилось, что под стадион он снес на пустыре несколько деревьев, она написала кляузу, и завертелось дело, закончившееся штрафом. Несмотря на то, что человек, не дожидаясь репрессий, в пятнадцатикратном размере насадил саженцев в возмещение ущерба – по совести!

Вот тут нужен царь. Чтобы глянул сверху, быстро оценил пользу и вред, а паче общественный резонанс, и поставил на место зарвавшуюся в пролетарской ненависти, выжившую из ума демократичную старушку, а чиновников, не видящих доброго дела за параграфом, – в Магадан. Ну, не в Магадан, а снять с работы и заставить строить эти самые детские площадки в родном городе. А энтузиаста – показательно наградить за заслуги перед отечеством. И тогда видно станет, кто есть кто. Без суда, следствия и бурления помоев.

У нас же правители уж слишком всосались в стоки демократии – чтоб же ж как на Западе. А на Западе уже демократия в тупик зашла, увязла в своих же законах.

Мне понравилось, как Италия, захлёстнутая потоком беженцев из Ливии и Туниса, взывала о помощи к Евросоюзу, а тот умыл руки; и тогда итальянцы выдали тысячам беженцев временные визы и, согласно законам Европы, отпустили арапов бродить по этой самой Европе, которая от чернокожих уже воет. Евросоюз охренел, но закон есть закон – препятствовать сва–абодному передвижению негритянской личности не моги. Получите новую порцию безработных мигрантов. И вот теперь парламенты начали заседать.

Царь нужен для того, чтобы парламенты не заседали по мелочевке. В демократическом обществе любой, казалось бы, самый уж очевидный и не требующий доказательств факт обязательно найдет оппонента, и затеется спор, в который вовлекутся партии, засядет дума, задумается… всем же все понятно… но демократия требует дебатов. А в громадной стране парламент столь обширен, что консенсуса добиться очень тяжело. Я депутатам не завидую. Да они просто поняли правила игры и положили на все и на всех. Зарплата, льготы, безответственность, пенсия… Тусуйся там, изредка пукай ртом. Не все, не все, конечно же.

Вот, мне кажется, все‑таки нужен царь. Который бы периодически эту братию перетрахивал, как вот Лукашенко. Тот без обиняков заявляет, что демократии в Беларуси слишком много – вот уже и до взрывов в метро дожились. Он правит жёстко, и оппозиции вламывает периодически. Зато страна живёт спокойно, и жратвы вроде всем хватает. Ну, столица бурлит, как и везде, а в глубинке живут нормально.

Нормальному трудовому человеку нет нужды задумываться о тонкостях демократии. Ему важна работа, семья, кусок хлеба и социальная защищённость.

Демократия же, как мутная вода для махинаций, нужна столице. Там слишком много народу, мало хорошо оплачиваемой работы, а соблазнов миллион. И встаёт Хитрость. И т. н. демократия становится её орудием. И журнальная проституция становится Четвертой Властью. Тьфу.

Нет, нужен царь. Отец нации. Скромный и незаметный, как император Японии или король Испании. Но у него должна быть власть над законом. Вернее, помимо закона. В порядке исключения. Пусть регламентированная, но действенная и неукоснительная.

Хотя… в той же Англие война парламента с королем велась под лозунгом «Закон превыше короля».

Ну, пусть же существует закон, позволяющий отцу нации в исключительных случаях использовать свою абсолютную власть. Ведь введён же институт помилования.

У нас есть Президент. Но его указания вязнут в демократической машине. И Премьер. Но его указания исполняются только там, куда он лично приедет и ткнет носом. А верные слуги – воры. А Дума заседает. А жизнь поколения уходит, и следующему поколению тоже особо пути не видно. Остается Хитрость – основной инструмент городской демократии. Воруй, но не попадайся.

Так такой же принцип был и при царях. Но те воры хоть дело делали, а эти только бабло пилят и норовят ухрять за бугор. Исчез патриотизм. Оне – люди мира, блин.

Если делать все по закону, жизнь в России остановится. Пока тот новосибирский пенсионер утрясал бы по закону все согласования, энтузиазм его иссяк бы, увязнув в наших бюрократических дебрях. Да он и сейчас, скорее всего, плюнет и прекратит свои благородные деяния.

Оно, конечно, хорошо было бы, если бы все делалось по закону. Да только законы наши несовершенны, а коррупция цветет. Несбыточная мечта.

Сижу, отдыхаю, лениво роюсь в интернете. До сих пор меня поругивают за самомнение и раздутое «Я». Одного тут задело, как я в своих дневниках отозвался о профессии электролизника: он, мол, дворник при электролизной ванне. Ох, как этот утонченный обиделся!

Да пошли они все со своими обидами. Я, пилот, имею право так говорить о недоучке, вставшем у вредной электролизной ванны с осиновым колом в руках, шлак шуровать. И пошел он шуровать. Я больше за свою жизнь живых людей перевез, чем он истыкал в расплавленный люминь этих кольев. А за вредность работы он большие деньги от хозяина получает. И пусть ими наестся.

Или его что – Мечта в дымный цех загнала?

Вася, перестань обращать внимание на чириканье офисных московских мальчиков. Они – несчастные люди, вынужденные высиживать за компьютером свою плебейскую карьеру клерка. Не говоря уже вообще о болване у электролизной ванны. Если он попал туда после ПТУ – это ещё нормально, он на это учился; а если это инженер, не востребованный жизнью, и нанявшийся на каторгу ради копейки, то болван и есть, ибо он учился на другое.

Ты можешь себе позволить на 67–м году жизни так их оценивать. Ты заслужил свое «Я». А в нашей стране всякий труд почетен, в том числе — и дворника… при электролизной ванне.

Открыл вчера Сент–Экзюпери. Прочитал предисловие Галлая к книге. Задумался. Галлай пишет о весьма сдержанном восприятии товарищами–летчиками произведений Экзюпери из‑за излишнего, по их мнению, пафоса.

Мне это знакомо. Но различие наше в том, что Экзюпери‑то больше жил среди людей, чем летал. Летал он всего‑то, в общей сложности, восемь лет… о налете в часах нечего и говорить. Галлай прозрачно намекает, что как профессионал Экзюпери был не на высоте, часто разбивался, калечился на самолетах… какое уж там мастерство с такими перерывами в полетах.

А я, наоборот, всю жизнь летал и летал, избегая общения с людьми.

Поэтому он писал об общечеловеческом, окрашивая и добавляя пафоса с помощью летного антуража, а я – больше о летном, проводя параллели с общечеловеческим.

Писательские способности мои, зачаточные, ублюдочные, примитивные, не идут ни в какое сравнение с писательским талантом великого, признанного во всем мире Экзюпери. А выпирающее из всех опусов летное четко ограничивает круг моих читателей, отталкивая посторонних. И я вполне осознаю свое место: я – именно авиационный писатель. Пусть мемуарист, но новый пласт в авиационной литературе открыл именно я.

Не знаю, зовут ли нынче молодежь в небо книги Экзюпери; надо полагать, зовут. Мои – уж точно зовут. Мои опусы четко нацелены на раскрытие именно внутренней авиационной кухни, чтобы постороннему лучше были видны пути выбора. И в то же время я держу высокий тон, не позволяя низвести общее понятие о летной деятельности до уровня банального ремесла водилы.

Постепенно мнение посвященных о Ершове как о якающем выскочке сменилось чувством благодарности за высказанную общую летчицкую боль. Ведь непонимание обывателями нашей работы поневоле ставит летчиков в позицию кастовой замкнутости и презрения к непосвященным. Да и, по зрелом размышлении, летный состав приходит к выводу, что Ершов таки пишет окопную правду. Видимо, поэтому отношение ко мне летчиков улучшилось.

Надеюсь, со временем все отстоится. Хотелось бы, чтобы каждый смог найти в моих произведениях что‑то близкое сердцу.

А пока домучил «Южный почтовый». Первая часть ещё ничего; с трудом только осилил вторую часть, про эту Женевьеву. Слишком сложно для меня. Нечто эдакое так и прет. Концентрированная мысль, воплощённая во фрагментарных образах. И зачем? Повесть о любви утонченного летчика к несовместимой с ним по характеру утонченной женщине, не сумевшей перенести двойную трагедию жизни, и о бегстве отвергнутого ею любовника в тяжелую летную работу, приведшую к его безвременной гибели. Только и всего. Трагедия.

Но тут масса реминисценций. Вязкий, бесконечно текущий, засасывающе–однообразный цивилизованный мир, мир вещей и демагогии, мир, из которого бежит ищущий романтики мальчик, но без которого не прожить утонченной девочке; и тут же такой же вязкий, однообразный, застывший мир дикой пустыни, безразлично берущей свою жертву; параллельно мир природы, такой свежий и насыщенный в детстве и такой жестоко–бездушный в зрелости; воспоминания детства как отдушина в затхлости пошлых человеческих отношений; ценность и свежесть таких же обыкновенных отношений в условиях одиночества. И – нечто эдакое, неосязаемое, ускользающее…

Что – весь мир таков? Ускользающий от понимания? Непостижимый – вот–вот ухвачу… нет, не даётся… И описывается это массой слов, иногда – почти бессвязных предложений, неожиданных и необъяснимых сравнений, воспоминаний, ассоциаций, абстракций, и прочая, и прочая. Мастерство писателя, владеющего инструментом в совершенстве, но создающего этим инструментом уж слишком прихотливый орнамент.

А миллионам и миллионам читателей это близко. Го–ро–жан. Ибо писано для них, цивилизованных, живущих в одних и тех же трехсотлетних стенах «жизнью прабабки», что в городе, что в деревне, – у них там и деревня как городок. А деревенский русский мужик воткнёт лопату в землю и только плюнет: не о чем там рассусоливать.

Экзюпери – скорее импрессионист. А я – голимый, сермяжный реалист, типа толстовец.

Да с КЕМ ты тут себя сравниваешь…

Да с ними же, со всеми. Мы все стараемся донести до читателя нечто. И я ж, со свиным рылом, тоже несу свою ахинею в общий калашный ряд.

Было их время; настало моё: 21–й век.

Ага. В начале этого 21–го века ты и склеишь ласты. Ну, те, кто плакал над твоим «Страхом полета», может, и вспомнят потом.

Сижу, все смотрю ужасающие кадры видеосъемок цунами. На глазах оператора бегущих из последних сил людей вытаскивают буквально из‑под движущегося вала обломков… успевают не всех… И видел другую картину: ту самую волну, стеной. Ужас.

Поразило, что перед волной цунами по земле идёт стена пыли.

И какая‑то сука ставит этому ролику оценку: «понравилось!»

На даче копался в книгах… все дерьмо, соцреализм… Ага, нашел вот «Шагреневую кожу». Сел читать, спешить некуда… и увяз в словах.

Нет, времена изменились. Многословие нынче если и в почете, то у сильно высоколобых, и то, ни о чем. Отложил Бальзака до лучших времён. Мысли у него там хорошие, просматривается очень явственная параллель с нынешней постперестроечной Россией, но… ниасилил, многа букафф. Не в настроение.

Открыл ещё раз Мандельштама. Ну, шизоид. Закрыл.

И Сент–Эзюпери открываю и закрываю через страницу. У этих аффтаров, пусть они и очень великие… но уж слишком непонятны мне их вольные сравнения, в которых я не усматриваю похожести.

Они пишут примерно так: «Он был жёлт и неуловим, как селедка в маринаде, пляшущая на празднике святого Суходрищева». Ну или что‑то подобное: «Стоило ли волноваться по мелочам, когда встревожить нас могло разве что предательство луны».

Они говорят: «Я, художник, так вижу».

А я не вижу. Я беден воображением, я тупица. При чем тут луна?

Я люблю Толстого за то, что он пишет о понятном, и он пишет понятно. И я, читатель, вместе с миллионами таких же тупых, у кого нет воображения, говорю: да, именно так в жизни и бывает. Да, так было, так есть и будет у людей всегда – так, как пишет Толстой, как описывал Гомер.

Мне недосуг, тяжело и неудобно напрягать извилины для расшифровки этих кроссвордов. И утонченное наслаждение от того, что какое‑то образное сравнение торкнет меня в сердце, не стоит этой тысячи тонн словесной руды, которая плющит мне череп головы.

И в то же время я чувствую в словах Экзюпери огромную силу. И за нее я прощаю ему вольности сравнений.

Но против болтливого Бальзака Экзюпери просто молчун.

Ехал лесом, дымились туманы, оттенки свежей зелени радовали глаз. И подумалось: вот – настоящее, вот жизнь. А те, в городах, которые «так видят», художники всех мастей, – они живут в искусственном, недужном мире фантазий. Они называют это богатством внутреннего мира.

А я наблюдаю и впитываю богатство внешнего мира, в котором и мне есть место. И совершенно, абсолютно не понимаю театралов, наслаждающихся различными интерпретациями и перепевами одного и того же спектакля. Вот нынче старые мастера театра, мэтры, вновь, в миллионный раз, ставят «Вишнёвый сад», в новом истолковании, выпендриваются. А я еду и любуюсь бушующими настоящим вишнёвыми и яблочными садами, и садам этим наплевать на проблемы, которые ставил перед бездельной интеллигенцией неисцелимый врач Чехов.

Я любуюсь трудом моей Нади – и перед ним меркнут все ваши потуги. После вас не останется и дыма; после нее – цветущая земля.

Дома читал новую книгу Драбкина «Я воевал на бомбардировщике». Да выкопал старый рассказ Летчика Лехи о курсантской жизни, распечатал Наде. Ну, молодец он все‑таки. Пишет непритязательно, но интересно. Недавно выложил в ЖЖ прекрасное фото: «Анталия и Млечный Путь».

А на форуме выложили комикс: «Повесть о настоящем человеке». Рюкзачки оценивают шедевру: «Прикольно…»

Надо ещё для них «Планету людей» комиксом выпустить. А лучше Пруста.

Отзывы на «Страх полета» в каком‑то женском ЖЖ. Мадам пишет: «Пока прочитала, пять раз рыдала…» И тут же ей ответ: «Сколько можно читать этого графомана?»

Вот – два полюса. Люди разные.

Я, видимо, сам не знаю цены своему стилю, который так хвалят Пономаренко и подобные ему вдумчивые читатели. Теперь до меня доходит, что я владею (владел?..) интуитивной способностью самыми скупыми средствами пробиться к читательскому сердцу. Причем, сохранив самый чистый, традиционный, понятный русский язык. Без той повсеместной иронии, которая губит сердечность и доверительность в общении писателя с читателем.

Вот в этом – моя сила. Сознавая её в себе, буду и вести себя соответственно.

Эх, Вася. Да когда же ты перестанешь уже комплексовать? Да пошли ты их всех подальше и при вперёд! Вперёд и вперёд! Один! Сам!

Открыл «Страх полета», перечитал ещё раз, от Святого Носа и до самого конца. Вспотел.

Нет, сволочи, вы ещё не раз взмокнете, читая мою выстраданную повесть! И будете, будете её перечитывать!

А почему, собственно, сволочи? Нормальные люди. Но – даже сволочей должно зацепить! Пусть сравнят свое городское верчение с работой летчика.

Прочитал книгу старого летчика истребительно–бомбардировочной авиации, а потом испытателя, Ильи Борисовича Качоровского «Профессия – летчик. Взгляд из кабины». Он сам назвал её психологическим эссе. Ну, в общем, интересно, но мешает слишком подробный, скрупулезный самоанализ различных психологических состояний. Хотя… книга, собственно, об этом и повествует. Однако относительная бедность военной, а вернее, учебно–боевой темы, не даёт такой уж полной картины летной работы. Ну, полигон; ну, фигуры; ну, пилотаж в облаках по приборам; ну, показ; ну, парад. Он в Липецком центре работал. Последние главы посвятил чуть ли не анатомическому разбору красоты полета.

У меня богаче. Хотя богаче‑то просто потому, что я больше пролетал, больше ситуаций пережил. Я пишу гораздо эмоциональнее, не говоря уже просто о художественности языка.

Таки не конкурент мне Качоровский. Но – достоин всяческого уважения. Язык у него приличный, человек способен внятно говорить о профессии.

Ещё скачал «Моби Дика» на русском языке. Но так как я впервые познакомился с Мелвиллом на украинском, то теперь уже никакой другой перевод не может дать мне того эмоционального впечатления, какое я получил впервые, читая американца на украинской мове.

Открываю «Ил-18»… и закрываю «Ил-18». Ну, прямо как в старческом акте: гоняешь–гоняешь, а кончить никак не можешь. Так повис на мне и этот «Мемуар»: тащить тяжело, а бросить жалко.

А все дело в том, что это не мой стиль. Чуждо мне это. Я не запоминаю подробностей; мне важно осмыслить событие, сделать из него выводы и положить в копилку опыта. А описывать, как взмокала спина… я по кусочкам это все уже описал в предыдущих книгах.

Видимо, в этом плане я выродок. Ведь сколько попадается в сети попыток старых летчиков описать свои курсантские приключения… как они только все это запоминают?

Для меня это – взбрыки теленка, задравшего хвост на росистом лугу. Я отмечу себе: ну, взбрыки; ну, луг, обычное дело. Но мне важнее то, что луг этот, взбрыки эти дали теленку первый опыт и подвели к тому событию, которое круто изменило всю его жизнь. А то, что были самоволки, что были сочные бабы, что стоял как столб, что молодой самец рвал жирные куски жизни, давясь и глотая на ходу, – так это у всех. И сравнивать, как стоял у него или у меня… Да тысячи и тысячи произведений подобного рода написаны – и что они дают?

Так и курсантские полеты. Там одни эмоции. Мне же кажется, что людям интереснее читать о том, каким путем куется профессионализм, позволяющий достичь в жизни заметного успеха. Как человек осмысливает свой путь и как направляет себя вперёд, в неизвестность. И как он в этой неизвестности мучительно обретает уверенность – то, чего многим и многим так не хватает в жизни.

Все мои произведения – именно об этом. Поэтому я и не могу кончить. Нужен всплеск, новый раздражитель, смена позы. Но главное: мне вообще уже это все не надо. Я живу старым багажом, меня интересует только дальнейшая жизнь моих отстоявшихся и признанных опусов. Все уже сказано.

О полетах на лайнере Ил-18, символизирующем для меня золотой век авиации, надо писать только то, что подтверждает, что да, таки это был золотой век.

Вот и думаю. О том, что летали долго, а между рейсами была масса времени, написал. О том, что в воздухе было спокойно, что практически не было зон ожидания, что системы везде функционировали, что экипажи были слетаны, что все работали по единой технологии, написал. О том, что министерство таки организовывало и направляло работу всего аэрофлота, упомянул.

Написать об удивительной надежности машины.

О работе молодого командира в новом экипаже.

Ещё, что ли, о нюансах техники пилотирования.

О перебоях с топливом – как о начале конца золотого века.

О том, как реактивная авиация нарушила спокойное, неторопливое бытие аэрофлота и как пришло осознание того, что век этот уже никогда не вернётся.

Но я подумаю обо всем этом завтра.

Вообще же этот 2011 год явно отмечен быстрым сворачиванием моего творчества и ясным осознанием начала деградации. Насиловать себя не имеет смысла, чтобы не выглядеть смешным. Умерла так умерла.

Ну не может уже семидесятилетний старик сказать поколению своих внуков что‑либо новое. Как мы шашками махали? Кого смешить.

Да я и так рекорд поставил, начав писать после 60 и ещё добившись какого–никакого признания.

Включил в перерыве уборки телеящик. Что характерно: в последнее время все больше и больше передач о том, как здоровенные мужики возятся на кухне и искусно готовят жратву; началось это ещё лет 15 назад со «Смака» Макаревича – и пошло… А в передачах о ремонте и благоустройстве все больше и больше деловых баб, умело заворачивающих шурупы.

Глядя на это превращение, все больше и больше презираю нынешнее общество горожан. Мужик перекладывает бумаги в офисе и отдыхает на кухне у плиты. Баба бегает по дачам с дрелью в руке. Дети живут в виртуальном мире, не умея гвоздя забить. А правители разглагольствуют о демографии.

Я‑то выродок. Общее мнение всегда было таково: летчик не должен уметь ничего, кроме как держать штурвал да стакан, ну, приготовить шашлык.

Ну уж, хрен вам всем. То, что положено делать женщине, я умею; это тьфу. А то, чем положено заниматься мужику, я тоже умею. Разве что – кроме того, как делать деньги. Этого я никогда не умел, да и не надо мне.

На форуме все обсуждают катастрофу. И вот человек выкладывает как аргумент выдержку из забугорного документа:

Небольшая выписка из РУБП ИКАО (Дос 9859, редакция 2):

«3.3.9. Поскольку главной целью авиационных организаций является предоставление услуг, своевременное и эффективное предоставление услуг может иногда вступать в конфликт с соображениями эксплуатационной безопасности. Например, из‑за необходимости уложиться в расписание авиалайнеру необходимо совершить посадку в определенном аэропорту в определенное время, независимо от погодных условий, объема движения, ограничений аэропорта и аналогичных ограничений, которые имеют абсолютное отношение к предоставлению услуг. Если убрать соображения эффективности предоставления услуг (необходимость уложиться в расписание), эксплуатационная безопасность (неблагоприятные погодные условия, высокая интенсивность движения, ограничения аэропорта) перестает быть составляющим фактором. Данная операция будет выполнена только тогда, когда исчезнут ограничения. Это, однако, практически нереально, поскольку лишит авиационную отрасль жизнеспособности. Поэтому полеты авиации должны выполняться в условиях, которые диктуются не столько

соображениями эксплуатационной безопасности, сколько соображениями предоставления услуг».

Ну, язык, конечно, американский, дебильный… Но как же в этом документе открывается чуждый нам менталитет буржуинов. Авиация у них – услуга.

Я этого понимать не могу и не хочу. Оставьте меня в моем соцреализме. Я жил и летал в счастливое время, когда летное искусство считалось‑таки искусством, а безопасность полетов была абсолютным приоритетом. Во имя безопасности человека, строителя коммунизма, тоталитарное социалистическое государство могло жертвовать своевременностью и эффективностью предоставления услуг. А свободный капитализм жертвует безопасностью потребителей, тех, кому предоставляет услугу. Не хочешь – не лети. Рискуй сам. А авиакомпания будет руководствоваться соображениями предоставления услуг. И подстрахуется на всякий случай в страховой компании.

Мы при соцреализме не рисковали, мы просто работали. Старались летать по расписанию, руководствуясь не соображениями буржуина–хозяина, а по совести.

Сидим с внучкой читаем. Юлька «проходит» «Мертвые души». Говорит, написано очень уж длинно, мелко–подробно, и т. п.

Не так ли и я, читая Жюля Верна, Бальзака, да даже Сент–Экзюпери, ощущаю, сколь далеко ушло наше время от тех многословных описаний и рассуждений. И моя болтовня через десять лет уже покажется детям нынешних рюкзачков занудной галиматьёй. А уже их детям комикс «Повесть о настоящем человеке» покажется тяжелой классикой 20 века.

Они перегружены информацией.

Как жить? Боже мой!

Ага. Да пошли они все в задницу. Надо доживать свое время так, как хочется, говорить то, что хочется, и не закидывать удочку в будущее, подлаживаясь под мышление потомков.

Хорошо с Юлькой: она себе читает, я себе стучу на клаве; она не лезет, не интересуется. Вот так я когда‑то писал в столовой в Кайеркане, и никто из экипажа или проводниц не спрашивал, чем я занят.

Тихо звучит Реквием. Читаю «Гемофилию» Астафьева. Какой Мастер!

Дочитал мемуары Голованова. Подробности боевых операций и статистику пропускал. Интерес вызывают его отношения со Сталиным и его характеристики поступков и поведения Сталина, а также чисто летные рассуждения.

Поразило раскрытие им характера Гризодубовой на примере её буквально подлого поведения в своих корыстных целях. Я и предположить не мог, что всенародно любимая героиня, как оказывается, личность далеко не идеальная. Надо будет почитать о ней подробнее.

Открыл Википедию: да, Гризодубова оклеветала своего прямого начальника, руководителя Авиации дальнего действия Голованова с целью получить себе генеральское звание, а также сделать свой полк гвардейским. Клевета вскрылась, её отдали под трибунал, но связи в Политбюро как‑то помогли ей избежать суда.

После войны связи же помогли ей обосноваться в радиолокационном НИИ начальником летной службы. И дальше – сусальная биография народной героини, защитницы сирых.

Да уж. Авторитет этой героини в моих глазах напрочь облез. Сцена её слезных мольб на коленях в кабинете Маленкова омерзительна. Вёрткая по жизни, искусная в сраколизстве и кулуарной политике, вхожая в высокие кабинеты, зажравшаяся в своей популярности женщина. А в народе живёт о ней миф как о всенародной заступнице. Она, мол, самого Королева из лагеря вытащила! Никто и понятия не имел, какие гадючьи страсти бушевали в её сердце. И только неофициальная Википедия осветила этот позорный факт её биографии.

Может, это все ложь?

Не могут уживаться в одном человеке, да ещё столь заметном, подлость и благородство. Хотя… может быть, урок пошел ей впрок? Так это подвиг.

Читаю на авиа ру:

«В «Аэрофлоте» создана группа защиты прав гомосексуальных сотрудников.

Это первый подобный случай среди крупнейших компаний России. Аналогичные объединения приобрели широкое распространение в западных компаниях.

Как стало известно проекту GayRussia. Ru, группа работников авиакомпании «Аэрофлот — Российские авиалинии» объявила о создании первого в истории объединения в поддержку прав геев, лесбиянок, бисексуалов и трансгендеров в крупной российской компании. Об этом говорится в распространненом в понедельник 20 июня пресс–релизе учредителей «ЛГБТ–группы авиакомпании «Аэрофлот»».

В качестве эмблемы нового объединения избран стилизованный под радужный флаг международного ЛГБТ–движения логотип авиакомпании «Аэрофлот».

Основатель ЛГБТ–группы, бортпроводник «Аэрофлота» Максим Купреев заявил, что «в нашей авиакомпании, в особенности среди бортпроводников, работает много сотрудников, являющихся геями, лесбиянками и бисексуалами. Мы решили создать эту группу, чтобы вместе отстаивать свои права на рабочем месте».

Максим Купреев выразил надежду, что «создание ЛГБТ–группы в крупнейшей авиакомпании России положительно отразится на международном имидже российского авиаперевозчика, приветствующего разнообразие и идущего в ногу со временем. Представители ЛГБТ–сообщества вносят большой вклад в успех «Аэрофлота»».

«ЛГБТ–группа авиакомпании «Аэрофлот»» намерена добиваться включения прямого запрета дискриминации по признаку сексуальной ориентации и гендерной идентичности во внутренние документы российского авиаперевозчика. Кроме того, в планы группы входит борьба за признание однополых партнеров сотрудников, а также распространение семейных льгот на пассажиров, состоящих в однополых союзах.

По словам Максима Купреева, «сейчас, к примеру, пользоваться льготами по билетам и другими привилегиями могут только ближайшие родственники и супруги сотрудников авиакомпании. Мы считаем, что это несправедливо по отношению к тем работникам «Аэрофлота», которые живут в однополых парах. Их партнеры не могут получить аналогичные льготы».

Официальный представитель «Аэрофлота» Ирина Данненберг заявила в интервью GayRussia. Ru, что «пока ничего не слышала о создании данной группы», но подчеркнула, что «в нашей авиакомпании не разделяют людей по сексуальной ориентации».

Подобные объединения сотрудников уже существуют в других авиакомпаниях мира, в частности в «Air France – KLM» — главном партнере «Аэрофлота» по глобальному альянсу «Sky Team». Члены этой группы даже ежегодно принимают участие в парижских гей–парадах.

Практика создания ЛГБТ–групп приобрела в последние два десятилетия огромные масштабы в США, после чего распространилась на другие западные страны, в частности европейские. Подобные группы существуют практически во всех ведущих компаниях мира».

Полный pizdец…

Тут ещё кто‑то, прочитав мой «Страх полета», поднял тему пожара 2–го двигателя на Ту-154. Начались смешки, шуточки, подначки; меня походя щелкают по носу, Кочемасов и Окань меня защищают…

Я улыбаюсь.

Юлька на даче два дня жевала «Мертвые души». Не доставило.

Попытался поговорить с внучкой, приоткрыть ей глаза на то, зачем ей это нужно. Пусть она и не поймет сначала, но хотя бы мой авторитет, может, заставит отложиться в памяти, что вот дед считал это необходимым… и зацепка будет покалывать… до времени.

А я вспоминаю, как в гораздо младшем возрасте увлеченно читала Гоголя Оксана.

Но и мы, и дети наши недалеко ушли от наших отцов и дедов в способах восприятии информации. В основном, мы воспринимали её из книг. Скачок наступил именно на переломе веков. Внуки наши купаются в потоке информации, причем, считают, что так и надо, и что так было всегда… ну там, взрослые что‑то лепечут про давние времена, когда не было компьютеров…

Этот перелом в восприятии ещё надо осмыслить философам. Эра информационных технологий наступила по меркам истории мгновенно, молниеносно. Поэтому возник кризис образования. Чему и как учить теперь детей, не знает никто. Министр образования, седой человек, мировоззрение которого складывалось в 60–е годы, да ещё сам сын замшелого советского академика, да ещё чиновник, не может охватить всей сложности образовательной проблемы.

Поэтому… какие ещё, к черту, «Мертвые души!» ЕГЭ рулит!

Нам остается только наблюдать. Но я все равно пытаюсь направить мышление ребенка не только вперёд – с этим она и без нас справится, – но и как‑то наклонить к вечным нравственным ценностям, которые, в нынешнем водовороте инфы, способен найти и осмыслить только зрелый человек.

Достоевского пока фтоппку. Толстого туда же. А вот после 30 лет, если ростки мышления к тому времени не завянут в жару–пылу айфонов, – вот тогда можно и заглянуть в классику.

Да только пугает почти наркотическая зависимость, явная потребность нынешнего поколения в телефонном общении. Думать некогда. Думание надо направлять в оперативное пространство и вертеться по жизни.

Полез в Яндекс и узнал, что такое айпад, айфон и тач–скрин. Мне это все в жизни не нужно… а уже маленькие дети заказывают Деду Морозу тач–скрин! Не плюшевого мишку, не ружье, стреляющее пистонами, а навороченный мини–компьютер с сенсорным экраном.

Жизнь выдавливает стариков. Вот пришлось мне платить госпошлину за загранпаспорт. Оплата её, как и многих других услуг, производится теперь в терминале. Спасибо, стояла рядом девочка, разъясняла старикам, помогала набирать. Там, в общем, все логично. Набрать свою фамилию, адрес. Выбрать ранг услуги. Выбрать класс услуги. Выбрать собственно услугу. Тыкать пальцем в сенсор. Ошибаться, искать кнопку отмены, снова тыкать. Потом, на предложение собственно оплаты, совать купюру в щель, переживая, что – а вдруг сбой, как выручать деньги назад?

Это если без сдачи. А если со сдачей, то сдача пойдет в счет будущей оплаты мобильника, надо вводить номер…

А если мобильника нет? Не, ну–у, дед, ты ваще.

А дед – слепой, руки дрожат, грамотно слово набрать не может, с логикой уже нелады. Он растерян, он переживает, попав в непривычное информационное пространство, как в темный лес ночью.

Иди тогда, дед, по жаре, прей в живой очереди к кассиру, наживай инсульт. Так ведь кое–где и кассиров по этой услуге уже нет, как вот в моем случае. Спасибо девочке, откуда она взялась, дай ей бог здоровья. А дел‑то – две минуты. Потом я уже и сам смогу.

Жизнь выдавливает стариков. А сколько их, туповатых и недоверчивых маразматиков… Полстраны. Рискуйте – у нас сва–абода!

Или вертись, успевай, будь фтеме… или сдыхай.

Сижу вот, слушаю козацкий марш «Гайдамаки», с рогами, сопелками, бандурами, литаврами и мощными однообразными ударами басов, – такая чуть разухабистая, чуть плясовая, но очень маршевая мелодия на темы украинских песен. И сразу представлются широкие шаровары, расшитые сорочки, лохматые шапки–кучмы, пляс вприсядку в пыли и устремляющаяся куда‑то вдаль толпа загорелых запорожцев, обвешанных оружием, с оселедцами на бритых головах и с люльками в зубах. Хорошо передан козацкий колорит в этой музыке, в залихватских трелях сопелок, в рокоте бандур, в навальном, долбящем ритме басов.

Полез на Ю–туб, там много вариантов этого марша. И заодно – пропагандистские ролики… И такая это западенська тенденцiя… всякие вуйки в расшитых кептарях, шикарные, но не наши Карпаты, полонины, бандеровцы в униформе…

Ой, думаю, ненько рiдна, ну и захомутала тебя Галичина…

И какое, скажите мне, отношение имеет закарпатский вуйко в шляпе с пером и узеньких белых штанцах к Запорожской Сечи?

Скачал тут книгу ветерана авиации Константина Михаленко «1000 ночных вылетов». Человек налетал 25 000 часов, в войну летал на По-2, потом работал в Полярной авиации. Он сам журналист, грамотно и увлекательно пишет… но много, очень много, о–о–очень уж много подробностей, портретов, характеров… короче, собственно авиационное тонет в потоке общечеловеческого. И пафос. Ну, человеку 90 лет. Он в прошлом году написал ещё книгу об Антарктиде «Здесь все не так», но её пока в сети нет.

Ну, листаю по диагонали.

Нет, неинтересно. Многа букафф. Собственно о полетах – мало. Работа. А самолет у него – как инструмент; чего там особенного, в инструменте.

Не особо‑то любили они свой самолет.

Листаю интернет. Моя «Практика полетов» весьма часто цитируется. Гляжу, она упоминается и в библиотеках летных училищ, в том числе военных. А так как в нее вошли практически все мои методички, то их отдельно почти не цитируют, больше дают ссылки на определенные главы «Практики». Ну, читайте на здоровье.

Читаю Гроссмана. Умно, сильно, страстно пишет. Выстраданное. Но… мне не хочется знать слишком много об этом. Это прошло. Оно прошло мимо меня, прошло до меня. Уже подходит к концу и моя немаленькая жизнь; судьба, выпавшая на мою долю, тоже не очень легкая. Правда, я практически не знал ни человеческого предательства, ни страха перед Государством. Я пролетал над всем этим, спасаясь от мрачных и непонятных для меня земных вещей в просторах светлого, особенного, родного мне мира. И оставьте меня в покое. Тот светлый надземный мир был тоже очень не прост, далеко не по плечу каждому; я завоевал право считаться жителем этого зыбкого облачного пространства. Так что я уж как‑нибудь обойдусь без горестных воспоминаний людей из‑за колючей проволоки.

Вот я пишу: валяюсь да отдыхаю, – а ведь, по сути, я веду очень активную жизнь. Через день и каждый день мотаюсь за рулем; всю весну вкалывал физически, делая рывок, благоустраивая под старость усадьбу и гараж, пока силы есть; сейчас вон занялся бетонными и плотничными работами. А параллельно ещё и книгу свою пристроил… иные пейсатели только этим всю жизнь и занимаются, а я уж – так, между прочим. Да и не бегаю я по издательствам – они сами меня находят и мне предлагают.

Надо полагать, окружающие думают, что жизнь моя успешна.

Для возраста 67 лет – конечно. Иные и не доживают до таких лет, а то – погрязают в пьянстве, снедаемые болячками и тоской безделья.

Но усталость от жизни таки чувствительно давит плечи. Интересно, дотяну я до семидесяти? Какое ещё заделье придумать, чтобы продолжать активный образ жизни?

В прошлом году я тоже был занят по горло. Начиная с весны, с этого гаража во дворе, да смоленская катастрофа, да куча писем, да потом Игарка, потом Ижма, да летные дневники – голову некогда было поднять. Осенью ещё с Игорем огород довели до ума, да тамбур, да низ дома внутри удалось обшить – куда с добром. И ещё съездили на озера и в Турцию.

Итогом того года стал уход в себя. Я практически перестал общаться с людьми. Форум авиа ру открываю с брезгливостью. И все больше и больше презираю нынешнюю вроде бы активную молодежь… ну, от восемнадцати до сорока лет. В массе своей это балласт. И мне все яснее становится, почему у нас в стране так популярны смех…чки.

И пропала охота нести людям свои мысли. Одно – то, что мыслей, в общем, уже нет. А другое – плавно пришло осознание того, что эти думают иначе и стремятся к другим ценностям. Пипло всеядное, городская саранча. Они проглотят мои мысли наравне со всяким другим кормом – и тут же высерут.

Вот для таких червей демократия – любимая выгребная яма.

Я вот думаю, эти мои последние полтора года полетов в начале нового века были уже лишними. Условия работы и производственные отношения изменились. Развалился мой экипаж, летал я с кем попало, и только фатализм спасал меня от переживаний, что спина не прикрыта. Противоречие – между желанием родных и близких, чтобы статус кво не менялся, и моей растущей ненавистью к этому разрушающему образу жизни (при том, что полеты мне все равно нравились, несмотря на все большую сложность принятия решений) – это противоречие терзало душу, и это не добавляло нервного здоровья. И я ушел.

Постоянно держа руку на пульсе откликов на свои опусы, прихожу к уверенному выводу. Современная молодежь не способна увлечься романтическим порывом. Её убеждает статистика и примитивная, тупая логика. Цифровое мышление. Поэтому не стоит обольщаться тем, что я дал молодежи новый импульс, нет. Информацию к размышлению – да. И не более. А раз такой информации вокруг море, то явлением в молодежной среде мои книги не стали.

Я отворачиваюсь от молодежи. На сорокалетних мои книги ещё могут оказать какое‑то влияние; больше же всего они ностальгически востребованы старшим поколением и моими ровесниками. И если их и читает молодежь, то только в связи с повальной аэрофобией среди массового потребителя благ: мол, а вот почитайте‑ка Ершова, может, его книжка поможет перестать бояться.

Ну что кроме презрения к этим прагматикам, может вызвать такой вот потребительский подход к книгам об авиации, книгам, которые автор написал кровью сердца и с надеждой на то, что факел вспыхнет. Нет, не вспыхнет. Он жирно воспламенится, только будучи смоченным мазутой стремления к наживе. А тонкий эфир романтики испарился вместе с моей лебединой песней.

А ты ж, Вася, мечтал о капитализме как о нормальной жизни. Ну, вот тебе норма. Норма‑то какая – та же тройка, которую ты всю жизнь презирал. Эти рюкзачки могут отлично знать цифры… но по жизни это – троечники, посредственности, расчетливые лавочники. Энтузиазм масс, умело поддерживаемый в свое время партией, кончился, расплескавшись о бетонную скалу расчета.

А я же летал, в общем, не за деньги.

Ну вот тебе и ушат холодной воды. Охолонь. Весь твой порыв улегся в примитивное русло стариковского ворчания перед непонятными проблемами нового. Так это было, так это и будет. А писать для своих ровесников надо было в молодости.

Старик никогда не будет понят молодежью. Разве что гений. И то: для рюкзачков гении – помоешный плясун Майкл Джексон; ну, какая‑нибудь футбольная марадона или сатанистка–поэтесса Витухновская, ниспровергательница устоев; ну, ещё великая ихняя певица–наркоманка, ныне, естественно, уже покойная, Эми Уайнхаус. А простой труженик… скучно. Мы, мол, все тут тупо трудимся, тупо зубрим и тупо зарабатываем бабло любым путем, а ты нам, старый пердун, мох свой на уши вешаешь.

Вчера прочитал про Мермоза. Вот кто был романтик. Вот кто был Летчик. Там Экзюпери и рядом не стоял, ну, может, только чуточку, краем, настоящую работу зацепил. Не дотянулся как профессионал.

Но имена Мермоза и Гийоме упоминают именно рядом с именем великого Сент–Экзюпери.

Все знаменитые писатели, поэты, о которых я читал, имели особенностью странные черты характера, которые обыватель отнес бы к проявлениям шизофрении. Видимо, эта черта как раз и подпитывает то необщее, что толкает писателя раскрыть душу людям.

Читаю очерки «Сто великих писателей», читаю прямо из интернета. И так это… увлекся. Такие трагические судьбы. Моя против них – тьфу, благорастворение воздухов. Ну да я и не великий. А чтение это для меня является примитивным селфом эдьюкейшеном.

Упадок творческих сил у меня совпал с упадком сил физических и эмоциональных. Это, в общем, депрессия. И вызвана она душевным переломом от осознания тупика, в котором находится страна. Не вижу смысла писать без немедленной обратной связи. Вот как ослабляет дух писателя интернет. А обратной связи нет потому, что мои мысли об авиации нынче не ко двору. Не в восторге от них моя аудитория. Дед, уйди в тень, не мельтеши, не мешай делать бабло.

Что делать – я упадаю духом и телом.

Смотрел тут по ящику околоавиационную передачу для слабоумных о том, как в Америке появилось понятие, аналогичное нашему сдвигу ветра. Ну, тупизна, понты, помпа, накручивание страстей… для домохозяек. Это, значится, их опытнейшие пилоты лезут по глиссаде через столб осадков под грозой, стоящей аккурат перед торцом полосы. Раз в инструкциях ничего не запрещается, то отчего же и не лезть. И попадают, естественно, сначала в порыв встречного ветра – сдергивают газы, потом в нисходящий поток – добавляют газы и тянут штурвалы на себя, а под конец получают пинок в зад от «кормового ветра», теряют скорость и сваливаются со штурвалами до пупа.

Это было в 85–м году на большущем самолете Локхид-1011. Я уже тогда ввёлся командиром на Ту-154 и хорошо знал, что лезть в заряд низьзя. Наши правила запрещали влезать в столбы осадков: в них же может быть и град, и молния может ударить. А америкосы переговариваются в кабине: вон гроза, я вижу молнию, – и таки лезут.

В общем, передача поразила некомпетентностью, тупым разжевыванием прописных истин и умалчиванием главных причин катастроф, о которых я бы смог популярно рассказать в двух словах, расставив приоритеты. Да ещё этот термин «микровзрыв» – и этим микровзрывом журналюги хлещут направо и налево. И НАСА проводит ряд экспериментов и изобретает «допплеровский радар», который, мол, теперь стоит на всех ихних самолетах и предупреждает, что сейчас будет микровзрыв и надо бы добавить скорость и уйти на второй круг.

Какая хрень. Какие ещё допплеровские радары. Фигня. Вот мои знакомые ребята летают на американских «Боингах» без всяких допплеровских радаров, опираясь на показания обычного локатора и здравый смысл, который гласит: не лезь в жопу! Умей её распознать заранее, на то ты и есть капитан; умей обойти опасные метеоявления.

Скачал себе три книги Федора Углова: «Под белой мантией», «Сердце хирурга» и «Человек среди людей». Буду читать на досуге.

Углов импонирует мне тем, что всю жизнь делал свое большое и благородное Дело, в котором был авторитетным специалистом, и в то же время написал несколько весомых книг, каждая из которых может стать нравственным ориентиром для молодого человека. Я, некоторым образом, иду по его стопам; конечно, несравнимо, но хоть приблизительно.

Иной раз видишь по ящику репортаж, как немощные старички и старушки, а то и вполне здоровые, ещё молодые люди живут в разрухе, не бия палец о палец, и только требуют от властей: дай!

Я этого не понимаю.

Да возьми ж ты в руки молоток. Нет материала – да пройдись по окрестностям, поищи, подбери, стырь, наконец…

Нет. У них нет такого понятия: искать что‑то глазами и мысленно приспосабливать его к своим неудобицам. Им просто не надо. А зачем? Они будут век жить в грязи, приспособятся к ней, а в старости, когда уж совсем под себя срать придется, восплачут и будут обвинять власти, что те о них, потребителях, не заботятся.

Я стараюсь приспособить усадьбу к своим потребностям до такой степени, чтобы, когда не станет сил, все было готово и все под рукой. Десятки лампочек с выключателями, розетки на каждом шагу, столики, верстаки, уголки для отдыха, полки, стеллажи, инструмент, механизмы – все это исправно, почти все это пока интенсивно не используется, но пригодится в немощной старости. Или детям.

И не надо мне заботы властей. Единственно – чтобы они регулярно выплачивали честно заработанную мной пенсию. И чтоб ничего не менялось в государстве ещё лет двадцать.

В новостях третий день обсасывают волнения черновсякой молодежи в Лондоне. Кого‑то там из этих зверьков пристрелила полиция: он был связан с уголовным миром.

Так что ты! Все иммигрантское арапское отребье вылезло и стало громить цивилизованный Лондон. И полиция политкорректно попыталась приструнить грабителей и поджигателей, но ей это как‑то не удалось.

Что бы там нынешняя молодежь ни говорила о проклятом сталинском наследии, но будь там Сталин – сгребли бы всех этих негрских мальчиков моментально и отправили в английский Магадан, а зачинщиков бы показательно судили и расстреляли. И больше ни одна черномазая сволочь, возомнившая о себе как о равноправной личности, не возомняла бы, а тряслась.

Английский народ хотел было устроить им самосуд – так полиция их народу не отдала. Полиция пострадала за этих хлопчиков: около сорока раненных толпой офицеров.

Да Сталин за раненных офицеров НКВД устроил бы им чистку, подобную той, что прошла в свое время в Чечне. За одну ночь все были бы в эшелонах.

И английский народ закрыл магазины, забил фанерой окна и трясется. А стая галок, свившая поганые гнёзда в Англии, торжествует: мы им показали!

Гниёт политкорректная Англия, гниёт и вся Европа. Уже всем ясно, что впустили в дом змею усобиц, лютую змею!

У нас, под руководством твиттеров, будет то же самое, только лет через двадцать. К счастью, я не доживу.

Сижу вот, скачиваю своего любимого Круга, уже больше десятка песен. Вот есть что‑то в нем, что не даёт забыть, торкает в сердце. Может, это северные воспоминания, когда мое существование в рейсах заметно скрашивалось этими бесхитростными песнями. Да, собственно, как услышу Круга, так перед глазами и встаёт дорога из Алыкеля в Кайеркан, да гостиница с тараканами, такая теплая и уютная, да мой отдельный номер, где я на тумбочке, скорчившись, пишу свои «Раздумья», да столовая, где мы все тихо сидим, занимаясь кто чем под стук моего красного магнитофончика… Я его и сейчас храню, хоть он уже и не крутит кассеты… раритет.

А то, что низкий пошиб… да мне нет дела до пошиба. По сердцу, и всё. Да и я выбираю все‑таки лучшие его песни, сердечные. Жалко мужика, мало пожил на свете, а след оставил яркий… плевать мне на пошиб.

Читаю интервью с Евгением Евтушенко. И, между прочим, зацепила его сентенция: мол, нынешнее поколение теряет музыкальную культуру, в частности, искусство застольного пения.

Я полностью согласен. Молодежи оно не надо. Есть караоке – заливай глотку, бери микрофон и ори, самовыражайся. Караоке в руках бездарности – страшное оружие.

А хором, слаженно, прислушиваясь друг к другу, – это тонкое искусство теряется, уходит, как ушла из нашей народной жизни частушка. Рюкзачкам, видимо, наши совковые песни представляются примерно, как вот мне – фольклорные ансамбли: в старинных одеяниях, с пением, которое невозможно понять о чем, не разберешь слов, да под гнусавые рога и трескучие ложки, да с дурацкими приплясочками.

Жизнь идёт, и так не хочется осознавать, что и мое поколение уже на обочине.

А рюкзачку с микрофоном от караоке в руке кажется, что именно вот это торкает в сердце.

Оксана же говорит: да мы выросли на Майкле Джексоне! Он нам близок. Он гений. Он нам так много дал!

Вот, Вася, насильно поворачивай свою голову и гляди на музыку под другим, чужим углом зрения. Так же глядят и другие на твою любимую музыку. Для кого‑то она – низкого пошиба, и люди удивились бы, узнав, что Ершов, пишущий о высоком, Ершов, изо всех строчек которого сочится неуместный нынче пафос, – и любит уголовного Круга!

Я очень осторожен в расходовании своего здоровья. Берегу его, вслушиваюсь в себя, распределяю силы, по–стайерски прохожу свою жизненную дистанцию. Рывки мне ни к чему. Хворый я буду не нужен родным и близким; им нужна будет только моя пенсия, и меня будут растительно беречь в клетке заботы. Поэтому я и берегу себя сейчас.

Вот сижу и думаю. Переход от активной деятельности за ту копейку к беззаботному пенсионерскому существованию я пережил. Правда, и до сих пор ещё иной раз поражаюсь тому, что это же мне уже никуда с утра бежать будет не надо.

Но мои ровесники, чтобы поддержать беззаботное существование, вынуждены подрабатывать к пенсии, за ту же копейку. То есть, и в семьдесят лет обременять себя заботой: с утра бежать и где‑то садиться на привязь.

Вот этим и ценна летная работа: она выжала соки, зато теперь даёт возможность жить без забот о куске хлеба, и вообще без забот, кроме как о здоровье; ну, здоровье – это у всех.

Разврат, конечно. Уже вроде бы и не надо работать над собой: незачем. Уже отработано. Сиди себе на лавочке, отращивай живот, пей, жри, опускайся и жди смерти.

Тут на днях встретил бывшего соседа из старого дома. Он говорит, Леха П. уже и с кровати не встаёт, борода до пояса, запился вконец.

Говорили мне, что и Юра Ч. вот так же лежит на диване и пьет, деградировал напрочь.

А я все ищу себе цель внутри, все к чему‑то стремлюсь. Пусть не в писательстве, но хоть в дачном строительстве.

Читал вчера отзывы трехлетней давности на выложенный в сеть проект «Аэрофобии». Ещё я тогда в робости своей советовался с массами, так сказать. Шел диалог, была критика, иной раз и неконструктивная. Я под нее чуть–чуть даже прогнулся.

Что же произошло за эти три года такого, что оттолкнуло меня от вынесения на публику своих мыслей?

Я все думаю и думаю об этом. Неужели это зазнайство мэтра, изданного, признанного, цитируемого… в узких авиационных кругах?

Я как‑то в те времена больше верил в людей, доверял их мнению. Но, порыскав по сети, убедился в том, что слишком идеализировал их, раскрывал перед ними душу… а они смеются. Они, судя по постам на форумах, мелки, трусливы и корыстны. Люди вообще деморализованы, живут судорожно.

Я всегда примерял свои опусы к будущему, пропускал их сквозь призму лет и пытался понять, что же останется?

И вот теперь и думаю: а для кого останется? Для тех немногих, кто ещё верит в старые идеалы?

Вот Никита прислал мне образчики современного музыкального творчества некоего Васи Обломова, отечественного рэпера. Тот под барабаны речитативирует опчественные тексты. Про нравы. Про полицию. Про Магадан. Про социальные сети. Про бизнес. Про Родину.

Я ну только что не резко ответил Никите, что рэп за искусство не признаю.

Они вот такие теперь. Цифровые. Это вошло в их плоть и кровь: они ведь родились уже в компьютерном веке.

И я должен до них доносить боль моего коммунистического сердца?

Я не вижу нравственной связи. Оно, это новое общество, живёт другими идеалами; вернее, оно отвергает идеалы – романтику, порыв, полет… Им нужно только бабло, да ещё адреналин для встряски. Они и Небо стараются принизить до своего потребительского уровня. Они погибают от наркомании всех видов, уходят от тяжести новой жизни в мир иллюзий.

Правда, мне кое–какие оппоненты пытаются возражать… с позиций того очкастого рекламного мальчика, который под руководством доброго дяди познал романтику биржи.

Я ж говорю: другие они. Они никогда не примут моего яканья, они мыкают, они живут стаей, командой – и ради чего!

И я под их косвенным воздействием должен меняться не в лучшую сторону?

А с другой стороны. Вот вчера ковырялся в гараже; пришла соседка по гаражу, ещё крепкая старуха. Муж её умер; она бьётся одна. Ей в том гараже, собственно, нужен только погреб, который постоянно заливает водой. И она вечно ноет. Увидев, что я себе поднял и забетонировал порог, она заныла, что вот… заливает… трещина… а если обрезать ворота да бетонировать – надо нанимать людей… дорого… а вот был бы жив муж, позвал бы друзей, поставил бутылку…

Вот это твердое пролетарское убеждение, что – друзья, да за бутылку… это как‑то нивелирует людей. Это теперь – другой полюс. Там – стая умных офисных планктонов, а здесь – стая физически крепких пролетариев. Те стаей добиваются результата – кучи бабла; эти стаей выживают, помогая друг другу латать дыры.

А я бьюсь за личность. Недаром один из читателей назвал мои книги смесью Хейли и Джека Лондона. Я сам в любом деле стараюсь обойтись сам, без друзей, собираю все свои силы, и решаю задачу в одиночку, не будучи никому ничем обязанным. А в стае ты обязан всем. Ты будешь жить по их правилам.

Скучный интернет. Авиа ру – болтовня. Очень много политики. Где‑то под Питером какой‑то мудак попытался пролететь под мостом на легком самолете, взяв с собой двоих пассажиров. На выходе врезались в переход ЛЭП, погибли. Вялое гав–гав–гав.

Малая авиация России обретет какой‑никакой разум только после определенного количества вот таких катастроф, и говорить тут не о чем. В небо идут те, кто обладает чувством риска; смерть же их обсуждает офисный бзделоватый планктон. Общественное мнение всегда возникает на крови. И когда её наберется много, рисковые люди задумаются и определят для себя рамки… такие же, какие уже давно существуют в цивилизованной авиации; они их поневоле примут как необходимость.

Вообще же судить о жизни по интернетовской болтовне не надо. Иначе схватишься за голову и будешь задавать себе сакраментальный вопрос: «Боже мой! Как жить?»

А моя жизнь как текла, так себе и течет. Я перешел в разряд бесстрастных наблюдателей. Как жить, я знаю.

И ведь не объяснить никому, почему я ушел от общества. Никто не поймет меня. Надя – и та ворчит и говорит, что я ненормальный.

Ну да на старости люди и не такие взбрыки выкидывают. Мне осталось прожить не так уж и много; потерпят.

Выкристаллизовывается и твердеет мысль, которую мельком, созвучно, прочитал у Доронина. Сотни миллионов людей на земле заняты тем, что перегоняют электронные строчки из одного столбца в другой. Жизнь взаймы: ты пообещал мне, я пообещал ему, он пообещал тебе. Пустая, виртуальная, конторская жизнь. И если в результате этой конторской суеты что‑то и производится на планете, то в абсолютном большинстве это, производимое, человечеству, по большому счету, не нужно. Не нужны миллионы автомобилей, телевизоров, компьютеров, мобильников, тряпок, электронно–бытовых приборов всех мастей. Без всего этого человечество свободно жило ещё сто лет назад. Сто лет! А сейчас оно во всем этом тонет.

Да, удобно. Одним нажатием кнопки. Но без этого можно было обойтись. А уж тот, кто без этого обойтись буквально не может – презрен. Он – ничтожество, озабоченное только тем, чтобы «не отстать от Джонсов».

И вот таких ничтожеств на земле наберется миллиард, а то и два.

Но ведь это же прогресс!

Да, прогресс. Но если прогресс ведёт к деградации личности… А он‑таки к ней ведёт.

Если взять весь объем компьютеров в мире и выбрать из их деятельности только то, что действительно ведёт человечество вперёд, то этого, прогрессивного, наберется едва ли ноль целых хер десятых. Остальное идёт на удобство.

Причем, это удобство захлестнуло человечество так, что в автомобильных пробках, потоке порнографии и прочих пороков, в сетях пустой телефонной болтовни, в телесериалах и шоу, в шопинге и обжорстве – гаснет его творческий потенциал. Человечество страдает и деградирует от этих удобств. Человечество начинает понимать, в какие колеса затянуло его стремление к комфорту. И уже ничего сделать нельзя.

Большая часть человечества работает впустую, на какое‑то вселенское, сатанинское шоу.

К счастью, Сибирь пока ещё велика и считается глухоманью. Вот здесь мне и место.

Да, у меня на даче есть электричество и газ, я кипячу воду в электрочайнике с блокировкой, разогреваю продукты в микроволновке, смотрю телевизор, а если захочу, то видюшник; воду мне качает электронасос, а дом греет водяное отопление. Но на плите стоит чугунная сковорода, воду я могу вскипятить и в жестянке на буржуйке, а добыть её можно ведром из колодца; правда, далеко ходить. Вот оно, неудобство.

Сто лет назад скважины били так же, как и сейчас, ставили ручной насос и качали, качали воду, либо копали колодец и таскали воду вёдрами. Печи сто лет назад клали так же, как я и сейчас могу, и пилили дрова, и кололи их топором. Землю копали лопатами, а не взрыхливали мотоблоком. Траву косили литовкой, а не триммером. Миллиарды людей трудились физически, а в конторах сто лет назад сидели уж явно не миллионы приказчиков, и считали они на счетах, а не на компьютерах. Провизоры приготовляли лекарства вручную, а не спекулировали привезенными из‑за границы таблетками и микстурами.

И так же точно строились корабли, автомобили и даже самолеты; солдат мог пешком пройти полсотни вёрст, был ежедневно способен за несколько часов вырыть себе окоп в полный рост в любом грунте и не заботился о туалетной бумаге; гомосексуалистов в те времена сажали в тюрьму, а люди не боялись гулять по темным улицам.

Я ни к чему не призываю. Прогресс не остановить. Но вот мысль выкристаллизовывается и твердеет. Городской 21–й век мне чужд, и общество потребителей мне противно.

Уходит моя жизненная активность. Я неуклонно теряю интерес к, казалось бы, значимым событиям. «А через год глядишь – херня…» Губерман молодец.

Надо как‑то пережить этот период. Он пока переходный; я ещё немножко мечусь.

Это я устал за год. Все‑таки не без дела сидел. «Таежного пилота» продолжал. И много и постоянно работал физически.

Но основная усталость, внутренняя, нравственная, – от переоценки ценностей и определения своей нынешней и будущей позиции. Перелом сознания. От этого снижен тонус, от этого наваливается усталость физическая. Слишком я переживаю внутри себя этот этап, потому что он – результат созревающего внутреннего убеждения.

Вывод прост. Жизнь жесточе, чем я прекраснодушно её представлял. Я пытаюсь метать бисер перед свиньями; редко кто это оценит.