Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 1

Пробуждение было отвратительным. Не тем мягким выходом из сна, когда сознание лениво возвращается в тело, а рывком — словно меня выдернули со дна колодца прямо на яркий свет. Только света не было.

Боль пришла первой — тупая, пульсирующая, разливающаяся от затылка по всему черепу волнами, синхронными с ударами сердца. Каждый удар отдавался в висках, в глазницах, словно кто-то методично вбивал гвозди в мозг. Казалось, там, под черепом, поселился маленький кузнец, который без устали дубасил молотом по наковальне.

Я попытался застонать, но звук застрял где-то в горле, превратившись в невнятное мычание. Кляп. Грубая ткань, пропитанная чем-то едким и горьким — старой пылью и грязью — намертво стягивала челюсти, впиваясь в уголки рта.

Попробовал пошевелиться — тело не слушалось. Руки скручены за спиной так туго, что пальцы онемели, покалывая тысячей иголок. Ноги тоже связаны. Веревка впивалась в лодыжки, грубая, колючая. Пеньковая, судя по ощущениям. Дешевая и прочная.

Открыл глаза. Тьма. Абсолютная, плотная, давящая на глазные яблоки. Ни проблеска, ни намека на свет. Паника царапнула когтями по нервам — меня ослепили? Нет. Секунду спустя до сознания дошло: мешок на голове. Плотный, душный мешок из грубой мешковины, пахнущий овсом и конским потом. Что-то тяжелое лежит сверху, накрыв с головой.

Воздух был спертым, душным, горячим от моего собственного дыхания, пропитанным запахами: затхлость старого дерева, конский навоз, сырость, металлический привкус собственной крови. Я кое-как сглотнул, чувствуя, как вкус меди во рту усилился.

Под спиной что-то твердое, неровное, покачивающееся. Дерево. Доски. А еще — ритмичная тряска, скрип, звук колес на неровной дороге. Стук копыт, шуршание колес по грунту. Телега. Меня везут.

Холод. Проникающий, сырой холод, который полз от земли, просачивался сквозь одежду, заставляя мышцы непроизвольно сжиматься. Я лежал на боку, скрючившись, как эмбрион, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Бесполезно. Дрожь шла изнутри, мелкая, изматывающая.

Мысли были вязкими, медленными, словно тонули в патоке. Что произошло? Память услужливо подкинула последние кадры: переулок, темнота, шаги за спиной, которые я услышал слишком поздно. Удар. Вспышка. Второй удар… Темнота. Профессионалы. Действовали четко, быстро, без лишних слов. Меня оглушили, связали и увезли так эффективно, что я даже не успел толком оказать сопротивление.

«Идиот, — зло подумал я про себя. — Самоуверенный кретин. Захотелось прогуляться? Проветрить голову? Захар был прав. Я идиот».

Гнев вспыхнул, острый и горячий, прожигая туман в голове. На себя. На тех, кто это сделал. Но гнев не помогал. Нужна была ясность.

Я постарался успокоиться, заставил себя дышать медленнее, глубже, несмотря на кляп. Паника — враг. Паника съедает разум, превращает человека в животное. Мне нужна голова. Ясная, холодная голова.

Судя по тряске, мы ехали не по мостовой. Брусчатку я бы узнал по характерному дробному стуку. Здесь же колеса мягко перекатывались, иногда подпрыгивая на ухабах. Грунтовка. Значит, мы уже за городом.

Как долго я был без сознания? Час? Два? Больше? Если меня похитили вечером, а везут до утра… значит, уже могли увезти на десятки верст от Тулы.

Кто? Зачем?

Варианты начали всплывать, выстраиваясь в ряд.

Конкуренты. Те, кто проиграл из-за моих новшеств. Купцы, которых мы обошли по качеству и цене. Мастера, чьи изделия перестали покупать. Но похищение? Это не их методы. Они скорее заказали бы убийство — быстро, грязно, где-нибудь в той же темноте. Зачем возиться с пленением?

Политические противники. Кто-то из дворян, недовольных возвышением выскочки-Воронцова? Но у меня не было серьезных врагов при дворе.

Иностранные агенты. Вот это уже серьезнее. Мои изобретения — пьезоэлектрические замки, пневматические приводы, эфирный наркоз, лампы — все это давало России технологическое преимущество. Французы? Англичане? Они могли захотеть либо убрать меня, либо… выведать секреты. Но для этого я должен быть жив. Пока жив.

Тайная канцелярия. Ледяная мысль. Иван Дмитриевич знал обо мне слишком много. Но нет. Если бы ему понадобилось взять меня под контроль, он бы сделал это иначе — через рычаги давления, через семью, через Машу. Не через уличное похищение.

Тогда кто?

Итак. Факты.

Факт первый: меня похитили профессионалы. Значит, за этим стоит организация с ресурсами и планом.

Факт второй: я еще жив. Значит, либо везут туда, где собираются убить тихо, либо я нужен живым. Для допроса, для выведывания секретов, для шантажа.

Факт третий: я связан, но не покалечен. Пальцы онемели, но двигаются. Ноги тоже. Кости целы. Меня берегут. Или просто не успели покалечить.

Факт четвертый: время работает против меня. Чем дальше от Тулы, тем сложнее будет спасение, если оно вообще придет.

Тревога за семью впилась в сердце когтями. Маша. Она сейчас дома, с Сашкой. Спит? Или уже заметила, что меня нет? Захар хватился? Поднял тревогу?

Нет. Захар — старый солдат, параноик по призванию. Если я не вернулся к полуночи, он уже бегает по городу, поднимает охрану, стучится к градоначальнику. Значит, спасательная операция может начаться через несколько часов. Если вообще поймут, что меня похитили, а не убили. Если найдут следы. Если…

Слишком много «если».

Я не мог полагаться на спасение. Нужно было думать о самоспасении.

Нужно было оценить свое положение точнее. Я попытался пошевелиться, насколько позволяли путы. Руки за спиной, запястья туго стянуты. Узел… где-то на пояснице. Попробовал сжать кулаки, разжать. Пальцы плохо слушались, но двигались. Онемение от передавленных сосудов, но не критичное. Еще не критичное.

Веревка на ногах… попробовал согнуть колени. Получилось, но едва. Щиколотки стянуты намертво, несколько оборотов, узел где-то сбоку. Пеньковая веревка, толстая, в палец толщиной. Развязать голыми руками, да еще связанными — нереально. Перетереть? О что? О доски телеги? Потребуются часы. Часы, которых может не быть.

Я лежал неподвижно, слушая. Звуки были приглушенными, но различимыми.

Скрип колес. Ровный, монотонный. Дорога не слишком разбитая, значит, не проселок. Тракт? Вероятно.

Топот копыт. Две лошади, судя по ритму. Лошади шли ровно, без спешки. Не галоп, даже не рысь. Шаг. Значит, никуда не торопятся. Или берегут животных для долгого пути.

Голоса. Тихие, невнятные. Мужские. Двое? Трое? Говорили редко, отрывисто.

Сквозь ткань мешка и шум в ушах пробился приглушенный разговор.

— … тише гони, растрясешь груз, — голос был низким, хриплым. Русский, но с каким-то странным выговором.

— Да куда тише, Степаныч? — ответил второй, помоложе. — До рассвета надо к заставе успеть. А ну как разъезд?

— Не каркай. Разъезды все в городе, барина ищут. Шум там знатный поднялся.

Сердце екнуло. Ищут. Значит, Захар хватился. Значит, Иван Дмитриевич уже поднял на уши всю полицию. Это хорошо. Но это и плохо. Если похитители поймут, что кольцо сжимается, они могут избавиться от «груза». То есть от меня.

Двое на козлах — это точно. Есть ли кто-то внутри со мной? Я прислушался. Рядом никого не было слышно. Ни дыхания, ни шороха одежды. Похоже, я один в телеге.

Я попытался пошевелиться, насколько позволяли путы, елозя по доскам телеги. Деревянный пол скрипнул подо мной.

— Тшш! — шикнул тот, который Степаныч. — Шевелится.

Повозка замедлила ход, но не остановилась.

— Очухался, голубчик, — донеслось с козел. — Эй, барин! Лежи смирно, целее будешь. Нам велено доставить тебя в целости, но ежели буянить начнешь — приложим еще разок. Голова-то, чай, не казенная.

Угроза прозвучала буднично, без злобы. Просто констатация факта. Им заплатили за доставку, а не за комфорт пассажира.

Я замер. Буянить бессмысленно. Связанным, в мешке, против двоих — шансов ноль. Мое оружие сейчас — мозг.

— А что, Степаныч, — вдруг спросил молодой, видимо, желая скоротать время разговором. — Правда говорят, что этот барин колдун?

Я замер. Прислушался.

— Брешут, — сплюнул старший. — Какой он колдун? Обычный дворянчик, токмо шибко умный. Механик.

— Да ну, механик… — протянул молодой. — Сказывали, он свет без огня сделал. Теперь в Туле ночью светло как днём. И людей он с того света вытаскивает, мертвую воду льет.

— Мертвую воду? — хмыкнул Степаныч. — Эфир это. Снадобье такое заморское. Мне заказчик сказывал. Никакого колдовства. Наука.

Заказчик. Кто заказчик?

— А дорого за него отвалили? — не унимался молодой.

— Тебе какая печаль? Свою долю получишь, на кабак хватит, и бабе на платок останется. Не лезь куда тебя не звали, Сенька. Тут игра большая идет. Не нашего ума дело.

Большая игра.

Я начал методично ощупывать веревки на запястьях, работая пальцами, стараясь нащупать узел. Пенька. Шершавая, жесткая. Узел не поддавался — слишком низко, на пояснице, а руки скованы слишком туго.

Я поерзал спиной по борту телеги, пытаясь найти что-то — гвоздь, сучок, заноза. Хоть что-то острое. Пальцы натыкались на шероховатости, щепы. Вот! Что-то твердое, металлическое. Шляпка гвоздя?

Я навалился спиной на борт, стараясь прижать веревку к этому выступу. Это была шляпка кованого гвоздя, торчащая из доски миллиметра на три. Мало. Катастрофически мало. Но это было лучше, чем ничего.

Я начал тереть. Медленно, аккуратно, стараясь не шуметь.

Вжик. Вжик. Вжик.

Звук тонул в скрипе колес и в такт копыт.

Руки затекли немилосердно. Плечи горели огнем. Каждое движение отдавалось болью в затылке. Но я продолжал. Это было единственное действие, которое не давало скатиться в отчаяние. Я тянул, крутил, выворачивал запястье, стискивая зубы, чтобы не застонать от боли. Миллиметр. Еще миллиметр. Веревка чуть-чуть, совсем чуть-чуть ослабла.

Холод становился невыносимым. Дрожь усилилась, мышцы сводило судорогой. Я понял — если не согреюсь, переохлаждение прикончит меня раньше, чем похитители успеют что-то сделать.

Попытался свернуться теснее, прижать колени к груди.

Телега остановилась.

Сердце ухнуло в пятки. Я замер, напрягая слух.

Голоса. Ближе. Четче.

— … долго еще? — хриплый бас.

— До рассвета доедем. Там решим. — Второй голос, более молодой, но жесткий.

— А если буянить будет?

— Не будет. Сенька его так приложил, что до завтра головой будет маяться.

Смех. Короткий, неприятный.

— А если все-таки?

— Тогда еще раз приложим. Живым довезти надо, но не обязательно в сознании.

Шаги. Тяжелые, грубые. Приближались к телеге. Накрытие сдернули.

Ночной воздух ударил в лицо, свежий, холодный. Сквозь мешковину я почувствовал, как изменился свет — не яркий, просто лунный, но после полной темноты даже это ощущалось.

Силуэты. Двое. Склонились надо мной.

— Гляди-ка, а он уже в себя пришел, — хрипло усмехнулся первый. Тот, что с басом. — Живучий, зараза.

Второй наклонился ближе. Я почувствовал запах табака, водки, грязи.

— Слышь, барчук, — сказал он негромко, почти дружелюбно. — Не дергайся. Не кричи. Не будет тебе больно. Привезем куда надо — там разберутся. А будешь буянить — Сенька еще разок стукнет. Он любит.

Я попытался что-то сказать сквозь кляп, но получилось только невнятное мычание.

— Во-во, молчи, — кивнул второй. — Так лучше. Спокойнее всем.

Они снова накрыли меня мешковиной. Тьма вернулась, давящая, душная. Телега тронулась.

Я лежал, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. «До рассвета», — сказали они. «Там решат». Значит, есть точка назначения. Место, где меня ждут. Место, где примут решение — что со мной делать.

Нужно было выбираться. Сейчас. Пока не доехали. Потому что там, в «точке назначения», шансы упадут до нуля.

Я снова начал работать запястьями, медленно, методично, терпя боль. Веревка врезалась, кожа саднила, кровь делала хватку скользкой. Но это была единственная надежда — если кровь смажет путы, может, удастся вытянуть руку.

Минуты тянулись, превращаясь в вечность. Я тянул, крутил, выворачивал запястье. Миллиметр. Еще миллиметр. Веревка чуть-чуть, совсем чуть-чуть ослабла. Или мне так казалось?

Нет. Не казалось. Правая рука, меньше по объему, сдвинулась. На сантиметр. Еще на полсантиметра.

Надежда вспыхнула, слабая, но живая. Я продолжал. Дышал через нос, глубоко, ровно, борясь с болью и страхом. Тянул. Крутил. Вытягивал пальцы, делая ладонь уже.

Веревка соскользнула. Рывок — и правая рука свободна.

Облегчение было таким сильным, что пару секунд я просто лежал, не в силах пошевелиться. Потом быстро, торопливо начал развязывать левую руку. Пальцы не слушались, онемевшие, неловкие, но я нащупал узел, начал дергать, тянуть.

Узел поддался. Левая рука свободна.

Ноги. Я потянулся к щиколоткам, нашел узел. Проклятая пенька, завязанная намертво. Пальцы дрожали — от холода, от напряжения, от страха, что сейчас телега снова остановится, и они обнаружат, что я развязался.

Узел не поддавался. Я рвал его ногтями, скребя кожу в кровь. Ничего. Проклятье!

Тогда я попробовал по-другому. Подтянул ноги к груди, насколько мог, и начал стягивать веревку, через пятки. Туго. Больно. Кожа сдиралась. Но веревка двигалась.

Одна нога. Вторая. Свободен.

Я лежал, тяжело дыша через нос — кляп все еще был на месте. Руки дрожали. Всё тело дрожало. Но я был свободен. Связанность кончилась.

Развязал кляп. Челюсти ныли, язык распух. Я осторожно размял рот, стараясь не стонать.

Теперь — что делать?

Накрытие надо мной было плотным, тяжелым. Мешковина? Я осторожно, медленно, чтобы не создать шума, начал приподнимать край. Холодный воздух проник внутрь, свежий, живительный. Я выглянул.

Ночь. Дорога. Телега медленно катилась по тракту, окруженному лесом с обеих сторон. Луна выглянула из-за облаков, освещая путь бледным серебристым светом.

На козлах сидели двое. Спины широкие, шапки, тулупы. Один держал вожжи, второй дремал, покачиваясь в такт движению.

За телегой никого. Впереди — только дорога, лес, ночь.

Я мог спрыгнуть. Прямо сейчас. Скатиться с телеги, броситься в лес, бежать. Но куда? Я не знал, где нахожусь. Насколько далеко от Тулы. В какую сторону бежать.

Нужен был план. Не импульсивное бегство, а расчет.

Внезапно повозка качнулась.

— Тпру! — заорал Степаныч. — Стой, окаянная!

Я едва успел снова прикрыть глаза, изображая бессознательное состояние.

— Что там? — испуганно взвизгнул Сенька.

— Дерево поперек. Ветром, что ли, свалило?

— Каким ветром? Тихо же…

Дерево поперек дороги в лесу — это классика. Засада? Но кто?

— А ну, Сенька, слезай, глянь, — скомандовал старший. — Да пистоль возьми, дурья башка.

Послышался звук спрыгивающего тела. Хруст веток под ногами.

— Ну, что там? — нетерпеливо крикнул Степаныч.

— Да здоровенная осина, Степаныч! — донеслось издалека. — Вдвоем не оттащим. Объезжать надо.

— Куда объезжать? Тут болотина по краям! Топор бери, рубить будем.

— Топор в кузове, под лавкой!

Шаги приблизились к повозке. Заскрипел задний борт.

У меня был один шанс. Один-единственный.

Я сжался в комок, подтянув колени к самой груди. Адреналин выплеснулся в кровь, на секунду заглушив боль в голове.

Полог откинулся. Внутрь пахнуло свежим лесным воздухом.

— Где тут топор-то… — пробормотал Сенька, шаря рукой в темноте.

Я не видел его, но чувствовал. Чувствовал движение воздуха, слышал дыхание.

Я ударил.

Ударил обеими ногами, вложив в этот толчок всю ярость, весь страх, всю силу, что у меня оставалась. Ударил наугад, на звук голоса.

Удар пришелся во что-то мягкое.

— Ух! — выдохнул Сенька.

Послышался грохот падающего тела, треск веток и сдавленный стон.

— Сенька⁈ — заорал с козел Степаныч. — Ты чего там, уснул⁈

Я извивался в телеге, пытаясь выбраться из-под лавки, которая оказалась настолько широкой, что вылезти из-под нее быстро никак не получалось. Да еще и онемевшее тело давало о себе знать. Я бился плечами, руками, ногами о деревянные стенки.

— Ах ты ж, сука! — раздался голос Сеньки снаружи. Злой, сиплый. Видимо, я выбил ему дыхание. — Лягается, гад!

— Дай ему по хребту! — рявкнул Степаныч, спрыгивая с козел. Повозка качнулась.

Я понял, что все идет прахом. Двое злых мужиков. Мой бунт грозил быть коротким.

Степаныч заглянул внутрь.

— Ну, барин, — прорычал он. — Сам напросился.

Сильный удар кулаком в живот выбил из меня воздух. Я согнулся, хватая ртом воздух. Второй удар пришелся по ребрам.

— Хватит, Степаныч, помнешь товар! — вмешался отдышавшийся Сенька. — Свяжи его крепче, к лавке примотай!

Они навалились на меня вдвоем. Грубые руки дергали, вязали, затягивали узлы. Теперь я был прикручен к скамье так, что не мог пошевелить даже мизинцем.

— Топор нашел? — спросил Степаныч, тяжело дыша.

— Нашел.

— Руби давай. И так время потеряли.

Застучал топор. Мерные удары по дереву.

Я лежал, глотая злые слезы бессилия и боли. Ребра ныли, живот скручивало спазмом. Но голова прояснилась.

Они боятся. Они спешат. Они нервничают.

Но главное — я жив. Пока жив.

Стук топора прекратился.

— Готово! — крикнул Сенька. — Навались, оттащим верхушку!

Повозка снова тронулась. Мы ехали дальше, в неизвестность.

Небо на востоке начало сереть. Рассвет приближался.

Телега снова сбавила ход.