Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 11

Бумага, лежавшая передо мной на массивном дубовом столе в особняке градоначальника Дубинина, стоила, пожалуй, больше, чем весь мой особняк вместе с содержимым. И дело было не в качестве гербовой бумаги с водяными знаками и не в каллиграфическом почерке опытного писаря, старательно выводившего каждую букву, а в подписях, которые должны были на ней появиться, и в том, что они означали для будущего промышленности России.

Барон Сергей Михайлович Строганов сидел напротив, постукивая длинными, сухими пальцами по столешнице. Рядом с ним расположились его два управляющих — опытные горные инженеры, знающие каждый винтик на его обширных уральских предприятиях. Коренастый мужик с густой чёрной бородой и умными, цепкими глазами — главный механик заводов. Рядом — щуплый мужчина лет сорока с острым, оценивающим взглядом — управляющий, отвечающий за финансовую сторону.

По правую руку от меня, словно каменное изваяние, застыл Иван Дмитриевич — гарант того, что государство не останется в стороне от этого союза, представитель императорских интересов в деле, которое могло изменить военно-промышленный баланс сил в Европе. Слева устроился Николай Фёдоров с папкой технической документации, который помогал мне готовить детальную часть соглашения последние две недели.

— Итак, Егор Андреевич, — голос барона был сух и деловит, без лишних эмоций. — Условия оговорены до мелочей, проценты согласованы и устраивают обе стороны. Мои заводы на Урале задыхаются без серьёзного технологического обновления. Производительность падает год от года, конкуренция с европейскими металлургами усиливается, а качество нашей продукции всё чаще вызывает справедливые нарекания заказчиков. Ваши технологии — это тот самый глоток свежего воздуха, который я намерен превратить в настоящий ураган прогресса. Вы готовы поставить свою подпись под этим документом?

Я ещё раз пробежал глазами по тексту договора, хотя знал его почти наизусть — мы с Николаем выверяли каждую формулировку. «О модернизации горнозаводских мощностей барона Строганова…», «…внедрение пневматических механизмов и паровых двигателей усовершенствованной конструкции…», «…организация непрерывного производственного цикла посредством механического освещения…». Каждая строчка — это тонны чугуна и стали. Стали, которая скоро понадобится для пушек, ружей и ядер в грядущей войне с Францией.

— Готов, Сергей Михайлович, — я обмакнул перо в хрустальную чернильницу. — Но позвольте ещё раз напомнить о нашем уговоре. Мои люди — это не просто наёмные работники, которых можно гонять как крепостных. Они — носители уникальных знаний, проводники технологического прогресса. Их безопасность, их авторитет на ваших заводах и их право принимать технические решения должны быть непререкаемы и гарантированы лично вами.

— Обижаете, Егор Андреевич, — хмыкнул Строганов, внимательно наблюдая, как я ставлю размашистую подпись под документом. — Я умею ценить золото в любом виде — будь то слитки в моих хранилищах или ценные знания в головах мастеровых людей. Ваши инженеры и механики будут жить на моих заводах лучше, чем мои собственные приказчики. Отдельные дома, хорошее жалование, уважение. Лишь бы дело делали как следует и результаты показывали.

Он притянул лист к себе, быстро, по-хозяйски расписался крупным, уверенным почерком и приложил тяжёлую печать с родовым гербом Строгановых — двуглавым орлом, держащим в лапах молот и кирку.

— Сделано, — выдохнул он, и в этом коротком слове прозвучала тяжесть падающего кузнечного молота на наковальню. — Теперь Урал загудит по-новому. Обещаю вам это.

Иван Дмитриевич, до этого молчавший и лишь внимательно наблюдавший за процессом, чуть наклонил голову в знак одобрения:

— Государство приветствует этот исторический шаг, господа. Особенно пункт о приоритетных поставках высококачественного металла для казённых военных нужд по фиксированной, льготной цене. Надеюсь, вы оба в полной мере понимаете, что в нынешних сложных политических условиях, когда над Европой сгущаются тучи большой войны, это не просто коммерческий бизнес двух частных лиц.

— Мы всё прекрасно понимаем, Иван Дмитриевич, — серьёзно ответил я, поворачиваясь к представителю тайной канцелярии. — Именно поэтому мы не намерены терять ни единого дня. Чем быстрее запустим модернизацию, тем больше качественного металла получит русская армия до начала боевых действий.

Строганов одобрительно кивнул, складывая подписанные экземпляры договора:

— Когда ваши люди смогут выехать на Урал? Чем раньше, тем лучше для всех нас.

— Через две недели, — ответил я после короткого раздумья. — Нужно время на подготовку оборудования, комплектацию инструментов, формирование команды. Мы повезём с собой готовые паровые машины, компрессоры, детали для пневматических молотов, запас механических ламп. Это всё требует тщательной упаковки для долгой дороги.

Проводы команды назначили на раннее утро, но я пришёл на заводской двор ещё затемно. Во дворе Тульской Технической Академии, где мы собрали весь караван, стояли двадцать три массивные телеги, гружённые под завязку ящиками с инструментами, тщательно упакованными чертежами и разобранными узлами пневматических молотов. Две паровые машины средней мощности, накрытые толстой холстиной для защиты от дорожной пыли и дождя, покоились на специальных усиленных платформах. Вокруг суетились люди, проверяя надёжность увязки груза, натяжение постромок, состояние колёс и осей.

Серое предрассветное небо медленно светлело, и в этом тусклом свете я различал силуэты своих лучших мастеров — людей, которым предстояло стать апостолами прогресса в суровом краю старинных уральских заводов.

Я подошёл к Григорию Сидорову, который стоял у первой повозки, сверяясь со списком груза. Бывший скептик, некогда смотревший на мои идеи с недоверием, а ныне один из моих самых преданных и технически грамотных инженеров, выглядел собранным и сосредоточенным. Но я видел в его глазах тень беспокойства — понятного волнения перед масштабной задачей. Ему предстояло возглавить эту экспедицию в самое сердце старой, консервативной промышленной России, где традиции передавались из поколения в поколение и были крепче уральского гранита.

— Ну что, Григорий, — я протянул ему руку для крепкого рукопожатия. — Готов нести прогресс на суровый Урал?

Он крепко пожал мою ладонь.

— Страшно, Егор Андреевич, врать не буду, — честно признался он, поправляя ворот тёплого дорожного кафтана. — Там народ особенный, суровый, старой закалки. Они эти заводы от дедов и прадедов приняли, работают по заветам отцов и менять что-либо в устоявшихся процессах категорически не любят. Для них наши пневматические цилиндры и паровые машины — непонятная, подозрительная бесовщина, вмешательство в божий промысел.

— Помнишь, Григорий, как ты сам на меня смотрел не так давно, когда я впервые заговорил про токарные станки с пневматическим приводом? — усмехнулся я, вспоминая те времена. — Как на законченного умалишенного, который несёт опасную чушь. А теперь?

Григорий улыбнулся в густую бороду, и глаза его потеплели:

— А теперь сам спать спокойно не могу, если за день не придумаю хотя бы одно небольшое улучшение в производственном процессе. Затягивает эта работа, признаться.

— Вот видишь, — уверенно сказал я, хлопая его по плечу. — И уральские мастера будут точно так же, когда увидят реальные результаты. Твоя главная задача — не пытаться сломать их консервативность через колено грубой силой и приказами сверху, а терпеливо показать им практическую выгоду, измеримый результат. Уральский мужик — он по натуре своей человек практичный, разумный. Как только увидит собственными глазами, что пневматический молот бьёт сильнее и в разы чаще обычного, а спина при этом не ломится от непосильного труда — он сам за тобой пойдёт, сам захочет учиться.

Я передал ему толстый пакет, тщательно запечатанный красным сургучом с моей личной печатью.

— Здесь подробные инструкции и рекомендательные письма для управляющих заводами барона Строганова. Барон дал тебе полный карт-бланш на любые технические решения, но на местах, как водится, могут быть свои перегибы, саботаж, сопротивление снизу. Если столкнёшься с серьёзными проблемами — сразу пиши мне подробно. Буду разбираться, помогать советами. И всегда помни о главной цели нашей экспедиции — модернизация печей и внедрение пневматических молотов. России сейчас как воздух нужна качественная сталь. Много качественной, надёжной стали для военных нужд. И механическое освещение — сделай так, чтобы на уральских заводах Строганова солнце больше никогда не заходило, чтобы работа не останавливалась ни на минуту.

— Сделаем, Егор Андреевич, — твёрдо кивнул Григорий, пряча пакет во внутренний карман кафтана, и в его голосе зазвенела уверенная сталь. — Не посрамим честь Тулы и вашего доброго имени.

Караван медленно, с тяжёлым скрипом колёс тронулся с места. Я стоял на заводском дворе и смотрел им вслед, пока длинная вереница телег, окружённая вооружёнными всадниками военного эскорта, не скрылась за дальним поворотом дороги, ведущей на восток. Чувствовал странную, противоречивую смесь гордости за своих людей и тревоги за успех предприятия. Я отправлял свои идеи, свои технологии за тысячи вёрст от Тулы, и теперь их успешная реализация зависела не только от меня, но и от тех, кого я обучил, в кого вложил знания. Это был серьёзный экзамен. И для них, и для всей моей образовательной системы.

Первые письма с далёкого Урала пришли через месяц с небольшим — срок, который я провёл в напряжённом ожидании и постоянных мыслях о том, как там дела у экспедиции. Я читал их поздним вечером в своём кабинете, под мерный треск поленьев в камине, и словно наяву видел перед глазами заснеженные уральские хребты и закопчённые, древние цеха строгановских заводов, где веками плавили железо и ковали металл.

Григорий писал скупо, по-мужски, без лишних эмоций и красивых слов, но между строк его сухих отчётов ясно читалась настоящая, ожесточённая битва за умы и сердца местных мастеров.

'Егор Андреевич! Пишу из Нижнего Тагила, главного завода барона. Доехали благополучно, хвала Господу, хотя дорога выдалась тяжёлая и изматывающая. Одна телега с компрессорными деталями сломала ось в глухом месте, пришлось чинить прямо на месте своими силами, потеряли целый день драгоценного времени. Но всё важное оборудование довезли целым и невредимым, ни одна паровая машина серьёзно не пострадала.

Встретили нас здесь крайне настороженно, с явным недоверием. Местные потомственные мастера смотрят на нас как на чужаков-выскочек из столиц, которые приехали высокомерно учить их жизни и работе, которую они знают от дедов. Управляющий завода, Пётр Семёнович, выделил нам обещанные помещения. Отдали под нашу мастерскую старый заброшенный литейный цех, который не работал последние пять лет и успел основательно запуститься. Большой, достаточно просторный, с высокими потолками, но жутко запущенный — пришлось потратить целую неделю упорного труда, чтобы вычистить грязь, отремонтировать прохудившуюся крышу, наладить хотя бы минимальную вентиляцию.

Савелий Кузьмич уже вовсю трудится над сборкой первой паровой машины. Работает не покладая рук с раннего утра до глубокой ночи, постоянно ворчит на местных рабочих, что они неумелые и неповоротливые, но справедливости ради надо сказать — они стараются, делают всё, что велено, пусть и медленно. Фёдор Железнов обошёл и внимательно осмотрел все кузнечные цеха завода — говорит, что оборудование там древнее, чуть ли не времён Петра Первого, но сами рабочие крепкие, физически очень сильные люди. Если их правильно обучить новым методам работы, они смогут показывать отличные результаты с пневматическими молотами.'

Я откладывал письмо, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Понимал, с чем столкнулась моя команда. Я хорошо знал этот непростой тип людей — закалённых тяжёлым трудом консерваторов, привыкших с детства к изнурительной физической работе как к единственному правильному и богоугодному мерилу человеческой добродетели и мастерства. Для них любое облегчение тяжёлого труда с помощью хитрой машины казалось чем-то неправильным, почти греховным, подозрительным вмешательством в естественный порядок вещей.

Следующее донесение Григория, пришедшее неделю спустя, показало, что ситуация накалилась до предела:

«Егор Андреевич, откровенный саботаж наших усилий, иначе я это назвать не могу. Ночью кто-то пробрался в нашу мастерскую и умышленно перерезал острым ножом все кожаные патрубки на компрессоре — дорогие, с трудом изготовленные детали. Рабочие шепчутся по углам, крестятся, говорят, что это кара небесная за греховное вмешательство в недра земли, за попытку обмануть природу. Пришлось экстренно выставить постоянный вооружённый караул из наших ребят и строгановских охранников возле мастерской. Барон Строганов, узнав о происшествии, немедленно прислал грозный приказ всем управляющим — кто будет активно мешать работе, того гнать с завода в шею и штрафовать нещадно. Это решительное заявление немного остудило самые горячие головы смутьянов, но напряжение по-прежнему висит в воздухе густое, хоть ножом режь. Мы собрали первый полноценный пневматический молот. Завтра назначен пробный торжественный пуск в присутствии всех главных мастеров. Если он не заработает так, как мы обещали — нас здесь, пожалуй, вилами поднимут и прогонят с позором…»

Но следующее, третье донесение, доставленное специальным фельдъегерем вместе с объёмистым официальным пакетом от самого барона Строганова, заставило меня наконец выдохнуть с огромным облегчением. Бумага письма была помятой, местами испачканной угольной пылью — видно было, что Григорий писал его прямо в горячем цеху, на обычном верстаке, не отходя от работы.

«Егор Андреевич, великая победа! Полная и безоговорочная, триумфальная победа! Когда мы запустили компрессор на полную мощность и пневматический молот начал ритмично, мощно работать, весь огромный цех как один сбежался смотреть на это чудо. Главный местный кузнец Кузьма Игнатьевич, тот самый упрямый дед лет семидесяти, что встал грудью перед домной, стоял в самом первом ряду зрителей, усердно крестился дрожащей рукой и что-то бормотал про нечистую силу. А когда наш молот за какую-то минуту легко и чисто перековал массивную железную болванку, на которую у двух опытных молотобойцев обычно уходило минимум полчаса тяжелейшего потения и отборного мата, в переполненном цеху повисла такая гробовая тишина, что отчётливо слышно было, как уголь потрескивает в дальнем горне. Все стояли ошарашенные, не веря своим глазам. А потом Кузьма медленно подошел к станине молота, осторожно потрогал её, внимательно осмотрел готовую поковку — идеально ровную, гладкую, без единого изъяна — и вдруг низко поклонился мне в пояс. „Прости, — хрипло говорит, — меня, дурака упрямого старого. Вижу теперь своими глазами, что сила тут работает не нечистая бесовская, а самая что ни на есть умная человеческая“. С того самого памятного дня работа закипела как в муравейнике. Очередь стоит длинная из желающих на этом „самобое“ поработать, все хотят попробовать…»

Я широко улыбнулся, читая эти воодушевлённые строки и живо представляя себе эту яркую картину технологического триумфа. Вот оно — технология победила вековые предрассудки и слепое недоверие самым надёжным, проверенным способом: реальной, измеримой, неоспоримой эффективностью, которую невозможно отрицать.

Но настоящей, абсолютной победой всего проекта стало масштабное внедрение революционного механического освещения в цехах. Григорий описывал этот исторический момент с плохо скрываемым, искренним восторгом:

«Егор Андреевич, установили ваши чудесные лампы в главном плавильном и прокатном цехах. Когда впервые зажгли их все разом во время ночной смены, бывалые мужики в изумлении шапки поскидывали, крестились. Светло стало, ей-богу, как ясным днём! Раньше с дымными лучинами да вонючими масляными плошками приходилось работать практически на ощупь в полутьме, от этого брака было очень много, люди постоянно калечились в кромешных потёмках, спотыкались, обжигались. А теперь видно каждую мельчайшую искорку, каждую опасную трещинку в металле. Производительность труда выросла сразу вдвое, Егор Андреевич! Теперь работают в полноценные две смены, и никто из рабочих даже не жалуется больше, что глаза от напряжения ломит. Барон Строганов лично приезжал на завод, долго ходил по ярко освещённому цеху, цокал языком от удивления и одобрения. Сказал нам прямо, что мы сотворили настоящее промышленное чудо, достойное восхищения…»

Вместе с регулярными письмами от Григория прибыл и вещественный образец новой продукции — небольшой, но увесистый слиток высококачественной стали, отлитый в модернизированных печах с усиленным принудительным дутьём и тщательно прокованный мощным пневматическим молотом.

Я долго вертел тяжёлый, холодный брусок в руках, внимательно рассматривая его со всех сторон при ярком свете лампы. Поверхность гладкая, ровная, плотная, без единой заметной каверны или раковины. Зерно металла на специально сделанном изломе мелкое, однородное, без посторонних включений. Это была уже не просто обычная сталь сомнительного качества. Это были прочные стволы для моих революционных штуцеров, крепкие лафеты для тяжёлых артиллерийских орудий.

Вечером того же дня ко мне в дом заехал Иван Дмитриевич. Он выглядел заметно довольным происходящим — редкое для этого всегда сдержанного человека состояние.

— Читали свежие подробные отчёты с Урала? — спросил он, устраиваясь в кресле и с благодарностью принимая чашку горячего чаю из рук Маши.

— Читал внимательно. И вот — результат их упорного труда, — я положил увесистый слиток стали на стол между нами. Металл глухо стукнул о дерево.

Иван Дмитриевич осторожно взял слиток, профессионально взвесил на ладони, провёл опытным пальцем по ровной грани, поднёс ближе к свету лампы для детального осмотра.

— Барон Строганов отправил в Петербург восторженный официальный доклад императорскому двору, — сказал он, продолжая внимательно изучать образец. — Пишет чёрным по белому, что общая выработка металла на модернизированном заводе выросла на сорок процентов всего за первый месяц работы по новым технологиям. И качество продукции… — он уважительно посмотрел на безупречный слиток. — Артиллерийское ведомство уже выстроилось в длинную очередь за заказами. Военные инженеры говорят, что из такой превосходной стали можно и нужно делать пушечные стволы значительно легче по весу, но при этом намного прочнее старых.

— Это только самое начало большого пути, Иван Дмитриевич, — заметил я. — Григорий в письмах пишет, что они только-только осваивают новую технологию, привыкают к ритму работы. Когда полностью освоятся, когда отладят все процессы до автоматизма — мы легко удвоим нынешние впечатляющие показатели.

Уральский масштабный проект успешно состоялся вопреки всем трудностям. Мои передовые идеи и технологии прижились даже на этой суровой, каменистой почве вековых традиций, пустили глубокие корни и теперь давали обильные плоды, которые сделают Россию промышленно сильнее и богаче. И никакие упрямые консерваторы, никакие тёмные суеверия и предрассудки уже не могли остановить этот мощно раскрутившийся маховик. Машина технического прогресса уверенно набрала полный ход.

Письма Григория приходили теперь еженедельно, как мы и договаривались. Каждое приносило новые обнадёживающие вести о поступательном развитии проекта. Я следил за ходом модернизации завода, искренне радовался каждому новому успеху моих людей, давал подробные советы и рекомендации по мере возникновения технических проблем и организационных трудностей. Николай Фёдоров педантично вёл толстый журнал всей нашей переписки, тщательно фиксируя каждое значимое достижение, каждую преодолённую трудность, каждый важный урок.

Григорий с гордостью докладывал, что на главном заводе барона успешно работают уже двадцать пневматических молотов различной мощности, установлены и исправно функционируют пять современных паровых машин, полностью модернизированы три крупные доменные печи с системой принудительного дутья. Общее производство качественного металла выросло почти втрое по сравнению с показателями начала года. Барон Строганов был в полном восторге от результатов. Он немедленно распорядился начать активную подготовку к масштабной модернизации следующего своего крупного завода в Екатеринбурге по отработанной в Нижнем Тагиле схеме.

Но самым важным и ценным для меня лично было совсем другое. В одном из своих регулярных писем Григорий написал строки, которые я перечитывал несколько раз:

«Егор Андреевич, самое поразительное и отрадное — это глубокое изменение сознания и отношения местных людей к новым технологиям. Мастера, которые ещё некоторое время назад смотрели на нас приезжих с явным недоверием и плохо скрываемой враждебностью, как на опасных чужаков, теперь сами активно приходят к нам с толковыми вопросами, с собственными интересными идеями, как ещё улучшить и ускорить рабочий процесс. Кузьма Игнатьевич, помните, я писал про него, предложил разумно изменить традиционную конструкцию наковальни специально под работу с пневматическим молотом, чтобы было удобнее и быстрее класть тяжёлые раскалённые заготовки и переворачивать их. Мы с Фёдором попробовали его идею на практике — и действительно, производительность ещё немного выросла, примерно на десять процентов. Вот это, по-моему, и есть самый настоящий прогресс — когда обычные люди сами начинают активно думать своей головой, смело экспериментировать, упорно искать всё лучшие и лучшие решения для своей работы. Вы именно этого и добивались с самого начала, верно?»

Да, именно этого я и добивался долгим, упорным трудом. Не просто механически внедрить готовые технологии сверху административным приказом и считать дело сделанным, а по-настоящему зажечь в сердцах простых людей яркий огонь искреннего любопытства, жгучего желания постоянно учиться новому, неустанно совершенствовать свои навыки и знания. Превратить их из пассивных, безропотных исполнителей чужих приказов в активных, думающих участников великого процесса технического прогресса, в творцов нового будущего России.

Григорий и вся его сплочённая команда успешно завершили весь основной объём сложнейших работ в Нижнем Тагиле. Все три амбициозных этапа масштабного проекта модернизации были выполнены в срок и даже с небольшим опережением графика. Завод буквально преобразился до полной неузнаваемости. Производительность труда выросла в целых четыре раза, качество выпускаемой продукции уверенно достигло высокого европейского уровня и даже превзошло его по многим параметрам, себестоимость металла упала почти вдвое за счёт резкого роста объёмов производства и значительного снижения потерь от технологического брака.

Барон Строганов лично отправил мне объёмистый официальный отчёт с детальными цифрами, наглядными графиками роста, подробными сравнительными таблицами показателей до и после модернизации. Читая этот внушительный документ поздним вечером в тишине своего кабинета, я испытывал глубокое чувство гордости за проделанную работу. Мы неопровержимо доказали всем скептикам, что это реально возможно в условиях России. Что наша страна вполне способна не просто механически догнать технологически развитую Европу, слепо копируя её достижения, а уверенно перегнать её собственными силами, если правильно, с умом использовать передовые технологии и грамотно развивать богатейший человеческий потенциал русского народа.

Когда караван с Григорием и его измождённой, но счастливой командой наконец вернулся в Тулу, я лично встречал их на заводском дворе. Григорий спрыгнул с козел повозки — заметно похудевший за время тяжёлого труда. Он решительно подошёл ко мне и протянул руку:

— Егор Андреевич. Задание полностью выполнено. Докладываю как на духу.

Я крепко, от всей души пожал ему руку, глядя в его усталые, но светящиеся счастьем и гордостью глаза:

— Ты настоящий герой, Григорий Александрович. Герой труда и прогресса. Ты и вся твоя замечательная команда.

Савелий Кузьмич медленно, с трудом слез следом с повозки, еле держась на подкашивающихся ногах от усталости:

— Домой… Мне срочно нужно домой, к любимой жене, в свою мягкую тёплую постель, — пробормотал он охрипшим голосом. — Хватит с меня этого сурового Урала на всю мою оставшуюся долгую жизнь, честное слово.

Я от души рассмеялся, хлопая старого мастера по натруженному плечу:

— Отдыхай, Савелий Кузьмич, сколько душе угодно. Ты это честно заслужил своим трудом. Пару дней полноценного отдыха за казённый счёт, а там посмотрим, что дальше.

Вечером я собрал всю вернувшуюся команду у себя дома, устроил настоящий праздничный пир в их заслуженную честь. Маша вместе с заботливой Агафьей Петровной приготовили полный стол разнообразных вкусных угощений. Мы долго сидели за столом, ели, пили хорошее вино, живо делились яркими историями и впечатлениями о пережитом.

Григорий увлечённо рассказывал про множество курьёзных случаев на Урале, про легендарное упрямство консервативных местных мастеров, про то, как кузнец в итоге стал их самым верным и ценным союзником и теперь сам с энтузиазмом обучает молодых рабочих правильной работе с чудесными пневматическими молотами.

Савелий Кузьмич ворчливо жаловался на холодное уральское лето, на пронизывающие ветра, на то, что тамошние печи топятся плохо и совсем не греют как следует. Но тут же с гордостью добавлял, что местные талантливые мастера, когда наконец как следует разобрались в тонкостях устройства паровых машин, стали сами предлагать свои интересные технические улучшения, и некоторые их практичные идеи оказались действительно очень дельными и полезными.