Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 5

Секунда растянулась в вечность. Я видел, как расширились его глаза — сначала от удивления, потом от узнавания. Видел, как хищная ухмылка тронула его лицо, заросшее щетиной.

— А вот и барин… — прохрипел он, перехватывая тесак поудобнее. — Далеко же ты забрался.

Он не стал кричать. Не стал звать остальных. Он решил взять приз сам. Жадность. Или профессиональная гордость. Это была его ошибка. И мой единственный шанс.

— Не подходи, — хрипло сказал я, выставляя нож. Голос звучал жалко, но рука была твердой.

— Ишь ты, с зубами, — усмехнулся он, делая шаг вперед. — Брось железку, дурень. Порежешься. «Француз» велел живым брать, но про целого он ничего не говорил. Могу и сухожилия подрезать, чтоб не бегал.

Он сделал выпад. Резкий, проверочный. Тесак свистнул в воздухе, метясь мне в плечо.

Я отшатнулся, но недостаточно быстро. Острие задело рукав, распоров ткань, но кожу не достало.

— Шустрый, — одобрительно хмыкнул охранник.

Он пошел в атаку всерьез. Широкий замах, удар сверху вниз, наискось, чтобы разрубить ключицу.

У меня не было шансов в фехтовании. Нож против тесака — это самоубийство. Мне нужно было сократить дистанцию. Войти в клинч.

Я не стал отступать. Наоборот, я шагнул навстречу удару, ныряя под замах.

Это было рискованно. Безумно рискованно.

Лезвие тесака чиркнуло меня по левому плечу. Я почувствовал не боль, а горячий толчок, словно кто-то приложил раскаленный утюг. Кровь брызнула сразу, горячая и липкая.

Но я прошел. Я оказался внутри его обороны, почти вплотную.

Я ударил ножом снизу вверх, целясь в живот, под ребра. Туда, где кончался тулуп.

Мужик оказался опытным. Он успел среагировать, дернулся назад, пытаясь уйти от удара. Мой нож не вошел глубоко, лишь скользнул по ребрам, разрезая одежду и кожу.

Он взревел от боли и ярости. Ударил меня коленом в живот.

Воздух вылетел из легких со свистом. Меня отбросило назад, я упал на спину, в мокрую листву. Нож вылетел из руки.

Охранник навис надо мной, занося тесак для добивающего удара. В его глазах уже не было насмешки — только желание убить.

— Сдохни, сука!

Время замедлилось. Я видел грязное лезвие, летящее мне в голову. Видел капли слюны на его губах.

Моя рука нащупала на земле что-то твердое. Сук. Толстая ветка.

Я перекатился в сторону в последнее мгновение. Тесак вонзился в землю там, где секунду назад была моя голова, взметнув фонтан грязи.

Я ударил его суком по ногам, под колено.

Он потерял равновесие, пошатнулся, но устоял, опираясь на рукоять застрявшего в земле тесака.

Я вскочил. Боли в животе и плече больше не было — был только чистый, дистиллированный инстинкт выживания. Я бросился на него, сбивая с ног весом своего тела.

Мы покатились по земле, рыча и хрипя. Грязь, кровь, пот — всё смешалось. Он был сильнее, тяжелее. Его пальцы сомкнулись на моем горле, выдавливая жизнь. Перед глазами поплыли красные круги.

Я шарил рукой по земле, ища свой нож. Где он? Где⁈

Пальцы наткнулись на холодную рукоять.

Я схватил нож обратным хватом. И ударил. Не глядя. Куда-то в бок, в мягкое.

Раз. Еще раз.

Хватка на горле ослабла. Мужик захрипел, его глаза остекленели. Он обмяк, навалившись на меня всей тяжестью своего тела.

Я столкнул его с себя, отполз в сторону, хватая ртом воздух. Горло горело, легкие разрывались.

Я сидел в грязи, глядя на неподвижное тело. Из-под него расплывалась темная лужа, смешиваясь с утренним туманом.

Меня трясло. Зубы стучали так, что я боялся прикусить язык.

Я убил человека. В рукопашной, глядя ему в глаза.

Боль в плече вернулась, накрыв меня волной. Я посмотрел на левую руку. Рукав пропитался кровью, она капала с пальцев, оставляя красные точки на желтых листьях. Рана была глубокой, но, кажется, кость не задета. Мышца рассечена.

Нужно было уходить. Быстро. Его крик и шум драки могли привлечь остальных.

Я с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, мир качался перед глазами. Подошел к убитому. Обыскивать времени не было, но я забрал у него ножны от тесака — там мог быть оселок или что-то полезное. Нет, пусто. Зато на поясе висела фляга.

Я сорвал её. Отвинтил крышку дрожащими пальцами. Понюхал. Вода. Слава богу, вода.

Сделал несколько жадных глотков. Вода была теплой, затхлой, но мне она показалась нектаром.

Оторвал полосу от своей рубахи, кое-как перевязал плечо, затягивая узел зубами. Кровь проступила сквозь ткань, но поток замедлился.

— Эй! Степан! Ты где⁈ — донесся голос из тумана. Близко. Метрах в ста.

Они идут.

Я подобрал свой нож, вытер его о траву, сунул за пояс. Бросил последний взгляд на тело охранника.

— Прости, мужик, — прошептал я. — Ты сам выбрал эту работу.

И я снова побежал. Теперь уже не так быстро, прихрамывая, прижимая раненую руку к груди. Но я двигался. Я был жив. И я знал направление.

Лес редел. Деревья стояли реже, между ними появлялись просветы. Я вышел на опушку.

Впереди, в предрассветной мгле, виднелось поле. Темное, бескрайнее. А за ним, вдалеке, едва различимые — огоньки. Деревня? Хутор?

Люди. Там были люди.

Небо на востоке начало сереть. Рассвет близко.

Я сделал глубокий вдох, превозмогая боль, и зашагал к огонькам. Медленно, шаг за шагом, но упрямо.

Я выжил в эту ночь. Выжил, сбежал, дрался и победил.

Осталось дойти. Просто дойти.

Один шаг. Еще один. И еще.

Поле казалось бесконечным. Каждый шаг отдавался болью в лодыжке, каждый вдох обжигал. Но огоньки приближались.

Я шел, и с каждым шагом крепло одно — я вернусь. Вернусь домой, к Маше, к Сашке.

Вернусь и разберусь с теми, кто посмел меня похитить.

Рассвет занимался над полем.

Оно встретило меня безразличной тишиной и бескрайностью, в которой легко было почувствовать себя песчинкой. Серая земля, изборожденная прошлогодними бороздами, тянулась до горизонта. Кое-где торчали островки бурьяна, пожухлой травы, которую не успели скосить или выжечь. Рассвет разливался медленно, неохотно.

Повязка на плече промокла насквозь — кровь сочилась, хоть и не струей. Каждый шаг отдавался тупой болью в ушибленной лодыжке, растянутой при падении в лесу. Голова кружилась от усталости и потери крови. Хотелось просто упасть прямо здесь, в эту серую, холодную землю, и закрыть глаза. Хотя бы на минуту.

Но я не мог. Я знал — если остановлюсь, если позволю себе передышку, то не встану. Организм на пределе, он работает на последних каплях адреналина и воли. Стоит расслабиться — и всё, конец истории.

Огоньки впереди манили, как маяк в ночи. Они были далеко, слишком далеко, но это была цель. Ориентир. Я зацепился за них взглядом и не отпускал, словно боялся, что они погаснут, растворятся в утреннем тумане, и я останусь один в этой серой пустоте.

Шаг. Еще шаг. Дыхание сбилось, хриплое, свистящее. Горло болело от удушья, которым меня наградил покойный охранник. Каждый вдох давался с трудом, словно воздух стал вязким.

Мысли путались, сползали в какую-то липкую трясину полузабытья. Образы мелькали — Маша, её лицо, обеспокоенное, Сашка на руках… Захар, хмурый, ругающий меня за самонадеянность… «Француз», его холодный голос, нервный тик под глазом… Кровь на ноже… Мертвые глаза охранника…

Я тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение. Фокус. Мне нужен фокус. Инженер внутри меня повторял как мантру: «Просчитай. Оцени. Действуй». Но инженеру нечего было просчитывать — только поле, боль и огоньки вдалеке.

Время текло странно. То казалось, что прошли часы, то — всего минуты. Солнце поднималось медленно, но неотвратимо, разгоняя туман, заливая поле холодным светом.

Я споткнулся о борозду, успел выставить вперед здоровую руку. Земля под ладонью была ледяной, влажной. Я замер на четвереньках, пытаясь отдышаться. Легкие горели. Сердце стучало где-то в горле, неровно, тяжело.

«Вставай, — приказал я себе. — Вставай, идиот. Ты не для того пережил эту ночь, чтобы сдохнуть здесь, на вспаханном поле».

Я встал. Покачнулся, но удержал равновесие. Огоньки стали ближе. Теперь я различал силуэты построек — низкие избы, сарай, покосившийся забор. Деревня. Небольшая, бедная, судя по виду, но живая. Люди. Там были люди.

Впереди, на краю поля, виднелись темные фигурки. Люди. Лошадь. Телега.

Я замер, припав к земле за кустом можжевельника. Сердце забилось в горле. Кто это? Погоня?

Пригляделся. Фигурки двигались медленно, размеренно. Наклонялись, выпрямлялись. Крестьяне. Убирают камни с поля или готовят землю под посевы? Нет, просто возятся с чем-то у телеги.

Мне нужна была помощь. Или хотя бы информация. Но я выглядел как беглый каторжник или жертва побоища — грязный, окровавленный, с безумным взглядом. Появление в таком виде могло вызвать панику или агрессию.

Я проверил нож за поясом. Единственный аргумент в споре, если разговор не задастся. Вытер лицо рукавом, размазывая грязь, попытался пригладить волосы.

Нужно было сыграть роль. Жертва разбойников. Барин, попавший в переплет. Это понятно, это вызывает сочувствие, а не страх.

Я вышел из укрытия и, стараясь держать спину прямо, направился к людям.

Их было трое. Старик с бородой-лопатой и двое мужиков помоложе. Они возились с колесом телеги, которое, похоже, увязло в грязи.

Первым меня заметил старик. Он выпрямился, прищурился, и я увидел, как его рука потянулась к вилам, торчащим из сена.

— Эй! Кто таков? — крикнул он хрипло. Молодые тут же бросили колесо и повернулись ко мне, настороженно глядя исподлобья.

Я остановился в десяти шагах, поднял правую, здоровую руку ладонью вперед. Левую прижимал к груди.

— Мир вам, православные, — голос мой был сиплым, каркающим. Я прокашлялся. — Не бойтесь. Я не лихой человек. Беда со мной приключилась.

Старик не опустил руку от вил, но и хватать их не стал. Оглядел меня с ног до головы — дорогие, хоть и изодранные в клочья сапоги, остатки тонкой рубахи, кровь.

— Вижу, что беда, — буркнул он. — Разбойники, что ли?

— Они самые, — я сделал еще шаг, стараясь не хромать. — На тракте перехватили. Ограбили, избили, бросили в лесу помирать. Едва выбрался.

— Нынче на дорогах неспокойно, — покачал головой один из молодых. — Бог миловал, живой ушел.

— Живой, — кивнул я. — Скажите, люди добрые, далеко ли до Тулы? И в какой она стороне?

Старик махнул рукой куда-то вправо и чуть вперед:

— Да почитай верст пятнадцать будет. Вон за тем перелеском речка будет, Упа. Вдоль нее иди, она к городу и выведет. Только на тракт не суйся, там и впрямь лихоимцев полно.

Пятнадцать верст. В моем состоянии это было как до Луны пешком. Но это была цель. Конкретная, осязаемая.

— Спасибо, отец, — я поклонился. — Не найдется ли воды глоток? В горле пересохло, мочи нет.

Старик кивнул молодому. Тот достал из телеги глиняный кувшин, подошел ко мне, протянул с опаской.

Я пил жадно, чувствуя, как холодная вода течет внутри, смывая привкус крови и пыли. Вернул кувшин.

— Хлеба бы дал, барин, — виновато сказал старик, — да сами с утра маковой росинки не ели, только выехали.

— Ничего, — сказал я. — Вода — уже жизнь. Спасибо вам.

Я не стал просить подвезти. Телега сломана, да и едут они, судя по всему, в другую сторону, на дальние поля. К тому же, оставаться с людьми было опасно — для них. Если погоня наткнется на них со мной… Нет. Я должен идти один.

— Храни вас Бог, — сказал я и повернул в сторону, указанную стариком.

— И тебе, барин, дойти с Богом, — донеслось в спину.

Я шел, и каждый шаг был маленькой победой над собой. Пятнадцать верст.

Солнце наконец пробилось сквозь тучи, но тепла не принесло. Ветер усилился, пронизывая мокрую одежду насквозь. Меня начало знобить по-настоящему. Зубы выбивали дробь, перед глазами плыли цветные пятна.

Голод проснулся звериный. Желудок скручивало спазмами, от которых темнело в глазах.

Я шел вдоль кромки леса, прячась в тени деревьев. Постоянно оглядывался. Прислушивался.

Любой звук — хруст ветки, крик вороны, далекий стук копыт — заставлял меня замирать и падать в траву. Паранойя стала моим вторым именем. Я видел врагов в каждом кусте.

«Француз» не отступит. Я это знал. Он потерял ценный груз, но он знает, куда этот груз пойдет. В Тулу. Он может перехватить меня на подходах.

Поэтому я делал крюк. Шел не по прямой, а петлял, выбирая самые неудобные, заросшие бурьяном тропы.

Дважды мне казалось, что я вижу всадников на горизонте. Я зарывался в прошлогоднюю листву и лежал, не дыша, пока точки не исчезали. Может, это были просто путники. А может, разъезды «француза». Рисковать я не имел права.

К полудню я вышел к реке. Упа. Грязная, серая, но родная.

Идти стало легче — берег был ровнее, чем пашня. Но силы таяли. Ноги налились свинцом, рана на плече пульсировала, отдавая болью в шею и голову.

Я шел как автомат. Левой, правой. Левой, правой. Не думать о боли. Думать о деле.

Что я буду делать, когда вернусь?

Первое — безопасность семьи. Машу и Сашку нужно спрятать. Увезти из особняка? Нет, в дороге они уязвимы. Превратить особняк в крепость. Усилить охрану. Захар найдет людей.

Второе — завод. Секреты. «Француз» знал слишком много. Значит, есть утечка. Шпион на заводе? Или кто-то из поставщиков болтает? Нужно найти крысу. Иван Дмитриевич поможет. Это его работа.

Третье — сам «француз». Он не уедет просто так. Он будет ждать, искать новый шанс. Его нужно найти и уничтожить. Это уже не бизнес. Это война. Личная война.

Я споткнулся и упал на колени. Вставать не хотелось. Хотелось лечь в траву, закрыть глаза и уснуть. Просто выключить этот бесконечный марафон боли.

— Вставай, тряпка, — прорычал я сам себе. — Ты не менеджер среднего звена. Ты Егор Воронцов. Вставай!

Я поднялся, опираясь на здоровую руку.

Каждый шаг отдавался в голове глухим ударом молота. Левая, правая. Вдох, выдох. Простая механика, превратившаяся в изощренную пытку.

Я шел, стараясь не сбиваться с ритма. Сбиться — значит остановиться. Остановиться — значит упасть. А если я упаду в эту сырую, чавкающую под ногами грязь, то уже вряд ли поднимусь.

Лес остался позади, сменившись перелесками и оврагами, поросшими жестким кустарником. Я намеренно избегал тракта. Там, на ровной дороге, я был бы легкой мишенью. Одинокая фигура, хромающая, в лохмотьях, пропитанных кровью и грязью — подарок для любого разъезда, будь то люди «француза» или обычные разбойники.

«Француз». Мысль о нем жгла сильнее, чем рана на плече. Пока ноги механически месили грязь, мозг, этот неугомонный аналитический аппарат, продолжал работать. Он перебирал детали, слова, интонации.

«Император не любит ждать». «Европа». Изысканные манеры, смешанные с безжалостностью профессионала. Акцент — едва уловимый, но различимый. Твердые согласные звучали чуть мягче, чем нужно.

Это не были конкуренты. Мелкие сошки вроде тульских оружейников, завидующих моим заказам, наняли бы варнаков с кистенями, чтобы проломить мне голову в подворотне. Это не была и Тайная канцелярия — Иван Дмитриевич работает тоньше, да и зачем ему красть собственную курицу, несущую золотые яйца?

Нет. Это была внешняя разведка. И судя по всему — наполеоновская.

Я споткнулся о корень, торчащий из земли, как скрюченный палец мертвеца. Едва удержал равновесие, зашипел сквозь зубы. Боль в лодыжке вспыхнула сверхновой силой, заставив потемнеть в глазах. Пришлось привалиться плечом к стволу кривой березы, пережидая приступ дурноты.

Желудок скрутило спазмом. Пустота внутри ощущалась физически, как холодный камень. Последний раз я ел… когда? Вчера утром? Позавчера? Время размылось, потеряло четкие очертания.

— Думай, Егор, думай, — прошептал я пересохшими губами. Голос звучал чуждо, словно скрежет металла по стеклу. — Отвлекайся.

Если это французы, значит, мои игрушки оценили по достоинству не только в Петербурге. Пьезоэлектрические замки. Медицина. Пневматика. Они поняли, что технологический перевес России может изменить расклад сил в грядущей войне. И решили забрать источник этого перевеса себе.

Логично. Цинично. Профессионально.

Я оттолкнулся от дерева и побрел дальше. Зубы выбивали чечетку, и я стиснул челюсти до скрипа, чтобы унять этот позорный звук.

Я перестал оглядываться. Сил на паранойю не осталось. Осталась только цель.

Тула.