Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 18

Я кивнул, сосредотачиваясь, и начал методично отбивать ритм азбуки, нажимая и отпуская ключ. Щёлк-щёлк-щёлк. Медный контакт приятно блестел в ярком свете механической лампы, стоящей на столе.

— Всё, — сказал я ровно через две минуты, засекая время по карманным часам. — Сообщение ушло по проводу. Электрический импульс уже достиг приёмника.

— И что теперь? — Иван Дмитриевич скрестил руки на груди, явно скептически настроенный, ожидая подвоха или фокуса.

— Теперь недолго ждём, — я посмотрел на него, наслаждаясь его реакцией. — Николай сейчас расшифровывает сообщение по кодовой таблице, сверяет символы. У нас пока нет второй обратной линии для полноценного двустороннего разговора — это будет следующим этапом, слишком дорого тянуть сразу два провода. Но мы договорились о системе подтверждения: если он примет сообщение, и оно будет читаемым, без ошибок и искажений, он даст условный сигнал — три длинных гудка заводским паровым свистком. Вы ведь знаете этот звук? Но это сейчас так делаем, пока не отладим всё.

Иван Дмитриевич молча кивнул и повернулся к окну. Отсюда, с верхнего этажа особняка, были отчётливо видны высокие заводские трубы, торчащие над крышами городских домов, как пальцы гиганта.

— Вы серьёзно утверждаете, что это… электричество? — в его голосе прорезалась нотка недоверия, граничащего с изумлением. — По этой жалкой тонкой проволоке, не толще гусиного пера?

— Совершенно серьёзно и абсолютно точно, — подтвердил я, глядя ему прямо в глаза. — Электрический ток. Замкнул цепь — ток побежал по меди, электромагнит на том конце притянул якорь, штифт оставил отметку на бумаге. Разомкнул — якорь отпустило. Точка и тире. Комбинации составляют буквы, буквы — слова, слова — мысли.

Мы ждали в напряжённой тишине. Я видел, как Иван Дмитриевич напрягся, непроизвольно подался вперёд, глядя на заводские трубы в ожидании чуда. Прошла минута. Две. Три — время, необходимое Николаю, чтобы аккуратно расшифровать каждую букву длинного сообщения, свериться с таблицей, убедиться в отсутствии ошибок и дать команду кочегару.

Вдруг над притихшим городом, перекрывая привычный уличный шум голосов, лязг телег и лай собак, раздался мощный, утробный, низкий рёв парового гудка, от которого, казалось, задрожали стёкла в окнах.

Ууууууу-у-у-у!

Долгий, торжествующий звук прокатился над крышами, эхом отразился от каменных стен, напугал стаю воробьёв, взметнувшихся с ближайшего тополя.

Пауза в несколько секунд, наполненная звенящей тишиной.

Ууууууу-у-у-у!

Снова. Ещё раз.

Пауза.

Ууууууу-у-у-у!

Третий, завершающий сигнал. Условленный знак успеха.

Иван Дмитриевич резко вздрогнул всем телом, но не от неожиданности звука — к заводскому гудку он давно привык. Он вздрогнул от осознания того, что это значит, какие последствия влечёт за собой. Он медленно, очень медленно повернулся ко мне, и в его обычно холодных, расчётливых глазах я увидел то, что надеялся и ожидал увидеть — мгновенную, почти молниеносную работу острого аналитического ума, просчитывающего варианты, возможности, стратегические последствия.

Он не спрашивал меня, как именно это работает, какие физические законы задействованы, не требовал объяснения принципов электромагнетизма. Его интересовало только одно, самое главное: что это значит для России, для войны, для власти.

— Это происходит так быстро? — спросил он отрывисто, чеканя каждое слово, весь превратившись в сгусток концентрации.

— Практически мгновенно, — ответил я, стараясь говорить спокойно и убедительно. — Электрический ток бегает по медному проводу со скоростью, сравнимой со скоростью света. Это быстрее пули, со скоростью молнии. Задержка возникает только одна — в руках самого телеграфиста, который физически нажимает на ключ. Но опытный, хорошо обученный человек способен передать целую страницу связного текста буквально за несколько минут. От силы — десять минут на длинное донесение.

— А расстояние? — его голос стал ещё более напряжённым. — Какое максимальное расстояние может покрыть эта система?

— Теоретически, Иван Дмитриевич, — я встал, подошёл к столу, где лежала карта европейской части России, и развернул её, — расстояние практически неограниченно. Электрический сигнал может бежать по проводу на тысячи вёрст. Единственная проблема — постепенное ослабление тока из-за сопротивления самого провода. Чем длиннее линия, тем слабее сигнал доходит до приёмника. Но мы решили эту техническую проблему.

Я ткнул пальцем в карту, показывая условную линию между городами:

— Ставим промежуточные станции с усилителями-ретрансляторами каждые пятьдесят-семьдесят вёрст — это оптимальное расстояние, правда просчитанное пока только в теории. Нужна практика, эксперименты. На каждой станции стоит реле — устройство, которое принимает ослабевший сигнал от предыдущей станции и использует его для включения нового, свежего, мощного сигнала от собственной батареи, отправляя его дальше по линии. Своего рода эстафета электрического импульса. С такой системой мы можем тянуть линию связи хоть до самого Владивостока, было бы желание и ресурсы.

Иван Дмитриевич застыл, склонившись над картой, и его указательный палец медленно, задумчиво прошёлся по маршруту от Тулы к Москве, затем к Петербургу, затем повернул на запад, к границам империи.

— Пятьдесят вёрст между станциями… — медленно, задумчиво проговорил он, явно считая в уме. — Значит, от Тулы до первопрестольной Москвы, это… около двухсот вёрст по прямой дороге… потребуется всего три-четыре промежуточных пункта.

— Примерно так, — подтвердил я, наблюдая, как разворачивается его мысль. — Плюс конечные станции в самой Туле и в Москве. Итого шесть точек на линии. Но это в теории. Может больше, а может и меньше. Нужно пробовать.

Иван Дмитриевич медленно выпрямился в полный рост, оторвался от карты и повернулся ко мне. Его лицо было серьёзным и сосредоточенным, как бывает на военном совете при обсуждении судьбоносной операции, от которой зависит исход целой кампании.

— Егор Андреевич, — сказал он низким, напряжённым голосом, и каждое слово звучало весомо, — вы хоть понимаете, что именно вы сейчас сделали? Что вы создали?

— Я создал средство связи, — ответил я осторожно, хотя прекрасно понимал, к чему он клонит. — Способ быстрой передачи информации на большие расстояния.

— Нет, — резко, отрывисто возразил он, и в голосе его прорезалась сталь. — Вы создали оружие, Егор Андреевич. Настоящее, смертоносное оружие. Возможно, даже более опасное и эффективное, чем ваши революционные штуцеры с пьезоэлектрическими замками, чем стальные пушки, которые сейчас отливает барон Строганов на Урале. Это оружие, которое бьёт не железом и порохом, а информацией. А информация в войне часто решает больше, чем пушки.

Он шагнул ближе, глядя мне прямо в глаза с пугающей интенсивностью:

— Только представьте себе практическое применение, Егор Андреевич. Наполеон со своей Великой армией форсирует реку Неман, вторгаясь на территорию Российской империи. Пограничный пост фиксирует вторжение. Раньше, по старой системе, командир поста посылал бы гонца-курьера в ближайший штаб — это день пути на хорошей лошади. Из штаба гонец мчался бы в губернский центр — ещё день или два. Оттуда — в столицу — неделя в лучшем случае. Итого — от момента вторжения до получения информации императрицей проходило десять дней, а то и больше. За это драгоценное время французы могли бы захватить несколько городов, переправить через реку всю армию, закрепиться на плацдарме.

Он начал мерить кабинет шагами, загибая пальцы, отсчитывая:

— А теперь с вашим, как вы сказали — телеграфом. Пост фиксирует вторжение. Через полчаса — полчаса! — об этом знает командующий западным военным округом в своём штабе. Ещё через час — императрица сидит в Зимнем дворце и читает донесение. Ещё через два часа — по всем губерниям и армейским корпусам летят приказы о мобилизации, о выдвижении резервов, о подготовке к обороне. Скорость реакции увеличивается не в разы — в десятки, в сотни раз!

Он остановился у окна, глядя на вечерний город, окрашенный золотом заходящего солнца:

— Координация действий между отдельными армейскими корпусами, которые разделены сотнями вёрст. Снабжение войск — интендант в Москве мгновенно узнаёт, что нужно армии на передовой. Разведка — донесения агентов не едут неделями в секретных депешах, а приходят в штаб за минуты. Это полностью меняет саму природу, саму суть войны, Егор Андреевич!

Он резко развернулся ко мне, и в его глазах горел азарт, почти хищный блеск, который я очень редко видел у этого обычно невозмутимого, сдержанного человека:

— Это оружие страшнее артиллерии. Потому что даёт то, чего никогда не было ни у одной армии в истории человечества — абсолютный контроль, мгновенную реакцию, идеальную координацию. Наполеон сейчас думает, что знает силу русской армии по опыту прошлых войн, что может рассчитать её возможности, исходя из старых данных, предсказать её действия. Он ошибается, Егор Андреевич. Он даже представить себе не может, что мы будем знать о каждом его шаге через час, а он о наших действиях — через неделю.

Иван Дмитриевич вернулся к столу, положил обе ладони на стол, наклонился ко мне:

— Мы должны протянуть линию до Москвы. Немедленно, не теряя ни дня. Это приоритет номер один.

— Это огромные затраты, Иван Дмитриевич, — напомнил я, хотя сам прекрасно понимал необходимость проекта. — Нужны тонны медного провода — дорогого, дефицитного. Тысячи деревянных столбов, которые нужно заготовить, обработать, установить. Сотни изоляторов из керамики или стекла. Батареи для каждой станции — медь, цинк, серная кислота в больших количествах. Люди для строительства, для обслуживания, для круглосуточного дежурства на станциях. Охрана линии — провод ведь могут перерезать, украсть медь, она дорого стоит.

— Государство заплатит, — твёрдо, не допуская возражений, отрезал он, и в голосе не осталось и тени сомнения. — Казна выделит средства. Я лично поеду к императрице Екатерине Алексеевне, представлю ваше изобретение, объясню его стратегическое значение. Я пойду к военному министру, к канцлеру. Они поймут важность. Если кто-то будет сомневаться или тормозить — я заставлю их понять. Если не хватит аргументов — привезу их сюда, покажу работающую систему собственными глазами, как только что видел сам.

Он начал энергично ходить по кабинету, уже мысленно выстраивая план действий, и я видел, что мысль его работает на полную мощность:

— Первая линия — экспериментальная, пилотная — от Тулы до первопрестольной Москвы. Это позволит напрямую, без посредников связать наш оружейный завод, производящий штуцеры и военное снаряжение, с центральным московским арсеналом, с военным министерством. Передавать заказы, координировать поставки, отчитываться о выполнении. Если опыт будет успешным, а я не сомневаюсь в этом — тянем дальше, уже с полным финансированием. В Петербург, к императорскому двору. На запад — к Смоленску, к границе с Польшей. На юг — к Киеву, где расположена вторая армия. Сеть. Паутина связи, опутывающая всю империю и стягивающаяся к центру — к трону.

Он остановился передо мной, и лицо его было решительным, непреклонным:

— Ваша новая изоляция провода, этот… как вы его назвали? Резиноид? Она действительно надёжна, выдержит российский климат — морозы, ливни, снегопады?

— Мы варили медный провод в кипящем льняном масле с порошком малахита — окиси меди, которая служит катализатором, — терпеливо объяснил я, рад возможности говорить о технических деталях. — В результате химической реакции полимеризации получается плотное, водонепроницаемое покрытие, похожее по свойствам на натуральный каучук, но намного дешевле и доступнее. Мы проводили испытания — погружали провод в воду на сутки, замораживали в болоте, гнули, скручивали. Изоляция держится отлично, не трескается от холода, не размягчается от жары, воду не пропускает совершенно. И главное — её можно производить здесь, в России, из доступного сырья. Льняное масло делают на любой маслобойне, малахит добывают на Урале тоннами для иконописцев и ювелиров.

— Превосходно, — кивнул Иван Дмитриевич. — Значит, нет зависимости от иностранных поставок, от капризов заморских купцов.

Он направился к двери, явно собираясь немедленно приступить к реализации возникшего плана, но у самого порога задержался, оглянулся, и на лице его мелькнуло выражение, которое я не сразу смог определить — смесь уважения, восхищения и чего-то ещё, похожего на суеверный страх перед непонятным, непостижимым:

— Быстрее самого быстрого скакуна… Быстрее голубиной почты… Невероятно, непостижимо. — Он покачал головой, словно всё ещё не до конца веря в реальность увиденного. — Мы опередим само время, Егор Андреевич. Мы научимся управлять временем, заставим его работать на Россию, на нашу победу. И это ваша заслуга. Ваш гений. А теперь я побежал на завод — все же проверю что получили сообщение с той стороны, с вашего позволения.

Дверь за ним мягко закрылась, и я остался один в кабинете, медленно опускаясь обратно в кресло. Усталость навалилась разом — не физическая, а эмоциональная, от пережитого напряжения, от осознания масштаба того, что мы запустили в мир.

Я подошёл к окну, распахнул его настежь, вдыхая прохладный вечерний воздух с запахом весенней зелени, влажной земли и далёкого дыма из труб. Город медленно погружался в вечернюю дремоту, зажигались первые огни в окнах, слышались звуки закрывающихся лавок, голоса людей, торопящихся домой, загорались первые фонари с моими лампами.

Где-то там, в этом мирном вечернем городе, невидимая глазу, тянулась наша линия — тонкая медная нить, связавшая мой кабинет с заводом, соединившая два пункта пространства потоком электричества. Первый, робкий шаг. Скоро эта нить протянется до Москвы. До Петербурга. А там — дальше, до самых границ огромной империи.

Наполеон Бонапарт, где бы ты сейчас ни находился, подумал я, глядя на закат, ты ещё не знаешь, не догадываешься, с чем тебе придётся столкнуться. Ты собираешь свою Великую армию, тренируешь солдат, плавишь пушки, копишь порох и провиант. Но у нас теперь есть нечто, чего нет и не будет у тебя ещё десятилетия. Мгновенная связь. Информация, бегущая быстрее ветра. Глаза и уши, видящие и слышащие одновременно на расстоянии в сотни вёрст.

Маша тихо вошла в кабинет, неся на руках сонного, Сашку, который сладко посапывал, уткнувшись личиком ей в плечо:

— Егор, что случилось? — спросила она обеспокоенно, видя моё задумчивое лицо. — Иван Дмитриевич выбежал из дома как ошпаренный… Всё хорошо?

Я обернулся, обнял их обоих одной рукой, прижимая к себе своих самых дорогих людей:

— Всё отлично, Машенька. Даже лучше, чем я мог надеяться.

Она прижалась ко мне крепче, и мы стояли так у окна, молча глядя на засыпающий город, пока сумерки окончательно не сгустились, превратив день в ночь.

Следующие недели превратились в бешеный, изматывающий водоворот непрерывной работы, когда день сливался с ночью, а один проект громоздился на другой. Я метался между десятком разных мест, пытаясь контролировать каждый аспект нескольких параллельных проектов одновременно, решать бесконечный поток проблем, которые возникали ежедневно, а порой и ежечасно.

Иван Дмитриевич не стал тянуть время. Через три дня после нашей встречи он уже мчался в Петербург в своей дорожной карете, везя с собой толстую папку технической документации, которую Николай Фёдоров составлял две бессонные ночи подряд, и несколько писем с моими печатями — к влиятельным людям при дворе, знакомства с которыми я успел завести за время своей деятельности.

А я тем временем развернул активную подготовку к масштабному строительству. На заводе срочно организовали отдельный цех для производства всего необходимого для организации телеграфа. Иван Рогов с неутомимыми братьями Ивановыми наладили что-то вроде примитивного конвейера — разделили сложный процесс сборки на простые операции, каждую из которых выполняли отдельная группа мастеров, специализирующийся только на ней.

Один вытачивал деревянные основания для ключей — всегда одинаковые, по единому шаблону. Другой гнул и паял латунные контакты — опять же стандартизированные. Третий наматывал обмотки электромагнитов — строго определённое количество витков медной проволоки на железный сердечник. Четвёртый собирал всё воедино, проверял работоспособность.

Результат превзошёл ожидания — каждый день из цеха выходило по пять-шесть комплектов готовых передатчиков и приёмников. Не космические цифры по современным меркам, но для ручного производства начала девятнадцатого века — настоящий прорыв в производительности.

Качество держали строго, не допуская халтуры. Каждый готовый аппарат проходил обязательные испытания на специальном стенде, где его подключали к короткой тестовой линии и прогоняли несколько сотен циклов включения-выключения, передавая тестовые сообщения. Любая неисправность, любой сбой — и аппарат отправлялся обратно в цех на доработку или полную переделку. Я не хотел, чтобы где-нибудь на промежуточной станции в критический момент отказал плохо собранный приёмник из-за чьей-то халатности или спешки.

Производство медного провода стало настоящим узким местом, бутылочным горлышком всего проекта. Вытягивать медь в тонкую, ровную проволоку нужного диаметра — процесс трудоёмкий, требующий опыта и терпения. Толстый медный слиток нужно было раскатать в лист, нарезать полосами, затем протягивать через ряд постепенно уменьшающихся калибровочных отверстий волочильного стана, постоянно отжигая металл в печи, чтобы он не становился слишком хрупким от наклёпа.

Я организовал дополнительный специализированный цех только под производство провода, установил там два новых волочильных стана по последнему слову техники, нанял двух опытных мастеров-волочильщиков из Москвы, переманив их с подачи Ивана Дмитриевича щедрым жалованием. Темп производства вырос заметно, но всё равно провода катастрофически не хватало — стройка пожирала его километрами, а мы едва успевали производить.

Процесс изоляции провода тоже требовал постоянного внимания и контроля. Вываривание меди в масле с малахитом шло медленно — нельзя было спешить, форсировать процесс, иначе покрытие получалось некачественным, с раковинами и непромерами, которые потом могли привести к пробою изоляции.

Иван Рогов, человек неугомонный и любознательный, постоянно экспериментировал в свободное время, пытаясь оптимизировать технологию, ускорить процесс без потери качества. Однажды он предложил добавлять в кипящее масло немного порошковой серы — она, по его наблюдениям, делала готовый резиноид более эластичным, упругим и прочным на разрыв.

Мы попробовали на небольшой партии — результат действительно оказался лучше, покрытие стало менее хрупким. Я велел запатентовать улучшенный состав на имя Ивана Рогова и завода, назвав его торжественно «русским резиноидом» — пусть будет хоть какая-то официальная защита от копирования, хотя я понимал, что в России того времени патентное право было слабым местом.

Строительные бригады работали в поле с рассвета до темноты. Я нанял несколько сотен крепких мужиков — частью из ближайших деревень, частью из городских низов, безработных или малооплачиваемых поденщиков, которым предложил относительно хорошую плату и регулярную работу на несколько месяцев.

Сначала выходила разведывательная группа — которая прокладывала оптимальную, максимально прямую линию будущей трассы от Тулы к Москве, стараясь обходить крупные естественные препятствия вроде широких рек, глубоких оврагов или топких болот, но держась по возможности кратчайшего пути. Они вбивали колышки, натягивали верёвки, делали пометки на деревьях, составляли подробные карты с указанием рельефа.

За ними шли лесорубы — дюжие, опытные мужики с острыми топорами, которые расчищали просеку шириной в десять сажен, валя вековые сосны и дубы, выкорчёвывая или сжигая пни, вырубая густой кустарник. Тяжёлая, изнурительная работа, но они справлялись, продвигаясь по несколько вёрст в день.

Следом шли плотники с обозами, нагруженными уже обработанными столбами — высокими, прямыми, из крепкой лиственницы, пропитанными дёгтем для защиты от гниения. Они копали глубокие ямы, выставляли столбы строго вертикально, проверяя отвесом, трамбовали землю вокруг, а в особо важных местах даже заливали основание известковым раствором для прочности. На верхушку каждого столба крепили керамические изоляторы — специально изготовленные на местной гончарной мастерской по моим чертежам.

Промежуточные станции-ретрансляторы строили параллельно с основной линией. Для каждой станции выбирали подходящее место — желательно на небольшой возвышенности, рядом с источником воды, недалеко от населённого пункта, но не слишком близко, чтобы не привлекать лишнего любопытства.

Строили добротные деревянные домики размером шесть на шеть саженей — небольшие, но прочные, хорошо утеплённые паклей и мхом, с двойными рамами в окнах, с печами-буржуйками для обогрева в зимние холода. Внутри оборудовали рабочее место для дежурного телеграфиста — стол, стул, полки для документов, керосиновая лампа, топчан. Рядом с каждым домиком строили сарай для хранения запасов: моток резервного провода на случай обрыва, ящики с инструментами для ремонта, запасные батареи и бутыли с серной кислотой для их обслуживания.

Обучение операторов-телеграфистов шло в здании академии под чутким руководством Александра.