Наконец Нина согласилась принять приглашение Николая Петровича, который неотвязно предлагал ей как-нибудь посетить его холостяцкую квартиру. С Николаем Петровичем Нина познакомилась недавно, и виделись они редко, но Николай Петрович, что называется, втюрился в Нину с первого своего холостяцкого взгляда, и это было заметно. Чтобы положить конец домогательствам (Николай Петрович ей был вовсе не симпатичен, но чувствовалось, что не отвяжется), теплым августовским днем Нина пришла по указанному адресу.
— Ах, Нина Павловна, дорогая, проходите! — хозяин необычайно оживился и сразу провел даму за стол, составленный из двух табуреток. Он был украшен бутылкой слабого сладкого напитка «Дары осени» и еще чем-то, накрытым тарелкой. Николай Петрович торжественно снял тарелку: под ней оказалась еще одна, на донышке которой уместился нарезанный кружочками зеленый огурец. Это было так трогательно, что в глазах Нины невольно блеснули слезы…
Николай Петрович, она знала, был нестарым пенсионером, из-за какой-то инвалидности, хотя руки-ноги у него как будто были на месте. Он оказался очень бедным, но галантным кавалером: наливал даме в рюмку и развлекал ее светским разговором о книгах, которых у Николая Петровича была целая полка, о Боге… Прихлебывая вино и покусывая огуречный кружочек, Нина потихоньку выведала, какой такой инвалид Николай Петрович. Оказалось — дистрофик. И действительно, изящность фигуры Николая Петровича граничила с истощенностью. Нине совсем стало жалко незадачливого кавалера, но не настолько, чтобы потерять голову.
Тем не менее липкая водица вскоре была ими выпита, огурец уничтожен, должное визиту отдано, и Нина засобиралась домой.
Николай Петрович вызвался ее проводить.
Дружно они покатили в автобусе на другой конец города, потом, слегка хмельные, зашли к Нине и добавили — за знакомство — по стакану портвейна. Потом Нине, заметившей неравнодушие партнера к выпивке, захотелось угостить Николая Петровича пивом, и она, вытащив из тайника последнюю драгоценную сотенную, повела его к ближайшему киоску. Николай Петрович, предвкушая «продолжение банкета», с достоинством сопровождал ее.
Пока Нина Павловна и ее худощавый кавалер брали в киоске пиво, за ними с расстояния двух шагов наблюдал антипод Николая Петровича — приземистый крепыш, несмотря на выпитые пол-литра «шила», еще довольно крепко стоявший на ногах. Оценив Нину и запав на нее, как бык на красную тряпку, он подошел и, крепко взяв ее за руку, предложил пойти к нему в гости — послушать «отличные записи». После «Даров осени» и портвейна Нина была в прекрасном расположении духа, компания бы сейчас никому не помешала, а «мужичок с ноготок» выглядел вполне безобидно, — поэтому, выяснив, где он живет, Нина дала согласие. Мужичок прикупил еще пивка и, все трое, они отправились к нему «на хату». По дороге у нового знакомого возник вопрос: «А зачем нам этот козел?» Но простодушная Нина, как ей показалось, все поставила на место, объяснив, что они с Николаем Петровичем «вместе» и компанию разрушать не следует.
Пройдя квартал, они повернули во двор — путь до «хаты» Никиты, как он представился, оказался неблизким. По дороге Никита клеил к даме, безудержно хвастаясь своими знакомствами в ФСБ и бывшей службой в спецназе. Дама, которая осторожно несла в своей сумке две бутылки пива, отстранялась как могла, но, видимо, недостаточно. Николай Петрович, шедший впереди, начал с подозрением оглядываться и, когда в очередной раз прозвучал вопрос про «козла», развернулся и, с каким-то даже подскоком, врезал «спецназовцу» прямо в бороду. Нина не успела даже охнуть, как мужики сцепились, но, под ее напором, разошлись, не причинив друг другу вреда. «Да вы что? Очумели? — вопрошала их дама, встав между ними и пошире расставив руки. — Мы же собрались посидеть, музыку послушать, чего ж вы?» Мужчины, казалось, одумались и мирно продолжили путь.
У Нины в этот момент искрой мелькнула светлая мысль: может, развернуться и, как в молодости, гордо удалиться, бросив «петухов» на поле боя? Ведь ничего хорошего после такой выходки Николая Петровича уже не будет! Но она была не так молода и порывиста, как прежде. И, понадеявшись на лучшее, обреченно потащилась вслед за мужиками, чтобы не сломать «компанию».
Вот и дом Никиты, высокое крыльцо. Нина открыла дверь в подъезд и, обернувшись на мужчин, увидела, что они снова сцепились. На этот раз не на шутку. Кто из них кому что сказал, кто ответил, было уже не выяснить: началась драка.
Нина бросилась к дерущимся. Никита прыгал на Николая Петровича, пытаясь дотянуться до физиономии, тот отдирал его длинными руками. У Нины в голове крутанулось: «Инвалида бьют!» И она бесстрашно кинулась разнимать мужчин, вопя Никите, чтоб не смел трогать болезного. Не получив удовлетворения в драке с длинным и цепким противником, разъяренный крепыш переключился на Нину…
Как он молотил ее, Нина не могла потом вспомнить: ее ослабевшее сознание, отягощенное алкоголем, в эти страшные минуты спасовало и отключилось. Вспоминала лишь, как он вырывал у нее из рук сумку с пивом и сдачей с сотни рублей… А мужичок-спецназовец бил ее со знанием дела: сделал захват, откинув ей голову назад, и молотил по голове и лицу. Когда она, потеряв сознание, упала на колени, разбив при этом содержимое сумки, пинал по ребрам и ногам, таскал ее по бутылочным осколкам. Когда Николай Петрович отбил Нину у озверевшего крепыша, тот кинулся в подъезд и исчез. Вызванная пострадавшими милиция, естественно, никакого Никиты не нашла…
Наутро Нина подсчитала потери: болело все тело, уши (как будто их отбили), колени и локти были порезаны, синяки на лице и всем теле, шишки на голове… Сходила, называется, в гости. Она проклинала себя, громилу, но больше всех злилась на Николая Петровича. Ведь это он, козел (Никита оказался в этом случае прав), затеял драку! Теперь-то она точно знала, по какой части он инвалид, — по части головки! Сам отделался несколькими синяками, а она… Тверди после этого, что ты «дурак», — дурак и есть! Хорошо (в другой момент не позавидуешь), что Нина с некоторых пор «временно безработная», на работу идти не надо, а если бы?.. Синяки и шишки, конечно, пройдут, глубокие порезы, хоть и жалко локтей, заживут, а вот уши… Рот открыть нет никакой возможности. Уж не челюсть ли сломал окаянный…? (Даже мысленно Нине не хотелось произносить имя Никиты.)
Как ни противно было Нине встречаться с Николаем Петровичем, но пришлось с ним идти в милицию и рассказывать, как дело было. Писать объяснение, подавать заявление. Производить медэкспертизу, идти к хирургу, который определил у нее сильный ушиб челюсти — она была просто выбита из своих седел…
Такого унижения Нина Павловна в жизни не испытывала. Она, дожив до своих сорока двух лет, никогда не бывала в подобной ситуации. Ее никто никогда не бил, тем более так зверски. Ей хотелось наказать обидчика — сейчас же, и если не смертельно, то очень ощутимо. Ей хотелось… она даже представить не могла, чего ей хотелось, но чего-то ужасного — мстить, мстить! И пусть суд определит наказание.
Но как только Нина представляла себе суд… О нем она думала с содроганием. Объяснять — женщине! — что была пьяна, где и сколько выпила, а по пьянке, как всегда, — «тут помню, тут не помню»… Вспоминать подробности избиения, смотреть на этого мерзавца… Ее сразу затрясет, она и слова не сможет сказать. Нет, никаких сил у Нины на это не хватит!
(Сколько судов не состоялось из-за этой ложной стыдливости! На это и рассчитывают преступники, избивая и обворовывая пьяных людей. Знают: постыдится человек к властям за расследованием и защитой обратиться. Решит: раз надрался — сам и виноват! И сколько преступников поэтому остались без наказания!)
Так и Нина: стыдилась и понимала, что будет неуверенной в себе, из-за опьянения в суде ее легко смогут сбить с толку. Чувствовала себя виноватой в том, что была поддатой и не могла контролировать ситуацию: разве она пошла бы в гости к незнакомому мужчине, если бы видела его трезвыми глазами?! Да никогда! В газете, спустя две недели, Нина сразу два сообщения нашла: там по пьянке собутыльников зарезали, здесь зарезали, — в том числе и женщин! А что было бы, если б драку мужики затеяли уже в квартире? Страшно подумать, — но тем бы и кончилось! Так что она с ужасом понимала, что еще легко отделалась. Кто он такой, этот Никита? Поверила его благообразной внешности! А может, он убийца записной? Так что, как это ни страшно, Нина даже определила полученные побои себе в наказание — наказание свыше: не жалей мужиков! Не пей с незнакомыми! Вообще не пей вина!
Но вставал и другой вопрос: наказывать бандита надо?! За что он так ее измордовал? Разве она ему что-то плохое сделала? Или слово плохое сказала? Разнять их хотела, больного защитить; а он походя ее избил — потому что кулаки здоровые? Не по-мужски, подло, по-бандитски — потому что до длинного не смог дотянуться… Нет, надо его наказать — в этом Нина не сомневалась.
А Николай Петрович — так люто возненавидела Нина в то время своего ухажера — был наказан чуть ли не на другой же день. То ли за свой «длинный» язык, то ли за драчливую натуру его так отделал какой-то работяга, что бедный дистрофик с сотрясением того, чего у него, по мнению Нины, никогда не было, оказался в больнице. Он звонил Нине домой и просил навестить, но она отмалчивалась. Слишком уж быстро он для себя выводы сделал, женишок тоже выискался! Присвоил ее уже! Отбивать начал! Да хоть бы у нее сначала спросил!
Никиту по заявлению и описанию потерпевших быстро вычислили — нашли именно в том злополучном подъезде. Оставалось одно — суд. Но видеть своего обидчика Нина не хотела. Знала: не сможет. Николаю Петровичу, который благородно предлагал ей свидетельствовать в суде, она тоже отказала. И вообще с ним поссорилась. Он ей был тошен не меньше Никиты. Так она милиционерам и объяснила: не сможет она на суд пойти. Разве что компенсацию денежную за причиненный ущерб не прочь с мужика получить… Деньги бы ей сейчас ой как пригодились.
Лейтенанту, что расследовал дело, только того и надо было. Вмиг организовал им встречу — чтобы договорились о размере компенсации и забрали назад заявления. (Никита еще похлеще телегу накатал: чуть ли не убить его эти двое — «бандитская шайка» — затеяли. Убить, квартиру ограбить!) Почитав его встречное заявление, Нина увидела, на кого напоролась. Честь, совесть, достоинство — о них Никита и не слышал. На вид мужичок-боровичок, а нутро гнилое. Когда Нина позвала его отойти в сторону — расписку написать, не пошел: боялся, как бы не побили Нинины защитники. Трус, трясущийся, мерзкий трус. Только баб бить. А у Нины защитников никаких, кроме родного государства, не было…
Не стала Нина с ним вязаться. Забрала заявление. И без нее Никиту накажут — да так, как и не снилось. Видеть она его не могла, и Николая Петровича тоже. Стыдно. Стереть все из памяти, как нелепый эпизод…
Зато Никита (как оказалось, работник предприятия «Арктика»), узнав ее адрес из заявления, в покое ее не оставлял: приходил с угрозами, просьбами — отказаться даже от той мизерной контрибуции (600 рублей), которую она на него наложила (семью пожалела, очень о семье плакалкся громила, о детях). Ровно год обещанных денег от него ждала. Когда через год Никита принес триста рублей и сказал, что больше не даст, этого для нее и то слишком много, Нина деньги взяла и попросила его навсегда исчезнуть с глаз. Мерзко одно его присутствие было: организм сам словно воспроизводил всю ситуацию вновь…
Свой долг перед собой она исполнила— наказала разнузданного хулигана и скрягу хотя бы рублем. Но вот деньгами воспользоваться не смогла, хотя и очень в те времена в средствах нуждалась. «Все-таки они тебе такою кровью достались… Именно поэтому!» — думала она, даже не смяв бросая деньги в помойное ведро.