Воровские истории города С

Смертельные вензеля (Смерть на Пеньках)

Иван Драчев «гулял» на даче уже целую неделю. Сначала приехала знакомая — загудели, потом братец Колька подвалил, спирта привез. Были и деньжонки кой-какие, и продукты — из соседских погребов. Что не зарабатывал помощью соседям, то приворовывать мог Иван — жить на что-то надо. А вот вкалывать на заводе он не хотел; так и пробавлялся чем Бог послал. Дело уж чуть ли не к пенсии двигалось, а он — по зонам да по дачам. Как в молодые годы отсидел пять лет, так быстро усвоил, что работают насилу только дураки и лошади. Восемь раз уж Иван побывал на зоне; пять раз, правда, за нарушение пограничного режима: все после отсидки в родной город возвращался, к матери приезжал, а вот жить тихо не умел. За ним и Колька, младший, вслед подался. Слабоват, конечно: два раза только судим, — ну так у него труба пониже да и дым пожиже.

Пять дней беспробудного пьянства (еще братец, двоюродник Вовка, помогал: его «родовое гнездо» напротив; сам тоже неработь еще та, хоть уже и на пенсию по возрасту вышел) привели компанию в весьма жеванное и уморщенное состояние. И так-то они на людей, из-за своего лесного жительства, стали мало походить. Хорошо хоть, постоянных жителей в поселке в апреле месяце, кроме них, не было: приезжают дачники лишь на выходные, дачки свои посмотреть. И все-таки один житель недавно появился — вторые сутки дрова в лесу заготавливает. Мужичок с ноготок, женкин подкаблучник. «Как только жена его одного-то на даче оставила? Надо бы его пощипать на предмет продуктов или деньжат», — размышлял Иван: спиртного у братьев оставалось «на донышке тазика».

Собрались, пришли к нему — оказалось, мужичок ногами слаб: трудно ему по лесу ходить, боится идти далеко. Договорились, что помогут ему дрова из лесу вытащить. Подрядили на это Вовку — как самого «молодого». Он безотказный, все что надо сделает.

Когда Стародубцев сгружал во дворе Уткина с саней бревнышки, подошли и оба Драчевых.

— Ну что, Виктор, работу обмоем? А там и о плате в процессе договоримся, — Иван показал соседу литровку спирта. — Закуска у тебя найдется?

— Да найдется, заходите, а за помощь продуктами отдам, только с женой надо б посоветоваться.

Братья переглянулись: вот подкаблучник, ничего сам не может решить! Так они и без оплаты, чего доброго, останутся… Ну да там видно будет, еще не вечер.

Разместились в кухне за столом, налили по «чистому». Виктор пораскрывал консервы: помидоры, рыбку. Хлеба — сколько душе угодно. Завязался разговор. Сосед оказался инженером, правда, «в отставке». У Николая появился интерес: сын его закончил техникум, надо бы пристроить парня. (Сам он давно нигде не работал). Уткин что-то мямлил: времена не те пошли, сокращают сейчас больше, чем принимают на завод, хотя попробовать можно… От «чистяшки» быстро все хмелели.

Расчет Драчевых был — «расколоть» Уткина на продукты, пока Добрый, до его разговора с женой: та, как известно, баба прижимистая. Подливали, не скупились. И сами захмелели быстро.

«Вовка», как всегда, стал цепляться к Ивану: «Давай силами померяемся!» Ну куда этому пигмею мериться силой? Ан нет, как бельма зальет, так поди ж ты.

— Что, струхнул? — орет пьяный Вовка, хватает Ивана за грудки. — Ты не смотри, что я на десять лет тебя старше!

Сцепились, завозились, покатились на пол… Затрещали, рассыпаясь, хлипкие дачные стулья. Иван рассвирепел, выломал, схватил ножку стула: «Убью, гад, бесишь!» — и врезал Вовке «между рог», пробил башку. Снова схватились, кинул Иван низкорослого двоюродничка на кровать, тут Николай с Виктором вмешались, оттащили. Вовка сел на кровати, утер пододеяльником кровавые сопли.

— Уходи, пока не кончил гада, — прохрипел Иван. Схватил его за шкирку, толкнул к выходу. Виктор успел сунуть в карман Стародубцеву заработанную банку консервов, нахлобучил ему шапку. Вовка перестал огрызаться, скатился с крыльца. Поплелся на свой участок.

Раздосадованный Иван повернулся к хозяину.

— А ты, рожа, почему за него вступился? Интеллигент вонючий, да?!

— Да уж не лагерник! — задиристо крикнул Уткин.

— Кто-о?

Кулак Драчева обрушился на голову Уткина. Тот упал на Николая. Николай небрежно стряхнул с себя очумевшего хозяина.

— Ребята, ребята, — залопотал Виктор, — вы что это? За что это?..

Иван молча сунул в валенок кирпич. Ударил Уткина по башке раз, другой — синяков этот увесистый снаряд, Иван знал, не оставляет. Бил его с ожесточением: инженер, туда его, гнилая интеллигенция, звания себе зарабатывал, пока они по зонам гнили, всеми благами пользовался, пенсионер гребаный!.. Николай, почуяв недобрый замысел, схватил ножку от стула… Сбитый с ног Уткин безотчетно прикрывал голову руками. Иван в порыве ярости схватил табуретку…

Отрезвились, когда Уткин, бесформенной грудой лежа на полу, тихо застонал.

— Добивать надо, — угрюмо сказал Николай. — Дачу жечь.

Иван провел грязной рукой по лицу.

— Не будем убивать. И жечь не будем. Сам все сделает…

Он сдернул стекло с керосиновой лампы, затушил огонь. Запах разливаемого керосина пошел по комнате.

— Дай-ка, где-то тут газовый баллончик стоял. Газ откроем. Только спичкой чиркнет — все взлетит, и никаких следов.

Матерясь, Николай нащупал в развале баллон, открыл вентиль. Чертыхаясь, стали впотьмах искать дверь.

— А картошку? Будем брать? Консервы? — загундел Николай. — для чего и шли?

— Сесть из-за мешка картошки хочешь? Найдут — все сразу ясно станет.

— Так ведь пшик — и нету… — напомнил Николай.

— А вдруг — не пшик? Живой он там? Где дверь, хозяин? — крикнул Иван. — Тут в сенях хоть глаз выколи…

— По стенке… — прохрипел из комнаты избитый, но на удивление живучий Уткин. — Направо…

— Ну, счастливо тебе, извиняй, так получилось…

Утром соседка Уткина Анастасия Макарова приехала проверить свой домишко. С Надеждой Уткиной они дружили, часто помогали друг другу. Знала, что Уткин оставался на даче один.

Виктора она увидела во дворе его дома. Он стоял, держась за забор, и тихо плакал, как ребенок. Лицо его трудно было узнать — сплошная синяя маска.

— Кто тебя побил?! — ужаснулась Анастасия. — Тебя что, одного и на день оставить нельзя? Ведь тебя могли убить!

— Хотели… — еще больше скривился Уткин. — Младший братец говорил: надо убить и дачу сжечь, да Ванька не дал.

— Это бомжи, что рядом-то живут? Ты что, пил с ними? Пойдем-ка! — Анастасия потянула его в дом.

Уткин замотал головой: «Боюсь!»

— Да что с тобой: твой дом, чего тебе бояться?

Он оторвался от забора и пошел вслед за соседкой.

— Давай-ка собирайся и езжай к жене, тебе к врачу надо, но сначала домой, понял?

— У меня деньги отобрали… Часы вот тоже…

— На тебе на билет. — Анастасия порылась в кармане. — Закрывай дом, и сейчас же к жене! — она осуждала Уткина за пьянку и разговаривала с ним сурово.

Внутри дачи был беспорядок: стулья, табуретки опрокинуты, сушки, продукты рассыпаны, белье на кровати скомкано; сильно воняло бензином. Уткин надел пиджак. Проверил в кармане: «Хоть Документы не взяли… Бандиты…» Закрыл входную дверь на ключ.

— Закурить не найдется? Я-то бросил, с собою не взял курева…

— Нет, не найдется, иди давай.

Макарова посмотрела вслед медленно удаляющейся тщедушной фигурке в ушанке и валенках.

Рано утром Стародубцев приперся к домику Драчевых. Иван был на ногах, Николай валялся на койке не раздевшись.

— Ты за что меня вчера саданул? — осведомился Вовка у Ивана.

— Пойдем-ка лучше часы толканем, — Иван показал ему наручные часы на черном ремешке. — Дурак ты по пьянке, вот и получаешь постоянно.

Они пошли по шоссе. Шоферу тормознувшей машины продали часы за пять тысчонок. Иван добавил десять тысяч — на бутылку — и дал Вовке на дорогу:

— Мотай в город. Одна нога здесь — другая там.

Спровадив Вовку за спиртом, братья пошли к дому Уткина: удостовериться, что там происходит. Пожара утром не наблюдалось. Значит, или мертв, или… надо добить. А может, газом отравился?

Придя к даче, обнаружили, что она закрыта. Насторожились, заволновались. Где он там? Живой? Мертвый? Выбили стекло на веранде, потом в тамбуре… Хозяина нигде не было видно. Дальше не полезли: будь что будет. Кажется, ушел отсюда. А им уже никак не уйти: иначе — сразу вину признать свою.

Когда вернулся Вовка, Николай, как более неуравновешенный, все еще тревожась, за выпивкой рассказал, что ночью били Уткина, что Ванька ударил его табуреткой по башке…

В тот день, 9 апреля, водители на загородном шоссе встречали не однажды подгулявшего бомжа. Он неуверенно шел посредине дороги и голосовал проезжающему транспорту. Водитель грузовика, остановив машину, увидел синее, избитое лицо, затуманенный взгляд; мужчина попросил отвезти его в город, хотя сам шел по дороге на Кудьму. Водитель объяснил ему, что он не прав, и тронул машину дальше.

Видели и другие проезжающие, что мужчина, одетый в фуфайку и валенки, стоя на дороге, как ненормальный, голосовал машинам, идущим в противоположные стороны. Шофер самосвала, притормозив возле него, услышал, что мужчине хочется к жене Наде, которая живет в городе по такому-то адресу, но испугался его устрашающе-синего лица и не стал связываться. Затем мужичка, напоминавшего бомжа, видели идущим по узкоколейке к Водогону, а там кондуктор дежурки, следовавшей до Белого озера, не пустила его в вагон, так как ехать мужчина хотел в город…

К вечеру ему удалось сесть в автобус, но оказалось, что он идет на Солзу, и кондуктор посоветовала сильно побитому, но не пьяному бомжу выйти из автобуса, перейти на другую сторону дороги и дождаться попутного транспорта. А что бы — повезти его в город через

Солзу!..

В шесть часов вечера Уткин окончательно свернул в лес и, потеряв всякую ориентацию, остановился возле накатанной лыжни. Он еще мыслил, но мыслил затуманенно и, как таракан с оторванным усом, уже кружился на одном месте…

Мимо проходил лыжник. Остановился. Спросил мужчину с синим лицом, кто он и что тут делает. Тот назвался: «Виктор». Показал документы: пенсионное удостоверение и паспорт. Лыткин все равно решил, что перед ним бродяга. Или хорошо подгулявший дачник: домики рядом — везде, кругом. «Дорогу найдешь?» Тот кивнул. И лыжник ушел. А Уткин двинулся в лес.

Десятого апреля Анастасия Макарова, вновь приехав на дачу, не застала в доме Уткиных никого: никто не наводил порядок, все было так, как и вчера. Вечером она, встревожившись, позвонила Надежде и спросила, где Виктор. Последовал ответ: «На даче».

— Как «на даче»? Он не пришел домой? Я же его еще вчера на автобус отправила, денег ему дала. Он был сильно избит, сказал, что его братья побили, ну, знаешь, эти… Они одни там живут.

Надежда встревоженно закричала.

В тот же день лыжник Лыткин (он же бывший работник милиции) снова шел своей знакомой лыжней и не поленился свернуть по следам вчерашнего странного субъекта в лес. Через пару километров он увидел его стоящим у дерева. Весь снег вокруг был утоптан следами — мужчина ночью не садился и не ложился, но в темноте, видно, не знал, в какую сторону ему податься. Хотя, пожалуй, ему это давно уже было безразлично. Мысленно он стремился только домой, к жене, — Да, куда его и направляли; но ноги, и без того плохие, ему уже отказывали — под утро он уцепился руками за ветку, да та и стоял. Опять на вопросы Лыткина он мычал и кивал головой, попросил даже закурить, но у Лыткина сигарет не было. Отцепляться мужчина тоже не захотел, а захват его был неосознанно-мертвым. Лыткин видел, что он не пьян, что избит, что не в себе, что, наконец, ночь здесь провел, но куда и как его отсюда тащить? Такая обуза! В конце концов, кому-то нравится стоять посреди леса, вот и пусть себе стоит… Лыткин продолжил свой путь.

Надежда металась в поисках мужа, ей помогал зять. На даче они обнаружили погром; видно было, что хотели поджечь: даже постельное белье керосином облили и пустой баллончик из-под газа зачем-то открыли, посреди комнаты оставили… О Викторе никто ничего не знал.

Одиннадцатого апреля Николай, вернувшись из магазина, Ивана на даче не застал: он как сквозь землю провалился. Пожаловался на это Вовке Стародубцеву. А Ивана в это время уже допрашивали.

К допросу Иван подготовился четко: знал, что показания должны быть последовательными. Поэтому и в первый, и во второй, и в третий раз повторил всю легенду с точностью до запятой: «Сидели, пили, разговаривали, не дрались, Николай прилег отдохнуть, я его разбудил; уходя, наткнулись на стенку в темноте, с Виктором разговаривали, он сказал: «Держитесь правее». Ушли к себе. Кто его побил — не знаю». Почти все это было правдой, поэтому Иван давал показания без натуги, но — только часть правды… Николая он очень хотел исключить из этой истории, чтобы групповухи не было, но как-то не удавалось.

И вообще: этот упор на темноту в сенях, на усталость и сон брата, на последний благодушный разговор с Уткиным прошивал все его показания белыми нитками.

Четырнадцатого апреля по городскому каналу телевидения прошло сообщение о пропавшем мужчине с сильно избитым лицом. А утром пятнадцатого Лыткин сам явился в органы милиции; откликнулись, позвонили многие водители, кондуктора, видевшие пропавшего. В тот же день отряд спасателей, ведомый всезнающим Лыткиным, обшарил лес в том районе, где он видел побитого мужчину последний раз. Уткина нашли недалеко от той березы, лежащим лицом вверх, уже мертвого. Лицо и кисти рук трупа были багрового цвета…

Через день были арестованы Стародубцев и Николай Драчев. Стародубцев по простоте проговорился, что братья, со слов Николая, побили сильно Уткина; что наутро вместе продавали чьи-то часы. Николай держался на допросах версии Ивана и рассказывал все то же, почти что слово в слово.

Все долгие следственные месяцы до суда Иван бомбардировал инстанции письмами, написанными каллиграфическим почерком (девичьи песенники таким заполнять), где, с употреблением выражений: «нить Ариадны», «служители Фемиды», «ядущий хлеб», «обнаженною душою», последовательно доказывал их, братьев, невиновность; а затем, уже на суде, урезонивал судей, что если он однажды за два часа вынес полностью дачу своего собутыльника (от каши «геркулес» до лодочного мотора и пилы «Дружба»), а здесь не взял ни соринки, то надо сделать соответствующие выводы… Но вот это-то как раз и настораживало и заставляло судей делать выводы прямо противоположные.

Драчевы же упорно твердили, что когда они расставались с Уткиным, он был еще жив, а значит, они не при чем; что за три дня с ним могло случиться все что угодно, что показаниям свидетелей верить нельзя, что Вова Стародубцев вообще слабоумный. На суде, который состоялся в августе, они упрямо твердили свою легенду (точнее, романтик Иван ее твердил, а Николай только ему поддакивал): «…выпили… Николай уснул… в темноте выход найти не могли… Спички… спичек не было…»

Были спички: оба Драчевы курящие. Но зажечь огонь они, действительно, не могли: за свою жизнь боялись.

Суд счел, что показания свидетелей сходятся не в пользу Драчевых, а Уткин, хоть и находился после побоев трое суток в полусознательном состоянии, скончался от сдавления мозга гематомой, которая образовалась в результате многочисленных ударов тупыми предметами по голове.

Вскрытие трупа показало ужасную картину: при наружной целостности, кожный лоскут головы изнутри представлял сплошной кровоподтек, ткани мозга от излившейся крови разрушились на глубину до одного сантиметра. Во время драки братцы переломали Уткину девять ребер… И все же он двигался, что-то понимал, разговаривал. Чувствовал ли Виктор Уткин боль, какие он испытывал страдания во время своего трехдневного одинокого путешествия по Дорогам и придорожным кустам, что за вензеля он начертал своим последним путем — уже никто никогда не узнает. Но воля его, стремление вырваться из смертного круга поражают.

Поражает и то, до какой же степени братьям надо было вызвериться, чтобы нанести малознакомому человеку такие увечья. И ведь не замечались раньше Драчевы в этом… Винить водку? Так ее ведь насильно в глотку никто не льет.

Только для мамы Драчевых приговор суда — двенадцать лет лишения свободы Ивану и семь лет Николаю — прозвучал как смертный. Остальные присутствовавшие на суде восприняли его как должное.