Воровской орден

ОН РЕШИЛ БИТЬ ПЕРВЫМ

На берегу реки были двое. Мужчина средних лет (Чичков) и молодая женщина (Андреева), Про таких говорят: некрасивая, но хорошенькая. Они только что приехали на «Жигулях». И едва пригубили шампанское, как из леса вышли трое мужчин. Багров, Ходяков и Веселов.

Мужчина опытный, Чичков пошел навстречу этим троим. Они были навеселе. И им, как и следовало ожидать, понадобились спички. Пока прикуривали, пригляделись к машине: почти новая. Пощупали глазами Андрееву, и у них, наверное, потекли слюнки. Пошли как бы своей дорогой, но было ясно — они вернутся!

— Давай уедем, — предложила Андреева.

Надо было послушать женщину. В конце концов, они были знакомы давно. У нее были случаи убедиться, что Чичков не из робкого десятка. И он мог не опасаться, что, проявив благоразумие, упадет в ее глазах. Но такое поведение, как его ни оправдывай, было бы, по его мнению, все-таки бегством.

Надо, видимо, учесть, что в машине у Чичкова был спрятан газовый пистолет, в кармане была портативная американская дубинка с вылетающим на пружине металлическим наконечником. Ну что еще нужно, чтобы защититься?

— Не волнуйся, справлюсь, — сказал Андреевой Чичков, решив в случае чего бить первым.

А теперь я представлю читателю действующих лиц.

Андреева — 27 лет, инженер кооператива. Незамужняя.

Чичков — 36 лет, инженер совместного предприятия. Состоит во втором браке. Имеет годовалого ребенка.

Багров — 29 лет. Шофер-экспедитор грузового мотороллера. Имеет двух дочерей. Судим за совершение аварии.

Веселов (друг детства Багрова) — 28 лет. Заместитель директора малого предприятия. Женат. Имеет дочь.

Ходяков — 39 лет. Столяр кооператива. Женат. Имеет двоих детей. Еще несовершеннолетним был судим за изнасилование. Отбыл шесть лет.

Почти все (и преступник, и потерпевшие), как видим, представители нарождающегося бизнеса. Никуда не деться: эта тенденция нарастает. Вот и в астраханской областной прокуратуре подметили: одних только убийств, совершаемых кооператорами, выросло за десять месяцев прошлого года на 33 процента, хотя общее число убийств сократилось на 15 процентов.

Ну и пусть эти кооперативы глушат друг друга, так им и надо, нам-то до них какое дело? Так считают сегодня многие. Точка зрения, мягко говоря, не очень человечная. И неверная по существу. Чем больше угрозыск загружен такого рода преступлениями, тем меньше у него остается времени для того, чтобы защищать жизнь, здоровье и имущество людей, далеких от бизнеса. Да и откуда, как не из кармана своих граждан, государство берет деньги на ведение розыска, содержание преступников под следствием, ведение следствия, а затем и судебного разбирательства? Каждое преступление делает государство (а следовательно, всех нас) на сколько-то беднее.

…Пройдя шагов пятьдесят, они повернули назад. Багров и Ходяков шли прямо на Чичкова, а Веселов, самый здоровый, заходил сзади.

Как показывают материалы следствия, именно он, вроде бы солидный человек, подобрался и, пока Чичков отбивался дубинкой от Багрова, пырнул его сзади складным ножом.

Потом они в свалке задрали Чичкову на голову свитер и стали пинать. Багров сел ему на грудь, сдавил локтем горло. «Только не убивайте!» — прохрипел Чичков. «Ну уж х…», — выругался Багров и нанес пять ударов ножом. Бил с такой силой, что лезвие сломалось.

В ужасе Андреева заскочила в машину и надавила на клаксон. Но вокруг не было ни души.

А в машину уже врывался Ходяков.

— Ради бога, ничего не делайте со мной! — за — ыда-ла Андреева.

— Ну это ты брось, — процедил Ходяков.

Андреева как могла отбивалась от него.

Через несколько минут Веселов сел за руль. Багров, весь почему-то мокрый, плюхнулся на заднее сиденье рядом с Ходяковым. А Чичкова уже нигде не было.

На другой день сотрудники уголовного розыска ощупали на берегу каждый сантиметр земли. Процедили сетями всю прибрежную заводь. На мелководье лежала утонувшая корова. Ее перевернули. Под ней все ощупали баграми. Вели поиски с вертолета. Все без толку. Тело Чичкова как сквозь землю провалилось.

Оно будет найдено неделю спустя. Способ сокрытия потрясет самых закаленных розыскников и войдет, наверное, во все учебники криминалистики. Тело Чичкова было запихано в раздувшееся чрево затонувшей коровы.

Он не сделал своим убийцам ничего дурного. Не сказал им ни одного плохого слова. Он только поступил так, как у нас призывают поступать — не трусить, не пятиться перед мерзавцами, а если есть возможность, наносить упреждающий удар. Он все сделал правильно. Почему же так плохо кончил?

Такой же вопрос мы задавали друг другу после убийства Игоря Талькова. А ведь певец применил куда более надежное средство — газовый пистолет. Можно привести еще немало случаев, когда эти штуковины только усугубили положение защищающейся стороны и послужили удобным поводом для убийства.

Спецсредства помогают, когда нападает один, максимум двое. Когда же их больше… Ну уложили вы одного или двоих. А третий выбил у вас из рук баллончик с газом или газовый пистолет. А первые очухались. Снова их трое! Вот и конец. Но теперь уже не только вам, но и тем, кто находился под вашей защитой.

ОНА СТАЛА ИХ ДОБЫЧЕЙ

— Куда вы меня везете? — рыдала Андреева.

— Тихо! — цыкнул Веселов.

Неожиданно на дороге появился трактор. Андреева сделала глубокий вдох. Она готовилась закричать. Но Ходяков схватил ее сзади за волосы, намотал их на кулак.

Здесь я сделаю попытку понять, зачем эти трое решили напасть на Чичкова. Версия первая: они решили завладеть машиной, разобрать ее на запчасти и выгодно продать. Версия вторая: они решили завладеть не только машиной, но и миловидной женщиной. У Ходя-кова, как мы знаем, был на этот счет кое-какой опыт. Однажды насильник — всегда насильник. Нужен только удобный случай и хоть какая-то надежда на безнаказанность. Судя по дальнейшим его действиям, Веселов тоже смотрел на Андрееву как на добычу.

Но Багров почувствовал, что имеет на нее больше прав. Именно он нанес Чичкову смертельные удары. А значит, он и должен был, по его разумению, решать, что делать с единственной свидетельницей, которая могла подвести его под расстрел.

Подъехали к реке. Багров и Веселов смыли с рук кровь. Допили шампанское. Залезли в багажник, нашли там еще две бутылки. Выпили.

— Ты мне сразу понравилась, — сказал Андреевой Багров. — Хочешь, завтра пойдем в ресторан? А хочешь, я на тебе женюсь?

Поразительно, но эти слова не были пьяным кривлянием.

«Она должна нас успокоить», — сказал Ходяков. Веселов молчал, но всем видом показывал, что он на стороне Ходякова. Багров должен был сделать выбор между «любовью с первого взгляда» и своими представлениями о мужской дружбе. Распивается же бутылка (прямо из горла) целой компанией мужиков. Почему нельзя примерно так же «употребить» одну женщину?

Багров подумал, вздохнул и сказал Андреевой: «В таком случае тебе придется успокоить нас всех».

Андреева понимала, что единственная надежда выжить — тянуть время, искать к стае подонков какой-то подход и ни в коем случае не злить.

Гадко, мерзко, но другого выхода у нее не было. Она их «успокоила». После этого Веселов предложил Багрову выйти из машины. Совещание было бурным. Андреева поняла: решается, жить ей или не жить. Веселов явно требовал ее смерти. «Мое слово — нет!»— сказал Багров.

Только что он жаловался на импотенцию и требовал, чтобы она «успокоила» его в противоестественной форме. И она делала это, догадываясь, что именно он, Багров, убил Чичкова. Как не сообразить, если Веселов прямо сказал, что у него лоб в зеленке. Но стоило убийце и насильнику заявить, что ей, свидетельнице, надо сохранить жизнь, как она стала видеть в нем спасителя.

Багров вывел из леса грузовой мотороллер. «Яс тобой!» — вцепилась в него Андреева. Багров открыл будку: «Ладно. Залезай!» Андреева понимала: самый простой способ избавиться от нее — утопить мотороллер вместе с ней. Но ехать в «Жигулях» с теми, кто требовал ее смерти, она тоже не могла. Она не знала, что делать. «Не трясись. Никогда не трясись за свою жизнь! Она ничего не стоит», — воспитывал ее Багров. Андреева залезла в будку.

На окраине Астрахани ей велели пересесть в машину. В пути Ходяков и Веселов пришли к выводу, что совершают большую ошибку, оставляя ей жизнь. Но прежде Андреева должна была снова доставить им мужские радости.

Они снова делали с ней все, что хотели. Все, что подсказывала им их скотская фантазия.

СТАЯ

…Потом Багров дал Андреевой 50 рублей на такси, назначил свидание и укатил на своем мотороллере. А Ходяков и Веселов повезли ее в город. Ехали по самым темным и безлюдным улицам. Сидя на переднем сиденье, Андреева услышала, как Ходяков сзади рвет какую-то ткань. «Сейчас будет душить», — подумала она. Втянула голову в плечи, прижала подбородок к груди. Она не ошиблась. Ходяков набросил на шею удавку. Андреева билась, сдавленно умоляла пожалеть ее. «Тише, тише!» — успокаивал ее Веселов.

По словам жены, учительницы по профессии, Веселов любил читать статьи о преступлениях и часто возмущался: «Откуда в людях такая жестокость?!» Дочь пальцем не трогал. Не повышал голоса на ребят, когда работал в ПТУ мастером производственного обучения. Если верить этим отзывам, именно он должен был предотвратить нападение на Андрееву. А он нанес удар первым, насиловал женщину, а затем настойчиво требовал избавиться от нее.

«Трезвенником его не назовешь, — вслух размышляла потом жена Веселова. — Но и до чертиков никогда не напивался. Парень крепкий, но никогда не хулиганил. Двуличный? Но за семь лет совместной жизни можно было бы понять…» Жена терялась в догадках: как муж мог активно участвовать в грязном, жестоком преступлении?

Я взял и спросил Веселова об этом прямо. Все-таки уже полгода под следствием. Было время понять себя. «Давайте подождем суда», — спокойно сказал Веселов.

Он подобрался сзади и ударил ножом, потому что так было проще лишить Чичкова способности к сопротивлению.

Его удар не был смертельным, ему не грозил расстрел, но он считал просто неразумным оставлять свидетельнице жизнь.

Багров предлагал утопить машину. Веселов не согласился: «Если нас найдут, придется платить большой иск».

Он не стал скандалить с Багровым. Пообещал отпустить Андрееву, но, как только тот уехал, решил сделать по-своему. Вот и ее он ни разу не ударил, ни разу не повысил голоса. И сейчас, повторяю, очень спокойно советовал ей вести себя потише, не сопротивляться Хо-дякову.

Следствие так и не разгадало, с какой целью они поехали за город. Разные строились версии. За шампиньонами? Но почему на троих был всего один нож? За коноплей? Но в это время года (в начале мая) конопля еще не поспевает. За рыбой? Но почему не было снастей? Ладно, пусть поехали для того, чтобы распить бутылочку и подышать весенним воздухом. Но откуда такие разбойные страсти?

Прежде чем ответить на этот вопрос, нужно сказать, что их объединяло. Общее место работы, совместные выпивки, общие проблемы (например, где достать запчасти для своих машин) и кражи автомашин с последующей их разукомплектовкой.

Их объединяло также то, что они были в школе неформальными лидерами, чей авторитет обычно держится на мате, кулаке и умении держаться стаей. Они годами привыкли внушать сверстникам страх и принимать этот страх за уважение. Годами привыкли чувствовать себя выше других. И привыкли.

Взрослая жизнь потребовала совсем других качеств. А у них не было ни прочных знаний, которые позволили бы им продолжить образование, ни трудолюбия, которое вырабатывается в ученическом труде. Бывшая школьная шпана, они стали шпаной взрослой. Но с теми же претензиями, тем же самомнением, с той же психологией. Каждый в отдельности вроде человек, вместе — звериная стая.

…Хрупкая женщина отчаянно боролась за свою жизнь. И ткань не выдержала — порвалась. «Значит, не судьба», — тяжело дыша, сказал Ходяков. Андреева снова стала умолять их сжалиться, Назвала свой домашний телефон и обещала «молчать как рыба».

Подъехали к таксофону, позвонили, проверили номер, убедились, что она не обманула, пригрозили, что, если заявит, достанут ее из-под земли, и отпустили. Неслыханно, но это так. Убийца и соучастники убийства пощадили единственного свидетеля.

Почему?

Сострадание отпадает, ибо требует выхода за пределы эгоизма, страха за свою жизнь. Поверили на слово? Тоже несерьезно. Такие люди не верят даже друг Другу.

Багров не хотел убивать, потому что надеялся еще не раз попользоваться телом Андреевой, рассчитывая на ее благодарность.

Ходяков, если вспомнить его биографию, был горазд понасильничать. А вот убить…

И тем более не хотел брать на себя «мокрое дело» Веселов. Нажать на другого, обделать чужими руками — это он был горазд. Сам — не решился.

Они просто выдохлись. Исчерпали ресурсы зверства.

Сейчас они, конечно, волосы на себе рвут: зачем поверили, что она будет молчать? Они еще не понимают, что сохранив Андреевой жизнь, себе же сохранили шанс избежать расстрела.

У них, конечно, свой ход мысли: если бы не Андреева, их бы не нашли. Ну что ж, мне уже приходилось писать, что неотвратимость возмездия — явление почти мистическое. Даже в тех случаях, когда следы преступления обнаруживаются как бы случайно, в этом есть своя неслучайность.

Спустя несколько дней на то страшное место пришли дети, нашли сломанное лезвие ножа, ключи, часы одного из преступников, свитер убитого. И обнаружили то, что безуспешно искала милиция, труп Чичкова.

ВЫРОЖДЕНИЕ

Мы сидим с Андреевой у нее дома. Я понимаю, что каждый мой вопрос причиняет ей боль. Ее отец стоит за дверью. Я слышу его дыхание. Те трое давно под замком. Но страх не проходит ни у Андреевой, ни у ее родителей, хотя, казалось бы, они отбоялись на всю оставшуюся жизнь в ту ночь, когда она пришла домой, истерзанная до последней степени. В самые страшные минуты Андреева знала, что обязательно пойдет и заявит. «Только бы остаться живой», — твердила она про себя, запоминая приметы убийц и все, что они вытворяли.

Она помогла найти убийц. Она поможет доказать их вину на суде. В течение минимум десяти лет они не будут представлять опасности для общества. Как же общество рассчитается с ней за эту помощь?

Криминолог начала века Д. Дриль писал: «Если общество не сумело предотвратить преступления, то на нем лежит обязанность вознаградить невинно потерпевшего. Такое вознаграждение было бы не только актом справедливости по отношению к последнему, но и лучшей мерой предупреждения, потому что тяжесть преступления чувствовалась бы тогда не индивидуально только его жертвой, а коллективно и солидарно всеми гражданами, которые поэтому живо были бы заинтересованы предупреждать преступления и главную их причину — вырождение народа!»

Не будет Андреевой никакого вознаграждения за все, что она вынесла. Ни материального, ни даже морального. Будет как бы продолжение тех терзаний, которые она претерпела. Сколько сил потребует одно только судебное разбирательство с (как и во время дачи показаний) изложением происшедшего в мельчайших подробностях. Уже сейчас, когда казалось бы, должна соблюдаться тайна следствия, десятки людей знают, что с ней случилось, и… смеются чуть ли не в глаза. Если б только мужчины… Женщины — тоже.

Если действия насильников не вызывают у людей отвращения, то что же это за люди?! Если таких людей среди нас множество, что же мы за народ? Не могу понять, почему изнасилование считается у нас только преступлением против личности. Это еще и преступление против нации! Против чужой, против своей — все едино. Против своей даже ужаснее. Когда совершается покушение на достоинство женщины другой нации — это оскорбление той нации. Когда же вот так уничтожается достоинство женщин своей нации — это признак вырождения.

«Иду теперь по городу, — говорила мне Андреева, — смотрю на лица мужчин и вижу: вот этот может сделать то же самое. И этот. И этот… Был бы только удобный случай. Иногда я думаю: а что же будет дальше, если жизнь станет еще тяжелее, а власть еще слабее? От этих стай не будет спасения ни на улицах, ни в квартирах».

«К ОРУЖИЮ, ГРАЖДАНЕ!»

А теперь давайте предположим. Если бы Чичков мог защищаться не дубинкой, а пистолетом. Или если бы у Андреевой в дамской сумочке лежал маленький браунинг. Или если бы те трое знали, что огнестрельное оружие у нас может иметь при себе каждый, и потому они вполне могут схлопотать пулю в лоб.

С большой долей вероятности можно предположить, что при любом из этих условий жизнь Чичкова не оборвалась бы в утробе разложившейся коровы, а Андреева не подверглась бы насилию и покушению на убийство.

Никуда нам, видно, от этого не деться. Рано или поздно придется это признать: «стайных мужчин» может держать в рамках нормального человеческого поведения только страх.

Знаю, что на это скажут: нашему народу нельзя продавать пистолеты — друг друга перестреляем. А зачем продавать всем? Как и в других странах: только тем, кто не злоупотребит предоставленным правом. Да и не нужно, чтобы оружие имел каждый. Нужно, чтобы каждый знал, что у другого вполне может быть оружие.

По этому вопросу у нас вообще путаница в мыслях. Почему-то никто не призывает запретить свободную продажу кухонных ножей. А ведь именно их применение ежегодно уносит в могилу тысячи людей. На втором месте по частоте применения такое орудие, как топор. Что же? И топоры запретить? На третьем — арма-турины и штакетины. Отменить заборы?

Убийства, совершенные нарезным оружием (но и то — незарегистрированным!), примерно на четвертом месте.

Вспомним: еще не так давно едва ли не в каждом городе можно было свободно купить не то что берданку или двухстволку, но даже малокалиберную винтовку. И никакого массового кровопролития не происходило. А сколько оружия было у населения после второй мировой войны! Но и в те годы мы друг друга почему-то не перестреляли.

Едва ли не самое распространенное преступление сегодняшнего дня — вооруженное вторжение в жилища граждан с последующим ограблением, изнасилованием или убийством. За редким исключением у владельцев квартиры или дома нет времени для того, чтобы позвонить в милицию. Они могли бы постоять за себя сами, имея разрешение на хранение оружия без права выноса за пределы жилища. Нельзя!

Для того чтобы защищаться, люди вынуждены обращаться за помощью к продавцам оружия — тем же преступникам, а купив оружие и нарушив тем самым 218-ю статью, сами становятся преступниками.

Это нравственная аксиома: если государство не в состоянии защитить своих граждан от посягательств преступников, оно обязано разрешить гражданам надежную индивидуальную самозащиту. Обязано! Если же это обязательство не выполняется, то государство объективно способствует преступному беспределу.

Да, народ заплатит, может быть, немалую цену за то, чтобы научиться цивилизованно владеть оружием. Но это будет плата за то, чтобы никто не мог безнаказанно нахамить, ударить, изнасиловать, убить. Это будет плата за ту защищенность личности, которую наша милиция сегодня уже не гарантирует и еще меньше сможет гарантировать завтра. Это будет плата за ту культуру поведения, которой иными средствами (проверено!) нам никогда, наверное, не добиться и которая нам нужна, как воздух, если мы не хотим еще больше деградировать как нация.

— Ни в коем случае!

Так восклицали сотрудники МВД, когда я заводил разговор на эту в высшей степени спорную тему. Работая над материалом, я снова спросил их. Полковники и генералы задумывались, вздыхали, не пытаясь даже скрыть, как тяжело менять им точку зрения. Ответы были разными, смысл — один: нужно разрабатывать разрешительный закон.

1992 г.

ЧЕЛОВЕК НЕ ИСЧЕЗАЕТ БЕССЛЕДНО

За последние пятнадцать лет больше семнадцати тысяч наших граждан ушли из дома и не вернулись. Теперь я знаю: либо их плохо искали, либо не было возможностей искать лучше; убитый не может исчезнуть бесследно, как бы хитро ни избавлялись от его тела.

В предпоследний день командировки мне позвонили из местного угрозыска: «Вам повезло. Редкий случай. Место тайного захоронения указал экстрасенс. Поедете с нами?»

Человек пропал в июне. Розыск не дал никаких результатов. Не успокоилась, не смирилась только сестра. А экстрасенс, скорее всего, просто хороший, опытный психолог. Подробно расспросив женщину, он вычислил, что ее брата убил по пьянке сват. И закопал неподалеку от дома. Ну, зачем далеко везти труп, когда рядом лесок?

Еще мне рассказывали в угрозыске: отвезут убийцы труп в непроходимые болота, бросят там, уверенные, что никто никогда не найдет, потому как все боятся туда ходить. Но по какой-то непостижимой закономерности находится какой-нибудь чудак, который, движимый непостижимой силой, лезет в болота и натыкается на то, что было когда-то человеком.

Вот и в нашем случае так. Бульдозерист мог сделать еще одно движение, и останки скрылись бы под грудами строительного мусора. Но что-то остановило бульдозериста. Он отключил машину и ушел на обед. А пока он ходил, на свалку пришел рыболов копать червей. И увидел человеческий череп…

Установить личность было трудно. Несколько недель трупом питались птицы, грызуны, бродячие собаки. Все останки уместились в ведре. Никаких следов верхней одежды. Прежде чем вывезти сюда убитого, его раздели. А в том, что человек был убит, сомнений не было. На черепе остался след от страшного удара тупым предметом. Единственное, что оставляло возможность установить личность — зубной аппарат. Нужно было внимательно прочитать сотни медицинских карточек, оставшихся после людей, пропавших без вести.

Но грош цена операм (оперуполномоченные уголовного розыска сами себя так называют), если у них не срабатывает интуиция. Из четырехсот мужчин, числившихся в розыске, они выбрали одного. Это был Михаил Воропаев, местная знаменитость, мастер спорта по боксу. Сверка с медицинской карточкой стоматолога показала, что это может быть он.

Жена Воропаева Ольга указала в заявлении, что муж уехал 5 апреля в Орел. Несколько проводников опознали Воропаева по фотографии. А его орловский дружок заявил, что разговаривал с ним 8 апреля по телефону. Михаил звонил из Москвы.

В Москве около пятисот переговорных пунктов. Спасибо телефонисткам. Им тоже пришлось немало порыться. Корешок не нашелся, но это не значило, что не было звонка. Разговор мог идти и из телефона-автомата.

«У мужа, — заявила Ольга, — была крупная сумма денег. Он собирался купить в Орле, где жили его родители, дом и автомашину». Если об этом знали другие, Михаила могли убить на пути в Орел, а труп привезти в Чебоксары. Это маловероятно, но встречались и такие ходы, Начали проверять ближайшее окружение Воропаева и убедились, что оно заслуживает серьезного изучения.

«У мужа была также валюта, — сообщила жена, — 550 долларов США». Оперы соединили это признание со своими впечатлениями о квартире Воропаева, забитой ящиками и коробками с разного рода дефицитными вещами. Похоже, покойный занимался спекуляцией и фарцовкой. Значит, водил сомнительные знакомства…

Во время осмотра квартиры Воропаева была найдена видеокассета, на которой был снят его поединок на ринге. Вот и полагайся на человеческую память, предъявляя людям фотографии! Посмотрев видеоролик, проводники так же единодушно, как и прежде, заявили: нет, такого не видели!

Жалко было потерянного времени. Зато теперь уже почти не было сомнений: Воропаев убит в Чебоксарах.

«ОНИ ЗАСЛУЖИВАЮТ ТАКИХ МЕТОДОВ»

Это в детективах сыщик работает только красиво и не иначе. Даже тогда, когда увлекается ложной версией. Если описать работу опера по каждому убийству от и до, никто читать не станет. Ведь большинство преступлений совершаются простыми преступниками, без особого криминального блеска. И раскрываются простыми операми прежде всего благодаря быстрому, порой лихорадочному накоплению и терпеливой, изнуряющей проработке оперативной информации, и прежде всего — о потерпевшем, его семье, близких и родственниках, друзьях и знакомых. По понятным причинам об этом обычно не пишут, но это так.

Алексей Семенов. Его вклад в раскрытие этого преступления заключается в ведении так называемого оперативного дела, доступ к которому обычно не имеет ни прокуратура, ни суд.

Рафат Фаткуллин. Был назначен вести это дело как хладнокровный, цепкий аналитик оперативной информации.

Мне тоже, естественно, не разрешили полистать оперативное дело. Кое о чем оба опера мне просто рассказали. Ну, например. Когда человек собирается уезжать, то об этом говорит его поведение. Но все, кто встречался с Воропаевым в эти дни, в один голос утверждали, что он вел себя как человек, который никуда не собирается уезжать.

Или еще. Жена утверждает, что жили хорошо, дружно. А сама не так давно просила у друзей газовый баллончик, собиралась применить его против мужа. А сам муж побывал в юридической консультации, интересовался, сможет ли жена претендовать на половину имущества, если он уедет из Чебоксар, так и не зарегистрировав их брак?

Какую-то часть такой информации собрать нетрудно, какую-то — сложно. А вот применить для розыска и разоблачения преступника — почти всегда искусство. Преступник живет в страхе, в состоянии внутренней сумятицы, когда опер делает искусные информационные выпады, впадает в панику. Иной раз такому выпаду предшествует психологическая подготовка. Вариантов — несть числа. Ну вот, хотя бы такой, единственный в своем роде, безусловно, сомнительный, примененный из-за полного отсутствия улик. Задерживают по подозрению в убийстве двух братьев. Оба отказываются давать показания. Тогда их помещают в одну камеру и начинают вызывать только одного. Вызовут, но не допрашивают. Подержат час-другой и обратно в камеру. «О чем спрашивали?» — говорит другой брат. «Ни о чем». — «Как ни о чем?» — «Так». На другой день процедура была повторена и дала ожидаемый результат. Между братьями произошла ссора, возникло стойкое взаимное недоверие, И когда на допрос вызвали того, кого до сих пор не трогали, он запирался недолго.

В благородном порыве разоблачительства наш брат журналист, кажется, увлекся разгребанием грязи, которой, конечно же, хватает в оперативной работе. Одолевали и меня сомнения: не есть ли иные приемчики — отрыжка сталинизма? Но вот читаю у А. Ф. Кошко, бывшего начальника Московской сыскной полиции и заведовавшего всем уголовным розыском Российской империи, человека интеллигентного, совестливого: «Конечно, с этической стороны некоторые из применявшихся мною способов покажутся качества сомнительного, но в оправдание общепринятой практики напомню, что борьба с преступниками может быть успешной лишь при условии употребления в ней оружия, если не равного, то все же соответствующего «противнику». Да и вообще, можно ли серьезно говорить о применении требований строгой этики к тем, кто, глубоко похоронив в себе элементарнейшие понятия морали, возвел в культ зло со всеми его гнуснейшими проявлениями?»

В ЭТУ НОЧЬ НЕ СПАЛИ ВСЕ

Ольге предложили расписать каждые два часа того дня, когда, по ее словам, муж уехал в Москву. Когда она сделала это, Фаткуллин сказал, что действует по методике одного известного психолога, который считает, что если человек имеет какое-то отношение к убийству, то при описании того, что он делал во время убийства (он же должен выдумывать, врать!), некоторые буквы приобретут помимо его воли другое начертание.

Опер пробежал глазами показания Ольги. Взгляд его остановился на описании того, что происходило в 9 часов вечера. «В это время я обычно укладываю сына спать…» — прочел вслух Фаткуллин. «Хорошее выбрали время!» — многозначительно добавил он. Ольга реагировала внешне спокойно. Что-то сказала четырехлетнему сыну, поправила ему штанишки.

Фаткуллин предъявил Ольге протокол задержания. Чего стоило уговорить следователя прокуратуры Кашину поставить подпись. «Мы должны будем в течение трех суток добиться признания, — говорила Кашина. — Для этого у нас должно быть хотя бы десять процентов. Но ведь у нас нет и процента! Одни подозрения, косвенные указания на возможную причастность и ни одной прямой улики! Вы знаете, что нас ждет, если нам придется выпустить ее?» Все трое рисковали званиями, должностями, карьерой. Но все трое расследовали уже не первое убийство. И Кашина знала: если Фактуллин с Семеновым идут на такой риск, значит, на что-то рассчитывают.

Ольге объявили, что она задерживается по статье 122-й, как лицо, подозреваемое в совершении преступления.

В изоляторе временного содержания милиционер срезал с ее платья длинные тесемки: «Не положено». «Сам пришивать будешь», — сказала Ольга. «Неужели мы ошиблись?» — мелькнуло у Фаткуллина. На следующее утро пришла Кашина. «Я не спала ночь. Кажется, мы закрыли невиновную». «Впереди еще двое суток», — сказал Фаткуллин.

Он тоже не спал в ту ночь. Шел 93-й день розыска. Если Ольга не признается, ее придется выпустить. И тогда она предупредит того (или тех), кто убил. Сама она не могла. В этом почти не было сомнений. И тогда — возни еще не на одну неделю. А начальство жмет. Убитый — не просто известный спортсмен, член родного общества «Динамо».

Единственное, что обнадеживало, — информация из изолятора. Ольга Прохорова тоже не спала. За ней внимательно наблюдали. А что делать прикажете, если нет ничего: ни крови убитого в его квартире, ни орудия убийства, ни одежды, ни людей, которые бы хоть что-то видели или слышали?!

Где-то я читал, что убийца испытывает потребность с кем-то поделиться, сбросить с души камень…

— Мы засекли Ольгу на чем-то похожем, — сказал Фаткуллин. — Она стала искать контакт с людьми, с которыми никогда близко не сходилась. Но вела разговор так, будто это были лучшие друзья. Жаловалась на свое положение, просила советов. Это были неизбежные приступы нарастающей слабости. И это никак не вязалось с ее поведением у нас в кабинетах. Тут она держала себя в руках.

Потрясающая сцена. Опознание останков. Ольга бросает взгляд на ведро и спокойно говорит: «Я думаю, это он». И поглаживает сидящего на коленях сына.

ДВА РАЗРЯДА УБИЙЦ

Согласно определению криминолога Э. Ферри, предумышленный убийца являет собой продукт наследственного вырождения и страдает ненормальностью, выражающейся нечувствительностью к собственным страданиям и крайней притупленностью или даже отсутствием инстинкта самосохранения, а также нечувствительностью по отношению к страданиям жертвы. Предумышленный убийца обнаруживает холодную жестокость при совершении преступления и апатическое равнодушие после его совершения; не знает раскаяния, с циничным хладнокровием описывает детали убийства, говорит о возможности рецидива и обнаруживает полное равнодушие к приговору… Атрофия нравственного чувства у предумышленного убийцы не исключает возможности наличия у него религиозных верований, а также чувства любви и привязанности к семье, любовнице, другу. Из эгоистических инстинктов, свойственных предумышленному убийце, наиболее характерными являются самолюбие и жажда наслаждения, а также мстительность за малейшую обиду. Ему свойственна также неспособность предвидения последствий, учета соотношения между тяжестью преступления и полученным результатом, а также дефектная нервная система, выражающаяся в отсутствии внутреннего отвращения к убийству, слабость сопротивления преступным импульсам.

Случайный убийца, напротив, горько раскаивается в совершенном преступлении, выражает заботу о родственниках убитого, стараясь исправить причиненное им зло, мало беспокоится о своей судьбе…

Ну, а теперь пусть читатель сам решает, к какому разряду принадлежат те, кто убил Воропаева.

«ОН СЧИТАЛ МЕНЯ ВЕЩЬЮ»

— Передайте привет Фаткуллину и Семенову, — сказала Ольга, когда наш разговор в изоляторе закончился.

Она произнесла эти слова без сарказма и подтекста. Скорее с симпатией и болью, И ее глаза наполнились слезами.

— Они помогли мне, — объяснила она. — Они умеют понять человека: что с ним творится? Почему он это сделал? Ну да теперь вы все знаете.

Ольгу увели в камеру. А я пришел в гостиницу, включил диктофон и начал переносить ее ответы на бумагу.

Ольга Прохорова: «Я теперь понимаю, для того, чтобы убить человека, его надо очень сильно возненавидеть Я объясню, с чего эта ненависть началась. Он был против рождения ребенка. Уговаривал, требовал: давай сделаем выкидыш, я все организую. А мне не хотелось убивать ребенка. Но я согласилась. Мне сделали пять или шесть уколов. Меня рвало. Мне казалось, я умираю. Уколы ничего не дали. И всю беременность я проходила со слезами. Думала, ребенок дураком родится. А Михаил то и дело попрекал, что он меня не девочкой взял. Что и ребенок не от него, Я ему говорила, что у меня есть принцип. Если я живу с человеком, я никогда не буду искать себе любовника. Если этот человек станет мне окончательно противен, я скажу ему это прямо в глаза. Муж не верил. Он готов был ревновать меня к столбу. Как-то я, дура, показала ему одного парня, с которым раньше встречалась. Потом узнаю: он встретил его и зверски избил.

Когда ребенок родился, он сказал, что был прав: никакого сходства. Я записала сына на свою фамилию. Через несколько месяцев он, правда, убедился, что сын весь в него, и переписал его на себя. Но я столько наслышалась в свой адрес! Причем совершенно незаслуженно. Что за странная у тебя любовь, говорила я ему. Ты меня обзываешь последними словами. Я и сука, я и проститутка. Я и… А потом ложись с тобой, милуй-ся. Зачем мне нужна такая любовь — без уважения? Будь довольна, говорит, что я тебя только словами бью. Смотри, начну…здить, сразу ласковая станешь. Врежу так, что на стенке трафарет останется. И правда, раз так врезал — сам испугался. Думал, убил.

После скандалов заглаживал свою вину — дарил дорогие подарки. Но проходило время, и начинал за эти подарки здорово спрашивать. Неблагодарной называл.

Ему нужна была не жена, а домработница, которую можно использовать как жену. Поэтому он не разрешал мне вернуться в кассу Аэрофлота, где я работала раньше. Он говорил, что вытащил меня из грязи. Будто я ходила раздетая, а он дал мне все: уютную квартирку, модные тряпки. Он был очень высокого мнения о себе. Спортсмен он был, никто не спорит, способный. Может быть, даже талантливый. Но зачем же себя возвышать, а других смешивать с грязью?

Он постоянно приписывал мне какие-то недостатки. Например, любовь к тряпкам. Но какая женщина не хочет красиво одеваться? А сам что с этими тряпками вытворял? Нравится вещь? Бери деньги у матери! Приедет из поездки за границу, привезет, например, плащ и продает теще. А она отдает мне. И это считалось в порядке вещей.

Он постоянно говорил, что наступает эра капитализма. И мы должны жить, как нормальные люди. Вот он для нас и старается. Потому он и в боксе пошел вниз — у него на уме было одно: сделать как можно больше денег, купить свой дом, импортную машину. Наша квартира стала похожа на склад дефицитных товаров. Это только считалось, что я не работаю. На самом деле я тоже работала. Ходила, куда он велел, привозила товар домой, заказывала контейнеры, отправляла в Орел, где он все перепродавал. Вот он действительно нигде не работал. Только числился контролером в следственном изоляторе.

Мотался то в Орел, то в Москву. Я боялась ночевать одна с ребенком, уходила к матери. Он звонил, сам не отвечал. Он бесился. Можно подумать, что жил в гостиницах монахом. Я ему говорила: когда мне гулять? У меня ребенок, собака, заочная учеба! Он не верил. И продолжал унижать меня. Я не выдержала и прямо сказала ему, что живу с ним только ради ребенка. Его затрясло. Он так схватил меня за плечи — я думала, у меня позвоночник треснет. «Забери свои слова назад! — орал он. — Если ты уйдешь, я тебя прибью. Ты никогда и никому не будешь принадлежать!» Он ничего не хотел понять. Он по-прежнему считал меня вещью».

Понимаю, какие чувства обуревают сейчас близких Михаила. Человек и так лишился самого дорогого — жизни. Можно ли позволять той, которая в этом повинна, лишать его еще и доброго имени?! Отвечу так. Наше сочувствие к пострадавшему не должно мешать нам добраться до понимания того, как возникла идея убийства. Исследуя поведение преступников, мы не доберемся до истины, если не исследуем поведение жертвы. Ибо анализ поведения жертв показывает, что многие из них сами подталкивали своих убийц к страшному решению.

Ольга, разумеется, заинтересована в том, чтобы выставить Михаила человеком, который превратил ее жизнь в сплошное унижение. Чем больше она нажимает на этот мотив, тем глуше будет звучать мотив корысти, заслуживающий куда более сурового наказания. Но и мы, и суд обязаны исследовать оба эти мотива и сделать свой вывод: какой же был преобладающим?

…Она работала в кассе Аэрофлота. Это доходное место. Но у него был другой уровень, на несколько порядков выше. Иначе она бы сразу же ушла от него — как только он потребовал убить плод.

Проведя с ним несколько дней и ночей, она уже не могла вернуться к прежнему уровню жизни. Она уже привыкла тратить в день примерно столько же, сколько прежде зарабатывала за месяц.

Есть у нас такой сорт молодых женщин. Им не нравится, что их считают вещью. Но те, кто их купил своим уровнем жизни, знают, что, как бы они ни брыкались, все равно никуда не денутся. Дельцы и в семейной жизни — дельцы.

«ОН ШЕЛ К ЭТОМУ САМ»

О Воропаеве у меня с операми и следователями был отдельный разговор. Начали с моральных качеств. «Воропаев вышел в люди благодаря тренеру Тарасову. Но потом изменил ему, перебежал к майору Львову. Тот вывел его на профессиональный ринг, но как тренер не мог дать того, что давал Тарасов. Бой с другим профи Воропаев проиграл. Ушел из спорта, хотя мог бы еще в свои тридцать лет, как говорится, порадовать болельщиков. Жизнь измен не прощает».

Еще о тех же качествах. «Бывая за границей, прежде всего смотрел на цены продуктов и блюд. Брал только самые дешевые. Ехал обратно с полными чемоданами. А потом продавал импортный дефицит своим же ребятам-спортсменам. Продавал и Ольге, тут она не врет. Специально проверяли.

Перестав ездить на соревнования за рубеж, с головой ушел в спекуляцию. Доставал различные электротовары и продавал их (в том числе за валюту) полякам из совместного предприятия.

Были очень серьезные основания для того, чтобы заподозрить участие Воропаева даже в рэкете. Кое-кто из его ближайших дружков мог, как минимум, догадываться о том, что с ним произошло. Но — никто не помог угрозыску».

«Он сам шел к тому, что случилось. Уж лучше бы сел за спекуляцию», — сказали мне о Воропаеве.

Сам? Вполне может быть. Он без того возвышался над окружающими, превосходя их силой, известностью, деньгами, вызывая зависть, раздражение и злость. Но — бывают такие люди: им мало того, что всего много. Он не мог не чувствовать, как к нему относятся близкие, но — до чего же это по-нашенски! — продолжал возвышать себя и унижать их. И постепенно вызвал то, что, видно, в самом деле помогает убить, — отвращение и ненависть.

«ВОТ КТО МОЖЕТ»

Рабочий элеватора Олег Мартынов. Двоюродный брат Ольги, племянник ее матери. Человек, о котором они однажды подумали: «Вот кто может!» Почему именно он? Ну прежде всего потому, что свой человек, родственник. Еще? Не знаю. Так и не понял. «Мне даже ударить человека было трудно, — говорил Олег. — В части, где я служил, была крутая дедовщина, но я никого пальцем не тронул».

Если человеку трудно решиться на убийство, но он все же совершает, значит… Значит, он заставляет себя. Значит, идея убийства так его захватывает, что он не может от нее отказаться. В особенности, если кто-то постоянно возвращает его к этой мысли.

Скорее всего, так и было. Только я не думаю, что с одним Олегом. Идея убийства точно так же захватила и Ольгу, и ее мать, Воспомним, как мучился с самим собой Раскольников до того, как положил за пазуху топор и пошел к старухе-процентщице. Здесь идея убийства овладела тремя. И, как минимум, двое подхлестывали одного, когда его решимость ослабевала.

Вспомним, сколько молодых людей погибло у нас из-за каких-то импортных джинсов. Потом началась эра убийства из-за видео. Смертельное желание завладеть вещью, сулящей удовольствие, ставшей мерилом жизненного благополучия, неспособность бороться с этим соблазном — где еще это так распространено, как у нас?

В данном случае кто-то хотел купить мотоцикл, кому-то были нужны видеокассеты, кто-то позарился на все, чем владел Воропаев.

После очередного скандала Михаил объявил, что на этот раз его решение уехать в Орел окончательное, и отобрал у Ольги ключи от квартиры.

Под каким-то предлогом (может быть, предлагая примирение) его зовут в дом тещи. Там уже сидят Олег и его дружок — газосварщик Ярослав Иванцов. Пили — никто не поперхнулся. Ели — никто не подавился. Словно не впервой отправлять человека на тот свет.

Потом Ольга вышла с ребенком в другую комнату. Если при нем — вдруг кому скажет, что сделали с его отцом.

НАЧАЛО РАСПЛАТЫ

«Человек до признания и после — это как бы разные люди. И внешне, и внутренне. Маска сброшена. Перелом совершен. И покаяние в убийстве пишется легко, будто о посещении кино. Разве что торопливо и с явным облегчением. Даже волчаре-рецидивисту тяжко таскать такой «грех», — говорил мне Рафат.

«После этого я уже не могла без света. Ловила каждый шорох. Мне казалось, что он где-то рядом, только я его не вижу. И он обязательно мне отомстит, как только я засну. От этих галлюцинаций можно было сойти с ума. Я в самом деле рано или поздно не выдержала бы и чем-то выдала бы себя», — говорила Ольга.

«Я сразу начал понимать, что сломал себе жизнь. Предчувствовал, что когда-нибудь все откроется. Поведение стало уже не то. Уже не живешь, а существуешь, ждешь, когда за тобой придут. Стал нервный и задумчивый. Мне моя девчонка говорит: «Раскройся, поделись, что у тебя стряслось, тебе же лучше будет». Я пообещал ей рассказать лет через пять. Однажды напился и хотел врезаться на мотоцикле в какую-нибудь стену», — говорил Олег Мартынов.

«Я говорил Олегу, что их идея — это тюрьма. А с меня хватит одного срока. Было по малолетке. Но там — воровство. Я бы и сейчас украл, если что стоящее. Но засыпаться на мокрухе — это не для меня. Жена хорошая, ребенок маленький. Мне это ни к чему. Но когда Олег его ударил сзади, мне стало страшно. Я никогда Олега таким не видел. Мне казалось, что, если я не стану помогать, — он и меня… И я сделал вид, что душу», — говорил Ярослав Иванцов.

Поговорив со всеми соучастниками, я пришел к неожиданному выводу. Все (за исключением старшей Прохоровой) симпатичные ребята. Мне рассказали, что сестра Воропаева попросила показать ей убийц брата. А они как раз рыдали в коридоре прокуратуры: один прощался с родными и женой, другой — со своей девушкой. «Мне жалко их!» — вырвалось у сестры.

И все же я внимательно всматривался во всех четверых: нет ли каких отклонений? Нормальные люди не отнимают жизнь у ближнего. Если следовать этой логике, то какое-то помешательство вполне имело место. Не психическое, так нравственное. Но вовсе не обязательно это должно бросаться в глаза.

Страшны не лица. Страшно явление. Душегуб постоянно чувствует, что его боятся, привыкает к этому и в ситуации, требующей подтверждения такой «репутации», может снова убить. Либо — в колонии, либо — по отбытии срока.

По официальным данным, около 19 тысяч неразоблаченных убийц живут среди нас. Они уже преступили человеческую норму — отвращение к убийству. 11 теперь им уже гораздо легче преступить вновь…

ИХ ТРУДНОСТИ

Это никуда не годится. У нас сидят и гуляют на свободе десятки тысяч совершивших убийство, соучастников убийств, а мы не имеем ни одной исповеди, ни одного подробного описания того, что они испытывали, когда скрывали труп убитого. А ведь это такая морока!

Они перенесли тело Михаила в ванную и тут же поехали к нему на квартиру. Кому-то тяжело было оставаться. Кому-то очень хотелось развалиться на диване и смотреть видео, А может быть, всем было тяжело и всем хотелось видиков, принадлежащих теперь не убитому, а им.

Ольга разделила между ними поровну, как и договаривались, три тысячи пятьсот рублей. Наверное, только в эту минуту Олег и Ярослав по-настоящему ощутили дикое несоответствие между уничтоженной человеческой жизнью и полученной платой. Не исключено, что их даже потянуло на самокритичные философские размышления о человеческой ничтожности.

Убить, насколько я понял из их случая, тяжело. Для этого надо как следует взболтать в себе что-то такое, чего нет ни в одном звере. Но еще тяжелее — возня с трупом.

Моральную подготовку к этому делу Олег прошел в армии. Другого солдата убило током. И ему, как молодому, велели разогнуть пострадавшему ноги. С тех пор Олег знал, что холодное тело можно сложить как угодно, нужно только размять суставы.

Тело легко вошло в коробку из-под стиральной машины, Говорят, Прохорова требовала: «Сожгите!» Ах, дилетанты! Даже если бы они рассчитали нервные силы и устроили бы сожжение, тут тоже могли бы возникнуть проблемы.

В угрозыске меня посвятили: для того, чтобы сжечь человеческое тело, нужно 24 кубометра дров. И соответственное количество времени, чтобы эти дрова сгорели. Но даже если сгорают кости, от них все равно остаются мельчайшие частицы.

Обычно не удается скрыть кровь на месте преступления. Им — каким-то чудом удалось. Им повезло, что никто не видел, как Михаил вошел в дом тещи. Им повезло, что никто не видел, как они приехали той ночью в квартиру Михаила. Против них не было ни одной улики, ни одного свидетеля. Но они были обречены на разоблачение. И остро это предчувствовали.

НЕИЗБЕЖНАЯ ГРЫЗНЯ

«Я не знаю, что у них произошло, когда я вышла в другую комнату, чтобы уложить ребенка спать, — говорила мне Ольга. — Да, я жаловалась Олегу на то, как со мной обращается Михаил. Да, я говорила ему, что не знаю, как от него избавиться. Но я не была организатором убийства. Естественно, их двое. Им надо как-то выкрутиться. И они будут все валить на меня».

— То, что они сделали, совпало с тем, чего хотела ты? — спросил я.

— Да! Но как они докажут, что это я их подговорила?..

— Она мне жизнь сломала, — сказал об Ольге Олег. — Я ее ненавижу. (Он не уточнил, за что именно. То ли за то, что уговорила, то ли за то, что призналась.) Если мне сохранят жизнь, рано или поздно она ответит за это.

— Твой дружок Иванцов тоже считает, что ты ему жизнь сломал, — сказал я.

— Он сам себе сломал, — жестко сказал Олег.

Никто не принуждал Ольгу делать признание. Никто не принуждал Олега указывать, где лежит топор. Никто не принуждал Ярослава показывать, где лежат вещи убитого.

Ольга призналась и заплакала. Олег написал признание и заплакал. Плакал и Ярослав. Не выдержал каждый. Теперь каждый видит причину в других. До чего же это старо и скучно!

— До преступления все вместе. После преступления все врозь…

— Всегда так было. Всегда так будет, — сказала Ольга.

ЧЕМ БЫЛ ДЛЯ МАТЕРИ РЕБЕНОК?

На допросы Ольга приходила только с ребенком. По ее собственным словам, он ей помогал. Когда ей задавали трудные вопросы, она отвлекалась на сына, тянула время, обдумывала ответы. Оперов на такой мякине не проведешь. Когда Ольга отвлекалась, они понимали, что поставили ее в очередной тупик.

Когда ее мать тоже во всем призналась, ее оставили на свободе. Из-за ребенка. Потом приехала сестра Воропаева и сказала, что заберет мальчика к себе. Старшая Прохорова была взята под стражу. А младшая, то есть Ольга, отказалась сотрудничать со следователем до тех пор, пока ребенок не будет возвращен в Чебоксары. «Пусть отдают его — до моего возвращения — в детский дом. Если она не отдаст сына, так и напишите, когда я выйду — убью ее!»

Это был, может быть, единственный момент, когда Ольга сорвалась, вышла из образа. На другой день я снова осторожно подвел ее к этой теме. И она сказала: «Квартира Воропаева мне не нужна. В ней будет жить мой сын. Все вещи тоже будут принадлежать только ему».

— Вещи будут там, где будет сын… Не потому ли, на твой взгляд, лучше — детский дом?

Ольга молчала. И мне пришлось спросить:

— Ты очень боишься потерять мальчика?

— Да, в нем будут воспитывать ненависть ко мне.

— А ты? Какое отношение к отцу воспитала бы ты, если бы преступление осталось нераскрытым? Как отвечала бы на вопросы сына: где мой папа? куда он девался?

Ольга озадаченно молчала. Похоже, она не ставила перед собой таких вопросов. И здесь я понял, что ее отношение к ребенку является ключом к ее психологии. Человек, замысливший такое злодейство, не мог не понимать, что, может быть, придется ответить своей жизнью или, как минимум, значительным ее отрезком. Что ребенок будет не просто страдать, но будет морально изуродован той правдой, которая рано или поздно неизбежно откроется. Если же человек (в данном случае родная мать) шел на это, значит, он использовал ребенка как средство для достижения своих целей, а значит, свершил преступление не только против ненавистного сожителя, но и против любимого ребенка.

1991 г.

Те, кто его искал, чтобы обезвредить, по сей день должны мучиться мыслью: как же так случилось, что они не могли найти его хоть годом раньше, хоть месяцем?!

Могли. Если бы после первого его покушения милиция немедленно обратилась к населению и сказала (во всех газетах, по радио, по всем каналам телевидения) прямо, что случилось страшное. Неизвестный в зеленой штормовке пытался задушить паренька из первого отряда пионерского лагеря. А это означает, что вызрел очередной сексуальный садист, которого можно вычислить только благодаря сигналам тех, кто мог видеть его в окрестностях Москвы. Звоните, граждане, по такому-то телефону. А сейчас вот вам для ориентировки словесный портрет, составленный со слов потерпевшего.

Леса Подмосковья — не джунгли Амазонки. Конечно же, его видели. Он просто не мог не обратить на себя внимание. Слишком подозрительно отворачивал лицо. Не держал в руках ни корзины, ни ведра, ни удочки, ни рюкзака. Не грибник, не рыболов, не турист, не местный житель, не чей-то гость. Кто же?

Его видели у пионерских лагерей, возле лужаек, где мальчишки играли в футбол, возле речки, где купалась ребятня. Чаще всего он высматривал свою добычу в бинокль. Но нередко терял над собой контроль, подходил совсем близко, и тогда подростки (если бы знали, что разыскивается маньяк) могли исхитриться, позвать на помощь взрослых и задержать подозрительного типа.

Потом, когда в лесу начнут находить расчлененные тела мальчиков, розыскникам станет ясно, что садист знаком с анатомией. Но не обязательно по профессии медик. Может быть, и специалист по животным. И просто поразительно, что конезавод № 1, где работал Головкин, в общем-то так и не попал в поле зрения сыщиков.

А если бы попал, то они услышали бы о Головкине немало интересного. Живет один, как бирюк, женщинами не интересуется.

При обследовании и осеменении лошадей слишком долго задерживает руку в прямой кишке животного, при этом глаза у него становятся мутными. К нему обращаются, а он будто не слышит. Ощупывая половые органы кобылы, что-то напевает. Некоторым женщинам бывало стыдно за его возбужденный вид.

17-летний Иванов, которого Головкин заманил в свое жилище, оборудованное прямо на территории конезавода, и, напоив спиртом, пытался склонить к гомосексуальной связи, тоже мог навести розыскников на след маньяка, но… куда обращаться?

В общем, так. Если бы со слов первого потерпевшего был составлен фоторобот. Если бы этот фоторобот был опубликован во всех газетах и попал на глаза Иванову, а Иванов знал, куда можно позвонить без опасения, что его имя будет предано огласке, Головкин, без сомнения, был бы задержан, его жилище подвергнуто осмотру, и стало бы ясно, к чему так тщательно готовится зоотехник, какой чудовищной страстью одержим. И если бы, добавлю, в структуре ЧВД была постоянно действующая группа, специализирующаяся исключительно на такого рода преступлениях, ставших в наши дни сущим наказанием господним, знающая, в частности, все методы вовлечения в розыск обыкновенных граждан, то не было бы искромсанных в куски одиннадцати мальчиков.

Головкин сделал две осечки. Но на этих двух осечках его не поймали. Лишь спустя восемь лет после первых промахов он допустил третий, и страшный счет наконец оборвался.

СОЗРЕВАНИЕ САДИСТА

В уголовном деле находятся две фотографии Головкина. Первая сделана в 1976 году, когда ему было 17 лет. В этом возрасте его угнетали несколько недостатков: впалая грудь, прыщи на лице и теле, непроизвольное мочеиспускание. А также опасение, что окружающие ощутят исходящий от него запах спермы. Во время мастурбации он мысленно представлял, что совершает половой акт с одноклассниками и при этом мучает их, жаря голыми на сковороде, сжигая на костре. Во время обследования он признается психиатрам, что в более раннем возрасте также «представлял себя в роли фашистов, которые мучили пионеров-героев».

В 13 лет он поймал кошку, повесил, затем отрезал ей голову и впервые ощутил, что у него «наступила разрядка, ушло напряжение, возникло душевное облегчение». После этого появились «мечты об эксгумации трупа и его расчленении».

Во время садистских грез постепенно сформировался «идеальный» образ жертвы. Худенький мальчик, среднего роста, не старше 16 лет. В общем, такой, который не окажет серьезного сопротивления.

Со временем захотелось перейти от грез к действиям. Начались поиски объектов для нападения. Походы вокруг пионерских лагерей были почти ежедневными, «до ощущения усталости».

Наблюдения подсказали ему, что удобнее всего совершить нападение на тех подростков, которые выходят за пределы лагеря, чтобы покурить. И стал караулить возле лазов в заборе.

Как садист и сексуальный маньяк он созрел к 17 годам. Но, судя по первой попытке нападения на мальчика, ему не хватало злобности. В нем оставалось что-то человеческое. Какая-то нерешительность, последние крохи жалости к жертве. Сам он, вероятно, еще долго избавлялся бы от этой помехи. Но ему помогли. Когда он уже учился в Сельхозакадемии, на него напала группа подростков. Ему выбили передние зубы, повредили хрящи носа. Он не находил себе места, пытаясь найти хулиганов. Они стояли у него перед глазами. И он представлял, как расправляется с ними, вешая на деревьях, отрезая головы, вырезая внутренности, снимая кожу.

Он избегал смотреться в зеркало. Знал, как стремительно и резко меняется и чернеет его лицо. Иногда он был страшен даже самому себе.

Вторую фотографию Головкина отделяют от первой всего восемь лет. Но какая между ними страшная разница! На второй Головкин снят через несколько месяцев после первого покушения, накануне второго, во всех отношениях удачного. Показать бы крупным планом Головкина сейчас, когда дьявол завершает работу над его обликом…

95 ТОМОВ УЖАСА

Воистину нет предела стремлению человека к совершенствованию. В том числе и в садизме.

После двух убийств Головкин ощутил «жажду новых ощущений». А в лесу, где за каждым деревом мог скрываться грибник, не было чувства полной свободы. Кроме того, мучителю требовался комфорт и полный набор инструментов для истязаний. Он также рассчитывал, что уже достаточно поднаторел для того, чтобы осуществлять убийство сразу нескольких мальчиков. А самое главное — ему хотелось, чтобы его удовольствия длились часами.

Головкин купил «жигули», получил под гараж место на территории конезавода, вырыл в гараже подвал, забетонировал пол, обложил стены бетонными плитами, провел свет, в стенах закрепил кольца, купил детскую оцинкованную ванну… Готовя живодерню, «испытывал предвкушение радости», уверенный, что «те-перь-то будет делать все, что хочет…»

Теперь, когда у него появилась машина, он мог перенацелиться на совсем другую категорию мальчиков. На тех, кто сбежал из дому, кого не сразу хватятся родители, кого могут даже не искать. Он подъезжал к железнодорожной платформе и часами терпеливо ждал, когда с поезда сойдет какой-нибудь пацан и выйдет на дорогу с поднятой рукой. К таким, «голосующим», и подкатывал наш дьявол во плоти. Предлагал не только подвезти, но и что-нибудь украсть. Или помочь ему в гараже.

Мальчишки редко бегут от родителей или болтаются где-нибудь в одиночку. Стали сбываться мечты маньяка. Сначала ему удалось заманить в машину двоих. А потом даже троих.

Теперь он мог выбирать, к кому испытывает наибольшую симпатию. Бывало, что «чувство симпатии буквально захлестывало». Это было то, что можно назвать его любовью. «Чем больше жертва нравилась мне, тем больше хотелось манипулировать с ней, больше резать, вырезать», — признается он на следствии.

Теперь его удовольствия длились иногда с вечера до утра. Самых «любимых» он оставлял напоследок, истязал и убивал медленно, заставляя смотреть, что он вытворяет с другими мальчиками, и даже заставляя участвовать в пытках и процедуре убийства.

Особое наслаждение доставляло ему не только испытание подростков на терпение боли, но и то, что они клятвенно обещали выполнить любое его поручение, даже привести кого-нибудь вместо себя, только бы он отпустил их живыми. Что ни говори, в подвале было лучше, чем в лесу. Теперь он испытывал не только половое, но и моральное удовлетворение.

«После каждого убийства у меня было такое приятное чувство, будто я сделал что-то хорошее, как бы выполнил свой долг», — скажет он психиатрам.

И все же, добавит он, у него никогда не было полного удовлетворения. (Например, ему не понравилось на вкус человеческое мясо.) Акт насилия был идеальным только тогда, когда он прокручивал его в своем воображении.

Вывезя частями и закопав очередного мальчика, он часами созерцал оставленную на память какую-нибудь его вещь. «Это успокаивало», когда ему хотелось получить удовольствие от очередной жертвы, но не было такой возможности. Самым любимым сувениром был для него череп, сделанный из головы одного мальчика, которым он «совершенно насытился».

Отлично понимаю, как уже негодует иной читатель на автора: к чему эти подробности?!

Дело Головкина занимает 95 томов. Обвинительное заключение зачитывалось два дня! Вот и судите сами, какая толика всей правды перед вами, читатель.

Отец одного из мальчиков сам нашел сына в лесу, с перерезанным горлом, с выпотрошенными внутренностями. Если, не дай Бог, прочтете сообщение об очередном маньяке, вспомните этого отца, представьте, что он испытал, найдя сына, поставьте себя на его место, ощутите хотя бы миллионную частицу его ужаса, боли, отчаяния.

ПОСЛЕДНИЙ ТРЮК?

В СИЗО у Головкина изъяли записку, которую он написал, но не успел передать по назначению. Почти изящный почерк. Ни одной помарки.

У Головкина был один шанс избежать вышки — вызвать сомнения у судьи и заседателей. Авось назначит повторную экспертизу. Авось психиатры признают-таки невменяемым. А тут в каждой строчке — обратное подтверждение. Не только сознавал, что творит, но даже осуждал себя. Осуждал и… не мог остановиться. С одной стороны, судья, читая эту записку, не может не сделать вывод, что в обвиняемом есть что-то человеческое. А с другой стороны, есть в нем и нечто такое, чему он не мог противиться, что было выше его желания сохранить в себе человеческое.

Такая линия поведения просматривается с момента его ареста. «Спустя несколько дней после задержания, — говорил он психиатрам, — страх перед возмездием сменился чувством облегчения: наконец-то все кончилось и больше никогда не повторится».

На вопрос, почему не заводил семью, он ответил в том же ключе: «Боялся, что сделаю с собственным сыном то же самое, что и с теми мальчиками».

А потом после трех судебных заседаний совершил попытку самоубийства. Точнее, имитацию самоубийства, если учесть незначительность повреждений, которые он нанес самому себе.

Если так, то и записка — тоже трюк, преследующий простую цель — настроить судью и заседателей на то, чтобы они видели в нем не чудовище, а человека.

(Печальнее всего то, что это действительно так. Зверем его не назовешь. Ни одно хищное животное даже отдаленно не сравнится с ним в изуверстве и жестокости.)

Но — смотря какого человека!

Головкин понимал, в кого превращает его мерзкая страсть, но не сделал попытки обратиться за помощью к медицине. Он мог целых два года удерживать себя от нападений, зная, что его ищут.

Считается, что такие изверги вырастают в семьях, где взаимоотношения родителей и воспитание детей построены на систематическом унижении и насилии. Психиатры проанализировали и эту вероятность. И пришли к выводу: да, унижение было, было и насилие. Но не физическое. И вовсе не в кричащих формах. В пределах нормы.

Не исключаю, что решающий толчок к садизму Головкин получил, когда сам подвергся сильному избиению хулиганами. Показательный пример того, как за жестокость, проявленную одними, расплачиваются ни в чем не повинные. Расплачивались мальчики.

Но вспомним: он начал мечтать о сексуальном садизме и манипуляциях с трупами почти ребенком. Разве такие фантазии — норма? Откуда это у него?

И это все же болезнь? Или остается предположить, что так, видимо, устроено человечество. Есть гении, непревзойденные таланты, чьи достоинства часто не поддаются объяснению. И есть потрясающие негодяи, превосходящие все нормы зла, от чьих деяний стынет кровь. Первые вбирают в себя все лучшее, что вырабатывает человечество. Вторые — все самое порочное и мерзкое. И вероятнее всего, от нас самих (от нашего состояния умов и душ) зависит, кого больше породит наше время: гениев или людоедов.

ПРОСТИТЕ, МАЛЬЧИКИ…

Меня мучают сегодня два вопроса. Почему мальчиков не страшил облик Головкина, почему они верили его обманам и, как слепые котята, лезли в его петлю? И почему не оказали ни малейшего сопротивления даже тогда, когда были вдвоем или даже втроем?

Если мы, взрослые, своей совокупной жестокостью порождаем феноменов зла, мы просто не имеем права выпускать наших детей в жизнь, не научив их защищаться от насилия. Это умение куда важнее, чем умение читать и писать. Потому что цена неумения — жизнь.

Сначала нужно обучать недоверию к любому незнакомому взрослому, который может что-то предложить или просить, куда-то звать.

Потом — умению выдерживать психологический напор насильника.

А затем — и физическим приемам самозащиты. Курс для младших классов. Курс для средних классов. Курс для старшеклассников.

И пусть первым таким уроком будет этот материал.

Если маньяк угрожает ножом, то это вовсе не значит, что он применит его. Тем более там, где схватил свою жертву. Ведь не просто так он тащит или ведет за собой в укромное место. На месте нападения он ножа не применит. Это просто не укладывается в программу его поведения. Он самонацелен на совсем другую процедуру насилия! Не случайно первая жертва ускользнула от Головкина. Подросток просто не побоялся оказать сопротивление.

Маньяк подсознательно боится физического отпора. И потому пытается подавить жертву психологически. Головкин использовал прозвище, присвоенное ему (с подачи некоторых газет) людской молвой. И говорил растерянным мальчикам: «Я — Фишер». А потом показывал череп…

Понимаю: детская психика — хрупкая, ломкая. Значит, нужно укреплять. По крайней мере предупреждать детей, с каким напором, с какими угрозами они могут столкнуться.

Самое главное — не дать насильнику связать руки. Головкин путем угроз умудрялся связать руки двоим, а потом и троим мальчикам. Когда принялся за одного, двое подростков могли напасть на него. В подвале-живодерне одних ножей было более десятка и топоров — несколько штук… Было чем защититься.

Мне скажут: не много ли ты хочешь от детей? Нет. Во всяком случае, ничуть не больше того самообладания и мужества, которые они проявили.

Головкин: «Я сказал подвешенному на крюке Е., что сейчас буду выжигать паяльной лампой у него на груди нецензурное слово. Во время выжигания Е. не кричал, только шипел от боли…»

«Я сказал этим троим, что вместе с ними на моем счету будет одиннадцать мальчиков… Я установил очередность, сообщив детям, кто за кем будет умирать… Ш. я расчленял на глазах у Е. При этом показывал внутренние органы и давал анатомические пояснения. Мальчик все это пережил спокойно, без истерики, только иногда отворачивался…»

Если бы это самообладание было потрачено не на терпение, а на сопротивление. Если бы мы научили этому — сопротивляться мерзавцам, бороться за свою жизнь.

Прощайте, мальчики. Мы все так виноваты перед вами…

1994 г.