Восемь миллионов способов умереть

Глава 24

Почти весь вторник прошел под знаком игры «поиски жакета».

Спал я в эту ночь плохо, все время просыпался, потом опять засыпал, и в такой вот полудреме у меня перед глазами вдруг предстала как бы видеозапись нашей первой встречи с Ким у «Армстронга». Нет, начался этот сеанс с другой картины. Я представил, как она, приехав из Чикаго, выходит из автобуса с дешевым чемоданчиком в руке и в хлопчатобумажной куртке, накинутой на плечи. А потом сидит за моим столом, подносит руку к горлу — к застежке мехового жакета, — и на пальце зеленым огоньком вспыхивает камень. И говорит мне, что жакет из настоящей норки, но что она с удовольствием променяла бы ее на ту старенькую курточку, в которой приехала в Нью-Йорк.

Все эти кадры мгновенно пронеслись у меня перед глазами, а мысль работала уже совсем в другом направлении. Я попытался вернуться в тот темный закоулок в Гарлеме, но только теперь мой обидчик был не один. По бокам его прикрывали Ройял Уолдрон и тот странный посыльный в кепочке. Я пытался прогнать их со сцены, просто для того, чтобы мы оказались на равных, но затем вдруг меня осенило, словно молнией, пронзила одна простая мысль, и я вскочил с кровати и сел, а все преследующие меня видения поспешно ускользнули обратно, в самые потаенные уголки сознания, где они обитали.

Это был совсем другой жакет!..

Я принял душ, побрился и вышел. Поймал такси и поехал — сперва к дому Ким, проверить еще раз ее гардероб. Тогда, у «Армстронга», на ней был не жакет из лапина, или, если вам угодно, крашеного кролика, который купил ей Чанс. Он ведь был длиннее, пышнее и никакой застежки у горла! Нет, тогда на ней был совсем другой жакет, по всей видимости, действительно из норки, — жакет, который она мечтала променять на свою старую курточку.

И этого жакета в квартире не оказалось.

Я поймал еще одно такси и поехал в Мидтаун-Норт. Деркина на дежурстве не оказалось, тогда я попросил одного из полицейских позвонить ему домой и, наконец, получил доступ к досье Ким. Инвентарный список найденных на месте преступления вещей включал и меховой жакет. Я просмотрел все снимки в папке, но фотографии жакета не нашел.

Доехал на метро до Центрального управления полиции, поговорил с коллегами и попросил помочь. Потом ждал, пока мой запрос не пройдет по всем положенным инстанциям. Ждать пришлось долго. При мне оказалось расписание собраний. Выяснил, что сегодняшняя встреча группы «А. А.» должна состояться буквально в двух кварталах отсюда, в церкви Святого Эндрю. Так что час проболтался там. После собрания заскочил в кафе, перехватил сандвич. Вернулся в Центральное управление. Наконец мне принесли то, что я искал, — меховой жакет, найденный в номере, где умерла Ким. Я не смог бы поклясться, что это был «подлинник», но что он был очень похож, — это точно. Я провел рукой по густому меху, пытаясь снова прокрутить в памяти ту встречу в «Армстронге». Да, тот же самый, той же длины и того же цвета, а у горла красовалась застежка, которой играли тогда ее длинные пальцы с красно-коричневым маникюром на ногтях.

На бирке, пришитой изнутри к подкладке, значилось, что это настоящая норка и что имя меховщика, изготовившего эту вещь, — Арвин Танненбаум.

Фирма Танненбаума располагалась на третьем этаже большого здания на Западной Двадцать девятой, в самом сердце меховой империи Нью-Йорка. Если бы я мог прихватить с собой жакет Ким, это значительно упростило бы дело, но просить Нью-йоркский департамент полиции одолжить мне вещественное доказательство — это уж слишком! Я описал жакет на словах, что мало помогло, затем описал Ким. Проверка записей о сбыте показала, что да, действительно, шесть недель назад описываемый мной жакет был приобретен Ким Даккинен, а чек, приложенный к этому документу, привел нас к продавцу. Он все вспомнил.

Продавец, круглолицый лысеющий мужчина с водянисто-голубыми глазками за толстыми стеклами очков, сказал:

— Высокая девушка. Очень хорошенькая. Вы знаете, я видел ее имя в газетах, и оно показалось мне знакомым, но только я никак не мог вспомнить откуда. Ужасно, просто ужасно!.. Такая хорошенькая девушка!

Он добавил, что была она не одна, а с джентльменом и что именно джентльмен заплатил за манто. Причем наличными, это он очень хорошо запомнил. Впрочем, ничего необычного в этом нет. Небольшой объем реализации образцов происходит за наличный расчет, а клиенты — по большей части или люди, занятые в меховом бизнесе, или же их знакомые, хотя и простой человек с улицы тоже может зайти и купить тут любую из приглянувшихся ему вещей. И все они, как правило, расплачиваются наличными. Потому что не всякий покупатель захочет ждать, пока его чек или карточку проверят, и потом мех — это же предмет роскоши, подарок для близкой и, так сказать, шикарной подруги, и покупатель меньше всего заинтересован, чтобы об этом его презенте кто-то узнал. А потому предпочитает платить наличными. Кстати, и чек по той же причине выписан не на имя того джентльмена, а на имя мисс Даккинен.

Покупка обошлась ему в две с половиной тысячи долларов с учетом торговой наценки. Да, довольно солидная сумма, чтобы носить при себе, но и здесь ничего удивительного тоже нет. Разве у меня совсем недавно не было при себе почти столько же?..

Может ли он описать этого джентльмена?

Торговец вздохнул. Ему гораздо легче описать даму. Она прямо так и стоит перед глазами: эти золотые косы короной вокруг головы, эти пронзительно-синие глаза. Она перемерила несколько манто. Мех ей очень к лицу, она выглядела в нем так элегантно, а вот господин…

Лет тридцати восьми — сорока. Скорее высокий, чем низкий, насколько помнится. А девушка, та была действительно очень высокая.

— Извините, — сказал он. — Я, как бы это выразиться, и его представляю, а вот описать не могу. Вот если бы на нем было меховое пальто, тогда, конечно, я бы рассказал больше, но…

— Как он был одет?

— Кажется… в костюме. Но точно не помню. Просто он из тех мужчин, которые обычно носят костюмы. Нет, совершенно не помню, в чем он был.

— А если бы увидели его снова, узнали бы?

— Мог бы пройти мимо него не улице и не заметить.

— Ну, а если бы его вам показали?

— Тогда, наверное, узнал бы. Да, точно узнал бы.

Я подумал, что он наверняка помнит больше, чем ему кажется. И спросил, какова, по его мнению, профессия этого мужчины.

— Да я даже имени его не знаю! Откуда же мне знать, чем он зарабатывает на жизнь?

— Ну, ваше первое впечатление, — продолжал настаивать я. — Автомеханик? Брокер на бирже? Участник родео?

— О… — сказал он и на какое-то время задумался. — Возможно, бухгалтер, — сказал он наконец.

— Бухгалтер?

— Ну, что-то в этом роде. Юрист по налогообложению, бухгалтер… Это ведь просто предположение. Игра. Вы спрашиваете, а я…

— Ясно. Ну, а национальность?

— Американец. Кто ж еще, по-вашему?

— Но американцы ведь могут быть разные. Я имею в виду происхождение. Англичанин, ирландец, итальянец…

— О, — сказал он, — теперь я понял! Я бы сказал… еврей. Или… скорее итальянец. Темноволосый, ну, знаете, такого средиземноморского типа. По контрасту — она была такая светленькая… Нет, точно не помню, был ли он брюнетом, но то, что контраст был, — это точно. Он мог оказаться греком или испанцем, да кем…

— Он оканчивал колледж?

— Ну, знаете, диплома он не показывал!

— Да, но ведь говорил же он с вами! Или с ней. Как говорил? Как выпускник колледжа или на уличном жаргоне?

— Да нет, вроде бы не на уличном… Это был джентльмен, человек образованный.

— Женатый?

— Ну, во всяком случае, не на ней.

— И все-таки женатый?

— Они все, как правило, женаты. Когда вы холостяк, вам ни к чему покупать норку подруге. Возможно, он и жене своей купил норку, чтобы была довольна.

— Обручальное кольцо на нем было?

— Кольца не помню. — Он дотронулся до золотого ободка на безымянном пальце левой руки. — Может, и было, а может, и нет. Не припомню.

Он вообще мало что помнил, а сведения, полученные от него, были весьма сомнительны. Они могли возникнуть и из подсознательного желания угодить мне, дать именно те ответы, которых я, по его мнению, ожидал. Я мог бы продолжить наш диалог, спросить, к примеру: «Ладно, вы не помните, какие именно были на нем ботинки, но какого типа обувь должен носить такой человек? Ботинки из нубука? Дешевые мокасины? Испанские фирменные туфли? Адидасы? Что?» Но я не стал этого делать. Просто поблагодарил его и вышел.

На первом этаже этого здания находилось кафе — длинная стойка с табуретами и раздаточным окошком. Я взял чашку кофе, пристроился на табурете и стал подводить итоги. Итак, чем же я располагаю?

У Ким был любовник. Это несомненно. Мужчина, купивший ей манто и рассчитавшийся сотенными купюрами. И не оставивший своих инициалов на чеке.

Мог ли этот тип иметь мачете? Он ведь бухгалтер, не так ли? И ему куда сподручней действовать авторучкой марки «Пилот» с острющим наконечником — смертельное оружие в руках самурая. Чик-чик, вот тебе, сука, вот!

Кофе был довольно скверным. Однако я все же заказал вторую чашку. Сидел, сцепив пальцы, и разглядывал свои руки. Сцепленные пальцы, каждый на своем месте, все сошлись в одно целое, чего не скажешь о деле. Концы с концами не сходятся.

Какой он, к дьяволу, бухгалтер? Разве станет бухгалтер орудовать ножом? Конечно, если убийство спонтанное, в порыве гнева, тогда все возможно. Но ведь убийство Ким тщательно спланировано: номер снят под вымышленным именем, убийца аккуратно замел все следы, не оставляя ни одной зацепки.

Мог ли это быть мужчина, купивший ей манто?

Я отпил еще глоток и решил, что нет, не тот вариант. Не подходил на эту роль и тот тип в мешковатой куртке, передавший мне предупреждение вчера вечером, после собрания. Он был мускулист, но прост и примитивен, как правда, пусть даже и наняли его на этот раз не для демонстрации мускулов. Может ли скромный, сдержанный, с хорошими манерами бухгалтер нанять такого типа?

Вряд ли.

А ее приятель и Чарлз Оуэн Джоунс — не одно ли это лицо? И к чему такой усложненный псевдоним, это второе имя, «Оуэн»? Ведь люди, использующие в качестве псевдонима фамилию типа Смит или Джоунс, скорее назовутся Джоем или Джоном, но уж не Чарлзом Оуэном…

А может, его звали Чарлз Оуэнс? И он уже начал было писать это имя в карточке, но затем спохватился и опустил последнюю букву в слове «Оуэнс», превратив его таким образом во второе имя. Что-то в этом есть.

Но потом я поразмыслил и решил, что все это ерунда.

И еще этот идиот из гостиницы. Ведь его так толком и не допросили. Деркин сказал, что парень был под кайфом и что он, по всей видимости, латиноамериканец. Почему? Возможно, парень был не в ладах с английским. Однако он был наверняка очень шустрый тип, иначе вряд ли его взяли бы в такой приличный отель с плохим знанием языка, да еще на должность, требующую непрерывного общения с людьми! Нет, это просто обычная халатность, что им никто толком до сих пор не занялся. Если бы его допросили как следует, ну, хотя бы так, как я сейчас этого торговца мехами, тогда, возможно, удалось бы выудить что-нибудь ценное. Свидетели всегда помнят больше, чем им самим кажется.

Паренька, зарегистрировавшего Чарлза Оуэна Джоунса, звали Октавио Кальдерон, и последний раз он был на службе в субботу: дежурил с четырех до двенадцати ночи. В воскресенье днем он позвонил и сказался больным. Вчера снова звонил, а в третий раз позвонил примерно за час до моего прихода в «Гэлакси» и сообщил помощнику управляющего, что все еще болен. Очевидно, не появится еще день, а то и дольше.

Я спросил, что же случилось с беднягой. Помощник управляющего вздохнул и покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — Разве у них что поймешь, у этих иностранцев! Если уж не хотят отвечать на прямой вопрос, то тут же прикидываются, что плохо знают английский. Сразу начинают твердить: «no comprendo»[10]. И больше от них ничего не добьешься.

— Вы хотите сказать, что наняли на такую должность человека, который почти не знает английского?

— О, нет, нет! Сам Кальдерон прекрасно говорит по-английски. Это ведь не он звонил. Кто-то другой, по его просьбе, — он покачал головой. — Он очень скромный молодой человек, я говорю о нашем Тавио. Подозреваю, что он специально попросил позвонить друга, решил, видно, что, если позвонит чужой, я не стану бранить его. Думаю, что он и вправду серьезно болен и не в состоянии встать с постели и позвонить мне. Кажется, в доме, где он снимает комнату, телефон стоит внизу, в холле. Нет, звонил не он. Другой парень, с куда более сильным, чем у Тавио, акцентом. Латиноамериканским акцентом.

— А вчера тоже он звонил?

— Вроде бы…

— Тот же мужчина, что и сегодня?

— Не знаю, точно не скажу. По телефону голоса у всех этих латиноамериканцев все на один лад. Одно могу сказать наверняка: это был мужской голос. Думаю, тот же голос, но поклясться не могу. Да и какая, собственно, разница?

— Никакой, — согласился я. — Ну, а как насчет воскресенья? Уж тогда-то, наверное, Кальдерон звонил сам?

— Меня в воскресенье не было.

— А у вас номер его телефона есть?

— Да, кажется, да. Но телефон-то у него внизу, в холле. Вряд ли он подойдет сам.

— И все равно дайте мне его координаты.

Он дал номер, а также адрес на Барнет-авеню в Куинсе. Я сроду не слыхал об этой Барнет-авеню и спросил управляющего, в какой именно части Куинса проживает Кальдерон.

— Я вообще не знаю этого района, — ответил он. — И потом: вы ведь, надеюсь, туда не собираетесь? — Он произнес это таким тоном, словно мне для путешествия в Куинс необходим зарубежный паспорт и запас пищи и воды. — К тому же я совершенно уверен, что через день-другой Тавио выйдет на работу.

— А откуда такая уверенность?

— Да потому, что наша гостиница — это очень хорошее место, — сказал он. — И он потеряет его, если не появится вовремя. Он прекрасно это понимает.

— А прогулы у него раньше случались?

— Что вы, никогда! Он вообще отличный работник. И я уверен, что он действительно болен и принесет справку. Наверняка подцепил какую-нибудь вирусную инфекцию — грипп или еще что-нибудь. А может, простудился. Дня три надо отлежаться. Эти инфекции прямо гуляют по городу!..

Я позвонил Октавио Кальдерону из платного телефона-автомата в фойе гостиницы «Гэлакси». Я насчитал, наверное, гудков десять, прежде чем ее сняла какая-то женщина. Говорила она по-испански. Я попросил Октавио Кальдерона.

— No esta aqui[11], — ответила она.

Я пытался сформулировать свой вопрос по-испански. Es enfermo? Он болен? Не уверен, поняла ли она меня. Говорила она на диалекте, который резко отличался от привычного слуху ньюйоркца пуэрториканского говора. А когда она пыталась объясниться со мной по-английски, акцент оказался просто чудовищным, да и набор произносимых ею слов совершенно не соответствовал той мысли, которую она хотела выразить. «No esta aqui», — твердила она, и это было единственным, что я понял без затруднения. No esta aqui. Его здесь нет.

Я вернулся к себе в гостиницу. Там у меня был карманный атлас с картой всех пяти районов Нью-Йорка, и я стал искать Барнет-авеню в квадрате, помеченном как район Куинса. Потом обратился к перечню наименований и наконец нашел. Оказалось, что Барнет-авеню находится в Вулсайде. Я смотрел на карту и недоумевал, каким это образом дом с меблированными комнатами, населенный латиноамериканцами, мог оказаться в ирландском квартале?..

Барнет-авеню насчитывала десять-двенадцать домов и тянулась от Сорок третьей до границы Вул-сайда. Доехать туда на метро можно было несколькими путями. Я мог сесть на линию «Е» или «F», или же добираться по «Индепендент лайн», или по новой сквозной линии «IRT».

Но это так, на всякий случай, если я действительно туда поеду.

Я снова набрал номер, на этот раз из комнаты. И снова были долгие гудки. Наконец, подошел мужчина. Я сказал:

— Октавио Кальдерона, por favor[12].

— Momento, — ответил он. Послышался стук — очевидно, он бросил трубку и она повисла на проводе, ударяясь о стенку. Затем довольно долго не доносилось ни звука, если не считать отдаленного бормотания радиоприемника, настроенного на латиноамериканскую волну Я уже хотел повесить трубку, как вдруг опять зазвучал его голос: — No esta aqui, — сказал он и бросил трубку.

От неожиданности я даже не успел ничего сказать.

Я снова заглянул в карманный атлас. Тащиться в этот Вулсайд не было ни малейшего желания. Во-первых, уже начался час «пик». И если я поеду прямо сейчас, то всю дорогу придется стоять. Да и зачем мне вообще туда ехать? Пилить Бог знает сколько времени в битком набитом вагоне с тем, чтобы мне бросили, на сей раз уже в лицо, это: «No esta aqui». Какой смысл?

Или же он, обкурившись дурью, решил устроить себе небольшой отпуск, или же действительно болен. И в том и в другом случае мне вряд ли удастся выудить из него что-нибудь существенное. Это еще если я его найду. И буду вознагражден за свои старания ответом «No lo se»[13] вместо «No esta aqui». He знаю, его здесь нет. Не знаю, его здесь нет…

Черт!..

Джой Деркин допросил Кальдерона в субботу вечером. Примерно в то же время, когда я пытался внушить каждому встречному и поперечному, что ищу любовника Ким. Этой же ночью меня едва не пристрелил гарлемский грабитель, а Санни Хендрикс запивала пригоршню таблеток водкой с апельсиновым соком.

На следующий день Кальдерон сказался больным. А еще через день парень в мешковатой куртке пошел за мной после собрания «А. А.» и предупредил, чтобы я оставил дружка Ким Даккинен в покое.

Зазвонил телефон. Это был Чанс. Я получил его записку с просьбой позвонить, но он, видимо, решил, что дожидаться не стоит.

— Звоню просто так, на всякий случай, — сказал он. — Узнать, как продвигаются дела. Есть что-нибудь новенькое?

— Не далее как вчера вечером, получил предупреждение.

— Какое предупреждение?

— Какой-то тип посоветовал не нарываться на неприятности.

— И вы уверены, что это связано с Ким?

— Уверен.

— Вы знаете этого парня?

— Нет.

— Что собираетесь делать?

Я рассмеялся:

— Собираюсь и дальше нарываться на неприятности. На этот раз — в Вулсайде.

— Вулсайде?

— Да. Это в Куинсе.

— Ну, неужели я не знаю, где находится Вулсайд, приятель! А что должно произойти в этом Вулсайде?

Я решил, что впутывать его не стоит.

— Возможно, что и ничего, — ответил я. — И думаю, что ехать туда скорее всего незачем. Но мало ли что… У Ким все-таки был любовник.

— В Вулсайде?

— Нет. В Вулсайде живет кое-кто другой. Но у нее определенно был любовник. И он купил ей норковый жакет.

Он вздохнул:

— Я же сказал вам… Это крашеный кролик.

— Крашеный кролик висит в гардеробе.

— Ну и?..

— Помимо кролика, у нее было еще манто из норки. Она была в нем, когда мы познакомились. Она была в нем, когда пошла в гостиницу «Гэлакси», где ее убили. Сейчас это манто находится под замком в Центральном управлении полиции.

— Почему?

— Это — вещественное доказательство.

— Доказательство чего?

— Пока не знаю. Я видел его, потом говорил с человеком, который продал ей эту вещь. На чеке значится ее имя, но была она не одна, а с мужчиной. И именно он расплатился за покупку.

— Сколько?

— Две пятьсот.

Он переваривал услышанное.

— Возможно, она скопила эти деньги, — заметил он наконец. — Откладывать по паре сотен в неделю ей ничего не стоило. Все они так делают, откладывают на черный день. Я бы никогда и не узнал.

— Нет, мужчина расплатился своими Чанс.

— Может, она дала ему эти деньга? Ну, знаете, как иногда в ресторане — женщина потихоньку сует мужчине деньги, чтобы расплатиться. Чтобы он не терял лица.

Но почему вы так отчаянно не хотите поверить в то, что у нее был любовник?

Дьявольщина! — буркнул он. — Да мне плевать! Как оно там было и что, плевать! Просто не могу в это поверить, вот и все!

Я пропустил его реплику мимо ушей.

— Это могла быть просто «подставка», а не любовник. Иногда, знаете ли, сутенер хочет выглядеть дружком, хочет произвести впечатление. Делает девушке подарки, вместо того чтобы давать ей деньги. Может, он был просто еще чьим-то сутенером, и она расколола его на эту шубку.

— Может быть.

— Но вы-то думаете, это был ее любовник?

— Да, думаю.

— И что он ее убил?

— Не знаю, кто ее убил.

— И что тот, кто ее убил, требует, чтобы вы не лезли в это дело?

— Ну, не знаю я! — воскликнул я. — Может, убийство никак не связано с дружком. Может, это был просто какой-то псих, к чему, собственно, и склоняет ся полиция. Может, именно ее любовник не хочет, чтобы я проводил расследование.

— Он не замешан, но хочет оставаться в тени. Это вы имеете в виду?

— Ну, вроде того.

— Не знаю, приятель. Может, вам действительно все это оставить?

— Расследование?

— Да. Ведь вы получили предупреждение. С такими делами не шутят Не хотите же вы, чтобы вас убили?

— Нет, — ответил я, — не хочу.

— Ну, и что же вы в таком случае намерены делать?

— Конкретно сейчас — сесть в метро и поехать в Куинс.

— В Вулсайд.

— Именно.

— Я на машине. Может, вас подбросить?

— Да нет, не стоит. На метро доеду.

— Но на машине быстрей. Я даже могу надеть в честь вас такую шоферскую кепочку. А вы сядете на заднее сиденье и…

— Как-нибудь в другой раз.

— Ну, как хотите, — сказал он. — Позвоните мне потом, ладно?

— Ладно.

Я все-таки предпочел сквозную линию и вышел на станции между Рузвельт-авеню и Пятьдесят второй. После Манхэттена поезд вырвался из подземки, и я едва не пропустил свою остановку — плохо знал этот район. Стены на платформах были так исписаны и разрисованы, что названия станций было просто невозможно разобрать.

Спустившись по металлическим ступеням, я оказался на улице. Сверился со своим карманным атласом, уточнил маршрут у прохожих и двинулся к Барнет-авеню. И, не пройдя квартала, понял, почему этот населенный латиноамериканцами дом оказался в Вулсайде. Никакими ирландцами тут и не пахло. Нет, здесь сохранилось еще несколько заведений со старыми названиями типа «Шамрок», но большинство вывесок все же были на испанском с неизбежными «El» в начале. Таблички с названиями улиц тоже на испанском, а многие забегаловки превратились в «bodegas»[14]. А в витрине туристического агентства «Тара» красовалась реклама чартерных рейсов в Боготу и Каракас.

Дом, где жил Октавио Кальдерон, оказался мрачным двухэтажным панельным зданием с широким крыльцом перед входной дверью. На крыльце — пять-шесть пластиковых шезлонгов, а на столике — стеклянный графин с апельсиновым соком и кипа журналов и газет. Шезлонги пустовали, чему я и не удивился. Слишком холодно, чтобы рассиживать на крылечке.

Я позвонил. Никакой реакции. Изнутри доносились голоса и звуки радио. Снова надавил на кнопку звонка, и наконец дверь отворила небольшого роста пожилая толстуха.

— Si[15]? — осведомилась она.

— Мне нужен Октавио Кальдерон, — сказал я.

— No esta aqui.

Может, это была та самая женщина, с которой я первый раз говорил по телефону?.. Трудно сказать, да я и не собирался ломать над этим голову. Я говорил с ней через порог, смешивая испанский с английским, изо всех сил стараясь, чтобы меня поняли. Она ушла, что-то, видимо, поняв, и вскоре вернулась с высоким мужчиной со впалыми щеками и коротко подстриженными усиками. Он говорил по-английски, и я попросил провести меня к Кальдерону.

— Но Кальдерона здесь нет, — ответил он.

— No me impoita[16], — сказал я. — Я бы хотел посмотреть его комнату.

— Но там не на что смотреть, — ответил он, совершенно сбитый с толку. — Кальдерона нет. Так какой смысл осматривать его комнату?

Нет, они не отказывались помочь. Они были даже рады пойти мне навстречу. Просто никак не могли понять, чего я требую. И когда наконец сообразили, что единственный способ избавиться от меня, это пойти и показать комнату Кальдерона, именно так и сделали. Я последовал за женщиной по длинному коридору, мимо кухни, и вышел к лестнице. Мы поднялись по ступенькам, прошли еще один коридор. Она, не постучав, распахнула дверь и отступила, жестом приглашая меня войти.

Пол был покрыт линолеумом, обстановка довольно убогая: железная кровать с матрацем без простыни, комод из светлого дерева и маленький письменный стол со складным стулом. У окна стояло кресло-качалка, покрытое куском ткани в цветочек. На комоде красовалась настольная лампа с пестрым бумажным абажуром, под потолком висело некое подобие люстры из двух голых лампочек.

Вот, собственно, и все убранство.

— Entiende usfed ahora?[17] No esta aqui.

Я прошелся по комнате и осмотрел ее уже профессионально. Пусто, пустее не бывает. В маленьком встроенном шкафу тоже ничего, кроме двух металлических вешалок. В ящиках комода и единственном ящичке письменного стола — ни соринки, словно метлой вымели.

Используя в качестве переводчика мужчину со впалыми щеками, я попытался допросить женщину. Кладезем ценной информации ее явно назвать было нельзя ни на одном языке. Она не знала, когда исчез Кальдерон. То ли в воскресенье, то ли в понедельник. В понедельник она зашла к нему прибраться и обнаружила, что вещей нет. Все забрал, ничего не оставил. И по вполне понятной причине она решила, что он сменил квартиру. Платил он, как и все жильцы, за неделю вперед. А съехал за два дня до истечения срока уплаты. Очевидно, подыскал себе жилье получше, вот и торопился перебраться туда. Потому-то и ей ничего не сказал, наверное. Местные жильцы вообще так часто поступают. Они с дочерью хорошенько прибрали комнату, так что в любой момент сюда может въехать кто-нибудь другой. Долго пустовать она не будет. Ее комнаты вообще долго не пустуют.

— А Кальдерон был хорошим жильцом?

Si, просто отличным, но у нее вообще не бывает проблем с жильцами. Сдает она комнаты только колумбийцам, панамцам и эквадорцам, и у нее никогда не было с ними никаких осложнений. Да, иногда они съезжали вот так же, внезапно, а все из-за этой иммиграционной службы. Кстати, может, именно поэтому и Кальдерон съехал. Но это ее не касается. Не ее это дело. Ее дело — прибрать комнату и сдать ее новому жильцу.

Насколько мне было известно, отношения с иммиграционной службой у Кальдерона были спокойные. В стране он находился легально, иначе бы его никогда не приняли на службу в «Гэлакси». В большой, солидной гостинице никогда не станут нанимать иностранцев без «грин кард».

У него были, конечно, иные причины столь поспешного бегства.

Беседовал я и с другими жильцами. И полученная при этом характеристика Кальдерона нисколько не помогла прояснить ситуацию. Тихий молодой человек, держался обособленно. А расписание его дежурств в гостинице было таково, что часто он работал в те часы, когда остальные уже сидели дома. Нет, никто не знал, была ли у него подружка. За те восемь месяцев, что он прожил на Барнет-авеню, никто не видел, чтобы его кто-нибудь посещал: девчонка там или приятель, — да и по телефону ему звонили не часто. Перед тем, как переехать сюда, он жил в Нью-Йорке, но никто не знал его прежнего адреса, даже район не могли указать.

Употреблял ли он наркотики? Каждый, кому я задавал этот вопрос, был, казалось, шокирован самим предположением. Из чего я сделал вывод, что толстушка домовладелица держала всю свою команду в узде. Все ее жильцы проживали в Штатах легально, имели постоянную работу, все до одного вели самый благопристойный образ жизни. И если бы даже Кальдерон курил марихуану, заверил меня один из них, он бы ни за что не стал делать это у себя в комнате. Иначе бы хозяйка почувствовала запах — и его непременно бы выставили.

— Может, он по дому соскучился? — предположил черноглазый паренек. — Может, он улетел к себе домой, в Картахену?

— А он оттуда родом?

— Да, он из Колумбии. Кажется, говорил, что из Картахены.

Вот и все, что удалось узнать за час интенсивных расспросов. Что Октавио Кальдерон приехал из Картахены. Впрочем, даже в этом никто наверняка не был уверен.