Восхождение и гибель реального социализма. К 100-летию Октябрьской революции

9.1. Проблема альтернатив в историческом процессе

Вопрос о том, существовали ли вообще альтернативы, при которых не произошло бы гибели социализма, поднимается вновь и вновь. Ответ на него прост и сложен одновременно: прост, поскольку в историческом развитии, хотя оно и предопределяется соответствующими объективными условиями и общественными закономерностями, нет прямолинейной необходимости, а всякий раз имеется лишь поле объективных возможностей, содержащих и альтернативные варианты развития. И раз история не обязана была происходить в точности так, как она произошла, то в принципе альтернативы были и остаются возможны.

Однако этот общий ответ, разумеется, не объясняет, какие именно исторические альтернативы существовали в действительности и какие шансы на успех они могли иметь в данных условиях и обстоятельствах.

Их успех в очень большой степени зависел и от субъективных факторов, в особенности от руководящей группы и её членов, и, разумеется, от разнообразных случайностей, которые могут быть связаны как с конкретными ситуациями, так и с отдельными личностями, с их опытом, знаниями и способностями, а также с чертами их характера. Потому-то ответ на этот вопрос в то же самое время сложен и, естественно, содержит целый ряд факторов, не поддающихся оценке. В сущности здесь мы вступаем в область гипотетических соображений типа «что было бы, если...?», чья полезность весьма сомнительна, поскольку они делают возможными спекуляции. Несмотря на это, уже существует «альтернативная историография», исследующая то, как иначе могли бы произойти некоторые исторические события, и какие последствия это могло бы иметь для дальнейшей истории. Во всяком случае, это не лишено интереса, так почему бы не приложить эти вопросы и к истории социализма?

Если исходить из мысли, что гибель социализма не обязана была произойти, поскольку имелась, хоть и небольшая, вероятность его успеха в связи с целым рядом объективных и субъективных предпосылок, то эта позиция, по-видимому, подразумевает, что реализация одной из возможных альтернатив не только показала бы сравнительно лучший результат, но и, вероятно, обеспечила бы успех всего дела. Но и это лишь гипотеза, а не надёжное знание. И это необходимо с самого начала осознавать при обсуждении и исследовании всевозможных альтернатив.

9.2. Персональные альтернативы правлению Сталина

Обычно возможные альтернативы в истории ВКП(б) и Советского Союза связывают с именами Троцкого и Бухарина, ставя их в более-менее полную зависимость от этих личностей и их политических концепций. На то есть веские причины, поскольку они были руководителями ВКП(б), во многом значительно отличавшимися от Сталина, а также в разное время они являлись решительными противниками сталинской политики, защищая концепции, отличные от сталинских.

Однако при подобном взгляде очень легко незаметно впасть в субъективное понимание истории, согласно которому история творится «героями».

Кроме того, в отношении ВКП(б)-КПСС, Советского Союза и их первых лиц уже сложились определённые стереотипы, демонстрирующие весьма односторонний взгляд. К примеру, существует мнение, что играй Троцкий в Политбюро ВКП(б) ту же роль, что и Сталин, это не привело бы к другому результату, поскольку он тоже стремился к личной диктатуре и установил бы не менее жестокую систему правления. Зачастую подобные утверждения подкрепляются указанием на излишнюю самоуверенность Троцкого, в которой его упрекал Ленин, и на его военную суровость на посту руководителя Красной Армии во время гражданской войны.

Однако эти аргументы нельзя принять в качестве серьёзного оправдания столь далеко идущих утверждений. Вне всякого сомнения, Ленин был прав, говоря о самоуверенности Троцкого, но стоит трезво обдумать, в какой мере важно это замечание в контексте альтернативы Сталину. Во-первых, я сомневаюсь, что его вообще можно расценивать как политический аргумент, поскольку Ленин был отнюдь не менее самоуверен, чем Троцкий. Оба вполне осознавали своё значение для революционного движения, весьма настойчиво и последовательно защищая свои убеждения, причём Ленин нередко выступал значительно решительнее и осознаннее, чем Троцкий. Кроме того, гораздо важнее предположений тот факт, что во внутрипартийных спорах Троцкий не предпринимал никаких попыток захватить власть, устранив остальных претендентов и установив диктатуру. Даже в то время, когда на посту наркомвоенмора он командовал военными силами, располагая значительными властными полномочиями, не было ни единого признака намерений такого рода. Слухи, будто бы он стремился стать «красным Наполеоном», очевидно, распространялись совершенно сознательно, чтобы отвлечь внимание от того, что власть к тому времени была монополизирована совершенно другими личностями.

Однако почему же Ленин критиковал эту черту Троцкого? На мой взгляд, этот вопрос следует рассматривать в контексте отношений между Сталиным и Троцким, поскольку между ними двумя существовали не просто напряжённые отношения, но и со стороны Сталина обнаруживалась неприкрытая враждебность, глубоко укоренившаяся в его психике. Ленин помнил, насколько часто и в какой примитивной манере Сталин интриговал против Троцкого, и что ему не раз приходилось лично вмешиваться в эти конфликты ради поддержания слаженной работы Политбюро. Поэтому Ленин был совершенно правомерно озабочен тем, что в будущем без его посредничества самоуверенность Троцкого могла послужить фактором, который вызывал бы столкновения со Сталиным и опасность раскола партии.

При этом тот факт, что Троцкий в роли руководителя Красной Армии в течение гражданской войны решительно и сурово насаждал железную дисциплину и строжайше наказывал предательство, невзирая на лица (что всецело разделял и Ленин), не может служить аргументом в пользу предположения, будто бы он намеревался использовать военные подходы и методы и в мирной жизни. Это было злонамеренно приписано ему ослепшими сторонниками Сталина, приклеившими к портрету Троцкого подлинно сталинскую жестокость и грубость, чтобы отвлечь внимание от этих черт у самого Сталина.

В отличие от Сталина, Троцкий не обнаруживал никаких армейских амбиций, он не присваивал себе никаких воинских званий, блестящего мундира и военных наград, а после окончания гражданской войны вёл себя как совершенно обыкновенный штатский. Троцкий был высокообразованным человеком с хорошими манерами, чего нельзя сказать о Сталине. Поэтому чтобы понять, каких позиций и в какое время он на самом деле придерживался, лучше забыть о сфабрикованных стереотипах и придерживаться фактов и высказываний самого Троцкого, сделанных им в тех его работах, где он представил свои взгляды на политику Коммунистической партии и советского государства. Способ доказывать его мнимую враждебность к Ленину при помощи постоянно выдёргиваемых из контекста цитат из его дооктябрьских работ не просто не годится, поскольку игнорирует любую дальнейшую теоретическую и политическую эволюцию Троцкого, но и является прямой фальсификацией политической истории русского рабочего движения.

Если проанализировать и оценить на основе фактов позиции, которые Троцкий отстаивал в ходе споров со Сталиным, то получается совершенно иная картина. В первом споре со сталинским режимом в партии в 1923/24 г. (о внутрипартийной демократии) он, без сомнения, был прав, в то время как Сталин сыграл в этом деле подлую роль. Даже Зиновьев и Каменев позднее были вынуждены признать это, хотя поначалу они по весьма эгоистическим причинам и входили в союз со Сталиным. Таким образом, не существует обоснованных аргументов в пользу того, что Троцкий, как и Сталин, желал установить личную диктатуру.

А то, что Троцкий решительно выступал против сталинской концепции социализма в одной стране, защищая международный характер социалистического общества, отнюдь не означало, что он таким образом отказывался от построения социализма в Советском Союзе, как это постоянно утверждал Сталин, запутывая суть дела с помощью примитивных уловок. Ведь Троцкий считал, что Советский Союз может и должен начать строительство социализма, но что собственными силами он не сможет завершить это строительство в одиночку, и в этом он будет зависеть от международной помощи. В сталинской теории социализма в одной изолированной стране он видел форму национальной ограниченности, игнорирующей международные отношения.

В отличие от Сталина, Троцкий сознавал масштаб и трудность экономических задач при построении основ социализма в отсталой России. Ему было ясно, что для этого необходимо увеличить слишком низкую производительность труда настолько, чтобы она сравнялась с производительностью труда развитых капиталистических стран, а в перспективе и превзошла её, поскольку внутренние и внешние задачи социализма могут быть решены лишь на такой экономической основе. Он также знал, что столь масштабная задача невыполнима в рамках автаркической экономики, а требует активного участия страны в мировом рынке и в международном разделении труда. Его предложения как можно скорее начать общегосударственное планирование экономики, создав для этого плановую комиссию, встретили резкое сопротивление Сталина. Однако впоследствии оказалось, что они были совершенно правильны, и Сталин позднее очень часто использовал предложения Троцкого, словно украшая себя чужими перьями. Мысли Троцкого о сроках, которые потребуются для создания основ социализма в Советском Союзе, по сути также оказались верными, в то время как насильственный штурм Сталина за десять лет лишь по видимости привёл к надёжному фундаменту социализма, а на самом деле — к субъективизму и волюнтаризму, которые отяготили и нанесли урон дальнейшему развитию социалистического общества.

Мы не можем знать, как пошло бы развитие Советского Союза, если бы не Сталин, а Троцкий был главным человеком в руководящем коллективе, поскольку даже наилучшие идеи не гарантируют успеха, если они не реализуются на практике. Но имеется достаточно причин предполагать, что такое развитие произошло бы в целом более мирно и успешно и привело бы к более надёжным результатам, которые могли бы в большей степени гарантировать существование социализма, чем в конечном счёте удалось сталинской политике. Если исходить только из этих соображений, а также из того не вызывающего сомнений факта, что Троцкий вследствие широкого образования и большого опыта был, по суждению Ленина, «наиболее способным человеком» в руководстве ВКП(б), то многое говорит за то, что фактически-политическая альтернатива Сталину в тех обстоятельствах определённо была связана с личностью Троцкого.

В отношении альтернативы Бухарина, о которой много говорили во времена перестройки, также в ходу весьма упрощённые стереотипы. Однако они рисуют совершенно неверную картину его возможной роли в качестве решающего элемента политики, альтернативной сталинской.

При этом иной раз припоминают замечание Ленина о том, что Бухарин по праву считается «любимцем партии». Однако это не было признанием ни его политических, ни его теоретических способностей, а, по-видимому, являлось всего лишь моральной оценкой его располагающих человеческих качеств: скромности, готовности учиться, честности и искренности, способности к сочувствию — то есть тех положительных черт характера, которых не было у Сталина. Ленинская оценка теоретической образованности и способностей Бухарина вытекает из его замечания о том, что Бухарин — выдающийся теоретик партии, который, однако, лишь в недостаточной мере учился диалектике и потому ещё не может считаться зрелым марксистским теоретиком. Это была весьма точная оценка на основе знания Лениным всего пути развития Бухарина, при этом выражавшая убеждение, что тогда ещё довольно юный Бухарин определённо преодолеет указанный недостаток.

Однако как политик Бухарин представляет собой довольно противоречивое явление. После Октябрьской революции он стал одним из вожаков «Левых коммунистов», разделявших отчасти довольно наивные идеи о пути достижения коммунизма; он призывал к отказу подписать Брестский мирный договор, считая его капитуляцией перед империализмом, и к «революционной войне» против германской армии, предпочитая погибнуть, чем капитулировать перед империализмом.

При переходе от военного коммунизма к нэпу Бухарин занял сторону Ленина и поддерживал его политику, поскольку как экономист сознавал необходимость налаживания взаимопонимания с крестьянством на основе учёта его экономических интересов. После того как Ленин заболел и отошёл от активной работы, в начавшихся фракционных дискуссиях Бухарин некоторое время колебался между внутрипартийными фронтами, а потом всецело присоединился к Сталину. То ли подчиняясь дисциплине, то ли по убеждению или предубеждению — во всяком случае, он принял участие в кампании против Троцкого, срежиссированной Зиновьевым и Сталиным, однако при этом не действовал столь же клеветнически и грубо, как Сталин.

В последствии он вместе с Рыковым и Томским стал решительным сторонником нэпа и в качестве теоретика принял решающее участие в выработке конкретной линии его реализации. При этом он в основном исходил из ленинской работы «О кооперации», однако интерпретировал взгляды Ленина весьма односторонне, в результате чего линия партии получила сильный перекос в сторону поддержки крестьянских хозяйств за счёт промышленности.

Как уже было указано выше, Бухарин считал, что включение всех крестьянских хозяйств в различные формы кооперативов сферы обращения — решающий путь для «врастания» крестьянства в социализм.

Когда в 1928 г. оказалось, что эта линия завела в тупик и ввергла общество в кризис, Бухарин и Рыков выработали пакет серьёзных правок для продолжения нэпа на улучшенной основе. Однако Сталин использовал этот случай для обвинения группы Бухарина — Рыкова — Томского в «правом уклоне», поскольку вознамерился убрать их из Политбюро, чтобы укрепить свою личную власть. Кроме того, таким образом он пытался стереть следы собственной неверной политики, поскольку в качестве генерального секретаря нёс главную ответственность за линию партии. В результате произошёл острый спор об этой политике между Бухариным и Сталиным, уже инициировавшим возврат к насильственным мерам против крестьянства времён военного коммунизма. Однако Бухарину не удалось настоять на своей линии в осуществлении практической политики, в отличие от Сталина, опиравшегося на политику принуждения и интриги.

Ещё Ленин отметил, что Бухарин был «мягок, как масло», из-за чего во время гражданской войны никогда не посылал его с поручениями на фронт. Он всегда был скорее теоретиком и публицистом, чем практическим политиком; по характеру он был добрым, уступчивым и не обладал достаточно крепкими нервами, чтобы решительно продвигать свою политическую линию вопреки сопротивлению. Поэтому предположение о том, что Бухарин смог бы на месте главного руководителя партии реализовать другую политическую линию, выступив при этом против Сталина, — совершенно нереалистично. Это проявилось и на практике, когда уже через короткое время он капитулировал перед Сталиным, подчинился требованию публичного покаяния и прекратил сопротивление неверной партийной линии. Не случайно биограф Бухарина Владислав Хеделер называет того «трагическим оппонентом Сталина»[363].

Альтернативы в политике требуют соответствующих личностей, однако их одних ещё недостаточно для реализации альтернативной политики, поскольку для этого нужны не только определённые благоприятные объективные условия в обществе, но и необходимое количество сил внутри партии, готовых бороться за альтернативу.

9.3. Фактические альтернативы сталинской политике

Однако же было бы неверно отрицать, что альтернативы существовали. Не стоит только слишком связывать их с личностями, вместо этого надо рассматривать их в связи с узловыми точками и кризисными ситуациями в ходе развития ВКП(б)-КПСС и Советского Союза. Исходным пунктом для альтернативы чаще всего представляется отличная от официальной оценка объективной ситуации в партии и обществе, из чего как следствие вытекают определённые требования изменения политики путём радикальных исправлений или полной смены линии партии.

Очевидно, такая ситуация возникла, к примеру, когда в 1923 г. в ВКП(б) разгорелись дебаты о партийном режиме, сформировавшемся во время гражданской войны. После того как Сталин закрепился на посту генерального секретаря, выстроив централизованный партийный аппарат и ещё больше урезав права партийных организаций и членов партии, в партии разгорелась дискуссия, в которой был поднят вопрос о возврате к нормам внутрипартийной демократии. Значительная часть функционеров и членов партии считала, что теперь, после окончания гражданской войны и завершения перехода к мирному строительству, внутренний режим партии также должен быть коренным образом пересмотрен в духе широкой демократизации.

В Политбюро так считал не только Троцкий: другие ведущие функционеры тоже публично выступали с подобными предложениями и требованиями, среди которых важнейшим стало «Заявление 46‑ти». Критика бюрократизма и требования демократизации партийного режима были столь громкими, что Политбюро в лице Зиновьева, Каменева и Сталина было вынуждено отреагировать на них. При активном участии Троцкого был выработан и принят документ, опубликованный под названием «Новый курс». В нём объявлялось введение «рабочей демократии» и были представлены соответствующие указания по её практической реализации. Зиновьев и Каменев были уверены, что тем самым им удастся положить конец волнениям в партии[364].

Однако Сталин не оставил сомнений в том, что вовсе не намеревается уступить этому новому курсу. Напротив, его главной целью было стигматизировать как «антипартийную фракцию» и нейтрализовать наиболее энергичных борцов за коренные перемены, что ему удалось при поддержке Зиновьева и Каменева. Если бы эти двое не поддержали бы в тот момент Сталина, а последовательно реализовывали бы вместе с Троцким и другими линию «Нового курса», то им бы удалось успешно внедрить внутрипартийную демократию, сократить бюрократический аппарат и тем самым уже в самом начале воспрепятствовать диктаторскому правлению Сталина.

Как следствие, принятие такого решения и его реализация могли бы послужить истоком альтернативного развития ВКП(б) и Советского Союза. Объективные условия для этого имелись, поскольку партия кипела недовольством. Однако субъективные силы не были объединены, наибольшим весом в Политбюро пользовались Сталин, Зиновьев и Каменев, к которым примкнул и Бухарин. Кроме того, ряд функционеров, не располагавших точными знаниями об этих спорах, позволили себя запугать, столкнувшись с обвинениями в фракционности и стремлении расколоть партию. В результате имевшаяся возможность осуществления альтернативы, несмотря на относительно благоприятные объективные условия, не смогла реализоваться, и Сталину удалось и далее выстраивать и укреплять режим собственного правления.

Другая объективная ситуация сложилась, когда больше не было возможности держать в секрете письмо Ленина к съезду 1924 г. и возникла необходимость проинформировать делегатов о его содержании. Как известно, оно включало в себя рекомендацию Ленина удалить Сталина с поста генерального секретаря. Если бы письмо было доведено до сведения делегатов XIII съезда в полном объёме, то это, без сомнения, повлекло бы за собой смещение Сталина, и таким образом появился бы шанс с помощью нового руководства партии развить альтернативу политике Сталина и его системе правления. Однако в силу эгоистических интересов и мотивов этому шансу не дали реализоваться Зиновьев и Каменев, в итоге судьба шла своим чередом. Письмо не было зачитано полностью, его содержание было лишь пересказано Зиновьевым и Каменевым представителям «делегаций». Зиновьев и Каменев использовали весь свой авторитет, чтобы Сталин сохранил пост генерального секретаря, поскольку, как они утверждали, опасения Ленина не оправдались. Когда Зиновьев и Каменев позднее осознали, сколь тяжкую ошибку они совершили, они заключили союз с Троцким против Сталина — но было уже слишком поздно. Сталин настолько укрепил свою власть над партией и её аппаратом, что даже членам Политбюро не была предоставлена возможность принять участие в съезде в качестве делегатов с правом голоса. Публикация «Платформы объединённой левой оппозиции» попала под запрет и могла осуществляться лишь противозаконно, из-за чего её распространение в партийной среде было крайне затруднено. Когда Сталин пригрозил репрессиями, Зиновьев и Каменев капитулировали, покаянно подчинившись ему. Троцкий остался непоколебимым и — после исключения из ВКП(б) и ссылки в Среднюю Азию — был выслан из Советского Союза в Турцию. С этого начались широкомасштабные «чистки» в партии и жестокие репрессии против её членов, высказывавшихся в поддержку предложений оппозиции или заподозренных в том, что они являются её сторонниками. По сведениям, приведённым самим Сталиным в неопубликованной части его выступления на пленуме ЦК весной 1937 г., тогда было арестовано 18 000 членов ВКП(б). Таким образом, и эта — хотя и очень слабая — возможность осуществления альтернативы оказалась сведена на нет.

Ещё одна возможность открылась в 1928/29 г. Тогда во время так называемого хлебного кризиса стало ясно, что линия партии, которой следовали Сталин и Бухарин, планировавшие лишь относительно медленное развитие социалистической промышленности и отдававшие приоритет крестьянским хозяйствам с целью достижения более высокого уровня производства зерна, — потерпела фиаско, заведя общество в тупик.

Бухарин, Рыков и Томский осознали, что эта политика должна быть в корне изменена, и выработали предложения по коррекции политического курса, которые они позднее представили в Политбюро. Однако Сталин не был готов серьёзно обсуждать их, поскольку это подрывало его позиции во власти, которые он планировал выстраивать и далее. Поэтому он использовал возникший кризис совершенно другим образом. Он перешёл к авантюристической политике спешной и совершенно не подготовленной коллективизации сельского хозяйства. Чтобы замести следы, Сталин предпринял резкую идеологическую атаку против якобы правого уклона, вследствие чего Бухарин, Рыков и Томский были выведены из состава Политбюро, поскольку высказывались против этой линии.

Экономическая и общественная ситуация была катастрофической, Советский Союз находился в самом глубоком кризисе со времён гражданской войны. Хотя значительная часть работников партии и государства симпатизировала взглядам Бухарина, однако шансы на успех этой возможной альтернативы были весьма невелики, поскольку Сталин смог перетянуть колеблющихся членов Политбюро на свою сторону. Кроме того, Бухарин как политик был слишком слаб для противостояния такому опытному приверженцу насилия, как Сталин. Уже вскоре он капитулировал под напором обвинений (одно подлее другого), покаялся и вновь подчинился Сталину.

После того как Сталин массовыми чистками и жестокими репрессиями задушил оппозиционные взгляды в партии, уничтожив в процессах 1936–1938 годов бо́льшую часть старых большевистских кадров, ему уже не было никакой альтернативы — ни в теории, ни на практике.

Только после смерти Сталина вновь появился шанс — абстрактно, то есть независимо от конкретных объективных и субъективных условий — развить реальную альтернативу его диктаторской системе правления и его политике, преобразовав деформированное и изуродованное социалистическое общество, дабы обеспечить его способность к развитию. Однако отсутствовали решающие субъективные условия. Эта альтернатива должна была бы начаться с критического анализа прежнего пути развития социалистического общества при сталинском правлении. При этом промахи Сталина, его противозаконный произвол и репрессии против большого числа отечественных и зарубежных коммунистов, террор против больших групп населения и другие его преступления подлежали оглашению и осуждению. И, что было ещё труднее, должны были быть исследованы куда как более глубокие общественные, политические и идеологические основания и причины явлений перерождения партии и общества, поскольку иначе нельзя было преодолеть эти противоречившие принципам социализма явления и создать надёжный заслон их возрождению в будущем.

Но было ли руководство КПСС, оставшееся после смерти Сталина, способно на это? Оно состояло из функционеров, отобранных Сталиным или, по крайней мере, воспитанных в его духе и более-менее лично преданных ему. Среди них имелось также несколько соратников, сопровождавших политическое восхождение Сталина с 1917 года, или, по меньшей мере, с начала 1920‑х годов, и переживших все чистки: Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян, а также более молодые — такие как Хрущёв, Берия, Маленков и Булганин. Они совершенно намеренно были вовлечены Сталиным в беззаконие и произвол, репрессии и прочие преступления в такой мере, что к тому времени уже должны были бы нести за это ответственность. Можно понять, что при таких обстоятельствах их готовность поднимать подобные вопросы и углубляться в них была не особо велика.

Последовательнее всех против какого бы то ни было пересмотра прошлого выступали Молотов и Каганович. В то же время они довольно решительно отказались обсуждать «культ личности». Как ни странно, первым начавшим поднимать тему «культа личности Сталина» оказался Берия. Это может показаться удивительным, поскольку после Ягоды и Ежова он с осени 1938 года являлся главным сообщником Сталина в осуществлении его произвола, хотя и занял пост наркома внутренних дел и генерального комиссара госбезопасности лишь после Московских процессов. Можно ломать голову насчёт его мотивов, однако с уверенностью можно исключить гипотезу, будто бы Берия стремился к созданию системы, альтернативной сталинской. Предполагают, что таким образом он «убежал вперёд». Берия подозревал, что Сталин поступит с ним так же, как и с его предшественниками — Ягодой и Ежовым, которых он персонально обвинил во всех своих преступлениях и ликвидировал их как своих соучастников.

Берия предполагал, что у Сталина уже заготовлен материал подобного рода, в котором он будет изображён единственным виновником всех мыслимых преступлений начиная с 1938 года. Теперь Сталин был мёртв, однако опасный компромат ещё, возможно, существовал. Чтобы не позволить остальным соучастникам из Политбюро принести его в жертву в качестве козла отпущения, он направил обвинения против почившего Сталина. Поскольку Берия, очевидно, также предпринял меры для захвата власти, то большинство остальных членов Политбюро (в особенности Хрущёв) усматривали в его фигуре серьёзную угрозу. Они арестовали его в лучших сталинских традициях по обвинению в работе на империалистические разведки и впоследствии казнили.

Как бы то ни было, этим актом «дело Сталина» отнюдь не было завершено, поскольку, по крайней мере, часть членов Политбюро считала неизбежным применение определённых мер по сворачиванию сталинского режима. По сию пору существовали гигантские лагеря с миллионами заключённых, из которых следовало освободить, по меньшей мере, значительную часть политических осуждённых, поскольку обвинения против них, за редким исключением, были необоснованы. Такую позицию решительнее всех отстаивали Хрущёв и Микоян, а также Маленков и Поспелов; даже Ворошилов присоединился к их общему мнению. Принадлежа к самым старым и самым верным соратникам Сталина и принимая решающее участие в ликвидации генералов Красной Армии, теперь Ворошилов вёл себя так, возможно, потому, что в свои последние годы Сталин относился к нему с чрезвычайным презрением.

Было решено, что Поспелов должен собрать и изучить материал для выработки основы для дальнейших действий, прежде всего для реабилитации невинно осуждённых кадровых работников партии.

Однако обсуждение этого вопроса не было включено в повестку дня XX съезда КПСС, поскольку в Политбюро не было достигнуто большинства. Тем не менее, Хрущёв, в то время первый секретарь ЦК КПСС, добился согласия на право выступить перед делегатами съезда на закрытом заседании с докладом о культе личности Сталина и его последствиях. Эта речь была подготовлена Поспеловым, обработана Шепиловым и, по-видимому, дополнена Хрущёвым. Стратегия речи соответствовала намерениям Берии возложить всю вину на Сталина и на его черты его характера, тем самым сняв вину с причастных членов Политбюроо.

Из всех упомянутых фактов и обстоятельств неизбежно вытекает вывод, что руководство КПСС в своём прежнем составе, во-первых, не слишком было заинтересовано в проведении глубоких, объективных и широких разъяснений и оценок прежнего пути развития социалистического общества. А во-вторых, что по своим теоретическим знаниям и способностям оно объективно и не было способно на это.

Что же мешало ему это сделать?

Одной из причин были интеллектуальные способности и уровень образования многих членов Политбюро. Ни одного из них нельзя было считать серьёзным марксистским теоретиком. Ещё одна причина — и это уже не относилось к индивидуальным способностям отдельной личности — структура, регламент и приёмы работы Политбюро, определявшие и ограничивавшие поведение каждого отдельного члена Политбюро и возможности его влияния. Но всего больше последовательному обсуждению препятствовало наличное состояние марксистской теории.

Самостоятельная теоретическая работа в области марксизма, будь то в политической экономии, в философии или по вопросам теории социализма, уже давно была невозможна, поскольку «партийное мировоззрение», бывшее обязательным для всех, содержалось в произведении, официально признанном и утверждённом партийным руководством — в «Кратком курсе истории ВКП(б)». В Советском Союзе все теоретические работы в области марксизма велись в рамках её догматических формул; отклонения не допускались и приводили к идеологическому осуждению. Марксистская теория находилась в состоянии застоя, поскольку самостоятельная работа и исследование социалистического советского общества оказались попросту невозможны, тем более — критическое исследование и оценка результатов политики партии.

Вследствие такого урезания и деформации марксистской науки социалистическое общество лишилось своего важнейшего теоретического и методического инструмента для проведения постоянного самоанализа и самокоррекции.

Руководящие лица ВКП(б)-КПСС и советского государства в своих речах — которые практически целиком писались советниками и спичрайтерами — постоянно взывали к якобы всемогущей теории марксизма-ленинизма, однако их знания чаще всего ограничивались содержанием «Краткого курса». Постоянное воспроизведение догматических формулировок этого произведения служило прежде всего подтверждением верности политической линии партии и решений партийного руководства. В этом смысле марксизм-ленинизм служил скорее в качестве легитимизирующей теории, чем творческим научным инструментом для исследования общественных процессов и отношений социалистического общества.

Критическое положение дел в марксистской теории и в теоретическом мышлении было продемонстрировано как в секретном докладе Хрущёва, так и в последовавшем затем решении ЦК КПСС июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий». Поскольку более глубокие причины допущенных искажений и деформаций социализма вскрыты не были в силу отсутствия теоретической ясности в отношении сущности сталинизма и его отношения к социализму, то практические меры для преодоления его негативных последствий в партии и в обществе остались недостаточными.

Как следствие, политика Хрущёва, всерьёз намеревавшегося ликвидировать по крайней мере наиболее тяжкие последствия сталинизма, осталась без ясной концепции и обоснования. Она металась из крайности в крайность, опираясь в сущности на подходы и методы прежней государственной системы правления. Субъективистские авантюры как во внутренней, так и во внешней политике были характерны для хрущёвского руководства, они же и послужили благовидным предлогом его устранения в 1964 г. Более глубинной причиной снятия Хрущёва, конечно, был его антисталинизм, сколь бы он ни был поверхностен и нежизнеспособен. Его преемник Леонид Брежнев положил конец критике прошлого и в особенности Сталина. В сущности, он вернулся к действенным и испытанным методам сталинистского режима, хотя и в более современной форме. На протяжении почти двух десятилетий брежневской эпохи эта система всё больше закосневала, и шансов на практическую альтернативу было даже меньше, чем при Хрущёве.

Лишь с приходом к власти Горбачёва вновь появилась такая возможность — с одной стороны, потому, что к тому времени советское общество оказалось в кризисной ситуации, от которой нельзя было попросту отмахнуться или отговориться. Напряжённая обстановка требовала критического анализа и решительных корректировок. А с другой стороны, произошло существенное изменение и субъективного аспекта дела, поскольку с избранием Горбачёва в качестве генерального секретаря и с удалением ряда старых членов Политбюро стал возможен процесс омоложения верхушки, в результате чего впервые после долгого времени возникли субъективные условия, вновь сделавшие альтернативу возможной.

Поначалу также казалось, что новый генеральный секретарь осознал, что для обеспечения существования и жизнеспособности социализма в Советском Союзе необходимы коренное преобразование всей политической и экономической системы, а следовательно, и всех сфер общества. Однако вскоре его политика продемонстрировала свою непродуманность, не принеся желаемого укрепления социалистического общества, а вызывая всё больший хаос и всё более частые явления распада.

Реальное состояние советского общества настоятельно требовало реальной альтернативы, поскольку к тому времени речь уже шла о жизни и смерти социализма. Однако теоретически продуманной и обоснованной реалистической альтернативы не появилось. Для неё не было необходимых теоретических наработок в силу очевидного недостатка способных кадров.

По этой причине ни Горбачёв, ни его соратники не смогли осознать решающего ошибочного момента в построении советской модели социализма. Потому им и не удалось преодолеть её. Необходимо было ликвидировать абсолютную монополию на власть партийного руководства с его исключительными полномочиями на принятие решений, последовательно создавая необходимые демократические руководящие и принимающие решения структуры государства и общества и наделяя их соответствующими полномочиями.

Ленин, судя по всему, знал, о чём говорил, когда на небольшом и скромном праздновании своего 50-летия сказал, «что наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение, — именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное». И высказал пожелание, «чтобы мы никоим образом не поставили нашу партию в положение зазнавшейся партии»[365].

К сожалению, это предупреждение было проигнорировано: через десять лет, при 50-летии Сталина, проявился культ личности, неизбежно сопровождавшийся укреплением высокомерного, самодовольного поведения и деморализовавший партию.

Тот факт, что КПСС позволила запретить себя Ельцину и распустить Горбачёву, наглядно продемонстрировал, что эта партия растеряла всякую боевую силу. Рыжков констатировал:

Он указал на приоритет идеологии и политики над экономикой как на «главную черту общественной модели» советского социализма и, таким образом, — корень, из которого и вырос волюнтаризм. Поскольку и в перестройку не удалось перевернуть это соотношение, реформы не могли привести к успеху. Рыжков признаёт:

Возможно, грозящей гибели социализма можно было и избежать, если бы руководства европейских социалистических стран, столкнувшиеся с весьма схожими проблемами, провели бы такой критический анализ и учёт в ходе откровенных совместных совещаний при активном участии марксистских учёных, попытавшись отыскать путь совместного вывода социализма из кризиса — вместо того, чтобы погибать поодиночке.

Однако этому препятствовало высокомерное националистическое поведение советского руководства. Оно продолжало считать, что может и дальше претендовать на верховенство, всё так же настаивая на несуществующем первенстве в развитии социализма. С другой стороны, совместной коллективной деятельности по спасению мешал эгоистический национализм мелких государств большинства социалистических стран.

Трудный, хотя и риторический вопрос: которая из этих двух сторон была первична и как они влияли друг на друга? Однако ответ на этот вопрос уже ничего не изменит в истории.