Восхождение и гибель реального социализма. К 100-летию Октябрьской революции

Чтобы понять, в каком направлении развивалось советское общество после смерти Сталина, и почему дальнейшая история была такой, какой мы её знаем, необходимо исследовать состояние социалистического общества начиная с 1953 года. При этом можно выделить три различных периода, в течение которых советское общество достигло заметного прогресса в своём экономическом и общественном развитии. Однако в конце концов источники и движущие силы исчерпались, за чем последовали застой и гибель. Эти три периода связаны с именами Хрущёва, Брежнева и Черненко.

4.1. Сталинское наследие

Вопреки тому, как это преподносилось официально, Хрущёв на посту первого секретаря ЦК КПСС получил в наследство от Сталина весьма запущенное хозяйство. К 1953 г. никакого здорового, стабильного и успешно развивающегося социалистического общества, постепенно переходящего к высшей фазе коммунизма, не было. По-видимому, это более-менее осознавал и сам Сталин. Во всяком случае, на первом заседании Политбюро Президиума ЦК КПСС 27 октября 1952 г. он выразил своё недовольство состоянием партийной работы в идеологии, промышленности и сельском хозяйстве. Он подверг резкой критике отдел пропаганды ЦК, партийную газету «Правда» и теоретический журнал «Большевик». Главные редакторы этих двух изданий, по его мнению, оказались слабы и подлежали смещению (что вскоре и произошло). Он упрекал их за недостаточный теоретический уровень марксистских учёных и за их плохое знание иностранных языков; в то же время он предложил создать «Комиссию Президиума по идеологии», которая должна была лучше контролировать работу теоретических журналов «Большевик», «Вопросы экономики», «Вопросы философии» и «Вопросы истории». При этом Сталин был недоволен и руководством промышленностью и сельским хозяйством[204].

Советский Союз стал признанной мировой державой, и его международный авторитет чрезвычайно вырос. Однако он преимущественно основывался на огромном вкладе СССР в разгром фашизма и на его значительной и боеспособной военной мощи. В 1949 г. СССР при помощи шпионажа смог подорвать американскую монополию на атомное оружие, благодаря чему всего лишь через четыре года был нейтрализован угрожающий потенциал американского империализма, связанный с исключительным обладанием атомным оружием, поскольку с тех пор положение дел выглядело следующим образом: кто первым нажмёт на красную кнопку, тот умрёт вторым. Это было известно обеим сторонам.

Отход западных союзников от совместных договорённостей по политике обеспечения мира вкупе с агрессивным антисоветским курсом США и Британии на «сдерживание» (containment) и «отбрасывание» (roll back) социализма основывались, с одной стороны, на принципиальной враждебности, существовавшей ещё с 1917 года, а с другой — на совершенно неверной оценке советских интересов и целей в послевоенное время.

Систематически подогреваемый истерический страх перед якобы возможной агрессией коммунизма, перед предполагаемым стремлением Советского Союза подчинить себе всю Европу, чтобы установить коммунизм, был широкомасштабным обманным манёвром, вынудившим европейские страны войти в НАТО. В то же время эта политика выражала неспособность империалистических вождей к анализу реальных интересов и намерений Советского Союза. Таким образом, в определённой мере они стали жертвами своей собственной лживой пропаганды и своей некомпетентности в оценке ситуации.

Сталинское советское руководство было в ту пору занято совершенно другими заботами, что легко понять, если не идти на поводу раздутых предрассудков, а трезво оценивать реальное положение дел в Советском Союзе.

Фашистская агрессия германской армии и потери и разрушения, вызванные войной, отбросили развитие Советского Союза примерно на десять лет назад. Поэтому его главный интерес был сосредоточен на создании в Европе порядка при надёжном мире, чтобы иметь возможность восстановить страну, города и экономику в целом. Новый военный конфликт, например, в виде приписывавшейся СССР экспансии до Атлантики, был совершенно не нужен народам Советского Союза. Четыре года Великой Отечественной войны вымотали страну и её население.

И хотя к моменту смерти Сталина в марте 1953 г. была восстановлена бо́льшая часть понесённого материального ущерба и превзойдён довоенный уровень производства, по своей экономической мощи советское общество значительно отставало от США. Поскольку империалистические державы с основанием НАТО, этого агрессивного военного альянса под маской «организации по безопасности», не только вели Холодную войну против Советского Союза, но и постоянно обостряли её, Сталин после отвергнутой в марте 1952 г. «мирной ноты» пришёл к выводу, что в ближайшее время можно ожидать военного нападения. (Тем более, что с 1950 г. США воевали в Корее). Предположение Сталина, как стало известно теперь, было ошибочным, поскольку стратегия империализма не включала прямого военного конфликта с СССР. Этот вопрос рассматривался ещё в 1945 г., когда в мае Черчилль приказал спланировать «Операцию „Немыслимое“» («Operation Unthinkable»). Он рассчитывал на военное подчинение Советского Союза Британией и США, для чего Запад хотел вновь задействовать примерно 100 000 солдат бывшей германской армии. Однако этот засекреченный план был отвергнут как невыполнимый, а позднее опубликован в 1998 г.

Сразу после окончания разрушительной мировой войны собственные народы вряд ли поддержали бы её продолжение, поэтому западные стратеги изменили план, отныне намереваясь бросить Советскому Союзу вызов за счёт изматывающих экономических и политико-идеологических мер. Советский Союз должен был быть ограждён, изолирован, на него должно было оказываться давление военной угрозой, в результате чего должны были связываться экономические мощности и расходоваться ресурсы, нехватка которых будет ощущаться в других местах. Всё это должно было надолго лечь тяжёлым бременем на развитие Советского Союза и затруднить его.

Несмотря на огромные достижения в восстановлении страны, в отношении качества советское общество ещё не достигло значительного прогресса. Противоречия и недостатки прежнего развития оставались без решения, а к ним ещё добавились новые противоречия, вызванные последствиями войны. Советское общество всё ещё оставалось социализмом бедности с многочисленными проблемами и нищетой, с недостатком снабжения жизненными средствами и товарами потребления и с огромным дефицитом жилья. Сельское хозяйство оказалось не в силах улучшить снабжение населения. Незадолго до своей смерти Сталин дополнительно ухудшил ситуацию тем, что, игнорируя доводы министра А. И. Микояна (1895–1978), намеревался обложить колхозы налогами, подчас превышавшими их валовой доход.

Ввиду этих фактов вполне понятно, почему утверждение Сталина, будто бы социалистическое общество уже построено и находится на пути постепенного перехода к коммунизму, после его смерти было поставлено под сомнение. Как ни странно, первым против него выступил В. М. Молотов (1890–1986) в статье, вышедшей в 1954 г. в журнале «Большевик». Бывший в течение ряда лет и вновь назначенный министром иностранных дел Молотов заявил в ней, что к нынешнему моменту были созданы лишь основы социализма. Возможно, Молотов высказывал свои мысли Сталину ещё в 1936 г. и в конце 1930‑х годов, поскольку с тех пор отношение Сталина к Молотову считалось насторожённым, что выразилось в весьма частой критике его работы на посту главы правительства (1930–1941) и в конце концов в его смещении с этого поста.

Выступление Молотова в «Большевике» не только встретило возражения, но и вызвало настоящее возмущение в Президиуме КПСС, в результате чего он вынужден был отозвать сделанное утверждение. Это происшествие, однако, проливает свет и на теоретический уровень тогдашнего руководства КПСС, которое несло на себе глубокий след субъективизма и неизменно оставалось во власти сталинских взглядов. Оно не было способно к реалистической и объективной оценке советского общества.

Довоенные репрессии возобновились с окончанием войны, пусть и не в прежнем объёме. Теперь они были направлены прежде всего против настоящих и мнимых «коллаборантов», предавших свою страну, сотрудничая с фашистскими оккупантами. Фактически, в тех случаях, когда это было доказано, юридическое преследование представляется правомерным. Однако формы и методы были весьма сомнительны, а иногда и прямо противозаконны — например, переселение целых народов в другие регионы Советского Союза.

Однако то, что солдаты, освобождённые из немецких лагерей военнопленных, а также насильно угнанные в Германию «восточные работники» («остарбайтеры»), при своём возвращении на родину считались предателями и в отдельных случаях подвергались наказаниям, являлось произволом, лишь усугубившим трагическую судьбу многих семей. Это было жестоко и явно противоречило всем принципам социализма и советского законодательства, равно как и элементарным представлениям о справедливости.

То же самое можно сказать и о том факте, что более двух миллионов человек, осуждённых за якобы «антисоветскую деятельность», продолжали работать в лагерях.

В конце 1940‑х гг. волна новых репрессий достигла и партии. В ходе так называемого «ленинградского дела» было осуждено несколько сотен ведущих работников ВКП(б), многие из них были расстреляны. Карательная вакханалия, в которой по поручению Сталина главную роль исполнил Г. М. Маленков, оправдывалась, как обычно, надуманными обвинениями — заговором ленинградского руководства партии против ЦК, — затронув даже ведущих деятелей Центрального Комитета в Москве, происходивших из Ленинграда, например, председателя Госплана Н. А. Вознесенского и секретаря ЦК М. И. Кузнецова, ответственного за государственную безопасность. Оба этих члена Политбюро, возможно, рассматривались как кандидаты на более высокие посты в послесталинскую эру. Они были арестованы, осуждены и расстреляны. Инициатором интриги, как предполагают, был Маленков, намеревавшийся устранить прямых политических конкурентов. Он же принял заметное участие в антисемитской кампании в начале 1950‑х гг., инициированной Сталиным и достигшей своей кульминации в так называемом «заговоре врачей». Зимой 1952–1953 г., после процесса Сланского в Праге, на котором 11 из 14 деятелей Коммунистической партии Чехословакии (из них 11 евреев), обвинённых среди прочего в «сионизме», были приговорены к смертной казни, некоторые из наиболее известных врачей СССР были обвинены в участии в широкомасштабном заговоре с целью отравить высшее советское политическое и военное руководство. Сперва было совершено 37 арестов, однако вскоре их число выросло до сотен. Евреи один за другим снимались с постов, арестовывались, отправлялись в лагеря, некоторые были расстреляны. Всё это сопровождалось показательными процессами и антисемитской пропагандой в государственных средствах массовой информации. За то, что волна террора, очевидно, затеянная Сталиным, не пошла дальше, можно благодарить лишь его смерть. Вскоре после его кончины руководство заявило, что обвинения были полностью вымышлены Сталиным и его соратниками. 31 марта следственное дело было прекращено руководителем НКВД и министром внутренних дел Лаврентием Берия; 3 апреля Президиум ЦК КПСС официально объявил арестованных свободными. Главный следователь НКВД М. Д. Рюмин (1913–1954), с 1947 г. заместитель министра госбезопасности В. А. Абакумова (1908–1954), был обвинён в фальсификации заговора, а впоследствии арестован и расстрелян.

Уже одни эти факты лучше всяких объяснений характеризуют положение, сложившееся в советском обществе перед и сразу после смерти Сталина. Однако это была лишь одна сторона. Другая проявилась в реакции советского населения на смерть Сталина. Стихийная скорбь миллионов во всех городах страны, в особенности в Москве, где из-за давки вокруг выставленного тела было много погибших и раненых, показала, что Сталин почитался, словно бог на земле. Это стало результатом не только культа личности, длившегося два десятилетия, но и — я прошу прощения за выражение — проявлением шизофренически расколотого общественного сознания советского общества и населения СССР, в котором все успехи, достижения и победы связывались лишь с именем Сталина, а промахи, ошибки, недостатки, несправедливости и репрессии — с якобы предателями и врагами. Такое состояние сознания царило не только в тогда уже многомиллионном слое интеллигенции, государственных и партийных работников, работников экономики и культуры, но и в широких слоях населения.

Сталин не позаботился об обеспечении упорядоченного перехода власти в случае своего ухода. То, что на XIX съезде КПСС в октябре 1952 г. — первом после 13 лет — он уже не сам выступал с докладом ЦК, а предоставил сделать это Маленкову, вовсе не означало, что он считал Маленкова своим преемником. Сталин просто физически не мог говорить так долго, это не позволяло состояние его здоровья.

Открывая первое заседание ЦК после съезда, он сразу заявил, что уже слишком стар, чтобы и впредь исполнять обязанности генерального секретаря и председателя Совета Министров. Однако подобные заявления об уходе были не новы: он уже неоднократно угрожал своей отставкой, когда хотел выпутаться из щекотливых ситуаций или проверить, как отдельные члены Политбюро отреагируют на это, из чего он позднее делал соответствующие выводы. Поскольку он и в этот раз не выдвинул никаких предложений о том, кого считает достойным поста генерального секретаря и главы правительства, то его заявление не было воспринято старыми членами Политбюро всерьёз.

Маленков тут же подбежал к трибуне, чтобы отговорить его, так как, по его словам, «народ не понял бы этого», в чём его горячо поддержал Берия и другие. Что же ещё оставалось Сталину, кроме как уступить воле народа? Это было театральное представление, поскольку если бы Сталин действительно намеревался передать власть и обязанности, то вместе с тем он выдвинул бы и навязал бы своего кандидата. Кроме того, он совершенно не планировал уйти в отставку со своих постов после съезда, когда речь шла о выборах Президиума ЦК и Секретариата ЦК. На самом деле не приходится говорить о выборах, поскольку никто не осмелился возразить против списков, которые Сталин вынул из своего кармана. На одной из карточек стояли имена членов нового Президиума ЦК, который должен был заменить прежнее Политбюро. С прежним руководством не проводилось никакого совещания или согласования на эту тему. Зачитав имена своих избранников, Сталин спросил, нет ли у кого-нибудь возражений. Поскольку возражений, естественно, не было, лица, перечисленные в списке, считались избранными. Тогда он предложил нововведение: поскольку Президиум слишком велик — он насчитывал 36 человек (24 члена и 12 кандидатов) — то нужно создать небольшое Бюро Президиума. Для этого у него тоже был заготовлен список, и выборы состоялись точно таким же образом. Удивляло лишь то, что в этом списке уже не было старых членов прежнего Политбюро — Молотова, Микояна и Ворошилова, при этом Сталин подверг Молотова и Микояна пристрастной критике на основе обвинений, очевидно, притянутых за уши. Лишь посвящённые поняли, что здесь произошло, но никто не осмеливался поднять голос. Так Бюро было избрано без Молотова, Микояна и Ворошилова.

Сталин решил избавиться от Молотова и Микояна, поскольку те зачастую показывали свою собственную голову, а их влияние было немалым, так как они оставались важнейшими ещё живыми свидетелями, будучи, предположительно, жертвами будущей «чистки». На Ворошилова, бывшего со времён гражданской войны вернейшим слугой Сталина, за что тот сделал его членом Политбюро и наркомом обороны, Сталин, очевидно, был очень зол, поскольку Ворошилов проявил себя недостаточно компетентным. В качестве наркома обороны он оказался бездарным в Финской войне 1940 г. и был снят, во время Отечественной войны он не смог руководить армией, и потому ЦК специальным решением вынужден был перевести его в тыл. И хотя Ворошилов долгое время после этого формально принадлежал к Политбюро, он уже не имел права появляться на глаза Сталина, не принимая участия ни в заседаниях, ни в собраниях на сталинской даче.

В новой структуре высших органов власти после XIX съезда Сталин продолжал удерживать все нити в своих руках. Бюро Президиума ЦК с Маленковым, Булганиным, Хрущёвым и Берией (все они были учениками Сталина, чьи карьеры пошли в гору в 1930‑х или 1940‑х годах) стало главным инструментом для выполнения его инструкций. Регулярные заседания Бюро Президиума ЦК не проводились; Сталин обычно собирал эту группу по вечерам на своей даче, где актуальные вопросы обговаривались за едой и питьём, что чаще всего продолжалось до раннего утра. Важнейшими фигурами в этой группе были Маленков и Берия, в то время как Хрущёв и Булганин по большей части оставались в тени, при этом их отношения с Молотовым и Микояном после съезда, по всей видимости, не были разорваны полностью.

Во всяком случае, после смерти Сталина эти двое сразу посчитали нужным вернуть Молотова и Микояна в руководящую верхушку. Они предприняли решительные действия, во избежание вакуума власти ликвидировав большой Президиум ЦК и в целом восстановив старое Политбюро с Молотовым и Микояном, тем самым проигнорировав решения ЦК и устав.

Они были единодушны в необходимости восстановления коллективного руководства, однако в отношении раздела власти от их единодушия не оставалось и следа. Маленков должен был занять пост председателя Совета Министров — таково было, видимо, и его собственное желание, — но не было ясности, кто должен занять пост генерального секретаря, и поэтому этот вопрос сперва откладывался.

В сталинской структуре высших органов власти функции главы партии и правительства начиная с 1941 г. были сосредоточены в одних руках, и в соответствии с этим Маленков должен был бы стать одновременно и генеральным секретарём партии. Однако против этого возникло сопротивление, поскольку существовали и другие претенденты на этот высший пост. Очевидно, Берия довольно активно действовал в этом направлении, вызывая у остальных опасения из-за его слишком большой власти и его прошлого в роли инструмента Сталина в репрессиях начиная с 1938 г. «Наследники», очевидно, не думали о Хрущёве как о возможном кандидате на этот пост, однако тот крайне ловко сумел использовать страх перед Берией, сколотив против него большинство. Решающим стало то, что он смог перетянуть на свою сторону и колеблющегося Маленкова. Очевидно, противники Берии боялись, что тот не подчинится решению Президиума и с помощью сил безопасности, возглавляемых им, захватит власть путём государственного переворота; по этой причине и они склонялись к насилию. Поэтому они арестовали Берию на заседании Президиума ЦК в июне 1953 г., обвинив его, совершенно в сталинской манере, в том, что он агент империализма, и отдали его под трибунал, приговоривший Берию к смерти. Приговор был исполнен в декабре 1953 г.

Естественно, всё это решительно было произволом, целью которого было не допустить прихода к власти Берии. То, что его руки были запятнаны кровью, совершенно не оправдывало подобных действий, не говоря уже о том, что и на других членах Президиума лежала вина за соучастие в прежних злодеяниях.

4.2. Нерешительная десталинизация Хрущёва и переход к эпохе застоя

Междувластие в партии продлилось два месяца, а затем в сентябре 1953 г. Н. С. Хрущёв, занимавший с 1939 по 1948 гг. пост первого секретаря Украины, был избран первым секретарём ЦК КПСС. Таким образом, он занял высший пост, хотя его власть в силу недавно восстановленной коллективности руководства Президиума была ограничена. Его положение уже нельзя было сравнить со сталинским, поскольку для принятия важных решений он всякий раз был вынужден получать большинство в Президиуме. И хотя в Президиуме, так же, как и в ЦК, поначалу проявилось очень резкое неприятие критики «культа личности» (в особенности резко высказывались против Молотов и Каганович), было необходимо что-то сделать с последствиями сталинской политики, например, освободить невинно осуждённых и закрыть лагеря. Некоторые видные заключённые, такие, как жена Молотова Полина Жемчужина или брат Кагановича, пребывавшие в заключении в течение ряда лет, были освобождены уже вскоре после смерти Сталина. Слишком велико оказалось давление, чтобы не останавливаться на этом, поэтому сперва была достигнута договорённость о сборе и обработке имеющегося материала для создания основы для реабилитации невинно осуждённых. Однако огромное число простых советских граждан, приговорённых к лагерям, поначалу оставалось без внимания.

При этом на публику неизбежно просачивалось всё больше ранее скрывавшихся фактов. Под лозунгом «Назад к ленинским нормам партийной жизни» постепенно происходило осторожное дистанцирование от Сталина и его методов. Это выразилось уже в тезисах «К пятидесятилетию КПСС», опубликованных осенью 1953 г. Идеологически они означали определённую либерализацию, позднее названную периодом «оттепели» — так называлась повесть Ильи Эренбурга, вышедшая в 1954 г. в литературном журнале «Знамя».

С целью оздоровления социалистического общества Хрущёв, очевидно, намеревался провести некоторую «десталинизацию» партии и всей советской системы. Однако при этом он столкнулся с разного рода препятствиями. Первым из них стал он сам. Несмотря на то, что он должен был лично ощущать себя виновным, поскольку не препятствовал и принимал участие во многих актах произвола и в репрессиях, у него отсутствовало ясное понимание сущности сталинизма. Он не мог ни теоретически, ни практически провести чёткую границу между социализмом и сталинизмом. Второе препятствие состояло в том, что в Президиуме, в ЦК и в слоях партийных и государственных функционеров проявилось заметное сопротивление отходу от Сталина и его политики. Чтобы уйти от сталинизма, Хрущёв вынужден был изворачиваться и маневрировать, а возможно, и оказывать давление и шантаж опубликованием весьма неприглядных фактов.

Всё это необходимо учесть, если мы хотим дать справедливую оценку действиям Хрущёва. Без сомнения, он имел достаточно смелости, чтобы начать эту борьбу, несмотря на возможное сопротивление. То, что она велась нерешительно и непоследовательно, было вызвано объективными и субъективными препятствиями, преодолеть которые он оказался не в силах.

Во многих отношениях хрущёвская «десталинизация» оказалась недостаточной, поскольку не была продумана ни её реализация, ни тем более её последствия, однако в то же она время была неправильной, поскольку декларировала, что все акты произвола, репрессии, а вместе с ними деформации и искажения в партии и в обществе имели своей причиной отрицательные черты характера Сталина. Из-за того, что Сталин был представлен единственным виновником, то есть козлом отпущения, все его бывшие соучастники — среди которых был и сам Хрущёв — смогли спрятаться за ним, тем самым избежав ответственности. Однако важнее всего стало то упущение, что не были вскрыты общественные и политические основы произошедших опасных извращений Коммунистической партии и советской власти. Они сохранялись и впредь, хотя и были ликвидированы наиболее очевидные эксцессы.

Нетронутыми остались сталинские оценки внутрипартийных дискуссий 1920‑х и 1930‑х гг. Не были реабилитированы руководители партии, ложно обвинённые и приговорённые за измену и за шпионаж в пользу империалистических держав, такие как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Радек, Раковский, Смилга, Преображенский, Серебряков и другие. Как и при Сталине, о них продолжали молчать. Хрущёв продолжал считать их осуждение правильным, поскольку они выступали против сталинской линии партии. Однако он считал, что не следовало незамедлительно их расстреливать — достаточно было бы длительного заключения.

Система, созданная Сталиным, сохранялась в своём ядре, по сути отождествляясь с социализмом. Поскольку причины всех деформаций социализма усматривались в «культе личности», то считалось, что достаточно лишь нескольких исправлений, чтобы устранить отклонения в развитии. Так, одним из первых решений в экономической политике стало ускорение развития лёгкой промышленности с целью значительно увеличить объёмы производства продуктов потребления.

Теоретические взгляды Сталина продолжали относить к основам «марксизма-ленинизма», а тщательный анализ его взглядов, во многих отношениях исказивших марксизм, поначалу вообще не предпринимался, хотя Сталина уже и не называли «классиком» марксизма. Сталинская фальсификация истории ВКП(б) в «Кратком курсе» подверглась лишь небольшим исправлениям. Лишь при подготовке XX съезда, который должен был произойти в феврале 1956 г., Хрущёв решил перейти к более широкому обсуждению Сталина и его политики, поручив секретарю ЦК и кандидату в Политбюро П. Н. Поспелову (1898–1979) подготовить соответствующие материалы. Эти материалы позднее были переработаны секретарём ЦК Д. Т. Шепиловым (1905–1995) и дополнены Хрущёвым.

Однако Президиум отказался поставить это выступление в повестку дня съезда. Хрущёв смог добиться лишь права выступить с этим докладом на закрытом заседании после окончания публичной части съезда, что позднее, в постсоветское время, послужило аргументом для отрицания действительности и подлинности текста[205].

Не был проведён глубокий марксистский анализ путей развития советского общества, по которым оно шло до того времени, и поэтому выводы, сделанные из исторического опыта, были чрезвычайно поверхностны. Требовавшийся возврат к «ленинским нормам» и в целом ко взглядам Ленина во многом оставался лишь словами и не годился для проведения более глубоких преобразований общественной и политической системы. Поскольку хрущёвское руководство не имело ясного представления о реальных причинах деформаций и искажений советского общества, то и его практическая политика оставалась без ясной линии. Его политика оставалась прагматически-утилитарной, зачастую колеблющейся и непредсказуемой, разумеется, направленной на проведение необходимых улучшений, однако не достигавшей долговременного эффекта. В конечном счёте и здесь доминировал субъективизм, выражавшийся в непродуманных решениях и прежде всего в нереалистических целях.

Уже конфликт по поводу повестки XX съезда в 1956 г. показал, что сопротивление хрущёвской линии десталинизации усилилось, а позиции Хрущёва ослабли. Вскоре после этого съезда его противники перешли в общую атаку, и Президиум в его отсутствие большинством решил снять Хрущёва с поста первого секретаря и вообще ликвидировать этот пост.

Этому послужил целый ряд причин, среди которых — и многочисленные шаги Хрущёва, предпринятые на основе личного авторитета, и неудачи в осуществлении его политики. Но главным мотивом для его отставки в 1957 г. стало его отношение к Сталину и к сталинизму. Однако Хрущёв не сдался. При поддержке министра обороны маршала Жукова ему удалось спешно созвать заседание ЦК, доставив на самолётах в Москву многих республиканских членов ЦК.

Если раньше решения Политбюро без возражений подтверждались ЦК, то теперь возвращение к «ленинским нормам» всё же изменило положение. По уставу именно Центральный Комитет, а не Президиум, был высшей инстанцией, принимавшей решения между партийными съездами, и ЦК, избранный XX съездом, имел достаточно сил и сознательности, чтобы использовать свои полномочия. Хрущёв смог перетянуть большинство ЦК на свою сторону, благодаря чему ЦК отменил решение Президиума, осудил противников Хрущёва как «антипартийную группу» и вывел их вождей из партийного руководства. Они были усланы подальше: Молотов был назначен послом в Монгольской Народной Республике, Маленков стал директором ГЭС в Казахстане, а Булганин — председателем совнархоза в Ставрополе, где позднее начинал свою политическую карьеру некто Михаил Горбачёв.

Во всяком случае, уже не вершилась кровавая месть, и по сравнению со сталинской эпохой это был, без сомнения, большой прогресс на пути к более правовому государству и к большей юридической безопасности, поскольку внутрипартийные дискуссии уже не считались наказуемым правонарушением. Несколько противников Хрущёва, которые всего-навсего присоединились к инициаторам, даже продолжали оставаться в руководстве, во избежание впечатления, будто большинство — против курса XX съезда. В этом решении проблемы решающую роль сыграл М. А. Суслов (1902–1982), который ещё во времена Сталина был секретарём ЦК, а впоследствии, уже на посту руководителя секретариата ЦК, играл крайне важную роль в качестве «серого кардинала».

После победы над своими противниками Хрущёв укрепил свои позиции во власти; он занял пост председателя Совета Министров, после того как его лишился дискредитированный Булганин. Таким образом, по доброй сталинской традиции высшие посты вновь были сосредоточены в одних руках. Проекты 1953 года о разделении постов были к тому времени позабыты, и этот шаг соответствовал внутренней логике сталинистской системы власти. Несмотря на громкие взывания к «ленинским нормам», указание Ленина на необходимость разделения партийного и государственного руководства не играло никакой роли; возможно, о нём даже и не знали, ведь кто в руководящей верхушке дал себе труд изучить тома собрания сочинений Ленина?

Теперь Хрущёв, опираясь на большинство в Президиуме и в ЦК, приступил к более масштабным преобразованиям, направленным на развитие социалистического общества. Он начал экономическую реформу, ослабившую жёсткую централизацию. Во всех республиках и областях были созданы советы народного хозяйства, которые должны были руководить экономикой. Хотя таким образом удалось пробудить больше инициативы для лучшего использования ресурсов республик и областей, с другой стороны оказалось, что вместе с этим пробудился и местный эгоизм и пренебрежение потребностями государства в целом. Очевидно, эта реформа, оставаясь недостаточно продуманной, не привела к ожидавшимся результатам, и потому вскоре была свёрнута. Несмотря на это, нужно признать, что в то время постоянно росло промышленное производство, что сказалось на снабжении населения продуктами потребления и в улучшении предложения в магазинах. Кроме того, Хрущёв занялся жилищной проблемой, запустив масштабную программу строительства в Москве и во многих других городах. Возникли новые жилые кварталы с домами, соответствовавшими средней норме, нехватку жилья удалось смягчить, хотя ещё и не устранить полностью. Обычно пятиэтажные панельные дома с максимум 65 метрами жилплощади на семью в народе назывались «хрущёвками»; благодаря им до 1970 г. жильё получили 132 миллиона человек. В 2017 г. в Москве демонтаж отдельных зданий ради освобождения места для строительства фешенебельных жилищ вызвал массовый протест.

Также Хрущёв планировал разрешить извечную хлебную проблему, которую ещё Сталин неоднократно объявлял решённой. Для этого требовалось возделать гигантские степные районы за Волгой и в Казахстане. Специалисты по земледелию предупреждали, что эти почвы будут давать урожай лишь в течение короткого времени, а потом потребуют чрезвычайного роста затрат. Однако проект был запущен с огромным вложением средств и с большим энтузиазмом. Сначала поднятая целина давала хорошие урожаи, но, к сожалению, прогнозы оправдались, и вскоре урожаи стали мизерными.

Тогда же была осуществлена и финансовая реформа, введён новый рубль, так что вновь можно было расплачиваться копейками. Успехи СССР в сфере космической техники (в 1957 г. — первый спутник, в 1959 г. — первый космический аппарат, отправленный к Луне, в 1961 г. — первый полёт человека в космос и т. д.) подняли самооценку советского общества, укрепив идею о превосходстве социализма над капитализмом. Достижения в ракетной технике, особенно производство межконтинентальных ракет для целей обороны, создали у населения ощущение большей безопасности.

В начале 1960‑х гг. многих отношениях удалось во укрепить советское общество, хотя основная структура сталинистской системы продолжала оставаться без изменений. Однако казалось, что на этом пути возможен дальнейший прогресс. Не зря тогда авторитет Хрущёва достиг своего пика[206].

Важную роль играло и то, что Хрущёв, осознав отсутствие прямой угрозы войны, пытался прекратить курс на конфронтацию в отношениях с США и стремился к политике «мирного сосуществования», добившись первой разрядки в международных отношениях. Это стало возможным ещё и потому, что Вашингтон воспринимал Москву как равного партнёра, поскольку в то время между обеими сторонами был достигнут определённый военно-стратегический паритет. Прямая военная конфронтация означала бы уничтожение обоих государств, включая США, а возможно — и жизни во всём мире.

Утверждение, будто это знаменовало переход Хрущёва к «ревизионизму», бессмысленно и совершенно безосновательно. Политика мирного сосуществования была необходима и правильна, хотя Хрущёв подчас и действовал неуклюже на международной арене. Такая политика соответствовала идеям Ленина, неоднократно отмечавшего, что социалистическое государство долгое время должно будет находиться в сосуществовании с капитализмом.

Стремясь к цели, Хрущёв поручил комиссии разработать новую партийную программу, в которой стратегической задачей определялось осуществление в течение двадцати лет перехода к более высокой фазе коммунистического общества. Программа была принята в 1961 г. на XXII съезде. В ней весьма ясно выразилось то, что Хрущёв ещё находился во власти субъективизма и волюнтаризма. Социалистическое общество, несмотря на совершённые успехи, ещё далеко не достигло той степени зрелости, которую требовала такая задача.

Производительность труда составляла примерно 50% от средней производительности труда развитых капиталистических стран, значительно отставая даже от производительности труда ГДР и Чехословакии. Поэтому советское общество всё ещё оставалось лишь наполовину готовым социализмом, находясь очень далеко от окончательно построенного социалистического общества.

Реалистической задачей в ту пору было бы систематическое дальнейшее развитие ещё не окончательно социалистического общества, наряду с постоянным расширением его производительных сил для повышения производительности труда. Растущее общественное богатство позволило бы преодолеть общественные проблемы (бедность и нехватку жилья, дефицит предметов потребления), обеспечило бы возможность для дальнейшего развития систем образования и здравоохранения и т. д. И не следует забывать социалистическую демократию, которая дала бы народу более широкие возможности свободного обсуждения общественных вопросов, их решения и контроля, а также гарантировала бы основные права и свободы личности.

От всего этого советское общество было ещё очень далеко, и то, что достигнутый уровень развития уже считался базой для перехода к коммунизму, показывало лишь дальнейшее доминирование примитивных идей сталинской модели социализма. Принятая в 1961 г. программная цель была неизбежно обречена на фиаско. Запланированных двадцати лет было совершенно недостаточно для окончательного построения социализма.

Когда я имел случай спросить члена программной комиссии, как им пришло в голову выполнить это за двадцать лет, он ответил мне, что комиссия не предлагала временны́х рамок, а лишь зафиксировала необходимые задачи. Двадцать лет были произвольно заданы Хрущёвым. В этом факте отразилась, вопреки коллективности руководства, главенствующая власть первого секретаря и в то же время теоретический уровень этого руководства. Не говоря уже о личных амбициях Хрущёва, который, видимо, хотел увековечить своё имя за счёт достижения коммунизма.

Хрущёвский политический курс не отличался определённой и запланированной на долговременную перспективу линией, а от раза к разу характеризовался импровизацией, спонтанными решениями и действиями, начатыми и незавершёнными проектами реформ, а также волюнтаризмом как во внутренней, так и во внешней политике. Этим Хрущёв предоставил своим противникам достаточный повод, чтобы подготовить его свержение и реализовать его осенью 1964 г.

Они желали воспрепятствовать критике Сталина и сталинской политики, а также хрущёвской трактовке прошлого в целом, и для этого во главе КПСС был поставлен Брежнев. После этого руководство КПСС в принципе перешло к умеренному сталинизму, а насущно необходимого преобразования основ системы не произошло. Это, впрочем, не означает, будто в последующие годы случилась остановка и застой. Утверждать это также было бы фальсификацией истории.

4.3. Эпоха Брежнева: умеренная ресталинизация

Ключевую роль в смещении Хрущёва сыграл Суслов. Он был единственным из бывшего сталинского руководства, кто в 1957 г. уберёг первого секретаря от свержения, а через семь лет вновь тянул за нити. Смещение Хрущёва готовилось долго, хотя и не было ясности, кем его заменить. Когда был предложен Суслов, он отказался — по-видимому, ему более приходилась по нраву роль серого кардинала. Он предложил Л. И. Брежнева, и по этой кандидатуре было достигнуто согласие. Действия Суслова обеспечили ему в будущем особое положение в брежневском руководстве, которым он пользовался до самой смерти.

Нашлось немало причин для отставки Хрущёва, однако главная сводилась к его курсу на десталинизацию, встретившему растущее недовольство в Президиуме и среди членов партии — даже среди тех, кто сперва поддержал его. На XXII съезде КПСС критика Сталина заметно обострилась, что, очевидно, показалось недопустимым довольно значительной части членов бывшего Политбюро. Тем самым поднималось слишком много вопросов к прошлому, обсуждение которых по тем или иным причинам было не в интересах большинства. С приходом к власти Брежнева какая бы то ни было дальнейшая критика Сталина прекратилась и в определённой мере началась постепенная ресталинизация.

Брежневскую эпоху (1964–1982) часто называют периодом ресталинизации и застоя. Этим она, однако, не исчерпывается. В самом её начале ещё продолжались различные реформы (главным образом в экономике), закладывались и сдавались крупные промышленные объекты, то есть наблюдался значительный экономический рост.

Кроме того, часто используемое понятие ресталинизации нуждается в более подробном разъяснении и должно быть рассмотрено более детально во избежание односторонних оценок и недоразумений. После XX съезда КПСС было уже невозможно полностью вновь принять теоретические взгляды и практическую политику Сталина со всеми его методами, средствами и инструментами, и у Брежнева не было такого намерения. Хильдермейер даёт верную оценку:

Меж тем истинная сущность сталинизма состояла не в методах, средствах и инструментах, которые Сталин использовал для навязывания системы личной диктатуры, а в систематическом искажении теории марксизма и социалистической политики, нашедшем выражение в примитивной модели социализма. К ней принадлежали: основная догма о руководящей роли партии во всей системе, реализующаяся через монополию на власть и на истину; структуры и механизмы партии, государства и общества во всех их областях и формах; и, наконец, идея о социалистическом обществе, которое можно установить и достроить в короткий срок на основе автаркической экономики рамках в национальных границ страны и независимо от международного разделения труда и мирового рынка.

Брежнев и его руководящая группа переняли эту суть сталинизма, сведя на нет все шаги Хрущёва, уводящие от неё. Меж тем проведение такой политики оставалось возможно лишь при условии прекращения критики Сталина и критической оценки истории КПСС и советского общества. В этом смысле Брежнев проводил умеренную ресталинизацию, характеризующуюся однозначным отказом от насильственных методов, репрессий и террора.

Вместе с тем Брежнев воспринял и хрущёвское наследие, попытавшись продолжить начатую им политику модернизации советского общества, при этом сохраняя основные структуры и механизмы сталинской модели социализма. Главная цель заключалась в том, чтобы развить экономическую мощь социалистического общества настолько, чтобы с её помощью можно было ликвидировать отставание от мировой капиталистической системы, поскольку это было материальным условием не только приобретения влияния в мировой политике, но и выполнения социальных и культурных задач социалистического общества. Хильдермейер характеризует это положение совершенно верно: «В эпоху Брежнева социализм должен был пройти своё истинное испытание в системном сравнении с капиталистическим Западом»[208]. Хрущёв, а за ним и Брежнев видели это так же. Под их руководством политика КПСС была направлена на разрешение экономического соревнования между двумя общественными системами в пользу социализма.

Безрассудно отрицать, что поначалу в этом направлении были достигнуты значительные успехи. Под руководством главы правительства А. Н. Косыгина (1904–1980), занявшего этого пост после Хрущёва в 1964 г., начались экономические реформы, направленные на демонтаж излишней централизации планирования, при этом без повторения ошибок, допущенных в случае с совнархозами. Производство угля, нефти, железа, стали, основных химических материалов и тяжёлых машин значительно увеличивалось, в то время как количественно и качественно росло производство продуктов потребления. В Западной Сибири были построены гигантские нефтехимические комбинаты; в Восточной Сибири, в Новосибирске, возник крупный научный центр, тесно связанный с промышленностью. Это в целом благоприятное развитие ощущалось и в заметном улучшении уровня жизни населения, причём не только городского, но и сельского. Фактически первый период брежневской эпохи стал самым успешным временем для послевоенного СССР, что отразилось и в общественном сознании, приведя к укреплению политико-идеологической обстановки. Вполне понятно, что эти успехи укрепляли Брежнева и других руководящих лиц в том мнении, что сохранение основной сути сталинской модели социализма показывает хорошие результаты и что следует продолжать придерживаться ими направления.

Однако достигнутый прогресс основывался на прежних методах экстенсивного экономического развития наряду с сверхцентрализованной административной системой планирования и руководства. Кроме того, постоянное вмешательство партийных органов в текущую работу экономического руководства негативно сказывалось на возможной экономической эффективности осуществляемых проектов.

Е. К. Лигачёв (род. в 1920 г.), с 1965 по 1983 гг. первый секретарь Томского обкома КПСС, отвечавший за два таких проекта, ретроспективно оценивал это время так:

Это сформулировано ещё весьма сдержанно, поскольку Политбюро КПСС всё больше превращалось в клуб стариков, продолжавших использовать привычные для сталинских времён методы управления, и, по-видимому, считавших, что их положение сохранится на всю жизнь. Суслов, ранее отвечавший за идеологию, ещё с 1947 г. принадлежал к этой руководящей группе и, несмотря на то, что к тому времени уже давно страдал болен склерозом, вплоть до самой смерти в 1982 г. оставался серым кардиналом. А наибольшую долю в аппарате составляли преданные Брежневу люди, которых он переводил с собой с поста на пост начиная с Днепропетровска, где был секретарём обкома, и до тех пор, пока эти товарищи наконец не вошли в аппарат ЦК или в Политбюро, как, например, его друг К. У. Черненко (1911–1984). В итоге политический и моральный авторитет этого органа падал всё ниже, распространялись непотизм, коррупция и безответственность, произошло заметное падение уровня порядка и дисциплины во многих сферах общества.

Успехи всё более снижались, источники прогресса начали исчерпываться. Экономический рост постоянно замедлялся и в начале 1980‑х гг. приблизился к нулю. Производительность труда росла всё медленнее, и высокие цели пятилетки 1976–1981 гг. не были достигнуты. Экономическое развитие стагнировало, что вскоре проявилось в негативных последствиях во всех сферах жизни общества. Вновь возникли трудности со снабжением на внутреннем рынке, экспортные поставки другим социалистическим странам в рамках СЭВ уменьшились, что особенно задело ГДР, поскольку выполнение её собственных экономических планов сильно зависело от поставок сырья из СССР.

Лигачёв также констатировал, что «в последние годы брежневского руководства заметно снизились темпы роста экономики, разрастались злоупотребления властью, падала дисциплина, целые зоны страны были вне критики»[210]. Не только он, но и многие другие секретари обкомов КПСС были обеспокоены и недовольны этим, однако критические взгляды высказывать было нельзя.

Если заглянуть в протоколы партийных съездов времён Брежнева, там едва ли удастся отыскать хоть одно критическое упоминание о работе генерального секретаря и Политбюро, зато найдётся куча льстивых речей в честь тщеславного генерального секретаря. Борис Ельцин (1931–2007), в ту пору первый секретарь Свердловского обкома, тоже выступал с речами такого сорта. То же происходило и на заседаниях ЦК. Выступления заранее проверялись и утверждались, открытое обсуждение серьёзных проблем партии и страны не приветствовалось, а потому и не осуществлялось.

Таким образом, второй период брежневской эпохи действительно стал временем застоя, что означало регресс.

Для выяснения причин столь неблагоприятного поворота необходимо детальнее взглянуть на отдельные части общественной системы, поскольку здесь важную роль сыграло множество факторов — как объективного, так и субъективного характера.

Развитие советской экономики оставалось в сущности экстенсивным, оно было ориентировано на увеличение и расширение производственных мощностей без внедрения фундаментальных инноваций. Однако возможности роста экстенсивного развития к тому времени были по большей части исчерпаны. Количественный прирост рабочей силы в промышленности достигал всего 1,4 % в год, а производительность труда росла лишь на 2,3 %. Стало более угрожающим снижение инвестиций, чей годовой прирост упал до 2,2 %. Из-за слишком низкого объёма прибавочного продукта, производимого экономикой, снизилась и норма накопления, послужив отсутствию вложений в широкомасштабную модернизацию производственных фондов на основе интенсивного расширенного воспроизводства. При этом величина прибавочного продукта определялась уровнем производительности труда, из-за чего советская экономика, оказавшаяся в застое, неизбежно должна была двинуться по нисходящей спирали.

Производительность труда можно было повысить лишь за счёт масштабных технических инноваций, а наряду с ними и более высоким уровнем квалификации рабочей силы и рациональной организацией труда. Однако сам метод централизованного планирования и руководства экономикой был малопригоден для того, чтобы обеспечить большой инновационный импульс на основе научно-технической революции. Для этого были необходимы огромные дополнительные инвестиции, а также бо́льшая самостоятельная инициатива промышленных предприятий.

Меж тем решения о столь крупных фундаментальных преобразованиях в сложившейся системе могли приниматься исключительно в Политбюро, а не в Госплане и не в нижестоящих хозяйственных органах.

Таким образом, здесь объективные процессы изменений в экономике — которая в мировом масштабе уже давно перешла на интенсивное расширенное воспроизводство — пересеклись с субъективным фактором: Политбюро ЦК КПСС обязано было понять и оценить эти объективные изменения, дабы сделать из них необходимые выводы. Однако Политбюро даже не замечало, что чрезвычайно быстро растущая по сравнению с Советским Союзом капиталистическая мировая экономика к тому времени преимущественно сосредоточилась на использовании результатов научно-технической революции. Все предложения от членов правительства, Госплана и даже из самого Политбюро о созыве пленума ЦК по научно-технической революции с целью инициировать решительный переход советской экономики на качественно новую ступень попросту игнорировались. Назначенные даты проведения пленума из раза в раз откладывались, покуда тот в конце концов не был полностью отменён, поскольку по мнению генерального секретаря (а после смерти Брежнева и Андропова им стал Черненко) в нём было необходимости.

Очевидно, что с этим неразрывно был связан вопрос о способностях и компетентности группы первых лиц. Качество руководителей, собранных в Политбюро, часто называвшемся коллективным разумом партии, зависело не только от способностей отдельных его членов, пришедших в этот орган более или менее случайно, а решающим образом от политической системы сталинской модели социализма, определявшей структуру и образ действий этого органа и всего аппарата ЦК.

При Хрущёве в Президиуме ЦК, несмотря на исключение активных оппозиционеров после попытки переворота 1957 г., ещё оставалось достаточно представителей старой сталинской гвардии образца 1930‑х годов. А Брежнев, напротив, вскоре сумел укрепить своё положение во власти настолько, что смог создать свою собственную руководящую группу в Политбюро, как теперь снова именовали Президиум. Симптоматично было и то, что сам он теперь назывался генеральным секретарём — как и Сталин. Он систематически продвигал лично близких или преданных ему функционеров с прежних постов, и вскоре могло сложиться впечатление, что именно Днепропетровск, где Брежнев когда-то начинал секретарём областного комитета, стал центром политической элиты. Черненко, его друг и преемник, все свои годы провёл в партийном аппарате Брежнева, не соприкасаясь с реальной жизнью.

Так в руководящей верхушке КПСС установилось чрезвычайно нездоровое положение с использованием личных связей, непотизма и коррупции, что весьма негативно сказалось на работе Политбюро. Достигнув вхождения в Политбюро, каждый, подобно Брежневу, считал своё новое положение пожизненной должностью. Поскольку Брежнев занимал пост генерального секретаря в течение восемнадцати лет, то вместе с ним началось и в определённом смысле старение этого органа; при сложившихся обстоятельствах его омоложение едва ли было возможно. Неизбежным следствием этого стало то, что всё больше страдала их работоспособность, хотя бы потому, что эти старцы психически и телесно уже неспособны были выносить соответствующие нагрузки. Кроме того, их интеллектуальных способностей не хватало не только для учёта принципиально новых процессов развития науки, техники, экономики и т. д., но и хотя бы для того, чтобы попросту уследить за ними.

Это касалось и самого Брежнева, который в силу состояния здоровья в последние годы жизни едва ли был способен нормально функционировать. Заседания Политбюро становились всё короче, подчас длясь от силы полчаса, достаточных для утверждения решений, подготовленных аппаратом. Брежнев окружил себя штабом советников и сотрудников, которые всё больше влияли на его решения и от его имени управляли множеством дел.

Слабость Политбюро предоставляла разросшемуся аппарату ЦК всё больше возможностей для управления подчинёнными парторганизациями республик и регионов и контроля партии в манере, введённой ещё Сталиным. Однако разница заключалась в том, что Сталин управлял этим аппаратом лично, используя его как инструмент в своих руках, в то время как теперь он получал всё бо́льшую самостоятельность. Историк Хильдермейер пишет:

Были и другие причины сползания Советского Союза в период длительного застоя, связанные отчасти с особенностями внутреннего развития, а отчасти и с положением на международной арене.

Чтобы понять нараставшие экономические проблемы Советского Союза, нужно учесть и тенденции в демографии советского общества. Они касаются не только общего роста населения в послевоенное время, но и прежде всего связаны с изменением социальной структуры и образа жизни. Уже сам по себе численный рост населения требовал большего объёма производства товаров повседневного пользования и различных предметов потребления, направленных на удовлетворение потребностей населения. К тому времени они выросли прежде всего потому, что в благоприятные 60‑е и 70‑е годы увеличились доходы рабочих и служащих, а вместе с ними и колхозников. Однако изменение социальной структуры на фоне чрезвычайного роста слоя интеллигенции предъявило дополнительные требования к снабжению бытовыми товарами, предметами роскоши и более качественными предметами потребления, поскольку образ жизни этого слоя уже в большей мере ориентировался на соответствующие условия в развитых капиталистических странах.

Довоенная стадия социализма бедности была преодолена, а с ростом скромного благосостояния возникли и новые потребности, и спрос, который советская промышленность удовлетворяла в недостаточной степени. Таким образом, отставание и стагнация экономики в силу недостатков снабжения не только стали ощутимы для всех, но и превратились в источник недовольства населения.

Слишком самоуверенные заявления хрущёвского руководства о том, что советская экономика вскоре догонит и перегонит американскую, очень скоро оказались выдачей желаемого за действительное — так же, как заявление Сталина в 1930‑х годах, будто Советский Союз через несколько лет станет производить больше зерна, чем США и Канада вместе взятые. Когда этого не произошло, у него, как бы кощунственно это ни прозвучало, нашлось оправдание в фашистской агрессии.

Хрущёв считал, что достаточно лишь догнать Америку в производстве угля и нефти, стали и железа, тяжёлых машин и основных химических материалов, чтобы суметь продемонстрировать превосходство в экономическом соревновании систем. Очевидно, он сам был убеждён, что реально довольно быстро достичь этой цели — иначе он не поместил бы в программу партии задачу за ближайшие двадцать лет достичь коммунистического общества.

Хрущёв и его советники совершенно не осознавали, что международное развитие современных производительных сил уже давно шло в другом направлении, неся собственный импульс. По большей части выключенные из мирового рынка и из мирового разделения труда, они и в самом деле проспали переход к научно-технической революции. И потому отставание советской экономики по уровню производительности труда вместо того, чтобы сокращаться, продолжало расти.

В частности из-за снижавшейся в брежневскую эпоху экономической мощи вскоре стало ясно, что так не удастся одержать победу в экономическом соревновании между социализмом и капитализмом — именно поэтому эта нереалистическая цель и исчезла из официальной пропаганды. Крупнейшие научно-технические и экономические усилия отныне направлялись преимущественно на развитие оборонной промышленности с целью сохранения военно-стратегического равновесия между блоком Варшавского договора и НАТО — дабы обезопасить социалистическую систему от военного нападения. С этой целью и в Советском Союзе возник военно-промышленный комплекс, который по причинам безопасности (секретности) был полностью отделён от остальной экономики. Однако такое отделение создало в советской экономике новые диспропорции: потребность этого комплекса в инвестициях быстро росла, что неизбежно снижало норму накопления в экономике гражданского назначения, в связи с чем её развитие и модернизация застопорились.

Потенциалы научно-технических исследований и разработок главным образом сосредоточивались на оборонной промышленности, что препятствовало и замедляло научно-технический прогресс в гражданском секторе экономики, вследствие чего рост производительности труда в нём замедлился. Кроме того, разделение этих секторов привело к тому, что многие научно-технические достижения, которые могли быть использованы в гражданском производстве, не получали в нём распространения. Это нанесло большой урон диверсификации изделий и качеству бытовых предметов потребления.

Нет сомнений в том, что интересы безопасности Советского Союза и социализма в целом требовали сильной и эффективной оборонной промышленности. Достигнув и поддерживая военно-стратегическое равновесие между Варшавским договором и НАТО, Советский Союз внёс решающий вклад в обеспечение мира во всём мире, сделав невозможными осуществление крупных военных авантюр империалистическими державами. Ради этого народы Советского Союза пошли на большие жертвы — столь огромные, что в конце концов они превзошли экономическую производительную способность СССР.

Однако именно в этом и состояла главная цель империалистических стратегов холодной войны: всё дальше закручивать спираль гонки вооружений, чтобы заставить Советский Союз исчерпать себя в этом соревновании. «Мы вооружим их до смерти», — таков был лозунг США. Учитывая их экономическое превосходство, это было в общем-то предсказуемо, и потому правомерен вопрос: действительно ли Советскому Союзу было необходимо участвовать в этой гонке вооружений? Обеспечивалась ли бо́льшая безопасность тем, что агрессор мог быть уничтожен ответным ударом десятикратно? Кто знает...

В то же время под руководством Брежнева Советский Союз активно проводил политику разрядки в духе мирного сосуществования. Благодаря этому он сохранил своё заметное международное влияние. Однако оно основывалось скорее на его значительной военной мощи, чем на сравнительно гораздо меньшей экономической силе. Западным стратегам было ясно, что если эта пропорция между экономической производительной способностью и обороноспособностью не будет в скором времени перевёрнута, то результат гонки вооружений довольно-таки предсказуем.

Эту опасность осознавали и в Москве, однако сделанные заключения отправлялись в долгий ящик, поскольку возможность поражения социализма многим из нас казалась немыслимой. Вопреки трудностям, до сих пор он сопротивлялся всем штормам. Во всяком случае, я тоже надеялся, что Советский Союз всё же выйдет на верный курс и сконцентрируется на современном экономическом развитии. Для этого у него были все условия.

Но эта надежда, опиравшаяся на другую — что эпоха Брежнева не продлится слишком долго, оказалась безосновательной.

4.4. Советское общество в кризисе

Состояние паралича и стагнации оставалось неизменным и после смерти Брежнева в ноябре 1982 г. Вопреки его желанию новым генеральным секретарём был избран не Черненко, а Ю. В. Андропов, который с 1967 г. руководил Комитетом Государственной Безопасности (КГБ). Член Политбюро, он был умным и энергичным человеком и, благодаря своему посту, более информированным о реальной ситуации в стране, чем кто-либо другой. На посту руководителя КГБ Андропов обладал властью, относительно независимой от генерального секретаря, из-за чего он был введён в руководящую группу ещё Брежневым. В 1967 г. он стал кандидатом в Политбюро, в 1973 членом Политбюро, а в мае 1982 г. — секретарём ЦК.

Андропову были известны серьёзные недостатки этой руководящей группы, но при этом он поддерживал Брежнева и заботился о стабилизации системы, в том числе используя собственное влияние на кадровую политику. Например, он выдвинул первого секретаря Ставропольского краевого комитета КПСС, Михаила Горбачёва, на пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству.

Оценки Андропова разнятся. Некоторые видят в нём прежде всего представителя КГБ, стремившегося к поддержанию строгого и насильственного режима для восстановления порядка в партии, государстве и обществе — порядка, испарявшегося прямо на глазах. Это сходится с тем, что сразу после занятия поста генерального секретаря он начал энергично и жёсткими мерами противодействовать коррупции, прогулам, недисциплинированности и халатности.

Андропов сознавал, что эти шаги не касаются сути проблемы. Суть крылась в структуре и свойствах общественной системы, и было заметно, что он «прощупывал» вопросы, связанные с ней. Анропов понимал, что доминирующие в Москве идеи о социализме и в особенности слишком завышенная оценка реального уровня развития советского общества подлежат срочному исправлению. В фундаментальной теоретической статье в «Коммунисте» он писал, что нужно внести ясность в вопрос, на какой ступени развития социалистического общества находится Советский Союз. Как и в статье Молотова 1954 г., это были новые звуки, и из них могла сложиться новая мелодия, то есть исправленная и углублённая концепция социализма. Как бы то ни было, но Андропов был серьёзно болен и умер в феврале 1984 г. Смерть не позволила ему реализовать планы по оздоровлению и стабилизации советского общества.

Почти уже 73-летний Черненко, имевший серьёзное заболевание лёгких и политически не получавший выгоды от нового поста, стал-таки генеральным секретарём ЦК КПСС. Для Советского Союза это стало ещё одним шагом в пропасть. Возможно, большинство старых членов Политбюро считало, что слабый Черненко не сможет ничем им навредить, и потому они вознесли его наверх. Лигачёв писал:

Лигачёв характеризовал Черненко так:

То, что Лигачёв сформулировал очень сдержанно, открытым текстом звучало бы так: Черненко ничего не смыслил в практической жизни, поскольку весь свой профессиональный стаж получил в учреждениях в качестве слуги Брежнева. Он никогда не видел предприятия изнутри, никогда не руководил парторганизацией на низовом уровне, он был чистым «кабинетным политиком», и Лигачёв не мог не констатировать: «ни по состоянию здоровья, ни по своему политическому и жизненному опыту он не был готов к тому, чтобы занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС»[215].

Лигачёв считал, что этот пост стал несчастьем для Черненко. Но он не сказал, каким несчастьем это стало для Советского Союза. Неудивительно: он сам был секретарём ЦК с 1983 г., а с 1985 г. ещё и членом Политбюро, то есть он сам был причастным ко всему этому.

По какой бы то ни было причине Политбюро избрало Черненко, однако формальные выборы на пост генерального секретаря должны были проходить на пленуме ЦК, так как именно ЦК по уставу признавался высшей инстанцией между партийными съездами. Почему же ни один член ЦК не набрался смелости выступить против этой очевидно бесполезной кандидатуры, воспрепятствовав этому выбору? По уставу Политбюро считалось органом Центрального Комитета и было подотчётно ему. Но это лишь сухая теория, на практике же вся власть концентрировалась в Политбюро, в то время как Центральный Комитет выступал лишь исполнителем воли Политбюро: задачи ЦК и его членов ограничивались формальным утверждением решений Политбюро. Вместо обсуждения важных вопросов партийной политики, вместо критического рассмотрения проблем высказывались заявления о преданности генеральному секретарю и восхвалялась его мудрая политика. Выступавшие заранее отбирались и инструктировались, тексты выступлений подготавливались и получали одобрение.

Выбор Черненко стал не только общественным и личным несчастьем, но и прежде всего показателем уже достигнутой степени политического, идеологического и морального падения малочисленной руководящей клики, цеплявшейся за власть, не обращая внимания на реальные нужды и потребности страны.

Поскольку из-за своей болезни Черненко не мог даже проводить заседания Политбюро, он передал эту функцию самому молодому члену этого органа. Им стал Горбачёв, всеми силами старавшийся включить срочные вопросы в повестку дня, однако не преуспевший в этом. Время правления Черненко продлилось всего год, он умер в марте 1985 г. По предложению Громыко, с 1973 г. входившего в Политбюро, Горбачёв стал его преемником.

Горбачёву досталось очень тяжёлое наследство. Он сознавал, что прежнюю политику продолжать было уже нельзя и что срочно требовались коренные перемены. Советское общество должно было быть реформировано во всех сферах, чтобы выйти из затяжного кризиса и вновь обрести способность к развитию.

Однако как это сделать, не знал ни генеральный секретарь, ни любая другая светлая голова в Москве. Не было проработанных идей; их ещё только требовалось создать, а это оказалось чрезвычайно затруднительно как в теоретическом, так и в практическом отношении. Так продолжалось довольно долго — пока не наметилась некая линия, позже названная «перестройкой». После нескольких первых успехов эта концепция показала себя малопродуманной, противоречивой, а в определённых пунктах даже взаимоисключающей, приведя не к укреплению социалистического общества, а к его дезорганизации и эрозии. В конечном счёте эта «линия» ускорила гибель и самоуничтожение социализма.

Пока Горбачёв следовал в своей политике цели сохранения социализма, сталинская модель социализма — сознательно или несознательно — оставалась теоретическим фундаментом и эталоном его идей и применяемых им практических мер. Когда в октябре 1987 г. в Москве торжественно праздновалась 70-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции, Горбачёв утверждал, что КПСС непоколебимо следует исторической цели установления коммунистического общества. В отношении пересмотра партийной программы, принятой при Хрущёве в 1961 г., он заявил, что её цель перехода от социалистического общества к высшей фазе коммунизма была и остаётся верной, хотя и нужны некоторые коррективы и уточнения в отношении соответствующих сроков и конкретных шагов и мер. Это означало, что и Горбачёв, так же, как и все его предшественники, стоял на почве сталинского «марксизма-ленинизма», согласно которому социалистическое общество является лишь относительно короткой переходной стадией.

В конечной фазе перестройки Горбачёв всё более удалялся от социализма, поскольку не мог провести чёткую грань между социализмом и сталинизмом. Недостатки и негативные влияния до сих пор не преодолённого сталинизма всё более проявлялись в кризисной ситуации, в которой Коммунистическая партия, как и социалистическое общество, подвергалась всё большей эрозии и начала распадаться. Поверхностное отношение к собственной истории, начиная с XX съезда 1956 г., мстило за себя. Критический анализ деформаций и фальсификаций марксистской теории и социалистической политики был оборван в самом начале, а впоследствии подавлялся; из-за этого невозможно было выработать пригодные решения для преодоления важнейших недостатков и искажений социалистического общества. Внезапная отмена под лозунгом «гласности» всех прежних табу очень быстро вызвала огромную волну антикоммунистических фальсификаций истории КПСС и Советского Союза. Под предлогом «плюрализма мнений» распространение получил оголтелый сенсационный антисталинизм. Преодоление сталинизма отныне фактически отождествлялось с ликвидацией социализма. Таким образом вместе с водой выплёскивался и ребёнок.

Руководящая группа вокруг Горбачёва оказалась неспособна осуществить внятную критику сталинизма, при этом решительно защитив социализм и его достижения. Руководители, защищавшие основы и принципы социализма и исходя из этого стремившиеся к обновлению социализма, публично охаивались как консервативные сталинисты, в то время как другие (с Горбачёвым во главе) поначалу нерешительно колебались, вместо того чтобы активно вмешаться в дело, выступив против любых действий, противоречащих конституции.

«Плюрализм мнений», пропагандируемый и активно поддерживаемый Яковлевым, послужил шлюзом, через который общество затопила и дезориентировала волна антикоммунистических взглядов, совершенно открыто направленных против социализма. Вместо того, чтобы организовать действительный плюрализм и открытые обсуждения для выработки правильной оценки истории Советского Союза и с помощью критического и самокритического анализа подготовить идеологическую почву для оздоровления социалистического общества, Горбачёв под влиянием Яковлева капитулировал теоретически, идеологически и политически. В конце концов он перешёл на яковлевские открыто социал-демократические позиции.

Стало ясно, что в горбачёвской руководящей группе есть ренегаты, изначально видевшие цель «перестройки» в более-менее полной ликвидации социализма. Вместо того, чтобы критически проанализировать догмы Сталина, деформировавшие и извратившие марксизм, в том числе и его примитивную теорию социализма, и преодолеть их, вернувшись на марксистские позиции, чтобы получить надёжную теоретическую основу для срочно необходимых преобразований, Горбачёв ушёл от социализма, прикрывшись тем, что якобы своей «перестройкой» он принёс народу «свободу»[216].