Воспоминания. Том 1. Сентябрь 1915 – Март 1917

Глава XXII. Отъезд в Ставку

В средних числах декабря, кажется 15-го числа, я был уже в Могилеве. Предуведомленный о моем приезде, священник А.Яковлев ожидал меня. Так же, как и в предыдущий раз, я прежде всего отправился к протопресвитеру Шавельскому, а затем к дворцовому коменданту, генералу В.Н. Воейкову. Опускаю свою беседу с протопресвитером, ибо не помню ее. Помню лишь, что, в ответ на мое ходатайство доложить Государю о моем приезде, протопресвитер заявил, что Его Величество никого не принимает, так как собирается уезжать на фронт. Так же категорически отклонил мою просьбу об аудиенции и генерал В.Н. Воейков. Мои указания на то, что Государь Император лично повелел мне приехать в Ставку за иконами и что мне неудобно уезжать обратно, не откланявшись Его Величеству, не достигли цели. Других путей к Государю у меня не было, и я на другой день утром уехал из Могилева, пробыв в Ставке лишь несколько часов, вечером, в день своего приезда...

Настроение в Ставке было еще бодрее, чем раньше: все рассказывали о победах и огромной массе пленных, взятых в последних боях; но каждый объяснял эти победы по-своему и никто не связывал их с пребыванием величайших святынь в Ставке... Священник Яковлев и я, с большим вниманием, прислушивались к этим восторженным рассказам и делали одинаковые выводы... Было очевидно, что чудотворная Песчанская икона Божией Матери простояла в храме никем не замеченная... Наша просьба отслужить хотя бы прощальный молебен была также отклонена...

С помощью того же Е.И. Марахоблидзе, священник Яковлев и я вынесли святыню из храма, установили икону на автомобиль и, никем не провожаемые, отвезли ее на вокзал... С величайшим трудом я мог добиться только того, что мне дали отдельное купе II-го класса в обыкновенном классном вагоне... О салон-вагоне не могло быть и речи: никто и слышать не хотел об этом... Святыни были увезены; но Ставка не простилась с ними, а меня не допустили проститься с Государем...

Не успели мы отъехать несколько верст от Могилева, как наше купе переполнилось посторонними людьми, и мы, с величайшим трудом, доехали до Харькова, где была пересадка... Поезда ходили нерегулярно... Нужно было долго ожидать поезда, идущего в Изюм... Мы прибыли туда, вместо 10 часов утра, лишь в два часа ночи...

"Что-то будет, как Вы думаете, батюшка?" – спросил я.

"О, как же велико долготерпение Божие! – воскликнул о. Александр. – Как неизреченна милость Царицы Небесной... С того часа, как святыня наша прибыла в Ставку, я каждый день следил за телеграммами с фронта... Дивился и плакал, и молился народ... За все время, ведь, не было ни одного поражения, ни одного отступления... А пленных-то сколько было!.. По десяткам тысяч зараз брали. На фронте, верно, даже не знали, что наша святыня в Ставке; а в Ставке, известное дело, объясняли все иначе... А мы, простые, неученые люди, видели, что не под силу сатане сокрушить благодать Божию; боялся нечистый Пресветлого Лика Матери Божией и не посмел, значит, посягать... Хотя и с превеликим небрежением отнеслись ученые да образованные, по научному манеру, люди к святыне, а не подобало Матери Божией наказывать за их слепоту всю Россию, и Царица Небесная всех невидимо покрывала и, ради Помазанника Божия, всем помогала... А если бы поверили гласу Угодника Иоасафа, да послушались Его, да встретили бы святыню подобающим образом, то и война бы уже кончилась... А как будет теперь, то Одному Милосердному Господу ведомо... Как не прогневается Господь, то все пойдет по-хорошему; а как прогневается за упорство и гордость и маловерие, тогда будет страшно"...

"А Вы не рассказывали о том, как встретили святыню в Ставке?" – спросил я.

"Боже меня сохрани, как можно! даже своим не говорил... Да и о проводах умолчу, чтобы не было соблазна", – ответил о. Александр.

"И мне страшно, – сказал я. – Господь вес сделал для того, чтобы пробудить слепых, а люди не узнали Руки Божьей и отвергли Ее"...

Подъезжая к г. Изюму, мы из конца вагона увидели, что не только станция, но и огромная площадь перед вокзалом, стоявшим среди поля, на расстоянии нескольких верст от города, была переполнена народом, ожидавшим прибытия святыни.

"Посмотрите, – сказал мне о. Александр, – целый день стоит народ на морозе, с хоругвями и свечами в руках... И простоял бы так всю ночь"...

"Узнаю Вашу паству", – ответил я. Я выглянул из окна и заметил, как народ, при виде приближавшегося поезда, засуетился и стал зажигать свечи... Было 2 часа ночи... Холодно и темно... И на фоне беспросветного мрака, где виднелись одни силуэты, вспыхивали в толпе яркие звездочки...

Прошло еще одно мгновение, и процессия медленно двинулась к окаменелому, скованному морозом, шоссе, направляясь в село Пески...

Впереди и по сторонам ехали верховые, с факелами в руках, освещая путь...

Никогда еще эти люди, эти женщины и дети, закутанные в платках, одетые в полушубки, с огромными рукавицами на руках, не были мне ближе и роднее, чем в этот момент... Никто не был и к Богу ближе, чем этот серый народ, такой верующий, такой смиренный, довольный своей долей и невзыскательный... И я вспомнил деревню, три года службы в ней, свое общение с народом, все радости и горе, какие делились с ним. И на фоне этого прошедшего мое настоящее, все эти верхи служебной лестницы, эти перспективы сделаться Товарищем Обер-Прокурора Св. Синода, все это показалось мне не только не нужным, но и греховным, удалявшим от "настоящей" жизни, от здоровых корней, победою дьявола, вырвавшего меня из народа и бросившего в пучину мирского водоворота...

Прошло уже два часа, а село только виднелось на горизонте...

Никто не жаловался ни на холод, ни на утомление: все шли без шапок; стройный хор певчих по-прежнему оглашал воздух в ночной тишине... Никто не спешил домой... Подле своей святыни, все чувствовали себя дома... Только к 6 часам утра крестный ход подошел к храму, который, как свеча перед Богом, горел сотнями огней среди села, погруженного во мрак... Святыня была установлена посреди храма, и начались беспрерывные молебны. О. Александр не успевал принимать записочек, подаваемых ему со всех сторон, и вычитывал, с большой любовью, все имена, начиная с имени Государя и Царской Семьи, за которыми следовал перечень крестьянских, простонародных имен... Никто не спал в эту ночь... До самого утра длилась молитва в храме, и только к 9-ти часам, усталый, в полном изнеможении, достойнейший сельский пастырь, установив святыню на ее прежнее место, покинул храм.

В это же день я уехал в Белгород, куда отвез Владимирский образ Божией Матери, а затем в Киев, к родным, где и провел Рождественские праздники. Слухи о моем назначении Товарищем Обер-Прокурора достигли и Киева. Меня расспрашивали о них; но я не знал, что отвечать...

Мои мысли витали в другой сфере, откуда я боялся спускаться на землю.

Я чувствовал одновременно и близость Бога, и страх Божий...

Пусть люди называют мою веру мистикою, фантазией, или большим воображением; но тот факт, что во время пребывания святыни в Ставке не было не только поражений на фронте, а, наоборот, были только победы, в чем может убедиться каждый, кто проверит этот факт по телеграммам с фронта за время с 4-го октября по 15-ое декабря 1915-го года, не вызывал во мне никаких сомнений, и, сквозь призму этого факта, я расценивал и все то, что меня окружало и что приобретало в моих глазах другую окраску...

Так кончился 1915-й год.