Восточные постели

Глава 4

Розмари вернулась после выходных в Пинанге, странно выглядя чрезмерно одетой. Такой эффект производило обручальное кольцо с крошечным камешком, Грандиозно плясавшим, сверкавшим в ярком малайском свете, сигнализируя солнечными вспышками массу противоречивой информации: «Я вам нравлюсь, правда, только теперь нельзя, видите, я принадлежу другому; как я прекрасна, правда, кто-нибудь обязательно должен был меня поймать; давайте, берите меня, смелей через огненную преграду; идет аукцион, это только первое предложение; в сущности, я, как видите, приличная девушка». Кольцо казалось вездесущим: сияние его спектра наполняло, как аромат, любое помещение, песня его звучала в городе столь же громко, как ныне починенный музыкальный автомат Лоо. Но на Розмари почему-то выглядело непристойно, как выглядел бы на ней монашеский чепец.

Кольцо навело Краббе на мысль о вечеринке, о вечеринке не просто для Розмари, но и в качестве первого шага к осуществлению своего плана межрасового общения. Кольцо, сулившее супружество, казалось подходящим символом.

— Можешь помочь, будешь хозяйкой.

— Ооооох, Виктор, как прекрасно, какая хорошая мысль, Виктор, ооооох.

— Позовем, разумеется, Ники, нескольких китайцев-ротарианцев, тамилов.

— Ой, нет, Виктор, нет, не выношу прикосновения к темной коже.

— Вечеринка будет не такая.

— А как насчет симпатичных английских мальчиков из Бустеда, и управляющего из поместья Дарьян, и Джерри Фрамвелла из «Сунгай Путе», и…

— Нет. Вечеринка будет не такая. В каком-то смысле будет довольно серьезная вечеринка.

— Как же можно устроить серьезную вечеринку? ~~ удивилась она, сверкая кольцом.

— Увидишь, что я имею в виду.

— Ооооох, Виктор, мне в Пинанге мужчины просто не давали покоя, я почти не осмеливалась выйти из спальни, а один с виду очень достойный мужчина, знаете, с седеющими волосами, с целой кучей денег, хотел на мне жениться, а я говорю ему, уже слишком поздно, потом Джалиль приревновал, попытался в три часа утра войти ко мне в комнату. Ох, Виктор, это было ужасно, ужасно…

— Лим Чень По тебе там не встречался?

Она надула губы.

— Встречался. Был один раз в баре вечером. Ох, я его ненавижу, Виктор, ненавижу. Такой вежливый, сдержанный, ох, Виктор, какой у него дивный голос, а он просто угостил меня выпивкой и ушел.

— Ну, ведь на самом деле ты азиатов не любишь, правда? — сказал Краббе. — Не выносишь прикосновения к…

— Ох, не знаю, не знаю, Виктор. Он ведь не настоящий азиат, правда? Такой дивный голос. Ох, Виктор, Виктор, почему жизнь такая трудная?

— Больше уже не трудная, Розмари. Ты обручена.

— Да, обручена. С Джо.

— Ты обручилась с Джо.

Это имя на миг зависло в воздухе, как привычный легкий запах. Вроде бы выходило, что после решительного сакраментального обручения Джо — инструмент — вполне можно отбросить. Розмари с Краббе обсуждали приготовления к вечеринке.

— Чень По будет здесь в среду. Тогда можно и вечеринку устроить.

— О да, Виктор, какая хорошая мысль, правда, в самом деле хорошая мысль.

— А я думал, ты его ненавидишь.

— Ооооох, Виктор, я никогда этого не говорила. Никогда не говорила ничего подобного. Как вы могли подумать, будто я скажу подобную вещь?

Все было продумано довольно тщательно. Множество канапе [18] — никакой говядины, чтоб не смутить индуса, никакой свинины, чтобы не разъярить мусульманина, — разнообразная выпивка, включая безобидные жуткого цвета напитки, лежавшие звонким рифом в ведерке со льдом. Розмари с коричневой кожей, в огненном платье, со сверкавшим кольцом, энергично стучала высокими каблуками по большой гостиной Краббе на заходе солнца, расставляла орешки, сухарики, поправляла поникшие цветы. В конце концов, это, с одной стороны, ее вечеринка.

К изумлению Краббе, Ник Хасан прибыл в сопровождении своей жены, чи Асмы. Это была крупная женщина в саронге из шотландки и зеленом кардигане, которая, по малайскому обычаю, сбросила в дверях сандалии и протопала на больших загрубевших ступнях к простому стулу в углу. Вытащила из сумочки сирех, принялась смачно жевать, игнорируя хозяина, презирая хозяйку с голыми плечами, женщину легкого поведения, ожидая прибытия еще каких-нибудь малайских жен. Но никаких малайских жен не приглашали. У чи Асмы было безобразное проницательное лицо, явно лучше всего смотревшееся в движении. Она кратко отвергла апельсиновый сок, лаймовый сок, лимонад и заказала у Розмари кофе. Значит, пришлось варить кофе.

— Я не меньше вас удивлен, Вики, — признался Ник Хасан, красивый в сером тропическом костюме, с красивыми карими мрачными глазами. — Но она настояла, что тоже пойдет, говорит, я ее никогда никуда не вожу. Молю Бога, чтоб вела себя прилично.

— Нечего беспокоиться. Выпейте, Ники.

— Думаю, — сказал Ник Хасан, — лучше мне притвориться, будто имбирный эль пью. Старик, она за мной смотрит, как чертов ястреб. Эй, — подозвал он боя Краббе, проворного китайца, любившего вечеринки, быстро поговорил с ним по-малайски. — Порядок, — объявил он. — Знает, что имбирный эль — кодовое название бренди с имбирным элем. Имбирный эль, пожалуйста, — громко заказал он.

Явилась миссис Перейра, несколько неаппетитная евразийская дама пятидесяти лет, возглавлявшая местную женскую школу. Муж от нее сбежал, но по-прежнему присылал ей достаточно денег для выплаты ренты. Она кошачьими лапками ощупывала кольцо Розмари, захлебываясь словами:

— Никто даже не думал, что он это сделает, милая Розмари, а он сделал, да? Я только не пойму почему. Мужчины, мужчины, разве можно кому-нибудь из вас верить, можно?

— Я своему Джо верю.

— Я верила Перейре. Ничего, милая, жизнь такова, какова она есть. Человеческую натуру не переделаешь.

Прибыл Лим Чень По, городской, элегантный, воплощение куртуазности, с серебряным браслетом для Розмари.

— Ооооох, как мило, не правда ли, Виктор, ооооо, прелесть, ох, не могу дождаться, когда надену.

— И вполовину не столь изыскан для столь изысканной дамы, — сказал Чень По. — Виктор, вас можно поздравить?

— Поздравить?

— И позвольте сказать, как я рад столь изысканному выбору Виктора, как счастлив видеть его снова остепенившимся, надеюсь, дорогая, дорогая моя леди, что вы сделаете друг друга очень-очень счастливыми.

— Ой, Виктор, — прищурилась Розмари, сплошная алая номада, — вы его слышите?

У Краббе голова шла кругом от сотворения нового мира, где сначала шел акт обручения, а потом выбор невесты.

— Нет, — сказал он, — не то. Понимаете, это не я, это, надо сказать, Розмари обручается с… — Может, подумал он, он когда-то сделал Розмари предложение, о чем все помнили, кроме него, а Джо — просто кодовое наименование, вроде имбирного эля? Нет, нет. И опомнился, спросив Чень По: — Что вы будете пить?

— Ах, пожалуйста, розовый джин, Виктор.

Розовый джин, скотч с содовой, бренди с водой. Гости прибывали, гостиная наполнялась, в воздухе разговоры и дым. Но Краббе чувствовал, что дело начинается плохо. Чи Асма яростно выплюнула кусок тоста с постным мясом, крикнув:

— Баби!

— Это не свинина, — заверил Краббе. — Мы очень внимательно проследили. — Она, не поверив, поежилась. В любом случае, не желала говорить с мужчиной, ожидая прибытия малайских жен. Но единственной другой присутствующей женой была миссис Фу, жена мистера Фу, дантиста, улыбчивая, тоненькая, очаровательная, в чонгсаме, под которым вырисовывался корсет, но не менее прелестная, чем Розмари. Чи Асма выразила в пустоту негодование по поводу подобного эксгибиционизма.

А вот и братья тамилы. У Аруму гама и Сундралингама хлопот хватало: Маньям один дома вечером; тенденция Вайтилингама к непослушанию; тут еще эта самая Розмари. Но они не сумели придумать убедительного предлога, чтоб не прийти, тем более что Вайтилингам проявил намерение напиться у Краббе. Арумугам и Сундралингам знали причину: очередное письмо с Цейлона в то утро, очередной снимок сияющей тамильской девушки с крупно написанной карандашом суммой приданого на обороте: 75 тысяч долларов; сложная душевная машинерия Вайтилингама скрипела и скрежетала: в один момент в начале вечера он даже был склонен к сварливости. А сейчас прыскал полным ртом воздуха на Розмари.

— Ох, Вай, не глупите. Это безнадежно, разве вы не видите? Смотрите, кольцо. — Крошечный бриллиант сверкнул, просигналил.

— Я… я… не думаю…

— Мы остаемся друзьями, да? Я имею в виду, вы будете по-прежнему заботиться о кошках.

— Я…

— Пошли, — пропел Арумугам сердечным фальцетом, — пошли к ребятам.

— Я… не…

— И, — сказал Ник Хасан Краббе, — мысль считают хорошей. Говорят, именно это и нужно к началу торжеств. Хорошая вдохновляющая малайская песня про наши славные горы, про джунгли, про тигров и всякую прочую белиберду. Не слишком длинная, конечно. Думают, можно раздобыть оркестр с Сингапура. И конечно, всегда есть оркестр федеральной полиции.

— Только это будет конец вполне длинной симфонии, — предупредил Краббе. — Фактически главное — сама симфония.

— А нельзя ее вообще выбросить? Нельзя одну песню? — спросил Ник Хасан. Поймал боя Краббе, от которого уже несло бренди, протянул свой стакан. — Я просил имбирный эль. А это имбирный эль.

— Нет, — сказал Краббе, — нет. Должны все сыграть.

— Никто ничего не должен. — Может, просто в присутствии жены он стал раздражительным. — В конце концов, Вики, я вам оказываю услугу.

— Мне?

— Ну, ему. Услугу тому самому парню.

— Но, проклятье, старик, я думал, мы договорились. Неужели вы в самом деле не видите, что исполнение этой вещи важно для Малайи?

На них накатывалась грудь, парфюм и кольцо Розмари.

— Виктор, Виктор, по-моему, Вай старается напиться. Посмотрите на него. — Вайтилингам был загнан в угол возле стола со спиртным, Арумугам и Сундралингам плотной стеной отгораживали его от искушения. Вайтилингам выпил две порции чистого виски, налил очередную. Сундралингам громко, педантично рассказывал миссис Фу о местной кампании по борьбе с фрамбезией.

— Из нарывов при фрамбезии сочится самая что ни на есть тошнотворная жидкость, которая изобилует болезнетворными организмами.

Миссис Фу обаятельно улыбнулась и куснула сардинку на палочке.

— До двадцати лет от первичной язвы до третьей стадии.

Краббе прокашлялся и провозгласил:

— Леди и джентльмены. — Почти в тишине прозвучали слова «спирохета» и «имбирный эль». К Вайтилингаму с выпивкой вернулся дар речи. И он тоже вымолвил в потолок, трепеща золотой рыбкой: «Леди и джентльмены».

— Долго не хочу говорить, — сказал Краббе. — Разрешите сначала сказать, как я рад вас здесь видеть, в частности, выразить удовольствие от присутствия здесь представителей всех рас Юго-Восточной Азии, свободно общающихся в очевидном согласии в доме грешного англичанина. — Раздался обязательный смех, один Арумугам серьезно кивнул; Вайтилингам, как флейта с сурдинкой, пробовал что-то выдавить, кривя рот. — Мы сейчас, — продолжил Краббе, — много слышим о перспективах расовых разногласий в новой независимой Малайе. Подобные мысли распространяют сомнительные элементы, которые видят в расовых разногласиях превосходное средство преследования собственных гнусных целей. Я, конечно, имею в виду коммунистов.

Раздались благочестивые звуки согласия. Розмари стояла, озадаченная, удивляясь столь странному вступлению к речи о ней и ее обручении. Вайтилингам внезапно и неожиданно вполне четко проговорил:

— Коммунистов, — и выпил еще виски.

— Но, — сказал Краббе, — оставив в стороне коммунистов, никто из нас, думаю, не усомнится, что населяющие Малайю расы никогда особенно не старались друг друга понять. Непонятные суеверия и предрассудки, самодовольство, ультраконсерватизм — все это постоянно преграждало путь к взаимопониманию. Больше того, в период британского владычества мысль об обществе — о едином обществе в противоположность массе отдельных общин — никогда не казалась особенно важной. Государство проводило бездушную, чисто формальную, юридическую унификацию, — импортированную из Британии, — и какую-то поверхностную культурную политику, представленную американскими фильмами, джазом, плитками шоколада и холодильниками; в остальном каждая раса довольствовалась сохраненьем фрагментов культуры своей родной страны. Никто никогда не видел необходимости в их смешении. Но теперь пришло время. — Он сильно стукнул кулаком по обеденной стойке. — Это должно быть не просто смешение, а слияние.

— Возлияние, — согласно кивнул Вайтилингам.

На него шикнули.

— Необходимо супружество, нужна более либеральная религиозная концепция, требуется искусство, литература, музыка, способные выразить устремления единого объединенного народа. — Ник Хасан цинично ухмыльнулся. — Я предлагаю, чтоб мы здесь, в этом городе, попытались… — Тут Краббе остановился. Сердце его сжалось при виде впечатляюще входившего на веранду Сеида Омара в газетной рубашке с гортанным воркованием.

— Громкие слова, — проворковал Сеид Омар, — громкие слова. Но они не помогут нам делать дело. — Он вошел в гостиную, моргая от пьяной светобоязни, встал, пошатываясь, под вентилятором; ветерок шевелил растрепанные волосы.

— Ну-ка, давай, Омар, — успокоил его Ник Хасан, — иди на кухню, выпей черного кофе.

— Не хочу я никакого черного кофе. Ничего черного не хочу.

— Ради бога, — шепнул Краббе, — возьми себя в руки, Омар. Нам не надо никаких неприятностей.

— Я никогда не хотел неприятностей, — крикнул Сеид Омар. — Я делал свое дело, правда? Я делал свое дело лучше любого другого. И получил награду. Лишился работы. — Сел в ближайшее кресло и тихо захныкал. Все смутились, встревожились, все, за исключением Вайтилингама. Вайтилингам очень тихо пел песню, которую пели японцы, празднуя падение Сингапура.

— Пожалуй, — сказал мистер Фу, сплошная жирная улыбка, — нам с женой лучше идти.

— Нет, еще очень рано, — возразил Краббе.

— О, — вскричал Сеид Омар, — понятно. Не желаете находиться в одном доме с безработным. Считаете, будто я всего-навсего грязный безработный малаец.

Вайтилингам очень четко подхватил:

— Грязный безработный малаец, — улыбаясь бутылке виски.

Сеид Омар поднялся.

— А если ты чистый тамил, пускай лучше я буду грязным малайцем, — прокричал он. — Это ты виноват, это раса твоя виновата, что я теперь без работы. Твой чертов мистер Маньям и вся ваша проклятая шайка.

— Лучше иди домой, — посоветовал Краббе. — Давай я тебя отвезу. — Вполне можно, думал он, оставить компанию.

Но Сеид Омар стряхнул с себя руку Краббе и продолжал:

— Я скажу то, что должен сказать этим черным ублюдкам.

— Какие грязные слова, — запротестовала миссис Перейра. Розмари старалась прибиться к Лим Чень По, выражая признательность. Вайтилингам прорвался через кордон, улыбнулся и очень отчетливо сказал Сеиду Омару:

— Я тебя знаю.

— Я тебя тоже знаю, ублюдок.

В последовавшей драке никто фактически не пострадал. Немного имбирного эля Ника Хасана пролилось на платье Розмари, платье пропахло бренди. Чи Асма в негодовании замахнулась на ряд бутылок со спиртным, и две покатились по полу, Сеид Омар споткнулся о бутылку рома, упал, схватившись, как ему показалось, за ближайший неподвижный предмет, каковым оказалась правая нога миссис Фу. Все было абсолютно испорчено.

— Ну, — сказал Идрис, немного пыхтя, — чего теперь будем делать?

— Тише, — шепнул Сеид Хасан. — Услышит. — В доме доктора Сундралингама было темно, но Маньям несомненно был там.

— А что мы будем делать? — спросил Хамза. Никто не ответил; фактически никто не знал.

Каждый смутно в душе воображал какое-то насилие, причем в душе Хасана этот образ затуманивался еще больше ощущеньем сыновнего долга, вины, а также облегчения, даже странной признательности к Маньяму, потому что отец его, придя домой, объявил, что жалованья больше не будет, за школу платить больше нечем. Хасан рисовал себе прекрасное праздное взрослое будущее, чувствуя при этих мыслях, пока они стояли, тихо и быстро дыша, в кромешной тьме, некое обещание экстаза в чреслах, разжигавшее в нем желание причинить Маньяму какой-нибудь безобидный вред. И вдохновенно сказал:

— Лица носовыми платками завяжем.

— У меня носового платка нету, — признался Азман. Шепот сорвался на последнем слоге, в темноте внезапно прогремел ломавшийся бас.

— Ш-ш-ш-ш! Дурак!

— У меня два, — выдохнул Идрис. Он сегодня носил костюм, в пиджаке был платок, кроме платка в брючном кармане.

Навязали на лица маски, и, когда по параллельной шоссе, где они стояли, дороге проехала машина, увидели над ними большие карие глаза друг друга. Азман захихикал.

— Ш-ш-ш-ш!

— Парадная дверь заперта, — решил Хасан. — Наверняка. Попробуем черный ход. Сними пиджак, — велел он Идрису. — Сними галстук. Могут увидеть. Могут узнать. Оставь вон там под деревом. — Идрис повиновался. Они мягко протопали в сандалиях по траве; под ногами то и дело потрескивали сухие ветки. Хамза ушиб палец об кокосовый орех, Идрис поскользнулся на перезрелой папайе под деревом. Над головой сияли звезды, слегка шелестели пальмовые листья, тьма, тишина, безлунность. Дверь кухни была заперта.

— Там бой его спит? — беззвучно спросил Азман.

— Ш-ш-ш-ш! Бой всегда в город уходит. Смотри, вон окно. Открытое.

— Слушай! Маньям храпит во сне?

— Подсадите, — шепнул Хасан. — Посмотрим. Ножи приготовьте.

Он уткнулся в подоконник локтями, друзья поддержали за ноги, заглянул в темноту, ничего не увидел.

— Влезть, — быстро прошептал Хасан, — влезть помогите. Ножи приготовьте. — Подтянул колени, залез, пролез, беззвучно спустил ноги на пол, вытащил нож; глаза, как нож, пытались распороть темноту. Ни звука. — Азман, — шепнул он. — Теперь Азман. Потом Идрис. Хамза, стой там. Смотри. Тут никого.

Идрис и Азман тоже влезли, Азман вытащил карманный фонарик, смутно осветивший комнату умирающей батарейкой. Никого. Видно, комната Сундралингама. Постель пустая, москитная сетка опущена, гардероб, туалетный столик, на стене китайский календарь с голой красоткой. Троица тихо, мягко ступая, осторожно вышла из комнаты, открыв чуть скрипнувшую дверь. В новой комнате Хасан стал нашаривать выключатель.

Славная вспышка осветила Маньяма, ошеломленно севшего в кровати. Подобно чи Асме, которая в тот же самый момент сшибала бутылки со стола у Краббе, Маньям был в клетчатом саронге. Широко открыв глаза от неожиданности и испуга, он крепко вцепился в валик под подушкой — пропитанный потом партнер спящих на Востоке, прозванный женой-немкой.

— Что? Что? Кто?

Всегда молено пустить дело на волю случая. Хасан нашел верный ответ.

— Джанван такут, — сказал он, потом вспомнил, что, совершая изощренные преступления, надо говорить по-английски, и добавил: — Не бойся.

— Что? Что? Чего вам надо?

— Мы пришли защитить тебя, — объявил Хасан. — Враги хотят тебя убить. Мы остановим врагов, желающих тебя убить.

— Вы чего это? Кто вы такие? — Огромные глаза Маньяма, черная кожа, масляная от пота; руки, вцепившиеся в жену-немку.

— Только денег заплати немного. Мы не дадим врагам тебя убить, — сказал Хасан.

— Где бабки держишь, дед? — хрипло спросил Идрис. По-американски он говорил лучше, чем Хасан по-английски. — Давай, выкладывай, понял.

Маньям не сводил глаз с ножей.

— Сколько хотите?

— Двадцать баксов, — сказал Азман.

— Сто баксов, — потребовал Хасан, крепко ткнув локтем Азмана. — Выкладывай, будешь в полном порядке.

— У меня нету денег, — сказал Маньям.

— Спорю, деньги у тебя в штанах, — поспорил Хасан. Мятые зеленые штаны лежали на кресле. — Плати.

— Или, — добавил Идрис, угрожающе взмахнул ножом, уронил его на пол, поймал, повторил все это еще раз. — Или.

— Бумажник в другой комнате, — сказал Маньям. — Сколько там, я не знаю. Пойду принесу.

— Правильно, принеси, — разрешил Хасан. — А мы тут обождем.

— Ага, — кивнул Маньям, проворно вылезая из постели. — А вы тут обождите.

— Идиот, — крикнул Идрис по-малайски. — Там телефон. Держите его.

Ближайший к Маньяму Азман схватил его за саронг, мигом упавший к ногам Маньяма, обнажив круглые черные ягодицы, короткие безволосые ноги, срам Маньяма.

— Пусти, — сердито сказал Маньям. Попытался прорваться в гостиную, упавший саронг мешал; слишком энергично уворачиваясь от Азмана, он запутался в своих ногах, в складках саронга, упал, сильно стукнувшись носом о дверную ручку. Секунду лежал, чертыхаясь, чувствуя, что лицо, только зажившее после побоев, опять разбито. — Черт вас побери! — крикнул он.

— Гони деньги, дед, — пригрозил Идрис. — И никаких больше фокусов, ясно?

— Машина! Машина идет! — прокричал снаружи Хамза.

— Аллах!

— Назад той же дорогой! — приказал Хасан. — В окно, живо.

— Сперва деньги возьмем, — твердил Идрис. — Тут, в штанах.

— Назад, назад, я приказываю, — распоряжался Хасан. — Назад, быстро, быстро.

— Штаны возьму, — сказал Идрис, схватив их со стула.

Голый Маньям пытался подняться с криками:

— Помогите! Убивают! — слыша приближавшийся шум мотора.

Мальчишки помчались стрелой. Азман уже выбрался в безлунный сад, неуклюже свалился на помогавшего ему Хамзу. Идрис со штанами под мышкой последовал за ним, потом вывалился Хасан. Большие глаза автомобиля свернули на подъездную дорожку, высветили маски, нерешительные ноги, гадавшие, удирать или нет.

— Помогите! Помогите! — кричал Маньям из парадных дверей. — Ловите их, быстро! Вон там!

Вайтилингам на заднем сиденье автомобиля громко пел:

— …И еще выше солнце, чем прежде, взойдет, и своими лучами могучими грозно сожжет злобный вражеский Запад порочный, согревая улыбкою весь мир восточный, — на простонародном японском.

Арумугам вылез, держа кулаки наготове, высоко скрипя:

— Где? Где?

Мальчишки бросились врассыпную. Идрис с Хамзой попались в огромные руки Сундралингама, слишком поздно сообразив, что подобные приключения не для маленьких городишек, это элемент столичной культуры. Хамза легонько ткнул ножом Сундралингама в руку. Сундралингам взвыл, Хамза с Идрисом улизнули. Арумугам упал, сбитый Азманом с ног.

— Бегите, бегите! — И они бежали. Хасан на бегу вспомнил про пиджак с галстуком-шнурком в кармане, лежавший под деревом. Завтра его черед ходить в униформе. Он побежал туда, готовясь схватить костюм из тени под деревом. Даже в панике и спешке Хасан хорошо понимал, что стал вожаком справедливо, — хватило мозгов вспомнить про необходимость забрать с места преступления решающую улику. (Преступления? Было совершено преступление?) Тут Арумугам, сильный и мужественный под обличьем женского голоса, поймал его, снова быстро встав на ноги. Хасан бился в мускулистых руках, теперь пришла его очередь звать на помощь, но шесть беглых ног топали вниз по дороге, покинув его. Схваченный боевой хваткой, ступая от боли на цыпочках, он шагал к дому, к поджидавшим Маньяму и Сундралингаму, слыша пищавший в ухо голос. Вайтилингам храпел.

Маска была сдернута в доме, освещенном для допроса третьей степени, лицо Хасана осмотрено.

— Сын Сеида Омара, — констатировал Сундралингам.

— Да, да, — пропищал Арумугам. — Что отец, что сын. Это Сеид Хасан.

— Они штаны мои унесли, — заявил Маньям.

— Что это у него?

— Пиджак.

— Деньги были в кармане? — спросил Сундралингам. И пососал ранку на руке.

— Бумажник. Да, какие-то деньги, немного.

— А лицо, — заметил Арумугам. — Они тебе лицо разбили.

— Да, да, это тоже.

— Пембохонг, — взорвался Хасан, — врун. — Арумугам стиснул его покрепче. — Ой! — крикнул Хасан.

— Ну, — сказал Сундралингам, — звоню в полицию. Неужели Сеид Омар никогда не избавится от неприятностей?

Итак, еще сравнительно рано вечером компания распалась, гостиная выглядела словно утром после вечеринки, Сеид Омар стонал над своим черным кофе.

— Но, черт побери, — сказал Краббе, — сдается мне, что в потере работы никто не виноват, кроме тебя самого.

— Другие, — сказал Сеид Омар, закрыв глаза на свет, обмякнув в кресле, — другие делали то же, что я, и не потеряли работу. У меня пропало всего одно досье, хотя я не думаю, будто в самом деле его потерял, кто-то специально украл. Никогда не претендовал, будто хорошо на машинке печатаю. Брал совсем мало отгулов. Один раз в столе была бутылка виски, и то потому, что болел лихорадкой. Другие хуже делали и не получили отставку. Меня подставили. За этим стоит Маньям.

Лим Чень По деликатно зевнул, по-прежнему держась на расстоянии от Розмари, искусительно усевшейся перед ним на диване. Розмари дулась с дурным суеверным предчувствием из-за провалившейся или лопнувшей вечеринки в честь своего обручения. С отвращеньем поглядывала на Сеида Омара, обвиняя его, виня Краббе, потом решила обвинить Лим Чень По в неудавшемся вечере; если теперь Джо напишет, разорвет помолвку, тоже будут они виноваты.

— Кто твое место получит? — спросил Краббе.

— Не знаю, не знаю, — простонал Сеид Омар. — Наверно, какая-нибудь тамильская женщина, очередная родня этих черных ублюдков.

— Ну уж, в самом деле, — возмутилась Розмари, шевеля идеальными губами.

— Наверно, придется тебе чего-нибудь подыскать, — вздохнул Краббе. — В моем офисе может открыться вакансия. Хотя, — добавил он, — фактически это теперь не мой офис.

Потом раздался шум машины, слишком тяжелой для личного автомобиля; фары высветили засохшие цветы в горшках на веранде у Краббе.

— Кто бы это ни был, — сказал Краббе, — слишком поздно для вечеринки.

Загромыхали железные дверцы, ботинки. На веранде остановился инспектор Исмаил, отдал честь, продемонстрировал массу зубов и сказал:

— А, так я и думал, что он еще здесь. Извините за вторжение, мистер Краббе. Неприятности с сыном Сеида Омара. Лучше Сеиду Омару явиться в участок.

— Неприятности? Какие неприятности?

— Неприятности? — Рот Сеида Омара открылся, как в кресле дантиста, глаза стали огромными, невзирая на свет.

— Твой сын со своими дружками пытались зарезать мистера Маньяма ножами. Сорвали с него одежду, ударили по лицу, повалили, били ногами, украли брюки с деньгами, покушались на мистера Арумугама, хотели насмерть пырнуть ножом доктора Сундралингама.

— Нет!

— О да, — улыбнулся инспектор Исмаил. — Все сейчас у нас в участке. — Он докладывал радостно, словно в участке собралась компания тем более приятная, что неожиданная. — По-моему, Сеид Омар тоже должен пойти.

— Ох, боже, боже, боже, — сказал Краббе. — Зачем, ох, зачем они это делают?

— К сожалению, — улыбнулся инспектор Исмаил, — поймали только Сеида Хасана. Остальные удрали. Хватит и Сеида Хасана. По крайней мере, на данный момент.

— Слушайте, я не могу поверить во все эти россказни про убийства и прочее, — сказал Краббе. — Разрешите мне перемолвиться словечком с Маньямом и с остальными. В любом случае, может быть, это лишь глупая детская шутка. Они должны снять обвинение.

— Но, — улыбнулся инспектор Исмаил, — это, собственно, дело полиции. Понимаете, у них было оружие. А вторжение в дом дело очень серьезное.

— Я подвезу Омара, — сказал Краббе.

— Держитесь подальше от таких вещей, Виктор, — посоветовал Лим Чень По. — Держитесь подальше от всех этих азиатских вещей. Вы обнаружите, что забрели в ужасающе глубокие воды.

— Я его подвезу, — сказал Краббе. — Останьтесь здесь с Розмари. Выпейте. Съешьте чего-нибудь. Я недолго.

— Мой сын, — вымолвил Сеид Омар, — мой сын, мой сын. Они нас всех погубили, всю семью. — И всхлипнул.

— Ну, возьми себя в руки.

— Я бессилен, бессилен.

— Ну, ладно. Чень По, останьтесь с Розмари. Я скоро вернусь.

Лим Чень По с Розмари остались одни под ветерком вентилятора среди грязных тарелок; из кухни слабо доносилась рожденная бренди песня боя-повара. Лим Чень По, подойдя к столу выпить, сказал:

— Виктор глупец. Не надо бы ему делать подобные вещи. — Розмари встала, зная, что лучше всего выглядит, стоя прямо, высокая, как коричневое гладкое дерево, и всхлипнула:

— Ох, я так несчастна, так несчастна.

Лим Чень По озадаченно оглянулся с бокалом в руке.

— О, дорогая, дорогая моя леди, вы не должны быть несчастливы. Что все это для вас означает?

— Ой, — взвыла Розмари (до чего глупые эти мужчины), — ой, не в том дело. Я так несчастна. Хочу умереть. — И стала ждать утешительных объятий.

— Полно, полно, — сказал Лим Чень По, — сядьте. Выпейте. Расскажите мне обо всем.

— Я не хочу садиться. Ой, жизнь ужасна. Ужасна.

— Ну-ну, полно, полно. — И вот они, утешительные объятия, такой английский, такой утонченный голос, запах крема для волос, лосьона после бритья, невидимого талька, мыла «Империал Лезер», хорошей одежды, мужчины. Розмари хныкала на груди Лим Чень По, сухо шмыгала, потому что от слез тушь расквасится.

— Ну-ну-ну.

— Так несчастна, так несчастна.

— Теперь лучше?

— Так несчастна.

Лим Чень По, англиканец, крикетист, респектабельный муж и отец, позволил своим животным инстинктам прогуляться на поводке. От Розмари приятно пахло, кожа была приятна на ощупь, легкий поцелуй в левый висок не так скучен, как бесконечное повторение «ну-ну-ну». Закрыв глаза, она подставила ярко-красные губы. Он раздумывал, стоит ли прильнуть к ним своими, когда вошел Вайтилингам, пошатываясь, но слегка, не слишком пьяный.

Вайтилингам был оставлен, по всей очевидности спящим, на заднем сиденье собственного автомобиля, а друзья, рассерженные, что он их снова подвел в нужный момент, отправились в участок в полицейском фургоне. Но в действительности Вайтилингам в своем опьянении знал о творившемся рядом насилии и не очень хотел ввязываться. Если на его друзей кто-то напал, это, может быть, хорошо: ему все больше надоедала братская опека, кудахтавшая над ним. Если его друзья на кого-то напали, тоже хорошо: тамилы из Джафны достаточно пострадали от всего мира. Он воздвиг неприступную башню из пьяного храпа на заднем сиденье автомобиля и, только когда в сад и в дом вернулась тишина, прекратил притворяться. Потом с пьяной осторожностью поехал к дому Розмари, нервно улыбнулся, не обнаружив ее, и пошел зигзагами по дороге к дому Краббе. Там нашел ее в объятиях китайца из Пинанга. Виски в нем глухо бурчало.

— Прекратите, — приказал он с великой силой и четкостью. Лим Чень По с большой радостью прекратил. Розмари оглянулась, изумилась и возразила:

— Вай!

— Прекратите, — повторил он, хотя все уже прекратилось.

— Дорогой друг, — проговорил Лим Чень По с цивилизованной укоризной.

— Думаете, — сказал Вайтилингам, — будто можете делать со мной что угодно. Но… (возникали кое-какие трудности с лабиальными) но я мужчина. — Помолчал, дав им время усвоить, и думая, что сказать дальше. — Такой же, как другие мужчины.

— Идите домой, Вай, — велела Розмари, сдерживая темперамент. — Вы слишком много выпили.

— Я жду. — Он сделал паузу и пошатнулся. — Жду ответа.

— Идите домой, — притопнула она изящной ногой. — Пожалуйста, пожалуйста, домой идите.

— Вот как. А ему можно. Ему можно.

— Что можно? — рявкнул Лим Чень По. Вечер не доставил ему ни малейшего удовольствия.

— Любому прошедшему мимо мужчине, — сказал Вайтилингам. — Любому. С ней можно.

— Вай, что за гадкие и безобразные вещи. — Лицо Розмари рассыпалось на части. — Убирайтесь сию же минуту, слышите?

— Кроме меня.

— Послушайте, старина, — сказал Лим Чень По, — возьмите себя в руки. — Похоже, это был лейтмотив всего вечера. — Идите теперь домой, хорошенько поспите, утром почувствуете себя лучше. Видите, вы расстроили леди.

— Я только хочу, — пояснил Вайтилингам. — Я только хочу, — повторил он, — жениться на ней. Бе… (споткнулся на очередной взрывной лабиальной) …беречь ее. — Кивнул, пошатнулся. — От себя самой.

— Не нужны мне ваши заботы, — крикнула Розмари. — Убирайтесь, убирайтесь, или мистер Лим вас вышвырнет.

— Дорогая леди…

— Он за мной все время таскается, — кричала Розмари. — Все время докучает. Хочет, чтоб я за него вышла. А я не пойду, никогда, никогда.

— Твой драгоценный Джо, — сказал Вайтилингам, — на тебе не женится. — И улыбнулся всей комнате, словно кругу невидимых друзей. — Никогда.

— Откуда ты знаешь? — злобно крикнула Розмари. — Что ты об этом знаешь? Заткнись, слышишь?

— Он не хочет на тебе жениться. Джо одного хотел. И получил. — Вайтилингам с улыбкой кивнул несколько раз.

С Розмари шелухой слетела Слоуи-сквер, Хартнел, одноразовые украшения, туман, первоцветы, пышки у камина, и она вульгарно набросилась на Вайтилингама. Лим Чень По опешил.

— Сука, — выдавил Вайтилингам с некоторым трудом и еще с большими затруднениями: — Сука проклятая. — Потом добавил с любезной официальностью: — Прошу вашей руки. В браке.

— Никогда, никогда, никогда, слышишь, ты? Никогда! — Глаза Розмари опасно сверкали огнями на покосившейся башне. — А ну, проваливай!

— Полагаю, — сказал Лим Чень По, — лучше мне проводить вас домой. — И взял ее за руку.

— Нет, — кричала Розмари, — пускай он домой идет. Как он смел такое сказать? Гадость, гадость! Гоните его, или я ему врежу!

— Предлагаю вам пойти домой, — предложил Лим Чень По Вайтилингаму. — Знаете, нам совсем ни к чему неприятности. Тем более в доме мистера Краббе.

— Я прошу ее руки. Жду ответа.

— Ты уже получил ответ. Никогда, никогда, никогда! Не хочу тебя больше видеть после такого гадкого грязного вранья! Вообще никогда не хочу больше видеть!

— Идемте, дорогая леди, — настаивал Лим Чень По, ведя ее к двери. Розмари всхлипывала. Вайтилингам слегка качнулся, по-прежнему улыбаясь. Сумасшедший дом, думал Лим Чень По, вся Азия — сумасшедший дом. Он был рад отделаться от всего этого. Церковные колокола по воскресеньям, горькое пиво, игра в дартс в пабе, цивилизация. Пусть Краббе заботится о Малайе.