Восьмое измерение III-го сегмента

Глава 7-я: Измерение седьмое. Великая Отечественная война

Приволжская возвышенность.

Вторая четверть XX-го столетия.

16 часов 48 минут по местному часовому поясу Земли.

3-й сегмент параллельного пространства.

Степан Рассохин, командир Второй лётной эскадрильи, отцепив ларингофон и сняв шлем, выпрыгнул из кабины небольшого истребителя «И-16». Взглянув в облачное небо, недовольно покачал головой, проклиная про себя плохую нелётную погоду. Сегодня немцы не особо бомбили прилегающую к городу местность, да и сам город не пострадал, однако догнать «юнкерсы» Рассохину и его группе так и не удалось. Пару десятков бомб, те всё же успели скинуть на склады продовольствия, захватив взрывами сразу несколько железнодорожных составов.

- Где Серов? – подскочил к нему механик, пожилой, но увёртливый Курилин. – Он шёл за вами?

- Я его потерял из виду ещё при подлёте к аэродрому! - чертыхнулся Рассохин. – Помчался преследовать запоздавший «юнкерс», а на меня навалились сразу два «мессера». Еле отбился. Спасибо Кубанскому! – он махнул приветливо рукой вылезающему из второй машины пилоту. Рядом уже приземлялся третий. Оставался Серов, но в небе они его не видели. Спустя минуту, все трое лётчиков сгрудились вместе и с нарастающим волнением бросали взгляды в небо, где по-прежнему было пусто.

- Черти его возьми! – выругался Рассохин. – Приказывал же, ни в коем случае не преследовать одиночные машины. Это может быть их стратегической ловушкой. Немец - не дурак. Заманивает «юнкерсом» в облака, потом, откуда ни возьмись, наваливаются «мессершмитты», чтоб им пусто было!

К группе лётчиков уже подбегали механики, ныряя под фюзеляжи, осмотреть и проверить повреждения после боя. Скинув на ходу фуражку, ковылял тучный и немолодой командир авиаполка Ховрин.

- Где Серов? – ещё издали прокричал он. – Почему не пошёл на посадку?

Рассохину только оставалось пожать плечами. Когда полковник приблизился, отдуваясь и ругаясь, на чём свет стоит, капитан отчитался:

- На инструктаже было строго обговорено, не отделяться от группы и не преследовать одиночные машины. Очевидно, в пылу боя, Серов забыл данные всем указания, и стал преследовать отделившийся «юнкерс».

- А вы-то что? Почему не помогли?

Вперёд выступил Заречин, пилот третьего «И-16».

- Мы приняли бой. Сразу двенадцать «мессеров» вынырнули их облаков. Ничего не оставалось, как атаковать в свою очередь. Я видел машину Серова. «Юнкерсы» почти не отбомбились, скинув несколько бомб на железнодорожные составы. Один из них якобы «запоздал», отстав от группы, вот Серов и погнался за ним. В разгар боя мы ничего не успели предпринять. Отбив атаку и, подстрелив четыре «мессера», упавших в поля, мы потеряли его из виду. Капитан кружил ещё несколько минут, но запас топлива был на исходе. Связь с ним тоже пропала.

Рассохин стоял молча, чувствуя некоторую вину, что его подчинённый ослушался приказа. Такого прежде никогда не бывало. Серов, как лётчик, был весьма дисциплинированным и отважным бойцом. Только избыточное искушение могло бросить его вперёд на одинокий самолёт противника.

Десяток человек, задрав головы, продолжали смотреть в облачное пустое небо. Механики уже заправляли машины для следующего вылета.

- Перекурим, и поднимемся искать, - подвёл итог Рассохин. – У него запас топлива на нуле, возможно, где-нибудь и спланирует в полях.

- Вот я уж врежу ему, мать его в пень! – выругался полковник. – Как найдёте, немедленно дайте знать. Не хватало ещё потерять лётчика и машину в такой безобидной, казалось бы, ситуации! На гауптвахту отправлю, как появится!

- По машинам! - спустя несколько минут, когда баки были заправлены, раздалась команда Рассохина. Три истребителя «И-16» взмыли вверх и взяли курс на далёкие поля, примыкающие к ветке железнодорожного узла.

Связи с Серовым по-прежнему не было.

…Шёл август месяц 1943-го года альтернативной истории Земли.

Вот-вот должна была начаться эпопея Курской дуги: наступление советской армии, битва под Прохоровкой, знаменитое сражение и падение Гудериана как полководца.

Отныне будет известен маршал Конев.

Но…

Она, эта битва, не начнётся.

В этом измерении 3-го сегмента её не существовало.

******** (пауза) ********

Серова подобрали в поле, километрах в тридцати от аэродрома. Завидев издалека в небе родные машины, он принялся отчаянно махать красным шарфом, который ему связала на зиму Соня, девушка из эскадрильной столовой. Она давно была к нему неравнодушна, и экипажи «ишаков», как любовно пилоты называли свои машины «И-16», зачастую прятали улыбки, когда Соня, подавая обед или ужин в жестяных мисках, непременно заливалась смущённым румянцем, завидев входящего в столовую Серова.

Однако сейчас Серову было не до Сони. Миновав бугор, он пошёл в пике, теряя высоту, к железнодорожной ветке, проложенной всего несколько дней назад. Бой был тяжёлым. Рассохин со своим звеном из трёх «ишаков» попытался отвлечь «мессеров» на себя. Чем выше они поднимались, тем шире раскрывались под ними просторы полей и прилегающего озера. Началось с того, что они успели пробить трассирующим пулемётом обшивки немецких машин. Идя на бреющем полёте, Заречин и Кубанский свернули вправо, дав возможность Серову укрыться в кустах. Немецкие асы не поняли их манёвра, а Рассохин был уже наготове спланировать к Серову. Там-то он его и забрал под прикрытием своих товарищей.

«Юнкерсы» шли на высоте трёх тысяч метров, и ещё выше их параллельным курсом шли охранявшие их «мессершмитты». Они кружились беспорядочным клубком, видя гибель двух «юнкерсов», но, не видя звена Рассохина. Бой был неистовый и стремительный. Положение всех самолётов менялось каждые две-три секунды. Кубанский нырнул под «мессер», прошил его трассирующей лентой пулемёта, и тот, не успев катапультироваться, врезался в землю. Заречин, промчавшись мимо, успел заметить удивлённое лицо геринговского аса. Этот вражеский пилот так и не успел выпрыгнуть с парашютом. Воздух тяжко вздрогнул. Прошла волна акустической вибрации.

- Забираем Серова! – кричал ведомый Рассохину. – Я спланирую на поле и подхвачу его. Прикройте от «мессеров»!

Спустя несколько минут воздушного боя, кода грузные «юнкерсы», испугавшись «ишаков», отвалили в сторону, Рассохин на своей машине спланировал в поле, подхватил бегущего Серова, взмыл в небо и, под прикрытием Заречина с Кубаннским, направил свой самолёт в расположение аэродрома.

Бой был закончен.

Серов остался жив.

А там его уже ждала в столовой Соня.

******** (пауза) ********

Непредвиденный и рискованный маршрут Серова озадачил всех, кто находился в столовой. Соня принесла в мисках борщ, и как всегда, смущённо улыбнулась Серову. Она уже знала его одиссею, его бой и спасение звеном Рассохина. Сидя за общим столом, лётчики сразу нескольких эскадрилий полковника Ховрина, наперебой обсуждали исход операции. В общем-то, если посудить, намеченное им задание было выполнено. Асы Геринга не сумели подобраться к железнодорожному узлу, скинув впопыхах свои бомбы где-то в полях, ещё на подступах к городу. Ховрин был доволен. Грозившая Серову гауптвахта была отложена на неопределённое время, тем более, что предстояли новые вылеты. В авиаполк Ховрина ожидали поступления новых боевых штурмовиков, ничем не уступавших поступившим недавно в немецкую армию «фокке-вульфам». По этому поводу, Серов, как всегда ухаживающий за Соней, продекламировал ей свои новые стихи, написанные специально для неё. Лёжа по ночам с фонариком под одеялом, он непременно посвящал ей те или иные строки, пока на соседских койках отдыхали его сослуживцы.

Вот и теперь, остановив задорно Соню, разносившую на подносах ужин, он, косясь на товарищей озорным взглядом, выдал в пространство столовой:

- Сонечка, свет очей моих! Раз уж мне не суждено отсидеть на «губе» за своё дерзкое поведение, позволь, так сказать, прочесть тебе то, что успел написать накануне ночью.

Соня ахнула и зарделась густым румянцем, едва не уронив поднос на колени вновь пришедшему пилоту. Все весело рассмеялись, а Серов меж тем начал:

- «Баллада о верности»!

Он многозначительно обвёл притихших товарищей взглядом, давая понять, что сие творение будет полностью посвящено своей избраннице. Девушка села на скамью рядом с пилотами, сложила натруженные руки на фартуке и приготовилась слушать. Все знали, что Серов писал недурные, но зачастую печальные стихи, от которых у Сони порою навертывались на глазах слёзы. Так, собственно, произошло и сейчас.

- Итак, - продолжил он…

«Сегодня ночью мне приснился сон.

Зима. И от мороза стыли вены. Шёл белый снег как никогда.

И слёзы превращались в капли пены, и падали на снег кусками льда.

У старого заброшенного храма, что в городе на площади стоял,

Старик замерзший на снегу лежал, средь мусора и брошенного хлама.

И колокол церковный наверху молчал.

И там же, у замерзшего старца слепая бабушка прижалась у калитки,

А ветер с измождённого лица, в предчувствии уж скорого конца, срывал ей шарф от слёз солёных липкий.

Мне снился сон:

Она крестилась, стоя у ворот. Голодная – просила хлеб в надежде.

И в порванной поношенной одежде, прикрыв дрожащею рукою рот, пыталась плач свой подавить как прежде.

Мне снилось, как под шум колёс, слепая руку навесу держала. Рука от старости и холода дрожала:

Она ждала, чтоб кто-нибудь поднёс…

Да нет. Лишь только кошка рядом пробежала.

Отчаявшись, она легла у тела и обняла уже холодный труп.

Толпа, собравшись, быстро поредела…

И тихо разошлась: кому какое дело? – приедет «скорая» и в морг их увезут.

Всю ночь лежала и совсем остыла заброшенная пара на снегу.

И девушка, что проходила мимо, с тоскою в сердце камень положила – я это в памяти надолго сберегу.

Да будет так! Да будет им достойная могила!»

…Серов помедлил немного. В столовой стояла благоговейная тишина. Затем закончил:

«Такой вот сон.

Забытая тоска холодной болью сердце поглощала.

На месте поутру толпа уже скучала.

И только старая могильная доска об этом сне печально возвещала».

…Он умолк.

Соня, всхлипнув, бросилась к нему на шею. Послышались грустные вздохи сидевших рядом пилотов. Вошедший в это время в помещение полковник Ховрин и, прослушав, очевидно, всё произведение целиком, весомо предложил:

- Скорее, это больше не к Соне относится, а ко всем жителям блокадного Ленинграда, только недавно прорванного нами у немцев. Как считаете, товарищи лётчики? Опубликуем эту «Балладу о верности» в дивизионной газете? А там и до фронтовой дойдёт!

Кругом послышались возгласы приветствия, все наперебой стали поздравлять Серова с замечательными строками, а он, растерянный и обескураженный, никак не мог взять в толк, отчего его, в общем-то, посвящённые Соне стихи, так бурно приветствовали все пилоты авиаполка. Писал-то он эту балладу для Сони, а вышло, что она теперь будет посвящена всему блокадному Ленинграду.

Чудеса, да и только, подумал он, тем не менее, принимая поздравления. Вместо гауптвахты, предназначенной ему за невыполнение приказа, он умудрился ещё и стать на некоторое время известным в дивизии поэтом.

Такова вот «се ля ви», как сказал бы Кубанский…

******** (пауза) ********

Когда полковник ушёл, страсти поутихли, и столовая опустела, Серов остался за столом с Заречиным, Кубанским и Рассохиным – командиром звена. Соня убирала посуду, тайком смахивая слезинки. Пилоты разошлись по своим землянкам на отдых. На длинном столе чадила керосиновая лампа. Все притихли, думая каждый о своём. Где-то прошмыгнула кошка. В «моечной» гремели мисками две женщины, перемывая посуду. Подметя пол, Соня устало примостилась к плечу Серова. Тот вертел в руках какой-то непонятный круглый предмет, похожий на чёрную хоккейную «шайбу».

Без интереса посматривая на этот предмет, Кубанский поинтересовался:

- Всё хочу спросить у тебя. Сколько не увижу по вечерам, ты всё время крутишь в руках эту кругляшку. Хоть бы раз сказал, что это такое…

Заречин поддержал его, в то время как Рассохин просто смотрел отсутствующим взглядом на огонь лампы. Свет в целях маскировки не включали. Где-то вдалеке был слышен гул артиллерии, иногда близкий, отчего в «моечной» начинали звенеть алюминиевые ложки и миски. Соня тоже заинтересовалась предметом, прижавшись ближе к плечу своего возлюбленного.

- А чёрт его знает, - задумчиво ответил Серов, улыбнувшись Соне. – Эту вещицу передал мне по наследству мой дед. Он рассказывал, как однажды, ещё во времена Революции, приблудившийся к нему пёс принёс в зубах этот непонятный предмет, да так и оставил его у деда. Что с ним было делать, и что представляла собой эта вещица, дед не знал, но берёг с тех пор, пока через отца она не перешла мне в руки. Отец держал её как память о деде. Собака померла ещё при нём, и откуда она притащила непонятный предмет, так и осталось для отца загадкой. С тех пор и таскаю его с собой вроде как талисмана. Он на удивление лёгкий, состав сплава неизвестен, и, разумеется, никакая это не «шайба».

Рассохин только сейчас начал прислушиваться к разговору, очевидно, перед этим занятый какими-то своими мыслями. Взглянув в тусклом мерцании лампы на предмет, попросил:

- Ну-ка, дай взглянуть.

Взяв из рук Серова круглую плоскую вещицу, он приблизил её к лампе, принявшись вертеть в разные стороны.

- Действительно, лёгкая как пёрышко! Говоришь, что никто не знал о её предназначении ещё со времён твоего деда?

- Да. Ни он, ни отец, ни я.

- А как она попала к деду, я что-то пропустил?

- По рассказам деда, в то время, когда в Петрограде совершалась Революция, он жил возле Приволжской возвышенности и состоял в партии большевиков. В его городе тоже готовился переворот, целью которого был захват оружейного арсенала. Но, отправленная туда группа так и не вернулась. А спустя несколько дней, когда власть уже полностью перешла в руки большевиков, к нему домой приблудилась какая-то тощая собака. Она была голодна, и он её накормил, заметив при этом в её зубах этот плоский предмет. Поначалу посчитал, что это какая-нибудь усовершенствованная мина, но вскоре понял, что такого материала, из которого «шайба» была изготовлена, попросту ещё не существует в природе, поскольку дед был неплохим инженером, разбираясь в различных сплавах. Сколько он не пробовал её разобрать и добраться до внутренностей, ничего не выходило. Собака прожила до старости и умерла вместе с дедом. Перед отправкой в лётное училище отец передал эту вещицу мне. Вот и таскаю её с собой в качестве памяти.

- Талисмана?

- Так точно. Помогает при вылетах, - смутился Серов. – В этой вещице есть какая-то притягательная сила, что ли…

Соня прыснула в платочек, но виду не показала. У каждого лётчика, насколько она знала, присутствовал какой-нибудь личный оберег. У Рассохина это был медальон с портретом жены и маленькой дочурки. У Кубанского – оловянный браслетик, у Заречина непременная пачка папирос, которую он никогда не открывал, и за давностью вылетов, превратившаяся уже почти в комок пожелтевшей бумаги с твёрдым спрессованным табаком. Однако никто и не думал никогда шутить по этому поводу, поскольку каждый верил в свой оберег по-своему. У неё у самой в тумбочке у кровати всегда лежала фарфоровая статуэтка маленькой ящерки с бисерными глазками, тоже доставшаяся ей от деда.

- И ты не пробовал её открыть? – крутя в руках вещицу, переспросил Рассохин.

- Пробовал, - отмахнулся Серов. – Всё напрасно. А ведь вы заметили, что по краю овальной грани там идёт едва заметный шов?

Круглый предмет начал переходить из рук в руки, пока не оказался у Сони. Каждый лётчик достал свой собственный амулет и принялся рассказывать его историю. Все увлеклись настолько, что поначалу не услышали испуганный вскрик девушки, продолжавшей рассматривать непонятную вещицу. Каким образом это у неё получилось, впоследствии никто не мог толком вспомнить. Единственное, что отложилось в памяти, это как Соня чересчур уж близко поднесла «шайбу» к огню лампы, пытаясь разглядеть шов, пока остальные показывали друг другу свои обереги. Услышав её вторичный возглас, пилоты все разом обернулись к ней и замерли от изумления.

Непонятно откуда нахлынул вдруг слепой беспричинный страх. Он лился в потоке лунного света, проникавшего в окна, внедрялся в сознание и обволакивал их своей тотальной паникой. Грудь сдавило: воздух пропитался какими-то испарениями, прежде не ощущаемыми организмом. Что-то чужое и неуловимое пыталось проникнуть внутрь извне, как путник дождливой ночью стучится в запертую дверь. Сердце на миг замерло, а уже через секунду чёрная пелена поглотила всё помещение столовой. Гул взрывов стал ближе. Уронив «шайбу» на пол, девушка с испугом отпрянула, вжавшись в плечо Серова.

…И было отчего.

Предмет, ещё недавно считавшийся оберегом её возлюбленного, внезапно засветился в темноте, издавая изнутри какое-то слабое свечение, похожее на светящихся в ночной мгле светлячков.

Первым пришёл в себя Рассохин. Отстранив остальных, он подтолкнул носком сапога предмет в центр столовой и все застыли, оцепенев от непонятного, нахлынувшего страха.

Теперь светилось всё просторное помещение столовой. По стенам плясали блики каких-то призрачных теней. Свечение распространилось и до «моечной», откуда в испуге высунулись лица двух перепуганных женщин.

- Это ещё что такое, мать его в пень… - попытался ругнуться Заречин.

А между тем всё более разрастающееся свечение уже захватило почти всю столовую, расползаясь по стенам, полу, потолку, обволакивая скамьи, столы и прочую нехитрую обстановку.

- Скорее к окнам! – закричал Рассохин. – Светомаскировку! Немедленно!

Кубанский с Заречиным бросились опускать тёмные одеяла, а Серов продолжал сжимать в объятиях дрожавшую Соню.

…Вот тут-то, собственно, они и увидели ЭТО.

******** (пауза) ********

Рассеявшийся по всем углам свет внезапно начал превращаться во что-то неведомое, непонятное их разуму. Лётчикам, разумеется, было невдомёк, что сейчас перед ними разворачивается самая настоящая голограмма, абсолютно ещё недоступная их современной технологии.

Пляшущие тени на стенах сместились в сторону, приобрели облик объёмного трёхмерного изображения и перекочевали внутрь столовой, заполнив собой всю внутренность просторного помещения. Женщины из «моечной» заголосили от испуга, спрятавшись назад за перегородку. Все сидящие за длинным общим столом оказались внутри разворачивающейся гигантской панорамы, которая, подобно спирали, начала крутиться вокруг своей оси, напоминая раструб воронки. Соня вскрикнула. Её обволокло какими-то эфемерными картинами, назначения которых она совершенно не понимала. Заречин принялся вертеться вокруг себя, пытаясь ухватить руками проносящиеся мимо изображения, но только хватал пустой и тягучий воздух. Кубанский вскочил, да так и застыл в испуге с высоко поднятой в руках табуреткой. Один лишь Рассохин не потерял присутствия духа, словно уже ожидал нечто похожее.

Кругом крутились рукава спиральных галактик, звёздных скоплений и отдельных планет. Рядом с Заречиным возник огромный светящийся шар Солнца, а через тело Кубанского буквально насквозь промчался по орбите величественный Юпитер. По правую сторону от Рассохина угадывался красавец Сатурн со своими узнаваемыми кольцами. Сам Серов, находясь с Соней в центре вращающейся воронки, был окружён шаровыми скоплениями звёзд, туманностями и галактиками неизвестных ему названий. Зрелище разворачивалось настолько грандиозное, что четверо лётчиков с испуганной девушкой оцепенели на месте, не в силах двинуться в сторону. Никто из них, разумеется, не был столь силён в астрономии, чтобы угадать, что им…

показывают… СТРОЕНИЕ ВСЕЛЕННОЙ.

Затем голограмма сменилась картинами каких-то призрачных городов, висящих в воздухе над поверхностью Земли. Эти прекрасные и величественные жилые комплексы с немыслимой и восхитительной архитектурой, казалось, парили в пространстве, оставляя внизу под собой зелёные массивы парков, аллей, скверов, фонтанов и целых островов буйной растительности. Среди величественных насаждений бродили какие-то причудливые животные. В небе проносились чудные летающие машины, совершенно не похожие на знакомые им самолёты. Прогуливались безмятежные и весёлые люди в воздушных одеяниях, похожих на прозрачные туники. Всё дышало теплотой и спокойствием, отчего у Сони на глазах навернулись слёзы. Было ощущение полного покоя, и даже отдалённые гулы артиллерии за окнами столовой, казалось, притихли перед столь величественной развернувшейся панорамой.

- Что… это? – запнулась Соня.

Луч вектора, рассеивающийся конусом к потолку и заполонявший своим трёхмерным изображением всю столовую, исходил как раз из той круглой коробочки, что лежала сейчас в центре помещения.

Кругом вертелось, кружилось и вращалось немыслимое количество картин, сменявших друг друга с неимоверной быстротой. Это было похоже на убыстренную съёмку какого-то кинофильма, только более чудовищного в своей красоте и грандиозности масштаба.

…Это была технология будущего.

Мелькнули картины окончания войны, в которой фюрером третьего рейха был не Гитлер, а его ближайший соратник Борман. Именно Борман был в этом измерении предводителем партии нацистов, которых разбили наголову под стенами Рейхстага. Тут скачка истории в противоположную амплитуду временного континуума не произошло. Разница была только в Гитлере и Бормане. Благодаря «эффекту бабочки» эти два, по своей сути, фюрера, просто поменялись местами в альтернативной истории человечества.

Лётчики заворожено обводили вокруг себя ошалелыми взглядами проносящиеся сквозь них изображения. Парад Победы у стен Кремля. Правление Сталина. После него Булганин, а не Хрущёв. Полёт в космос не Гагарина, а Титова. Вместо Армстронга на Луне – космонавт Алексей Леонов. Вместо Брежнева – Косыгин. Вместо Олимпиады-80 в Москве – Всемирная Спартакиада. Перестройка Горбачёва в этом альтернативном мире была заменена историческим ходом событий совершенно иного направления. Развала СССР и «Беловежской пущи» здесь не было. Виток иной параллельной реальности вывел на театр истории абсолютно другие события, лица и прогресс цивилизации. Лётчики видели, как перед ними и сквозь них промчались сразу несколько десятилетий совершенно иного развития планеты. Но они-то, разумеется, не знали всего того, что должно было произойти в их реальном мире после окончания войны. В их понятии Гитлер по-прежнему являлся фюрером нацистского государства, и они с крайним изумлением наблюдали Парад победы, которому только будет суждено сбыться в будущем.

Напрасно они пытались угадать ход дальнейшей истории человечества.

Когда картины панорамы сменились на воздушные, парящие над землёй жилые массивы городов, Рассохин, наконец, понял, в чём дело:

- Нам показывают грядущие века! – воскликнул он торжественно.

Наступила кратковременная пауза. Никто вначале не понял его слов. Кругом продолжала крутиться спираль, всех влекло внутрь какой-то подозрительной силой, словно всасывало гигантским пылесосом. Воздух, до этого тягучий и вязкий, постепенно разрядился, откуда-то запахло озоном. Гул взрывов за окном прекратился. Женщины в «моечной» замерли на месте, не решаясь выглянуть наружу. Соня, в объятиях Серова нервно обратилась к командиру:

- Кто показывает? Какие грядущие века? – изрядно напуганная, она никак не могла прийти в себя после столь чудовищной и грандиозной красоты.

Рассохин не успел ответить. Всё, что произошло потом, никто из них не вспомнил. Дверь в столовую внезапно раскрылась, в темноту помещения ворвался луч коридорного света, и на пороге возник командир авиаполка Ховрин.

Раздался оглушительный хлопок, словно в пустоте вакуума лопнул огромный пузырь. Панорама голограммы в мгновение ока свернулась в некое подобие узла, превратилась в блеснувшую точку и, оставив после себя тонкую лазерную полосу, исчезла внутри круглого плоского предмета. Он так и остался лежать посреди помещения.

Всё, что успел краем глаза выхватить из темноты Ховрин, это последний прощальный блик исчезнувшей голограммы. Полковник так и не понял, что именно произошло. Заметив перепуганные и ошеломленные лица своих подчинённых, он невольно изменился в лице.

- Что это у вас так темно? Артобстрел прекратился, можно включать свет. В коридоре уже горит. Засиделись после ужина? Не забывайте, завтра с утра на вылет. Нужно штурмовать немецкие «фокке-вульфы»…

И осёкся.

К нему со всех сторон бросились женщины и Соня.

…Вот, собственно, и всё.

Что происходило затем в помещении столовой, история, к сожалению, умалчивает. Она уже сделала виток в совершенно ином альтернативном направлении.

Начиная с этого мгновения, 3-й сегмент инородного пространства продолжил своё существование на планете Земля.

А это означало, что история человечества отныне совершит ещё один, уже последний, ВОСЬМОЙ переход в альтернативный мир.

И вот как это произойдёт…

******** (пауза) ********