Вояж Проходимца

Эпилог

Когда я кивнул, патер Жимон перекрестился, а Санёк заплакал. Ками продолжала смотреть на меня, и мне показалось, что в ее глазах, кроме согласия и сочувствия, промелькнуло что-то. Даже не чувство — тень чувства.

Боль? Страх потери?

Я не успел рассмотреть — советник при министерстве безопасности удовлетворенно кивнул и оглянулся на саблю девушки:

— Теперь мне остается сделать вот что… гм, только не нужно меня рубить вашим клинком, мадемуазель…

Советник поднял кожаный тубус к небу (я, догадавшись о его намерениях, жестом остановил Ками) и резко дернул за свисавший с него шнур с колпачком. Хлопнуло, словно Лиссэ воспользовался большой новогодней хлопушкой. Вот только вместо тучи разноцветного конфетти из тубуса с шипением вырвалась ярко светящаяся ракета и, оставляя за собой дымный хвост, вонзилась в закатное небо.

— А теперь будем ждать, — скупо улыбнулся советник. — Пост, караулящий на перевале, должен был заметить сигнал и передать его дальше. Ветер, хоть и ослабел, все еще противный, но не настолько, чтобы четырехмоторный корабль воздушного флота его величества не смог одолеть перевал. Поднимутся повыше, затем спустятся и заберут нас. Думаю, что вам нужно будет подготовиться к путешествию, а это лучше делать во временной ставке короля Карла. Как? Я что, не говорил вам? Его величество еще вчера покинул Вьерн и находится в полевом лагере, расположенном в отдалении от городов и опасности заражения львиным зевом. Нам, конечно же, придется пройти трехдневный карантин, перед тем как отправиться в Бритланд…

Лиссэ еще говорил что-то, разъяснял, расписывал. Я не слушал его — я впился взглядом в лицо подошедшей ко мне Ками. Девушка с легкой тревогой заглянула в мои глаза, мягко улыбнулась:

— Ты сделал правильный выбор, Лё-ша. Этот путь тяжел, но это верный путь. И я буду с тобой рядом…

С крыши дома грянул выстрел, прервав все разговоры на террасе, даже всхлипывания Санька.

Катуш, вскочив на ноги, указывал дымящимся стволом ружья в сторону города.

Я поначалу не понял, что же увидел пастух, но вгляделся и разобрал движущиеся на дороге темные точки. Каждая точка являлась человеческой фигурой, их были десятки, сотни…

Они шли не только по дороге — некоторые брели прямиком через поля и виноградники, но основная масса все же придерживалась утоптанной земли.

— Люди все-таки бегут из города, — пробормотал рядом со мной патер Жимон. — Только куда они пойдут? Перевалы перекрыты…

— И правильно, что перекрыты, — сухо проговорил рядом со мной Лиссэ. — Скажите спасибо за отмену бомбардировки города. Люди, по глупости своей и обостренному страхом эгоизму, готовы разнести заразу по всему свету, лишь бы самим убраться из неудобного места.

— Это не люди, — сказал я глухо.

— Что? — не понял меня рыжеволосый советник. — Как не…

Вибрирующий, булькающий, похожий на хриплый стон водопроводной трубы звук донесся до террасы. Через секунду его подхватили еще несколько голосов, которые даже с натяжкой трудно было назвать человеческими. Со щек Лиссэ моментально схлынул румянец, советник даже отшатнулся от парапета, словно сам звук мог ему навредить.

— Это… — произнес он неуверенно. — Это… они…

— Это ревуны, — сказал я. — Похоже, что львиный зев решил занять новые территории.

Ками встала вплотную ко мне, положив руку на плечо:

— Они смогут забраться сюда?

— Не знаю, малыш…

«Малыш». Что-то определенно произошло между нами. Какая-то новая связь, новый уровень чувств. Это зрело незаметно, постепенно, а затем просто сделалось реальностью, словно так было всегда.

Что ж, меня это устраивало.

С крыши что-то крикнул Катуш, теперь указующий перст в виде длиннющего ствола его ружья был направлен на горный хребет, ломаной линии которого практически касался нижний край солнца. Из-за этой такой темной на фоне сияющего неба стены вырастал какой-то округлый предмет. Такой небольшой на расстоянии, он наверняка был огромных размеров, если сравнивать с редкими деревьями, растущими на каменных склонах скал. Чем-то он напоминал алюминиевый огурец, бока которого отсвечивали неяркими бликами. «Огурец» медленно перевалил горный хребет и, словно набравшись сил, плавно пошел вниз, создавая впечатление скольжения на салазках. Минута, другая… Теперь было видно, что он движется не по скалам, а над ними. Стали видны вертикальные и горизонтальные стабилизаторы на хвостовой части, «кожура» разделилась на сегменты, можно было различить выпуклости в его нижней части, светлые круги вращающихся винтов…

Дирижабль изменил траекторию движения и направился к вилле. Теперь был слышен рокот его двигателей, очевидно работавших вовсю — звук форсируемого дизеля вряд ли с чем спутаешь.

Я перевел взгляд на приближающихся по дороге ревунов. Лиссэ подал мне небольшой, инкрустированный костью бинокль:

— Вы не туда смотрите! Вон, глядите, капитан приветствует нас с мостика!

Оттолкнув его руку с биноклем, я развернулся и обнял Ками, зарылся лицом в ее волосы. Мне определенно нужно было это сделать, как былинному богатырю — коснуться земли. Чтобы набраться сил. Чтобы найти хоть немного душевного покоя перед новым путем, который — никаких сомнений — будет трудным.

Мой вояж закончился. Теперь пришло время сразиться с драконом, имя которому — Львиный Зев. И у него не одна, и даже не три головы, а легион. Потому что выпустила этого дракона на свободу не злая колдунья, но человеческая гордыня и алчность.

А они гораздо хуже всякой колдуньи или ведьмы.

Что ж, Господи. Я не знаю, гожусь ли на роль драконоборца — скорее нет, чем да. Ведь драконоборцы не должны иметь страха, сомнений, упрека, а должны иметь длинный меч, красавца-коня, верного пса и преданного оруженосца… Их сердца горячи и полны отважной решимости, помыслы чисты, а на руках повязаны платки златокудрых и синеглазых красавиц-принцесс.

Моя же красавица выглядела пиратка пираткой, ее глаза и волосы были черны, и она не вышитый платок повязала на шлем своему горе-рыцарю, не шелковый шарф на шею, а подарила контактные линзы, чтобы, значит, рыцарь получше глазками видел. И в сердце у рыцаря — смесь обреченной усталости и горькой боли от человеческой несправедливости. Вместо длинного меча — «Кото-хи», вместо пса — затерявшаяся в другом мире синезубая гивера, оруженосец скулит от жалости к себе, а насчет коня…

Мне иногда кажется, что конь — это я сам.

Во всяком случае, умом от него не отличаюсь.

Хотя нет. Вряд ли у коня на уме такой водоворот сомнений, сожаления, злости на самого себя — неудачливого Дон Кихота, снова пытающегося сражаться с ветряными мельницами…

Но есть что-то, что заставляет меня снова подниматься и брать в руку изломанное копье решений. Что-то спрятанное глубоко внутри, какой-то маленький огонек надежды, протянутый, подобно тоненькой серебряной нити, к лучшему, чистому и прекрасному миру: тому миру, где воздух наполнен светом, а живое море поет удивительные, переворачивающие душу песни… Это чувство, выжившее посреди обмана, лжи и жестокости, несмотря на всю их силу в человеке; это чувство, так часто удерживавшее меня от малодушных или продиктованных жаждой наживы поступков…

Чувство, которое даже не есть чувство, но является, скорее, состоянием души, образом жизни, вектором, направленным в сторону от эгоистической, испорченной натуры человека…

Это то, что называется Надеждой.

Помоги мне, Боже, — во мне так мало любви.

Помоги мне, Боже, — во мне иссякла вера.

Лишь надежда на то, что эти две снова воспрянут в моем сердце, помогает мне снова взбираться на Росинанта и искать своего дракона.

Дракона, которого мне просто необходимо убить.