Война

Глава 49

В ночь мы уходили из Артура. Мины блестели своими чёрными мокрыми боками на корме, их прикрытые защитными колпачками рога взрывателей топорщились в ожидании своей добычи, в дорогу нас провожал уже совсем по-летнему тёплый дождик, который швырял в лицо налетающий порывами ветер. Сразу легли на курс, ведь с той ночи, как мы разгромили базу на Эллиотах, уже ставшего привычной деталью моря возле порта — дежурного соглядатая, в виде японского миноносца, больше не было. Кстати, эскадра, с которой сцепился отряд Вирена, совсем не на них охотилась, а сопровождала группу пароходов-брандеров, которые видимо должны были либо сразу идти к Артуру, либо переждать и подготовиться на Эллиотах и выйти на блокирование порта уже оттуда. Во время боя наши крейсера обстреляли караван, и на судах возник пожар, а одно начало тонуть. Собственно, именно из-за желания сблизиться и достать охраняемые пароходы, Вирен совершил тот поворот, который стал таким неудачным для замыкающих "Геры" и "Фемиды". Может поэтому после двух неудачных попыток блокирования фарватера Артура, новых больше не предпринимали.

Виктор Андреевич в новеньком мундире азартно обсуждал с Волковым какие-то навигационные или лоцманские проблемы над картами. Его легко принял экипаж, хотя на флоте существовала дистанция между даже чисто флотскими и механиками, что уж говорить про грань между благородными и безродными, из которых набирали офицеров флотского резерва, кстати, и с механиками дистанция была из-за того, что среди них было много не дворян, из которых набирался офицерский корпус. Но Лаваль оказался достаточно лёгким в общении человеком, был старше всех кроме меня из офицеров, да и лишение "благородства" указом Императора за участие в бунте его предков, всё равно как бы оставляло его дворянином по крови. Лаваль поселился в бывшей каюте Тремлера, а Гагарин в каюте фон Кнюпфера. Заселившийся в каюту Сергея Николаевича Верещагин так в ней и прижился, а Волков наотрез отказался перебираться в положенную ему по новой должности каюту, чтобы не стеснить "Великого Верещагина". И так как, мы вышли в море без одного положенного нам офицера, то проблем с размещением у нас не возникло.

Василий Васильевич, за время стоянки и наших выходов для пристрелки нового офицера и старых в новых должностях, сделал уже кучу набросков, каюта пропахла красками и была заставлена завётнутыми в холстину подрамниками, а сам художник порой внезапно обнаруживался скорчившимся в невероятной позе с планшетом на коленях быстрыми резкими линиями наносящий то понравившуюся сценку возни канониров у орудия, то боцмана распекающего провинившегося, то разнежившуюся на солнышке парочку Клёпа-Дуся. Судя по тому, как сияют его глаза, ему очень нравится и никаких сложностей не предвидится.

Юрий Алексеевич штатно минёр как-то естественно стал ещё и третьим артиллерийским офицером и отвечающим за противоминную артиллерию, почему и потребовались выходы с его пристрелкой. Сейчас его учат и гоняют все. Наши молодые лейтенанты Кляйгард и Миллер дорвались до преподавательства, и натаскивают его по своим минным аппаратам и всему электрическому хозяйству. Левицкий тренирует с ним расчёты нашей мелкой артиллерии, и заодно осваивают главные калибры. Древков со счастливой улыбкой передал Гагарину все свои дела по дальномерному посту и учит всему с этим постом связанному. Так, что команда занята и по делу, а это создаёт самую лучшую для службы атмосферу, что не может не радовать наше командирское сердце.

Успехи Николая по возвращению контроля над своим телом пока очень условные, то есть он пытается, очень старается и хочет, но пока почти без результата. "Почти", потому, что он говорит, что какие-то изменения замечает, а я не замечаю пока ничего. С написанием мы с ним наловчились, он мне диктует почти побуквенно, а я в довольно быстром темпе записываю, благодаря этой практике, я читать стала гораздо быстрее. А вот с такой же трансляцией иностранных языков не получается никак, то есть с пониманием проблем никаких, ведь Николай практически синхронно "гудит" в ухо перевод, или чем там я воспринимаю его, а вот произносить под диктовку иностранные слова не получится. У меня уже давно никаких проблем с координацией, мне вообще кажется, что когда я вернусь в своё женское тело, то мне придётся долго отучаться от раскачивающейся мужской походки, как сейчас пришлось очень внимательно следить, чтобы не раскачивать бёдрами или не сказать что-нибудь в женском роде. Да и сама уже себя стала ощущать вполне командиром "Новика", а не женщиной-магиней. С Николаем по этим поводам никаких трений, вообще, главной и может единственной причиной скандалов среди близких является непонимание друг друга. А о каком непонимании можно говорить между нами, когда мы не только слышим мысли друг друга, но и настоящие эмоции, тут всё так открыто и прозрачно, что даже не знаю с чем сравнить. Нет, есть места, в которые я не лезу, как и он, а в остальном, открытая книга. Например, то, что рассказывала Кнюпферу и Новицкому для идеи взрывателей, накопал в моих воспоминаниях Николай, как и идею про стрельбу по квадратам. А ещё Николаю очень не нравится мой Пашка, сказал что он "козёл" (это Николай уже у меня нахватался), на этом тему закрыли. Мне кажется, что он просто ревнует, как любой самец, обозначающий свою территорию, ну, да и ладно…

Машенька заметила, что у меня стал чуть выше голос, но списала это на мои вокальные упражнения, а я вцепилась в Николая и мы обнаружили, что в разговоре у меня проскакивают чисто женские интонации. Пришлось учиться говорить рубленными короткими фразами с восклицательными интонациями, с моей точки зрения, но Николай сказал, что звучит это нормально, а не вызывающе. Попытки заставить себя басить я бросила, просто не могу, это же ужас какой-то, когда эти вибрации низких тонов сотрясают всё тело, самой слышать такие очень приятно, а вот производить противно до дрожи. После нескольких попыток Николай согласился, что оно того не стоит.

А самым наверно удивительным открытием для меня стало, что больше всего из своего женского я тоскую по длинным волосам. Мне кажется, что в моём случае всё кагало сексологов и сексопатологов сели бы в глубокую лужу со своими первичными и вторичными признаками пола. Я уже вполне комфортно сжилась с мужской штучкой у меня в штанах, можно сказать заправски ею пользуюсь в туалете и с Машенькой, хотя ощущения от неё не стали источником удовольствия, это для меня наверно, как оснащённый чувствительностью страпон, то есть всё равно не мой, и даже ввергавшая меня в ужас пополам с недоумением в первые дни утренняя эрекция, перестала вызывать такую бурю паники, как поначалу, и то, что при ней, чтобы попасть струёй в унитаз нужно почти в букву "Зю" изогнуться, стало естественным, как нож при вилке на столе. А с волосами у Николая не густо, в самом прямом смысле, и даже если я сделаю ему густую как джунгли поросль, их придётся состричь, так и чего мудрить? А длинные волосы, за ними ведь нужно трепетно ухаживать, даже помыть их и высушить — это целый сложный ритуал, в котором нет мелочей, и не стоит нарушать последовательность шагов, иначе можно испортить своё богатство, которое так и норовит при первой возможности стать тусклым и секущимся колтуном формой и видом прошлогодней скирды соломы. К счастью у меня есть возможность оторваться на гриве Машеньки, когда я ей первый раз помыла волосы, а здесь это ещё сложнее, ведь не придумали здесь ещё разные "Видаль-сассуны — три в четырёх и у вас обрастёт как дикобраз даже бильярдный шар!". Но кайф, который испытываю при возне с волосами испытала и Машенька, а я ей сделала маску на корни, промассировала их, промыла, дала отдохнуть, снова питательный состав, потом промывала со слабеньким местным жидким мылом из домашнего щёлока, полоскала, снова полоскала уже с отдушкой, потом опять массировала… Из бани красавицу с замотанными волосами пришлось нести на руках, а счастливая и расслабленная любимая женщина нежно льнула к плечу, обняв за шею. Про утренние расчёсывания я просто молчу, Николай молча пыхтит где-то вдали, понимает, что на всё это я его обрекаю, но видимо не так уж сильно не хочет этим заниматься сам, ведь не может не чувствовать какую радость эта возня вызывает у нас обеих. Во всех этих мелких неувязках моего внутреннего женского и внешнего мужского тела, которые прорывались, я уверена, наружу нам очень помогали две вещи, это допустимая в дворянском сословии и даже предписанная временами куртуазными манерами жеманность, а главное, что капитан на корабле — это нечто трудно поддающееся описанию, это функция-символ и только в конце списка человек, и даже в своей человеческой ипостаси, капитан как актёр в моноспектакле, всё время на сцене и в свете софитов, что очень многого требует, но и прощает игровые огрехи. А в походе у меня есть две основные радости, которым я стараюсь уделять немного времени каждый день, первая — это лечь и расслабиться в горячей ванне, а второе — полетать с Клеопатрой. Если бы я в прошлой жизни знала, какое удивительное ощущение дарит полёт, то сумела бы стать пилотажником или на худой конец прыгала бы с парашютом, причём второе к настоящему свободному полёту, по-моему, гораздо ближе, я про свободное падение, а не про тоскливое висение обречённой тушкой выкинутого на вытяжке десантника первогодка…

А сейчас мы шли с задачей прижаться к Шантунгскому берегу, чтобы избежать пока не нужных встреч, и выскочить в океан, откуда скрытно подойти к восточному берегу Японии, чтобы продолжить скрытное минирование и мотание нервов в японских тылах. Как сказал бы какой-нибудь брутальный одесский бандюга в дешёвом сериале: "Не пора ли нам, брателы, помацать мускулистой жменей за нежное трепетное брюшко эту холёную японскую бабёнку?". А я занимаюсь отработкой с Клёпой ночных полётов, которые она очень не любит, хоть я усилила возможности её глаз уже давно, и в темноте она видит лучше совы, которая говорят, больше на слух, чем на зрение ориентируется, ну, да и пусть, у нас с Клёпой замечательное ночное зрение, и это главное. Но пересилить свою дневную натуру у неё не было никакого желания, вот и пришлось возиться и придумывать форму игры, которая ей понравится. Вот и летаем, мне даже нравится, висеть, как кажется, в абсолютной пустоте среди звёзд. Самое трудное это в темени определять расстояния, с которыми чувства творят невообразимые шутки, и отличить кажущееся от реального очень сложно в этой игре иллюзий и обмана, тем более, когда глаза не твои и управляешь ими опосредованно, что тоже вносит свои искажения. Так как у меня просто не хватает ресурсов в системе восприятия, я вынуждена уходить в каюту и выпускать Клёпу в иллюминатор, чтобы потом тело оставалось лежать в кровати, а я с Клёпой летала. Вот и требуется довести эти полёты до автоматизма, чтобы я могла только временами подключаться. А Клёпа летала сама по заданноё мной программе, тогда возможно будет пользоваться её возможностями в боевой обстановке. Днём с этим проблем нет, вот поэтому теперь тренируемся ночным полётам. Вообще, Клёпа умница, уже практически всё у нас получается, но мне просто очень нравится летать, и я не отказываю себе в удовольствии. А к моменту посадки я поднимаюсь на верхнюю палубу, где из темноты с радостным клёкотом вдруг выныривает белая с рябой девичьей полосой грудь нашей красотки. Она умудряется точно и аккуратно примостить свои жуткие серпы острых когтей на кожаной наручи, после чего её требуется погладить, приласкать, под её урчащее довольное урканье. Верещагин так любит эти сцены наблюдать, что буквально караулит на палубе, по окончании этих ласк, когда Клёпа взбирается на свою сидушку на Дусиной холке, мы спускаемся ко мне в салон посидеть за вечерним стаканом чая. Я не оговорилась, здесь пьют чай из стаканов в красивых подстаканниках, а не из вульгарных чашек с наклеенными картинками вместо подглазурной росписи.

К сожалению, Новицкому с Кнюпфером, как они не старались, запустить изготовление неконтактных детонаторов и донных мин с ними пока не получилось, сложностей оказалось гораздо больше, чем могли подумать. Так, что у нас на борту только две пробные мины и Пётр Карлович рвался непременно лично проконтролировать их постановку, но резоны мои, а главное Макарова, сумели убедить, что ему гораздо важнее остаться в базе и заниматься запуском производства в секретном, как я уже говорила, минном цехе. Утешением ему и толчком для улучшения изделий послужили обсуждения, что очень мало есть таких мест, где сочетаются желаемая глубина и наличествует фарватер, честно сказать мы с Евгением Васильевичем таких мест нашли только два, одно в Куре, другое в Сасебо и условно есть мелкое место на проходе возле острова Осима у входа на внутренний рейд Йокогамы и Йокосуки. Чтобы оставить за собой последнее слово, Пётр Карлович стребовал с меня и Новицкого, что Семён Николаевич обязательно будет контролировать обе постановки их мин (по документам мины так и значатся "конструкции Новицкого-Кнюпфера"). К слову, мины на тележках в МТК обозвали "Мины стационарные с химическими детонаторами на салазках с роликами ускоренного установления и механизмами удобного регулирования по глубине и времени срабатывания конструкции Его Превосходительства адмирала Макарова", из-за чего щепетильный Макаров очень переживал, что у нас даже состоялся такой диалог:

— Николай Оттович! Даже не знаю, как сию вопиющую несправедливость исправить теперь…

— Степан Осипович! Вы для всего флота и его минного дела, в частности, сделали так много, что это вполне законное название, в котором никакого ущемления или урона себе не вижу! Знаете! Мне с лёгкой руки Владивостокских инженеров "Бульба Эссена" за глаза хватает, вот уж не понимаю, почему не "Новика" или быстроходного крейсера, а моим именем? Надеюсь, что этот "Бульб" с носами моих детей ассоциировать не станут!

— М-м-да… Неловко вышло… Но с минами, я остаюсь при своём мнении…

— Знаете, мне рассказали тут историю. Вы наверно слышали про душ Шарко. Так вот достоверно известно, что Шарко жалуется всем коллегам, что из-за какого-то шарлатана, желающего именем Шарко привлечь клиентов этот циркулярный душ все только его именем теперь называют, хотя он никакого отношения к нему не имеет. Только казус в том, что хорошего доктора Шарко знают только его пациенты на Баденских водах, а вот душ-Шарко знают уже во всём мире!* Так, что мину Макарова сохранит история, чтобы Вы или я по этому поводу не думали и не делали! И по праву, хочу заметить, Степан Осипович!…

Ласковые ночные воды Печелийского пролива расступаются перед стилетом корпуса нашего "Новика", с другого крыла мостика, думаю, с сожалением, провожает огни спешащего мимо в паре миль от нас парохода Евгений Васильевич. Мы уже прошли широту Циндао, скоро нам поворачивать на восток. Взятый штурманом Лаваль оказался просто кладом, он действительно знает почти все порты Японии, в которых был не по разу и уже предложил изменить два варианта подхода, которые прикидывали мы с Волковым, из-за неизвестных нам местных особенностей, о которых лоции умолчали. А я удивляюсь тому, что человек больше двадцати лет болтается по всему свету, а волжское оканье в речи не исчезло, особенно когда начинает говорить быстро иногда в ряду сплошных "О" приходится угадывать смысл сказанного, да и название "ШОнхай" звучит весьма экзотично, как и "СОйгон"…

Если бы у меня мои способности сейчас были в полном объёме, то предстоящий рейд вообще не составил бы проблем, мы бы спокойно вошли в самую глубину гавани Сасебо, где торпедировали стоящие на стоянках корабли японского флота и спокойно ушли лениво постреливая по особенно назойливым целям. Тем более, после того, что нашли на островах Эллиот. Наверно, к счастью, я не пошла смотреть то, что обнаружил наш десант, но мне хватило и фотографий с описаниями тех, кто видел результаты зверств японских сверхчеловеков, так, что для меня теперь многие барьеры сняты, а сами жители страны восходящего солнца приобрели статус бешеных собак, к которым человеческая мораль не применима. Так, что в своих идеях Адольф Алоизыч был далеко не первым и даже не вторым, и знал бы кайзер Вильгельм второй, в какие уродливые опасные формы может вылиться его сегодняшняя демагогия про высокую миссию белой расы с годами. Так, что: "-Драку заказывали?! — Нет! Нет! — Сожалею, но уже оплачено…"

По вечерам устраивала праздники для наших новичков, экипаж уже избаловался моими песнями, а вот Верещагин и особенно Гагарин слушали так, что меня порой немного заносило. Как-то даже возник диспут про допустимость недоговорённых смыслов в песне, что текст должен быть связанным и законченным, чуть ли не буквальным. Разговор продолжался в салоне, куда на чай пришли все офицеры, вот я и врезала…

— Знаете! Юрий Алексеевич! Не зря ведь скандинавы считали, что стихи скальдам дарит сам Один. И то, что поэт может позволить себе выразить одной недосказанной рифмой или недосказанным оборотом, несчастный прозаик будет вынужден излагать на десятках страниц текста. Вот вам пример:

Не знаю,

От чего вдруг встрепенулась

Душа,

Уставшая от снежной кутерьмы…

Я вижу

Акварель весенних улиц,

На карандашных

Контурах зимы…**

Всего четверостишие, но в нём сказано и описано столько времени, места, настроения, желания и красоты, что дух захватывает! А ведь никакой конкретики, сплошные недоговорённые намёки. Или вот Вам ещё:

…Этот город пустой и блёклый,

может, только тем и живёт,

что согретые лбами окна

ждут того, кто уже не придёт…***

А вот вам конкретика, за которую Вы ратуете, — и я спела. Вообще, чуть не исполнила "белый окурочек с красной помадой…", хорошо, что притормозила на повороте, и подвернулось это творение неизвестного автора из моего дворового детства:

Была весна, Чик-чик-чирик!…

Цвели дрова, Чик-чик-чирик!…

Я вышел из дому на речку прогуляться,

А ты одна, Чик-чик-чирик!…

Совсем одна, Чик-чик-чирик!…

И захотелось мне с тобою задержаться!

Я подскочил! Чик-чик-чирик!…

Тебя спросил! Чик-чик-чирик!…

Мол, не желаете ль со мною прогуляться?

А ты в ответ, Чик-чик-чирик!…

Сказала: "Нет! Чик-чик-чирик!…

И не мешайте мне другого дожидаться!"

Я был нахал, Чик-чик-чирик!…

Не отставал, Чик-чик-чирик!…

Гляжу в кустах стоит огромнейший детина…

Стоит как пень, Чик-чик-чирик!…

В плечах сажень, Чик-чик-чирик!…

В руках огромная еловая дубина…

Я побежал, Чик-чик-чирик!…

Но он догнал. Чик-чик-чирик!…

Своей дубинушкой меня слегка погладил…

Костюмчик снял, Чик-чик-чирик!…

Часы сорвал, Чик-чик-чирик!…

И в том, в чём мама родила, гулять отправил…

А соловей, Чик-чик-чирик!…

Среди ветвей, Чик-чик-чирик!…

…

— Простите, господа, не помню дальше. Словом, это пример буквальности и конкретики в рифме и тексте…

— Но это же пример так называемого народного фольклора, и он по своим правилам требует именно буквальности.

— Так я и не спорю с этим, видите, сколько лет прошло, а я помню эти дурацкие строчки. Но вопрос в том, а что Вы выберете и захотите слушать?! Вот вам ещё одна песня, песня ни о чём, песня-беспокойство:

И спела, даже попробовала где надо хрипло подыкнуть "Парус" Высоцкого.

А у дельфина взрезано брюхо винтом,

Выстрела в спину не ожидает никто.

На батарее нету снарядов уже,

Надо быстрее на вираже.

Но парус! Порвали парус!

Каюсь, каюсь, каюсь.

Даже в дозоре можно не встретить врага,

Это не горе, если болит нога.

Петли дверные многим — скрипят, многим — поют.

Кто вы такие? Вас здесь не ждут!

Но парус! Порвали парус!

Каюсь, каюсь, каюсь.

Многие лета всем, кто поёт во сне,

Все части света могут лежать на дне.

Все континенты могут гореть в огне,

Только всё это не по мне!

Но парус! Порвали парус!

Каюсь, каюсь, каюсь…

В здешней аудитории "Парус" произвёл эффект взорвавшейся гранаты, тишина повисла такая, что проснувшаяся Дуся на всякий случай подошла и внимательно осмотрелась, не замыслил ли какой-нибудь негодяй плохого её любимому хозяину… Пришлось разряжать обстановку, и посиделки продолжились. В другой раз выяснилось, что наш Юрий Алексеевич является истовым почитателем Чехова и Московского Художественного театра, в адрес которых я посмела, походя уничижительно отозваться. Пришлось объяснять, что глубоко уважаю талант Чехова, видимо очень неплохого доктора, который удивительно точен и цепок в своих зарисовках. А его сублимация на тему попытки познания загадочной женской души в "Каштанке" (Как я это воспринимаю), весьма мила и трогательна. Но вот всё, что он сотворил на потребу театру и интеллигенции, считаю идеологической диверсией против русского народа и России. Вот после этого оборота наш "космонавт" накрепко "завис". Пришлось объяснять ему что такое есть "интеллигенция", что этот термин по сути издёвка и насмешка, для любого человека мало-мальски знающего латынь.

— …И служит сей термин для обозначения никчёмышей-недоучек, которые при этом достаточно организованы и активно-агрессивны и вот их певцом стал талантливый писатель Антон Павлович Чехов. Вот если Вы действительно хорошо знаете драматические работы Чехова, представьте, что будет, если всех героев пьес Чехова из общества убрать, заметит ли вообще кто-нибудь кроме самых близких родственников эту "утрату"?! А ведь даже уход сапожника Трифона из лавки на углу заметит куча постороннего народа, если хорошо тачал сапоги, то посокрушаются, если плохо, то порадуются, что другой, может, будет лучше, и даже в этом случае после Трифона останется не только избитая жена, но и сапоги. И при этом эта толпа бездельников замечательна тем, что ей все должны и обязаны! Им должны низшие сословия, потому, что они их выше и образованнее! Высшие сословия тоже должны, потому, что они есть носители СОВЕСТИ НАЦИИ, а что это за совесть такая, которая только жрёт и гадит, ничего не созидая в принципе?! Кто из героев драм Чехова делает хоть что-нибудь созидательное и полезное?! В чём проблемы их сотрясающие? И при этом им все должны! За что?! При этом занимающиеся настоящей наукой учёные с ними не пересекаются, как и образованные инженеры или врачи, занятые лечением больных, то есть у перечисленных есть дело и это сразу выводит их из толпы интеллигентов. А вот недоучившиеся студенты, полуобразованные дворянчики и прочий примкнувший к ним полубогемный сброд это и есть клоака, где бушуют страсти из пьес господина Чехова. Вот здесь среди нас присутствует художник, человек искусства, но станет ли он — настоящий художник тратить своё время и талант на подобные буре в стакане страсти из пьес Чехова? Если людям картина не нравится, это не люди виноваты, а сам плохо нарисовал! Если купец вложился в товар, а товар на порогах разбился вместе с баркой и утонул, то купец горюет, но вину ни на кого не переносит и не требует возмещения от государства. Если рабочий запорол заготовку и за это ему вчинили штраф, он же не станет требовать оплату за эту сделанную им криво работу! Так, почему интеллигенция требует только за то, что она такая вся из себя?! Как только кто-нибудь начинает делать что-то полезное, то он сразу вылетает из среды интеллигенции как пробка из бутылки игристого. Так и за что мне любить Чехова и восхищаться его пьесами?!

— Ну, так и мы ничего полезного не производим и не делаем, тоже ведь дармоеды выходит…

— А вот здесь Вы очень сильно заблуждаетесь, Юрий Алексеевич! Мы, вместе с армией, полицией и прочими составными частями государства ноги этого государства если представить себе государство в виде работающего слесаря или исполняющего музыку скрипача, вроде в игре на скрипке ноги не участвуют, но если их убрать, то, для игры на скрипке придётся такому инвалиду придумывать какие-то подпорки и специальное сидение, которое, по сути, возьмёт на себя те же функции, что исполняли ноги. А то, что мы ничего не производим полезного, а Россия нас содержит, вы совершенно правы, и об этом должен ежечасно помнить любой, кто государству служит. Поэтому для меня в каждой торпеде сотни ненакормленных русских детей, которых можно было бы накормить на деньги потраченные на эту торпеду. И каждый день службы, который я провёл не тренируя своё умение, не готовясь лучше исполнить свой долго по защите Отечества, я украл у голодных детей и стариков деньги, которые на моё содержание тратит государство! А если офицер вдруг начинает кричать, что ему чего-то должны и он заслуживает уже потому, что он такоё красивый, а сам ничего не делает, то это вряд ли хороший офицер и командир, едва ли его солдаты действительно прекрасные бойцы и так далее. Это не офицер даже, это интеллигент прокравшийся в офицерский корпус, действительно дармоед и никчёмыш. И какое ему дело, что деньги на его содержание отняты у голодных детей? Вот такая она хитрая тварюшка — интеллигенция…

Тем временем мы уже давно проскочили проливом Ван Димена и подходили к столице Японии между островами Косима и Миякесима. Здесь было довольно оживлённое судоходство, но укрывшая ночь позволяла нам сохранять своё инкогнито. Клёпа улетела вперёд и высматривала нам маршрут. Лаваль вёл нас к мелководью, где мы собирались поставить первую донную мину. Можно было бы поставить её позже, на выходе, но я решила, что лучше это сделать сейчас, потому, что обычные мины ставить не сложно, а эту ещё непривычно и сейчас, пока никто не устал, выполнить постановку будет гораздо проще. А Виктор Андреевич комментировал, что мы идём маршрутом военных, а торговые суда предпочитают здесь прижиматься к западному острову на выходе или к восточному на входе, а поставим там, где эти пути ненадолго сходятся из-за необходимости обходить небольшую банку. Нам нужно было заминировать рейды Йокосуки и Йокогамы, но заминировать так, чтобы после протраливания после подрыва и возможного поиска водолазами ещё ждущие своего часа мины не нашли, поэтому разброс постановок каждой мины должен был быть не меньше трёх-четырёх кабельтовых. При этом не создать систему, когда сначала рвутся самые дальние, потом средние, и потом ближние, к примеру. То есть все должно быть непонятным и случайным, чтобы максимально усложнить возможное противодействие.

— Вот, Николай Оттович, здесь самые малые глубины, тут пять саженей на бровке на отливе, я бы ход сбросил, и лот кинул, бровка узкая саженей десять, а вокруг глубины саженей по двадцать-двадцать пять. — Про себя перевожу в метры, глубина десять, а по сторонам сорок-пятьдесят бровка двадцать метров, правда очень мало.

— Самый малый! Боцман! Лот готов? Кидайте! Нужно мель промерить, саженей пять-шесть. Доклад по глубинам немедленно на мостик, измерять постоянно! Евгений Васильевич! Что у нас по приливу? — Николай комментирует, у асамоидов осадка больше семи метров, у броненосцев типа "Фудзи" немного больше восьми, а если торгаш с такой осадкой, то это здоровенный пароходище водоизмещением не меньше семи тысяч тонн.

— Сейчас ещё не пик высота думаю метра полтора-два не больше. — От борта со шканцев пошли доклады:

— Пятнадцать саженей лот не достаёт!

— Пятнадцать саженей лот не достаёт!

— Пятнадцать саженей лот не достаёт!

— Есть! Двенадцать саженей!

— Восемь саженей!

— Шесть саженей!

— Семёну Николаевичу и Степану Ильичу приготовиться! — Мина похожая на обрезок трубы с какой-то нашлёпкой, покачивается подвешенная на вынесенной за борт шлюп-балке, по команде стравят конец до пары метров глубины, а потом дёрнут второй конец, который распустит рифовый узел и мина освободится. Мину действительно сделали из корпуса старой торпеды, внутри гальванический элемент, который при замыкании цепи должен инициировать подрыв ста с лишним килограммов пироксилина. А нашлёпка — это прикреплённый снизу груз, чтобы мина тонула в правильной позиции, детонатором кверху. Вообще, мина не лежит на дне, слишком велик риск, что она ляжет не тем боком, она словно поплавок торчит вертикально над лежащим на дне якорем-грузом. Вероятность, что её сумеют задеть тралом конечно есть, но едва ли кто-то будет топить трал на десятиметровую глубину, ведь ставить обычную мину ниже семи метров нет никакого смысла. Вот и тралят на глубине семи-восьми метров или даже поверхностнее.

— Шесть саженей!

— Мина пошла!

— Есть! Травим! Отцеп нормальный, конец свободен!

— Шесть саженей!

— Боцман! Лоту отбой! Все по местам! Средний ход! По отсекам! Всему экипажу наше удовольствие!

Всё, мы выворачиваем к сияющему огнями рейду Йокогамы. Впереди под ходовыми огнями спешит какой-то трамп. В полутора милях по курсу судно береговой обороны в качестве брандвахты. Для нас опасны не они, а береговые батареи, но с них нас увидеть невозможно, они получают сигнал с брандвахты и других наблюдателей, которых нужно не пропустить, а пока мы сгустком ночного мрака скользим по следам назначенного нами гайдаром парохода. При проходе брандвахты даже не опознавались, вообще службу завалили ребята. На трёх-четырёх кабельтовых я уже смогу достать брандвахту, очень сомневаюсь, что у них предусмотрен вариант сигнала по типу "мёртвой руки", а со стороны осветившего бы нас наблюдателя он увидел бы метров пять носа и столько же кормы, а посредине пятно непроглядного мрака. Сегодня довольно неплохо видно, если оценивать глазами Клеопатры, луна за не очень плотными облаками, а вот для человеческих глаз мрак почти полный. Клёпа показывает затаившийся со стороны берега в полумиле от брандвахты миноносец, на береговых батареях темно и спокойно, на одной светит тусклым светом одно окошко во внутреннем дворике. Заодно запоминаем расположение пушек и планировку батарей. Вот до брандвахты три кабельтова, там никакого движения, как и должно быть, ведь там сейчас все уже мирно спят. А миноносец оказался настырным, он осветил прожектором пароход тут же застопоривший ход и подошёл к нему бортом. После чего выключил прожектор и вернулся на свою позицию, а пароход пошёл дальше. Так, что надо выключать всех на миноносце до того, как он решит включить прожектор. Мы уже подходим к внутреннему рейду Йокогамы, миноносец погружённый в сон на нас не отреагировал, на берегу мирная ночная картина, все влипли в свои боевые посты, как мухи в мёд, Верещагин тут же в ходовой рубке, даже не замечает, что вцепился в поручни у окон, для них происходит невероятная наглость, мы дефилируем мимо вахты и береговых батарей, разве, что без ходовых огней…

И тут поймала себя на желании, или это был отголосок мыслей Николая, но до зуда захотелось не красться, а войти у всех на виду и так, чтобы впереди всё горело, а позади все рыдали и разбегались. Нет тут невиновных, никто их не заставлял идти войной на мою Родину, а "если вы к нам "Того", то от "Него" и "Тогда"!". Так, что ничего личного! Вообще, я не перестаю удивляться себе. Ведь по канонам Пери, я веду себя недопустимо и магине такое не блазит, но видимо я при всём прочем до сих пор русская, сколько и каких кровей во мне мои шебутные предки бы не намешали! И здесь я сначала за наших, а уже потом всё остальное и если кто-то решит, что за это я должна буду понести какое-нибудь наказание, значит судьба такая, и всё равно ничего менять не буду!

Проходим входным фарватером до конца, к самой стоянке судов, где разворачиваемся и начинаем, уходя откладывать подарочки, которые с плеском ныряют в чёрную воду. Между первой последней из четырёх мин больше двух миль, последняя — практически на выходном створе. А мы теперь идём в Йокосуку, здесь у японцев гнездо, именно сюда должны были прийти "Касуга" и "Ниссин", здесь на верфях достраиваются военные корабли, Здесь тоже есть место, где можно было бы поставить донную мину, как вспомнил Виктор Андреевич, но это позже обсудим. Тут на входе два миноносца. Которые так и не обозначили себя оставшись в темноте, возможно на "Новике" никто и не узнал, что мы мимо них прошли а они должны здесь нести вахту, а слева на склоне береговая батарея, которая по их сигналу должна покрошить здесь всё вдоль и поперёк. Но сигнала нет, мы сгустком мрака дефилируем в самую глубину порта, почти к причалам, где разворачиваемся и повторяем процедуру с откладкой наших гостинцев. Ночь подходит к концу, мы уходим, на выходе снова на всякий случай добавила сна на брандвахте. В предрассветном сумраке Клёпа садится на палубу и начинает кушать гостинец от Никифорыча. Она сегодня умница, заслужила своё лакомство и сейчас мы пойдём спать, как бы то ни было, но несколько часов такого напряжения и концентрации требуют отдыха. Конечно, я могла бы напрячься и мобилизоваться, чтоб продержаться ещё сутки или даже двое, однажды совершенно не спала трое суток, а в конце заснула стоя и упав набила себе здоровенную шишку на лбу, от чего сразу проснулась, и видимо на выплеске адреналина не спала ещё около семи часов…

Даю отбой тревоги, команду на отдых, позади остались рейды Йокогамы и Йокосуки, раздаются смешки, усталое поругивание, вроде и не сделали ничего героического, но эта ночь каждому из участников обойдется в месяцы отнятой жизни, так, что, как и что мерить на войне всегда остаётся сложным вопросом. Договорились с Макаровым, что по возвращению устроим награждение нижних чинов. Чтобы не было уравниловки посидели тогда ещё с Сергеем Николаевичем и расписали кому Егориев, а кому медали ордена Святого Владимира. Первые в основном минёрам и канонирам с сигнальщиками, кочегарам, трюмным и машинистам вторые (потом всё равно решила награждать одинаково). Оставляю ходовую вахту и приглашаю Василия Васильевича на чай, ему как впервые участвующему в такой операции наверняка хочется задать вопросы, поделиться своими мыслями и ощущениями, вот и поговорим, на часовой разговор сил у меня вполне хватит. Вахта на свету вполне справится с уклонением от всех дымов, а в крайнем случае позовут на мостик.

— Николай Оттович! Расскажите, что именно мы сегодня ночью делали, я, конечно, смотрел и слушал, но возможно не всё понял или увидел.

— Как вы наверно слышали, у нас в этом походе задача заминировать рейды японских портов, для нарушения прежде всего торгового судоходства. Что мы сегодня в отношении портов Йокогама и Йокосука ночью и сделали. Кроме этого поставили новую, можно сказать, экспериментальную донную мину на подходах к порту.

— Николай Оттович! Но ведь на наших минах могут подорваться мирные суда других стран!

— Василий Васильевич! Мои офицеры тоже нечто подобное поначалу спрашивали. Попробую объяснить. Тут есть несколько аспектов, юридически, мы в своём праве, в территориальных водах враждебного государства, а уж тем более в порту, любой находящийся есть враг и цель для моих пушек или всего, чем я пожелаю воспользоваться. Моральный, здесь тыловая база воюющей с моей страной армии, и если здесь хотят на войне с моей страной нажиться купцы третьих формально нейтральных стран, то они сами приняли этот риск, так, что вина, если она есть, не на мне, а на тех кто это решение принимал. Согласны?!

— С этим скорее да, чем нет. Но Вы ведь не закончили…

— Разумеется. Не нужно быть глубоким стратегом или мыслителем, чтобы в этой прозрачной ситуации не видеть, что Япония для нас не противник, в чём правы все наши диванные стратеги. Только воюем мы сейчас не с Японией. Что нам эта Япония — бедная маленькая страна с огромным вечно голодным населением?! Вы знаете, что в японском языке слова обозначающие завтрак, обед и ужин дословно можно перевести на русский, как утренний рис, дневной рис и вечерний рис. И иметь плошку риса для среднего японца верх мечты и счастья. Смогла бы такая страна начать войну, в которой мы сейчас участвуем? Она просто "боевой хомячок", которого натравили на Россию на деньги наших единственных в мире врагов, с тех пор, как прогнали татар, а разные печенеги и половцы ушли в историю, а Россия объединилась и окрепла, и враг этот — англо-саксонский капитал, центр которого сейчас в Британии, а филиалы в САСШ и Франции, есть ещё и в Вене. Вот кому мы поперёк глотки просто фактом своего существования, потому, что они нас панически боятся. Ведь мы единственная самодостаточная достаточно большая и сильная страна в мире. У них просто нет рычагов, на нас надавить и гарантированно заставить плясать под свою дудку. А ещё у нас православие, которое в корне противоречит канонам квакеров англиканской церкви. Как у Вас в голове бы уложилось, что Бог, когда хочет показать кто ему приятен и угоден, то даёт ему денег и не важно каким путём эти деньги добыты, украдены, отняты у слабого, заработаны в поте лица, выиграны или ещё как-угодно, способ не имеет значения, важен сам факт! Это религия, написанная под диктовку ростовщиков! А у нас ещё помнят, что поклоняться Мамоне — это грех, и что Господь выгнал торговцев из храма, как недостойных в нём быть! Вот эти мировые силы и оплатили эту войну, вооружили и подготовили японские армию и флот, а на выходе Япония должна наглухо заблокировать нас с востока, как Турция проливы с юга, а они должны на этом заработать денег, вернее, не денег, а ДЕНЕГ, ДЕНЬЖИЩЬ! А каждый утонувший пароход это деньги, причём потерянные деньги, а дохода пока нет, ведь война ещё не окончена, это если пароход утонул в зоне боевых действий флотов. А пароход утонувший в мирном порту далеко от места действий флотов, особенно пароход третьей страны — это событие совершенно иного плана, это убытки возведённые в степень, потому, что сколько бы дельцы не хотели заработать, но найти желающих за их деньги рисковать подорваться на мине будет всё меньше, а оставшимся придётся платить такие деньги, что о доходе от такого рейса можно забыть! Если бы Вы взялись последить за котировками японских ценных бумаг и ставок страховок морских перевозок в Японию, то поняли бы, что каждая наша сработавшая мина или даже обнаруженная и протраленная это болезненный удар по самому дорогому и святому для англо-сакса, по его кошельку. То есть, как бы парадоксально это не звучало, но потопленный на рейде Йокогамы пароход гораздо больше приносит для победы в этой войне, чем потопление новейшего японского броненосца. Вот это можно назвать политическим аспектом. А в английской версии, политика — это действия направленные на создание благоприятных условий для зарабатывания денег. То есть политический — он же экономический аспект. И вот после такого объяснения, вы продолжите утверждать, что минирование торговых портов Японии есть дело недостойное и порочное и что могут пострадать невинные?

— Да! Николай Оттович! Никогда не смотрел на войну с таких позиций. И вопрос свой снимаю как неуместный.

— Полно! Василий Васильевич! У Вас ведь наверняка есть и другие вопросы. И вообще, как ваши впечатления от похода на единственном Георгиевском корабле русского флота?

— Знаете, я даже как-то и сформулировать не могу. Иногда полное ощущение, что нахожусь на корабле не русского флота, а какого-то другого. Словно люди все говорят на русском, но они другие все какие-то. Никакой суеты, криков, а уж как в Вас верят, у меня в голове не укладывается, кажется, что скажите Вы им сейчас в горящее жерло вулкана шагнуть, шагнут и улыбаться будут.

— Просто мы уже несколько раз умерли…

— Вот это новость! Как это Вы уже умерли, тем более несколько раз?!

— Извините, наверно не так сказал. Я имею ввиду, что уже несколько раз все были абсолютно уверены, что из этой передряги живыми им не выйти, но горжусь каждым, шли в бой и ни один не дрогнул. Знаете, какие лица были у офицеров и матросов, когда мы в лоб на весь японский флот шли и когда в нас орудия главного калибра начали бить? Это стоило увидеть! И как смотрели на всю истыканную японскими осколками палубу, что Дусю наверх не выпускали, чтобы она лапы себе не изрезала. А потом, когда мы вырвались, все ходили как пьяные, наверно не верили, что они живые. А на следующий день мы вышли в бой против всей усиленной эскадры адмирала Уриу, где каждый из шести кораблей как минимум равен нам по мощи, а мы за полчаса четыре самых сильных из них потопили, да так, что на двух оставшихся от ужаса флаги спустили! Я когда офицеров перед боем собрал и план боя доводил, на меня смотрели как на сумасшедшего и при этом с такой лихой бесшабашностью, что на душе становилось легко, потому, что не дрожат, а сделают всё, что смогут и даже больше! Как вы думаете, были ли у нас шансы выйти из этого боя целыми, если эта эскадра накануне без ущерба для себя наш "Варяг" почти утопила?! Вот и все так думали, но в бой мы пошли и победили! Так, что теперь в нашем экипаже совсем другие люди, каждый на вес золота! Да столько уже отработал для России, если в манере наших британских друзей всё в деньги перевести. Знаете, Василий Васильевич, никому ведь этого не рассказывал, даже жене, но Вы должны знать, ведь иначе не поймёте, а Вы ведь очень хотите понять.

— Вот Вы рассказывали, я попытался представить и не смог…

— А что Вы пытались представить? Желваки буграми? Зубы в оскале стиснутые? Монстров-берсерков щиты грызущих? Нет! Василий Васильевич! Мы русские люди, простые и одновременно НАСТОЯЩИЕ. Мы умеем делать то, за что берёмся и делать без криков и визга, но делать полностью, по настоящему, до донышка! Так наверно только славяне и могут! А у нас на планете так только наверно мы и немцы, которые ведь тоже славяне, только они это ещё и орднунгом своим отшлифовали, да и орднунг у них тоже какой-то чрезмерный, наш, славянский…

— Наверно так и пытался… А про немцев Вы уверены? Они ведь сами себя от древних тевтонов вывести пытаются…

— Да, чушь это! Это англо-саксы им в уши надули, а доверчивые германские славяне им и поверили вот и пыжатся, ищут то, чего нет. Если захотите, как-нибудь могу подробнее рассказать… Да, ладно! Вот вернёмся, Степан Осипович уже расскажет, что мы тут наделать умудрились, ведь газеты, особенно европейские обязательно распишут, если суда в портах японских подрываться начнут…

Так тихой сапой мы и минировали один порт за другим. Матёрый и бывавший во всех этих портах Лаваль виртуозно вёл "Новик" куда нужно, мы просочились и поставили по две мины в Осаке и Кобэ, где не было почти никакой охраны, ну, не считать же охраной стоящее у берега древнее судно береговой обороны, наверно попавшее в Японию из Китая в прошлую войну. Вот подойти к Курэ и Хиросиме было куда сложнее, не в плане самой навигации, а потому, что это внутренние воды между Хонсю и Сикоку. Но нас выручила наша скорость, мы незамеченными подошли к Сикоку и на полном ходу за ночь успели обернуться скинув по две мины в каждом порту, в которых даже имитации обороны не имелось. Ну, кому из японцев могла в голову прийти мысль о такой наглости? А вот в уже отмеченные нашими визитами Нагасаки и Симоносеки мы не пошли. И все оставшиеся четыре мины со второй донной мы решили "подарить" японской военно-морской базе в Сасебо.

Специфика порта Сасебо в сложной навигации, узкостях и мелях, при этом Виктор Андреевич именно в этом месте не был ни разу. Когда читала книжку "Поднять перископ" в прошлой жизни, жутко радовалась и завидовала Корфу на его "Касатке", а у меня есть магия, пусть и в купированном варианте, но должно хватить и её остатков, тут у меня уже задача не от японцев шифроваться, а от экипажа, потому, что то, что мы творим, уже мало подчиняется нормальной логике. Хотя мой экипаж уже по уши в чудесах пусть даже не до конца это осознаёт. Глухая ночь, непроглядная даже для Клёпы, хотя, может она и увидит всё, что нужно за счёт освещения в гавани, тут несколько иное, она за эти дни уже устала и капризничает, а я не могу исключить, что уходить будем на полном ходу. Скорее всего и будем, даже если опасности не будет, это скорее для экипажа сделаю, и тогда Клёпе догонять крейсер идущий почти семьдесят километров в час будет очень трудно. Вот и маяк Кого Саки, а вон канонерка на входе, по логике просто обязаны быть ещё и миноносцы. Клёпа устала ещё и потому, что мы отстаивались вне видимости берега, а я её выпустила на максимальную дальность. Долететь до самой бухты и осмотреть её не вышло, дальности не хватило, а вот понаблюдать, как обставляли выход судна, удалось. Сначала выбежали два миноносца, потом прошли с тралом фарватер два тральных судна, и только за этим появилось судно, за ним второе. Наверно это можно понимать, что наши подарки сработали и пусть японцы не могут понять, как именно это сделано, но свои выводы они сделали. Интересно, а внутренний рейд они так же скребут? Ну, не поверю, потом наверно станут, а сейчас до такой паранойи дойти ещё не должны, то есть как минимум одна мина должна успеть безнаказанно сработать, и донную нужно поставить дня на три, тогда она стработает даже на фоне траления, что несомненно добавит нашим скуластым друзьям острых и радостных эмоций. И вот мы подбираемся, миноносцев никак высмотреть не удаётся, маяк хорошо подсвечивает канонерку и нас подсветит, вернее темноту и внимательный наблюдатель может всполошиться, но внимательные на канонерке будут уже спать, а других и быть не должно. Не сидят же все японцы вокруг базы, и не пялятся в темноту как туристы в угли вечернего костра. Канонерку обработала, а вот и минная банка, уже привычно режу мины, идём дальше, дала команду хорошо запомнить курс входа, что уходить нужно будет точно по своему курсу, может и получится проскочить уже сделанным проходом в минном поле.

На фоне тёмной горы проходим в стороне от стоянки, вот и отмель Чидори, а за ней рейд флота, на котором на удивление мало кораблей. Но именно здесь места, где нужные для нашей постановки глубины и выход не такой широкий, хорошее место для донной мины, но сначала в кабельтове до места её установки ставим мину без задержки тоже на большую глубину, чтобы ловился не авизо какое-нибудь, а зверь посолиднее — кабанчик посочнее. Вот теперь пришло время для донной мины, глубины устраивают, доклады, как положено без осложнений. Вот и славно. Оставшиеся раскидываем по оси выходного створа, хоть его не видно, но высчитать не составляет труда. Почему я заставляю палубную команду метать лот, если днищем "Новика" чувствую глубину не хуже гидролокатора? Да всё потому же, как профилактику ненужных разговоров и вопросов. Да и люди делом заняты, времени на глупости не остаётся. Последнюю мину буквально у канонерки стоящей на входе ставим на немедленный взвод, после чего даём ход и уходим на максимальной скорости, словно за нами гонятся все японские черти. Штурманы у меня просто чудо, только чуть не попали в проделанный мной проход, пришлось две мины срезать, но мы полный ход ещё только набирали, поэтому процедура не составила труда. Снова сожаление, что не пошумели и не горят сейчас в гавани японские корабли, но при обсуждении Макаров просил сделать всё максимально тихо, вот мы и слушаемся, кто знает, какие резоны за этой формулировкой, но Макаров повторил это два раза, значит это правда важно, так, что таимся и молчим. Так, что желание прогнать "Новик" на полном ходу, может ещё и эти сожаления должно заглушить!

На скорости пересекаем Корейский пролив, оставляем остров Росс по правому борту уже при дневном свете и поворачиваем на почти прямой курс на Артур. Ход уже сбросили до экономичного, тихо движемся домой, так хочется увидеть Машеньку, почему-то накатила тревога и беспокойство, но заставляю себя не накручивать себя и удержаться от приказа увеличить ход. Приказ адмирала выполнили практически дословно, сделали почти всё, что запланировали. А в Симоносеки и Нагасаки не полезли из-за того, возможно, что не хотелось самим резать свои же мины, если их ещё не нашли и не вытралили, а время замедления там такое нестабильное, что последние мины может ещё на боевой взвод не встали и вылезут как раз у нас по курсу… Назавтра показался Квантунский полуостров приютивший на своей оконечности наш Артур, я уже места себе не находила, но держала лицо…

*- Подлинный исторический факт.

**- Стихотворение Людмилы Подгурской из Питера, неизвестной поэтессы и очень хорошего человека. Надеюсь, что она не обидится, за использование без разрешения её текста.

***- Четверостишие из стихотворения Игоря Кураса, тоже без разрешения и согласования, увы.