Война. Часть 1

Глава 11

13 ноября 1938 года, воскресенье, 20:00.

— Мироныч, подбавь-ка жару, — Сталин осторожно пробует рукой воду в чане и опускает веник в шайку, — прогорели дрова.

— Вот я не пойму, Коба, — недовольно хекает Киров и, нехотя поднимается с полока, — что за баня у тебя такая нерусская? Топка каменки выходит наружу! Это всё равно, что раздевалка у бани через дорогу…

— Сам Власик распорядился, — тихонько посмеивается вождь, поправляя слезшую на глаза войлочную шапку-сванку, — откуда мне знать, может быть в Белоруссии у них так…

— Чёрте что, — ворчит Киров, набрасывая в прихожей на бордовую спину тулупчик, — хорошо хоть, что у них там по-чёрному не топят.

— … через дорогу, говоришь, — Сталин плотно закрывает за собой дверь в парилку, в раздевалке заворачивается в простыню, наливает в кружку из чайника заварку и поворачивает кран пузатого самовара.

— Власик просил передать, что Берия уже полтора часа тебя дожидается, — в облаке пара влетает в комнату Киров.

— Из Берлина видно известия получил, — отхлёбывает чай Сталин, — всё, закончилась баня…

— Можно ли верить вашему источнику, товарищ Берия? — на распаренном лице Сталина выступили крупные капли пота.

Доклад наркома внутренних дел проходил в форме дружеского чаепития за столом в малой столовой.

— С товарищем Брайтенбахом мы работаем уже около девяти лет, — продолжает нарком так и не прикоснувшись к поставленной перед ни чашке, — до сих повода сомневаться в его сведениях у нас не было…

— Действительно ли у него есть доступ к такого рода сведениям? Или может быть это такие же слухи, которыми нас пичкают по дипломатическим каналам.

— Брайтенбах — самый высокопоставленный наш источник, он служит в гестапо, в данный момент находится в Мюнхене, занимается расследованием покушения…

— Хорошо, продолжайте.

— … Гестапо обнаружило квартиру Эльзера, нашло передатчик и подтвердило с помощью СД факт посещения им дома, где проживал британский резидент. В связи с текущей обстановкой в стране расследование приостановлено… Из последних известий самым значительными является попытки покушения на Геринга в Берлине и Гиммлера в Мюнхене. Брайтенбах оказался случайным свидетелем последнего: автомобиль рейхсфюрера СС был буквально изрешечен пулями неподалёку от управления гестапо, убит двойник Гиммлера. По его мнению, работали люди из военной разведки. Наш агент также уверен, что это была прямая месть за покушение на Геринга. Как вы уже знаете, к власти в Германии пришли военные: Брайтенбах сообщает фамилии заговорщиков — это генералы Бек, Гальдер, фон Браухич, Гудериан. Гиммлер и Геринг отстранены от их должностей и находятся под домашним арестом, в Берлине, Мюнхене и других крупных функции полиции исполняют военные.

— Как-то у германцев всё чудно получается, — Киров тянется ложкой к вазочке с клубничным вареньем, — будто бы понарошку. Два высших руководителя в борьбе за власть государственные учреждения крушат, пытаются убить друг друга, а их — под домашний арест и «талоны на усиленное питание».

— Выходит, как бы добрее, гуманнее германцы нас, так что ли? — хмурится вождь, — мы то своих «бонапартов» к стенке поставили…

— Я не это имел ввиду, — поперхнулся чаем Киров.

— … да ясно, — машет рукой Сталин, — вы поймите, у них конфликт в том, что, оставшись без хозяина, один слишком на себя скатерть потянул и полетела посуда на пол. Мелкая шалость это. Капиталисты погрозили пальцем и в угол поставили. Помяните моё слово, эти беки с гальдерами завтра декрет издадут, что всё идёт по-прежнему: через три месяца новые выборы в рейхстаг…

— Через пять… — ставит на стол кружку Берия.

— Что через пять?

— Выборы через пять месяцев, только что Меркулов звонил, Высший Военный Комитет издал декрет — 20 апреля новые выборы в Рейхстаг, если к тому времени Гитлер не поправится.

— Вот, — тяжело вздыхает вождь, — это ответ тем молодым авантюристам, которые решили по мановению волшебной палочки историю вспять повернуть… ну или замедлить её течение. Не будет этого. Генералы эти почище Гитлера будут: и Чехословакию целиком проглотят, и коридор в Данциг пробьют, и брыкаться как он не будут… потому что с Гитлером у капиталистов уговор, а с генералами и новым канцлером будет кабальная сделка… Спасибо, Лаврентий, я смотрю ты как весь как на иголках и чай не пьёшь… ступай.

— Каково состояние Гитлера? — в дверях догоняет его Киров.

— В сознание не приходил, — Берия принимает из рук вождя свою шинель с нашивками генерального комиссара госбезопасности.

— Товарищ Сталин, вас к телефону, — в прихожую заглядывает Власик.

— Где Чаганов, Лаврентий?

— Уже в Ленинграде, садится в «Красную стрелу», завтра утром будет в Москве.

— Здравствуйте, Алексей Сергеевич, — расцветает проводница мягкого вагона, — как я рада вас видеть! Вы один сегодня? Где товарищ Мальцева?

— Здравствуй, Оленька, как видишь, дома ждёт печалится, — останавливаюсь я у её закутка в начале вагона, — как жизнь молодая?

— Товарищи, разрешите пройти, — слышу сзади недовольный голос.

— Конечно, Михаил Александрович, прошу вас, — уступаю дорогу адмиралу, уставившемуся на мой иностранный костюм и внушительных размеров чемодан.

— Чаганов! Алексей! — поднимает голову Петров, — не узнал, ты же должен был быть…

— Прибыл сегодня в полдень, товарищ адмирал.

— Отлично, Алексей, милости прошу ко мне в купе на рюмку чая, много всего накопилось что нам надо обсудить.

— Алексей, меня очень тревожит ситуация с минами, — Петров наливает себе в чашку кофе из металлического кофейника и добавляет в неё несколько капель коньяка, — точно не будешь?

— Я чайку, Михаил Александрович.

— Спору нет, — понюхал он аромат получившегося напитка и сделал маленький глоток, — за последний год вашему НИИ-20 удалось исправить основные недостатки индукционных мин и мин, устанавливаемых с самолёта, но не кажется ли тебе, что мы с этим лишь вышли на уровень, на котором наши потенциальные противники находились десять — пятнадцать лет назад?

— Кажется. Поэтому мы и работаем сейчас над универсальным многоканальным неконтактным минным взрывателем.

— Многоканальным?

— Именно, к индукционному каналу мы добавили два акустических и гидродинамический. В этот взрыватель будет включён также прибор кратности. Он будет общим для всех типов мин, в которых можно будет варьировать число установленных, работающих независимо друг от друга каналов и их приоритетность. Например, назначаем дежурным акустический канал звукового диапазона частот ненаправленного действия. Он обнаруживает подходящий с любого направления корабль с расстояния трёхсот метров и включает питание боевого канала, которым назначен гидродинамический. Его датчик будет ловить характерное понижение давления под днищем проходящего над миной корабля. Он через несколько секунд и замкнёт цепь взрывателя…

— Прибора кратности, — поправляет меня Петров.

— Можно и так, — легко соглашаюсь я, — макет такого неконтактного взрывателя уже собран, надеемся летом испытать его в реальной обстановке…

— Если взрыватель универсальный, то установите его на ПЛТ, — оживляется адмирал, — дам в ваше полное распоряжение «Ленинца». Идёт?

«Подлодочная трубная мина, в один торпедный аппарат умещаются две штуки. Хитёр, не просто будет уложиться в её габариты, но попробовать стоит»…

— Идёт, Михаил Александрович!

— Договорились, — вдруг мечтательное выражение на лице адмирала сменяется на озабоченное, — Алексей, тут по линии разведки прошло сообщение, что германцы новую авиационную мину приняли на вооружение с магнитным взрывателем…

— Авиационная тип «Б»?

— Ну, я вижу ты в курсе дела.

— Конечно, Михаил Александрович, я тоже по должности получаю данные о новинках боевой техники потенциальных противников. Если, как утверждается, магнитный взрыватель автоматически вносит поправку на магнитное поле Земли и обладает чувствительностью в радиусе 35 метров, то нашим надводным кораблям и подлодкам точно не поздоровится.

— Я советовался с нашими специалистами, обещают в короткий срок создать новые тралы, так то, что мы имеем в основном дореволюционного изготовления с низкими тактическими данными. Но мне этот подход не кажется универсальным: не всегда есть возможность траления, а с приборами кратности или часовым устройством управления, которое по программе включает и отключает взрыватель мины, траление вообще становится малоэффективным. Есть другой метод, размагничивать сам корабль, я вот сейчас был на «Марате», так при помощи компенсирующих катушек удалось снизить магнитное поле возле киля в десять раз, но его форма очень сложная: тут скомпенсируешь, в другом месте вылазит. Специалисты, опять же, говорят: способ трудоёмкий, успех, полная компенсация магнитного поля — маловероятен. Что-то известно тебе, Алексей, по этому вопросу?

«Вот так и „замылили“ нужное дело, спохватились только с началом войны, когда крейсер „Максим Горький“ на такой подорвался… Эх, само собой известно, кто не знает „систему ЛФТИ“ Курчатова-Александрова».

— Нет, ничего не известно, — контролирую выражения своего лица по отражению в вагонном окне, — но если исходить из общих соображений, то полной компенсации и не требуется. Чувствительность взрывателя мины в любом случае не должна быть очень высокой, иначе она начнёт взрываться от небольшого изменения магнитного поля Земли, или от поля небольшого судёнышка. А в мине, помнится, тонна взрывчатки на большую добычу… Так что, мой совет будет: обратитесь к учёным, в ЛФТИ к академику Иоффе, они вам точно скажут. И по трудоёмкости тоже, вполне может статься что и катушки размагничивания ставить не нужно, ведь размагничивать можно и внешним полем: заходит корабль при выходе в море на «Станцию размагничивания», постоит там пять минут — и готово.

— Пожалуй стоит, — кивает Петров.

— … А вот, кстати, Михаил Александрович, — внезапно у меня перед мысленным взором всплыл чертёж из какого-то научно-популярного журнала, — недавно, у нас один инженер предложил совершенно сумасшедшую идею: мина лежит на дне, не особо важно на какой глубине, главное — чтобы её гидролокатор добивал до поверхности…

— Гидролокатор?

— … ультразвуковой приёмопередатчик, он и представляет собой боевой канал. Предположим, каждые десять секунд он излучает импульс ультразвука, а в промежутках между ними принимает отражённые от поверхности воды сигналы. Излучение ведётся в узком телесном угле так, чтобы на поверхности образовалось «охраняемое пятно» диаметром в десяток метров. Если в это «пятно» вступал корабль, то приёмник, наряду с сигналом от поверхности начинает принимать и сигнал от днища корабля. Счётчик принимаемых импульсов фиксирует увеличение частоты следования импульсов и… открывает клапан резервуара со сжатым воздухом. Воздух заполняет специальную полость в корпусе, мина обретает положительную плавучесть и устремляется к поверхности. С этого момента работает только приёмник гидролокатора, который управляет рулями мины так, чтобы сигнал, получаемый приёмником был максимальным. Когда сигнал превысит пороговое значение, устройство замкнёт цепь взрывателя.

— Фантастика… это уже не мина, а торпеда, — доливает коньяку в чашку адмирал, — постойте-постойте, молодой человек, какого же размера вам нужна батарея для всех этих гидролокаторов, клапанов, рулей и прочих устройств управления?

— Электроэнергии и впрямь нужно не мало, — соглашаюсь я, — но тут на помощь обычной батарее должен прийти химический элемент на основе хлористого свинца и магния, а электролитом служит морская вода или подсолённая речная. Но вообще-то соглашусь, пока это действительно фантастика…

— Э-э нет, — закусывает лимоном Петров, — «мы рождены чтоб сказку сделать былью», пришлите мне ваши предложения, флот с удовольствием возьмёт на себя финансирование этой темы, Алексей Сергеевич. Причём, гидролокатор и устройство управления рулями делайте тоже в габаритах ПЛТ, с прицелом на торпеды.

«Финансирование… — под мерный стук колёс с удовольствием вытягиваюсь на кровати, — если б дело было только в этом. Где найти того неназванного инженера, который возглавит это дело? Все силы брошены на неконтактный взрыватель… опять придётся бороться с другими наркоматами за выпускников вузов, несмотря на то что некоторые наркомы уже смотрят на меня как на врага… а до выпуска ещё полгода».

В конце вагона раздался громкий взрыв смеха, обязательно найдётся в спальном вагоне весёлая компания, отмечающая встречу до утра.

— Товарищи, пожалуйста, соблюдайте тишину, — проводница Оля ринулась на звук. «Это она зря, теперь долго не отвяжутся от неё, — пистолет под подушкой больно ткнулся в затылок, — инженеры, физики, химики, математики — все нужны… Математики. Нужно срочно разрабатывать тему Генераторов Псевдослучайных Чисел, а то нехватка случайных последовательностей для генерации ключей для „БеБо“ и „Айфонов“ становится уж совсем острой. В прошлой жизни, как пользователь, я немного занимался шифрованием лог-файлов своего мобильника… Кстати, благодаря этому я и здесь… точнее не совсем я, а только моя душа… Кхм, ладно сантименты в сторону… так что там было с этими ГПСЧ? Кажется, что тогда я выбрал простейший — линейный конгруэнтный метод. К моему времени он уже основательно устарел, а вот здесь и сейчас, скорее всего ещё не известен»…

Напрягаю память, быстро пробегаю по её закоулкам и довольно скоро выясняется, что первые статьи Лемера по этому вопросу появились в начале пятидесятых.

«Деррик Лемер — американский математик… специально недавно наводил о нём справки. Вот оно! Сейчас он в Кембридже, получил стипендию Гуггенхайма, — отодвигаю плечом пистолет к перегородке купе, — стоп, а он часом не ГПСЧ там сейчас занимается? Вполне может быть, что публикацию этой работы попридержали до конца войны! А что если английские шифровки, которые мы добыли в Голландии, основаны на псевдослучайных ключах Лемера»!

Рывком поднимаюсь с кровати.

«Спокойно, спокойно, — снова ложусь на подушку, — всё что нужно для проверки этой бредовой идеи уже находится у меня в голове: английская радиограмма из журнала и ключи из шифроблокнота. Остаётся найти коэффициенты „а“, „м“ и „с“ в рекурсивной формуле».

Когда я переключаюсь на решение трудной задачи окружающий мир меркнет: исчезает весёлый галдёж в коридоре, пропадает стук квадрата радиуса под вагоном, сливаются в серый непрерывный свет стробоскопические вспышки пролетающих мимо фонарей. Из головы, как у Страшилы, начинают лезть иголки и, видимо, поэтому не слышу лёгкие шаги в коридоре, остановившиеся у моей двери.

«А интересная у англичан кодировка: совершенно избыточный набор прописных букв, сомнительное решение о включении цифр (можно было использовать вместо них как раз прописные, если уж они есть) и только два знака препинания — пробел и перевод строки. Получилось шестьдесят четыре знака… шесть бит».

Неслышно щёлкает замок, зеркало беззвучно едет влево, но через секунду возвращается в прежнее положение.

«А с другой, что лишний бит жалеть? Зато текст сразу получается удобочитаемым, может быть распечатан на простейшей электрической пишущей машинке. Хотя тогда уж добавь ещё один бит и будет у тебя куча служебных символов, не считая точки и запятой»… Чья-то рука ложится мне на колено, на автомате перехватываю её своей левой и резко дёргаю на себя, пытаясь сбить противника с ног. Неизвестный пронзительно взвизгивает и падает мне на грудь, чем-то кольнув и обдав ароматом «Красной Москвы». Моя правая рука тянется к пистолету…

— Это же я, Оля, — скулит проводница, ёрзает по мне, пытаясь освободиться.

— Понял уже, — щелкаю выключателем ночника и отпускаю её руку, — тише… ты чего здесь?

— Ну вы же один… — краснеет комсомолка со значком «КИМ» на переднике, хлопая длинными ресницами.

«И что, можно вот так набрасываться ночью на одиноких мужчин? — мелькает в мозгу официальная мысль, но глаза продолжают предательски косить на грудь лежащей на мне девушки, — симпатичная и имя красивое»…

И в этот момент, стучит отъехавшая дверь, в купе вспыхивает свет, на пороге возникает взъерошенная голова прикреплённого с наганом в руке, а за его спиной группа людей в военной форме с нескромно-восторженными взглядами.

«Не виноватый я, — проносится в мозгу, — она сама пришла»…

16 ноября 1938 года, 10:00.

— Алексей Сергеевич, ты пойми, — Хруничев лезет во внутренний карман пиджака, перед моим носом появляется несколько листов бумаги с «шапкой» Совнаркома, зажатая в большом волосатом кулаке, — есть правительственное постановление подписанное товарищем Вознесенским о создании в ЦАГИ двух конструкторских бригад по турбореактивному двигателю и планеру к нему, а также о переводе всех инженерно-технических работников, ранее работавших по реактивной тематике, в наркомат авиационной промышленности. Не только вы пострадали, из наркомата боеприпасов забрали аж десять инженеров.

— Ты же меня, Михаил Васильевич без ножа режешь, — начинаю кипятиться я, — у меня в первом квартале предстоят полигонные испытания воздушной торпеды. Тоже, между прочим, с реактивным двигателем!

— С пульсирующим двигателем… правильно я говорю, товарищ Шишкин, — хозяин кабинета, невысокий худощавый брюнет лет тридцати пяти, согласно кивает головой, — к тому же сам двигатель, по моим сведениям, уже отлажен, осталось отладить систему управления.

«О-па… похоже Королёв сливает информацию… Засиделся уже на одном месте? Большому кораблю — большое плавание»…

— Ты что не можешь три месяца обождать? — отвожу взгляд к окну и расстроенно гляжу на Яузу, подёрнутую первым хрупким ледком.

— Не могу ждать, Сергей Николаевич подтвердит, — Хруничев аккуратно складывает листки в карман, — сроки жёсткие поставлены до первого декабря. Нам с товарищем Шишкиным здесь, кроме этих двух, ещё три КБ размещать: товарищей Петлякова, Мясищева и Томашевича…

— Полная реорганизация, — подтверждает начальник ЦАГИ.

«Пропустил, а всего-то пару недель отсутствовал…. очевидно ВИАМ наконец-то допилил жаропрочные стали и начался ажиотаж с ГТД, на который наложились заказы на дальний, пикирующий бомбардировщики и штурмовик. Решили всех авиаконструкторов собрать под одной крышей, как было в моей истории, только без охраны? Концентрация всех сил, это хорошо, но как они в здании Конструкторского Отдела Сектора Опытного Самолётостроения (КОСОС — ЦАГИ) уместятся»?

— Хм, не хотелось бы становится на пути прогресса, — многозначительно почёсываю подбородок, — но грабить себя я не позволю. Вы у меня троих инженеров забираете, вот давайте троих не хуже на обмен. Иначе, ну вы в курсе моих возможностей, я вам гарантирую большие трудности. Хруничев просительно смотрит на Шишкина.

— Мы тут решили ликвидировать две бригады, которые работали над геликоптерами, — неуверенно начинает тот, — из трёх оставляем только одну, а именно автожиров товарища Камова…

— Гели… что? Каких ещё жиров?… Что это за… — лицо Хруничева наливается кровью.

— Это, товарищ нарком, такие летательные аппараты с винтами в качестве крыльев, — торопится пояснить начальник ЦАГИ, — для вертикального взлёта и посадки…

— А-а-а… ну вот, Алексей Сергеевич, — успокаивается он, — выбирай из них троих инженеров кого хочешь и… по рукам?

— Даже не знаю, — делаю озабоченное лицо, — как-то не по профилю они мне… переучивать ещё придётся.

— Э-э нет, товарищ Чаганов, они сами кого угодно переучат, — кривится Шишкин, но быстро спохватывается под строгим взглядом наркома, — я к тому, что товарищ Черёмухин, например, профессор, преподаёт в МАИ.

«Черёмухин, конструктор первого советского вертолёта»?

— Преподаватель… — задумываюсь на минуту, — а сколько ему лет?

— Вы не сомневайтесь, Алексей Михайлович ещё крепкий, сам лично испытывал геликоптер.

— Если так, то по рукам, — улыбаюсь я, протягивая свою, — а вспомнил, Михаил Васильевич, ещё небольшая просьба: ко мне недавно приезжал один выпускник Киевского авиационного института, Челомей его фамилия. Он сейчас преподавателем там оставлен, просился на нашей вычислительной технике поработать. Ты отпусти его к нам на год на стажировку, поработает по одной теме, а как защитится, то вернётся обратно.

— Тогда и у меня к тебе просьба, — Хруничев незаметно подмигивает начальнику ЦАГИ, — не мог бы ты вашим инженерам до нового года платить зарплату? Финансирование бригад реактивщиков начнется с первого января.

— Договорились, — улыбаюсь я, — так когда я могу встретиться с моими вертолётчиками?

— Вертолётчики, — Шишкин пробует на вкус новое слово, — хорошо звучит, по-русски, не то, что геликоптерщики.

20 ноября 1938 года, 03:00.

«Изаксон, Миль, Черёмухин, — отрываюсь от пухлого отчёта по испытаниям вертолёта „ЦАГИ-5ЭА“, — три звезды отечественного вертолётостроения. Почему так вышло, что их обошёл Сикорский? Ведь они опережали последнего почти на десять лет. Ну не считать же, в самом деле, два убогих дореволюционных макета Сикорского, которые не сумели поднять даже лётчика. Репрессии? Не знаю, но судя по документам начальство ЦАГИ и военные разочаровались в их детище даже раньше, чем в моей истории Черёмухин и Изаксон были направлены в „шарашку“. Вот и сейчас руководство с облегчением рассталось с вертолётной темой… Его ведь можно понять, через восемь лет после первого взлёта винтокрылая машина по-прежнему не нужна ни военным, ни гражданским, так как способна поднять в воздух лишь самого лётчика, который к тому же должен обладать недюжинными силой и мастерством чтобы справиться с управлением».

Подхожу к высокому окну и прислоняюсь лбом к холодному стеклу, по пустынному Садовому кольцу, урча и дымя проехал фургон с надписью «Хлеб».

«Зря наверное я это затеял? Ходил, обивал пороги Плановой Комиссии, Совнаркома, а в итоге выйдет пшик… Что если не пришло ещё время вертолётов? Может быть, может быть… также как и то, что не было у конструкторов хорошего толкача, способного выбить дефицитный авиадвигатель, разместить нужный заказ на машиностроительном заводе, правильно поставить задачу. Так и варились в собственном соку, экономно расходуя ресурс старенького двигателя и занимаясь кустарщиной… С другой стороны, нужное ведь стране дело и опыт уже накоплен огромный. Вполне реально (троица это уверенно подтвердила) за год построить новый двухместный аппарат с двигателем от „ишака“ по испытанной одновинтовой схеме. Вместо шести регулирующих винтов оставить один в хвосте, запараллелить органы управления для сидящего рядом с пилотом наблюдателя. Выгода получается двойная, он будет помогать лётчику в сложной ситуации и также превращает вертолёт в учебный. Запас по мощности двигателя получится большим, поэтому в просторной кабине найдётся место для радиостанции и со временем автопилота… Идеальный артиллерийский корректировщик, разведчик»…

В отражении стекла замечаю Олю, на цыпочках подкрадывающуюся сзади, маленькие ладошки ложатся мне на плечи, я не поворачиваясь продолжаю смотреть в окно.

— Ну прости ты меня, — всхлипывает она, — девчонки с Лубянки наплели разное, а я как дура повелась… ещё поцарапки эти у тебя на животе.

— Что же изменилось за два дня? — холодно бросаю я.

— Я узнала по своим каналам. что эта сучка и тот прикреплённый комиссар Хрусталёв, — горячее дыхание девушки морозит мне спину, — ходят на одну конспиративную квартиру на Арбате… в общем Кобулова эта квартира.

— Секретно-политический отдел? — разворачиваюсь я на каблуках, — Почему? Я что троцкист какой?

— Нет думаю не это, просто он доверенное лицо Лаврентия Павловича, — глаза Оли загораются радостью, — развести он нас хочет, с каждым поодиночке ему проще работать будет.

— В уме и знании женской психологии ему не откажешь, — мстительно поджимаю губы.

— Ну прости, — тянется она ко мне, — говорю же, дура я.

— Ладно, куда тебя девать… — обнимаю подругу и тут же с усилием воли отстраняюсь от неё, — ты мне лучше скажи, что у вас в Международном отделе происходит и вообще в Особом Секторе. Я неделю назад свой отчёт сдал — ни ответа, ни привета.

— Сама ещё не разобралась, — хмурится Оля, — Игнатьев с полудня каждый день уезжает в Кремль на доклад. После того как пришло известие, что Гитлер пришёл в себя, назад на работу не возвращается. Утром приедет, вызывает к себе начальников секторов, сидит с ними совещаются, в десять приходит фельдъегерь…

— Это дешифровки от меня…

— Похоже, — кивает она, — ещё из Разведупра и с Лубянки доклады. Берзина, кстати, отстранили от обязанностей, но, думаю, скоро вернут. Чувствую не будет оргвыводов, на мой рапорт тоже никакой реакции. Эльзера с прикреплённым я вчера проводила на Казанском вокзале, будет жить в Энгельсе… с Альтой я пересеклась в Швейцарии, она там с больным мужем. У него туберкулёз. Оставила с ними Кузнецова, будут добираться до Союза через Турцию.

— Ясно, выходит легко отделались: ни головы в кустах, ни груди в крестах.

— Это да, — грустно вздыхает Оля, — не нашла я наших фамилий в списке награждённых за Хасан. Мошляку героя дали…

«А его спасительнице — фигу с маслом».

— Какие твои годы, — чмокаю подругу в щёку, — живи и радуйся. Смотри как хорошо мы эту сволоту в Мюнхене проредили и нам ничего за это не будет!

— Неплохо, — грустно улыбается она, — надеюсь, что посадили меня за написание аналитических докладов ненадолго. Занимаюсь сейчас германской промкой, встречаются очень интересные вещи. Насколько я понимаю, информация пришла от Лемана, он ведь в гестапо курирует оборонную промышленность, ездит по предприятиям и компаниям с инспекциями. Так вот, представляешь, в одном сообщении говорится, что в начале года один химик из ИГ Фарбен по фамилии Шлак синтезировал полимер, который назвал перлон. Его начальство к полимеру особенного интереса не проявило, и он накатал просьбу в гестапо, чтобы снять с темы гриф секретности. Подробное описание материала, технологию получения его из фенола приэтачил подробную, а наш гестаповец всё это аккуратно сфотографировал и переслал в Москву. Я стала разбираться — капрон!

— Советские женщины поставят тебе памятник, — приобнимаю Олю за талию.

— А параплан не хочешь? — упирается руками мне в грудь она, — или магазин для пулемёта, винт для самолёта, не хочешь?

— Всё хочу и уже давно.

— Только не здесь, едем домой, — легко ускользает из моих объятий подруга, — пожалеем людей, которые слушают нас сейчас. Слов-то они из-за твоей глушилки разберут, а вот…

— Думаешь, что они нас дома не слушают?

— Наши привыкли.

— Слушай, в чём это у тебя лицо? — вслед за Олей плюхаюсь на диван заднего сиденья ЗИМа.

— Где? — в её руках появляется зеркальце, любопытный глаз водителя появляется в зеркале заднего вида, — а, это пудра, я только что со съёмок из «Мосфильма».

— ??!

— «Ошибку инженера Кочина снимаем», — наслаждается подруга нашим с Костей изумлением, — кстати, по пьесе нашего друга Шейнина…

— Так вы артистка, товарищ Мальцева? — поворачивается к нам водитель.

— На дорогу смотри, — строго цыкает на него та, — ну не совсем артистка, я — дублёрша Орловой.

— Не может быть! — Костя поспешно поворачивается к совершенно пустому Садовому кольцу, хотя вам никто не говорил, вы очень на неё похожи. А о чём картина?

— Секрет, — польщённо улыбается она.

— Да ладно, — легонько толкаю её плечом, — мы с Костей никому не скажем, у нас с ним уже столько подписок отобрали, можем ещё одну дать. Давай, колись.

— Ну слушайте, только больше никому. Значит так, инженер Кочин — талантливый авиаконструктор. Однажды, чтобы поработать над проектом нового секретного самолёта, берёт его чертежи к себе домой… Его начальник, завербованный иностранной разведкой, сообщает об этом резиденту…

— Кому-кому? — ёрзает на водительском месте Костя.

— Ну, главному шпиону… А Кочин влюблён в свою соседку по коммунальной квартире Ксению, которую играет Любовь Петровна. Ксения, в свою очередь, тоже завербована этим самым резидентом…

— Что творится, — качает головой Костя, сжимая в кулаках баранку.

— … она по его приказу заманивает Кочина к себе в комнату…

«Надеюсь, Орлова сама справилась с этой сценой».

— … а резидент проникает в комнату Кочина и фотографирует чертежи самолёта. Представляешь, при этом пользуется магниевой вспышкой. Там такая дымина была на площадке, — поворачивается подруга ко мне, — ничего не видно, но Кочин, когда вернулся к себе в комнату, почему-то ничего не почувствовал. Я возьми и шепни об этом Орловой, меня услыхал ассистент режиссёра, стоявший рядом и зашипел, мол, что ты в этом понимаешь, фильм снимается по пьесе самого товарища Шейнина, а сценарий написал Олеша. Тут и Шейнин появился, приехал на съёмки для встречи с актёрами. С большим вниманием отнёсся он к моим словам и предложил сцену с резидентом переснять, ещё о чём-то пошушукался с режиссёром товарищем Мачеретом и тот предложил мне стать главным консультантом картины.

— Не может быть, — восхищается Костя и пролетает по Кремлёвской набережной мимо Большого Каменного моста.

— Стоп, — кричу водителю, — проехали, давай сворачивай на Волхонку… Костя с красными ушами крутит баранку.

— … а вот я не пойму, — поворачиваюсь к подруге, — ты там трюки какие-то будешь исполнять вместо Орловой?

— По первоначальному сценарию я должна была с моста под поезд падать…

«„По первоначальному сценарию“? Интересно»…

— … ну когда Ксению с него толкает резидент, когда она раскаялась и решила идти в НКВД…

— Помедленнее, — командую водителем, — а то это мы сейчас с моста полетим.

— … но я подумала, что лучше немного изменить сценарий: Ксения будет теперь не раскаявшейся предательницей, а лейтенантом госбезопасности, которая внедрилась в шпионскую сеть, раскинутую резидентом. В фильме будет много погонь, перестрелок и рукопашных схваток… Что ты на меня так смотришь? Всем мои идеи очень понравились, особенно ассистенту режиссёра, особенно после того как Любовь Петровна обняла меня, поцеловала и обещала поддержку нового сценария на самом верху. Сами понимаете каково ей было играть шпионку. Даже товарищ Жаров остался доволен хотя он по старому сценарию играл майора госбезопасности, следователя, который распутывает дело, а в новом — лентяя, проморгавшего у себя под носом врага, все мысли которого как бы быстрее со службы сбежать на охоту.

«Любопытное прочтение пьесы „Очная ставка“».

— А как же чертежи самолёта? — Костя резко тормозит у нашего подъезда.

— Чертежи? Чертежи были ненастоящими, — хлопает дверью Оля и берёт меня под руку, — и идеологически всё правильно: молодые кадры, приходят на смену старым, не справившимся с новыми задачами, и разоблачают коварного врага, причём предателей в картине нет, есть только совершившие ошибку…

— Ну а драки, погони и другие голливудские трюки зачем?

— Самбо и дзиу-до будем пропагандировать… война уже идёт.

20 ноября 1938 года, 14:00.

«Война уже идёт, война уже идёт», — рефреном звучат Олины слова в голове в такт стуку железных подковок на каменной лестнице.

— Алёша, прошу вас, — тревожно смотрит на меня жена академика Варвара Дмитриевна, провожая в кабинет мужа, — постарайтесь покончить с делами побыстрее, Владимиру Николаевичу нездоровится.

— Алексей Сергеевич, — радушно встречает меня хозяин, — наслышан о вашей поездке на шахматный турнир. Сами шахматами увлекаетесь? Может сыграем партию.

— В другой раз, Владимир Николаевич, — смотрю на умоляющие глаза его жены, — спешу очень, я буквально на минутку.

— Варечка, распорядись насчёт чая, пожалуйста, — кивает он на кресло напротив меня, — я так понимаю, вы с миссис Пост встречались в Амстердаме не только по поводу матча на первенство мира?

— Вы проницательны, Владимир Николаевич, — подо мной скрипит толстая кожа, — это я для неё возил образцы вашего полиэтилена. Переговоры прошли очень удачно, заказы на оборудование, что вы включили в список, она приняла, по срокам — от полугода до года. Главное, мы договорились о долгосрочном сотрудничестве, так что, надеюсь, поставки будут продолжаться. Но я здесь не за этими, прочтите, пожалуйста, вот этот научный отчёт, его нам удалось достать по своим каналам.

Варвара Дмитриевна, сама вошедшая в кабинет с подносом, бросает на меня укоризненный взгляд, заметив в руках мужа несколько отпечатанных на машинке листов.

«Как бы я персоной нон-грата у неё не стал, — добавляю в чашку молока, — говорить с академиком о смесевом ракетном топливе или отложить до следующего раза»?

Дело в том, что, пытаясь в прошлой жизни разобраться с этим вопросом, я выяснил, что одним из его компонентов, а именно горючим, является эластичный полимер с довольно хитрыми механическими и объёмными свойствами. Название полиуретаны, а особенно его циклопическая формула в справочнике, вызвали у меня тоску, и я отбросил тогда мысль о смесевом топливе, отбросил… до последнего времени.

— Любопытно, — академик отрывается от чтения, — многообещающий материал, эластичнее и прочнее шёлка, влагу не впитывает. Шлак… наверное из молодых, стариков в лаборатории профессора Байера я всех знал, работал у него в Мюнхене ещё до войны. Ну что ж, пока я вижу две основные трудности для немедленного запуска перлона в производство: первая — нужно создавать специальные машины, у нас с этим не очень, для вытягивания длинных нитей, ведь самая очевидная область применения для сего материала, что сразу приходит на ум, это — нити, верёвки, канаты. Впрочем, в первое время можно искусственную щетину производить…

«Попробовать в самом деле диски и магазины для пулемётов отливать»?

— … Вторая трудность, добыча фенола — основного сырья для перлона. Технология давно известная — из каменноугольной смолы, но тут масштабы не те. Сами посудите, сто грамм фенола на одну тонну угля, да и те уже расписаны между аспирином, эпоксидкой и салициловой кислотой.

— Что же делать, Владимир Николаевич?

— Как что, молодой человек, если нельзя добыть, то надо синтезировать. Это германцам деваться некуда у них нефти нет, придётся возиться с углём, а нас нефтью бог не обидел. Будем фенол из бензола синтезировать, правда серной кислоты понадобится много в соотношении примерно два к одному. Хотя нет, не обязательно. Я в бытность свою в Америке работал над высокооктановыми добавками к моторному топливу с низкой температурой замерзания и обнаружил, что очень хорошо для этого подходит кумол или, как они его называют, кумин. Его просто получить алкилированием бензола пропиленом, если продолжить реакцию с добавлением кислорода и небольшого количества серной кислоты, то на выходе получаем фенол и ацетон. Все процессы идут при небольших температурах и давлениях, я это проделывал в домашней лаборатории.

«Просто кладезь знаний… Спрошу, была не была».

— Владимир Николаевич, а вы слыхали о полиуретане? — отхлёбываю уже совершенно холодный чай.

— Не только слышал, но и в руках держал, — улыбается академик, глядя на моё вспотевшее от напряжения лицо, — я встречался в Чикагском университете с его создателем, тоже немцем, по просьбе моего заказчика, — он ловко обошёл патент Кэразэса на полиэстер и нейлон, но особого интереса, как волокно для тканей, полиуретан в Америке не вызвал.

— Меня интересуют пенополиуретаны, такие, которые можно получать непосредственно в в нужной конструкции: заливаешь в неё, она принимает её форму и полимеризуется в ней, термостойкие и небольшие по плотности…

Академик несколько минут задумчиво глядит на огонь в камине.

«Один глупец может задать столько вопросов»… — поглядываю на напольные часы и с опаской прислушиваюсь к шагам в коридоре.

— Действительно, тот немец из «ИГ Фарбен», его звали Отто Байер, он однофамилец профессора, показывал кусочек каучукоподобного материала, — Ипатьев поднимает на меня усталые глаза, — но мне кажется, что эта была не пена… явное литье.

«Это как раз не проблема, вспененный полиуретан в моей истории был открыт случайно, когда в реакционную смесь попала вода».

— Владимир Николаевич, я понимаю что вы очень заняты, но может быть посоветуете кого-нибудь специалиста, кто мог бы заняться этим вопросом? Очень большие перспективы открываются в области топлива для реактивных двигателей.

— Посоветую, — академик устало откидывается на спинку кресла, — и не какого-нибудь, а специалиста с большой перспективой: доктора наук Кнунянца, бывшего дипломника Алексея Евгеньевича Чичибабина…

«Почему он так испытующе смотрит на меня? Что, Чичибабин тоже просится в Союз? Всем работу найду»…

— Как здоровье академика? — задаю наводящий вопрос.

— Вот, Алексей Сергеевич, — неожиданно легко вскакивает с места Ипатьев и спешит к письменному столу, — письмо от него, я думаю его следует передать Сталину…

Дверь в кабинет открывается и на пороге появляется рассерженная жена.

— Уже ухожу, Варвара Дмитриевна, вот только письмо от Алексея Евгеньевича захвачу, — тоже поднимаюсь я, её глаза зажигаются радостным огнём.

«Кнунянц, ну как я мог сам не догадаться»?

21 ноября 1938 года, 10:30.

«Повезло, солнечный день сегодня. Идеальная погода для определения максимальной скорости самолёта на оптимальной высоте. Торопит Голованов. Его можно понять: первый И-180 разбит в дребезги Чкаловым, второй — скапотировал, когда за штурвалом был Супрун… и совершенно точно не может быть подан на испытания в НИИ ВВС до нового года. Яковлевский И-26 провалил статические испытания, поэтому тоже к первому января не поспеет. О Бартини и говорить нечего: итальянские основательность и неспешность уже вывели его из числа реальных конкурентов на победу в конкурсе».

— Высота четыре тысячи метров, — в динамиках раздаётся нарочито спокойный голос Галлая, — температура минус девятнадцать, начинаю работу.

Работники КБ, обступившие мой припаркованный у ангара ЗИС с открытыми дверями, возбуждённо заговорили, заглушая гул двигателя, несущегося с небес. Я специально включил радиостанцию в машине на приём, чтобы увести «болельщиков» от дверей радиорубки и не мешать руководителю полётов.

Работа испытателя в данный момент заключается в том, чтобы попытаться разогнать самолёт до максимально возможной скорости на прямолинейном участке над аэродромом, гоняя его взад — вперёд, провести так называемый «километраж». Подходить к искомой скорости лётчик должен постепенно, постоянно контролируя состояние машины, чтобы не допустить флаттера.

«Хотя сегодня Галлай может действовать увереннее, учитывая успех накануне»…

Вчера вечером потихоньку от всех Лавочкин м Люшиным уже провели «километраж» И-289-го… Пока после испытаний проверяли, обмеряли и взвешивали машину, вычисляли аэродинамическую поправку скорости, наступила ночь, поэтому решили порадовать меня утром.

«Пятьсот пятьдесят километров в час! Догнали „мессер“»!

На климовском двигателе, пушкой Дегтярёва в развале блока цилиндров (Шпитальный свою пушку не торопится присылать) и двумя макетами синхронных пулемётов, не считая радиостанции и кислородного оборудования…

— На ламинарном крыле? — чуть не раздавил телефонную трубку в кулаке.

— Нет-нет, на обычном, завтра с утра будем делать «километраж» с ламинарными консолями, приезжайте, Алексей Сергеевич, будем ждать.

«По теории, по самым скромным прикидкам, ещё пятьдесят километров в час можно выжать…»

— Шестьсот десять… — голос Галлая заметно дрогнул.

— Ура!! — Люда Сибиркина и другие девчонки из «девушковой бригады» бросились обнимать Наума Чернякова.

«Сколько может быть аэродинамическая поправка? — мысленно вглядываюсь в график поправок на изменение сжимаемости воздуха, — на высоте четырёх тысяч метров не больше десяти километров в час… и их надо вычесть из показаний прибора… В любом случае психологическая отметка превышена».

— Ура!! — присоединяюсь к девушкам.

— Баловство, — слышу краем уха чей-то голос, — ты видел, как они полировали эти консоли, как пылинки с них сдували? Кто этим в поле заниматься будет? Баловство.

— Техники будут, — возражает другой, — да и сами лётчики… когда поймут, что от этих километров их жизни зависят.

— Что празднуем? — из затормозившей рядом «эмки» появляются две высокие фигуры в военной форме.

— Рекорд, товарищ Голованов! — задорно отвечает скорая на язык Сибиркина.

— Слыхал, Александр Иванович, — ехидно замечает тот, повернувшись не к задравшему вверх голову спутнику, а к бойкой конструкторше, — второй день гуляют, не могут остановится.

«Как узнал? Вроде бы договорились с Лавочкиным сначала проверить ламинарное крыло, а потом уже докладывать наверх».

— Новый рекорд! — весело закричали все разом, видя что начальник не сердится, — шестьсот десять!

— Сколько-сколько? — главком и начальник НИИ ВВС недоверчиво смотрят на меня, я гордо киваю.

— Здравствуйте, товарищи, — запыхавшийся Лавочкин приветствует гостей, которые с интересом наблюдают за снижением истребителя, консоли крыльев которого были выкрашены в радикально чёрный цвет.

«Ещё одна проблема, которую надо решать: налаживание производства своей авиационной краски с микронным зерном. То, что удалось закупить в САСШ на первое время, конечно, хватит, но зелёной — совсем мало, не более чем на сто пар консолей».

А вообще, сегодняшний наш успех отнюдь не случаен: в КБ проведена большая научная работа: сняты километры профилограмм, исследована шероховатость поверхностей разных покрытий (ткань, дюраль) при разных методах окраски (кистью, пульверизатором), с грунтовкой и без. На дюралевых консолях, что сейчас стоят на ЛАГе, удалось добиться средней высоты бугорков в пять микрон, а при последующей полировке они были уменьшены до двух.

Очень помогли «нарукавники» для измерения давления на профиле крыла. С их помощью удалось экспериментально с высокой точностью построить распределение давления по контуру крыла и точку перехода (наличие отрицательного градиента давления) на крыле, когда течение в пограничном слое становится ускоренным, что способствует сохранению его ламинарности.

«Хорошо поработала „девушковая бригада“, не считаясь со временем… надо будет попытаться выбить для них премию. Хотя почему только для них… Стоп, чего-то я тороплюсь, до завершения испытаний ещё долго, одно пикирование чего стоит… А это чей ЗИС? Понятно, Хруничева».

— Всё правильно, товарищ главком, — полковник Филин отрывается от миллиметровки и бросает на маленький столик, заваленный бумагами, навигационную линейку, — шестьсот пять километров в час. Судя по барограмме при испытаниях самолёт шёл без пикирования, на одной высоте. Высота четыре тысячи метров. Приёмники воздушного давления поверены в измерительной лаборатории ГАЗ?1 (Государственный Авиационный Завод).

Все собравшиеся в тесной комнатке под аэродромной вышкой с облегчением выдохнули.

— Поздравляю, товарищ Лавочкин, — раскрасневшийся нарком с чувством жмёт руку главного конструктора, — товарищ Голованов, надо приложить все силы, чтобы завершить испытания до конца года…

«Хм, по условиям конкурса вроде как было сдать образец на испытания к первому января… впрочем, чем быстрее, тем лучше — „война уже идёт“».

— … Если всё пройдёт успешно, то буду ставить вопрос перед правительством об организации на заводе?1 производства вашего истребителя… — Хруничев старательно избегает моего взгляда.

«А затем тихой туда же и КБ, не дожидаясь истечения года, данного нам Сталиным. Прелестно, хорошо хоть не исподтишка, в открытую играет глава НКАП. Хотя с другой стороны, по сравнению с „Дуксом“ наш 289-й — кустарная мастерская, там до последнего времени ежемесячно выпускалось более сотни самолётов, сейчас в связи со снятием с производства И-15 — меньше».

Щёки Лавочкина побагровели от волнения.

«Его можно понять, получив такую базу как завод?1, ты сразу выходишь в высшую лигу… Такие предложениями делают раз в жизни… Крупнейший столичный завод на Центральном аэродроме».

Все, за исключением наркома, вопросительно смотрят на меня.

— Я не против, товарищи, — разом разряжаю создавшуюся напряжённую обстановку, — для меня дело превыше личных соображений. Вот только наш завод и аэродром «Подлипки» останутся в Спецкомитете. Это моя принципиальная позиция. Мы запланировали здесь большие работы по морской тематике.

— Это дело надо перекурить, — радостно объявляет Хруничев.

— Александр Евгеньевич, — ловлю Голованова за локоть, — не хотите задержаться ненадолго? Тут у меня запланирован показ для адмирала Петрова экспериментальной техники. Думаю вам будет интересно.

— Вот так и отдашь ему всё? — невпопад отвечает тот, глядя за отъезжающим ЗИСом Хруничева, — это же кругом твоя заслуга. Небось поехал докладывать об успехах наркомата…

— Моего вклада в этот самолёт не больше, чем его… А раздавать ценные указания может даже дрессированная шимпанзе в цирке. Так что, останетесь?

— Добренький ты, Алексей, — хмыкает он и поворачивается к начальнику НИИ ВВС, — поезжайте, товарищ Филин, я здесь задержусь…

— Доставлю вашего начальника куда попросит, — отвечаю его на немой вопрос в глазах.

— Так вот добренький ты, не боишься, что ототрут тебя от всех начинаний?… Не боишься, впрочем, я на твоём месте тоже бы не боялся…

— Нам туда, — машу рукой в сторону самого дальнего ангара, — Костя, скажешь адмиралу где мы.

— Хороший может получится аппарат, — кивает Голованов на бережно толкаемый механиками в полотняных перчатках истребитель. — быстрый… но надо ещё посмотреть каким он окажется на вертикалях. Хотя уже ясно, что не всякого лётчика посадишь за его штурвал, да и не каждого механика к нему подпустишь.

— Что верно, то верно, — легко подстраиваюсь под широкий шаг главкома, — подумал, что неплохо бы для внедрения самолёта в войска создать отряд из опытных лётчиков и механиков, хорошо бы испанцев… Чтобы не в строевые части передавать, а на первых порах только лучшим из лучших.

— И пути нащупать против германских наскоков, — горячо подхватывает Голованов, — свою тактику применения обкатать, а заодно пару вместо тройки попробовать. Я тоже подумал об особом отряде, затем, чтобы строевые части не изобретали велосипед, а по итогам боевого применения получили апробированные методики, закрепленные в уставе.

«В уставе… а до начала боёв на Халхин-Голе меньше полугода. Сказать — не сказать»?

— Вот вы говорили насчёт германцев, — решаюсь я, — только может так статься, что к лету нам придётся не только в Испании воевать. Не хотят, похоже, японские генералы успокаиваться в Маньчжурии после Хасана…

Сзади послышался шум мотора приближающего автомобиля.

— В общем, вы знаете что я делал в Испании, — Голованов молча кивает, — так вот, тем же самым занимаюсь в отношении Японии. О всех данных сказать не могу, но очень вероятно, что в конце весны начале лета начнутся боевые действия в Монголии… причём с японской стороны силами, большими чем на озере Хасан…

Увидев меня, Черёмухин и Миль начинают открывать высокие дощатые двери ангара.

— Я ничего по линии Разведупра не получал, — хмурится главком.

— Скорее всего перепроверяют сведения по агентурным каналам… Я советую вам, Александр Евгеньевич, без лишнего шума, иначе не сносить мне головы, начать инспекцию авиации Забайкальского военного округа, а заодно частей в Монгольской Народной Республике…

— Спасибо, что предупредил, да ты не волнуйся, Алексей, мы скоро в Чите открываем учебный центр с твоими авиа-тренажерами. Сам поеду, нет Будённый не отпустит…

— Вот это точность, — за спиной послышался знакомый голос Петрова, — ровно полдень, как на корабле!

— А кто на Ухтомском аэродроме остался? — Голованов и Петров мигом по военной выправке выделили Черёмухина из группы людей, стоящих у вертолёта, и забросали его вопросами.

— Там строится завод автожиров, — чётко отвечает тот, — директор Камов. Аэродром станет заводским.

— А вот я не пойму, — вступает адмирал, — в чём разница вашего аппарата и автожира?

— У автожира верхний винт в отличие от геликоптера работает в режиме авторотации, то есть мотор его не крутит и ему для вращения нужен напор набегающего воздуха. Автожир не может неподвижно зависнуть над какой-нибудь точкой на земле и взлетает он с разбега. Поэтому у него есть самолётный тянущий винт и часто крылья и хвостовое оперенье. По сути автожир — это самолёт, которому верхний винт помогает держаться в воздухе, когда его обычный собрат уже бы свалился ввиду потери скорости.

— Давайте, Алексей Михайлович, лучше покажем нашим гостям на что способен ваш аппарат, — предлагаю я.

— С превеликим удовольствием, — Черёмухин делает знак двум техникам, стоящим неподалёку.

Они берутся с двух сторон за состоящий из металлических трубок корпус и легко выталкивают на воздух, мягко покачивающийся на трёх больших велосипедных колёсах геликоптер. Один из техников помогает пилоту забраться в открытую всем ветрам кабину, а второй — уже катит тележку с крашенным красной краской баллоном для пневматического запуска двигателя.

— От винта! — хрипло выкрикнул Черёмухин.

Ожили раскручиваясь лопасти, зрители схватились за головные уборы. Вертолёт легко оторвался от земли и завис в воздухе в прямо над нашими головами. Сверху вниз летит оцинкованное ведро, с привязанной за дужку верёвкой, другой конец которой прикреплён к железному скелету аппарата. Смеющиеся техники, как униформисты в цирке, наполняют ведро водой. Новый подъём, винтокрылая машина делает разворот на девяносто градусов и неспешно движется по направлению к первому деревяному ящику из четырёх, расставленных в углах воображаемого квадрата со стороной в сотню метров.

— Этого ещё не хватало, — с опаской гляжу на полосатую кишку ветроуказателя, наполовину приподнявшуюся от порыва ветра.

Черёмухин уверенно работает ручкой управления дифференциальным шагом винта, парирует помеху, вертолёт висит над ящиком неподвижно, дожидаясь пока погаснут колебания ведра. Ведро касается ящика, новый поворот на девяносто градусов, подъём и полёт в другой угол квадрата. Гости широко открытыми глазами, не мигая смотрят на необычное представление, я то и дело на свои новые ручные часы. По возвращение в исходную точку техники сливают воду обратно, с гордостью демонстрируя первоначальный уровень воды: ни одна капля не пролита, а пилот плавно опускает машину точно в те самые выемки, что оставил на земле вертолёт при взлёте.

— Не скрою, Алексей Михайлович, — Петров крепко жмёт руку подошедшему лётчику, — я поражён. Такая точность управления при ветре в десять узлов, удивительно!

— Это что у вас, моторы М-2 стоят? — подходит к аппарату Голованов, — антикварная вещь, десятилетней давности?

— Так точно М-2, чем богаты, — разводит руками Черёмухин, — стараемся экономно расходовать их ресурс: высоко и быстро не летаем…

— Хотите МГ-31 форсированный инженера Коссова? Его Тушинский завод здесь по соседству выпускает и легче будет, и по размерам меньше, и на пятьдесят лошадей мощнее. Я это к чему, — Голованов в свою очередь пожимает руку пилота, — одноместный аппарат для нас с товарищем адмиралом бесполезен, лётчик будет постоянно занят управлением. Нам нужна по крайней мере двухместная, а лучше трёхместная машина с лётчиком-наблюдателем для целей разведки и корректировки огня, заодно и учебная, если продублировать управление…

— Да и скоростью узлов в пятьдесят-шестьдесят, ещё высота подъёма в пару километров тоже бы не помешала, — подтверждает адмирал.

— А почему бы нам не пройти в помещение, товарищи, — вступаю в разговор я, — обсудим всё подробно.

— Ну а теперь начистоту, — начинаю с порога конструкторской, после проводов морского и авиационного начальства, — что с Изаксоном?

— Его Петляков охмурил, — и не думает запираться Черёмухин, — уже неделю у него в бригаде работает, над высотным истребителем… Но вы не сомневайтесь, Миша справится с его работой…

— Нам бы ещё товарищей Виноградова, Леймера и Лаписова в коллектив, — Миль с надеждой глядит на меня.

«Высотный истребитель — это „Пешка“? Чёрт, не хотелось бы мешать Петлякову, хороший самолёт у него вышел… Быть посему, но за главу вертолётной бригады Изаксона, орденоносца, Хруничев мне заплатит».

— Хорошо пишите список, всех кого считаете нужными нам, включая техников и мастеров, — киваю я, — что ещё?

— Бальса нужна, — хором отвечают вертолётчики.

— Что это такое? — спешно пытаюсь найти информацию в памяти.

— Дерево такое, растёт в Южной Америке, — поясняет Миль, — для лопастей его на Западе применяют. Легче пробки, по прочности не уступает сосне, но в три-четыре меньше плотность…

«„Москито“, английский лёгкий бомбер из бальсы был сделан… растёт на юге Мексики и в Гватемале».

— …Понимаете, Алексей Сергеевич, — продолжает будущий главный конструктор вертолётов, — винт геликоптера — это самая важная его часть, даже важнее мотора. Подъёмная сила в большей степени зависит от ометаемой площади винта, чем от мощности мотора. Лопасти должны быть лёгкими и прочными…

— Я думал вы их из дюралюминия строите.

— Пытались, — вздыхает Черёмухин, — не вышло ничего. Вальцы для прокатки дураля узкие, приходится потайную клепку применять, но при вращении винта или от температуры листы начинают воздух травить с верхней плоскости на нижнюю… Пришлось возвращаться к деревянным нервюрам и клеёной фанерной обшивке, обтянутой полотном. Дуралевым остался только лонжерон. Ну а сосна тяжёлая…

— А форма лопасти у вас какая, НАСА номер двенадцать? — пытаюсь блеснуть эрудицией.

— Какой номер, Алексей Сергеевич, — сокрушённо машет рукой Миль, — лопасть плохо форму держит, отсюда вибрации, низкая подъёмная сила, большая нагрузка на ручку управления. Пришлось два соосных винта городить: один — большой, несущий, другой — малый, только для управления.

— Будет у нас бальса, — уверенно говорю я, — всё что потребуется, всё найду. Геликоптерная тема снова стала модной и в Германии, и в Америке, где ею занялся Сикорский. Как видите, ею вновь заинтересовались и у нас. Думаю, что вы уже можете, не дожидаясь техзадания, начинать прикидки: проектируем двух-трёхместный аппарат, продольная схема с автоматом перекоса. Один несущий винт и один вертикальный путевой на задней балке.