Война. Часть 1

Глава 13

12 декабря 1938 года, 14:00.

Вернувшись в машинный зал после обеда в заводской столовой и краткой экскурсии по лабораториям Цукермана, Коломийца и Ощепкова, возглавившего недавно отдел тепловизоров, гости из Коврова, поражённые увиденным, забросали меня вопросами.

— На какую глубину этот ваш рентген может заглянуть под ствольную коробку? — седовласый конструктор Дегтярёв в тёмном полувоенном френче с облегчённым выдохом опускается в единственное в зале операторское кресло.

— Тот, что вы видели, сквозь сталь примерно на десять сантиметров. Но, как я понимаю, Василий Алексеевич, вам интересна не фотография оружия в рентгеновских лучах, а кино, чтобы посмотреть как детали себя ведут под крышкой?

— Именно так, Алексей Сергеевич, чтоб вживую видеть, ну как в тепловизоре.

— На такой рентген-установке не получится, она делает подряд всего восемь рентгенограмм с периодом в одну микросекунду и останавливается на несколько минут для подзарядки и смены фотопластинок. Установка предназначена для того, чтобы разглядеть быстротекущие процессы, например, как встреча снаряда или пули с бронёй, взрыв какой-нибудь.

— Понимаю, тоже нужное дело… — немного расстроен Дегтярёв.

— Мы вам очень благодарны, Алексей Сергеевич, — вступает в разговор главный конструктор ОКБ-2, военинженер второго ранга Павел Майн, — за расчёты по пружинам для нашей авиапушки, большое дело сделали, кто нас только теперь не обхаживает после её полигонных испытаний: и моряки, и лётчики, и танкисты с зенитчиками.

«Приятно, есть ещё порох в пороховницах».

Майн, Дегтярёв и Симонов крепко жмут мне руку своими шершавыми ладонями.

— Скажите, товарищ Чаганов, — задерживает мою руку в своей высоколобый красавец лет сорока, — когда мы сможем получить такие замечательные приборы, что мы видели тут у вас?

— Рентген-установки мы, товарищ Симонов, пока не производим так что если захотите увидеть фото пули в полёте, то единственный вариант — звонить товарищу Цукерману и договариваться с ним об испытаниях в его лаборатории. Насчёт тепловизора — с этим проще, скоро московский радиозавод имени Орджоникидзе начнёт его производство. Об этом мало кто знает, так что если поторопитесь с заявкой, то окажетесь в первых рядах, извините…

— Чаганов слушает, — поднимаю трубку местного телефона, — здравствуйте, товарищ Поскрёбышев. Куда прибыть? На ближнюю дачу… так точно.

Краем глаза замечаю, что мои гости устраивают пантомиму, мол пора уходить, отвлекаем хозяина от государственных дел.

— Постойте, товарищи, куда это вы собрались? — опускаю трубку на рычаг, — у меня до встречи ещё два часа. Я посмотрел материалы товарища Бравина по вашей самозарядной винтовке. Труднейшую, я вам скажу, задачу взвалил на себя профессор: описать математическим языком взаимодействие, то есть определения ускорений, скоростей и перемещений, всех звеньев оружия…

Гости продолжают смотреть на меня с надеждой.

— … хотя передо мной Евгений Леонидович поставил более скромную задачу: моделирование взаимодействий штока с возвратной пружиной, затворной рамы и затвора, но всё равно получилась система из трёх нелинейных дифференциальных уравнений третьего порядка. Хотя это уже по силам нашей машине, но сразу же хочу оговориться, что результаты, получаемые при решении системы уравнений, точностью отличаться не будут. Дело в том, что параметры уравнений: передаточные числа и коэффициенты полезного действия передач, точно неизвестны, взяты приближённо, да ещё и структура системы меняется, какие-то звенья на разных этапах включаются, какие-то выключаются. В общем давайте взглянем что получилось.

Подвожу оружейников к наборном полю машины.

— Это и есть ваш механизм запирания, — гости удивлённо рассматривают покрытую лаком фанерную панель со множеством отверстий, соединённых кое-где между собой проводами в нитяной оплётке. Профессор Бравин дал мне диаграмму скоростей отката и наката штока автоматики вашей самозарядки, на неё я и ориентировался, подстраивая коэффициенты, входящих в систему уравнений. Нажимаю на большую кнопку с надписью «Пуск» и обращаю внимание оружейников на картину, возникшую на экране АВМ. Послесвечение люминофора, выбранное для «Подсолнуха», составляет примерно секунду, с таким же периодом, в такт тихому постукиванию контактов реле, меняется и изображение на экране, показывая непрерывное чередование отката и наката.

— Вот тут надо поправить, — Симонов показывает пальцем на раздвоенный зубец изображения, — в моей винтовке точка отпирания затвора и точка присоединения затвора к штоку почти сливаются, а у вас зазор…

— Верно, — вытаскиваю из выдвижного ящичка пульта оператора большую отвёртку и открываю дверцу стойки АВМ, — сейчас начальные условия подстрою. Скажите, когда хватит…

— Хуже стало.

— Значит в другую сторону, — меняю направления движка на реостате.

— Хорош! — кричит Майн.

— Очень хорошо, — вторит ему Симонов, — это для полного магазина или для одного патрона?

— Для одного, а сейчас, я вам покажу диаграмму ускорений, — возвращаю отвёртку на место и щёлкаю многопозиционным переключателем, — а теперь энергия затворной рамы…

Дегтярёв водружает на нос очки и подкатывается ближе к экрану, благо кресло на колёсиках.

— Всё как положено, по науке, — бормочет себе под нос Симонов.

— Рама с затвором у тебя лёгкие, — чешет затылок Дегтярёв, Алексей Сергеевич, — а нельзя ли показать не скорость а само перемещение затворной рамы?

— В принципе можно, дайте мне десяток минут. Нужно уравнения изменить, привести все коэффициенты к затворной раме…

— Да всё правильно, — машет рукой Майн, — наука что говорит: «…детали запирающего механизма должны быть возможно меньших размеров, так как их размеры определяют размеры ствольной коробки — одной из наиболее тяжёлых деталей оружия; к тому же утяжеление запирающего механизма снижает скорострельность».

— Эх молодёжь-молодёжь, — качает седой головой Дегтярёв, — раз в книжке написано, значит всё, отступать не моги. Вот помяни моё слово, Сергей Гаврилыч, окажется, что все твои беды от переоблегчения затвора: силы ему не всегда хватает для запирания, отсюда и задержки.

— Да не может он, Василий Алексеевич, утяжелить затвор, — громко начинает Майн, но, взглянув в мою сторону, понижает голос, — сами же знаете, что вес нашей самозарядки уже на пределе.

— «Это они о конкурсе на самозарядную винтовку, — поглядывая на новую блок-схему, быстро переставляю перемычки на наборном поле, — интересно, когда будет принято решение о победителе? Слыхал от Оли, что полигонные испытания уже прошли».

— И что? — ворчит старик, — по мне так лучше тяжелее, но надёжнее.

— Да с чего вы взяли, что всё дело в весе затвора? — не сдается главный конструктор, — я склоняюсь к тому, что трение между затвором и ствольной коробкой большое, на качество обработки поверхностей повышать…

— Пробовал я, Павел Иванович, — качает головой Симонов, — почти что не влияет…

— Так, товарищи, помощь ваша нужна, — прерываю я спорщиков, — я буду называть вам напряжение, а вы дайте мне знак когда стрелка на циферблате сравняется с этим значением. Вот прибор… двенадцать и шесть десятых вольта!

— «Быстро справились и пяти минут не прошло».

— Нажимаю «Пуск».

— Это что? — Дегтярёв приникает к экрану.

— Перемещение, а сейчас ускорение затворной рамы, — щёлкаю тумблером.

— Погоди, оставь… что я тебе говорил, Серёжа, — старик победоносно поворачивается к Симонову, — смотри как твоя затворная рама резво стартует, а потом также резво тормозит! Лёгкая она! А нельзя ли, Алексей Сергеевич, добавить им весу?

— У меня тут приведённая масса, могу увеличить или уменьшить вес рамы, по отношению к затвору.

— Давай сначала увеличим, а потом уменьшим…

— То-то! — радуется как ребёнок Дегтярёв по завершению экспериментов, — затворную раму ты переоблегчил! Науке-то ты веришь?

— А-а, куда ни кинь, всюду клин, — сокрушается Симонов, — сниматься надо с конкурса, военные на утяжеление оружия не пойдут, да и не успеть мне уже.

— Почему нельзя облегчить затвор, а затворную раму оставить как есть? — с опаской задаю я вопрос.

— Потому что размер затвора определяется диаметром шляпки гильзы, которую затвор должен перекрывать, — повесил голову Майн, — самый очевидный путь — уменьшение калибра, но тут будут возражать не только военные, но и производственники. Я даже больше скажу, кроме нас конструкторов — оружейников никто не выступит за.

— Спокойно утяжеляй раму на сколько надо, — Дегтярёв медленно поднимается с кресла, упираясь руками в колени, — я поговорю с Фёдором Васильевичем, похоже, что у него та же загвоздка с затвором, что и у вас, Сергей Гаврилыч. Вместе попросите отсрочку.

12 декабря 1938 года, 23:30.

— Зачем Хозяин вызывал? — под нашими с подругой ногами пронзительно поскрипывает снег, поблёскивая в свете фонарей.

Во внутреннем дворе огромного здания немноголюдно, но почти все окна светятся в ожидании глав семейств, чей рабочий день заканчивается далеко за полночь.

— Заслушивал наш с Курчатовым доклад о ходе работ.

— А чего на даче?

— Болеет, ангина у него, ты бы посоветовала ему какую-нибудь микстуру или чем она там лечится?

— Пенициллином лечится, — хмурится Оля, — только кто на себя сейчас ответственность такую возьмёт, а вдруг аллергическая реакция. Ермольева точно будет возражать, у неё в руках пока только «жёлтый, аморфный» не очень хорошей очистки, но уже выход значительный, речь идёт о килограммах… В любом случае на главе государства такие эксперименты не проводят. Так что там у Курчатова?

— Проблемы с графитом. Одна партия с электродного завода ничего, другая — брак, а иногда и внутри партии могут быть отклонения. Хотели обойтись лёгким навесом над «котлом» чтобы ускорить строительство, но Сталин прослышав о вреде излучений приказал строить капитальный, железобетонный. В общем, сроки пуска сдвигаются минимум на полгода.

— Ясно, а Дегтярёв чего приходил?

— Показывал «ковровцам» рентген-установку, тепловизор, а в конце на АВМ смоделировали узел запирания самозарядки Симонова. Дегтярёв, между прочим, сильно меня благодарил, что помог пофиксить возвратную пружину его ДШАКа…

— Симонова, — оживляется подруга, — а сам Василий Алексеевич в конкурсе не участвует?

— … какой там, занят его на части военные рвут с ДШАКом и ДШК.

— Ну и что, удалось чем-нибудь помочь Симонову?

— Спрашиваешь, — гордо расправляю плечи, — представляешь модель показала, что надо увеличивать вес затворной рамы, «ковровцы» ухватились за эту мысль, будут пытаться реализовать её в железе.

— Растёшь над собой, — игриво подталкивает меня бедром Оля, — если выгорит дело, то без благословения Чаганова ни один оружейник за чертёжный стол не сядет: «Алексей Сергеевич, какой тип затвора посоветуете»?

— А я им, — принимая игру, прихватываю подругу за талию, — «затвор потом, прежде всего калибр надо уменьшать»…

— Малоимпульсный патрон хочешь замутить? — внезапно останавливается Оля и глядит на меня широко открытыми глазами.

— Если бы знал с чем его едят, то однозначно.

— Даже если бы узнал, что на него надо потратить средства сравнимые с твоей атомной программой? — буравит меня взглядом подруга.

— Чего так много то?

— Сам посуди: перейти на другой калибр означает смену всего оборудования по производству стволов и патронов. Если стволов с объёмом порядка миллиона образцов в год, количество патронов пойдёт на миллиарды. Оснастка, измерительный инструмент и разработка, испытание и изготовление новых образцов оружия, более сложная логистика, так как надо поддерживать снабжение двух разных боеприпасов, ведь старое оружие ещё долго будет оставаться на вооружении… А в остальном, конечно, было бы неплохо «Гренделя» замутить, его нашей армии на сто лет вперёд бы хватило.

— «Гренделя»?

— Калибр 6.5 на 39 миллиметров с гильзой от нашего промежуточного патрона образца 1943 года…

— На сто лет, говоришь, — беру Олю за руку и увлекаю за собой, — «путь в тысячу ли начинается с первого шага». Зачем нам миллионы стволов? Тебя же Мехлис включил в комиссию по студенческим строительным отрядам, тьфу, то есть силам специальных операций, так попроси для них спецоружие. Немного, сколько бойцов там запланировано? Десять тысяч хватит?

— Хватит и перехватит! — загорается подруга, — А ведь верно! Шесть с половиной калибр в нашей армии не новый, до конца двадцатых фёдоровские автоматы и ручники на вооружении стояли, думаю для такой малой серии и оборудование можно ещё отыскать. Патроны японские, наверняка, тоже на складе лежат, но их серьёзно перерабатывать надо.

— Даже если всё выбросили, тоже не проблема. Несколько сверлильных станков или там строгальных достать в Америке не трудно. Для начала стволы можно там же заказать, патроны.

— Патроны нельзя, — возражает Оля, но глаза её горят, — гильзы можно, а порох и пулю самим надо. Повозится с патроном придётся.

— Привлеку лучших специалистов…

— … И оптический прицел нормальный, — её глаза поплыли вверх, — а то ты видел, что стоит на вооружении? На солнце бликует во все стороны как девичье зеркальце, в сумерки не видно ни… короче, нужна просветлённая оптика.

— Так есть же такая. Мне академик Вавилов ещё год назад показывал в химической лаборатории в ГОИ (Государственный оптический институт) как они просветляющее покрытие на линзы наносят.

— Старение стекла методом обработки сернистым аммонием? — кривится подруга, — представляли они недавно в ГАУ прицел Емельянова с этим покрытием. В нём девять линз, получилось уменьшение коэффициента отражения на шестнадцать процентов. На глаз улучшение можно заметить, особенно если смотреть ранним утром или поздним вечером, но пятнами как-то выходит. В общем военные не в восторге.

— Слушай, а до скольки наша столовка работает? А то мне в любое время не спится, зато очень даже естся…

— До двенадцати, — Оля подносит к глазам часы, — успеем, ходу!

За счёт более длинных ног опережаю подругу метров на десять.

— Дашенька, — втискиваюсь в щель закрывающейся двери и становлюсь вплотную к фигуристой поварихе, — не дай помереть с голоду, осталось что-нибудь?

— Конечно, Алексей Сергеевич, — расцветает она, широко открывая дверь, — щи суточные, биточки и…

— И ещё что? — из-за поворота вылетает подруга и улыбка сползает с лица Даши.

— Больше ничего не осталось… — поджимает губы повариха, — стойте здесь, полы мытые, сейчас вынесу.

— Один справишься? — зло цедит Оля и бросается по аллее к нашему подъезду.

— Есть, — прерываю невыносимую тишину в комнате, — вспомнил, по просветлению…

Оля хмуро косится на меня.

— … в пятом классе в нашем Доме пионеров открылся астрономический кружок, там по рукам книжка ходила середины сороковых годов без обложки о просветлении оптики. Методы разные нанесения покрытий, теория простейшая, формулы, но в основном практические вопросы: описание конструкций лабораторных установок, состав реактивов, графики, номограммы… мы с пацанами решили свой телескоп построить, а то в кружке…

— Понятно, понятно, — затыкает меня Оля, — полезное для нас что-то есть?

«Не ну нормально так, ведь ничего не сделал, просто рядом с девушкой постоял».

— Очень даже много… например, на очищенное и отполированное стекло наносится два слоя: один — окиси титана, у него высокий коэффициент преломления, второй — диоксид кремния с низким. Такая двухслойная система позволяет снизить отражения в видимом спектре раз в пять-шесть, вплоть до 0.6 %. По номограмме можно найти толщину слоёв каждого покрытия в зависимости от длины световой волны и коэффициента преломления стекла для заданного коэффициента отражения.

— Хорошо, — мстительно улыбается подруга, — давай готовь техзадание и договор с ГОИ на осветление оптики прицела ПЕ, а я займусь мягким чехлом, колпачками, сотовой блендой и поляризующим фильтром… нет фильтром пусть тоже они… да и наглазник, конечно. Кто в ГОИ ведущий специалист по осветлению?

— Академик Гребенщиков вроде… Я могу доесть?

— Просто ненавижу когда ты слюни пускаешь при виде первой встречной б**…

— Что ж, принимаю эти твои слова как извинение, — накалываю вилкой целый биток и резко меняю тему, — кстати, кто сейчас в ЦК заведует отделом пропаганды, Стецкий?

— Стецкий, — зависает Оля.

— А Госкино кто руководит, Шумяцкий?

— Нет, Дукельский. Шумяцкого сняли за развал работы. А почему…

— Мне тут мысль в голову пришла… вокруг тебя же на Мосфильме много разных мужиков вьётся, сценаристы, рецензенты… «один-два крупных, три-четыре мелких»… они тебе, конечно, совершенно безразличны, ну не красней, так не использовать ли их «совместный труд для моей пользы»? Хочу провести пиар-компанию по продвижению образа молодой девушки-комсомолки — радистки в советском кино, типа: «девушки — на трактор»! Ну чтоб в каждом новом фильме если не главная героиня, то её подружка — радистка. Что скажешь?

— Пожалуй, — одобрительно кивает смущённая подруга, — не только медсестра, но и радистка, снайпер, зенитчица…

— Э-э-э, какой снайпер, какая зенитчица? — проглатываю биточек целиком, — овладеть радиоделом настоящим образом, а снайперами и зенитчиками пусть мужики становятся…

— Это ещё почему? — возмущается Оля.

— Потому что я заказчик этой кампании, а реклама должна бить в одну точку со всех направлений. Ещё бы для девушек в нормы ГТО ввести норматив на знание азбуки Морзе, на приём и передачу на ключе…

«Женщинам, конечно, не место на фронте, но что делать если мужчины не справляются… радистки хотя бы подальше от передовой, хотя… могут послать и за линию фронта».

— А почему это только девушек? — продолжает скандалить подруга.

«Критические дни, понимаешь»…

15 декабря 1938 года, 9:00.

— Итак, товарищи, хорошие новости, — окидываю взглядом руководство Опытного завода и отдела Вычислительной техники, — в Рязани на заводе пишущих машин завершается строительство нового корпуса под наши эФВМ, с нового года начнётся установка оборудования, а со второго квартала организация их серийного производства. Таким образом, второй экземпляр машины, сборка которого ведётся здесь сейчас вашими силами, будет последним.

— Давно пора, — трясёт пышной шевелюрой начальник отдела Гутенмахер, — заела текучка, нет времени подумать.

— Даже не думайте расслабляться, Лев Израилевич, — взвивается Шокин, — всем отделом в новом году будете жить в Рязани пока не наладите там производство. Согласно плану завод должен до конца года изготовить, отладить и установить у заказчиков десять эФВМ.

— Десять?! Это нереально.

— Подумайте как лучше организовать учёбу, товарищ Гутенмахер, — понижаю я голос,-…

«Тихий голос и жёсткий тон часто убеждают лучше, чем крик».

— … советую начать приглашать сюда к нам наиболее смышлёных рабочих и всех инженерно-технических работников из Рязани, чтобы они не только смотрели на процесс сборки эФВМ, но и сами участвовали в ней. Не всех сразу, конечно, а побригадно сменами, скажем на месячный срок…

— И у себя в отделе создайте такие бригады, — рубит слова Шокин, — чтобы во время передачи производства обязательно кто-то из ваших там был. Мы в Рязани этом месяце открываем фабрично-заводское училище, составьте программу обучения, назначьте лекторов, прикрепите мастеров. Чем быстрее обучите местные кадры, тем быстрее ваши люди вернуться в Москву, но государственный план — это закон! Всё здесь сказанное касается и Опытного завода, а то, я смотрю, они затихли, будто не их дело. План обучения, списки людей предоставить до конца шестидневки.

— Совещание окончено, все свободны, — поднимаюсь из-за стола, — за исключением товарищей Лосева, Авдеева и Гутенмахера, вас я попрошу остаться.

Подхожу к глухой стене кабинета и отдёргиваю занавеску, мои ближайшие соратники с интересом разглядывают открывшийся чертёж.

— «Система управления мотором с системой впрыска лёгкого топлива в цилиндры», — голос Лосева дрогнул, — это что, шутка такая? Алексей, где мы, а где моторы?

— Заходите, товарищ Попов, — жестом приглашаю начальника отдела систем управления и игнорирую удивленные возгласы остальных, — итак, краткая предыстория вопроса: не так давно из Испании в Союз был доставлен новейший германский авиадвигатель с необычной системой управления впрыском топлива прямо в цилиндры. Наши специалисты испытали мотор, затем разобрали до винтиков и изучили его устройство. Их вердикт таков: новый двигатель имеет неоспоримые преимущества перед аналогичными карбюраторными, стоящими на вооружении Красной Армии, прежде всего в возможности резко поднять мощность мотора на 10–15 процентов и слегка — расход топлива. Кроме того, позволяет улучшить устойчивость работы двигателя на малом газе, приёмистость и другие характеристики. Достигается это использованием механической системой регулятора подготовки топливовоздушной смеси, индивидуальными для каждого цилиндра насосными элементами и рядом других устройств очень сложных в изготовлении и имеющих высокий класс обработки поверхностей. Понимая эти трудности, руководство наркомата авиационной промышленности решило поискать другие варианты, в частности изучить вопрос применения электрической системы управления двигателем, тем более что такие примеры существуют: в Италии один изобретатель применил подобный подход на моторе своего гоночного автомобиля. Он использовал электромагниты, которые по команде от релейного регулятора открывали и закрывали впрыскивающие форсунки. Система вышла довольно инерционной и мало надёжной.

«Молчат, слушают… без всякого энтузиазма».

— Я предлагаю резко увеличить быстродействие системы управления, применив сразу две новинки, — делаю эффектную паузу, — пьезокерамический элемент в клапане форсунки и контроллер на базе диод-ферритной логики, которую мы использовали в эФВМ…

— Максимальная рабочая температура германиевого диода только 60 градусов, — выпаливает Лосев, — а всего блока — 50!

— Значит применим кремниевый диод, — возвращаю мяч на его сторону, — у него 100 градусов, надо форсировать работы по нему. Температура Кюри для феррита — 150 градусов, бакелит держит 300. Не вижу почему не можем увеличить рабочий диапазон сборок с -50-ти до +100 градусов, кстати, титанат бария будет работать в этом диапазоне без проблем. Конечно, открытые лакированные блоки не подходят, нужно будет их герметизировать эпоксидной смолой.

— Техпроцесс для кремниевых диодов надо отрабатывать, — Лосев задумчиво скребёт скулу, — брака слишком много, быть может, для увеличения процента годных придётся уменьшить частоту по сравнению с германиевым.

— На сколько снизить? — вступает в разговор Гутенмахер.

— Минимум вдвое до ста килогерц.

— Постойте, товарищи, — подают голос молчун Авдеев, — а почему обязательно диод-ферритная логика? По габаритам стержневые лампы вполне могут на равных с ней конкурировать. Да и по потреблению…

— А по надёжности? — язвительно улыбается компьютерщик.

— С ресурсом двигателя в сто часов хватит на десять капитальных ремонтов, — быстро решаю я, — тогда поступим так, будем разрабатывать схему в двух вариантах: на ферритах и стержневых лампах. Здесь справа вы видите укрупнённую блок-схему устройства управления и таблицу переходов. По ней товарищ Гутенмахер занимается синтезом конечного автомата, мы с товарищем Поповым занимаемся системой анализом системы автоматического управления…

— Позвольте, Алексей Сергеевич, — даже подскакивает со своего стула начальник отдела САУ (систем автоматического управления), — это же…

— Правильно, Евгений Павлович, это будет дискретная система автоматического управления. Она, конечно, посложнее аналоговой, но в будущем более востребованная. Наша задача будет состоять в выборе периода дискретизации и анализе всей системы на устойчивость, просто надо использовать z — преобразование вместо преобразования Лапласа, я покажу как это делать. Доработкой форсунки под пьезокерамику займутся в КБ Пермского моторного завода, действующий образец двигателя М-82 под систему непосредственного впрыска ожидается в марте, то есть у нас на работу есть целых три месяца.

— Как под непосредственный впрыск? — Лосев встревоженно смотрит на меня, — Алексей, а если у нас ничего не выйдет? Мы двигателями никогда не занимались… большой риск…

— Не волнуйтесь, — излучаю уверенность и оптимизм, — этот мотор разрабатывается и с обычной карбюраторной подачей топлива, который является основным. Просто хочу подчеркнуть, что в добавок к тем преимуществам, что я уже перечислил, мотор с непосредственным впрыском и пьезокерамической форсункой будет работать на режимах мощности, равных мощности карбюраторных моторов, на топливе с меньшим октановым числом, примерно на десять единиц. Так что если у нас всё удастся, то колите дырки на лацканах пиджаков под ордена.

16 декабря 1938 года, 10:00.

— Товарищи, — стоящий на трибуне директор института, пытается перекричать вдруг загудевший зал, — к нам на двадцатилетний юбилей ГОИ из Москвы прибыл нарком, депутат Верховного Совета товарищ Чаганов!..

«Долгие продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию, слышны крики: „Ура нашему великому Чаганову“! Нет, слава богу, пока до этого не дошло. Что-то Вавилов меня не предупредил что будет торжественное собрание, да и Фриш тоже, волновался, наверное».

— Прошу вас на трибуну, товарищ Чаганов, — дирижирует публикой Чехматаев, показывая, что сейчас надо похлопать.

«Сколько здесь людей? — обвожу взглядом заполненный до отказа зал, — человек двести, почти весь институт, могу и речь толкнуть, опыт публичных выступлений у меня уже не малый».

— Товарищ Чаганов, — на перроне при выходе из вагона к нам с Олей бросается мужчина лет сорока в темном пальто с меховым воротником и в, того же меха, шапке-пирожок, — я — учёный-секретарь Оптического института Фриш, мне поручено встретить вас.

— Здравствуйте, Сергей Эдуардович, — щёлкает что-то у меня в голове, — спасибо, помните, вы читали нам в ЛЭТИ курс общей физики в 1931 году?

— Не помню, — смущённо разводит руками профессор.

— Тогда будем снова знакомы, зовите меня Алексей, разрешите представить мою невесту, — получаю незаметный, но чувствительный толчок в бок, — Анну Мальцеву.

Услышав вчера о моём желании съездить на день в Ленинград, подруга со словами, что больше меня не отпустит одного в поездку в спальном вагоне и железным тоном довела по телефону до режиссёра своё решение о переносе батальной сцены со своим участием в фильме «Ошибка инженера Кочина» на более поздний срок.

— Очень приятно, — мило улыбается Оля, демонстрируя свои белоснежные зубы.

— Прошу вас, — показывает путь Фриш, — товарищ Чаганов, я должен вам рассказать о той чрезвычайной ситуации, которая сложилась у нас в институте при новом директоре Чехматаеве. Из ГОИ уходят лучшие люди во главе с академиком Рождественским.

Из сбивчивого рассказа профессора во время короткой поездки на «эмке» до Васильевского острова удаётся понять, что новый директор инженер — механик, «специалист по изготовлению винтов», не способный что-либо видеть за пределами ближайших задач, он «вытравливает ненужную в институте науку» и что «представить себе менее подходящего руководителя Оптического института трудно».

— Скажите, Сергей Эдуардович, — вклиниваюсь в возбуждённую речь Фриша, — а что по этому поводу думает академик Вавилов, он ведь заместитель ГОИ по науке?

— Для меня позиция Сергея Ивановича является загадкой, — сокрушается профессор, — ведь он хорошо понимает роль науки в развитии техники, он сам часто повторяет о необходимости «научного заделя», но вместе с тем сдаёт позицию за позицией. Рискну предположить, что он слишком стремится избегать конфликтов, а Чехматаев пользуется этим. Скоро Оптический институт окажется просто придатком ЛОМЗа…

— Понимаю вас, товарищ Фриш, — машина сбавила ход на аллее небольшого парка, перед главным зданием ГОИ, — давайте сделаем так, сегодня вечером встретимся с академиком Рождественским и поговорим об этом более подробно. Кстати, пригласите на встречу и других «оппозиционеров», где бы лучше это устроить?

— Я думаю, на квартире у Дмитрия Сергеевича, он здесь живёт рядом в другом здании института.

Мы с Олей и профессор Фриш приходим в квартиру академика последними.

«Большая компания, с нами шестнадцать человек».

— Товарищ Чаганов! — ко мне бросается благообразный старик с седой бородой, — вы меня не знаете, я…

— Здравствуйте, Алексей Васильевич, мы с вами познакомились четыре года назад на «Жизели» в Мариинском, там ещё был Валентин Петрович Вологдин. Я вам тогда ещё предложил создать технологию по вытягивания провода из расплава металлов.

— Так это были вы? — профессор Улитовский хватается за голову, — фамилию я вашу тогда тоже не запомнил, но позже она сыграла в моей судьбе счастливую роль…

— Как так?

— Все, наверное, помнят как год назад меня забрали в ГПУ, в «Большой Дом»? — Улитовский подбоченясь, обводит собравшихся весёлым взглядом.

В комнате повисла тревожная тишина.

— Это очень интересная история, бывая наездами в Москве, я останавливался всегда в одном и том же номере в гостинице «Москва» с видом на Манежную площадь, Исторический музей и Кремль. Так вот следователь, который вёл моё дело, понял, что того доноса, что на меня написали не хватает, чтобы засадить меня в кутузку основательно: подумаешь, демонтировал и снёс в подвал ненужную установку…

Один из собравшихся, хотел было возразить, но передумал.

— … и вот этот прохвост придумал такой ход: будто бы я хотел покуситься на товарища Сталина, используя гипноз. Вы все знаете, что мы с Володей Лосевым, — Улитовский берёт под руку стоящего рядом старика, — занимались у меня в лаборатории обнаружением гипнотических лучей…

«Похож, так вот как будет выглядеть Олег через тридцать лет».

— … придумал, но решил подстраховаться и накропал бумагу с вопросом возможно ли такое. Не знаю уж каким образом эта бумага попала к вам, товарищ Чаганов, но на счастье вы написали ответ, что гипноза не существует и всё это поповские выдумки…

«Было, помню… А что было делать? Написать, что это профессорские выдумки или что гипноз — малоизученная область науки? Выбирайте».

— … и рекомендовали отправить меня для отбывания наказания, мне дали полгода, по месту работы, сюда в ГОИ. Спасибо вам, товарищ Чаганов. Но, как бы то ни было, истина для меня всегда дороже, поэтому, зная что вы будете здесь, мы с Владимиром Ивановичем подготовили для вас небольшой гипнотический сеанс…

«Джордано Бруно, ни дать, ни взять».

— Что вы говорите, очень любопытно, — подхватываю из рук домохозяйки Рождественского большой самовар и ставлю в центр большого круглого стола, — можно мне, Владимир Иванович, выступить в качестве подопытного кролика?

— Конечно, я могу усыпить любого, — кривится Лосев, — но вы станете анализировать, сопротивляться. Будет трудно и вам и мне. Лучше иметь дело с людьми более непосредственными.

С этими словами медиум встаёт сзади домохозяйки, расставляющей чашки на столе, и вытянув руки, приблизил указательные пальцы к её вискам, не касаясь их. Девушка не замечает его. Лосев делает руками движение назад и девушка, следуя этим движениям, начинает падать на спину. Он подхватывает её и опускает в стоящее рядом кресло.

— Она спит! — все повскакивали с мест и сгрудились вокруг.

— Господа, прошу вас, отойдите назад, — с этими словами Лосев поднимает руку девушки, отстёгивает галстучную булавку и делает ей несколько уколов.

Она никак не реагирует, медиум отпускает её руку, рука безжизненно падает.

— Видите, она спит, ничего не чувствует, — не разжимая губ говорит Лосев, обходит кресло, направляет вытянутый палец к её переносице и резко тычет в неё пальцем, — проснись, будь добра, всё забудь…

— Что такое? Что со мной? Кажется мне стало дурно… — девушка тревожно оглядывается по сторонам.

— Ну что скажете теперь, товарищ Чаганов, — торжествующе смеётся Улитовский, — есть гипноз или это «поповские выдумки»?

«Что-то физиономия домохозяйки кажется мне знакомой, — напрягаю свою „программу распознавания лиц“, — так и есть, соседка Лосевых по коммуналке, что на Петроградке… Жалко старика, если его сейчас опозорю, то куска хлеба могу лишить… А с другой стороны, вон как на меня смотрят „доценты с кандидатами“, изо всех сил скрывая ехидные усмешки, выглядит как подрыв авторитета власти»…

— Дмитрий Сергеевич, — выговаривает мужу бледная сухонькая хозяйка дома, — чай стынет, приглашай гостей к столу.

— Всё же я, товарищи, относительно гипноза своего мнения не меняю, — в два глотка приканчиваю душистый напиток из чашки, — насколько мне известно, никакой физической основы под этим явлением просто нет…

— Точнее, пока она не обнаружена, — возражает Улитовский, — я пробовал детектировать гипнотические волны в диапазоне дециметровых волн, безуспешно, но ведь в природе существуют еще сантиметровые и миллиметровые.

— Изучено вдоль и поперёк, в том числе и в одной из советских лабораторий, — отрезаю я, — никаких гипнотических волн не существует.

— Что же такое мы сейчас видели, голубчик Алексей Сергеевич? — близоруко щурится академик Рождественский.

— Фокус.

— Но как? Почему фокус? Вы знаете разгадку? — посыпалось со всех сторон.

— Знаю, — улыбаюсь я, — но пусть о ней расскажет Владимир Иванович, я вам сам могу показать подобный и даже посложнее. Хотите поучаствовать в сеансе телепатии?

— Хотим! — как дети подались вперёд убелённые сединой и средних лет учёные.

— Пожалуйста, — встаю я из-за стола, — у нас с моей невестой установлен постоянный телепатический канал связи. Сейчас я выйду из квартиры, а вы сообща придумаете сообщение, которое Аня будет мысленно передавать мне. Потом я вернусь в гостиную, телепатические волны не могут проходить сквозь стены, и слово в слово воспроизведу ваше послание. Согласны?

— Согласны!

— С целью уменьшения коэффициента отражения света, падающего на поверхность стекла, — напряжённо слежу за руками подруги, нервно теребящими брошку, в отражении стеклянной вазы, — на неё наносится тонкая плёнка вещества с показателем преломления меньшим, чем показатель преломления самого стекла…

В гостиной полная тишина.

— … Это, как я понимаю, послание мне от профессора Гребенщикова, — нарушаю паузу, не поворачивая головы, — он ведь в ГОИ главный специалист по просветлению оптики?

— Как вам это удаётся?! — хором вопрошают собравшиеся.

— «Ловкость рук и никакого мошенства», — наслаждаюсь видом сбитых с толку профессоров, — в прямом смысле. Мы с Анечкой используем язык знаков, когда, например, надо передать личное сообщение в людном месте. То, что стороннему наблюдателю кажется простым разминанием пальцев, является передачей закодированного сообщения: на руке пять пальцев, который может два состояния, быть согнутым и выпрямленным. Итого на одной руке два в степени пять или тридцать две различные комбинации, что отлично подходит для кодирования русского алфавита. Руки Ани были мне отлично видны в отражении от вазы. Всё!

— Здорово вы нас провели…

— А теперь, товарищи, — встаю со стула и поднимаю руку, — давайте поговорим о вещах серьёзных. Не скрою, что я приехал в Оптический институт вовсе не для того, чтобы участвовать в ваших торжествах, а для предложения сотрудничества между моим Спецкомитетом и ГОИ. Но узнав о том раздрае, что царит в стенах института, засомневался стоит ли игра свеч…

— Товарищ Чаганов, моя фамилия Теренин, — вскакивает со стула молодой высокий широкоплечий мужчина лет тридцати, — я занимаюсь… пока занимаюсь атомной спектроскопией, в частности спектрами редких земель, новое руководство создало в институте невыносимую обстановку, закрываются фундаментальные научные исследования, нас хотят заставить выполнять, по сути, функции надсмотрщиков за соблюдением технологических процессов и рецептуры на оптических заводах. Несогласных целенаправленно выдавливают из института, не гнушаясь самыми низкими действиями. Например, группа наших сотрудников в связи с двадцатилетием ГОИ была награждена орденами, в их числе и новый директор Чехматаев, а имени академика Рождественского, создателя Оптического института в списке награждённых не оказалось… Это подло!

— Не это главное, Александр Николаевич, — останавливает ученика академик, — причём тут ордена, главное в том, что в Оптическом институте целенаправленно убивают науку.

— Ваша позиция понятна, — снова беру слово после того, как о том же, но своими словами, высказались почти все присутствующие, — перед поездкой к вам, я поинтересовался о состоянии дел на Ленинградском оптико-механическом заводе. Положение там катастрофическое. Почти вся продукция выпускается со значительными превышениями допусков параметров оптического стекла по преломлению и дисперсии. Каждая новая партия марочного стекла сильно отличается от предыдущей. Мой вопрос такой: является ли это только результатом нерадивости работников ЛОМЗа или тут присутствует влияние несовершенства производственного и измерительного оборудования? И второе: можно ли использовать такое стекло в каких-то оптических приборах или это окончательный брак?

— Кхм-кхм, ну давайте я что ли попытаюсь ответить, — берёт слово худой высоколобый мужчина лет сорока, — моя фамилия Слюсарев, я занимаюсь расчётами оптических систем. Однозначно ответить на первый ваш вопрос, товарищ Чаганов, нельзя. Все понемногу вносят свой вклад в это чёрное дело. Я не снимаю ответственности и с разработчиков оптических систем, порой мы задаём чересчур жёсткие допуски, потому что не в состоянии точно рассчитать их влияние на аберрации, особенно высших порядков. Физически не в состоянии, так как эти вычисления требуют десятков и сотен последовательных итераций. Зачастую марочное стекло с превышением допусков ещё можно использовать, но для этого необходим кардинальный пересчёт всей оптической, что может по времени занимать месяцы если не годы. Поэтому такое стекло идёт в брак.

— Понимаю, Георгий Георгиевич, а вы не пробовали производить расчёты на вычислительных машинах, тех, что производят в ЛФТИ?

— Пробовали, товарищ Чаганов, время вычислений действительно сократилось, но не настолько как мы ожидали, сказывается малое количество ячеек памяти и невысокое быстродействие машины. Расчёты будут продолжаться недели, что для производства неприемлемо, к тому же нам пока не удалось получить такую в своё полное распоряжение.

— То есть дело только в скорости вычислений? Это поправимо. С нового года в Москве начнётся выпуск новых, значительно более быстрых вычислительных машин с большей памятью: быстродействие и объём памяти ориентировочно повысятся в тысячу раз. Я могу посодействовать в выделении ГОИ одной такой машины.

— В тысячу раз! — выдыхают учёные.

— Приезжайте, смотрите, первая эФВМ у нас уже работает. На первых порах будем консультировать в составлении программ. Поймите, товарищи, обстановка в мире очень напряжённая, новая мировая война уже началась, только идёт она пока не в Европе, а в Азии. Уверен, что уже в следующем году пламя займётся и у наших границ. Это означает, что потребность в биноклях, артиллерийских и винтовочных прицелах, возрастёт многократно. Просветление оптики — важнейшая тема! Получены сведения о новых прорывных разработках в этой области в Америке, товарищ Гребенщиков, вы тоже приезжайте ко мне в Москву, там получите подробное описание техпроцесса. Надо немедля провести эксперименты с этими новыми просветляющими покрытиями. Сейчас не время для распрей, но руководитель, который не обеспечивает слаженной работы коллектива профессионально непригоден для этой работы. Уверен, что товарищ Чехматаев в скором времени будет снят с этой работы…

«По образованию директор ГОИ двигателист, будет просто организовать ему перевод в Ярославль или Пермь».

— И последнее, я лично обращусь к Клименту Ефремовичу и думаю, что он исправит ту несправедливость по отношению к академику Рождественскому.

— Сергей Эдуардович, — прощаемся с Фришем на перроне Московского вокзала, — что вы скажете на предложение возглавить ГОИ? Академик Рождественский уже в возрасте, ему будет не по силам заниматься наукой и административной работой. Оптический институт ведь относится к на наркомату оборонной промышленности? Я поговорю насчёт вас с товарищем Рухимовичем, думаю, он возражать не станет.

— Неожиданно, — вздыхает профессор, — вы ведь знаете, Алексей Сергеевич, что я — декан Физического факультета в университете. Боюсь, что если приму ваше предложение, то времени на научную работу совсем не останется.

— Так может быть вам лучше уйти из деканов и сосредоточиться на работе в Оптическом институте? Преподавательская работа в университете отнимает у вас много времени, ведь так?

— Но как же так, посредине учебного года? Меня ректор не отпустит. Да и у нас в институте есть много других более заслуженных учёных…

— Отпустит, Сергей Эдуардович, — прерываю его я, замечая, отмашку бригадира поезда своим проводникам, — приезжайте ко мне в Москву, я покажу вам нечто очень интересное, что кардинально изменит всю оптическую науку: генератор когерентного, монохроматического, поляризованного и узконаправленного излучения…

— Граждане пассажиры, прошу занять места в вагонах!

— Как-как вы сказали? — голубые, почти прозрачные глаза Фриша немигающе смотрят на меня.

— … генератор вынужденного когерентного, монохроматического, поляризованного и узконаправленного излучения, — быстро отступаю в тамбур спального вагона, — жду вас у себя, позвоните мне когда решите приехать, вас встретят на вокзале. И да, своим коллегам о нашем разговоре пока ни слова.

— Я приеду завтра! — кричит профессор вдогонку отходящему поезду.

— Слушай, «архангельские алмазодобытчики с шахты „Чагановская“, подняли на-гора первые тонны породы из кимберлитовой трубки „Мир“»… — подруга с полотенцем через плечо заходит в купе, — «и сразу огромная удача, добыт крупнейший в Советском Союзе алмаз весом 56 карат. Он получил название „Восемнадцатый съезд ВКП(б)“ в честь предстоящего съезда нашей партии»…

— Зазвучала наша фамилия, — хмыкает Оля, прижимаясь ко мне сзади, — ну пятьдесят шесть карат для обручального кольца, конечно, перебор, а вот два-три — самое то.

— Аполитично, рассуждаешь, слушай, — пытаюсь свести разговор к шутке, — не понимаешь политической ситуации!

«Кхм, отшутиться не получится, не выношу женские слёзы».

— Ну что ж, мужем так мужем, не такой уж и плохой вариант — невеста сирота. Тихо ты, железная лапа, задушишь брачующегося.

— «В Бактериологическом институте имени Мечникова в Москве, — через какое-то время возвращаюсь к кипе непрочитанных газет, взятых в дорогу, — в лаборатории профессора Захарова проходит испытания уникальное лекарство на основе горного воска под названием „Панацея“, способное излечивать воспаление лёгких»…

— Ну-ка, ну-ка, Захаров, — подруга повисает у меня на спине, заглядывая в газету, — он же муж Ермольевой, заведует там эпидемиологическим отделом… понимаю, операцию прикрытия Берия проводит… слухи о пенициллине давно по Москве гуляют.

— «Из Комитета по делам строительства при СНК СССР сообщают, — переворачиваю страницу „Известий“, — что на Урале недалеко от города Стерлитамак начато строительство крупнейшего в стране нефте-химического завода»…

«На базе Ишимбайского нефтяного месторождения, Ипатьев пробил… а с лета этого года район „Второго Баку“ шерстят на предмет нефти несколько геологоразведочных экспедиций. Конец года, наркоматы рапортуют о своих победах».

— Я слышала, что с нового года будет «семидневка», правда?

— Правда, давно пора было это сделать. Что ни говори, перед войной всё равно придётся «закручивать гайки». Чем раньше, тем лучше. Там не только это будет, вводятся трудовые книжки и значительные надбавки за непрерывный стаж. Достала уже эта «текучесть кадров», в общем объявляется война «летунам». Я когда узнал про намечающиеся меры, предложил ещё ввести заодно плату за обучение в старших классах, но меня завернули с этим. Тогда попробовал через Кирова протолкнуть проект указа о «политехническом образование в старших классах средней школы» о введении новых предметов, тоже не прошло, хотя Киров, сам выпускник механического училища, был за. И вдруг последняя попытка с постановлением о «связи школы с жизнью» неожиданно прошла, правда в порядке эксперимента и только в Москве, Ленинграде и Харькове. Короче, с нового учебного года будет переход в старших классах на систему, где два дня в неделю ученики восьмого, девятого и десятого классов будут проходить практику на подшефных заводах, я договорился в гороно, что восьмиклассники одной из замоскворецких школ начнут эксперимент уже после зимних каникул. Подготовили для них целый участок на радиозаводе имени Орджоникидзе.

— А толк-то от детей будет?

— Почему нет? Посадим на сборочный конвейер: по полсмены два раза в неделю, шестьдесят рублей в месяц. Увидев такое десятиклассники попросятся работать после уроков. С двойками, тройками к работе допускать не будем. Конкуренция будет между учениками за место на конвейере, да и взрослых присутствие детей рядом будет подстёгивать. Ещё отберём ребят посмышлёней, обучим, посадим на настройку радиостанций. В школе оборудуем радио-класс… А ты что такая тихая весь день?

«Только не это»…

— Кулик решительно против любого патрона, если это не 7.62 с шагом нареза 240, — недовольно цедит жена.

— Слава богу, — вырывается у меня, Оля смотрит на меня изподлобья, — в смысле, без него справимся. Завтра же открываю НИОКР по теме?…

— «Средства индивидуальной бронезащиты бойца».

— Какая связь с «Гренделем»? А-а-а чтоб никто не догадался? — понимающе киваю я, — но желательно всё-таки чтобы название темы и работа по ней были теснее связаны, а то недалеко до обвинения о нецелевом расходовании средств.

— Не волнуйся, теснее не бывает. Я решила заняться бронежилетами…

— Ну хорошо, — подозрительно смотрю на Олю, — тебе виднее… если передумаешь я тут, рядом. Кстати, я поручил информационному отделу подобрать информацию по фирмам и образцам малокалиберного стрелкового оружия в Америке. Есть достойный кандидат от «Винчестера», карабин шесть миллиметров, можно по дешёвке купить станки для производства патронов и оружия.

— Правда? — загорается подруга, — нет, всё решено, бронежилеты и точка.

— Вспомнила состав металлоценовых катализаторов для пуленепробиваемого полиэтилена?

— Если бы, — вздыхает Оля, — пока начну с брезентовой основы с карманами для бронепластин, кожаных застёжек, потом когда пойдёт капрон заменю им брезент, а если удастся получить высокомолекулярный полиэтилен, то он будет вместо стальных пластинок… Думаю против пистолетной пули со ста метров выстоит.

— Хорошее дело, всяко лучше стальной кирасы, видел недавно на полигоне испытывалось такое изобретение. Я даже примерил, не понравилось: спина у бойца голая, сама тяжеленная, сильно тянет вперёд и вообще неудобная, движения сковывает…

— Это точно. А горбатых будем выпрямлять.

Конец первой части.