Война. Часть 1

Глава 7

11 октября 1938 года, 09:00.

— Здравствуйте, Анеч — ка, — спешащий вниз по расписной «сказочной» лестнице палат Волковых-Юсуповых президент ВАСХНИЛ вдруг замирает у статуи золотого льва, впервые увидев Олю в форме лейтенанта госбезопасности.

— Доброе утро, Николай Иванович, знакомьтесь — это моя помощница Маша, — она незаметно дёргает за рукав высокую эффектную брюнетку, увлёкшуюся рассматриванием причудливых росписей на стенах и сводчатых потолках клети парадного входа, — у вас всё готово?

— Очень приятно, — наклоняет голову тот, по очереди пожимая руки девушкам, — да всё как договаривались. Прошу пройти в Столовую палату.

Поднявшись по застеленной красной ковровой дорожкой ступеням и войдя внутрь обе застывают от открывшегося перед ними великолепия, словно сошедшего с картин Васнецова: расписанного золотом свода, забранных ажурной решёткой окон с мутными стёклами под бычий пузырь, притулившимся по углам изразцовых печек и гладкого в шахматную клетку паркета.

— А там, где когда-то стоял трон самого Ивана Грозного, — Вавилов с видом завзятого экскурсовода указывает в сторону нескольких современного вида столиков с микроскопами, рядос с которыми прохаживались несколько человек, — мы устроили небольшую выставку, для, так сказать, неверующих. Мои ассистенты приготовили гистологические препараты, отражающие различные события из жизни хромосом, а рядом с каждым микроскопом положили красочные картинки в лубочном стиле, чтобы любой Фома, посмотрев в окуляр и увидев настоящие хромосомы, смог тут же ознакомиться с упрощёнными картинками и прочесть пару строк с объяснениями.

— Объяснить своим оппонентам их заблуждения решили, — неопределённо хмыкает Оля, — Маша, пойди посмотри экспозицию, ты же биолог тебе интересно будет… Скажите, Николай Иванович, найдётся тут у вас тут местечко откуда можно будет наблюдать всё здесь происходящее, оставаясь незаметной?

— Конечно, Анечка, какие царские палаты без подземных ходов и потайных окошек!

— Отлично, мне попозже ваш кабинет понадобится на некоторое время.

В Столовой палате, громко разговаривая между собой и посмеиваясь, появляется группа мужчин среднего возраста, проигнорировавших гардероб, в одинаковых серых длиннополых плащах и, сдвинутых на затылок, тёмных фетровых шляпах. Вавилов, сразу заметив процессию, спешит навстречу.

— Трофим Денисович, товарищи, — радушно улыбается он, — очень рад что вы нашли время перед заседанием посетить Президиум. Тут мои коллеги как раз подготовили несколько интересных препаратов хромосом, хотите ознакомиться?

— Посмотреть? Отчего ж не посмотреть? — Лысенко насмешливым взглядом окидывает ассистентов Вавилова, напряжённо переминающихся с ноги на ногу у столиков с микроскопами, — Вона сколько людей, в поте лица своего трудилась над картинками этими.

Из-за спины «народного академика» послышались подобострастные смешки. Не снимая плаща, Лысенко, а за ним и другие члены его команды копируя вожака, бочком присаживался на стул, не подстраивая окуляр, на секунду заглядывал в микроскоп, бросал несколько более длительный взгляд на лежащую рядом картинку, неопределённо хмыкал и переходил к другому столику. На осмотр экспозиции всей командой ушло не более пяти минут. Лишь маленький вертлявый человек из свиты надолго застрял у одного из столиков, оживлённо обсуждая что-то с высокой молодой черноволосой женщиной, они поочерёдно присаживались к микроскопу, записывая что-то карандашом на листке бумаги.

— Исай, ты с нами, — теряет терпение Лысенко, — или уже в вейсманисты-морганисты записался?

Человечек, чертыхаясь. поспешно прячет бумагу в карман плаща, что-то ласково шепчет женщине и, подхватив со стола шляпу, неохотно бредёт к начальству.

— Трофим Денисович, — склоняется Вавилов к академика и просительно шепчет ему на ухо, — пройдёмте ко мне в кабинет, нам надо с вами кое-что обсудить.

— Ну пойдём, поговорим, — узкие губы Лысенко в насмешливой улыбке растягиваются в ниточку, — хлопцы, погодите меня здесь…

— Катенька, что там за шум? — раздражённо кричит Вавилов, поднимаясь с кресла.

— Николай Иванович, тут товарищи из НКВД… — вслед за секретарём в просторный кабинет, обставленный дорогой старинной мебелью, входят вохровцы, ведущие под руки давешних брюнетку и человечка.

— Обращаю внимание всех, — гробовым голосом начинает Оля, подходя к столу для заседаний, — органами государственной безопасности пресечена попытка шпионажа, товарищ Вавилов, мне нужен ваш кабинет для проведения следственных действий.

— Я — Мария Кёгель, гражданка третьего Рейха, у меня имеется дипломатическая неприкосновенность, требую немедленно сообщить о моём задержании в Германское посольство, — истерично выкрикивает она.

— Я, я… — коленки Презента явственно задрожали.

— Этого не может быть, — руки Лысенко безжалостно терзают шляпу.

— Молчать! Всем… — Оля стучит кулаком по столу, стаканы на стеклянном подносе звонко звякают, — гражданин Презент, что вы спрятали в карман плаща, там в зале?

— Я думал, что она ассистентка… попросил её номер телефона… — мямлит он, протягивая ей бумагу.

— Так, что тут у нас, номер телефона… чей он? — головы собравшихся поворачиваются в сторону немки.

— Я требую встречи с представителем посольства Третьего Рейха… — закусывает губу женщина.

— Нет так нет, — насмешливо улыбается девушка, переворачивает листок — выяснить кому он принадлежит мне не составит труда… а это что, колонка цифр… шифровка?

— Это провокация! — возмущенно выдыхает всей грудью Презент.

— Ничего, наши специалисты разберутся… Посторонних прошу покинуть кабинет… да-да, товарищ Вавилов, вас тоже, здесь останутся только задержанные… последите за ними чтоб не разговаривали, — кивает Оля вохровцу, выходя вместе с остальными в приёмную, — надеюсь, что все понимают, что в интересах следствия разглашение обстоятельств случившегося запрещено (все согласно закивали)… Ну а чтобы не было соблазна (Оля выразительно посмотрела на секретаршу), вы сейчас дадите об этом подписку. Понимаю, что присутствие здесь сотрудников НКВД и последовавшие задержания могут вызвать нездоровые слухи, поэтому на вопросы коллег вам следует отвечать, что здесь арестована воровка, укравшая крупную сумму денег у командированного из Одессы, всё понятно?

— Да… ясно.

— Вот и отлично, товарищ Лысенко, попрошу вас задержаться, надо будет проехать на Лубянку и дать письменные показания…

— Так у меня выступление через час, — глубоко посаженные глаза академика часто замигали, — и выборы потом…

— Так это ваш сотрудник или не ваш? — хмурится девушка.

— Он работник моего института.

— Вы несёте за него ответственность или нет?

— У меня двести человек в коллективе, кто ж знал, каждому в душу не залезешь…

— Маленькая ложь, Трофим Денисович, рождает большое недоверие, — рука девушки ложится на отполированное тысячами прикосновений дерево перил, — многие ваши сотрудники подтвердят, что Презент был вашим близким другом…

— И такое бывает в жизни… кажется знаком с человеком давно, не один пуд соли с ним съел, а выходит, что не черта ты его не знаешь… Вы, товарищ Мальцева ещё молоды…

— Вы написали поручительство за Презента, когда в Одессе в прошлом году он был задержан милицией по обвинению в растлении несовершеннолетней? — желваки заиграли на скулах Оли.

— А вы неплохо подготовились, я смотрю, — одними губами улыбается Лысенко, зло глядя на девушку, — матерьяльчик подготовили… Понимаю теперь откуда ветер дует: дармоеды эти столичные, шаркуны паркетные, что в палатах царских сибаритствуют, науськивают вас. Ничего, посмотрим ещё чья возьмёт…

— Ни чья не возьмёт, — улыбается в ответ девушка, — НКВД в последнее время начали поступать сигналы о неутешительных результатах так называемой яровизации… не надо возражать, дослушайте до конца. Органы провели своё негласное расследование, факты подтвердились. В этой грязной истории оказались замешаны обе ваши группировки: одна прикрывала её сверху, другая толкала снизу. Но хуже всего, что вы ввели в заблуждение партийное руководство, исполнительную власть и весь советский народ.

Лысенко нервно передёрнул плечами, но промолчал.

— Чтобы как-то разрешить ситуацию, товарищ Берия поручил мне, — Оля поправила орден Ленина на груди, — провести с вами и товарищем Вавиловым разъяснительную беседу и предложить вам снять свои кандидатуры с выборов Президента ВАСХНИЛ. С Николаем Ивановичем я уже поговорила и он с нашими предложениями согласился. Есть мнение, что Президентом должен стать академик Сиваченко, учёный-механизатор, а вам заняться вашими непосредственными обязанности — выводом высокоурожайных сортов сельхозкультур. Было бы неплохо, чтобы вы предложили его кандидатуру совместно.

— Кхм-кхм, что будет с Исаем? — хрипит академик.

— Не беспокойтесь, товарищ Лысенко, вас эта история не коснётся, однако настоятельно советую уволить его по статье. В любом случае к вам в Одессу он больше не вернётся: кроме сегодняшнего, на нём ещё висит дело о растлении несовершеннолетней, Прокуратура возобновляет его, как незаконно прекращённое.

— Правда, что ль? — за вуалькой шляпки, не могу разглядеть выражение глаз подруги.

— Правда, — кивает она, — позвонила Шейнину, он запросил дело из Одессы и своей властью задержал Презента на сорок восемь часов…

— А что за необходимость была именно сегодня идти в Большой на «Травиату»?

— Вот именно «идти» необходимости не было никакой, — ворчит подруга, стуча каблучками по Красной площади, — можно было на машине подъехать. А сегодня потому, что открытие сезона наверняка будет кто-то из Политбюро, да и президиум ВАСХНИЛ в полном составе там быть должен…

— Какие-то проблемы?

— Думаю нет, но подстраховаться надо, — Оля крепко сжимает мою руку, — вдруг у кого-нибудь из академиков появится соблазн переиграть выборы.

— Задачу понял, обеспечить нам лучшие места, желательно в «царской ложе»… — жёсткий захват сменяется ласковым поглаживанием.

— Вы заранее, товарищ Чаганов, не могли предупредить? — понижает голос комендант Большого театра Рыбин, страдальческая гримаса искажает его узкое лицо, — сегодня самого Хозяина на театре ждём, открытие сезона, как-никак… ложи белетажные давно все разобрали наркомы да секретари.

— А ложи первого яруса? Подальше от сцены… с десятой по двенадцатую? — безуспешно пытаюсь встретиться взглядом с его смотрящими в разные стороны глазами.

— Есть шестая по левой стороне, — не заглядывая в бумаги быстро отвечает Рыбин и решительно поднимается, — идёмте скорей, если там пока никого, я их на балкон пересажу… польта оставьте у меня здесь.

Немного отстав от худого длинноногого коменданта, мы с подругой подходим к полуоткрытой двери ложи.

— Но почему?! — доносится оттуда возмущённый мужской голос.

— Понимаете, товарищ Бонвинтик, — бубнит Рыбин, — касса продала двойные билеты…

— Но мы пришли первыми! Пусть пришедший позже и идёт на балкон. И вообще, я — орденоносец!

Оля надувает губки, с тяжёлым сердцем переступаю порог ложи и в тамбуре перед собой вижу нахохлившегося гроссмейстера Ботвинника, тычущего себе в грудь на орден «Знак Почёта».

«Некрасиво получилось, но назад дороги нет».

— Что двойные билеты? — лихорадочно соображаю я, спиной ощущая горячее дыхание подруги, — может быть тогда сделаем так: одно отделение смотрите в ложе вы, другое-мы?

— В «Травиате» три отделения… — из-за спины Ботвинника на нас с подругой насмешливо смотрит его спутница, жгучая брюнетка.

— На заключительное отделение бросим жребий, — тушуется гроссмейстер, заметив ордена на моей груди.

— Всем места хватит, — весело резюмирует Оля, — девочки сядут вперёд, а мальчики сзади на стульях с высокими ножками. Идёт?

— Идёт! — смеется черноглазая.

— Сей минут стулья организую, — облегчённо выдыхает Рыбин.

— Отлично, давайте знакомиться, — пропускаю Олю вперёд, — я — Алексей Чаганов, это моя невеста Аня.

— Я — Михаил Ботвинник, моя жена — Гаянэ.

— Очень приятно, — произносим хором и хохочем.

— Позвольте, — осеняет меня вдруг при внимательном взгляде на жену гроссмейстера, — я вас видел в Ленинграде в Мариинском, вы — балерина, танцевали вместе с Улановой в «Лебедином озере».

— Верно, — польщённо улыбается Гаяне, — вы, Алексей, человек известный, а чем Анечка занимается?

— Заканчиваю мединститут, — приходит мне на помощь Оля, — ну и охраняю товарища Чаганова… от чересчур настойчивых поклонниц.

Наш смех тонет в аплодисментах публики, в правительственной ложе появляются Сталин и Киров. Сзади открывается дверь, внутрь протискивается служитель нагруженный стульями, за ним маячит Рыбин.

— Алексей, товарищ Сталин приглашает тебя с Аней к себе в ложу… — неожиданно из-за спины коменданта выглядывает коротко стриженная голова Власика.

Гаянэ удивлённо глядит на Олю, Ботвинник хватает меня за руку. — Товарищ Чаганов, мне нужно с вами поговорить, — с мольбой смотрит он на меня, — после спектакля? Пять минут, не больше.

— Хорошо, ждите нас после спектакля под колоннами, — шутливо подмигиваю ему я, — но с вас партия в шахматы со мной…

При первых нотах грустной мелодии увертюры великой оперы занимаем кресла рядом с Кировым, вождь приветливо кивает нам.

— Товарищ Чаганов, — в первом перерыве гуляем со Сталиным по пустому фойе, примыкающему к правительственной ложе, — будьте готовы в конце месяца к отплытию в Амстердам. Там вы встретитесь с известным вам господином Дэвисом и его супругой, у них возникли вопросы по нашему дальнейшему сотрудничеству. Проведёте переговоры с госпожой Пост по возможности ускорения поставок алюминиевого завода. Господин Дэвис сейчас в должности посла в Бельгии, по дороге в домой он сделает остановку в Амстердаме, где к нему присоединится жена, любительница шахмат. В это время в Голландии как раз будет проходить шахматный турнир сильнейших гроссмейстеров.

— Понимаю, товарищ Сталин, супруги не хотят афишировать свои контакты с нами.

— Правильно понимаете, товарищ Чаганов, они сами выбрали место и время встречи. Все ваши встречи с Дэвисом и Пост будут происходить в порту, на их яхте «Си клауд». Вам запрещается сходить на берег в течение всего времени пребывания в Голландии, постоянно будете находиться на нашем судне, на советской территории под надёжной охраной, ну за исключением самих переговоров.

— Товарищ Сталин, в Брюсселе находится штаб-квартира компании «Юнион Майнер дю О-Катанга», той самой, которая добывает уран в Африке. По её отчётам выходит, что около тысячи тонн руды компания завезла в Бельгию. Для полноценной атомной программы этого может и не хватить, но на первом этапе будет большим подспорьем при ее развёртывания. В случае войны Германия сможет легко захватить эти запасы урана.

— А сколько у нас урана сейчас? — пыхнул трубкой вождь.

— Полторы тысячи тонн уже в Союзе, пятьсот тонн — в пути.

— Так поручите это вашему коммерсанту, как его Мак Ги?

— Он попробовал, но у него не вышло. Мак Ги считает, что после того как он скупил весь добытый уран в Бельгийского Конго, на рынке возник интерес к урановой руде. Возможно, что «Юнион Майнер» хочет набить цену на неё, но может быть что ситуацией заинтересовались иностранные разведки…

Сталин останавливается в задумчивости посреди фойе, не обращая внимания на третий звонок.

— Хорошо, товарищ Чаганов, мы проверим ваши предположения…

— И ещё одно, товарищ Сталин, — тороплюсь я, так как вождь повернул в сторону ложи, — ко мне обратился сын академика Ипатьева, он руководит НИИ высокого давления в Ленинграде. Там получен материал с уникальными изоляционными свойствами. Над похожими материалами сейчас работают в Англии, САСШ и Германии. Мы считаем, что у нас в стране тоже нужно в срочном порядке организовать производство полиэтилена.

«Похоже, слышал о таком»…

— Готовьте ваши предложения, — кивает вождь, — а сейчас пойдём послушаем Барсову, она сегодня чудо как хороша.

— Слушай, совсем забыл, заметили тебя твои васхнилововцы? — проводив членов правительства, идём с Олей по Щепкинскому проезду, вдоль здания Большого театра.

— Не то слово, — хохочет она, — у Лысенко челюсть отвисла… когда «генетики» с «мичуринцами», ты не заметил, они в амфитеатре прямо под нами сидели, в антракте решили засвидетельствовать своё почтение вождям, то их охрана тормознула на лестнице… а тут мы с товарищем Кировым навстречу под ручку…

— Под ручку?! — опешил я.

— Фигурально выражаясь… Ты что ревнуешь? Он же старый уже…

— Ему всего пятьдесят два.

— Действительно, — подруга на секунду замолкает, по её лицу блуждает счастливая улыбка, — как же повезло нам с тобой, Трубин.

Из открытых дверей театра на Театральную площадь, сплошь заставленную автомобилями, хлынула хорошо одетая публика.

— Мы здесь! — радостно машет рукой озябшаяГаянэ. Ботвинник водружает обратно на нос роговые круглые очки с толстыми линзами и, подхватив под руку жену, спешит нам навстречу.

«Неужели даже спектакль не досмотрели, так боялись нас пропустить»?

— Предлагаю зайти к нам в гостиницу «Москва», — неуверенно начинает гроссмейстер, отпуская руку жены, — на третьем этаже есть неплохой буфет, выпьем кофе, там тихо, можно спокойно поговорить.

— Отличная идея, — подхватывает Оля, — а мы с Гаянэ — вина…

— Товарищ Чаганов, — горячо начинает Ботвинник, уже не слыша последних Олиной слов, — вы, наверное, слышали, что скоро в Голландии пройдёт шахматный турнир. Его проводит радиокомпания «АВРО»…

«Страшно порой становится от таких совпадений, АВРО-турнир, что-то я о нём слышал»…

— … Организаторы, помимо главного приза в тысячу гульденов, объявили, что победитель или второй призёр, в случае если победит чемпион мира Алехин, получает право на матч за шахматную корону…

«Есть».

Как-то в детстве у районной библиотеке рядом с мусорным баком, нашёл я списанную подшивку журнала «Шахматы в СССР» за 1938 год. Принёс тяжеленую, пахнущую плесенью кипу бумаги домой и спрятал под кровать. В то время, в период матча Ботвинник — Петросян, все мои школьные друзья заболели шахматами, разыгрывали партии, публиковавшиеся во всех центральных газетах. Ненадолго приобщился к шахматам и я, поскольку достать «64», приложение к газете «Советский спорт» было для меня затруднительно, то повышал свой уровень, таская из-под кровати и читая эти пожелтевшие от времени листы. В итоге даже попал в сборную школы, играл на первой доске в городской командной Олимпиаде на уровне второго разряда, но футбол всё-таки победил.

Один из тех номеров «Шахмат в СССР» был посвящён АВРО-турниру…

— … Дело в том, товарищ Чаганов, — Ботвинник легко открывает передо мной тяжёлую гостиничную дверь, — я в течении последнего года провёл большую работу: подшлифовал дебютную теорию, улучшил технику, сейчас в санатории в Покровском-Стрешнёве подтягиваю физическую подготовку… Я готов к тому, чтобы победить в этом турнире, а в матче с Алехиным побить его!

«Надеюсь, это фигура речи».

— Отлично, товарищ Ботвинник, так от меня что требуется?

— … Вы, наверное, слышали, что товарищ Крыленко, наш председатель шахматно-шашечной секции Высшего Совета Физической Культуры, недавно был отправлен в отставку со своего поста в наркомате юстиции…

«Понял, Крыленко потерял весь свой административный вес: а вопрос организации такого матча ведь не только финансовый, но и политический. Или не уверен в силе Ботвинника? Испугался поражения советского шахматиста от эмигранта»?

— … И ещё…. он ненавидит Алехина и даже слышать не желает об организации матча с его участием. Но другого пути к шахматной короне нет, только победа действующего чемпиона в матче! «Проблема… Вопрос: а нужен ли нашей стране шахматный чемпион? Это же в чистом виде культивирование профессионального спорта… с его неизбежными атрибутами: ложью о гроссмейстерах-любителях, подкуп их высокими гонорарами в валюте, кумирами — агентами влияния западных спецслужб. С другой стороны, привлечение к интеллектуальной деятельности молодёжи, миллионов людей всех возрастов, отвлечение их от выпивки, праздности. Наш советский чемпион — это живой символ, сильный аргумент в идеологическом споре двух систем. Есть о чём задуматься»…

— Вы хотите, чтобы я передал вашу просьбу об организации матча в правительство? — выбираем столик с видом на Манежную площадь.

— Не только это, — вешаем наши плащи на стоящую рядом резную вешалку, — не согласились бы вы, товарищ Чаганов, стать председателем нашей секции в ВСФК?

— Спасибо за честь, товарищ Ботвинник, но ввиду большой нагрузки на основной работе, вынужден отказаться. Почему бы вам самому не занять эту должность, товарищ Ботвинник?

— Хорошо, я как заместитель председателя шахматно-шашечной секции ВСФК, — не сдаётся гроссмейстер, — продолжу исполнять всю административную работу.

— Но чем же я заслужил такую должность? — кручу головой по сторонам, девушки, махнув на нас рукой, сами пошли к стойке бара.

— А Крыленко чем заслужил? — горячится Ботвинник, — играет на уровне третьего разряда, постоянно пропадает в горах, возглавляет по совместительству секцию альпинизма.

— Я, товарищ гроссмейстер, — в голове мелькает отличная мысль, — недавно просматривал «Вестник ВАКа» и обратил внимание, что вы в прошлом году защитили диссертацию по теме управления синхронными двигателями, это так?

— Так, — непонимающе кивает он головой.

— Переходите ко мне на работу в НИИ Автоматики начальником отдела, будете заниматься любимым делом, — девушки с бокалами в руках возвращаются к столику, — квартиру хорошую получите в Москве…

— Миша, мы же давно хотели переехать в Москву, — Гаянэ с надеждой смотрит на мужа, — сколько уже можно мотаться туда-сюда в ВСФК?

— … а я так и быть займусь организацией матча.

— Согласен, — быстро отвечает Ботвинник, — только если станете и председателем секции.

— Согласен, а не хотите проверить кандидата на высокий пост? Вдруг он офицера с турой путает, несите шахматы.

— Ну-у, это надолго… — недовольно морщится Оля.

— Нет-нет, от силы пару минут, — успокаивает её Гаянэ.

— У меня белые, — по-хозяйски поворачиваю доску и толкаю королевскую пешку на два поля вперёд, — играю французскую защиту, только вы мне не мешайте…

Улыбнувшийся гроссмейстер послушно отвечает — е6. В стиле блиц делаем четыре хода, а на пятом — я, то есть американский гроссмейстер Файн, применяю домашнюю заготовку: забираю чёрную пешку «С» своей ферзевой.

«Такие времена: в известном дебюте, уже на пятом ходу можно было свернуть с проторённого пути»…

Ботвинник, не раздумывая, бросается в осложнения: временно жертвует коня, закрывается конём от шаха и вдруг застывает со слоном в руках, понимая, что партия уже проиграна… чернопольный слон, которого он сейчас держит в руках в игру уже не вернётся.

«Вот так, наверное, и смотрел он на доску тогда в Амстердаме в первом туре не понимая, как такое могло произойти в его любимом дебюте, который всегда служил ему верой и правдой и за белых, и за чёрных».

Гроссмейстер, набычившись, в раздумьях нависает над доской, Оля вопросительно смотрит на Гаянэ, та недоумённо пожимает плечами.

«Ну, положим, эта партия была бы проиграна Ботвинником, если бы перед ним сидел хотя бы твёрдый мастер. А так на доске ферзи, по паре ладей, лёгкие фигуры и большая часть пешек».

Через полтора десятка ходов со мной было покончено… Гроссмейстер, сняв очки и вытерев пот со лба откидывается на спинку стула, Гаянэ с тревогой смотрит на мужа.

«Наука вам будет, товарищ Ботвинник… Без этого досадного проигрыша на старте первое место в турнире вам будет, конечно, обеспечено… Хотя кто знает, вся борьба в турнире может пойти по-другому. А вот дебютный репертуар вам надо расширять, а то так и будете нарываться на домашние заготовки типа этой. Сильным личностям, впрочем, нотации не нужны. Ботвинник умеет учиться на своих ошибках, что он доказал в матчах-реваншах со Смысловым и Талем, поэтому я ему этого не сказал, это я ему подумал».

— Что это было? — заглядывает мне в глаза Оля, когда мы оказались на улице, — зачем тебе такое ярмо на шею?

— Дышать хочу полной грудью… — не отвожу взгляда.

— Это понятно, сама такая, — кивает головой подруга, — ладно хорошо, а почему не выиграл, я же видела как гроссмейстер вдруг взмок, он что в ловушку угодил?

— Да в ловушку, только чтобы воспользоваться ей надо быть сильным шахматистом.

— Хочешь сказать, — скептически щурится Оля, — что его память больше твоей или он считает варианты быстрее?

— Не больше и не быстрее… даже наверняка наоборот. Вот только толку от этого чуть. Если просто перебирать все возможные варианты на пять ходов вперёд, то их число огромно — единица с тринадцатью нулями… то есть, самому мощному компьютеру потребовалось бы на это несколько часов. Причём расчётное время на каждый дополнительный ход в глубину растёт по экспоненте…

— А почему тогда говорят, что гроссмейстеры могут заглядывать вперёд на десятки ходов?

— Лукавят… на самом деле два сильных игрока просто знакомы с позицией, которая может возникнуть через десяток ходов (кто-то до них уже её играл) и вот в этой позиции при домашнем анализе один из них сворачивает с протоптанной тропинки на несколько ходов в бок. То есть на самом деле расчёт за доской для гроссмейстера будет вестись на те же пять ходов. К тому же, человек не перебирает все варианты, а быстро отсекает бесперспективные ветки дерева решений. Впрочем, что-то подобное было реализовано и компьютерных программах, всё, за исключением интуиции…

— Опыт нужен, — глубокомысленно замечает подруга, — и талант.

— … Да, кстати, — наши подковки застучали по брусчатке Красной площади, а головы синхронно повернулись к горящим окнам Сенатского дворца, — не успел тебе сказать, Хозяин приказал нам готовься: через неделю вместе с Ботвинниками отплываем в Амстердам, они на шахматный турнир, мы — на встречу с Мэрджори…

Оля равнодушно кивает.

— Ты знала?! — ревниво заглядываю ей в глаза.

— Точно — нет, но Игнатьев намекнул недавно… это ты пассажиром едешь, а мне нужно больше времени на подготовку. Послушай, а ведь миссис Пост за полиэтилен низкого давления ничего не пожалеет! Она на одной упаковке в одних только Штатах без «фуд энд драг» озолотится…

«А что, может быть… за такую технологию она всё что попросим даст: и нефтепереработку поможет наладить, и получения карбида титана… и кредит гарантирует на это всё».

— Эх, времени мало, — подхватываю под руку подругу, — вот бы было хорошо бухнуть ей на стол образец…

— Только почистить надо его от бутиллития, — тоже ускоряет ход Оля, — а то пиндосы и без нас справятся…

— Владимир Николаевич, Чаганов на проводе. Прошу прощения за поздний звонок.

В телефонном справочнике «вертушки» недавно появился и номер Ипатьева.

— Добрый вечер, Алексей Сергеевич, — в трубке послышался доброжелательный голос академика, — ничего страшного, я обычно после трёх ложусь… бессонница знаете ли.

— Вы не заняты? А то хотелось бы с вами кое-что обсудить прямо сейчас…

— Приезжайте, буду рад.

От меня до дома в Брюсовом переулке где жил Ипатьев на машине всего пара минут, минуту на проверку документов в парадном заспанным вохровцем и хозяин квартиры из прихожей провёл меня прямо к себе в кабинет: заваленный бумагами письменный стол, массивный кожаный диван, два кресла и большой камин, обложенный белой керамической плиткой.

— Владимир Николаевич, нужна помощь… — начинаю с места в карьер.

— Слушаю вас, — академик широким жестом предлагает садиться.

— … Из своих источников я получил сообщение из-за границы, что в одной из лабораторий недавно был синтезирован полиэтилен с огромным молекулярным весом…

Лицо академика мгновенно стало очень серьёзным.

— … реакция проходила при атмосферном давлении и комнатной температуре, инициатором полимеризации выступал бутиллитий…

— Любопытно, любопытно… — Ипатьев легко поднялся из глубокого кресла и возбуждённо заходил по кабинету, — обычно в качестве катализаторов полимеризации мы применяем щелочные металлы. Литий тоже работает, в частности при синтезе бутадиеновых каучуков, но натрий больше подходит. Бутиллитий, почему? Он же не стабильный, небольшая его часть обязательно распадётся — получится катион лития и анион бутила… хм, а ведь последний вполне способен отобрать одну валентную связь у одного из атомов углерода этилена… и что получается? Новый анион, который присоединит к себе мономер! И пошла расти цепь! Теперь понятно почему у полиэтилена большая молекулярная масса — цепь будет расти до тех пор, пока в округе плавают свободные мономеры… Гениально просто.

— Не могли бы вы, Владимир Николаевич, в своей лаборатории синтезировать его для меня? Немного, грамм сто, но он нужен мне срочно в течение трёх дней.

— Не вижу трудностей, — улыбается академик, заметив с какой тревогой я жду ответа, — конечно бутиллитий весьма чувствителен к действию влаги и кислорода воздуха, ну так надо вести синтез в атмосфере азота или аргона. Если не обнаружатся подводные камни, то полагаю, что завтра к вечеру я смогу начать синтез.

— Отлично, увы вынужден попросить вас сохранять ваши эксперименты в тайне: раннее раскрытие этих данных может помешать закупке нужного заводского технологического оборудования и поставить в опасное положение мои источники.

— Понимаю, но не слишком ли вы, Алексей Сергеевич, торопитесь: сотни граммов или килограммов продукта получить можно всегда, но будет ли эта технология успешной при валовом производстве?

— Приходится рисковать, уж очень заманчивые перспективы разворачиваются…

В кабинете раздался узнаваемый звонок «вертушки», хозяин поднимает трубку.

— Да у меня, товарищ Киров.

«Блин, забыл… у нас же сегодня „политинформация“».

— Алексей, отменяется наша встреча, — у Кирова как всегда хорошее настроение, — встретимся завтра на Телецентре.

«Отлично, остаётся время обсудить с Ипатьевым вопрос о переходе его сына под моё крыло да и набросать вчерне список потребного оборудования будет нелишним».

12 октября 1938 года, 11:30.

Директор МТЦ, обливающийся потом невысокий плотный мужчина запутался в дверях многочисленных комнат, таблички к ним ещё не были прикручены, и беспомощно замолчал, просительно глядя на меня.

«Товарища надо убирать, не булочной заведует»…

— Сюда, товарищ Киров, — прихожу ему на помощь, — здесь ничего интересного, гримёрные для артистов и дикторов, кабинет режиссёра, а вот тут у нас — студия. Она полностью изолирована от внешних звуков: имеет двойной потолок, причём внутренний подвешен на пружинах, плотно закрывающиеся акустические двери. Это — звукопоглощающие щиты, открывая и закрывая которые можно регулировать характер звучания. Прямо под нами комната эхо-эффектов, она позволяет создавать у слушателей впечатление приближающего или удаляющегося голоса. Вид микрофонов вам, конечно, знаком, а эти два железных яшика на колёсах с объективами называются телекамерами…

— Почему их две? — живо интересуется Киров.

— … Как вам известно, оборудование для телевизионных центров было нами закуплено в Америке в компании «Радиокорпорейшн». Договор был заключён в 1934 году, но его исполнение несколько затянулось, оборудование несколько устарело, в том числе и сердцевина этих видеокамер — иконоскоп, разработанный знаменитым инженером Зворыкиным. Именно этот прибор преобразует изображение в электрический сигнал, который передается на ультракоротковолновый передатчик, что мы видели в соседнем здании, и излучается в эфир при помощи Шуховской башни на расстояние до 30 километров. Так вот, почему телекамер две? Вторая камера — это полностью разработка нашего завода телевизоров «Темп», включая совершенно новый иконоскоп, который мы назвали видикон… Киров одобрительно подмигивает мне.

— … В видиконе устранён главный недостаток иконоскопа — низкая световая чувствительность. Товарищи телевизионщики хорошо знают, чтобы получить хорошую картинку на иконоскопе нужно иметь в студии множество осветительных ламп, создавая освещённость в десятки тысяч люкс, с видиконом — достаточно лишь десятков люкс, то есть в тысячу раз меньше. Также в десять раз улучшилась чёткость изображения. Без преувеличения можно сказать, что такого замечательной телевизионной картинки нет нигде в мире! Пройдёмте в аппаратную, вы сами сможете сравнить советскую и американскую картинки.

«Если бы только это… уже сейчас камера способна различать лучи ближнего инфракрасного диапазона: от трёхсот градусов и выше (на трёхсернистой сурьме), а если удастся подобрать для мишени, на которой в видиконе формируется потенциальный „рельеф“, подходящий пироэлектрик, то наши громоздкие тепловизоры на диске Нипкова можно сдавать в утиль. Их заменит маленькая трубка с электронной развёрткой. А если мишень покрыть фотодиодным слоем, то… но это другая история».

— Порадовал ты меня сегодня, Алексей, — садимся с Сергеем Мироновичем на «нашу» скамейку в Кремле с видом на Москва-реку, — утёр нос американцам, подковал блоху. А вот если поставить твою антенну на Дворец Советов, то как далеко можно будет телевидение смотреть?

— Километров на девяносто, — быстро прикидываю в в уме, -…

«Вот только куда ж её поставить, там же на крыше будет статуя Ленина… Спрятать в протянутой руке»?

Киров повернулся в сторону стройки, на которой после почти годичного перерыва, связанного с обнаружением бракованных металлоконструкций, снова царит оживление — идет разгрузка железных балок стального каркаса здания.

— … я вот что думаю, Сергей Миронович, люди ведь будут смотреть на дворец снизу вверх, тогда получается, особенно если смотреть вблизи, что пропорции статуи Ленина будут нарушены: большая нижняя часть тела и маленькая верхняя. Тут, мне кажется, надо всё посчитать. По-моему, статую надо перенести вниз к подножию дворца и сильно уменьшить её размер, не девяносто метров, а скажем до двадцати, тогда она будет выглядеть пропорционально хоть с земли, хоть с неба. Кроме того, в этом случае значительно уменьшится нагрузка на стены и здание можно сделать выше. На крыше можно установить шпиль, на который легко поместить антенны любого размера: телевизионную, для радиообнаружения, связи.

Киров нахмурился и надолго замолчал.

«Хорошо если удалось заронить зерно сомнения в душу „хозяина Москвы“, тогда начнётся корректировка проекта, на которую нужно не малое время… не время сейчас перед войной тратить огромные средства на Дворец Советов».

— Сергей Миронович, — решаю сменить тему, — вчера я встречался с гроссмейстером Ботвинником и он попросил меня передать правительству свою просьбу по организации матча на звание чемпиона мира по шахматам между ним и Алехиным. Что вы думаете по этому поводу?

— С Алехиным? — морщится Киров, — скользкий он тип, семь пятниц на неделе, по пьяной лавочке может любое сболтнуть. Не хотелось бы предоставлять ему нашу трибуну…

«Значит вопрос уже обсуждался наверху».

— Матч можно провести за границей, например, в Нью-Йорке. Уверен, что Ботвинник сможет кроме нашей поддержки получить поддержку многочисленной еврейской общины. Что касается финансовой стороны, то думаю, что обеспечить призовой фонд десять-двенадцать тысяч долларов будет легко: в начале следующего года стартуют продажи тубазида по всему миру, миссис Пост с «Дженерал Фуд» также захочет, чтобы её напитки в алюминиевых банках стояли на шахматном столике под плакатом, рекламирующим наше лекарство…

— Интересное предложение, — оживляется Киров, всем корпусом поворачиваясь ко мне, — но ты уверен, Алексей, что Ботвинник победит Алехина? Вопрос же не столько финансовый, но в первую голову — идеологический: за шахматной доской сойдутся старая и новая Россия и нам совсем не безразлично кто победит.

— Нет, никаких гарантий я, Сергей Миронович, дать не могу. Соперники достойны друг друга: Ботвинник один из самых молодых и талантливых претендентов, за Алехиным огромный опыт матчей на самом высшем уровне… Мне тоже не безразлично кто победит, но, с другой стороны, мы не обязаны подпевать эмигрантской прессе или комментировать её выпады. Мы можем в наших газетах ограничиваться чисто шахматной стороной дела: разыграли такой-то дебют, Ботвинник применил новинку, Алехин удачно защитился. Никакой политики и идеологии, а зарубежным обывателям, которые не читают по-русски, вообще будет казаться, что двое русских просто разыгрывают между собой шахматную корону.

— Да, с такого угла мы этот вопрос точно не рассматривали, — Киров заразительно хохочет, — попробую поговорить с Кобой. Крыленко, правда, будет возражать, для него «Алехин больше не существует».

— Кхм, у Крыленко в шахматно-шашечной секции «заговор» созрел. Уволить его хотят за прогулы, вот Ботвинник и предлагает мне занять место председателя. Вы не против?

— Быстро у тебя, Алексей, всё делается… Вчера только встретился с гроссмейстером, а сегодня уже план готов по завоеванию шахматной короны, — Киров делает небольшую паузу, — а ты знаешь, я, пожалуй, поддержу тебя… Быстро — не всегда плохо, чувствую, будет из тебя толк и тут.

«Пора, удобный случай».

— Сергей Миронович, а можно задать «нахальный» вопрос?

— Задавай, если не трус, — насмешливо щурится мой собеседник.

— Вот вы возитесь со мной, индивидуальные политзанятия проводите при вашей-то занятости, не просто же так?…

Киров согласно кивает головой.

— … Готовите смену себе?…

Нет ответа.

— … Отсюда вопрос: не кажется ли вам, что вот так передать власть человеку, которого вы выбрали у вас не получится. Допустим даже, что удастся вам перед уходом поставить меня на высокий пост, но мне почему-то кажется, что назавтра мои товарищи простым поднятием рук отправят меня послом в Монголию или директором электростанции… это в лучшем случае.

Крякнув, Сергей Миронович лезет в карман поношенного полувоенного бушлата за коробкой папирос, вытащил «беломорину», ловко одной рукой зажёг спичку и прикурил.

«Балуется всё-таки, хотя обещал бросить… Вряд ли это возможно в компании, где все курят».

— А как ты думал, Алексей, власть она — такая штука: тяжело получить, ещё труднее удержать, — Киров выдыхает дым в сторону, но ветерок всё равно бросает его мне в лицо, — нам, думаешь, было легко? Но уже то неплохо, что понимаешь какие опасности тебя подстерегают на этом пути. Что касается твоего вопроса, то я понимаю такую опасность, потому и подводить тебя к власти начал заблаговременно.

— Понимаю, Сергей Миронович, вы и товарищ Сталин продвигаете меня по лестнице исполнительной власти, но она имеет по новой Конституции подчинённое значение. С другой стороны, партийная власть, хоть она и не отражена в ней фактически остаётся главной, так?

— Пока так. — Киров поднимается с места, — Пойдём пройдемся, зябко что-то сидеть стало, — нельзя так разом скомандовать в государстве: «Направо, ать-два». Ты успел уже прочесть «Краткий курс истории ВКП(б)»?…

— Сразу же ещё в сентябре в «Правде».

— … А обратил внимание чем он заканчивается?…

— Да, необычно так, как в конце фильма: «Конец».

— …Вот! Но значит это не конец книги, а конец истории партии. Она уже выполнила свою историческую роль и должна занять своё место в истории. Точнее, в перспективе партия должна превратиться из инструмента завоевания и удержания власти в клуб мыслителей: экономистов, философов… Должна со временем, Конституция принимается на десятки лет вперёд, а пока ещё послужит для контроля за исполнительной властью и для пропаганды, и для подбора кадров…

«А тут война и послевоенное восстановление, а потом смерть Сталина… так и осталась партия у власти».

Мелкая ледяная крупа с лёгким шуршанием посыпалась с неба.

— Так что, Алексей, создавай себе авторитет в исполнительной власти, подбирай соратников… а мы уж подстрахуем тебя по партийной линии.

В гардеробе Сенатского дворца сталкиваемся с заведующим отдела руководящих партийных органов ЦК Маленковым, успевшим погасить огонь своего ревнивого взгляда сильным прищуром.

— Здравствуйте, товарищи, — его голова без шеи чуть качнулась вперёд в приветствии, — никак снег на дворе?

«Только не это…. на завтра запланирован первый полёт ЛаГа, как я его про себя называю, а в миру — И-289».

Повезло с погодой, с утра выглянуло солнце. В десять часов позвонил Лавочкину на Центральный аэродром и сказал, что буду задерживаться и пусть меня не ждут. А сам уже без четверти двенадцать был у входа в здание аэропорта, тихонько прошёл на смотровую площадку и встал позади группы «болельщиков» из числа работников аэродрома.

«Не хочу вносить своим присутствием дополнительную нервозность и в без того напряжённую предполётную обстановку».

Напрягаю зрение: нашего блестящего на солнце «красавца» облепили механики, в последний раз проверяя каждую мелочь, долговязый ведущий механик с трудом втискивается в кабину и запускает мотор, рыкающие звуки двигателя разносятся по аэродрому.

«Долго он… неужели нашёл что-то в моторе? Выключает его и подходит к невысокому лётчику в кожаной куртке и Лавочкину, стоящему рядом в длинном зимнем пальто с каракулевым воротником… Нет, всё в порядке, лётчик лезет в кабину, снова слышен шум мотора, машет рукой чтобы вынули из под колёс колодки. Самолёт плавно трогается с места и, плавно покачиваясь, катится ко взлётной полосе».

Начинаются обычные при испытании пробежки по земле, чтобы проверить послушность тормозов, колёс и рулей, всё больше смещаясь к дальнему концу аэродрома. Срываюсь с места и со всех ног несусь вниз по лестнице, чтобы до взлёта самолёта встать рядом с моими подчинёнными: подумают ещё, что начальник струхнул. Бегу по асфальтовой дорожке и вижу, как лопасти вращающегося пропеллера сливаются в сплошной серый диск, за машиной поднимается облачко пыли: лётчик даёт полный газ. Между крылатой машиной и землёй появляется узкий просвет, увеличивающийся с каждой секундой, самолёт всё ближе и ближе, наконец он с оглушительным рёвом проносится над нами, круто набирая высоту. Люди как по команде вдруг заговорили все разом, толкаясь и крутя головами в поисках красной винтокрылой машины.

«Во даёт! Это кто ж такой лихач?» — в голове проносятся обрывки мыслей. Самолёт, не доходя до Ленинградского шоссе делает боевой разворот и вновь проносится над нами уже в другую сторону. Лица Люшина и Лавочкина спокойны, ничего не выражают, остальных — восторженно возбуждены, меня тоже немного потряхивает.

«Чёрт его знает, может быть так и надо? В любом случае, на мой дилетантский взгляд, машина — зверь! Уверен, не поздоровится мессеру если сойдутся они на узкой дорожке»! «Красавец» тем временем как-то незаметно уже завершает второй круг над аэродромом, лётчик, будто устыдившись своей удали, аккуратно «блинчиком» доворачивает самолёт на полосу и начинает плавное снижение.

«Самый ответственный момент, у Чкалова тоже всё было хорошо до посадки».

С силой сжимаю кулаки в карманах и прищуриваю глаза… самолёт легко касается земли и после короткой пробежки останавливается в центре аэродрома.

— А-а-а! — нас охватывает дикий восторг, все мы, невзирая на чины и возраст, бросаемся навстречу начавшей двигаться в нашу сторону машины. Лётчик, быстро сориентировавшись, выключает двигатель.

— Качать Никашина! — руки конструкторов тянутся к лётчику, мне достаются его ноги в хромовых сапогах, — ура-а!

На крыльях лечу наверх по лестнице к себе в кабинет и наталкиваюсь на грустно спускающуюся вниз Олю.

— «Красавец», чёрт возьми, летает! — воровато оглянувшись, поднимаю в воздух упругое девичье тело.

— Поставь на место, — кривится она, — нас на четырнадцать ноль-ноль хозяин вызывает…

— Так может он поздравить хочет с первым полётом. — неуверенно предлагаю я версию.

— …на Ближнюю дачу.

«Мимо… значит хочет поговорить без свидетелей, а в Кремле у него всегда кто-нибудь в кабинете или Молотов, или Киров… обычно они там вместе».

— … думаю настучали ему насчёт выборов в ВАСХНИЛ… скорее всего Берия.

— Пошли подышим воздухом, — тяжело вздыхаю я, разворачиваясь я на сто восемьдесят градусов.

«А что, этого и следовало ожидать, не в безвоздушном пространстве живём, следят за нами».

— Понимаешь, Хозяину импонирует, что Лысенко из молодого поколения, — от лёгкого холодного ветерка щёчки Оли раскраснелись, — надоели ему старые академики, которые десятилетиями без толку топчутся на одном месте, денег угрохали уйму, а толку — чуть…

— Слушай, а кто из аппарата ЦК был на сессии? — бесцеремонно перебиваю я её.

— Суханов, завсектором какого-то отдела…

— Дмитрий Николаевич?

— Да.

— Это же помощник Маленкова! — хватаю подругу за локоть, — он не возмущался?

— Нет… — растерянно протягивает Оля, — тихо сидел, на меня часто смотрел и бегал в Вавиловский кабинет звонить.

— Теперь хотя бы понятно откуда ветер дует…

Долго бредём по асфальтовой дорожке опустив головы.

— Что говорить-то будем? — решается нарушить молчание подруга.

— Придётся кому-то из нас двоих, догадайся кому? — шутливо прихватываю подругу за талию, — обещать вождю в лысенковском стиле создать новый сорт пшеницы не за два, а за один год. Ты же моложе, тебе доверия больше.

— Легко, — веселится она, — беру перспективного реципиента из однодольных растений, его каллусную ткань, а ещё лучше незрелый зародыш… в однодольные, кстати, все пшеницы входят… из донора, Вавилов подскажет какого, хлоридом кальция осаждаю его ДНК, сразу на мелкие золотые частицы. Закладываю эту «дробь» в ДНК-пушку и стреляю в реципиента…

— Что правда? — пытаюсь по лицу подруги понять шутит она или нет.

— … частицы золота разгоняются до шестисот метров в секунду, пробивают мембраны растительной клетки и ДНК донора встраиваются в хромосому реципиента, не все, конечно, а те которые останутся в живых после удара…

— Да ладно…

— Не совсем так, — смеётся Оля, глядя на меня, — в качестве донора выступают не хромосомы, они слишком большие и хрупкие, а плазмиды, небольшие кольцевые или линейные ДНК, а так всё близко к правде жизни. Ну и мелочь ещё: надо научиться выделять и подсаживать нужный ген в эту плазмиду, но потом будет десять тысяч лет счастья. Однозначно!

«Шутим, значит, ну-ну»…

— Дорога в тысячу ли начинается с первого шага… — менторским тоном начинаю я, закатывая глаза к небу, — ничего, создадим для начала под тебя лабораторию в Курчатовском институте, чтоб никто не догадался…

— Эй-эй, ты чего? Какую ещё лабораторию? — трясёт меня за руку подруга, — там ещё полимеразы, лигазы, нуклеазы, рестриктазы нужны…

— Генной инженерии лабораторию, — мстительно улыбаюсь я, — а ферменты с полимерами подтянем, ПЦР-машину наладим: а что, элементы Пельтье есть, операционные усилители тоже, контроллер на феррит-диодной логике сообразим, будет не хуже, чем… Вот тебе и счастье.

«Лет через, эдак, двадцать, а что Сталину сейчас говорить? Купить лучшие сорта в Америке? Только это ведь не завод по производству электронных ламп, лампе всё равно где работать в России или Америке, а пшеница на новом месте может вообще не родить, их районировать надо. Да и не факт, что продадут их нам… хотя если глава „Дженерал Фудс“ каблучком притопнет, то продадут, но нужно что-то дать взамен… упаковочный полиэтилен… Вот о чём надо говорить с Хозяином! А Лысенко? Лысенко и Презент с их классовым подходом к селекции, особенно если бы они пришли к власти в ВАСХНИЛ, могли помешать потенциальной сделке… Звучит логично: ничего личного, только бизнес… Остаётся самоуправство»…

— Ну вот, а ты боялся, — беззаботно хохочет Оля, — Сталин о Лысенко даже и не вспомнил!

Ноги сами понесли нас на круговую дорожку вдоль забора, после того как «броневик» вождя по пути из Ближней дачи в Кремль высадил нас у проходной СКБ.

— Или ему никто об этом не докладывал… пока, — вдыхаем полной грудью свежий морозный воздух после многочасового сидения в прокуренной комнате.

— А ты не допускаешь мысли, что и Маленков, и Берия уже побаиваются с тобой связываться. Видят же как к тебе Хозяин благоволит.

— И ты туда же, как прилепилось это: «хозяин», «хозяин»… А мы что холопы?

— Для холопа антипод — барин, а для хозяина — гость, временщик… — поджимает губы Оля.

— Кхм, а ведь и правда, солженицынское НЛП до сих пор вылазит… Ладно, а насчёт «побаиваются», не допускаю, борьба за власть у них в крови, иначе пошли бы в инженеры или архитекторы… Травоядные в Кремле не выживают.

— Тут ты, пожалуй, прав… значит будут ждать другой возможности.