Война и Мир

Глава 6

— Отвратительная оптика! — граф Шувалов убрал бинокль в кожаный футляр и с досадой пристукнул перчатками по бедру. — Ни черта ни видно!

— А что ты хотел, кругом же первобытный мрак, — рассмеялся Андрей Некрасов.

Дюжина офицеров Александрийских гусар расположилась в прямой видимости переправы и сейчас наблюдала, как 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова форсирует Дунай. В помощь им выделили 4-ю стрелковую бригаду, две сотни пластунов и две горные батареи.

Стояла глухая ночь, ветер нагнал туч. Две темные полоски на воде обозначали острова Чингинев и Адда. Противоположный берег Дуная терялся во мраке. Шувалов сотни раз наблюдал его днем и знал, что тот представляет собой нагромождение невысоких, но отвесных обрывов, изрытых ручьями и эрозией. Согласно данным разведки, у турок в районе Систово находилась одна пехотная бригада Ахмеда Хамди паши, весьма сильно разбросанная вдоль берега и состоящая из шести таборов пехоты и то ли семи, то ли восьми орудий. Они-то и представляли главную угрозу.

Русские с тревогой наблюдали, как бы в разрывах не показалась луна. Подобное грозило нешуточными неприятностями, так как призрачный свет высветил бы скользящие по воде лодки и понтоны. Но пока все было хорошо, турки еще не проснулись и тревоги не подняли.

Накануне утром в местечке Бею Драгомиров собрал генералов и полковников, разъясняя план предстоящего мероприятия. Естественно, Шувалова и Некрасова туда не позвали, но вернувшийся Соколов рассказал все необходимые детали.

Операцию подготовили на славу. На лодках строжайше предписывалось соблюдать полнейшую тишину и первыми огня не открывать, ожидая возможных действий неприятеля. Помощь раненым оказывать, но не суетиться, так как любое неловкое движение могло опрокинуть понтон. Даже курить категорически запретили, дабы турки не заметили огонька папирос и не начали стрелять. А курить, между тем, хотелось.

— Как же меня злят подобные задержки, — признался Некрасов. Офицеры укрылись среди деревьев и изнывали от бездействия. Их полк находился позади, за топкими низменностями, на относительно сухой земле. — Сидишь, ждешь, ничего сделать не можешь и не знаешь, чем себя занять.

— И не говори, муторное время, — поддержал Седов. — Что-то Соколова долго нет. Хоть бы уже вернулся, новости сообщил.

— Небось, опять с князем повздорили, — предположил Шувалов. Все в полку знали, что их командир не нашел общего языка с командующим бригадой генералом Кропоткиным.

— Ленивец мечтает о славе и ревнует к успехам Мишеля, — заметил Некрасов.

— Не будем о генерале, господа, — решительно пресек их шутливый тон Седов. — Тихо!

В молчании офицеры наблюдали, как к воде поротно подходили тысячи солдатских силуэтов. Облаченные для маскировки в черные зимние мундиры, они казались огромной и единой массой, похожей на древнее чудовище. Несмотря на приказ сохранять тишину, тут и там слышался кашель, приглушенная ругань, позвякивания, слишком громкие команды.

Первые понтоны оттолкнулись от берега. Поначалу они находились под прикрытием островов Чингинев и Адда, но затем им предстояло выйти на открытую воду и держать курс на ручей Текир-дере на турецком берегу. Ориентиром для них служила частично разрушенная мельница в устье ручья.

— Ну вы и спрятались, — с коротким смешком заметил подошедший Соколов. В темноте был виден лишь его силуэт, да фигуры сопровождающих офицеров. — Без вестового ни в жизнь бы вас не нашел. Какие новости?

— Никаких, — за всех ответил Седов. — Это мы у тебя хотели спросить о новостях.

— Переправа началась по плану Драгомирова, — Соколов некоторое время рассматривал темную реку, на которой мало что можно было разглядеть. — Рихтер лично распоряжается посадкой. В первый рейс под командой Иолшина и Родионова пошли одиннадцать рот Волынского полка, рота пластунов, пешие казаки и горная батарея. Всего, значит, больше двух тысяч человек.

— Ну, помогай им Бог! — сняв кепи, перекрестился Седов. Несколько человек повторили жест.

— А мы что? — спросил Некрасов.

— Нам приказано ждать, Андрей. Во втором рейсе отправится Минский полк. Кропоткин предложил на эту роль нас, но Драгомиров отклонил подобное предложение.

— А ты? — поинтересовался Шувалов. В командире и друге ему нравилась удивительная черта — тот каким-то невероятным образом умел сочетать в себе безусловную храбрость и холодный ум, который иногда мог выглядеть как осторожность. Граф уже примерно знал, что услышит в ответ.

— Сказал, что готов сражаться, но не позволю перетопить полк на реке, как слепых котят. Наша сила в маневре и скорости, а Ленивец ради собственной славы хочет бросить гусар через реку на обрывистый берег. Все наши козыри будут биты, в таких местах пехота должна сначала дорожку проложить. В общем, мы пойдем в четвертой волне, согласно распоряжению Драгомирова.

— А с Кропоткиным, выходит, поругались, — усмехнулся Шувалов.

— Немного. Впрочем, все вздор. Давайте пить чай, я велел самовар разогреть, сейчас принесут.

— Вот это дело, — обрадовался Ян Озерский.

Чай пили в темноте, на ощупь передавая чашки и бутылки с вином. Перекусили колбасой и кукурузными лепешками.

Ветер посвежел, подняв нешуточную волну. Стало чуть светлее, бледный призрак луны проступал сквозь тучи. Турецкий берег казался в ночном тумане застывшей темной полоской. Приближающиеся к нему лодки и понтоны одна за другой пропадали в густой тени.

Неожиданный одиночный выстрел заставил многих вздрогнуть, так неожиданно он прозвучал в ночной тишине, и так далеко разнесся по воде. С небольшой задержкой на звук откликнулись новые выстрелы. Было видно, как на турецком берегу вспыхивают огненные точки. С каждой секундой их становилось все больше и больше. Ниже по течению ярко вспыхнул тревожный факел, послышались сигнальные рожки и барабаны. Поднялась общая тревога. С северного берега почти сразу же заработали русские орудия, прикрывая переправу и сосредоточив огонь по заранее отстреленным позициям.

— Пошла, значит, потеха, — констатировал Седов.

— Эх, жаль, что наших так рано обнаружили, — ругнулся Костенко. — Честно сказать, я рассчитывал, что и второй рейс мы успеем провести.

— Так, я к командующему. Эрнест, остаешься здесь, продолжай наблюдение. Алексей, отправляйся в полк, проверь гусар. Павел, ты со мной, навестим Драгомирова.

Облаченный в шинель и фуражку Драгомиров находился в окружении двух Скобелевых, Вельяминова, Рихтера, Дризена, маркиза де Траверсе, Кропоткина и еще нескольких человек. Несмотря на возбуждение, которое буквально разлилось в воздухе, генерал и его штаб действовали спокойно и хладнокровно.

— Отправляюсь командовать второй волной, — улучшив момент, сообщил Соколову младший Скобелев. — Так что бывай, Миша, увидимся на том берегу.

Соколов едва успел пожелать ему удачи, а порывистый Скобелев скорым шагом уже отправился к воде. Прибывающие обратно понтоны требовали незамедлительного подкрепления. Люди грузились на них непрерывной волной.

Звуки ружейной стрельбы, доносившиеся через реку, казались мелкой непрерывной дробью. Воду периодически вспарывали фонтаны от артиллерийских разрывов. Следом за Соколовым Шувалов приблизился к берегу. Встав в стороне, чтобы не мешать пехоте, гусары принялись наблюдать за деловитой суетой, с которой вторая волна загружалась на плавсредства. Вот от берега отвалил первый понтон со Скобелевым, второй, третий…

На облачном горизонте смутно высветился первый проблеск приближающейся зари. Даже столь небольшого изменения освещенности хватило, чтобы на воде черными точками обозначились лодки. Турки их заметили и почти сразу над рекой вспыхнула молния и разорвалась первая граната — теперь они били прицельно, а не наудачу. К обстрелу присоединялись все новые и новые орудия. Судя по частоте канонады, орудий у турок оказалось все же семь, а не восемь. Русские на воде начали нести потери, Шувалов поднял бинокль и сумел различить, как тут и там поднимаются водяные столбы, а фигурки падают в воду.

— Усильте огонь батарей, надо как можно скорее подавить орудия турок, — отрывисто приказал Драгомиров и адъютант, придерживая на голове фуражку, убежал.

Рассвет разгорался быстро. Шувалов видел, как удачный выстрел заставил один из понтонов буквально разлететься на части. Люди, кони и орудия посыпались в воду, чем вызвал негодующий гневный крик тысячи глоток, собравшихся с этой стороны.

Дело на южном берегу приобретало все больший масштаб. Шувалов прекрасно представлял, насколько там сейчас жарко. Он бы многое отдал, что вместе со своим полком находиться в гуще боя. И хотя Соколов был прав, на обрывах гусарам пришлось бы туго, граф мечтал проверить свой эскадрон в настоящем деле. Не зря же последние месяцы он столько времени уделял стрелковой подготовке. Ротмистру не терпелось выяснить, насколько хороши его молодцы и как они будут смотреться на фоне первого эскадрона Некрасова.

Теперь, когда немного рассвело, бинокль доказал свою полезность и позволил увидеть, как русская пехота закрепилась на южном берегу и принялась неумолимо теснить неприятеля. Тот держался на двух объектах — у водяной мельницы и у какого-то длинного сарая на одном из холмов. Пока шла перестрелка, башибузуки сражались неплохо, но дрогнули, когда понтоны второго рейса начали прибывать к берегу, высаживаться и сходу бросаться в штыковую атаку. Сотни маленьких фигурок, похожих на муравьев, поднимались по дороге и карабкались по крутым обрывам, используя лестницы и веревки. Граф прекрасно представлял, как энергично и смело может действовать его друг Скобелев, не давая врагу не единого шанса и лишая того возможности перевести дух и перестроиться.

— Доброе утро, господа, — увлеченный захватывающим зрением, Шувалов не заметил, как к ним подошел полковник Зазерский в окружении своих донцов. Завязался неторопливый разговор, главной темой в котором звучал вопрос — когда же настанет их время переправы.

С третьей волной генерал Драгомиров отправился сам, оставив командовать Вельяминова. Из-за волн и ветра, потерь и различных досадных сложностей, поступил приказ переправляться не всем вместе, а отдельными лодками, по мере их прибытия.

Река покрылась сотней беспорядочно двигающихся понтонов, скользивших в обоих направлениях. Орудия грохотали непрерывно, но через некоторое время огонь турецкой батареи начал смолкать, пока не затих окончательно. Драгомиров и третья волна добились главного, теперь турки не имели возможности стрелять по реке. Вернувшиеся раненые сообщали, что русские цепи смогли закрепиться на вершинах обрывов, заставив неприятеля отойти. Враг потерял мельницу и сарай, в котором укрывался, откатившись саженей на триста от берега. На месте высадки образовался относительно безопасный плацдарм, а по дороге можно было подняться наверх, выйдя на равнину. Турки вроде как накапливали силы на дороге в Тырновво, пока еще не готовые признать свое поражение.

Из Зимницкой протоки показались две струйки дыма, это приближались заранее спрятанные пароходы с прицепленными к ним баржами. Александрийским гусарам поступил приказ грузиться.

— Быстрее, господа, быстрее! — командовал генерал Кропоткин. В этот момент Ленивец, освещенный рассветом и дальними оружейными отсветами, выглядел неплохо. По крайней мере, для кабинетного генерала.

Неторопливо, но и не тратя лишние минуты, гусары принялись по сходням заводить коней на пароход и баржи. Возбужденные кони ржали и фыркали, один из них вырвался и прыгнул в воду. Вахмистр ударил провинившегося гусара в ухо, призывая более внимательно следить за доверенным ему скакуном и на этом эпизод был исчерпан, так как искупавшаяся в прохладной воде лошадь успокоилась и после того, как ее вывели на землю, беспрепятственно позволила завести себя на борт.

Шувалов посчитал хорошим знаком, что повезет их «Хилал», тот самый турецкий пароход, который они сами же и захватили. Пароход мог вместить не слишком много гусар, но он тянул за собой целую нитку барж, словно утка своих утят, на которых достаточно удобно разместились нижние чины.

Генерал-лейтенант Вельяминов заканчивал последний инструктаж. Кропоткин и Соколов слушали и кивали, после чего отдали честь и бегом присоединились к подчиненным. Почти сразу «Хилал» вспенил воду и начал отходить от берега. Оставшиеся на берегу провожали их последними советами и пожеланиями успеха.

Понтоны подпрыгивали на волнах, как поплавки, кони ржали, но дисциплина оставалась на хорошем уровне. Кинув последний взгляд на второй пароход, Шувалов обратил все внимание на переправу.

Над головой свистели русские снаряды. Пароход надрывался и нещадно дымил трубами, борясь с волной и течением. Курс он держал ровно на ручей Текир-дере, где можно было высадиться и пользуясь дорогой, подняться наверх, начав полноценное развертывание.

Огонь на воде практически прекратился. Турки если и постреливали, то редко и бессистемно. Лопасти парохода молотили воду, южный берег постепенно приближался. Офицеры по приказу Соколова продолжали наблюдения в бинокли, в лучшие стрелки расположились вдоль бортов, готовые открыть огонь.

— Неприятель слева, на дальнем холме, — закричал Шувалов, первый заметивший опасность. На одной из возвышенностей ниже по течению появились пестро одетый турецкий табор, сходу открывший стрельбу. Их пули свистели над головой, рикошетили от воды и находили себе цель, впиваясь в мясо. Заржала одна лошадь, другая, беззвучно повалился гусар, выругался Костенко, которого поразили в ногу. С барж упало несколько человек, а еще одна лошадь, по всей видимости, необстрелянная, вырвалась и заржав, прыгнула в воду.

— Все стрелки на левый борт! Огонь! — выкрикнул Соколов. Матерые, прошедшие огонь, воду и медные трубы гусары откликнулись моментально. Известный всему полку Георгиевский кавалер Снегирев Архип первым открыл беглый огонь. Карабин Бердана казался продолжением его рук, так ловко он с ним управлялся. Шувалов про себя выругался, что его опередили, после чего для устойчивости положил дуло карабина на борт, прицелился и через секунду выстрелил.

Левый борт парохода окутался пороховым дымом. Гусары вели себя спокойно, словно находились на стрельбище. Несмотря на качку и движение, их огонь оказался куда эффективней, он словно метлой прошелся по холму. Фигурки в мундирах и белых чалмах падали на землю, многим из них уже не суждено было подняться.

Обладающий прекрасным зрением Шувалов заприметил турецкого офицера в богатом мундире и красной феске с кисточкой. Первый выстрел вышел неудачным, как и второй, но вот третий попал как надо, офицер завалился на спину, взмахнув руками. Шувалов перевел дыхание и позволил себе оглянуться. Соколов находился у капитанской рубки. Оружия командир не доставал, ограничившись общим руководством. Рядом с ним за бортом прятался генерал Кропоткин — ошеломленный и потерявший изрядную долю своего обычного апломба. Похоже, князь немного не так представлял себе реальный бой.

Невольно усмехнувшись, Шувалов дернул углом рта. С его точки зрения это и не бой был, а так, разминка. Подавив огонь неприятеля, гусары благополучно продолжили переправу и достигли турецкого берега.

— Командуйте, Михаил Сергеевич, — судя по всему, Кропоткин растерялся окончательно, но все еще пытался сохранить остатки авторитета.

— Где генерал Скобелев? — очутившись на берегу, Соколов первым делом перехватил какого-то офицера Минского полка.

— На высотах, — ответил тот.

Пока гусары высаживались и приводили коней в порядок, диспозиция прояснилась. Скобелев и Драгомиров с радостью приняли прибывших на помощь гусар и тут же поставили перед ними боевую задачу — подняться по дороге вдоль ручья на высоты, подготовиться и атакой выбить неприятеля с позиций на дороге в Тырново. И времени для подобного маневра им дали достаточно.

К тому моменту турки отошли от берега уже на версту и вроде как пытались укрепиться. Положение их выглядело шатким, сил у них было мало, готовностью стоять до смерти они также похвастаться не могли, так что один удар во фланг мог заставить их побежать. Этим Драгомиров и решил воспользоваться.

— Опрокиньте неприятеля, полковник, — генерал пожал руку Соколову. Они уже успели изучить карту и определить маршрут удара. Кропоткин остался рядом с Драгомировым, демонстративно показывая свою смелость, энергично отдавая приказы и суетясь. Шувалов совсем не удивился, сообразив, что на коня осторожный Ленивец залезать совсем не хочет. — Больше от вас ничего не требуется.

— Сделаем, Михаил Иванович, — пообещал Соколов. Он легко запрыгнул в седло, привстал в стременах и выхватил саблю. — Гусары Смерти, поэскадронно, за мной! Вперед, молодцы!

Трубы запели. Их звук заставил сердце Шувалова забиться в восторге. Первый раз он познакомился с Бессмертными гусарами под Хивой и уже тогда был буквально очарован полком. Скобелев звал его к себе, но он понял, что будет до конца дней сожалеть о том, что не стал гусаром Смерти. Использовав все возможные связи семьи, он таки выхлопотал разрешение перевестись к ним и с тех пор считал себя самым счастливым человеком на свете. Полк оказался даже лучше, чем он представлял. Причем лучшим был в тех моментах, которыми и сам Шувалов восхищался — в бою, дисциплине и конечно, в отношении личной чести. Черная форма их и знаки различия не могли вызывать ничего иного, кроме как восхищение. Это был не показной столичный полк, который умел лишь сверкать выправкой да полученными на учениях наградами, а настоящий, боевой, с соответствующими офицерами, которые в этой жизни не склонялись ни перед кем, кроме Бога, Императора и своего полковника. Соколова любили, уважали и боялись одновременно. Граф и сам не знал, как усатые головорезы могли совмещать в своих сердцах столь противоречивые чувства. Не мог понять ровно до того момента, как и сам не проникся соответствующими мыслями и чувствами.

Воля Соколова словно стальной уздой подстегнула эскадроны. Он управлял полком уверенно и дерзко, людям нравилось ему подчиняться, они чувствовали, какая сила скрыта в этом человеке.

Эскадроны поднимались по заваленной телами дороге и расходились в стороны, пользуясь складками местности и защитой, даваемой деревьями.

— Братцы, выбейте из супостата всю дурь! Покажите им, почем фунт лиха! Сомните их, а мы поможем! — доносились многочисленные советы со стороны пехоты.

Полк выбрался на равнину и построился. Вновь запели трубы, подавая сигнал к атаке. Соколов взмахнул саблей, показывая направление движение и эскадроны тронулись. Сначала медленно, шагом, затем все быстрее и быстрее, наращивая скорость. Полк поскакал вперед, а потом начал загибать влево по внушительной окружности. Дерн летел из-под копыт, земля задрожала, звонко играли трубы и полоскалось на ветру полковое знамя.

И вновь, в который уже раз, произошло необъяснимое — ставшие одним целом люди и кони превратились в монолит, спаянный общей целью и единым мозгом. Они стали одним организмом, каждый чувствовал плечо товарища и знал, что, когда и в какой последовательности ему делать.

Эскадроны неслись вперед. Несколько раз гусары брались за сабли и пики, но это был не полноценный неприятель, а лишь отдельные кучки беспорядочно разбегающихся башибузуков. А затем, не сбавляя галопа, они обогнули небольшую рощицу и выскочили в поле.

Утреннее солнце било им прямо в спину. Под копытами находилась дорога и поле, а впереди их цель — несколько турецких таборов. Гусары вылетели прямо на них.

— Кара Улюм! Кара Улюм! — разнеслись испуганные крики. — О аллах, прибежище веры, спаси нас!

Трубы буквально взвыли, давая приказ перейти на рысь и устремиться вперед. Казалось, земля готова разколоться, когда целый кавалерийский полк устремился вперед. Лучи солнца отражались от тысячи вскинутых к небесам сабель и пик. Шувалов знал, как кавалерийская лава выглядит со стороны тех, на кого она летит. Страх и ужас, вот что она внушала, и каждый, кто видел ее приближение, невольно задумывался о том, что вот она, смерть, что его бросили и все пропало.

— Победа или смерть! — прокатилось над полем. Звук с каждой секундой набирал все большую силу.

Стоило отметить, что не все турки побежали. Часть из них успела перезарядить оружие и выстрелить. Пули свистели над головами или находили свою цель. Несколько человек упало, но это уже не имело никакого значения. Восторг охватил гусар, они видели такую близкую цель и уже чувствовали, что нет на земле такой силы, которая способна их остановить.

Эскадроны разошлись в стороны, давая друг другу простор и растягиваясь во фронт на пятьсот саженей. С грохотом и восторженным криком восьми сотен луженых глоток полк врубился в турецкие позиции. Словно морской вал он накатился на неприятеля и прошелся по нему, не оставлял после себя и намека на сопротивление.

Стреляли карабины и револьверы. Мелькали сабли и пики, кони грызли удила и рвались вперед. Не всем повезло, некоторые наездники увлеклись и налетели на тюки или телеги, запутались и упали, но подавляющая масса кавалерии просто прорвалась вперед, раздавая бешеные удары направо и налево, и не оставляя после себя живых.

— Ура! Ура! — далекая русская пехота подхватила их крик и устремилась вперед.

Шувалов толком и не ощутил сопротивления башибузуков. Вот они скачут к ним, вот они на позиции и раздают удары, а вот уже вырвались в поле. Горнист, следуя приказу полковника, трубит сигналы: первый эскадрон уходит по дороге на запад, второй — на восток, прочие рассыпаются и добивают последние очаги сопротивления.

Шувалов повел эскадрон налево, согласно приказу. Его гусары гнали впереди себя небольшой отряд черкесов, который таял с каждой секундой. Граф осадил недовольно заржавшего Могола и огляделся. Гусары Смерти прошлись по дороге и полю, словно коса. Сотни неподвижных тел ясно показывали, где именно их застала смерть. Фески, тюрбаны, ружья, ранцы, конские трупы и телеги со скарбом пятнали землю разноцветными лоскутами. Отдельные фигурки в синей турецкой форме разбегались во все стороны, что-то крича и размахивая руками. Деморализованные и потрясенные, они думали лишь о спасении собственной жизни. А от реки под звуки барабанов бежали русские пехотные цепи, торопясь поддержать и помочь, хотя бой уже закончился, больше сражаться было не с кем.