Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945

Днепропетровск, 30 апреля 1942 года

В конце апреля пятеро свежеиспеченных бравых лейтенантов сели в поезд на берлинском вокзале и отправились к новому месту службы. В Днепропетровск, проследовав через Лемберг^[26] и Кировоград, мы прибыли в самом прекрасном расположении духа. Для нас это означало возвращение к конечной точке нашего прошлогоднего великого марша.

Разместившись со всеми удобствами в солдатском клубе, мы использовали короткое время до распределения в часть для посещения тех мест, которые были нам дороги и связаны с хорошими или плохими воспоминаниями. Здесь вместе со всем мотоциклетным экипажем погиб мой друг Вилли Таперт, а там нас помотало при переправе по понтонному мосту через Днепр. Теперь его больше не существовало – вместо него функционировал взорванный тогда, но сейчас отремонтированный железнодорожный мост.

Мы посетили места, где нам пришлось воевать, а также поселок, в котором когда-то провели два беспокойных дня. Причем обитатели домика приветствовали нас как старых добрых друзей. В то время большинство украинцев было настроено по отношению к нам, немцам, весьма дружелюбно. Их настроения изменились уже позже вследствие ошибочного поведения немецких гражданских властей.

Село Покровское, май 1942 года

Из-за больших потерь, понесенных в тяжелых оборонительных боях во время отхода от Ростова на позиции Миус-фронта, остатки 43-го мотоциклетно-стрелкового батальона были переданы в разведывательный батальон. Им командовал подполковник фон Харке, всю жизнь прослуживший в разведке и не слишком благоволивший стрелкам-мотоциклистам. Нас же с Зыхой назначили командирами взводов второй мотоциклетно-стрелковой роты.

У реки Миус, конец мая

21 мая я впервые занял со своим взводом позиции на переднем крае у реки Миус возле небольшого села с труднопроизносимым названием. Туда мы проделали десятикилометровый марш по равнинной местности под палящими лучами солнца и «огненными приветами» русских. Из-за этого колонна сильно растянулась, и переход был не из приятных. В село, которое лежало всего в четырехстах метрах от наших позиций, мы прибыли после полудня, а сами передовые линии заняли уже в вечерних сумерках.

Пробираться туда пришлось по брошенной траншее при совершенно неясной обстановке. То там, то тут слышались приглушенные проклятия солдат, которые, натруженные необходимым багажом, время от времени застревали в этом узком лазе. Время от времени над нашими головами со свистом пролетал снаряд, и я с облегчением вздохнул только тогда, когда оказался перед взводным командным пунктом.

Обер-фельдфебель, который командовал сменяемым нами взводом, ввел меня в курс дела. Он говорил на швабском диалекте, и мне пришлось сильно напрячься, чтобы не потерять нить его указаний. Вскоре, после того как отделениям показали их блиндажи, шаги пехотинцев затихли вдали – теперь это была наша позиция. Мы выставили часовых для охраны, и свободные от караульной службы солдаты улеглись в бункерах на нары, чтобы поспать.

На следующее утро я прошел в траншею, прикрытую земляным валом, и впервые посмотрел в сторону противника. В двадцати метрах от нас протекала река Миус, делавшая в этом месте U-образный изгиб, обращенный открытой стороной к русским. Сам изгиб был шириной не более четырехсот метров, и в его основании прямо у воды находились позиции моего взвода. До реки насчитывалось всего метров восемь. Противоположный же берег поднимался от реки на шесть метров, и от него начиналась так называемая «ничейная земля», которая на протяжении четырехсот метров тянулась по абсолютно плоской равнине. Русские позиции начинались прямо перед домами большого села. Этот участок «ничейной земли» возле U-образ-ного изгиба мы окрестили «грушей».

О том, насколько тяжелыми были оборонительные бои зимой, говорили сотни трупов русских солдат, лежавших перед нами на «ничейной земле», и когда ветер дул с той стороны, то до нас доносился сладковатый запах разлагающейся плоти. Наша позиция представляла собой разрозненные блиндажи с незаконченными ходами сообщений. Теперь начатые когда-то работы следовало завершить, и по ночам интенсивное рытье траншей было продолжено. Правда, русские иногда пытались нам в этом помешать, проводя огневые налеты. Тем не менее прогресс был налицо, и постепенно наш опорный пункт начал превращаться в настоящий лабиринт траншей.

Днем солдаты бездельничали – читали или ловили рыбу. Да, да! Я не оговорился. Мы даже плавали по реке на лодке, ведь русские из-за особенностей рельефа местности ее не видели. А вот желание искупаться сразу исчезало, когда по течению проплывал распухший мертвец.

Незадолго до смены у нас убили одного человека – ночью он решил прогуляться до реки и был застрелен русским патрулем.

На отдыхе мы находились две недели, а затем снова вернулись на ставшие уже «родными» позиции. Там ничего не изменилось, только трава немного подросла, закрыв вид на многочисленные трупы, все еще лежавшие в «груше».

У реки Миус, 22 июня 1942 года

Той ночью мы потеряли двоих человек – автоматная очередь со стороны неприятеля срезала нашего постового, а посланный мною на берег реки патруль обнаружил там в луже крови голого старшего стрелка Штумпфа. Очевидно, он захотел искупаться, чтобы освежиться, и в результате был убит.

«Какая глупость! – рассуждал я. – Почему он не пошел купаться днем? Надо быть полным идиотом, чтобы отправиться на реку ночью, да еще в три часа. Ведь каждому известно, что именно в это время в данном районе проходят русские патрули».

На следующее утро мне по полной форме с каской надлежало явиться с рапортом к командиру роты. Принял он меня весьма нелюбезно.

– Ваш взвод походит на стадо баранов! Вы думаете, что мы здесь на отдыхе? Половина вашего взвода беззаботно дрыхнет, как будто никакой войны и вовсе нет, а другая плещется в реке! Если так пойдет и дальше, то нетрудно подсчитать, когда враг пристрелит последнего солдата в вашем взводе. Неужели это все, чему вас научили в военном училище? Подскажите тогда, что я должен написать родителям убитого Штумпфа? Может быть, то, что он умер во время ночного купания, свято выполняя свой долг перед родиной?

Поскольку командир всегда прав, ротный не ждал от меня ответа на свои нравоучительные разглагольствования и чисто риторические вопросы. Поэтому я ограничился лишь лаконичным восклицанием:

– Так точно, господин обер-лейтенант!

После этого, все еще кипя от злости, он разрешил мне удалиться, а на следующий день зацепило и меня самого – русская мина разорвалась совсем рядом со мной, и я очнулся только на главном медицинском пункте дивизии.

– Из вас вытащили целую груду осколков, – заметил командир роты. – Тем не менее вы легко отделались.

– Мне действительно повезло, господин обер-лейтенант. Вот только небольшой осколок в глазном яблоке продолжает меня беспокоить. Его нужно извлечь. Поэтому я должен поехать в Сталино¹.

– Что ж, это не на другом краю Земли. Поезжайте. Уверен, что скоро вы снова будете среди нас.

С этими словами ротный на прощание протянул мне руку. Больше я никогда его не видел, ведь операцию провели не в Сталино, а в Бухаресте. После этого я совершил замечательную пятидневную прогулку на санитарном судне в Вену, а оттуда был переведен в запасную часть в город Майнинген.

В конце августа я получил письмо от Эдгара Зыхи, в котором он, в частности, написал: «Перед началом наступления командиром батальона был назначен наш прежний комбат майор Штольц. Ты можешь представить, как мы обрадовались этому… Вот уже несколько недель, как нас переодели в тропическую форму – теперь мы носим короткие брюки и английские рубашки с погонами. Словом, чудеса да и только… Ганс Дикхоф погиб под Ростовом, а Шликер был тяжело ранен – сначала пулей в грудь, а потом осколками мины. Диль тоже погиб смертью храбрых, но в целом наш батальон сражался отлично… С наилучшими пожеланиями, твой Эдгар».

Это было его последнее письмо – он тоже погиб где-то на Кавказе на реке Терек. Из пятерых полных радужных надежд лейтенантов, прибывших на фронт вместе со мной, в живых остался только я один.

Сталино – название города Донецк с 1929 по 1961 г.