Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945

1944 год Патриотизм

Я растворился в служении своему отечеству.

Отто фон Бисмарк

Огненный шторм над Галицией Зборов, 14 июля 1944 года

После многонедельных кровопролитных боев 88-й тяжелый истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион длительное время располагался в резерве в Восточной Галиции. Бедная лесами местность здесь была холмистой.

Как-то утром я проснулся от какого-то мерного гудения и приглушенных раскатов грома, доносившихся со стороны фронта. Земля, на которой располагался мой спальный мешок, слегка вибрировала.

«Боже! – пронеслось у меня в голове. – Это наверняка отголоски ураганного огня, того самого ада, являющегося увертюрой к большому русскому наступлению».

На часах было три часа утра, и я попытался снова заснуть, но тщетно. Мне ничего не оставалось, как встать, свернуть спальный мешок, умыться и побриться. Повсюду из своих палаток стали вылезать солдаты, чтобы тоже привести себя в порядок. Лица у всех были серьезными, а редкие шутки больше походили на юмор висельника. Однако горячий кофе несколько приподнял упавшее было настроение.

Я медленно шел по большому саду, любуясь уже созревшими вишнями. Среди них семь самоходных установок «Хорниссе» второй роты почти не просматривались – их хорошо замаскировали в специально вырытых окопах. Вторая же половина боевых машин была нами потеряна еще во время боев в Каменец-Подольском котле^[39]. Теперь одна самоходка относилась к отделению управления роты, и еще по три машины насчитывалось в первом взводе лейтенанта Рюля и моем втором взводе.

Подойдя к своей самоходке, я забросил в нее свой нехитрый багаж и поздоровался со своими людьми – командиром экипажа фельдфебелем Майзелем, наводчиком унтер-офицером Эльзнером и водителем унтер-офицером Хеллером. Последний как раз был занят проверкой гусениц и бортовой передачи, поправляя кувалдой пальцы.

– Грохот прекратился, – заметил фельдфебель. – Русские начали наступление!

Я только кивнул в знак согласия и направился к расположению первого взвода.

Своего друга лейтенанта Вернера Рюля я застал сидящим на скамейке под огромной липой, разложившим на стоящем перед ним столике предмет своей гордости – револьвер «смит-вессон». Почистив оружие, он зарядил его, прокрутил барабан и убрал револьвер в кобуру.

– Доброе утро, – проговорил Рюль. – Похоже, что прекрасные дни в Аранхуэсе^[40] закончились.

– Привет, Вернер! – ответил я. – Сомневаюсь, что это утро будет добрым. Давай лучше пожелаем друг другу ни пуха ни пера.

– Давай. Однако в любом случае война как-то должна продолжаться, а мы последний выстрел произвели почти десять недель назад.

– Причем весьма успешно. Глянь, эту газетную вырезку мне прислали из дома. Послушай, что здесь написано: «Истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион подбил сто русских танков». Неплохой заголовок. Верно? А теперь сам текст: «Берлин, 22 мая. Тяжелый истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион под командованием майора Цана, награжденного Рыцарским крестом Железного креста с дубовыми листьями, во время своего тридцать восьмого боевого применения возле Днестра уничтожил сто советских танков. Большую их часть истребители танков подбили во время боев под Каменцом-Подольским, обеспечивая прорыв из вражеского окружения группировки генерал-полковника Хубе^[41]. Тогда только за один день дивизион вывел из строя двадцать семь советских танков».

– Вот что значат дубовые листья, – заметил Рюль. – Они помогли нам попасть на страницы газет. Но в статье упоминается только майор Цан, а номер дивизиона не указан.

– Вечно ты всем недоволен. Однако сейчас важны только события, разворачивающиеся на фронтах, а там за последние недели много чего произошло. Началось же все со сдачи Монте-Кассино^[42].

– Верно, а затем союзники высадились в Нормандии^[43], и теперь мы фактически ведем войну на три фронта.

– Еще хуже обстоят дела на центральном участке. Нам остается только радоваться, что тогда нас отвели из Орши, а то сидели бы сейчас где-нибудь в Сибири. Вчера русские начали наступление против группы армий «Север», а сегодня очередь дошла и до нас. Как ты думаешь, Вернер, устоим?

– Я смотрю в будущее с надеждой, ведь мы получили хорошее подкрепление. К тому же на днях одна польская старуха-предсказательница заявила, что по преданию именно здесь, в долине Стрыпы^[44], русские захлебнутся своей кровью.

– Не смеши меня, дорогой. В следующий раз ты начнешь гадать на кофейной гуще. Однако это было бы неплохо. Остается только надеяться, что польская пифия не перепутала русских с немцами, ведь для нее и те и другие – враги.

Ближе к вечеру пришел приказ о выступлении, и дивизион в полном составе, соблюдая увеличенные дистанции как меру предосторожности от воздушных налетов, двинулся в северном направлении. Возле Зборова мы свернули на шоссе, шедшее от Тернополя в Лемберг. Дорожные пробки стали возникать чаще, и мы с тревогой задирали головы, наблюдая, не появились ли русские штурмовики, непрерывно наносившие удары по нашим тылам. Такого большого числа самолетов противника на Восточном фронте нам наблюдать еще не приходилось, а вот немецких стальных птиц видно не было. Однако все обошлось, хотя «Хорниссе» и представляли для русских летчиков прекрасные цели.

Дивизиону было приказано занять огневые позиции возле села Маниловка, находившегося к востоку от Зборова. Для этого нам пришлось ехать по высоте, находившейся под обстрелом противника. Мы еще издали услышали громоподобные выстрелы вражеских орудий крупного калибра и приняли меры предосторожности – стали двигаться строго по одному с увеличенной дистанцией между машинами и закрытыми люками. Нам снова повезло, и «Хорниссе» благополучно заняли огневые позиции на обратном склоне следующей высоты.

Между тем противнику удалось прорвать фронт, и дивизион попытался закрыть эту брешь. Пехоту нам не придали, и поэтому из числа экипажей, имевших излишний комплект людей, мы сформировали боевые группы по пехотному прикрытию самоходок.

Совсем рядом с позициями моего взвода был оборудован командный пункт батареи САУ «Хуммель»^[45], родственных «Хорниссе» – обе боевые машины были смонтированы на базе танка TIY и имели одинаковые бронированные боевые отсеки. Разница заключалась лишь в том, что вместо 88-мм противотанковых пушек «Хуммели» были оснащены 150-мм гаубицами. Их передовой наблюдательный пункт располагался на высоте впереди нас.

В полдень я возвращался к своей «Хорниссе» от экипажа Штробеля. Вдруг с востока послышались раскаты грома, что-то с бульканьем пролетело над моей головой, и в нашем тылу на гряде холмов стало происходить нечто невообразимое. На ровном хребте начали вырастать гигантские грибы – один возле другого, быстро приближаясь к нашим позициям.

Одним прыжком я оказался возле едва заметного углубления и распластался в нем, как можно сильнее прижимаясь к земле. И вовремя – вокруг разверзся настоящий ад. Ухо перестало различать звуки выстрелов и разрывов. Грохот, визг, скрежет и треск – все смешалось в этом неистовом урагане. По ногам и спине больно ударяли комья земли, а резкий запах газообразных продуктов взрывов проникал в нос, мешая дышать. Мои проклятья тонули в этом рокоте, и слов разобрать было невозможно.

«Неужели мне суждено сдохнуть как собаке на этом проклятом клочке Галиции?» – подумал я, но тут же отбросил панические мысли и сказал самому себе:

– Сделай что-нибудь. Ты должен добраться до «Хорниссе», которая предоставит тебе хоть какую-то защиту!

Я осторожно приподнял голову и огляделся.

«Проклятье! – констатировал я. – До нее почти сто метров. В таком пекле мне их не преодолеть! Но и здесь, где нет вообще никакого укрытия, меня точно прихлопнут».

Тут, словно в подтверждение этим мыслям, совсем рядом разорвался снаряд, взрывной волной меня шибануло в сторону. Я постарался распластаться еще больше, и мне показалось, что огонь несколько поутих.

«Теперь или никогда!» – решил я, вскочил и чуть ли не полетел над землей.

Вокруг меня вырастали черные фонтаны земли, а мимо, злобно шипя, проносились осколки. Но я бежал и бежал – какими длинными порой кажутся какие-то несчастные сто метров, хотя на их преодоление требуется всего несколько секунд!

Почти добежав до самоходки, я сделал гигантский прыжок, оказался под днищем и прополз чуть дальше. Тогда потеснившийся экипаж приготовил мне место.

– Ну и везет же вам, господин лейтенант! – воскликнул заряжающий Волны. – Когда вы показывали мастерство в слаломе между разрывами, из нас никто не поставил бы на вас ни пфеннига.

Мы свернули по сигарете и с удовольствием стали пускать клубы табачного дыма, озабоченно смотря друг на друга при каждом близком разрыве.

– Они стреляют так долго потому, что пытаются хотя бы во что-то попасть, – решил пошутить унтер-офицер Эльзнер, но никто даже не улыбнулся.

Мощь огненного урагана не ослабевала, и нам стало казаться, что так прошло уже несколько часов. Постепенно у нас начали сдавать нервы, и в отсеке стало как-то неуютно. Впав в ступор, мы лежали друг возле друга, вздрагивая при каждом близком разрыве. Затем и в воздухе послышалось гудение, похожее на завывание. Я взглянул на небо и оторопел. Этого еще не хватало – штурмовики! То, что не удалось сделать артиллерии, теперь хотели довершить эти коварные Ил-2! Тявканье их бортовых пушек и завывание моторов падающих в пике машин органично вписались в какофонию адского концерта.

Прошло почти три часа. Наконец этот невыносимый шум стал стихать, и тогда мы быстро перебрались в боевую рубку, чтобы приготовится к отражению атаки русских. Тут прибежал унтер-офицер Штробель и доложил, что его самоходка получила пробоину и небоеспособна – наводчик и заряжающий тяжело ранены. Пришлось отослать его в ремонтную мастерскую.

Теперь была дорога каждая минута. Мы поднялись на высоту и увидели внизу в долине огромное скопление русских солдат. Прямо по открытому полю они безрассудно катили противотанковое орудие. Тогда наша самоходка изрыгнула из жерла своей пушки первый осколочно-фугасный снаряд, который точно попал в цель, разорвав орудие и убив расчет. Испуганные же уцелевшие лошади в панике убежали прочь. После этого «Хорниссе» открыла огонь по наступавшей цепью пехоте. К нам присоединилась и батарея САУ «Хуммель». В результате наступавшие залегли.

Тогда по нас ударила русская артиллерия, и один снаряд разорвался непосредственно рядом с самоходкой. Послышался крик фельдфебеля Майзеля, который для лучшего обзора свесился с бронеплиты. Осколок распорол ему спину. После перевязки с посеревшим от боли лицом он был отправлен в кормовой отсек, а я занял его место командира установки.

Атаку русских удалось отбить, и мы вновь заняли позиции на обратном склоне высоты. Там к нам наведался командир батареи САУ «Хуммель» и угостил нас сигаретами. Начало темнеть.

После полуночи нас сменили пехотинцы, и я со своим взводом направился назад, посадив на борт наших боевых товарищей, выполнявших функции пехотного прикрытия. Меня порадовало, что среди них живым и здоровым оказался и бывалый унтер-офицер Бернер, служивший ранее в горнострелковых войсках и получивший за это прозвище Горный Кусок^[46].

– У меня есть для вас местечко, Горный Кусок, – сказал я. – Вы ведь стреляный воробей! Не хотели бы стать наводчиком в экипаже самоходки Штробеля?

– Вы еще спрашиваете, господин лейтенант! – обрадовался Бернер. – Сочту это за честь! Шутка ли стать полноправным членом экипажа такой прославленной боевой машины, как «Хорниссе»! А где она?

– Сейчас в ремонте, но наводчик им по-прежнему нужен.

– Эй, Квест! Не желаешь ли быть у меня заряжающим? – обратился Горный Кусок к ефрейтору, ехавшему вместе с ним на броне «Хорниссе».

От такого предложения тот вскочил со своего места и чуть было не упал под гусеницы самоходки, но в последний момент схватился за закрепленный по-походному ствол боевой машины.

– Конечно, Горный Кусок, а где наша САУ?

– Похоже, вы – настоящие счастливчики, вот же она! – с улыбкой ответил я, указывая на приближавшуюся к нам машину.

Тут «Хорниссе» остановилась, и спрыгнувший с нее Штробель доложил о своем возвращении – наша ремонтная мастерская смогла устранить все неисправности.

Мост через Золотую Липу^[47], 20 июля 1944 года

После прорыва войсками 4-го Украинского фронта Красной армии оборонительных позиций 1-й танковой армии возле города Броды русские через несколько дней дошли до Лемберга. Попытки 8-й танковой дивизии, к которой относился и наш 88-й тяжелый истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион, заделать брешь во фронте оказались тщетными, и через эту дыру многочисленные дивизии противника мощным потоком устремились на Запад. Во избежание окружения главнокомандующий группой армий «Северная Украина»^[48] генерал-фельдмаршал Модель^[49] принял решение отвести свои войска на Карпаты.

Мой взвод, усиленный двумя саперными отделениями из состава 42-го танкового саперного батальона, в качестве арьергарда провел ночь в каком-то богом забытом селе. Меткими выстрелами мы смогли удержать прощупывавшего местность противника на относительно безопасном расстоянии. Поэтому, когда утром поступил приказ на отход, русские нас не преследовали. Пробираясь в одиночку окольными дорогами, мы в конце концов сбились с курса, но уточнить маршрут было не у кого. Однако наибольшая неприятность поджидала нас, когда мы вышли к мосту в верхнем течении реки Золотая Липа – на размещенном на нем указателе значилась максимальная грузоподъемность всего лишь пять тонн, тогда как «Хорниссе» весила двадцать.

Саперы проверили состояние моста и как люди, разбирающиеся в подобных вещах, только покачали головой.

– Проезд по мосту невозможен! – заявили они.

Вброд перебираться в этом месте тоже было рискованно – берег оказался слишком крутым, а глубина реки, несмотря на то что мы находились у ее истоков, – чересчур большой.

– Надо искать брод, – решил я. – Воятский! Вы на мотоцикле поедете в южном направлении, а я на вездеходе разведаю местность к северу.

Через час, так и не найдя подходящего места для переправы, но заметив, что в десяти километрах от нас русские форсируют реку по понтонному мосту, я вернулся. Вскоре прибыл также Воятский и доложил, что его поиски тоже не увенчались успехом.

Тогда я собрал на совет всех младших командиров – командира отделения управления взвода Воятского, командиров самоходок унтер-офицеров Штробеля, Ктонцеля и Рабе, а также фельдфебеля Зайлера от саперов.

– Невдалеке от нас противник нашел способ переправиться через реку, а мы нет, – заявил я. – Если в ближайшее время нам не удастся преодолеть это проклятое препятствие, то иваны нас окружат. Отсюда вывод – мы должны проехать по мосту, причем немедленно.

– Мы не сидели без дела, господин лейтенант, – откликнулся сапер. – За это время нам удалось возвести стойки усиления из найденных у реки брусьев. Кроме того, были задействованы перила, а также часть настила. В некоторых местах, правда, появились дыры, сквозь которые просматривается вода, но опасаться не стоит – грузоподъемность моста значительно увеличилась. Однако пешим солдатам следует соблюдать осторожность.

– Какова же сейчас грузоподъемность? Десять тонн? Уверен, что не двадцать. Разве это решает задачу?

– Что можно сказать? – проговорил фельдфебель Зайлер. – Обычно при строительстве подобных мостов по грузоподъемности закладываются значительные резервы, а кроме того, мы можем применить одну хитрость – максимально облегчить самоходки.

– Другими словами, у нас появился шанс! – воскликнул я. – Не будем терять времени! Унтер-офицер Кюнцель! Ваша самоходка пойдет первой! С нее надлежит снять все, что не прибито и не приварено. Остальным двум машинам обеспечить огневое прикрытие! Русские могут появиться в любой момент!

Уже через десять минут с самоходки было снято все, что можно, и единственным «подвижным предметом» остался только водитель унтер-офицер Хеллер. Я не случайно выбрал его «Хорниссе» – Хеллер считался лучшим водителем во всем дивизионе.

– Одни боеприпасы весят около тонны, – заметил унтер-офицер Кюнцель. – Похоже, что нам удалось облегчить самоходку как минимум на две тонны.

Вместо ответа, я дал команду на начало эксперимента. Хеллер тронулся с места и медленно подъехал к мосту. Гусеницы самоходки коснулись дырявого настила, затем над ним проехали передние опорные катки. Потом вторые. Хеллер плавно вел свою многотонную машину со скоростью улитки. Вот по мосту прошли пятые, шестые и, наконец, восьмые опорные катки. Он начал вибрировать и слегка покачиваться, а его деревянный каркас трещать и в некоторых местах трескаться. Все затаили дыхание.

Между тем «Хорниссе» достигла середины моста, который стал раскачиваться все более угрожающе. Послышался треск.

«Не пройдет!» – подумал я.

Однако Хеллер упорно вел машину дальше.

«У парня, должно быть, стальные нервы», – билась мысль в моей голове.

Стоял жуткий треск, мост трясся и буквально стонал. Любой нормальный человек в такой ситуации повернул бы назад, но только не унтер-офицер Хеллер. Он не увеличил скорость даже тогда, когда первый каток уже был на твердой земле, и дал газу, только убедившись в том, что мост остался позади. После съезда с переправы на последних пятидесяти метрах, отделявших машину от верха косогора, она с ревом понеслась, а затем остановилась как вкопанная и закачалась, словно кланяясь зрителям.

Нашему ликованию не было конца – все смеялись, кричали, пританцовывали и похлопывали друг друга по плечу.

– Успокойтесь! Вы с ума сошли? – прорычал я, с трудом сдерживая радость. – Теперь вам следует пошевелиться! Нужно переправить на ту сторону боеприпасы и багаж. Мы начнем разгружать следующую «Хорниссе» только тогда, когда первая будет полностью боеготова.

Успешная переправа тяжелой боевой машины воодушевила солдат, и всех охватила лихорадочная деятельность. Я тоже взял снаряд, весивший не менее тридцати килограммов, и, балансируя над прорехами в настиле моста, отправился на другой берег. Вскоре все было уложено по своим местам. Теперь пришла очередь разгружать «Хорниссе» Штробеля, водитель которой попросил Хеллера занять его место.

– Такого испытания мои нервы просто не выдержат! – честно признался он.

Между тем саперы не сидели сложа руки. Они поправили поврежденные и усилили выявленные слабые места. Теперь можно было начинать переправлять вторую самоходку. И на этот раз все прошло удачно, хотя поломок появилось гораздо больше. Мост стонал и трещал настолько угрожающе, что нервы не выдержали даже у Хеллера, непроизвольно увеличившего скорость движения. В результате съезд с моста оказался сильно поврежденным. Но это не имело большого значения – ведь в целом все прошло благополучно. Однако пока все шумно выражали свою радость, фельдфебель саперов наклонился ко мне и тихо прошептал:

– В результате большой перегрузки несущие конструкции моста слишком сильно ослабли, и по идее их надо заново перебрать. Однако у нас нет необходимого материала. О переправе третьей машины не может быть и речи!

Я кивнул, показывая, что все понял, и долго смотрел на мост. Точнее, на то, что от него осталось. Меня одолевали мысли о том, что делать дальше. Нельзя же было удовлетвориться переправой только двух самоходок.

– Вы, конечно, правы, – ответил я саперу. – Произошло то, чего бы не хотелось, – поломалось слишком многое.

С этими словами я подозвал к себе всех трех водителей и сказал:

– Послушайте меня внимательно. Не буду от вас ничего скрывать. Мост окончательно пришел в негодность, и фельдфебель Зайлер считает, что на успешную переправу третьей машины шансов у нас нет. Поэтому самоходку Рабе придется взорвать. А если так, что нам мешает все же попробовать? Конечно, для водителя это большой риск, и он может заплатить за нашу дерзость жизнью. При таких обстоятельствах приказывать я не могу. Нужен доброволец. Подчеркиваю еще раз, поездку может совершить только тот водитель, который отважится на нее совершенно добровольно. Никто не осудит вас за отказ. Выбор за вами.

Все три водителя сначала смущенно посмотрели друг на друга, а затем на меня. Потом Хеллер закашлялся и произнес:

– Честное слово, я больше не могу. В последний раз у меня совсем сдали нервы.

Тут обычно тихий ефрейтор Хонер поднял голову и заявил:

– Я готов. Тем более что это моя самоходка. И вообще, мне не нравится ходить пешком, – мрачно пошутил он, и в кругу стоявших рядом боевых товарищей послышался одобрительный шепот.

Мы занялись облегчением «Хорниссе», перенося из нее на другой берег все, что было возможно. Саперы тоже не теряли времени, делая все от них зависящее, укрепляя мост обломками брусьев.

– Большего мы сделать не в состоянии, – заявил Зайлер, последним выйдя на берег.

На восточном берегу реки у въезда на мост теперь одиноко стояла лишь третья самоходка. Хонер взобрался через люк на водительское место, запустил мотор, машина тронулась, и испытание на мужество началось. С самого начала движение «Хорниссе» сопровождалось ужасным треском и скрежетом. Дело заключалось в том, что саперы из-за нехватки материала использовали для латания сильно пострадавшей последней части моста все более-менее пригодные брусья из настила при въезде на переправу, а это, естественно, весьма плохо сказалось на начальном этапе переезда.

Несущие части со звуком похожим на выстрелы ломались и взлетали в воздух, и в конце концов мост начал раскачиваться с такой силой, что Хонер, проехав его середину, был вынужден остановиться. Он заглушил мотор и, обливаясь потом, сидел на своем водительском месте, впав в полную апатию. Раскачивание моста, конечно, прекратилось, но от громадной перегрузки его опоры начали громко трещать.

– Не могу больше на это смотреть, – простонал я. – Мне кажется, что этот эксперимент надо прекращать.

– Решение, конечно, за вами, – откликнулся сапер. – Однако я предложил бы дать Хонеру возможность отдышаться и успокоиться, ведь середина моста – самая надежная его часть.

Я согласно кивнул и крикнул:

– Хонер! Постойте там еще немного! Как вы себя чувствуете? Сможете продолжить переправу?

Прошло довольно много времени, пока из водительского люка показалось бледное, истекающее потом лицо.

– Я совсем спекся. Дайте мне еще немного времени, чтобы прийти в себя.

Я поднял руку в знак того, что понял, и обратился к своим младшим командирам:

– Что мы можем предпринять, чтобы поддержать его?

– Если он проедет еще несколько метров, то мы сможем взять его на буксир, привязав трос к другой «Хорниссе», – подал голос Воятский.

– Опасно, – задумчиво отозвался Кюнцель. – Если после этого он рухнет вместе с мостом, то может утянуть за собой привязанную самоходку.

– Тогда прикрепим трос к обеим машинам, – решил я.

Мы прокричали мое решение Хонеру, и «Хорниссе» Штробеля подъехала задним ходом к мосту настолько, насколько это было возможно. Впереди нее встала самоходка Кюнцеля и взяла ее на короткий буксир, Привязав к машине Штробеля два троса, унтер-офицер Хеллер разложил их параллельно друг другу на мосту. До застрявшей САУ не хватало каких-то десяти метров.

Тогда Хеллер подошел к стоявшей «Хорниссе», взобрался на борт и дружески потрепал Хонера по щеке.

– Сам видишь, – сказал он. – Эти десять метров тебе придется проехать, и тогда мы тебя подцепим. На вот, выпей глоточек.

С этими словами Хеллер протянул Хонеру бутылку. Тот пригубил и сморщился.

– Брр! – с отвращением протянул Хонер. – Это ж самогонка! Раньше даже приговоренные к смертной казни и те получали от палача лучшее питье.

Мотор взревел, и его вибрация мгновенно передалась мосту – треск усилился. Тогда Хонер нажал на газ, машина дернулась, и мотор заглох. Со второй попытки самоходка все же сдвинулась с места. Мост вновь жалобно заскрипел и стал раскачиваться. Пришлось водителю еще раз останавливаться, но затем он сделал то, во что никто уже не верил, – Хонер все-таки доехал до тросов. Потом, скрючившись, как старик, вылез из люка и принялся привязывать первый трос к буксировочному кольцу.

– Тебе помочь? – спросил Хеллер, но Хонер только махнул рукой.

Со вторым тросом возникли трудности, и когда он с ними справился, то все вздохнули с облегчением. «Водитель-смертник» снова скрылся в люке машины, и командование дальнейшей операцией взял на себя фельдфебель Воятский, слывший знатоком в таких делах, как буксировка.

– Внимание! – скомандовал он. – Тросы между двумя передними машинами натянуть как можно сильнее! Тросы же, идущие к «Хорниссе» на переправе, должны оставаться ослабленными, но не слишком! Самоходку ни в коем случае не подтягивать – иначе мост рухнет. Все понятно? Запустить моторы!

Все три двигателя «Майбах» синхронно заурчали, а на первых двух машинах на броне возле открытых водительских люков уселись командиры экипажей, чтобы без промедления передавать водителям поступающие указания. Хонер же по-прежнему оставался в одиночестве. Тут Воятский поднял руку вверх, моторы взревели, и все три «Хорниссе» пришли в движение. То, что произошло дальше, свидетели описываемых событий не забудут никогда.

Треск и скрежет ломающегося дерева становился все сильнее и сильнее. Осколки брусьев взлетали в воздух подобно шрапнели. Несущие опоры, начиная сзади, разлетались на куски и падали в воду. Вскоре разрушения со все возрастающей скоростью достигли середины моста.

У меня появилось огромное желание закрыть глаза, чтобы не видеть надвигавшуюся катастрофу, но я пересилил себя и стал наблюдать за приближавшейся самоходкой. В этот момент мост начал крениться. Сначала едва заметно, а потом все быстрее и быстрее, увлекая за собой многотонную машину.

Изрыгая проклятия, Воятский снова и снова поднимал руки, показывая, что надо действовать быстрее. Моторы самоходок заревели еще громче – теперь уже никто не обращал внимания на продолжавшиеся разрушения. Машины на берегу пришли в движение, так сильно натянув тросы, что они готовы были лопнуть, и потащили за собой все еще находившуюся на разваливавшемся мосту «Хорниссе».

Когда первые, а затем третьи катки самоходки были уже на спасительном берегу, мост, не выдержав многократной перегрузки, с оглушительным грохотом развалился. Послав последний жалобный призыв о помощи, он скрылся в воде, а оставшиеся от него обломки унесло течением Золотой Липы.

«Как там «Хорниссе»?» – с беспокойством подумал я.

К моменту обрушения моста она уже наполовину была на спасительном берегу. Теперь же самоходка буквально балансировала на краю гибели – еще немного, и машина могла соскользнуть в реку. Тросы же натянулись как струны и грозили лопнуть.

«Выдержат ли они столь чудовищную нагрузку?» – с беспокойством подумал я.

В тот момент, когда самоходка выпрямилась, а ее пятые и шестые катки нашли опору на берегу, левый трос оборвался, и его концы взвились вверх. Раздался звук, как будто кто-то невидимый ударил огромной плеткой. «Хорниссе» же вместе с Хонером развернуло в сторону, и под ее многотонным весом берегоукрепительное сооружение стало крошиться. Тогда Хонер утопил педаль газа в пол – машина, чуть ли не подпрыгнув, рванулась вперед и остановилась на твердом грунте.

Когда торжествовавшие победу боевые товарищи подошли к самоходке, чтобы на руках поднять героя дня из его водительского места, оказалось, что Хонер лишился чувств.

В тот же день, уже ближе к вечеру, майор Цан поприветствовал собравшихся в общем зале гостиницы офицеров своего дивизиона и 42-го танкового саперного батальона. Задержав мою руку в своей, он сказал:

– Наслышан, наслышан о ваших приключениях во время переправы. Мы уже было вас списали, однако удача оказалась на вашей стороне.

После этого он обернулся к присутствовавшим и продолжил:

– Завтра удача понадобится всем нам. Русские удерживают впереди нас транспортный узел Перемышляны. Наша задача состоит в том, чтобы пробить коридор на запад и удерживать его открытым для наших солдат, пытающихся в данный момент вырваться из котла под городом Броды. Гауптман Улит, ваша рота будет атаковать северную часть Перемышляны. Вам придается первая саперная рота. Обер-лейтенант Бергер! Вы возьмете на себя южную часть города! Вас будут поддерживать вторая и третья саперные роты. Начало атаки завтра в пять часов утра.

Майор некоторое время помолчал, а потом добавил:

– Я должен сообщить вам еще кое-что. Сегодня было совершено покушение на фюрера^[50]. Есть убитые, но сам фюрер не пострадал. Решение о том, сообщать ли личному составу ваших подразделений об этом, принимайте сами.

В зале сначала воцарилась гробовая тишина, которая затем сменилась громкими возгласами. Началась оживленная дискуссия, и мнения офицеров разделились. Что касается меня, то я довел до своих людей лишь план наступления, а о покушении не сказал ни слова.

Перемышляны, 21 июля 1944 года

В предрассветных сумерках пять самоходок второй роты стояли на высоте, откуда открывался вид на село Борщев. Оно лежало в непосредственной близости к городу Перемышляны и, судя по всему, было занято противником.

Наша атака прошла как на учениях – когда мой взвод добрался до окраины населенного пункта, между домов забегали русские солдаты, попадая под пулеметный огонь и осколки от снарядов. Перепуганные и еще не отошедшие ото сна иваны сдавались в плен. Две самоходки командира первого взвода лейтенанта Вернера Рюля тоже ворвались в село, и мы, двигаясь уже по полям на север, продолжали слышать громкие выстрелы его «Хорниссе».

Вскоре показались силуэты строений города Перемышляны, и тут Ктонцель обратил наше внимание на два подозрительных стога сена – уж больно ненатурально они выглядели. На всякий случай мы выстрелили в один из них осколочно-фугасным снарядом. Солома разлетелась, и нашим взглядам открылся танк. Тогда заряжающий зарядил пушку бронебойным снарядом. Прозвучал выстрел, и танк от меткого попадания загорелся. Одновременно самоходка Штробеля обстреляла второй стог. В результате горело уже два неприятельских танка.

Однако когда мы попали под хорошо организованный огонь противотанковых орудий, наше приподнятое от удачного начала настроение быстро улетучилось. Пришлось уносить ноги и скорее прятаться в укрытии.

Тогда нас обогнала саперная рота, а мы потихоньку двинулись вслед за ней. При этом самоходка унтер-офицера Штробеля сильно отклонилась влево. Она остановилась на небольшом возвышении и сразу же открыла огонь. Горный кусок быстро произвел подряд три или четыре выстрела, и послышались восторженные возгласы экипажа и саперов. Вскоре Штробель доложил, что на дороге у южного выезда из города его «Хорниссе» подбила два танка.

Тут с большим шумом на своем командирском бронетранспортере приехал майор Цан, и я с гордостью доложил ему об успехах своего взвода. Он изучил обстановку и поинтересовался моими предложениями.

– Видите вон ту высоту? – ответил я. – Нам следует ее занять, поскольку оттуда мы сможем перекрыть все подъездные пути к городу.

Цан согласился, и мы направились к высоте, у подножия которой нас уже поджидал Воятский, посланный туда на разведку. Сильно волнуясь, он доложил, что видел в Перемышлянах множество танков противника.

К сожалению, во время атаки произошло несколько технических поломок – у одной самоходки сорвало болты и была сильно повреждена бортовая передача, а у другой порвалась гусеница. Пришлось вызывать ремонтников. Мы решили воспользоваться вынужденной передышкой и приготовить в маленькой избушке роскошный обед из нескольких найденных там кур.

Рюль подоспел как раз вовремя, чтобы принять участие в трапезе. Набив рот, он возбужденно принялся рассказывать о том, как был подбит вражеский танк на удалении четырех километров.

– Ты бы это видел! Цан может подтвердить, он как раз проезжал мимо. Мой наводчик чертовски неловко произвел серию из восьми выстрелов, и все они ушли «в молоко». Тогда Цан принялся ругаться за перерасход боеприпасов и сам произвел корректировку. Ты не поверишь! Он попал с первого выстрела! «Вот так надо подбивать танки, Рюль!» – сияя как новогодняя елка, гордо бросил Цан и уехал. Это он послал меня к тебе. К сожалению, моя самоходка поломалась, и ее сейчас буксируют в ремонт. Вторая же «Хорниссе» вышла из строя еще в Борщеве, так что теперь я безработный. Может быть, у вас найдется мне применение!

Между тем ремонтники закончили работу по восстановлению самоходки Ктонцеля, а вот машину унтер-офицера Рабе они увезли с собой в тыл. Пришлось занимать огневые позиции только двумя «Хорниссе», которые в течение следующего часа подбили еще три танка. После этого Перемышляны стали выглядеть так, как будто в городе все умерли. Тогда мы тщательно осмотрели в бинокли все закоулки, и наши усилия себя оправдали. В одном месте мы обнаружили грузовик, а в другом – противотанковое орудие. Когда же снарядом была снесена стена дома, то за ней оказался танк. Целый день мы не давали Иванам покоя.

Так же прошел и следующий день. Однако непрерывный огонь русских постоянно усиливался, и мы могли занимать огневые позиции лишь на короткое время.

На реке Гнилая Липа, 23 июля 1944 года

Вся следующая ночь прошла на марше – необходимо было держать открытым коридор для отступающей армии. Вторая рота состояла теперь только из моего взвода, и ей надлежало усилить позиции первой роты южнее Перемышлян.

Из-за зарядивших в последние дни дождей дороги развезло, и они оказались напичканными всевозможными предметами ходовой части машин. Поэтому для того, чтобы преодолеть каких-то пару километров, нам потребовалась целая ночь. Наконец мы заняли огневые позиции на перекрестке дорог недалеко от моста через речку Гнилая Липа. Ночная темень набросила свое покрывало на трагедию, разыгрывавшуюся на размякших от влаги дорогах.

Занялся рассвет, и нашим глазам открылись длинные ряды пехоты, тяжело шагавшей по придорожным канавам. Многие были без оружия. То были солдаты отступавшей разбитой армии.

Они отдали последние силы, вырываясь из окружения под огнем наседавшего сзади противника. Теперь у них наступила апатия – ко всему безразличные солдаты, офицеры, полковники и генералы, порою даже без сапог, спотыкаясь, брели по колено в грязи. В их потухших глазах при виде наших самоходок иногда вспыхивал огонек радостной неожиданности и новой надежды. То и дело задавался один и тот же вопрос: «Мы правильно идем в тыл?»

Какой-то генерал поинтересовался у меня сложившейся обстановкой. Но что я мог ему сообщить? Мне не оставалось ничего иного, как поручить Воятскому сопроводить стареющего человека на командный пункт дивизиона.

Наступило весьма печальное утро, а затем и день, в течение которого нескончаемым потоком мимо нас шла отступавшая армия, охраняемая на флангах всего лишь несколькими «Хорниссе» нашего дивизиона, насчитывавшего уже только восемь боевых машин. Приданный же нам ранее 42-й танковый саперный батальон уже давно стал его неотъемлемой составной частью.

После обеда вся наша боевая группа вплотную расположилась возле села – судя по всему, русские опять оживились.

Прямо по пашне к нам приближалась немецкая артиллерия. Заметив наши позиции, артиллеристы распрягли лошадей, вскочили в седла и поскакали к селу. Тогда всем стало ясно, что эти вояки намерились бросить свои орудия. Какой позор! Мы их остановили и отослали назад за брошенными пушками.

Пехотинцы тоже шли прямо по пашне. Остановить их было невозможно даже тогда, когда они поднимались на высоту и проходили мимо позиций нашего дивизиона. Все еще пугливо и затравленно оглядываясь, они с облегчением вздыхали и кричали: «Мы все-таки это сделали!»

Ручеек беженцев становился все слабее. Наконец показалась последняя группа. Ее солдаты были при оружии и производили вполне приличное впечатление. Без всякого приказа они легли между «Хорниссами» и изготовились для стрельбы.

– Позади нас следуют только русские, – доложил пехотный фельдфебель с Германским крестом в золоте на груди. И он говорил правду – следующими появились уже люди в коричневых униформах. Наш выстрел осколочно-фугасным снарядом заставил их искать укрытие.

Ночью дивизион вновь начал отход в западном направлении. Мы переправились через речку Гнилая Липа и взорвали за собой мост. Ночью в темноте самоходка Штробеля застряла в грязи. Тщетно две другие «Хорниссе» пытались ее вытащить. Тогда опытные саперы под командованием фельдфебеля Зайлера подсказали нам выход из этой, казалось бы, безнадежной ситуации – они разобрали стоявшую неподалеку бревенчатую избу, а мы лопатками вручную вычерпали жижу. Затем общими усилиями бревна были уложены в топкой грязи в качестве настила. На это ушло три часа, а потом началось вызволение увязшей машины – самоходка медленно тронулась с места, вдавливая в размокшую почву крошившиеся под ее весом бревна.

Наконец «Хорниссе» выбралась на относительно твердое место, и усталые саперы, а также истребители танков расселись по самоходкам. Мы двинулись дальше, так как не могли позволить себе даже небольшой перекур – связь с дивизионом уже давно была оборвана. И вновь в кромешной ночной темени все три боевые машины вместе с вездеходом командира отделения управления взвода Воятским стали одиноко продираться вперед по незнакомым холмам, бесконечным лощинам и ручьям.

«Только бы опять не застрять!» – постоянно билась мысль в моей голове.

За два часа мы преодолели всего каких-то пару километров. Тогда я сделал короткий привал и, подозвав к себе младших командиров, сказал:

– Необходимо отыскать эту проклятую дорогу. По моим расчетам, мы находимся на высоте возле села Свирж. Если мы будем придерживаться северо-западного направления, то наверняка наткнемся на шоссе, ведущее в город Бобрка. Кто готов добровольно провести разведку?

– Сейчас темно хоть глаз выколи! – возбужденно воскликнул Воятский. – Как нам в таких условиях найти дорогу назад?

– Невзирая на опасность привлечь внимание противника, через сорок пять минут я подам сигнальную ракету, а через пятнадцать минут еще одну. Этого будет достаточно. Мы двинемся дальше не позднее чем через полтора часа.

В разведку вызвался пойти Горный Кусок вместе со своим заряжающим ефрейтором Квестом, но тут вмешался Воятский.

– В конце концов, проводить разведку – это моя задача, – как бы извиняясь за предыдущее свое высказывание, заявил он. – Я пойду и посмотрю, что находится к западу от нас.

Взяв с собой Бернера, Квеста и ефрейтора Шнайдера, Воятский быстро растворился в ночной темноте. Я же, отказавшись от мысли выставить часового, сам стал прохаживаться вдоль самоходок, чтобы не уснуть. Вскоре все остальные солдаты провалились в глубокий сон. Вокруг стояла такая тишина, что становилось не по себе. На востоке, по направлению к Перемышлянам, виднелось зарево – видимо, город еще был охвачен пожарищами.

«Вот так в огненном пекле один за другим и пропадают города», – с грустью подумал я.

Прошло сорок пять минут, и я подал белую сигнальную ракету, в мертвенном свете которой окружавший меня ландшафт стал казаться призрачным и зловещим. Когда же еще через пятнадцать минут в небо взмыла еще одна ракета, то вдали послышались крики. Тогда я достал свой почти разрядившийся карманный фонарик и посигналил. В ответ тоже последовали световые сигналы, и вскоре первым прибыл Горный Кусок.

– Шоссе находится от нас всего в двух километрах, – доложил Бернер. – Однако в некоторых местах почву настолько развезло, что самоходки там не пройдут.

Минут через десять появился и Воятский.

– У меня хорошие новости, – начал он. – Если двинуться вон туда, то мы выйдем к небольшому складу с горючим, а от него наверняка есть дорога к шоссе.

– Прекрасно, Воятский! Бензин нам крайне необходим, ведь по такой грязи моторы его просто пожирают. Итак, в путь!

Дорога до склада отняла у нас последние силы, и когда мы добрались до него, то увидели два барака, возле которых находилось несколько сотен бочек с горючим. При въезде у ворот с неприступным видом маячил удвоенный полицейский патруль.

– Этот склад принадлежит органам гражданского управления, и юрисдикция вермахта на него не распространяется, – грубо заявил один из полицейских.

Такой подход меня сильно озадачил, но я нашел в себе силы и вполне дружелюбно осведомился о том, где мы можем увидеть начальника склада. В этот момент открылась дверь одного из бараков, и показался какой-то зондерфюрер^[51].

– Вот он, – хмуро бросил часовой. – Вы можете сами поговорить с зондерфюрером Нейбертом.

Я повернулся к Нейберту, поприветствовал его, представился и сказал:

– Подозреваю, что вы, господин Нейберт, недостаточно точно осведомлены о сложившейся обстановке. Мы – последнее подразделение между вами и частями Красной армии. Мои боевые машины следует срочно заправить горючим. Но не соляркой, а бензином! Не могли бы вы выделить нам две тысячи литров?

Зондерфюрер при свете фонаря над входом в барак критически оглядел мою изрядно испачканную в грязи униформу, перевел взгляд на «Хорниссе», очертания которых все отчетливее проступали в предрассветных сумерках, и довольно грубо заявил:

– Горючее является собственностью органов гражданского управления. Мне не разрешается заправлять машины вермахта.

Вся эта ситуация показалась мне какой-то нереальной – фронта больше не было, со всех сторон наступали русские, которые в любой момент могли здесь появиться, а этот человек продолжал придерживаться старых предписаний. Хуже того, он глядел на меня как на врага!

– Органы гражданского управления, говорите вы, а где располагается ваше ближайшее начальство? – ошеломленно спросил я.

– В Лемберге. Но это вряд ли вам поможет.

– Однако в Лемберге уже давно хозяйничают русские!

– Прекратите ваши пораженческие утверждения, – зло прошипел зондерфюрер. – Лемберг героически обороняется, а ваше заявление о том, что большевики уже поблизости, походит на панику. Оно вполне вписывается в трусливое, более того, предательское поведение вермахта, на совести которого находится покушение на нашего фюрера. Радуйтесь, если я не подам на вас рапорт, а теперь покиньте территорию склада, господин…

Под конец своей тирады зондерфюрер буквально начал захлебываться от злости.

От такого оборота дел у меня пропал дар речи, и я ошарашенно посмотрел на Воятского, который первым пришел в себя:

– С ним по-хорошему нельзя, господин лейтенант. Он доводов разума не понимает, а его вышестоящая инстанция о нем, сдается мне, давно забыла. Мы сами возьмем все, что нам нужно.

Простые слова Воятского, кратко обрисовавшего сложившуюся ситуацию, придали мне решимости.

– Господин Нейберт, моя боевая группа находится в чрезвычайном положении, и поэтому я конфискую столько топлива, сколько понадобится для выполнения поставленной передо мной задачи.

Не обращая внимания на зондерфюрера, я продолжил, обращаясь уже к Воятскому:

– Заправьте «Хорниссы» горючим под завязку и прихватите для каждой самоходки по одной бочке бензина про запас. На время заправки весь персонал склада возьмите под арест. Вышлите охранение, чтобы русские не застали нас врасплох.

Зондерфюрер хотел было что-то сказать, но я не стал его слушать:

– Ваши возражения, господин Нейберт, не принимаются. Однако не беспокойтесь – я напишу вам расписку об изъятом горючем по всей форме!

В ответ зондерфюрер пробормотал что-то о пиратстве и о неизбежном наказании за проявление произвола, но потом неожиданно согласился на все мои условия. При всей твердолобости, судя по всему, порядок в отчетности был для этого человека важнее всего – он аккуратно заполнил несколько формуляров, внес в них точное количество изъятого горючего, которое продиктовали ему его люди, и дал мне расписаться. Я получил даже копии этих документов.

Мой взвод двинулся дальше, когда стало уже совсем светло. Зондерфюрер лишь беспомощно поглядел нам вслед и остался у ворот склада охранять свое добро, несмотря на всю безнадежность складывавшейся ситуации на фронте.

– Какая глупость, – буркнул унтер-офицер Ктонцель. – Чтоб он захлебнулся в своем бензине.

– Настоящий фанатик, – задумчиво покачав головой, бросил я. – Один из тех, кто серьезно подорвал нашу репутацию в оккупированных областях. И тем не менее мне его жалко. Из-за своего фанатизма он погибнет.

Мы были в пути уже около получаса, когда в стороне оставленного нами склада с горючим в небо взмыл огненный столб и до нас донесся грохот взрыва. Дошла ли наконец до зондерфюрера вся безнадежность его положения и он сам приказал взорвать свой склад, или его подожгли русские? Получить ответы на эти вопросы нам было уже не дано.

Вскоре взвод вышел на искомую дорогу, по которой должны были отступать наши войска. Она оказалась почти пустой – время от времени нам встречались только вставшие из-за поломок машины, и мы по мере сил старались им помочь, а через некоторое время «Хорниссы» миновали длинную колонну вставших грузовиков. Тогда я решил хоть немного прикорнуть, поскольку не смыкал глаз уже две ночи подряд, и продолжать бодрствовать мне становилось все затруднительнее. Заняв кресло радиста, я мгновенно провалился в сон.

Село Болеховцы, 28 июля 1944 года

Мы составили в саду столы со стульями и устроили такой роскошный пир, как будто нам пришлось голодать до этого несколько недель. Когда же фельдфебель выкатил несколько бутылок с обжигающим французским красным вином, нашему восторгу вообще не было конца.

Вторая рота отмечала заслуженное награждение некоторых солдат Железными крестами. Казалось, что все забыли о страхе смерти и лишениях последних десяти дней.

Так быстро переключаться могут только настоящие фронтовики – совсем недавно они смотрели в безобразное лицо смерти, а теперь жизнерадостность так и била из них ключом. Они как дети радовались выпавшей им возможности приятно провести время в течение нескольких дней отдыха от бесконечного марша и наслаждались красотами окружавшего их ландшафта. Тот же, кто не в силах был «забыть про пережитое», в духовном плане быстро ломался под воздействием ужасов войны.

Вот уже три дня мы располагались в селе Болеховцы, раскинувшемся в живописных предгорьях Карпат, и в то время, как ремонтники днем и ночью трудились над восстановлением боеспособности поврежденных «Хорниссе», экипажи самоходок набирались новых сил для дальнейших сражений.

Прогуливаясь со своим другом Рюлем по саду, я достал фронтовую газету и с ожесточением произнес:

– Наши люди радуются наградам и закатили пир на весь мир, а между тем на всех фронтах попахивает весьма дурно. Ты только почитай, что тут написано – неудачи в районах высадки союзников в Нормандии, в Италии наши войска откатились уже до Флоренции, а на востоке речь идет о выравнивании линии фронта и оставлении Лемберга и Брест-Литовска.

– Звучит действительно удручающе, – хмуро заметил Рюль. – А что там пишут о нашем участке фронта?

– В Галиции наши войска в плановом порядке отступают на новые позиции в предгорьях Карпат и успешно отбивают все атаки непрерывно наседающих советских воинских частей. К этому следует добавить террористические акты на территории рейха. Мы же обстреливаем Лондон «Фау-1»^[52]. Что ты на это скажешь?

– Ты ведь только что написал письмо домой. И как ты охарактеризовал в нем сложившееся положение? – вопросом на вопрос ответил хитрый Рюль.

Я несколько замялся, а потом достал из кармана приготовленное к отправке домой письмо, быстро просмотрел его и сказал:

– Ты прав, я действительно коротко изложил в нем события последних двух недель. Наверное, тебя заинтересуют вот эти строки: «Несмотря ни на что, настроение в дивизионе отменное. Мой взвод оказался весьма успешным – мы не потеряли ни одного человека и ни одной боевой машины. Для нас война по-прежнему является своеобразным видом спорта. Мой взвод подбил девять танков, а на моей «Хорниссе» красуются уже тринадцать белых кругов. В остальном же, как принято говорить в нашем дивизионе, мои дела обстоят просто отлично».

Я откашлялся и, несколько смутившись, добавил:

– Звучит так, как будто война не так уж и страшна, верно? Но о смерти я стараюсь писать как можно меньше. Мне не хочется огорчать своих родителей тем самым страшным, что мы переживаем изо дня в день. Ведь они с нетерпением и тревогой ожидают любую весточку о том, что их сын жив и здоров…

– И поэтому ты изображаешь войну как какой-то вид спорта!

Я хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Рюль не дал мне возможности произнести хоть одно слово, заявив:

– Ах, оставь, Гельмут! Мы все поступаем точно так же! Летчики-истребители с триумфом машут плоскостями своих самолетов после каждого сбитого противника, подводные лодки выбрасывают вымпел после каждого потопленного вражеского судна, а мы малюем на своих самоходках белые круги в знак подбитого неприятельского танка. А когда число уничтоженного врага становится достаточно большим, то за это нам вручают медали. Все как в спорте. Только этот вид спорта, которым мы занимаемся, сам по себе ужасен.

– Ты прав, Вернер. Этот спорт действительно ужасный, и разве не жутко то, что мы радуемся своим успехам?

– Солдат не может годами служить с опущенной головой и осознанием чувства своей вины, – откликнулся мой друг. – Печаль и скорбь мы оставляем для своих павших боевых товарищей. Но и для этого времени у нас практически не остается. Помнишь, как поется в песне о добрых боевых друзьях: «Хочет протянуть мне руку, пока я перезаряжаюсь. Не могу тебе пожать ее».

– Кто ж не помнит слова военного похоронного марша!

– Я о другом, Гельмут. Все мы – люди молодые, многим едва перевалило за двадцать. Жизнь продолжается, а для нас это лучшие годы, и поэтому каждый старается извлечь из этой проклятой войны что-то хорошее. Слышал такое интересное выражение: «Наслаждайся войной, поскольку мир будет ужасен»?

– А он действительно будет ужасен?

– Ответа на твой вопрос, Гельмут, у меня нет. Возможно, нас поджидают некие сюрпризы. Однако лично мне все равно, что там будет, и я намереваюсь до конца исполнить свой долг хотя бы потому, что люблю свою родину. Я верю в будущее Германии, хотя сейчас ситуация и кажется безнадежной.

Мы замолчали и задумчиво стали наблюдать за заходом в Карпатские горы кроваво-красного солнца.

Город Долина, 31 июля 1944 года

День начался мощнейшим огневым ударом немецкой артиллерии. Огненный смерч продолжался всего один час, а затем для проведения атаки в восточном направлении проследовала пехота с танками. Наши «Хорниссе» заняли заранее разведанные огневые позиции еще во время артиллерийской подготовки, и теперь все командиры экипажей старательно выискивали подходящие цели, которых было слишком много.

Русские возвели мощный противотанковый рубеж, который открывал врата в настоящий ад для наступающих немецких танков – многие из них так и остались стоять, объятые пламенем. Досталось и нашим «Хорниссе», стоявшим на высоте, – прямым попаданием была выведена из строя последняя самоходка первой роты, что стоило жизни одному нашему боевому товарищу. И все-таки яростная атака германских войск принесла свои плоды. Русским пришлось начать отход, и через два часа цель наступления была достигнута, а взаимодействие с окруженной ранее горнострелковой дивизией восстановлено.

После обеда наши войска перегруппировались и начали наступление в южном направлении непосредственно на город Долину. Мне было приказано занять огневые позиции на южной окраине этого населенного пункта, и, когда мои «Хорниссе» следовали к месту назначения, уличные бои еще продолжались. По прибытии же нас поджидал неприятный сюрприз – мы с удивлением обнаружили, что действовать нам предстояло в гордом одиночестве. Тут откуда-то спереди, используя придорожную канаву в качестве укрытия, прибежал лейтенант с двумя истребителями танков и с кривой ухмылкой сообщил:

– Нас послали сюда, не зная, что в домах противник оборудовал огневые позиции орудий с раздвижными станинами. Мы, естественно, считали, что нам следует поддерживать атаку пехоты, и, ничего не подозревая, двигались по улице. Внезапно иваны сзади открыли огонь с близкого расстояния по нашим машинам. Вырваться из этого ада удалось только нам троим. Там впереди полным-полно русских. У них есть и 20-мм зенитная пушка.

В этот момент, к нашему счастью, подоспели два отделения горных стрелков. После короткого совещания я решил подъехать со своими «Хорниссами» к пользовавшимся дурной славой домам и накрыть русских осколочно-фугасными снарядами. 20-мм зенитную пушку мы уничтожили первым же выстрелом, и противник бросился наутек. Тогда горные стрелки заняли оставленные неприятелем здания и помогли истребителям танков замаскировать их противотанковую пушку.

Тут показался мотоцикл. По мерному рокоту его двигателя мы без труда определили, что это едет ефрейтор Диль. Ефрейтор затормозил возле самоходки, поднял на лоб пылезащитные очки и, обращаясь ко мне, сообщил:

– Господин лейтенант! Вам надлежит срочно прибыть к майору Цану!

Наш путь вновь проходил по городку, и по бесчисленному множеству убитых солдат можно было догадаться, насколько упорно оборонялись русские. Возле северного выезда из Долины возвышались здания солеварни, рядом с которыми виднелась фабрика по производству карбоната калия. Здесь на небольшом пригорке и расположился штаб 100-й егерской дивизии.

– Меня вызвал к себе майор Цан, – доложил я офицеру для поручений обер-лейтенанту Гайзингеру и поинтересовался: – Что у вас новенького?

Гайзингер пожал мне руку и, указав глазами на невысокого человека с красными лампасами на брюках, пояснил:

– Этот корявый человечек в форме генерал-майора является командиром горных егерей. Ему-то и переподчинен майор Цан со своей группой бронированных машин. Судя по всему, генерал осуществляет общее руководство проводимой нами операцией. Ага, вот и наш командир, он вас заметил. Можете спокойно подойти к нему.

Однако майор Цан сам подошел ко мне и, пожав руку, заявил:

– У меня для вас новая задача. Видите вон там, на юго-западе металлургический завод? Прямо рядом с ним располагается высота 303. Вам следует занять на ней огневые позиции и огнем поддержать атаку нашей бронированной группы. Я добьюсь распоряжения, чтобы вас сопровождала рота горных стрелков.

– Разрешите обратить ваше внимание, господин майор, на то, что на южной окраине города находятся довольно крупные силы русских. Если я со своими «Хорниссе» уйду оттуда, то там для обороны останутся только два отделения пехоты и одна противотанковая пушка.

В ответ майор только пожал плечами:

– Долина для командования больше интереса не представляет. Значение имеет только продолжение наступления в направлении поселка Выгода. Нам во что бы то ни стало необходимо восстановить общую границу с Венгрией. Желаю вам удачи!

На этом разговор был закончен, и я отправился к своему взводу.

«Какая чудовищная вещь все же эта война, – подумалось мне при взгляде на горы трупов убитых солдат на улицах Долины. – Сначала за обладание данным городком в Галиции погибают люди с обеих сторон, а затем оказывается, что это не имеет никакого значения».

Можно только представить огорчение горных стрелков и истребителей танков, когда «Хорниссе» оставили их и направились выполнять новую боевую задачу. Нам и самим было стыдно, когда наши бронированные машины двигались по улицам объятого пламенем города. На юго-западном выезде из него русские окопались в небольшом металлургическом заводе, и нам пришлось снарядами сровнять с землей его постройки. Только тогда иваны сдались, и мы смогли двинуться дальше на высоту 303.

Здесь нас встретили огнем из противотанковых орудий. Однако несколько выстрелов наших самоходок быстро охладили пыл неприятеля, и его пушки замолчали. Пригибаясь к земле, мы с Воятским пошли вперед, а вслед за нами по крутому склону с чихающими и плюющимися от перегрузки моторами стали взбираться «Хорниссы». Внезапно прятавшаяся поблизости русская противотанковая пушка открыла огонь, но ответные очереди из бортовых пулеметов заставили ее расчет залечь. Затем русские попытались вместе с пушкой удрать, но мы помешали им, ведя по ним бешеную стрельбу. В результате иваны бросили свое орудие и понеслись наверх, а пушка, никем не удерживаемая, скатилась вниз.

Наконец я со своим взводом достиг вершины высоты, откуда открывалась панорама на все поле боя. Наша бронированная группа шла в атаку, придерживаясь западного направления, а мы обеспечивали ее прикрытие с фланга.

В конце концов городок Долина был нами оставлен, и на его южной окраине вновь стали хозяйничать русские. Начало уже смеркаться, когда наконец-то явились обещанные горные стрелки, но вскоре после этого перед нами была поставлена новая задача.

Мы спустились с высоты в небольшой населенный пункт севернее Долины, и я остановился на постой у евангелического пастора, поскольку оказалось, что здесь все еще проживала небольшая немецкая община. Мы вместе сидели за бутылкой вина, и жители сетовали на свою жизнь:

– Большинство фольксдойче уехало отсюда еще в 1939= 1940 годах после того, как между рейхом и Советским Союзом было подписано соглашение о выезде. Завтра и нам все же придется покинуть нашу малую родину, где сменилось уже третье поколение немцев. Вы не представляете, как тяжело оставлять свою землю в беде. Галиция покажется вам весьма отсталой. И это притом, что при австро-венгерской монархии край был процветающим. При польском правлении после Первой мировой войны дела пошли значительно хуже. Ведь украинское большинство проживавшего здесь населения, вынужденного вкалывать в качестве батраков и подневольных рабочих, ненавидело поляков, считая их хуже чумы. Между украинцами и поляками постоянно вспыхивали трения. Причем поляки вели себя как господа, но хозяйством руководили плохо. От развала край в известной степени удерживали немцы и евреи. Евреев здесь проживало достаточно много. Большинство из них не хотело иметь с поляками ничего общего и после Первой мировой войны выехало в США или в рейх. Теперь же они и вовсе почти все исчезли, хотя правильнее сказать – заключены в специальные лагеря для рабочих.

– А как вы, господин пастор, можете объяснить то обстоятельство, что здесь поляки занимают по отношению к немцам относительно дружественные позиции? Одна только третья рота в качестве добровольных помощников приняла на службу десятерых молодых поляков. Причем часть из них исполняет обязанности заряжающих.

– Галиция на протяжении ста пятидесяти лет находилась под властью Габсбургской монархии^[53]. Из славянских народов именно поляки выказали себя наиболее верными подданными, и поэтому им была предоставлена относительная самостоятельность в управлении территорией их проживания. А это, в свою очередь, способствовало утверждению поляков в качестве господ по отношению к украинцам. Когда же в 1939 году Галиция была оккупирована Советами, такое положение дел, естественно, ушло в прошлое. Поэтому поляки, проживающие в Восточной Галиции, видят в немцах естественных союзников. Ведь если немцы уйдут отсюда, то им придется несладко.

– Как странно, однако, устроен мир, – констатировал лейтенант Рюль. – В Восточной Галиции поляки ненавидят русских и уважают немцев, а вот в Западной Польше все совсем наоборот.

Мы выпили еще одну бутылку вина и после этого сердечно распрощались с гостеприимными хозяевами.

Поселок Выгода, 1 августа 1944 года

С рассветом фольксдойче двинулись по дороге в сторону рейха, а майор Цан собрал офицеров для оглашения приказа. Наступление на Карпаты продолжалось. Как всегда, «Хорниссе» предписывалось сопровождать и поддерживать огнем бронетанковую группу, которая должна была наступать по долине реки Свича на поселок Выгода, далее на село Вышков и Вышковский перевал с тем, чтобы там соединиться с венграми. На такой местности действия «Хорниссе» были весьма затруднены – долина являлась узкой и местами напоминала каньон, по обеим сторонам которого росли густые леса.

После полудня майор Цан стал интересоваться, куда подевались «Хорниссе». Ведь по его замыслу они должны были облегчить действия бронетанковой группы.

– Гельмут, он хочет сделать из нас команду смертников, – со злостью проговорил Рюль. – Зачем ему потребовалось жертвовать своими последними самоходками?

– Брось, Вернер! Горным стрелкам тоже несладко приходится. Лучше выдвинись чуток из-за угла дома и поддержи их огнем, а мы тем временем проедем вперед и займем позиции позади вон тех зарослей.

– Пусть здесь останется самоходка унтер-офицера Рабе, я хочу с тобой, – попросил Рюль.

Я не возражал. Двигаясь зигзагом, мы – Рюль на своей боевой машине, а я на самоходке Штробеля – лихо подкатили к зарослям кустарника. Нас не обстреливали, что дало нам возможность хорошенько замаскировать наши «Хорниссе». Затем мы стали внимательно наблюдать за опушкой леса, после чего выехали из укрытия и открыли беглый огонь по разведанным неприятельским целям.

И тут разверзся ад – несколько противотанковых пушек взяли нас на мушку. Спереди, сзади и сбоку нас стали разрываться снаряды.

– Назад! Скорее назад! – закричал я Штробелю.

– Назад! – прорычал тот в ларингофон.

«Как же медленно движется назад такая машина, как «Хорниссе», – не успел подумать я под треск рвавшихся вокруг снарядов, как вдруг раздался громоподобный грохот.

Какая-то неодолимая сила подняла меня в воздух и бросила назад через открытый люк. Оглушенный, я с трудом встал на ноги, увидел впереди себя воронку от снаряда и кинулся в нее. Тут кто-то прыгнул мне на спину и так больно ударил по пояснице, что я невольно застонал. К воронке бежал еще кто-то, но рухнул на землю, так и не добравшись до нее.

Оглядевшись, я увидел горящую самоходку, из водительского люка которой свешивалась знакомая фигура, и бросился к «Хорниссе», чей боекомплект грозил взорваться в любую минуту. Ефрейтор Пич взглянул на меня широко раскрытыми от ужаса глазами – он застрял. Тогда я вскочил на носовую броню и стал его тянуть из машины, но ничего не получалось. Внезапно рядом появился кто-то из наших и взялся мне помогать. Вдвоем нам удалось вытащить водителя. Мы стащили его на землю и отволокли в сторону. И вовремя – «Хорниссе» взорвалась.

Когда ко мне вернулась ясность мысли, я огляделся. Рядом со мной пристроился радист ефрейтор Шнайдер – это он помог мне вытащить водителя. Чуть дальше, рядом с воронкой, лежал тяжело раненный в ногу Штробель, а из самой воронки выглядывал заряжающий ефрейтор Квест. Не хватало только взлетевшего на воздух вместе с самоходкой Горного Куска – унтер-офицера Бернера, погибшего здесь, в предгорьях Карпат, вдали от своей малой родины – предальпийской области Альгой.

– Штробель! Вы в состоянии передвигаться самостоятельно? Да? Отлично! Квест и Шнайдер! Вы поможете Пичу! И пошевеливайтесь! Нечего тут отсвечивать у всех на виду!

После этого я вскочил и бросился к самоходке Рюля. Она все еще стояла на старом месте и вела беспрерывный огонь по стреляющим по ней неприятельским орудиям. Судя по всему, тактическое применение обеих «Хорниссе» себя оправдало – танки смогли преодолеть значительное расстояние и выйти к Выгоде.

– Гельмут! Дружище! Чувствуется, что тебе досталось, но, судя по всему, вам всем крупно повезло, – поприветствовал меня Рюль.

– К сожалению, нет. Бернер убит, а остальные выбыли из строя.

– Проклятье! Я же сразу сказал, что из нас сделали команду смертников. Однако что мы будем делать теперь?

– Нам надлежит поддерживать атаку, поэтому поедем вперед.

– Как скажешь, – отозвался Рюль и дал своему водителю команду начать движение.

– Мне кажется, что там у нас будет хороший сектор обстрела, – заметил я, указывая на небольшую рощицу.

Рюль кивнул, втиснул самоходку между деревьями и выпустил первый осколочно-фугасный снаряд.

– Наш боезапас подходит к концу, – через некоторое время заявил Рюль. – Мы стреляем уже бронебойными.

– Мне кажется, что свой долг мы выполнили и теперь можем двинуться назад со спокойной совестью, – предложил я.

– Назад! – скомандовал Рюль, но было уже поздно.

Тяжелый удар пришелся по левой бортовой передаче самоходки, и «Хорниссе» закрутилась на месте, пока не зацепилась пушкой за дерево, подставив противнику бок. Раздался грохот, и меня всего за каких-то полчаса вторично вышвырнуло из боевого отсека. На этот раз я упал так неудачно, что потерял сознание и очнулся только тогда, когда меня бегом уносили на носилках.

– Отпустите меня! – закричал я.

Мои носильщики поняли меня буквально и выпустили носилки из рук. Я вновь больно ударился головой, а носильщики, которыми оказались Рюль со своим заряжающим, кинулись к пылающей самоходке. Через некоторое время они вернулись с наводчиком со сломанной ногой. Надо признать, что всему экипажу неслыханно повезло – из подбитой «Хорниссе» живыми выбрались даже водитель с радистом.

Мы двинулись по направлению к опушке рощи, оставаясь довольно долго безучастными к происходящему. Я молча шагал рядом с Рюлем вдоль кромки леса, однако красоты природы сделали свое дело и помогли нам преодолеть последствия пережитого шока.

Вскоре мы наткнулись на майора Цана, застрявшего в болоте вместе со своей командирской машиной. Она была выведена из строя метким попаданием русских, и теперь майор занимался ее разгрузкой. Дальнейшее проведение атаки он отложил до того момента, пока горные стрелки не прочешут лес до самой Выгоды.

«Ах, если бы такое решение было бы им принято сразу, то многих жертв мы могли бы избежать», – подумал я.

К вечеру наши войска вышли к Выгоде, и бронемашины заняли вокруг нее круговую оборону. Среди них была и моя последняя «Хорниссе».

Выгода, 2 августа 1944 года

День начался с ураганного огня немецкой артиллерии. В артподготовке принимали участие все имевшиеся в наличии орудия дивизионной артиллерии, а также САУ «Хуммель» и минометная батарея.

Тогда же, к нашей великой радости, на отремонтированной самоходке к нам прибыл унтер-офицер Кюнцель. Вид двух сгоревших «Хорнисс» поверг его, отсутствовавшего во время последних событий, в настоящий ужас.

– По крайней мере, это кое-чему нас научило, – все еще потрясенный увиденным, заявил Кюнцель. – На такой местности использовать видимые издалека самоходки могут только дураки.

– Такое решение не только дурацкое, но и самоубийственное, – вмешался в разговор унтер-офицер Рабе. – Как ты думаешь, что мы чувствовали, когда обе самоходки были подбиты прямо у нас под носом? Нет! В этом коварном карпатском ущелье нам делать нечего!

– Вчера я уже разговаривал на эту тему с нашим командиром, – добавил я. – Он тоже придерживается такого же мнения. Конечно, командуя бронетанковой группой, Цан не может отвести от удара только свои «Хорниссе». Однако он считает, что наша задача ограничивается взятием Выгоды, а самое большее – села Пациков, лежащего далее.

Заметив входящие в Выгоду танки, я последовал за ними со своими самоходками, снова взобравшись в боевую машину командира взвода с экипажем под командованием унтер-офицера Кюнцеля. Лейтенант же Рюль раздобыл где-то тяжелый мотоцикл.

– У меня больше нет самоходок, но, может быть, я еще пригожусь. Ты не против, если я последую вместе с вами?

– Тебе вчерашнего явно мало, дружище! Разве ты забыл, чему нас учили? Я тебе напомню: «Тот, кто без необходимости подвергает себя опасности, погибает»!

– Чушь все это! Таким бывалого фронтовика не напугаешь. Тебя самого вчера дважды выбрасывало из самоходки. Но ты ведь не сказался больным.

С этими словами он ногой нажал на стартер своего мощного мотоцикла марки БМВ и пристроился к нашей маленькой колонне.

Выгода горела ярким пламенем, и от пожарищ распространялся нестерпимый жар. Порывы ветра раздували огонь и разносили по улицам пылающие обломки. В таких условиях я решил как можно быстрее добраться до западной окраины поселка. Однако на выезде из него находился перекресток, по которому русские вели интенсивный огонь.

– Здесь нам оставаться нельзя! – крикнул я Кюнце-лю. – У нас плохой сектор обстрела, и мы только напрасно будем подставлять себя под огонь противника!

Рюль услышал мои слова и указал рукой вправо:

– Там через речку Свича переброшен мост, а сразу позади него, похоже, находится замечательное местечко для огневой позиции. Странно, что там нет никакой бронемашины. Может быть, мне стоит провести разведку?

– Добро! Но, ради бога, будь внимательнее, чтобы не попасть под беспокоящий огонь русских, – согласился я.

Рюль дождался, пока огонь стихнет, и с ревом понесся на своем мотоцикле к перекрестку, возле которого горел дом. Он повернул направо, чтобы обогнуть его, пропал из виду и вынырнул уже возле моста. Навстречу лейтенанту по другую сторону моста, отчаянно махая руками, выскочил горный стрелок, но было уже поздно! Раздался мощный взрыв, что-то перелетело через горящий дом и громко звякнуло о дорожное покрытие. У всех нас чуть было не остановилось сердце – мост был заминирован, и лейтенант Рюль в своем стремлении помочь наехал на мину.

Я спрыгнул с самоходки и побежал к перекрестку, в страхе за своего друга забыв о беспокоящем огне неприятеля. Мой друг, а точнее, то, что от него осталось, бесформенной массой лежал на земле. Бережно взяв его на руки, как будто он еще мог чувствовать боль, я понес его назад. Навстречу мне, горя желанием помочь, бросился фельдфебель Воятский, но был остановлен моим грубым окриком. Тело погибшего мы уложили в открытый вездеход. Машина тронулась, направляясь в тыл, а я, застыв как изваяние, не проронив ни слезинки, тупо смотрел ей вслед.

– Господин лейтенант! – обратился ко мне приехавший из дивизиона на мотоцикле посыльный. – Вам надлежит обеспечить прикрытие левого фланга наступающей боевой группы!

Я почти не слышал его – в ушах все время звучали слова моего друга, сказанные им несколько дней назад: «Когда погибает хороший боевой товарищ, мы грустим о нем, но жизнь продолжается!»

Проведя рукой по глазам, как бы отгоняя печальные мысли, я подумал о том, что являюсь командиром своего небольшого отряда и мне следует продолжать командовать, хотя мною все больше овладевало желание все бросить и пойти куда глаза глядят. Однако убитые оставались в прошлом, а жизнь должна была продолжаться! Это являлось нашей судьбой, уделом любого фронтовика. За те минуты я постарел на несколько лет – ведь, несмотря на нашу молодость, по тем событиям и страданиям, которые нам довелось пережить, мы были настоящими древними стариками.

Посыльный понял, что его слова до меня не дошли, и растерянно посмотрел на командира отделения управления взвода.

– Все в порядке! – поспешил успокоить посыльного Воятский. – Передайте майору Цану, что мы поддержим левый фланг атакующей группы. А кроме того, доложите ему о гибели лейтенанта Рюля.

Посыльный отдал честь и умчался прочь. Ему явно стало не по себе в этом неуютном месте и при взгляде на наши мрачные каменные лица.

Я подошел к унтер-офицеру горных стрелков, который тем временем нерешительно приблизился к нам, и с негодованием спросил его:

– Как могло произойти такое свинство на мосту?

– Наши саперы еще не приступили к его разминированию. Поэтому были установлены предупреждающие таблички. Танки же преодолели речку вброд. Мы кричали об опасности, но ваш мотоциклист ехал слишком быстро и за грохотом от разрывов снарядов нас не слышал. Мы действительно не виноваты, господин лейтенант.

– Согласен, вы не виноваты, – устало проговорил я и отвернулся.

Тут прибыл майор Цан. Я коротко доложил ему обстановку и сообщил, что совсем недавно вышла из строя боевая машина унтер-офицера Рабе. Майор думал недолго, заявив:

– Улиг организовал сборный пункт для «Хорнисс». Возьмите вашу последнюю самоходку и оттащите туда вышедшую из строя машину. Потом мы за вами заедем. В последние дни потери были чересчур большими, не так ли? Желаю удачи!

Когда Кюнцель тащил на буксире «Хорниссу» Рабе через перекресток возле Выгоды, мы в последний раз попали под жестокий обстрел вражеской артиллерии. Немного позже наш отряд выехал на шоссе, затем еще раз перебрался через речку Свича и в районе населенного пункта Болехов встретил наши тыловые части.

На следующее утро состоялись торжественные похороны Рюля и Бернера. На этот раз я не смог сдержать слез и вновь вспомнил слова своего погибшего друга.

– Я люблю свою родину и верю в Германию, – сказал Рюль тогда. – И пусть положение окажется безнадежным, я все равно буду за нее сражаться.

«Да, мой дорогой друг, – подумал я. – Ты до конца остался верен своему слову. Хотелось бы верить, что твои надежды и вера не были напрасными».

Майора Цана произвели в подполковники и вверили ему танковую бригаду. Командиром же дивизиона был назначен гауптман Улиг, командовавший ранее первой ротой. Обер-лейтенанта Бергера перевели на его место, а меня с присвоением звания обер-лейтенанта поставили командовать второй ротой. Дивизион полностью пополнили людьми и техникой – мы получили 46 новых «Хорниссе», которые теперь стали называться «Носорогами».

За пять месяцев молодое пополнение слилось в единое целое со старым костяком, и в результате образовалась хорошая боевая часть, а потом с плацдарма под городом Баранув-Сандомирский^[54] началось большое русское наступление.