1945 год Вера и долг



Ты верь в Германию родную


И в возрождение ее.


И веру в родину святую


Не отдавай ты никому!




Альберт Маттеи[55]


Когда отзвенели колокола, возвестившие начало 1945 года, большая часть огромных территорий, за три года завоеванных германским вермахтом и простиравшихся от мыса Нордкап[56] до Северной Африки и от Атлантики до Волги, была утеряна. Враг со всех сторон подбирался к границам Германского рейха.

На востоке Генеральный штаб Красной армии в течение последних месяцев ввел в сражение новые армии и пополнил свежими резервами потрепанные в предыдущих боях старые, подтянув в немыслимом количестве танки и артиллерию. Исходные районы на плацдармах вдоль реки Висла были под завязку заполнены войсками, изготовившимися для нанесения решающего удара по рейху.

В то же время германское командование было не в состоянии подтянуть на Восточный фронт новые дивизии, а последние боеспособные немецкие танковые соединения оказались обескровленными во время Арденнской наступательной операции. Вместо этого позади главной линии обороны возводились промежуточные перехватывающие позиции, на строительстве которых самоотверженно трудились сотни тысяч немцев, в том числе женщины и дети. В результате перед промышленными областями Верхней Силезии эти последние пути отхода войск, получившие название оборонительных линий Al, А2, В1 и В2, были своевременно построены. Однако войск для их заполнения не хватало, так как ощущался значительный недостаток в воинских частях на самом фронте. Поэтому на случай возникновения угрозы прорыва предусматривалось, что эти позиции станут оборонять силы фольксштурма[57], которые должны были сменяться планомерно отходящими регулярными армейскими частями. Однако на деле уже в самом начале большого наступления русских данные оборонительные линии оказались пустыми и заметенными снегом.

Утром 12 января 1945 года Красная армия начала неслыханную до той поры по мощи артиллерийскую подготовку по позициям 4-й танковой армии, нанеся ей тяжелые потери. Вслед за этим в атаку устремились волны советских танковых и стрелковых армий, которые прорвали все оборонительные заграждения. В таких условиях сил для занятия заранее возведенных промежуточных линий обороны уже не осталось. Все расчеты оказались сорванными, и жалкие остатки фронтовых частей, не потерявшие управления под напором наступавших полчищ противника, пытались прорваться из блуждающих котлов на запад. Естественно, что о планомерном выходе на промежуточные оборонительные линии не могло быть и речи.

Когда обозначилось направление главного удара русских и выяснилось, что на участке фронта перед 1-й танковой армией восточнее Тарнува противник активности не проявляет, 17-е главное командование войсками приняло решение снять с фронта часть сил и наполнить ими промежуточные оборонительные линии. 359-я пехотная дивизия была брошена на них через Вислу, а 75-я пехотная дивизия заняла позиции севернее Кракова в районе города Мехув. Немногим бронетанковым частям предписывалось остановить противника не далее чем на оборонительной линии В1. 88-й тяжелый истребительно-противотанковый дивизион был также переброшен под город Забже и направился оттуда в Западную Польшу.

В западной Польше Краков, 15 января 1945 года

Вторая рота въехала на территорию огромной товарной железнодорожной станции Кракова. Боевые машины и тыловые транспортные средства были погружены на бесконечную череду платформ, а 160 истребителей танков размещены в одном купейном и двух плацкартных вагонах.

Ближе к вечеру мы использовали короткую остановку, чтобы пообедать. Еду во время пути приготовил унтер-офицер, отвечавший за работу полевой кухни. Солдаты выстроились в длинные шеренги возле платформы, на которой по-походному была прикреплена машина с кухней, как вдруг среди разносчиков пищи раздались громкие приветственные возгласы. Какой-то фельдфебель с видимой издалека белоснежной повязкой на голове перебрался через груженный углем поезд, спрыгнул на рельсы и бросился бегом к нашему эшелону.

– Смотри не упади! Ты только погляди, кто к нам идет! – восклицали солдаты.

– Неужели фельдфебель Нот? А может быть, это его призрак? Смотрите, у него и нимб на голове имеется!

Когда фельдфебель подбежал к нашему эшелону, солдаты на некоторое время прекратили зубоскалить и стали шумно приветствовать прибывшего. Каждый желал пожать ему руку или хотя бы похлопать по плечу, и все просили рассказать, что с ним приключилось.

– Позже, позже! – отмахивался он. – Сначала мне надо доложить о себе командиру!

Я встретил его весьма сухо:

– Ну и номер вы отмочили, фельдфебель. Неужели вам не хватило тех пяти долгих месяцев, когда рота находилась в резерве? Мы уже три дня на марше. И все эти дни нам не хватало командира отделения управления роты. Где вы пропадали так долго?

Покраснев как рак и смущенно заикаясь, фельдфебель Нот начал свое повествование, поведав о праздновании дня рождения в штабной роте дивизиона, во время которого все крепко выпили. На обратном пути, будучи сильно пьяным, Нот упал с лошади – из-за введенного ограничения на расход бензина использование легкового автомобиля было запрещено. Несколько часов он пролежал без сознания и наверняка бы замерз, если бы на него не наткнулся посыльный на мотоцикле. Прибыв на место расположения второй роты, фельдфебель никого там не обнаружил, поскольку подразделение уже убыло. Три дня он искал нас, расспрашивая всех, кого можно, пока не нашел на этой товарной станции.

Во время его рассказа мне с трудом удавалось сдержать смех. Однако распрощался я с ним подчеркнуто строго:

– Надеюсь, Нот, что вы извлекли из происшедшего необходимые выводы! И берегитесь, если еще раз так напьетесь!

Фельдфебель, конечно, заметил, что его рассказ меня развеселил, и на этом инцидент был исчерпан.

Слухи о случившемся с Нотом разнеслись среди солдат роты с быстротой ветра, и в последующие дни он служил мишенью для их шуточек. Его стали называть не иначе как «поддатый всадник».

Гауптфельдфебель Штраус, выслушавший вместе со мной доклад фельдфебеля, заметил, едва сдерживая смех:

– Ну и выкинул он фортель. Однако главное заключается в том, что Нот снова с нами, – ведь он хороший служака. То, что фельдфебель нашел нас здесь, – чистая случайность. Хотелось бы надеяться, что нашим выздоровевшим повезет не меньше, чем ему.

– О каких таких выздоровевших вы говорите, Штраус?

– Наша запасная воинская часть уведомила нас о переводе к нам выздоровевших после ранения пятерых человек. Большинство из них вам знакомо, господин обер-лейтенант. Все они хорошие солдаты. Это – санитар Чоске, механики-водители Пич и Вихман, унтер-офицер Триммер. Есть и новенький – фельдфебель Руш. Кроме того, из отпуска должен вернуться старший стрелок Кляйн.

– Ты прав. Это действительно великолепные солдаты. Вот только как они нас найдут? Наверняка попадут во временное боевое формирование.

Краков, 16 января 1945 года

Через день после того, как гауптфельдфебель Штраус упомянул про них, все пятеро выздоровевших и отпускник вместе с еще двумя солдатами дивизиона сошли с поезда на вокзале Кракова.

– Русские должны быть уже неподалеку, – заявил фельдфебель Руш, ступив вместе со своими попутчиками на привокзальную площадь.

Ему явно бросилась в глаза паника, охватившая город. На привокзальной площади и в самом здании краковского вокзала толкалось в стремлении поскорее уехать несколько тысяч человек. Поезда, следовавшие в западном направлении, буквально осаждали солдаты, машинистки и секретарши из штабов вермахта, партийные функционеры, а также гражданские лица, нагруженные объемистыми чемоданами. Едва спецпоезд остановился у платформы, его принялись штурмовать отчаявшиеся люди, и прибывшим фронтовикам едва удалось выбраться из своих купе.

Теперь все восемь человек стояли на привокзальной площади и со смешанными чувствами взирали на окружающий их хаос.

– Вы посмотрите только на злорадные улыбки поляков! Дай им волю, они захлопали бы в ладоши!

– Да, но их можно понять. Они будут ликовать и тогда, когда враг побежит назад из нашей страны.

– Их радости способствуют унизительные для нас обстоятельства, – хмуро добавил Вихман, – Интересно, они так же будут скалить зубы, когда русские их «освободят»? Не могу больше на это смотреть! Пойдемте лучше во фронтовой распределительный пункт. Похоже, что он находится вон там, напротив нас.

Во фронтовом распределительном пункте царила лихорадочная суета. С содроганием они узнали, что многих прибывших назад на фронт солдат отправляли во временные боевые формирования. Их наполняли солдаты, чьи части перестали существовать, и выздоравливающие, выписываемые из краковских госпиталей. Были также и лодыри, стремившиеся удрать с фронта по железной дороге или на машинах, которых «сцапали» с помощью цепных псов.

Когда подошла очередь наших людей, их документы стал просматривать какой-то пожилой, годившийся им в отцы фельдфебель.

– Ага, сынок. Ты из 304-й пехотной дивизии. Твоя часть, похоже, уже находится в плену у Иванов. Никто из твоих товарищей оттуда не вернулся. Что же нам с тобой делать?

– Со мной дела обстоят проще, господин фельдфебель, – шагнул вперед обер-ефрейтор Пфафф. – Моя дивизия сражается в Бескидах[58].

– Ты крепко ошибаешься, дружок, – поправил его фельдфебель. – Ты, как я вижу, из 75-й пехотной дивизии. Она только вчера проследовала через Краков и заняла позиции севернее нас. Однако тебе крупно повезло. Вместе с тобой набирается пятьдесят человек, которые хотят вернуться в 75-ю дивизию. Через пару часов вас погрузят на машины, и вы поедете в направлении города Мехув.

Фельдфебель немного подумал, а затем обратился к ефрейтору из 304-й пехотной дивизии:

– Знаешь что, Йозеф, или как там тебя зовут, вы же приятели. Не так ли? Поезжай вместе со своим товарищем. Возможно, объявятся еще люди из твоей части, и тогда вы сможете встретиться под Мехувом.

После он обратился к истребителям танков:

– Вы все из 88-го тяжелого истребительно-противотанкового дивизиона. Насчет вас имеется специальное указание. Куда же я его подевал?

Порывшись в своих бумагах, фельдфебель посмотрел на унтер-офицера, сидевшего за соседним письменным столом:

– Отто! Ты не помнишь, что было сказано насчет истребителей танков из 88-го дивизиона?

– Мне известно только, что они вчера проследовали в Краков. Больше ничего сказать не могу.

– Тогда они направились тоже в сторону Мехува! – радостно воскликнул фельдфебель и выписал командировочное предписание для посадки на те же грузовики.

Из-за этой ошибки наши сослуживцы остались неразлучными, сели после обеда на грузовики и, вооруженные карабинами, а также «Панцерфаустами», направились из Кракова в северном направлении.

Город Вартегау (Заверце), 16 января 1945 года

В то же самое время наш эшелон прибыл в Вартегау, находившийся в сорока километрах северо-западнее Кракова. Разгрузка шла очень вяло – ледяная стужа насквозь пронизывала не только солдат, но и сковала моторы самоходок. Заводить их приходилось с большим трудом, разогревая паяльными лампами. В колонну рота смогла построиться только к обеду.

В прихожей одного из питейных заведений генерал-лейтенант Зилер[59] оборудовал временный пункт сбора донесений «Флориан». Не успел я доложить о прибытии своей роты, как тут же получил боевую задачу. Гораздо труднее оказалось раздобыть топографическую карту.

Оборонительная линия В1 пролегала всего в нескольких километрах к востоку от Вартегау и занималась исключительно солдатами фольксштурма, которых постепенно должны были сменять регулярные части. Вторая рота оказалась первым таким подразделением на участке линии В1 в районе Заверце. По некоторым данным, там появились уже передовые части противника.

Мне казалось, что принимаемые меры уже не имеют большого значения, поскольку русские уже прорвались через линию В1 в районе города Ченстохова. Но к чему подобные мысли? Ведь боевые действия должны были продолжаться – сразу после полудня вторая рота покинула Вартегау. Самоходки, особенно старого образца с их гусеницами шириной всего 35 сантиметров, с трудом передвигались по обледенелым дорогам на холмистой местности. Они застревали на подъеме, и нам приходилось монтировать грунтозацепы, а это отнимало массу времени.

Я послал командира отделения управления роты вперед на разведку, и он вернулся с очень плохими новостями – мост через танковый ров оказался взорванным. Однако фельдфебелю Ноту удалось разыскать и привести с собой местного крестьянина – переселенца из украинской Волыни, каковыми являлось большинство крестьян в Вартегау.

– Господин обер-лейтенант! Этот человек знает проходимую для наших самоходок дорогу через болота.

Я с сомнением покачал головой и посмотрел на проводника:

– Вы уверены, что наши боевые машины там не утонут?

Украинец немецкого происхождения задумчиво покачал головой:

– Насчет самоходок ничего сказать не могу, господин офицер, но на тяжелом тракторе я там проезжал.

– Хорошо! Попробуем для начала проехать на нашем открытом вездеходе. Если он пройдет, то, как показывает опыт, пройдут и самоходки.

Вместе с Нотом и крестьянином я сел в первый вездеход, а на втором вслед за нами поехал лейтенант Гладе. Мы действительно без всяких трудностей преодолели болото, чему в немалой степени способствовала промерзшая почва, и вскоре достигли отведенных нам позиций на оборонительной линии В1.

В траншеях лежал глубокий снег, а у большинства солдат фольксштурма, в основном пожилых мужчин, не было зимнего обмундирования. В боеприпасах также ощущался дефицит. Что могли противопоставить эти несчастные вооруженному до зубов танками, артиллерией и автоматическим оружием противнику? Большинство этих защитников родины, выглядевших совсем не по-военному, ютилось в хижине, располагавшейся сразу за позицией.

В ней мы и обнаружили «командира» этих горе-вояк – некоего «фюрера» национал-социалистического мотомеханизированного корпуса[60]. Он совсем замотался, выполняя возложенные на него обязанности, и несказанно обрадовался подошедшей помощи и возможности снять с себя ответственность. Этот «командир» поочередно обнимал нас с фельдфебелем, подарил нам большой ящик сигарет и всунул нам в руки свежеиспеченный крестьянский хлеб с домашней колбасой. Когда же объявился передовой наблюдатель от тяжелой артиллерии, радости людей из фольксштурма не было границ.

Атмосфера праздника сразу же улетучилась, когда кто-то рывком открыл дверь в хижину и крикнул:

– Вражеские танки!

Мы с фельдфебелем Нотом выскочили из хижины и примерно в трех километрах увидели несколько БРДМ, осторожно подкрадывавшихся к нашим позициям. Солдаты фольксштурма быстро скрылись в укрытиях, а иваны, судя по всему, что-то заподозрили и остановились. Блеснули вспышки от выстрелов, и снаряды с треском стали вгрызаться в хижину.

– Черт возьми! – выругался Нот, укрывшийся от противника вместе со мной в снежном сугробе. – Если бы наши самоходки были уже на огневых позициях, то они задали бы жару этим Иванам!

Снаряды вновь ударили по хижине, а русская разведгруппа стала быстро приближаться. Тогда солдаты фольксштурма, находившиеся ближе всех к противнику, вскочили с намерением удрать.

– В укрытие, глупцы! – рявкнул я. – Вы подставляетесь под огонь стрелкового оружия противника!

– Наши прибыли! – возликовал фельдфебель Нот.

Сзади послышались громкие звуки выстрелов 88-мм противотанковых пушек. Снаряды пролетали над нами и взрывались среди неприятельских машин. Самоходки сделали шесть выстрелов, после чего две русские БРДМ загорелись. Третьей же удалось уйти.

В хижине все было поломано, и «фюрер» национал-социалистического мотомеханизированного корпуса решил приободриться, приложившись к бутылке шнапса. Мы с Нотом тоже сделали по глоточку. Тем временем наши самоходки, окруженные восторженными солдатами фольксштурма, подошли ближе и, выстроившись в ряд, ожидали дальнейшего приказа.

Долго ждать им не пришлось – посыльный, прибывший из временного пункта сбора донесений «Флориан», передал мне новый приказ генерала.

Для солдат фольксштурма мое сообщение о том, что нам приказано оставить позиции и убыть на новое место, явилось настоящим ударом. Их можно было понять, ведь наш дебют вполне удался. Темной ночью рота двинулась в южном направлении к польскому городу Илькенау (Олькуш).

Между фронтами, 17 января 1945 года

Настало время поведать о мытарствах тех шестерых истребителей танков, которые отчаянно пытались найти вторую роту.

Грузовики находились в пути уже несколько часов, и на землю давно спустилась ночь. Сибирский мороз до костей пробирал солдат в кузове, накрытом лишь легким брезентом. Поэтому, когда в этой холмистой местности машины застревали на подъеме, они воспринимали это чуть ли не как спасение – все без команды спрыгивали на землю и начинали толкать грузовики, чтобы согреться.

– Мы давно должны были прибыть на оборонительную линию А2, – заметил унтер-офицер Триммер. – Странно, что в течение последнего часа нам не встретилась ни одна живая душа.

Вскоре грузовики снова остановились, и солдаты автоматически спрыгнули из кузовов на землю, подумав, что снова придется их толкать. Однако водители указали на показавшиеся впереди силуэты какой-то деревни.

– Там видны языки пламени. Похоже, что в деревне находятся русские, – озабоченно обратился водитель первого грузовика к фельдфебелю Рушу.

– Возможно, ты прав, – ответил тот и внимательно посмотрел на еще горевшие руины нескольких домов. —

Надо подъехать чуть ближе. Мы проведем пешую разведку.

Немного не доезжая до местечка, Руш приказал остановиться. Все шестеро сослуживцев из нашего дивизиона, естественно, держались вместе и так же сообща осторожно стали приближаться к деревне. В первом доме было темно. Они открыли дверь в сени, затем заглянули в жилую комнату – никого. Балки следующего дома, который горел и от которого исходила нестерпимая жара, еще держались. За ним стояла неповрежденная изба, тоже оказавшаяся пустой.

– Не похоже, что наша дивизия находится впереди нас. Она наверняка давно переброшена в другое место, – заявил молоденький лейтенант – единственный офицер среди шестидесяти человек. – Уверен, что иваны находятся позади нас. Если мы хотим выйти к своим, нам надо пробиваться на запад.

Никто не возражал, только один солдат с надеждой пробормотал:

– Дай бог, нам повезет, и мы найдем брешь.

Было решено перекусить, после чего колонна, соблюдая все меры предосторожности, двинулась в западном направлении.

– По всему, мы должны уже быть в Вартегау, – расстелив на коленях карту, изрек фельдфебель Руш.

Вновь показалась горящая деревня.

– Там двигаются какие-то люди! – воскликнул ефрейтор медико-санитарной службы Чоске. – Это немцы или нет?

Грузовики остановились, и все начали совещаться, что делать дальше. На этот раз было решено, что разведгруппу возглавит лейтенант. Разведчики осторожно распределились между домами, а потом дали знак грузовикам подъехать к деревне.

– Странно! – воскликнул лейтенант, стоя посреди третьего подворья, не имевшего никаких признаков разрушения. – Я ведь действительно видел людей, однако здесь никого нет.

– Взгляните, господин лейтенант! – крикнул пехотинец, зашедший за угол дома. – Тут лежат мертвые жители!

Группа истребителей танков последовала за лейтенантом и увидела двоих убитых крестьян, один из которых был стариком.

– Таков, значит, удел немецкого населения, – с содроганием отвернулся от ужасающей картины лейтенант.

Внезапно рядом с ними возникла фигура пожилой женщины.

– Это предводитель местных крестьян и его отец, – безучастно прозвучал голос старухи. – Моего мужа они тоже убили.

Солдаты огорошенно поглядели на пожилую женщину, явно находившуюся в состоянии сильнейшего шока. В ней, казалось, отсутствовали малейшие искорки жизни – таких ужасов насмотрелась эта несчастная. Однако даже в такой момент неслыханного личного горя в старушке не угасли материнские чувства, и она продолжала думать о других:

– Мужчины все мертвы, а одного они забрали с собой. Однако в подвале за сараем спряталось несколько женщин и девушек. Возьмите их с собой, спасите их.

Тут прибежали двое пехотинцев, которые вместе с остальными солдатами прочесывали деревню.

– Господин лейтенант! – издалека закричали они. – С запада к деревне приближаются танки!

Первым пришел в себя фельдфебель Руш.

– Быстрее к грузовикам! – скомандовал он своим истребителям танков. – Нам нужны «Панцерфаусты»!

Истребители танков стремительно бросились к грузовикам, остановившимся возле первого дома. Ведь речь шла о жизни и смерти – завывание моторов и треск выстрелов слышались все ближе и ближе. Руш, Кляйн и Триммер схватили по «Панцерфаусту» и кинулись назад. Навстречу им в панике бежали пехотинцы. Другие же пытались найти укрытие за избами. Звуки выстрелов раздавались уже совсем близко. Различались и очереди из танковых пулеметов. Судя по всему, танки были уже в самой деревне, и вот первый из них появился возле горящего дома.

– Это – БРДМ! Нет, их целых две! – воскликнул Гриммер. – Клаус, Петер! Вы – налево, а я зайду справа из-за избы!

Фельдфебель Руш только одобрительно кивнул и побежал влево за сарай. До БРДМ было уже не более пятидесяти метров.

– Петер! Ты с ума сошел? Быстро в укрытие! – рыкнул фельдфебель.

Однако обер-ефрейтор Кляйн его не послушал – он встал посреди улицы, вскинул на плечо «Панцерфауст» и стал целиться в левый БРДМ. Из заднего раструба «Панцерфауста» вылетел поток раскаленных газов, и в этот момент заговорил вражеский пулемет, сбив очередью обер-ефрейтора с ног. Однако выпущенный им снаряд нашел свою цель – БРДМ дернулась и остановилась. Одновременно по боевой машине разрядил свой «Панцерфауст» и Руш, в результате чего она запылала ярким пламенем.

Между тем унтер-офицер Триммер выстрелил по второй БРДМ. Снаряд попал ей в лобовую броню, но она не встала, а, наоборот, на бешеной скорости внезапно повернула направо и устремилась к сараю, за которым укрывался Руш. Наполовину въехав в сооружение, машина остановилась, а Руш кинулся к Петеру Кляйну и встал перед ним на колени. Сомнений не оставалось – наш боевой товарищ был мертв.

– Он был так привязан к своей роте, и вот теперь никогда больше ее не увидит, – прошептал Триммер.

Из машины, въехавшей в сарай, вылезли два красноармейца и попытались удрать, но были застрелены подоспевшими пехотинцами.

Через два часа три грузовика покинули эту страшную деревню. На них разместили раненых, а кроме того – двенадцать женщин и девушек. А вот пожилая женщина, которая замолвила за них слово, ехать с нами не пожелала – она не хотела оставлять своих мертвых близких. Начинало темнеть, когда головная машина остановилась. Из нее спрыгнул лейтенант и подошел к грузовику, в котором сидел Руш вместе с другими истребителями танков.

– Впереди деревня, от которой через лес идет дорога до города Подлесе, где начинается оборонительная линия В1. Если мы доедем до леса, то больше ничего страшного с нами не произойдет.

– Вот именно, если, – озабоченно проговорил Руш. – Я бы предпочел обогнуть эту деревню и прогуляться по лесу.

– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – возразил офицер. – Не забывайте, что с нами раненые и женщины!

Если бы Руш, как, впрочем, и все остальные, не устал как собака, то он нашел бы что сказать, но в этот раз фельдфебель только согласно кивнул. Лейтенант взобрался в первый грузовик и помчался с большой скоростью в направлении деревни, очертания которой стали проступать все явственнее. Остальные две машины последовали за первой.

До деревни оставалось всего восемьсот, затем четыреста метров, как вдруг между домами начали мелькать вспышки от выстрелов.

– Опять эти проклятые танки! – объятый ужасом, воскликнул ефрейтор медико-санитарной службы.

– Всем из машины! – зарычал Руш.

Он запрыгнул на заднюю стенку кузова, отстегнул крепления тента, и тот свалился вниз. Плотной кучкой женщины и солдаты спрыгнули с грузовика и спрятались в придорожной канаве. И вовремя – не успел кузов опустеть, как в головную машину угодил снаряд, и та вспыхнула ярким пламенем. В этом грузовике, видимо, было много убитых. Некоторые пехотинцы, объятые пламенем, в муках корчились на земле, громко крича от боли. Между тем снаряды продолжали взрываться среди грузовиков и спасавшихся бегством людей.

– Клаус! – взволнованно крикнул Триммер. – Справа я вижу ручей! Если нам удастся до него добраться, то мы сможем там спрятаться.

– Ты прав, это может нас спасти. Шансы неплохие, – откликнулся фельдфебель Руш. – Чоске, Вихман, Пич! Позаботьтесь о женщинах!

Сам фельдфебель схватил за руку первую попавшуюся девушку и побежал с ней к ручью. При этом он несколько раз ничком бросался на землю, а та в точности повторяла его движения. Наконец им удалось достичь ручья и рухнуть в глубокий снег на его обрывистом берегу. Вокруг Руша собиралось все больше солдат и женщин из его грузовика. Их примеру последовали и экипажи других автомашин, которые принесли с собой даже раненых товарищей. Однако из числа ехавших в первом грузовике до спасительного ручья добрались всего два солдата и одна женщина.

– Остальные погибли, в том числе и лейтенант, – доложили они фельдфебелю Рушу, так как все спасшиеся видели теперь в нем своего командира.

Руш оценивающим взглядом оглядел собравшихся вокруг него людей. Из всей команды осталось всего тридцать пять солдат и девять женщин. Он помолчал немного, обдумывая сложившуюся ситуацию, а потом заявил:

– Как я вижу, у большинства оружия нет. Следовательно, сражаться мы не можем. Нам остается только отрываться от противника! Этот ручей дугой огибает деревню. Поэтому мы попытаемся под его защитой добраться до опушки леса, а там видно будет. Вперед!

– Я не могу, у меня сил не осталось, – жалостливым голосом проговорил один из раненых.

– Сил ни у кого не осталось. Однако все должны понимать, что с каждой минутой промедления наши шансы на успех сокращаются. В лесу отдохнем, – жестко отреагировал Руш и тихо добавил: – Если удастся.

Ведомые фельдфебелем, солдаты и женщины двинулись вдоль ручья, берег которого порой оказывался настолько обрывистым, что приходилось брести по ледяной воде, то и дело рискуя пораниться об острый лед. Это была настоящая пытка. Особенно для женщин, хотя все они носили сапоги. Тем не менее, движимый страхом, отряд быстро продвигался вперед, хотя колонна и сильно растянулась.

Наконец показалась опушка леса. В этот момент Руш увидел, как один из танков, сопровождаемый пехотой в униформе бурого цвета, осторожно приблизился к горящему грузовику. Когда русские подошли к машине, послышались одиночные выстрелы. Беглецы поняли, что эти звуки стоили жизни их выжившим товарищам. Их охватила дрожь, и они непроизвольно ускорили шаги.

У русских послышались команды, танковые моторы взревели, прозвучал выстрел, и над головами беглецов пролетел снаряд. Руш осторожно поднялся по крутому берегу и осмотрелся. Его догадка оказалась верной.

– Послушайте меня, люди! – обратился он к своим спутникам. – Иваны разгадали наш замысел и теперь попытаются перекрыть нам путь. Следует ускорить шаг! Вперед!

Тяжело дыша, солдаты и женщины проследовали мимо Руша, при этом Триммер буквально тащил за собой хрупкую девушку. На некотором удалении от них двигался раненый. Внезапно он упал и наверняка скатился бы в воду, если бы Руш его вовремя не поднял.

– Я больше не могу. – Слезы градом покатились по щекам молодого солдата.

– Сейчас не время раскисать! – подбодрил его фельдфебель, таща за собой. – То, что могут женщины, сможешь и ты.

Тогда раненый еще раз собрался с силами и двинулся дальше самостоятельно, а Руш поднялся наверх и стал наблюдать за противником.

По заснеженному полю ползли два танка, вслед за которыми, растянувшись в широкую цепь, шла пехота силами до роты. Русские имели перед собой ту же цель, что и немцы, – место, где примерно в двухстах метрах от лесной опушки ручей делал поворот и протекал дальше почти параллельно лесу.

Между тем первые немцы достигли наиболее близкого к лесу участка. Руш попеременно переводил свой взор с атакующих русских на лесную опушку и обратно. Ему стало ясно, что их шансы на успех были невелики – один из тысячи, ведь до первых деревьев предстояло преодолеть по открытой местности почти двести метров. Их просто перестреляли бы как зайцев, а тех же, кому посчастливилось бы добраться до леса, иваны быстро бы переловили. Кто-кто, а они в лесу ориентироваться умели и точно знали, где искать.

Солдаты, судя по всему, этого не осознавали, а может быть, их разум затуманивал страх. Увидев перед собой спасительный лес, они, выбравшись на берег ручья, рванули к нему.

Русские немедленно открыли огонь из всех видов оружия – послышался визг пролетающих снарядов и треск пулеметных, а также автоматных очередей. Из деревьев на опушке леса во все стороны полетели щепки. Первые добежавшие до нее немцы бросились на землю, и тут произошло чудо!

Внезапно один из танков взорвался. Фельдфебель Руш не поверил своим глазам и больно ущипнул себя за руку.

Однако танк действительно горел, а русская пехота залегла. Послышался еще один выстрел противотанковой пушки, и вспыхнул второй танк.

– Держись, парень! Это наше спасение! – крикнул Руш вконец ослабевшему солдату, все же упавшему в ледяную воду. – В лесу немецкие войска!

Фельдфебель подхватил раненого, взобрался вместе с ним на берег и, тяжело ступая, устремился к лесу. Перед ним шагал Триммер с девочкой на руках. Руш уже не обращал внимания на то, что русские продолжали стрелять. Достигнув первых деревьев, он выпустил из рук спасаемого им солдата, и тот без чувств повалился на землю. Рядом с ним, хрипло дыша, лежал унтер-офицер Триммер, чью голову девочка заботливо положила себе на колени.

С трудом переведя дыхание, фельдфебель огляделся – впереди стояла 75-мм противотанковая пушка, посылавшая снаряд за снарядом по русским, а рядом с ней присели за деревьями немецкие пехотинцы из состава пехотного батальона 75-й пехотной дивизии, которые своим метким огнем обратили противника в бегство.

Село Пшегиня, 17 января 1945 года

Когда разыгрывались вышеописанные события, мы вместе с командиром отделения управления роты фельдфебелем Нотом сидели на диване в вестибюле небольшой гостиницы города Илькенау (Олькуша) и пили красное вино из бутылки, подаренной начальником финансовой части. Всю ночь самоходки провели в движении по обледенелым дорогам, и все устали как собаки. К сожалению, вскоре нашей маленькой пирушке пришел конец, так как генерал Лисе[61] вызвал меня к себе.

– Получено донесение о том, что на оборонительной линии В1 на окраине села Пшегиня появились танки противника, – заявил он. – Приказываю вам уничтожить танки! Я поеду вместе с вами, так как хочу посмотреть танковое сражение.

Унтер-офицер Дибингер и фельдфебель Нот были высланы вперед на двух открытых вездеходах на разведку, а самоходки неспешно двинулись вслед за ними. Через полчаса Нот возвратился и еще издали закричал:

– На оборонительной линии В1 больше нет войск! Мы сами видели, как большая группа солдат фольксштурма скрылась в лесочке севернее Пшегини. К востоку от села находится высота, за которой был слышан шум моторов. Без сомнения, это танки.

Вскоре показалось село Пшегиня, вытянутое вдоль дороги. Возле церкви, стоявшей посередине населенного пункта, я приказал остановиться и двинул в поля первый взвод налево, а третий направо. Со вторым же взводом остался на дороге. В результате рота растянулась по фронту, и в таком боевом порядке мы стали приближаться к восточной окраине села. Там нас встретил Дибингер. Он указал на высоту, откуда удирали последние, самые отважные солдаты фольксштурма, облаченные в тонкие шинели, полы которых развевались на ветру.

Едва они достигли окраины села, как на высоте, ревя моторами и громко лязгая гусеницами, появилось несколько Т-34. Шесть танков проехали через уже никем не защищаемые траншеи оборонительной линии В1 и взяли курс прямиком на Пшегиню.

Наши самоходки немедленно открыли по ним огонь. Однако из-за долгого нахождения на марше пушки были разлажены – сказался недостаток конструкции, связанный с большой длиной ствола, составлявшей более шести метров. В результате цели оказались непораженными.

Тогда командиры экипажей скорректировали стрельбу, но русские танки уже тоже открыли огонь. Рядом с моей самоходкой в дом ударил снаряд, но на лице генерала, находившегося возле меня, не дрогнул даже мускул. Надо признать, что, несмотря на его преклонный возраст (ему явно было около семидесяти лет), мужества ему было не занимать.

В этот момент в Т-34 попал снаряд, но ушел в рикошет. Второй же не оставил танку никаких шансов – передняя машина загорелась, и ее экипаж стал выбираться наружу. Остальные же русские танки предпочли ретироваться. Возможно, это было первое серьезное сопротивление, с которым столкнулись русские танкисты с начала своего грандиозного наступления с плацдарма под городом Баранув-Сандомирский. Пока танки Иванов отходили назад за гребень высоты, они потеряли еще один Т-34, так и оставшийся стоять на склоне, объятый пламенем. Затем наступило затишье. Слышен был только треск взрывавшихся в горящих танках боеприпасов.

– Отличная работа! – с воодушевлением воскликнул генерал. – Как вы смотрите на то, чтобы ваша рота заняла позиции на высоте?

– Без поддержки пехоты это исключено, господин генерал, – ответил я. – У меня другое предложение – мы займем круговую оборону на восточной окраине села, а вы тем временем постараетесь как можно скорее прислать нам пехотное прикрытие.

– Согласен! Я пришлю вам батальон пехоты так быстро, как получится, ведь в моем распоряжении находятся только временные боевые формирования.

С этими словами генерал распрощался со мной и довольный поехал назад в Илькенау. Я же совсем не был удовлетворен результатами стрельбы своей роты и распорядился:

– Фельдфебель Нот! Отправляйтесь во взводы! Следует немедленно устранить погрешности в наводке орудий. Кроме того, самоходкам надлежит как можно быстрее занять огневые позиции в хороших укрытиях. И не забудьте замаскироваться!

Остаток дня прошел на удивление спокойно. С востока не раздавалось ни звука. Вероятно, атаковавшие нас танки являли собой лишь слабый передовой отряд, который отошел назад. Однако разведка показала, что позиции на высоте были заняты русской пехотой.

Ночью меня разбудил унтер-офицер радиосвязи Бер:

– Прибыл гауптман с начальником штаба из временного боевого формирования.

Еще толком не проснувшись, я поприветствовал вошедших офицеров. На меня они не произвели хорошего впечатления. Но это ничего не значило – главное заключалось в том, что мы получили подкрепление. Поэтому с моей стороны они встретили радушный прием.

Я ознакомил их со сложившейся обстановкой и на карте показал позиции роты. Из-за темноты мною им были выделены два проводника. Гауптману же я посоветовал оборудовать свой командный пункт поблизости от моего и выделить посыльного для связи. Получив пехотную защиту, мы почувствовали себя намного увереннее и проспали до самого утра. Село Пшегиня, 18 января 1945 года

Еще на рассвете следующего дня гауптфельдфебель Штраус смотался за продовольствием. Поскольку русские активности не проявляли, у меня собрались командиры взводов: лейтенант Цитен, фельдфебель Шнайдер и лейтенант Гладе. Гауптфельдфебель сообщил нам, что ночью в Илькенау прибыл батальон 75-й пехотной дивизии, а вместе с ним из запасной части и пятеро выздоровевших после ранения наших товарищей. Штраус подробно поведал об их злоключениях и особенно о невероятных приключениях между двумя фронтами, во время которых смертью храбрых погиб старший стрелок Кляйн.

– Женщины, сбежавшие от русских, уже отправлены в рейх, – рассказывал гауптфельдфебель. – Осталась только совсем юная девушка, о которой заботился Триммер. Родителей ее убили, и Триммер попросил меня пристроить девушку на время в обозе. Если получится, то он хотел бы отправить ее к своей бабушке и своему дедушке, поскольку чувствует себя за нее ответственным. Малышка привязалась к нему, как к своему отцу.

Все, представив себе тщедушного двадцатишестилетнего унтер-офицера в роли отца девятнадцатилетней «малышки», невольно усмехнулись. После заговорили о временных боевых формированиях.

– Такие формирования можно назвать как угодно, только не воинской частью, – презрительно бросил Штраус. – Вид этих вояк, когда они разгружались в Илькенау, меня просто потряс. Во что превратили наш вермахт, которым мы так гордились?!

– Это действительно сброд, – подтвердил лейтенант Гладе. – Все они являются ограниченно годными или вовсе негодными для военной службы. Чего от них можно требовать? Однако я подозреваю, что это все, что осталось. К ним же можно отнести и солдат, отставших при сомнительных обстоятельствах от своей части, и вообще всяких бездельников, если не дезертиров.

– Ну, пару стреляных воробьев среди них все же можно найти, – решил немного смягчить общее гнетущее впечатление о прибывшем к нам пополнении Шнайдер. – Я видел среди этих вояк командира взвода с Германским крестом в золоте. Лихой парень. Он поделился со мной своими переживаниями – два дня назад их срочно перебросили в Катовице, а потом сразу же посадили на грузовики и отправили в Илькенау. Солдаты практически друг друга не знают. Их постоянно пьяный командир до этого был военным комендантом вокзала и о военном деле не имеет ни малейшего понятия.

– Трагедия заключается в том, что наверху считают эти части регулярными воинскими подразделениями. Отсюда и катастрофические последствия, – добавил я.

Когда все стали расходиться, я распорядился, чтобы Штраус оставил пока в обозе вернувшихся после выздоровления солдат и взял с собой лишь ефрейтора медико-санитарной службы.

– В Илькенау прибыл полк 75-й пехотной дивизии, – уходя, заметил он. – Его солдаты производят великолепное впечатление. Они могли бы стать вам хорошим подспорьем.

В обед артиллерия противника начала обстреливать село, а вслед за этим иваны бросились в атаку. На этот раз без танков. Наши самоходки немедленно заняли огневые позиции и открыли по неприятелю губительный огонь. В результате атака русских захлебнулась.

В это же время в село с другой стороны вошел пехотный полк нашей 75-й пехотной дивизии. Быстро оценив обстановку, командир полка отдал приказ провести атаку с ходу. Прибывшая полковая артиллерия немедленно заняла огневые позиции и стала обстреливать неприятеля, который в панике бросился наутек. Пехотинцы же с громкими криками «Ура!» преследовали русских и вернулись с большим количеством трофейного оружия.

Ближе к вечеру в Пшегине вновь прозвучали сигналы тревоги – русские неожиданно предприняли атаку с юга. Такую возможность со стороны противника командир полка не учел, приказав оборонять село с данного направления солдатам временного боевого формирования. Эти «герои», завидев неприятеля, сразу же бросились наутек, и иваны чуть было не добрались до церкви в середине села. На наше счастье, там располагался командный пункт пехотинцев, которые, несмотря на свою малочисленность, немедленно бросились в контратаку и восстановили прежнее положение.

Село Пшегиня, 19 января 1945 года

В полдень на нашем командном пункте ощипывали гуся. Связисты поймали танцевальную музыку, и все потихоньку напевали знакомые мелодии. Среди голосов особо выделялся великолепный тенор фельдфебеля Нота. Вдруг зазвучал «оркестр» русских, причем увертюру исполнили «сталинские органы», обрушившие град осколков точно на центр села. Первые же снаряды легли вокруг нашего командного пункта и сразу подожгли машину с радиостанцией.

Под гром разрывов снарядов и треск горящих домов мы с Нотом кинулись к самоходке командира роты, имевшей номер 201. Неподалеку от нее нам пришлось прятаться, поскольку послышался звук летевших снарядов очень крупного калибра, которые с оглушающим грохотом стали рваться вокруг нас. Выскочив из укрытия, я не обратил внимания на то, что остался один, и, подбежав к самоходке, забрался в нее, приказал начать движение и передал по радио приказ на открытие огня.

На этот раз дело принимало крутой оборот – неприятель устремился вниз с высоты, атакуя плотными волнами. Защищаясь, пехотинцы открыли огонь из всех видов имевшегося у них оружия. Мы тоже стреляли осколочно-фугасными снарядами, но теряли много времени из-за необходимости менять позиции, поскольку русские открыли по нас ответный огонь из тяжелого оружия. В отдельных местах дело дошло до рукопашной, и всюду, за одним исключением, наши пехотинцы выходили победителями. Затем в бой вступил резервный взвод во главе со своим командиром, который отбросил Иванов назад. Неприятельская атака была окончательно отбита, а противник понес большие потери.

У нас тоже было много раненых, среди которых оказался и командир взвода фельдфебель Шнайдер. А вот фельдфебель Нот получил смертельное ранение. При попытке оттащить в безопасное место тяжелораненого пехотинца ему в грудь попал осколок снаряда. Но он еще дышал, и я, сидя у него на складе, держал его за руку.

– Моя мать уже давно на небесах, – прошептал умирающий. – Напишите моему отцу. Он остался совсем один. Пусть не плачет обо мне – черканите ему, что мне было совсем не больно.

Нот на какое-то время затих, а черты его лица начали заостряться и принимать желтоватый оттенок. Я было подумал, что он умер, но фельдфебель вновь открыл глаза, но уже никого не различал.

– Мне так хотелось мирной жизни. О, мама, – произнес Нот и затих.

Рядом с умирающим стоял посыльный роты Пфайль, по щекам которого градом стекали слезы.

– Он был хорошим товарищем, – прошептал Пфайль, высказав наивысшую похвалу, которую может заслужить солдат. Прорыв под Миколувом Город Домброва-Гурнича, 20 января 1945 года

Наступательные клинья Красной армии уже давно прорвали оборонительную линию В1 возле города Ченстохова и двинулись на запад севернее его по промышленным областям Верхней Силезии. Гитлер сместил генерал-полковника Харпе[62] и назначил командующим группой армий генерал-полковника Шернера[63]. Группа армий спрямила широко выступавший фронт, чтобы защитить промышленные районы, где в заводских цехах полным ходом все еще продолжалось производство.

Ночью мою роту из села Пшегиня отозвали, и я вместе с пехотной ротой двигался в арьергарде. Возле восточной окраины Илькенау мы долго ожидали дальнейших действий противника – было не ясно, ударят русские или нет. Наконец в середине ночи поступил приказ на дальнейшее проведение марша. Пехотинцы уселись на броню, и в такой лютый мороз им приходилось несладко. Продвигались мы очень медленно, так как дороги были забиты войсковыми колоннами. Наступил уже рассвет, когда показались восточные окраины промышленной области.

В городе Сосновец пехотинцы спешились, и мы разместили наши самоходки между домами. Я как раз брился, когда в комнату ворвался посыльный Пфайль и прямо с порога закричал:

– Ради бога, выйдите скорее на улицу. Там бушует какой-то генерал и грозится отдать нас под военно-полевой суд.

На дороге я увидел колонну машин с командирским танком во главе, о броню которого оперся генерал-полковник Шернер. Его плотная фигура была видна издалека, а лицо побагровело от злости. Увидев меня, он немедленно заорал:

– На фронте нашу пехоту расстреливают вражеские танки, а что делает тяжелая противотанковая артиллерия? Она без дела торчит на отдыхе, а господа истребители танков дрыхнут без стыда и совести! Такая диверсия, господин обер-лейтенант, карается по приговору военно-полевого суда смертной казнью!

Генерал не дал мне сказать ни слова в свое оправдание от такой несправедливости и в конце своей длинной тирады, немного поостыв, спросил:

– Вы наконец-то поняли всю серьезность вашего положения? Самое позднее через полчаса вам придет приказ на дальнейшие действия, и чтобы я вас здесь больше не видел!

После этого колонна машин двинулась дальше в северном направлении. Тут словно по сигналу прибыл посыльный из дивизиона и передал приказ следовать к сборному пункту Домброва-Гурнича.

Село Топоровице, 21 января 1945 года

Мы двинулись на север в направлении села Топоровице к 68-й пехотной дивизии, которой переподчинили мою роту. Рядом со мной в машине сидел новый командир отделения управления 2-й роты фельдфебель Руш.

– Возьмите к себе Руша, господин обер-лейтенант, – чуть ранее уговаривал меня ефрейтор медико-санитарной службы Чоске. – Это стоящий парень! Если бы его не было с нами во время наших «приключений» с Иванами, нам пришлось бы совсем плохо.

В конце концов Руш стал командиром отделения управления второй роты. А унтер-офицер Триммер принял на себя командование вторым взводом, о назначении которого ходатайствовал фельдфебель:

– Он справится. Мы со дня на день ожидаем его производства в фельдфебели.

Вихман теперь сидел за рычагами самоходки за номером 214 вместо прежнего механика-водителя, раненного в Пшегине.

Когда мы приблизились к селу Топоровице, то попали в самую гущу боя. На командном пункте все не находили себе места, так как наша пехота отступала.

Командовал боевой группой полковник Гебюр, который был настоящим великаном. Когда я вошел к нему, он отвешивал оплеухи одному унтер-офицеру, бросившему свой запас боеприпасов. Затем полковник принялся отчитывать обер-лейтенанта, являвшегося начальником штаба временного боевого формирования и осмелившегося потребовать подкрепления в личном составе, а также дополнительных боеприпасов. Гебюр схватил его за пояс и буквально вышвырнул из командного пункта.

Увидев мое озадаченное лицо, начальник штаба боевой группы ухмыльнулся и заявил:

– На самом деле полковник – душа-человек. Вы даже представить себе не можете, с какими типами мы вынуждены иметь дело. Между прочим, сейчас начнется контратака. Как вы смотрите на то, чтобы принять в ней участие? Это придало бы пехоте мужества.

Я выделил первый и третий взводы для огневой поддержки контратаки, а сам с истребителями танков отделения управления и вторым взводом принял участие в атаке на северном выезде из села. Мои самоходки для прицельного выстрела постоянно останавливались, но когда мы достигли противотанкового рва, то по большому количеству убитых солдат противника смогли оценить страшное воздействие наших снарядов.

– В километре впереди нас САУ противника – СУ-85[64]! – вскричал командир экипажа самоходки под номером 201 фельдфебель Рихтер.

Кандидат в офицеры ефрейтор Вернике явно занервничал.

– Где? Где? – с отчаянием в голосе спросил он и принялся всматриваться в даль.

Наконец Вернике совершил выстрел, но не попал. Следующий же снаряд в момент заряжания заклинило. Тогда мы с Рихтером и заряжающим выскочили наружу и, несмотря на обстрел неприятеля, свинтили составную палку для чистки ствола, засунули ее в дуло и выдавили застрявший снаряд. К несчастью, заклинило и новый снаряд. Наконец неисправность была устранена.

Внезапно нас стали обстреливать сбоку.

– Проклятье! Опять эти стервятники! – чуть ли не зарычал от ярости фельдфебель Рихтер.

Он приказал развернуть самоходку влево, не заметив коварную ловушку, спрятанную в овраге, – из грязи торчало дуло пушки. Она могла выстрелить по нас в любую секунду. Тогда я по радио связался с командиром экипажа второй самоходки управления роты, унтер-офицером Хельманом, и обрисовал ему угрожающее положение, в котором мы оказались. Он произвел выстрел и сразу же уничтожил пушку. В общем, с этой бедой удалось справиться.

Когда противотанковый ров вновь оказался в немецких руках, мои самоходки отошли назад в село Топоровице.



На ночь первый взвод расположился между хат в центре села, и солдаты стали отмечать два уничтоженных САУ противника, подбитых после обеда меткими выстрелами наводчика Лемке из экипажа Поля.

– Ты наша добрая фея, Густав. Едва ты сел за рычаги управления самоходки под номером 214, как у русских начались неприятности, – радовался Поль первым успехам своего экипажа.

Обер-ефрейтор Вихман покраснел от удовольствия, слушая похвалу своих товарищей. Командир его взвода лейтенант Цитен тоже похлопал отличившегося механика-водителя по плечу.

– Давайте выпьем за хорошее вступление в должность новичка Вихмана! – воскликнул он, пребывая в приподнятом настроении.

Все чокнулись с Вихманом и осушили свои стаканы.

– А теперь хватит праздновать, – закончил короткие посиделки командир взвода. – Нам предстоит тяжелый день, и голову нужно иметь ясную. Несмотря на то что высота перед нами занята нашей пехотой, необходимо сохранять бдительность. В каждой самоходке останется для охраны по одному человеку, а остальным разрешаю разойтись по домам и поспать.

Вихман сразу же с готовностью вскочил.

– Я первым заступлю на пост по охране своей самоходки. Все равно мне не уснуть, – заявил он и вышел на улицу.

Вихман уселся в кресло механика-водителя, оставил люк открытым и еще раз мысленно прокрутил в голове события своего первого боя. С высоты время от времени доносились одиночные выстрелы, сменявшиеся порой целыми залпами. Тут кто-то уселся рядом с открытым люком. Это был ефрейтор медико-санитарной службы Чоске, приписанный к первому взводу.

– Иваны любят предпринимать ночные вылазки, а на временные боевые формирования положиться нельзя, – сказал он.

– Мы целыми и невредимыми прошли через боевые порядки русских, Фриц, а здесь, возле многих самоходок, с нами тем более ничего не случится.

– Ну, не знаю. У меня какие-то странные ощущения в животе. Да еще этот туман. Глаз я все равно не сомкну и через час тебя сменю.

С этими словами Чоске спрыгнул с брони и скрылся в хате.

Через открытый люк Вихман до боли в глазах вглядывался в темноту и клубящийся туман. Вскоре глаза у него начали слезиться. Он почувствовал усталость и не заметил, как глаза сами собой сомкнулись. Внезапно обер-ефрейтор осознал, что засыпает. Боясь уснуть, он выбрался наружу и стал прохаживаться по броне. Через некоторое время Вихман вновь скользнул на водительское место, не заметив появившиеся возле двора фигуры людей, которые быстро шмыгнули к самоходке. Когда же обер-ефрейтор сел в кресло и посмотрел в открытый люк, то увидел балансирующих на броне двух русских солдат.

– Тревога! – закричал он и поднял вверх пистолет.

Обер-ефрейтор успел произвести два выстрела, и один русский, взмахнув руками, спиной свалился с самоходки. В ответ прозвучала автоматная очередь, которая прошила Вихмана через открытый люк.

В этот момент дверь хаты открылась, а затем снова захлопнулась. Ее немедленно изрешетил град пуль, выпущенных из автомата. Однако короткого взгляда ефрейтору медико-санитарной службы оказалось достаточно.

– Тревога! Русские у самоходки! – крикнул он и, схватив автомат, выпрыгнул в окно на задний двор.

Затем Чоске подбежал к углу дома, откуда просматривалась территория возле самоходки. Внезапность сделала свое дело – его автомат поразил русских, стоявших на броне.

– Вперед! Взять их! – зычным голосом крикнул лейтенант Цитен, рывком открыл входную дверь и бросился к самоходке, сопровождаемый остальными членами ее экипажа.

Со стороны других боевых машин тоже послышались крики и выстрелы, а затем все стихло – русские, оставив своих убитых солдат, убрались восвояси. Из людей первого взвода ни у кого не оказалось даже царапины, самоходки тоже стояли целехонькими, а вот обер-ефрейтор Вихман был мертв.

Село Топоровице, 23 января 1945 года

– Не люблю я эти ночные совещания, – пожав мне руку, заявил майор Демер. – Однако положение слишком серьезное. Следовало ожидать, что русским не понравится сложившаяся ситуация, в которой мы длительное время блокируем их продвижение вперед. Чего они только не предпринимают, чтобы добиться успеха. Возле сел Нова-Весь и Косьцельны иваны сосредоточили много пехотных подразделений, усилив их тридцатью, а то и сорока танками. Следует также учитывать, что русские всегда располагают большим количеством тяжелого оружия. – Майор обвел присутствующих тяжелым взглядом и продолжил: – Что мы можем им противопоставить? Господа командиры пехотных подразделений! Доведите до своих людей, что позади нас никого нет и бегство с поля боя неизбежно приведет либо к плену, либо к гибели. Обратите их внимание на сильную противотанковую поддержку со стороны самоходок. Скажите им, что не надо паниковать при атаке вражеских танков, что не стоит обращать внимание на эти железные гробы. Их следует просто пропускать через траншеи. Все равно далеко они не уедут.

Затем Демер обратил свой взор на артиллеристов:

– Господа артиллеристы! Попрошу вас оказать чуть большую поддержку пехоте, чем вчера вечером.

Немного помолчав, майор посмотрел на меня и добавил:

– Третью роту истребителей танков, к сожалению, я должен передать левому соседу, так что при отражении предполагаемой танковой атаки все надежды мы можем возложить только на вторую роту. Поэтому вам следует перекрыть и участок в западной части Топоровице.

Через три часа все самоходки второй роты растянулись на огневых позициях на обратных склонах по всей пяти-километровой длине села, направив пушки на север.

Второй взвод под командованием унтер-офицера Гриммера располагал только двумя самоходками, поскольку третья боевая машина вышла из строя во время переезда в западную часть села. Я намеренно нарезал этому взводу достаточно большой отрезок для обороны, поскольку предполагал, что направление главного удара русских придется на центр населенного пункта. Однако в последний момент меня что-то заставило выделить в распоряжение Триммера еще одну самоходку из состава штабных боевых машин.

Содержатель технического имущества Циркель осмотрел поврежденную самоходку и как раз докладывал Триммеру результаты своей работы, когда я примчался к ним на мотоцикле с коляской.

– Вот те раз! – удивился я. – Что вы делаете на передовой, Циркель? Неужели у вас в одном месте засвербело?

– Нет, господин обер-лейтенант, это мне не грозит, – отпарировал техник, чье место было в тылу. – Я, конечно, не герой, но кому-то надо ремонтировать тот металлолом, который вы поставляете.

– Этот мастер гаечного ключа привез, к сожалению, плохие новости, – пожаловался мне Триммер. – В ближайшее время на самоходку номер 224 мы рассчитывать не можем.

– Я это предвидел и привел с собой для вашего усиления машину под номером 202. Унтер-офицер Хельман ждет снаружи. Укажите ему его огневые позиции!

– Вы мне здорово облегчили задачу, – обрадовался командир взвода и вышел исполнять свои обязанности.

Через четверть часа он вернулся на командный пункт, располагавшийся в маленькой убогой хижине, в которой при свете фитиля, торчавшего из гильзы, мы с Циркелем сидели за шатким столом и пили кофе, сваренный командиром отделения управления взвода унтер-офицером Дибингером. Триммер присоединился к нам и попросил налить чашечку и ему.

– А что сказал Пич? Это ведь он заменил беднягу Вихмана.

– Это оказалось сделать не так просто, – ответил я. – Вначале, услышав о смерти своего друга, он разрыдался, но, узнав, что ему предстоит заменить Вихмана, начал причитать: «Как? Я должен сидеть на месте гибели Густава? На том самом, где его застрелили? Нет! Такого от меня никто потребовать не может!» Он буквально вышел из себя. Тогда я схватил его за портупею и спросил: «А если бы все вышло наоборот, Пич? Как вы думаете, ваш друг занял бы ваше место?» После этого он согласился. Однако трудности вновь возникли, когда Пич уселся на место механика-водителя и обнаружил повсюду следы крови своего друга. Теперь же он горит желанием отомстить русским.

Триммер тупо уставился на крошечное пламя коптилки и завел разговор о группе из шести человек, вернувшихся в строй после ранения, из которых смертью храбрых пали уже двое.

– Кто будет следующим? – мрачно спросил он.

– Карл, – решил сменить тему разговора Циркель. – Думай лучше о том человечке, которого ты пристроил в обозе. Она ждет тебя, и для нее ты – настоящий бог!

Морщины на лбу Триммера разгладились, а черты лица смягчились.

– Ах да! Мария! Как ее лодыжка? Она уже может танцевать?

– Танцевать? Да эта девушка – настоящий ураган. Она всюду успевает и схватывает все буквально на лету, в общем, из нее выйдет хорошая хозяйка. Мария щебечет с утра до ночи словно пташка, и от нее как бы исходит солнечный свет. Теперь в обозе не увидишь больше ни одного немытого или небритого солдата. И знаешь, как лучше всего ее обрадовать? Надо просто рассказать что-нибудь об унтер-офицере Триммере!

– Ах, перестань молоть языком, – смутился Триммер. – Однако передай ей от меня большой привет.

– Циркель, вам пора собираться в обратный путь, – прервал я их разговор. – Скоро начнет темнеть, и здесь станет по-настоящему горячо!

Техник суетливо вскочил и проговорил:

– Черт возьми! Засиделся я тут с вами, а мне давно пора позаботиться о ремонте самоходки.

С этими словами Циркель попрощался с нами, сел в свою легковую машину марки «Опель-Кадет» и укатил прочь. Мы же допили кофе и прошли метров двести вверх на высоту, где в специальном окопе был оборудован наблюдательный пункт. Взобравшись туда, я смог посмотреть на заход солнца на востоке, справа от нас. Нам показалось, что мы заняли места в театре и ожидаем открытия занавеса. Вскоре представление действительно началось – раздался звук, как будто кто-то ударил в огромные литавры.

У подножия высоты, на которой располагался наш наблюдательный пункт, раскинулось село Топоровице, а примерно в километре от него виднелись холмы, на которых заняла оборону наша пехота. Территория же, где располагались русские, оказалась скрытой за гребнями высот. Оттуда со страшным воем в небо устремились многочисленные огненные шлейфы.

Звук, услышанный нами, напоминал работу гигантского стартера – русские подогнали с десяток, а может быть и более, «сталинских органов», которые одновременно произвели залп. Прежде чем ракеты достигли наивысшей точки своего полета, один за другим послышались выстрелы орудий артиллерийского полка и хлопки бесчисленного числа минометов.

Через мгновение в тусклом свете предрассветных сумерек на холмах разверзся настоящий ад. Земля будто вернулась в свое первоначальное состояние, когда миллиарды лет тому назад на ее поверхности бушевали огненные вулканы – настолько была похожа картина вздымавшихся вверх черных столбов после ярких вспышек пламени. Складывалось впечатление, что вся высота внезапно взлетела на воздух, ведь за непроницаемым занавесом пыли и дыма отдельные разрывы снарядов различаться перестали – все слилось в единый шум и гам.

Начал заниматься день, но лучи света застилали плотные тучи пыли и пороховых газов. На холмах наши боевые товарищи из пехоты, почти лишившись рассудка от страха, вгрызались в землю, каждую секунду ожидая конца. То тут, то там безжалостная судьба, не разбираясь куда, наносила свои удары, причиняя раны, увечья и убивая.

Целых полчаса продолжался ужас, порождаемый шквалом огня. Трепеща от страха, мы наблюдали за ураганным огнем, как вдруг обнаружили, что огненный вал стал надвигаться на нас. Сначала снаряды накрыли Топоровице, затем высоту, на которой был оборудован наш наблюдательный пункт, а потом со свистом стали проноситься у нас над головами, устремляясь в наш тыл. Скорее всего, экипажи самоходок моей роты в этот момент уже схоронились под днищами своих боевых машин.

На противоположной высоте в предрассветное небо, окутанное облаками дыма, стали взлетать красные сигнальные ракеты. Для нас это означало: «Они идут!» – но одновременно эти ракеты служили сигналом, что наши солдаты пережили убийственный огонь противника и теперь готовились к отражению атаки. В нашем тылу немедленно ожила немецкая артиллерия, которая начала бегло ставить заградительный огонь перед позициями своих войск. Однако эта легкая завеса по сравнению с огненным штормом русских являлась лишь слабым бризом.

К шумам, вызванным продолжавшейся артиллерийской дуэлью, стал примешиваться угрожающий рев танковых моторов и расшатывающий нервы лязг гусениц.

– Теперь настала наша очередь! – крикнул я.

Мы выскочили из укрытия и, не обращая внимания на разрывы снарядов вокруг нас, бросились назад к самоходке командира взвода. Триммер первым взобрался в боевую машину и подсоединил ларингофон. Следующим в самоходку скользнул я, а за мной – наводчик и заряжающий, прятавшиеся до той поры под днищем.

Я осмотрелся и увидел унтер-офицера Эльзнера, подававшего мне знаки рукой из самоходки номер 223. Танковые двигатели наших боевых машин взревели, и раздался спокойный голос Триммера, который по бортовой связи приказал своему водителю:

– Вперед!

Самоходка рывком двинулась с места, а за ней последовали две другие машины. Высота напротив нас стала различаться более отчетливо, и наводчик прилип к оптике прицела. В тот самый момент, когда цель была захвачена прибором, он поднял руку, и Триммер скомандовал водителю:

– Стой!

Тот немедленно ударил по тормозам. Самоходка встала как вкопанная, ее пушка пришла в колебательное движение, и крепление, поддерживавшее дуло во время движения, упало.

Несмотря на огонь немецкой артиллерии и оборонявшихся пехотинцев, слышавшийся как слабое стаккато,

солдат в униформе землистого цвета становилось все больше и больше, а перед ними ползли, сбившись в многочисленные стаи и непрерывно стреляя, русские танки. Они достигли немецких позиций и переехали их.

К ужасу, я понял, что русские сосредоточили на этом участке не менее двадцати танков. Правее их было не меньше, но там, на огневых позициях, находились два взвода моей роты.

Отступать было нельзя, ведь приказ гласил: «Стоять насмерть!» Похоже, что его смысл дошел и до оборонявшихся немецких пехотинцев, которые отчаянно отбивались от наседавшего противника.

Триммер перешел на радиосвязь и спокойным тоном начал передавать четкие указания экипажам самоходок своего взвода:

– Эльзнер! Возьми на себя левую группу! Хельман! Ты уничтожаешь правую стаю, которая как раз спускается с большой высотки!

После этого Триммер вновь переключился на бортовую связь и передал указание своему наводчику:

– Вернер! Возьми на прицел первый танк, который движется прямо на нас. Расстояние 1100. Поймал? Огонь!

Первый снаряд, который послал наводчик Кирхнер, попал в цель, но отскочил рикошетом. Второй выстрел оказался более удачным, и первый Т-34-85[65] был выведен из строя. К этому времени Эльзнер подбил уже два танка.

Русские танки остановились, но еще не поняли, откуда по ним стреляют. Стоя, они оказались более уязвимыми, чем в движении, и Кирхнер записал на свой счет второй Т-34-85. Тем временем противник, похоже, нас обнаружил и, перестав палить куда попало, открыл прицельную стрельбу. При этом русские танки со своей колоссальной и покатой лобовой броней намного превосходили наши самоходки. И вот уже над машиной Триммера просвистел первый снаряд. Теперь все зависело от того, кто окажется точнее и быстрее.

– Выстрел произвел тот Т-34, что левее. Вернер, быстрее! Покажи ему, где раки зимуют! – уже взволнованно прокричал Триммер.

Услышав его указания наводчику, механик-водитель Хольм развернул самоходку несколько левее. В это время из пушки русского танка вновь вырвалось пламя, и снаряд вздыбил землю рядом с нами. Следующим выстрелом мы были бы подбиты.

Но Кирхнер не стал дожидаться этого, выстрелил сам и попал точно в цель. Из левого русского танка повалил густой дым, и мы увидели выпрыгивающих из него танкистов. Стая же противника, первоначально состоявшая из семи танков, уменьшилась до четырех машин.

– Они удирают! Они удирают! – восторженно закричал Триммер. – Вернер! Не дай им уйти просто так! Пошли им еще один привет!

Я посмотрел в сторону группы танков, с которыми вел бой Эльзнер. В ней тоже были подбиты три машины, а оставшиеся пятились назад. После этого я перевел взгляд направо. Там горел всего один Т-34, а остальные с бешеной скоростью обстреливали самоходку бедняги Хельмана. Один из снарядов угодил в угол ее лобовой бронеплиты, но, к счастью, ушел в рикошет. Увидев это, Триммер немедленно вмешался и указал наводчику новую цель:

– Пол-оборота вправо, Вернер! Быстрее!

В самоходку под номером 202 вновь попал снаряд, снеся на этот раз ящик с запасами продовольствия. И в этот момент русские танки сами оказались под перекрестным обстрелом – к уничтожению правой группы подключился Эльзнер. Один из ее Т-34, похоже, вышел из строя и, дымя, стал пятиться назад. Остальные же, сочтя, что с них достаточно, последовали его примеру.

А как обстояли дела в центре села Топоровице? Там самоходки роты тоже успешно отбили атаку противника. Первый взвод подбил два, третий взвод пять, а моя командирская самоходка за номером 201 – один вражеский танк. Уничтожив за десять минут в общей сложности пятнадцать неприятельских боевых машин, рота отбила танковую атаку Иванов, решив тем самым исход всего боя – позиции были удержаны.

Решающий вклад в разгром русских внес взвод Триммера. Но больше всего радовало то, что никто из солдат роты не получил ни царапины. А вот у пехотинцев дела обстояли гораздо хуже – они понесли пугающе большие потери и повторного натиска уже не выдержали бы.

На следующий день линия фронта на северном отрезке промышленного района была оттянута назад на пятнадцать километров, и нас отозвали. Для истребителей танков наметили другую задачу.

Антониенхютте[66], 24 января 1945 года

Густые клубы пара окутали большое помещение, стены которого были выложены кафелем. Находившиеся в нем люди о чем-то говорили, что-то насвистывали, пели и смеялись. Время от времени в этих облаках пара словно призраки возникали голые фигуры мужчин – это вторая рота развлекалась в душевой одной из шахт, организовав настоящий праздник очищения от грязи.

Сразу же после нашего прибытия в Антониенхютте появился казначей и выдал продовольствие на целую неделю, а также разные нужные вещи. Каждый, в частности, получил по три куска мыла единого в рейхе образца, с помощью которого люди старались смыть с себя накопившуюся за последние две недели грязь.

Как и все другие промышленные объекты в верхнесилезском индустриальном районе, шахта все еще продолжала работать, и солдаты не смогли отклонить предложение руководителя предприятия воспользоваться достижениями цивилизации, выражавшимися в наличии чистенькой и ухоженной душевой с многочисленными душевыми кабинками с вожделенной горячей водой. Теперь же служащие, отвечавшие за работу этого «чистилища», с улыбкой воспринимали обращенные к ним многоголосые хвалебные оды и по просьбам солдат старались помочь – потереть кому-то спинку мочалкой или подать чистое полотенце, получая за это пачки сигарет в знак благодарности. После помывки всех моих людей распределили по внешне невзрачным домам казарменного типа, в которых проживали семьи горняков.

В целом в Антониенхютте преимущественно проживали немцы, старавшиеся содержать свои небольшие и небогатые жилища в чистоте и порядке. Было очень трогательно смотреть, как заботливо отнеслась каждая семья к «своему» солдату – женщины немедленно начали кипятить их грязное белье в специальных котлах, приводить в порядок и штопать поизносившееся обмундирование, а мужчины, не ушедшие в забой, принялись чистить сапоги и надраили их словно на парад. Они доставали запрятанные глубоко в шкафах бутылки со шнапсом и щедро угощали своих дорогих гостей. Одним словом, нас, истребителей танков, встретили с таким сердечным радушием, что мы впервые за суровые годы этой войны почувствовали себя за линией фронта как дома.

Солдаты тоже не оставались в долгу, принося продукты питания. Ведь в каждой самоходке имелся большой продуктовый ящик, где скопилось немало вкусностей. Дети горняков с перепачканными шоколадом мордашками радостно носились по коридорам.

Вечером гражданские лица и военные собрались в большом зале корчмы, находившейся неподалеку. Один из горняков играл на аккордеоне, а наш ефрейтор Хонер на своей гитаре. Все пели песни и много смеялись, а некоторые отважились потанцевать. Было выпито также несколько бутылок вина. В общем, солдаты и их новые друзья почувствовали себя едиными в общих радостях и заботах. При этом наиболее популярными были песни «Это потрясти моряка не может» и «Мир от этого не изменится!», которые исполнялись снова и снова.

До вечеринки все прослушали ежедневную сводку вермахта, в которой сообщалось об упорных боях возле городов Ополе и Гливице. При этом Гливице располагался всего в двенадцати километрах западнее Антониенхютте, то есть у нас в тылу. Намерение русских было понятным – окружение индустриального района. И мы сошлись во мнении, что уже на следующий день нас перебросят под Гливице. Однако никто не стал заострять на столь удручающем положении дел внимание, так как всем просто хотелось радоваться и наслаждаться жизнью.

– Мне все это напоминает танцы на пороховой бочке. Каждый знает, что в любой момент она может взорваться, но никто не желает принимать такое всерьез, – удрученно проговорил управляющий предприятием Бадура. – Я полностью осознаю, и вы, господин обер-лейтенант, естественно, тоже, что в считаные дни русские будут здесь. К тому времени директор предприятия, а вместе с ним все партийные шишки и прочие чванливые индюки уже сдуются отсюда.

Бадура упрямо покачал головой и добавил:

– Лично я останусь, а вместе со мной и большинство моих рабочих. Они твердо убеждены в том, что им, как трудящимся, ничего не грозит и русские им ничего не сделают. Однако у меня есть некоторые сомнения, особенно по части женщин.

Управляющий ненадолго замолчал, а потом, криво усмехнувшись, продолжил:

– Когда я начинал свою трудовую деятельность, в моем кабинете висел портрет старикашки Вильгельма[67], позднее Пилсудского[68], а теперь Адольфа. Первые двое ушли в мир иной, а со мной ничего не произошло. Однако сейчас мне могут свернуть шею, ведь я был членом партии. И тем не менее будь что будет! Здесь моя родина и моя старая шахта. Я никуда не поеду, и если так будет угодно Богу, то тут и помру.

– Никто не хочет лишиться своей родины, дорогой господин Бадура! Только поэтому мы еще сражаемся, но, как солдат, я всегда должен считаться с худшим. Однако у меня сжимается сердце, когда я думаю о том, что многие, очень многие из тех, кто здесь сегодня веселится, не доживут до конца войны. Возможно, и мы с вами тоже!

Управляющий поднял бокал и пожелал выпить за успех:

– К дьяволу эту печаль! Все сегодня вечером такие веселые, а мы говорим о скорбных вещах. Давайте забудем о плохом и выпьем за хороший исход!

Мы печально улыбнулись друг другу и осушили наши бокалы. Громкие песни еще несколько раз прорезали тишину улиц, но в полночь прозвучал сигнал о том, что для солдат настало время ночного отдыха.

Пшишовиц, 25 января 1945 года

Ранним утром мне передали приказ о том, что моя рота должна взять под контроль развилку дорог в шести километрах южнее Антониенхютте, и выделили мне взвод мотопехоты. Поскольку обстановка была неясной, то я отправился на разведку на бронетранспортере в сопровождении двух самоходок. Мы установили, что клещи на юге еще не сомкнулись, а когда возвращались назад, то на обратной дороге встретили унтер-офицера радиосвязи Вера. Он передал мне новый приказ, согласно которому нас переподчинили боевой танковой группе, удерживавшей Пшишовиц. Рота уже туда направилась, и мы последовали вслед за ней.

В Пшишовице творилось черт знает что – город подвергался непрерывному обстрелу вражеской артиллерии. Я нашел командира боевой группы майора Брайтенбаха и доложил ему о своем прибытии. К моему величайшему изумлению, выяснилось, что он уже и без меня распорядился моей ротой – второй взвод под командованием Триммера занял позиции на западной окраине Пшишовица, а третий взвод – на восточной. Первый же взвод майор оставил в резерве, расположив его возле усадьбы. Я попытался было возмутиться, но из этого ничего не вышло – Брайтенбах был старше по званию, и к тому же моя рота находилась у него в подчинении.

Когда через полчаса я вместе со своими двумя штабными самоходками прибыл на вокзал населенного пункта Гералтовица, находившегося в километре от усадьбы, то все еще весь кипел от злости. Однако, немного поостыв и хорошенько подумав, я пришел к выводу, что лучше позиций для своих взводов мне найти все равно бы не удалось. Кроме того, меня радовало то обстоятельство, что мне втайне от майора удалось послать в обоз на кухню имевшую легкое повреждение самоходку первого взвода, загрузив ее тринадцатью свежезабитыми свиньями.

Пшишовиц, 26 января 1945 года

В полночь небольшая танковая группа приступила к весьма рискованной разведке боем. Во время долгого совещания с майором Брайтенбахом, с которым мне все же удалось найти общий язык, было решено прощупать обстановку в полутора километрах от Гералтовица силами одной «Пантеры»[69] в сопровождении двух самоходок.

Ночь была темной – на небе ни звездочки, и в такой темени от перспективы двигаться в неизвестность становилось просто жутко. «Пантера», шедшая впереди, соблюдая все меры предосторожности, медленно приблизилась к зданию таможни, стоявшему на дороге, шедшей из Шенвальде. Механик-водитель моей самоходки откинул люк, чтобы иметь возможность ориентироваться по едва различимым на фоне ночного неба верхушкам деревьев.

– Черт побери! – чертыхнулся он по бортовой связи. – Тут темнее, чем у негра в заднице! Пусть меня простят, если я врежусь в придорожное дерево.

– Ты лучше смотри вперед, шляпа! Глушитель «Пантеры» невозможно не заметить! – ответил ему фельдфебель Рихтер. – Он настолько раскаляется, что светится в темноте красным цветом.

– Вот вы и садитесь сами в водительское кресло и различайте себе на здоровье через прорези люка эту красную сосиску, – проворчал механик-водитель Ульрих.

В этот момент блеснула вспышка от выстрела «Пантеры». Ее наводчик, видимо, обладал кошачьим зрением, иначе ему вряд ли удалось бы различить цель в такой кромешной тьме. Не доезжая до здания таможни, он нажал на спуск своей 75-мм танковой пушки, из ствола которой вылетело пламя, и русский танк загорелся. Это было равносильно засовыванию палки в осиное гнездо – в ответ русские открыли беглый огонь из танков и противотанковых пушек. Вся местность впереди оказалась занята неприятелем, и иваны хотели заманить нас в ловушку. Однако своевременный выстрел «Пантеры» перечеркнул их планы и явился нашим спасением.

Но все-таки о спасении говорить было еще рано – едва «Пантера» открыла огонь, она сама оказалась под обстрелом, и один снаряд попал в нее. Мои же самоходки стояли примерно в ста метрах от танка, и русские их в такой темени не заметили.

Наводчик Вернике тоже ничего не видел.

– Вернике, дружище, стреляй же, наконец! Мы должны поддержать «Пантеру» огнем! – крикнул я ему.

– Я, наверное, ослеп! Ничего не вижу! – запричитал ефрейтор.

Тогда фельдфебель Рихтер занял его место, прильнул к оптике и вскоре произвел первый выстрел. Сзади нас самоходка под номером 202 тоже открыла огонь – в огневой бой вступил унтер-офицер Хельман.

– Кто-то бежит в придорожной канаве, – заметил я. – Это экипаж «Пантеры». Отходим!

Самоходки медленно начали пятиться назад, непрерывно стреляя по вспышкам от выстрелов пушек и проступавшим силуэтам танков. Однако ни один снаряд в цель не попал.

Когда я прибыл в Пшишовиц и вошел на командный пункт, чтобы доложить о результатах разведки, то командир экипажа «Пантеры» был уже там. Майор Брайтенбах разносил беднягу в пух и прах, обвиняя его в оставлении способного к движению танка, что являлось очень серьезным прегрешением, требовавшим особого доклада. Свой разнос майор закончил тем, что послал экипаж танка назад, чтобы он вернул «Пантеру».

Через два часа танкисты, прошедшие мимо наших позиций на вокзале населенного пункта Гералтовиц и выглядевшие как побитые собаки, вернулись ни с чем. Их лейтенант озабоченно поведал, что танка на старом месте не оказалось, и теперь его могли отдать под военно-полевой суд.

Однако наши старания не оказались напрасными – разведка выявила, что населенный пункт, возле которого произошел бой, был занят крупными танковыми силами противника. Поэтому на рассвете я расположил на вокзале пять самоходок для борьбы с русскими танками, вызвав туда, не спрашивая разрешения у майора Брайтенбаха, свой третий взвод и возложив оборону восточной окраины Пшишовица на первый взвод, находившийся до того в резерве.

Уже до обеда нам удалось уничтожить на восточной окраине Гералтовица шесть русских танков. Мы сожгли также и захваченную Иванами «Пантеру».

Нам уже казалось, что силы противника на исходе, как вдруг на дороге, шедшей от Шенвальде, бодро лязгая гусеницами на полном ходу, появились четыре Т-34. Однако еще до того, как они смогли найти укрытие за домами, два из них были нами подбиты. На этом артиллерийская дуэль между русскими танками и нашими самоходками закончилась.

Не без гордости я доложил об успехах своей роты командиру боевой группы майору Брайтенбаху, сообщив также об уничтожении «Пантеры», которую русские применили против нас. При этом мною было заявлено, что «Пантера» в момент ее захвата Иванами к самостоятельному движению была не способна. Оставалось только надеяться, что это помогло несчастному лейтенанту-танкисту не попасть в отчет о происшествии.

Сразу после обеда боевая группа под командованием Брайтенбаха предприняла несколько неудачных атак силами танков и бронетранспортеров, хотя мы и оказывали им мощную огневую поддержку. Взвод Триммера подбил даже сталинский танк ИС-122[70]. Эти атаки показали, что русские смогли настолько усилиться, что дальнейшее проведение атак теряло всякий смысл. В результате контрудар немецких войск в направлении города Гливице не удался.

Кляйн-Панев[71], 27 января 1945 года

Когда стало известно, что русские ворвались в город Катовице, была образована небольшая бронетанковая группа, чтобы создать там отсечную позицию. В эту группу вошло и пять самоходок моей роты, командовать которыми было поручено лейтенанту Цитену. Остатки же пшишовицкой боевой группы переподчинили майору Фельцу. Таким образом, мы являлись последним оплотом на западной границе индустриального района. В моем же распоряжении оставалось еще шесть самоходок, поскольку на рассвете из обоза на боевой машине номер 213 прибыл унтер-офицер Лозе. Он же и сообщил, что русские заняли Антониенхютте, а обоз отошел в городок Халемба.

Мы заняли круговую оборону вокруг Кляйн-Панева и уже после обеда, уничтожив четыре вражеских танка, отразили атаку русских, попытавшихся прорваться с запада. После этого наступило затишье.

Я сидел в землянке вместе с фельдфебелем Рушем и унтер-офицером Триммером. Настроение у нас было на нуле.

– Чего мы, собственно, ждем? – подал голос Триммер. – С ума сойти! Вы не можете разъяснить майору Фельцу, что самое позднее к вечеру ловушка захлопнется?

– Ах, перестань, – пробурчал Руш. – Будто бы Фельц не знает, что происходит. Ни за что не поверю. И что ты предлагаешь, наш великий стратег? Прорываться? Да, но куда? На юг? Мы это уже пытались сделать, и чего добились?

– А вы что думаете, господин обер-лейтенант? – не унимался унтер-офицер Триммер.

– Сам не знаю, – покачал я головой. – Одна только наша рота за последние два дня подбила двенадцать танков. Но русским, похоже, это нипочем. Однако недавно Фельц сказал мне, что послал в северном направлении через лес разведгруппу. Она обнаружила, что сразу же за лесом на дороге, ведущей в Антониенхютте, русские устроили настоящий танковый парад. Танки шли один возле другого, и их было так много, что наша разведгруппа сбилась со счету. Точно так же выглядит и обстановка на южном направлении на дороге из Орнонтовице. В одном я уверен – сегодня ночью мы окажемся в ловушке. Естественно, майор тоже хочет выбраться и посылает в дивизию по радио запрос за запросом, но получает один и тот же ответ: «Держаться! Ждать!»

– А почему этот придурок сам не может принять решение на отход?

– Во-первых, потому, что в одиночку многого не добьешься, а во-вторых, потому, что он солдат. Такой же солдат, как вы, Триммер, и я, а солдат должен выполнять приказы даже в том случае, если они кому-то не нравятся. Нельзя действовать самовольно.

– Вы, господин обер-лейтенант, хотите этим сказать, что солдату не положено думать?

– Думать вы можете и даже обязаны. Секрет грандиозных успехов германского вермахта заключается в том, что толковые младшие командиры думали о том, как лучше исполнить полученные приказы. Если это в тактическом отношении оправдано, то в обход идти можно и нужно. При этом смысл и цель приказа должны сохраняться.

– Ну, если в приказе «Держаться! Ждать!» заложен какой-то смысл, то он весьма туманен, – со злостью заметил Триммер.

Решив успокоить Руша, Триммера, а также отчасти и себя, я начал импровизировать:

– Уверен, что знаю, о чем при этом думало командование. А думало оно примерно так: «При такой русской армаде можно легко дров наломать. Возможно, части сами найдут слабое место у противника и прорвутся там со всем тем, что у них есть!»

– Хорошо бы так, – пробормотал Триммер. – Однако если наверху хотят найти у русских слабое место, то им надо просыпаться пораньше. Как бы то ни было, я просто обязан позаботиться о Марии и поэтому во что бы то ни стало должен вырваться отсюда!

Миколув, 28 января 1945 года

Ночью никто не мог заснуть – настолько сильно было беспокойство, охватившее нас. Я ворочался с боку на бок до полуночи, а потом не выдержал, выполз из своего спального мешка и отправился на командный пункт майора Фельца. Там в ожидании спасительного приказа уже собрались почти все командиры подразделений, которые обсуждали последнюю фронтовую сводку вермахта. Судя по всему, верхнесилезский индустриальный район был нами потерян окончательно.

– В сводке говорилось, что под городом Гливице были подбиты тридцать танков противника, – принялся размышлять майор Фельц. – Это относится только к нам. Отсюда напрашивается вывод – кроме нас, здесь больше никого нет.

Тут в помещение буквально ворвался радист и, потрясая блокнотом, прямо с порога закричал:

– По радио получен приказ для боевой группы Фельца!

Каждый понимал, что настал решающий момент, и поэтому в такой ситуации больше не было места для тайн. Исходя из этого майор Фельц принялся громко, чтобы слышали все, зачитывать текст полученной радиограммы: «Мы окружены. Возле Миколува пробит и удерживается проход. С трех часов утра весь порядок подчинения отменяется. Секретные документы сжечь. Машины, не способные двигаться, взорвать. Всем следовать к пункту сбора – городу Пщина».

Закончив чтение приказа, Фельц воскликнул:

– Проклятье, господа! Какой печальный конец!

Майор затряс головой и перечитал приказ еще раз.

– Нет, я не ошибся. Сказано вполне ясно. Однако мы дальше всех находимся от Миколува. Штраке, сколько километров это от нас?

Начальник штаба ринулся к карте, измерил расстояние и сказал:

– Двадцать пять километров, господин майор.

– Эти километры могут оказаться дьявольски длинными, господа. Дороги наверняка будут забиты. Как бы то ни было, до трех часов утра мои приказы еще действуют, поэтому я принял решение: начало выступления на марш в три часа, а после того вас будут сопровождать только мои наилучшие пожелания. Желаю удачного прорыва под Миколувом, господа!

После этого майор пожал нам руки и каждому сказал несколько ободряющих слов.

Руш и Триммер испытали настоящий шок, когда я слово в слово передал им текст полученного приказа.

– А чего еще следовало ожидать? – добавил я. – У нас даже нет возможности связаться с обозом и передать приказ об отходе.

Тут Триммер впервые за последний день весело рассмеялся.

– За обоз можете не беспокоиться, господин обер-лейтенант, – со смехом проговорил он. – Разве вы не знаете гауптфельдфебеля Штрауса? До его ушей доходит даже чих блохи. Провалиться мне на этом самом месте, если он уже не отправился в Пщину. Меня тревожит только то, что нам ждать осталось еще почти два часа. Если мы не доберемся до Миколува и не проскользнем к своим под покровом ночи, то дело может принять худой оборот. Вы только прислушайтесь!

Поскольку в Кляйн-Паневе царила мертвая тишина, мы смогли услышать непрерывный отдаленный рокот моторов и лязг гусениц русских танков.

– Слишком рано выступать не имеет никакого смысла. Если сроки начала движения не будут соблюдаться, то это быстро приведет к столпотворению и хаосу на дорогах, – прокомментировал я время ожидания, хотя у меня самого начинали сдавать нервы.

– Все понятно, – буркнул Триммер. – Следует разъяснить это людям. Пошли, Клаус, твои солдаты тоже томятся в ожидании.

Мы выступили ровно в три часа, и движение началось многообещающе быстро. Однако уже вскоре колонна, которую замыкали мои самоходки, встала. Все озабоченно принялись оглядываться назад – не заметили ли нас иваны? Затем машины тронулись, а потом снова остановились. Так мы и двигались – больше стояли, чем ехали.

– Нет, ты только посмотри на это, Карл! – с возмущением воскликнул Руш. – Речь идет о жизни и смерти, а эти негодяи, забивая дороги, тащат с собой мебель! Видимо, некоторые тузы не хотят расставаться со своей античной рухлядью и предметами искусства, не думая о том, что мешают тысячам людей!

Час проходил за часом. Наконец мы стали приближаться к Миколуву. Вокруг нас на высотах стояли русские и непрерывно стреляли по скоплению машин, стремившихся к городу. Наших же частей, державших проход открытым, видно не было. Тогда мне захотелось узнать, что ожидает мои самоходки в Миколуве.

– Следуйте за мной, Руш! – скомандовал я. – Посмотрим на обстановку впереди!

Мы вскарабкались в наш плавающий бронетранспортер, и обер-ефрейтор Бемер принялся искусно лавировать между гусеничными машинами, грузовиками, легковушками, а также громоздкими газогенераторными автомобилями. Последние использовали в качестве топлива дрова, и их функции в вермахте были весьма туманны. Наш бронетранспортер двигался по узким улочкам и проселочным дорогам, а иногда и просто по полям.

Вскоре показалась железнодорожная насыпь, которая явилась серьезным препятствием для автомобилей. Многие машины застревали на рельсах, и солдаты с неимоверными усилиями перетаскивали их через пути. Все это стоило нервов и много-много времени.

– Вы только взгляните на это, Руш! Стоит только подумать о том, насколько далеко находятся от этого места наши самоходки, как мне становится плохо. Давайте посмотрим, может быть, нам удастся найти лучшее место для переезда.

Занимался рассвет, а сумерки несли с собой для машин смертельную опасность, так как давали русским возможность вести с высот прицельный огонь. Тем не менее нам и вправду удалось отыскать лучший переезд. Однако у него был один существенный недостаток – при следовании туда машины были вынуждены пересекать высоту, обстреливаемую русскими. Водители пытались уклониться от огня, гоня на предельной скорости, но удавалось это не всем.

Я оставил Руша в качестве инструктора на железнодорожной насыпи, а сам помчался назад к своей роте. На опасной высотке лежало уже много убитых. Самое непонятное заключалось в том, что на обратном ее склоне на огневых позициях стояли наши штурмовые орудия. Возможно, они и были той самой силой, которая обеспечивала удержание участка прорыва, давая войскам возможность выйти из окружения. Тогда возникал вопрос: почему они не стреляли?

Было уже восемь часов утра, когда наконец показались мои самоходки. Однако я ошибся – то оказались машины третьей роты. Прошло еще полчаса, когда появились те, которых я ждал, – на бортах отчетливо различались пиковые тузы. Но их почему-то оказалось всего четыре.

«Куда же делись остальные? Ведь самоходки преодолели высоту без потерь», – запульсировал вопрос у меня в голове.

Так и не найдя ответа, я показал им переезд, а Руш переправил их на другую сторону, после чего они сразу же покатили в сторону Миколува. Тут, слава богу, показались и две другие самоходки – машина Триммера под номером 221 и Лозе под номером 213. У последней, похоже, начал отказывать двигатель, но она еще ползла вперед, дымя, как пароход на Миссисипи. Боевой машине с трудом удалось взобраться на высоту, но там русский снаряд попал ей в гусеницу, и, немного не доезжая до железнодорожной насыпи, гусеница порвалась. Самоходка волчком завертелась на месте и остановилась. Тогда к ней немедленно направилась машина Триммера, чтобы отбуксировать свою сестренку.

Дальнейшие события, развернувшиеся на железнодорожной насыпи, походили для их участников на страшный кошмар! Самоходка Лозе потеряла также вторую гусеницу, и ее пришлось перетаскивать через пути на катках. Однако для этого мощи машины Триммера не хватало. После многочисленных попыток мы совсем отчаялись и хотели было уже взорвать самоходку.

Однако в самый последний момент подоспела помощь в виде припозднившейся «Пантеры», тащившей за собой огромный газогенераторный автомобиль. Я знал командира ее экипажа еще по Пшишовицу и уговорил его впрячься вместе с Триммером. Совместными усилиями буквально сантиметр за сантиметром обеим бронированным машинам удалось справиться со столь нелегкой задачей и перетащить самоходку через железнодорожные пути. Однако она опять застряла, наехав на бетонный столб.

Экипаж «Пантеры» отвязал буксировочный трос от нашей машины, и танк со своим газогенераторным грузовиком поехал дальше, а мы с двумя самоходками и плавающим бронетранспортером остались в полном одиночестве.

Тогда, дергая машину номер 213 взад и вперед, мы попытались освободить ее. При этом унтер-офицер Триммер был поистине вездесущим – его видели то около механика-водителя, отдающим соответствующие указания, то около поломанной боевой машины, оценивающим, куда лучше приложить усилия. Внезапно произошло нечто ужасное, то, что никак не укладывалось в голове, – Триммер оказался между своей самоходкой, пятившейся назад, и САУ под номером 213. Дикий крик, потрясший всех участников спасательной операции, заставил механика-водителя самоходки номер 221 нажать на тормоза, но было уже поздно. Когда Хольм подал немного вперед, Триммер безжизненно рухнул на землю. При этом полевой бинокль, висевший у него на груди, превратился в лепешку. Тогда мы аккуратно подняли и заботливо уложили тяжелораненого в его собственной самоходке.

Все решили, что жертва, принесенная Триммером, не должна была оказаться напрасной, и дружно принялись за работу. Руководство ею взяли на себя мы с Рушем и Лозе, подавая команды в нужное время со своего места. Однако прежде чем освободиться и встать на дорогу, самоходка номер 213 еще раз наехала на бетонный столб и дважды соскальзывала в придорожную канаву. Наконец нам удалось решить эту сложную задачу, и поврежденная боевая машина была надежно закреплена тросами позади самоходки Триммера. После этого последние две бронированные боевые машины из тех, что оказались в котле Верхнесилезского индустриального района, двинулись на Миколув. Часы показывали девять тридцать утра, когда стало ясно, что унтер-офицер Триммер умер.

По обезлюдевшим улицам города мы ехали в полном одиночестве, и лязг гусениц эхом отражался от стен домов. Когда мы пересекали центральную площадь, в одном из зданий внезапно открылась входная дверь, и на пороге появился полураздетый заспанный полицейский.

– Господин вахмистр, вы остаетесь здесь, чтобы поприветствовать русских? – спросил я его. – Если нет, то поторопитесь – мы последнее подразделение германского вермахта.

По всему было видно, что полицейский насмерть перепугался. Он бросился нам навстречу, и при этом его ночная рубашка смешно стала развеваться на ветру. Не помня себя от страха, вахмистр вскарабкался на броню последней самоходки и затих.

Этот эпизод, показавший наличие у нас чувства юмора, свидетельствовал о том, что первый шок от пережитого уже прошел.



Перед населенным пунктом Кобюр на дороге стоял командующий группой армий генерал-полковник Шернер. Увидев его, я приказал остановиться, быстро выбрался из самоходки и доложил:

– Вторая рота 88-го тяжелого истребительно-противотанкового дивизиона в составе шести самоходок, две из которых небоеспособны, направляется согласно приказу в Пщину.

– Где была задействована ваша рота до этого? – поинтересовался генерал.

– В Вартегау, Топоровице, Пшишовице. Имеем на счету тридцать два подбитых вражеских танка. Пять самоходок роты были задействованы в Катовице. Их местонахождение в настоящее время неизвестно.

– Я отменяю приказ следовать в Пщину. Роте надлежит собраться в Кобюрском лесничестве. Пять ваших самоходок уже там. Это все!

Перед поворотом на Зорау[72] мы свернули в лес и, к великой нашей радости, действительно увидели лейтенанта Цитена, ожидавшего нас с пятью самоходками. Солдаты принялись обниматься и обмениваться новостями, и тут подъехала колонна грузовиков, во главе которой на своем «Фольксвагене» следовал гауптфельдфебель Штраус. Он увидел свою роту, и на его круглом лице расплылась широкая улыбка.

– Обоз вырвался из котла без потерь и в полном составе! – доложил гауптфельдфебель.

Вне себя от радости встречи Штраус принялся рассказывать:

– Когда последний наш грузовик покинул Халембу, в городок въехали первые русские Т-34. Судьбе не удалось подложить нам свинью. Кстати, о свиньях – наш повар полностью переработал все тринадцать штук, которые вы нам прислали. У меня хорошие новости и для Триммера – ему присвоили фельдфебеля.

Штраус, увидев, как дернулось мое лицо, внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Что случилось с Триммером?

Вместо ответа, я молча указал на носилки, у которых с печальными лицами застыли друзья Триммера.

Вскоре роту перебросили в небольшой городок Богушовице, где ее солдаты снова у горняков провели пять замечательных дней, отдыхая от превратностей последних недель. В феврале рота приняла участие в двух тяжелых сражениях под городами Гротткау[73] и Бреслау[74].

Бои за Нысу[75] Фри дева льде[76], 16 марта 1945 года

В десяти километрах южнее Гротткау раскинулось село Фридевальде с продольным расположением домов с запада на восток. Оно имело протяженность около четырех километров, а с его западной окраины шла дорога к деревушке Шенхайде.

Ранним утром по этой дороге быстрым шагом прошел унтер-офицер и направился прямиком к пятому от северной окраины села дому, возле которого стояла самоходка под номером 201. Он открыл входную дверь и, осторожно заглянув в горницу, спросил:

– Где командир?

– Не шуми ты так, Бергер! – неодобрительно прошипел командир отделения управления роты. – Ротный всю ночь провел на ногах и только-только прилег.

– Да у тебя железные нервы, дружище! – отдуваясь от быстрой ходьбы, заявил унтер-офицер. – Иваны стоят у порога, а ты мне говоришь, чтобы я не шумел!

– Что же ты сразу не сказал, дубина? – взвился фельдфебель Руш и распахнул дверь в соседнюю комнату: – Господин обер-лейтенант! Просыпайтесь! Русские идут!

Я вынырнул из глубокого сна, спрыгнул с кровати, споткнулся о стул и с вздыбленными волосами на голове и побледневшим от недосыпа лицом ринулся в горницу, на бегу обвивая поясным ремнем с Р.08[77] еще не застегнутую шинель.

– Это вы, Бергер? Что там насчет русских?

Унтер-офицер Бергер, старший наблюдатель второй роты, вытянулся во фрунт и доложил:

– Русские танки со стороны города Фалькенау подходят к Шенхайде!

– Вы белены объелись, Бергер? В Шенхайде расположен наш третий взвод, и я не слышу шума боя. Возможно, это немецкие штурмовые орудия, которые сегодня утром должны принять участие в контратаке.

Тут снова открылась входная дверь, и в помещение ввалился исполняющий обязанности командира второго взвода унтер-офицер Ктонцель.

– Тревога! – заревел он. – Русские в Шенхайде. – Кюнцель немного отдышался и добавил: – Второй взвод готовится к бою.

Через открытую дверь послышалось отдаленное урчание мощных танковых двигателей. Я стряхнул с себя усталость и принялся командовать:

– Рихтер! Подготовить самоходку номер 201! Руш! Установить радиосвязь с первым и третьим взводами! Бергер и Кюнцель! За мной! Я хочу посмотреть на эти русские танки!

Все бросились на улицу, и я вместе с двумя унтер-офицерами стал подниматься по пологому склону высотки. Пройдя сто пятьдесят метров, мы остановились. До вершины высоты оставалось еще несколько сот метров, однако с этого места хорошо просматривались последние два километра дороги возле Шенхайде. Простая проселочная дорога превратилась в настоящую главную аллею, на каких обычно высаживают тополя. Только здесь роль деревьев играли танки, которые с равными промежутками подъехали к Шенхайде и остановились. Это действительно были русские бронемашины – Т-34-85, ИС-122, САУ, а также грузовики.

– Что случилось с третьим взводом? – выдавил я из себя. – Бергер! Неужели между нами и противником наших нет?

– Почему нет? На высотах должна находиться наша пехота.

– Похоже, что мы находимся во Фридевальде в гордом одиночестве, – заметил унтер-офицер Кюнцель и сделал двум своим медленно приближавшимся самоходкам знак рукой, чтобы они остановились.

Подошел и фельдфебель Рихтер на командирской самоходке.

– Выбор у нас достаточно большой, – сказал я, указывая на неприятельские танки. – Кюнцель, вы со своими двумя самоходками берете под прицел русских между Шенхайде и серединой дороги. Расстояние, думаю, от 1500 до 2000 метров. Я уничтожаю танки справа. Стрелять только по танкам, грузовики сейчас не так важны.

После этого я побежал навстречу своей самоходке и остановился на том месте, которое определил для ее огневой позиции. Боевая машина подъехала, и распорка, поддерживавшая пушку, откинулась вниз. В это время радист приоткрыл люк и крикнул:

– Связь с третьим взводом отсутствует!

Я обежал вокруг самоходки, взобрался в боевой отсек и оставил входной люк открытым, чтобы стреляные гильзы могли вылетать наружу. Еще во время втискивания в боевой отсек мною была отдана команда:

– Бронебойным! Расстояние 1500! Самый правый танк! После захвата цели – огонь!

Фельдфебель Рихтер приподнял головные телефоны бортовой связи, чтобы лучше разобрать слова моей команды, затем включил ларингофон и повторил целеуказание. В ответ заряжающий мощным движением дослал тридцатипятикилограммовый снаряд в казенник пушки, затвор автоматически закрылся, и в самоходке повисла гнетущая тишина, в которой прослушивался только мерный рокот мотора на холостом ходу.

Затем прозвучал первый оглушающий выстрел. Я с напряжением вглядывался в полевой бинокль и увидел поднятый снарядом фонтан земли слева от цели. Не попали и две другие самоходки.

– Прибавить двести метров! Немного правее! – прорычал я.

Командир экипажа продублировал команду, и менее чем через двадцать секунд раздался второй выстрел. В окулярах бинокля очертания вражеского танка просматривались отчетливо, и я увидел, как из него повалил густой дым.

– Попадание! – рыкнул я.

– Попадание! – обрадовался экипаж.

Поразили цели и самоходки под номерами 221 и 224.

Тогда среди неприятельских танков началось движение – их экипажи еще не могли понять, откуда по ним стреляли. Развернув башни дулом пушки вперед, они двинулись по открытой дороге и, набирая скорость, стали приближаться к обороняемому населенному пункту.

Неподалеку от окраины Шенхайде Кюнцелю все-таки удалось подбить ИС-122. Исполин остановился и загорелся, перекрыв дорогу остальным танкам, которые стали пытаться обойти его, несмотря на взрывающийся боекомплект. Этим мы и воспользовались, открыв по ним беглый огонь.

Механики-водители были вынуждены прислушиваться к нашим указаниям, поскольку дым, вылетавший из стволов, не позволял что-либо видеть через прорези люков. Заряжающие начали обливаться потом, и каждый последующий снаряд стал им казаться все тяжелее и тяжелее. Наводчики прилипли к оптическим прицелам и осторожно крутили маховики механизмов наведения.

Через пять минут все закончилось – перед Шенхайде горело шесть танков, а остальные скрылись в деревушке. Тогда я вылез на броню своей самоходки и распорядился:

– Руш! Отведите самоходки на окраину Фридевальде и пошлите связного во взвод Цитена! Мне нужен доклад об обстановке! Взвод должен установить с нами радиосвязь. Сам я отправляюсь к пехотинцам – надо понять, что они собираются предпринимать. Бергер, вы идете со мной!

Мы стали подниматься по мягкой пашне на высоту и метров через триста добрались до траншей, которые еще совсем недавно с такими неимоверными усилиями были подготовлены гражданским населением. Позиции действительно оказались заняты нашими пехотинцами из состава 45-й народно-гренадерской дивизии, среди которых царило дикое возбуждение.

– Вы все еще здесь?! – воскликнул подбежавший ко мне молоденький лейтенант. – А то мы думали, что остались совсем одни, и собирались уже сниматься отсюда. Ваши выстрелы оказались весьма меткими, но что нам делать дальше?

– Вы можете на нас целиком положиться, товарищ по оружию, – поспешил я его успокоить. – Мы останемся позади вас, и на неприятельские танки вы можете не обращать никакого внимания. Ваша задача – отсекать идущих вместе с ними Иванов. Но что происходит в Шенхайде? Разве там нет пехоты?

– В Шенхайде? Там нет пехоты. Соседа слева у нас тоже нет, да и никогда не было. Мы только вчера вырвались из-под Альт-Гроткау[78], а новые позиции оказались никем не занятыми.

– Да, хорошего мало. Теперь мне кое-что становится ясно. Скорее всего, мой третий взвод спал, и русские внезапно напали на моих людей во сне. Остается надеяться, что вскоре штурмовые орудия проведут контратаку!

– Здесь нет больше никаких штурмовых орудий. Их отозвали незадолго до вашего прибытия.

Лейтенант опять начал нервничать.

– Мы вообще можем хоть что-нибудь сделать? – спросил он.

– Обязаны! Если наши оба подразделения будут продолжать удерживать свои позиции, то с нами ничего не случится. Договорились?

С этими словами я протянул лейтенанту руку, который, несколько помедлив, тихо проговорил:

– Договорились.

При этом он начал оглядываться в сторону окраины Фридевальде, где стали видны столбы от разрывов снарядов неприятельской артиллерии.

Я осмотрел местность еще раз. С этого места город Фалькенау не просматривался, но в том направлении находилась деревушка Шенхайде, между домами которой отмечалось движение танков. На проселочной дороге возле ее окраины все еще горели шесть русских боевых машин, две из которых уже взорвались. Справа от них вдали виднелась деревня Кюшмальц[79], а рядом с ней – населенный пункт Кляйн-Циндель[80]. От того села, под которым моя рота была задействована всего месяц тому назад и где мне пришлось наблюдать последствия ужасающих зверств Красной армии, меня отделяло сейчас не более четырех километров.

Я никак не мог избавиться от тягостного впечатления, которое произвели на меня пехотинцы, – все время моей рекогносцировки они затравленно следили за моими действиями из своих окопов.

– Пошли, Бергер, – сказал я, закончив осмотр местности, и, когда мы отошли на несколько шагов, добавил:

– Они здесь долго не продержатся!

Русские продолжали обстрел окраины Фридевальде, и к завываниям пролетавших снарядов добавилось какое-то стрекотание.

– Это свистят пули, выпущенные русской пехотой, – заметил Бергер, направляясь к своему наблюдательному пункту.

– Связи со взводами все еще нет, – доложил Руш, вышедший меня встречать.

Тут, как всегда навеселе, к командному пункту на своем мотоцикле с коляской, из которой высовывалась мордочка шпица, лихо подкатил посыльный роты Пфайль.

– Первый взвод был вынужден отойти! – доложил он. – Вдоль железнодорожной линии приближается не менее десяти русских танков в сопровождении пехоты!

Всякое промедление было смерти подобно.

– Немедленно вывести небронированные машины из села! – скомандовал я и, посмотрев на карту, добавил:

– Сбор в Эквертсхайде![81] Выдвинуть самоходки на проселочную дорогу! Да пошевеливайтесь!

Послышались крики, передававшие дальше мой приказ, и моторы взревели.

– Русские идут! – на бегу, прыгая как заяц, кричал унтер-офицер Бергер, спускаясь с высотки.

На удалении в триста метров от нас действительно показались иваны, и свист пуль усилился. По всей видимости, наша пехота после моего ухода немедленно покинула свои позиции. По заболоченному участку местности она относительно безопасно для себя могла добраться до кирпичного завода на окраине Эквертсхайде.

А что оставалось делать нам? Неужели роте пришел конец?

Самоходки с трудом продирались через дворы и сады на центральную дорогу села, а наш плавающий бронетранспортер никак не хотел заводиться. Тогда мы с фельдфебелем Рушем уперлись в его корму и, поднатужившись, сдвинули тяжелую машину с места – ее мотор заработал!

– Не ждать! Проезжайте! – крикнул я и вместе с Рушем, а также Бергером бросился к следующему дому, возле которого стоял мотоцикл на гусеничном ходу.

– Эта бестия не хочет заводиться! – пожаловался водитель.

Тут кто-то закричал:

– Русские за домами! Внимание!

– Оставь мотоцикл и дуй отсюда! – подтолкнул я водителя, который потянулся было за своим багажом.

Руш вынул ручную гранату, выдернул чеку, бросил ее под мотоцикл, и мы что есть мочи кинулись к ближайшей самоходке. Внезапно Бергер вскрикнул и упал.

– Проклятье! Меня зацепило! – простонал он.

– Возьмем его на руки! – крикнул я водителю.

Мы подхватили Бергера, подтащили его к плавающему бронетранспортеру, остановившемуся неподалеку, и положили раненого в кузов. Водитель мотоцикла пристроился рядом, и машина рванула с места. Было самое время – из-за домов показались фигуры солдат в униформе защитного цвета и криво нахлобученных касках. Тогда мы с Рушем бросились к самоходке номер 224, экипажем которой командовал унтер-офицер Рабе, и взобрались в нее.

– Стреляйте же, наконец! – крикнул я. – Иначе они уничтожат наши машины!

Заряжающий нервно принялся возиться с бортовым пулеметом, который, как это бывает в самый ответственный момент, заклинило. Тогда я начал стрелять из своего пистолета, а Рабе схватился за автомат. Это заставило Иванов отпрянуть назад, чем воспользовалась машина с радиостанцией. За ней последовал мотоцикл без коляски и «Фольксваген» командира взвода.

Тут из-за угла дома вновь показались русские и принялись палить из своих автоматов. Водитель «Фольксвагена» вскрикнул и, обливаясь кровью, уткнулся лбом в руль своей легковушки, которая врезалась в забор.

– Осколочно-фугасным заряжай! Остановить русских!

Вот когда проявилась отличная выучка экипажа самоходки – вилка, поддерживавшая орудие, упала, снаряд был дослан в казенник, а маховик прицела довернут по высоте. Прозвучал выстрел, и снаряд ударил прямо в угол дома. Его воздействие было поистине разрушительным, заметно снизив моральный дух русских – их как ветром сдуло. Этим воспользовались наши задержавшиеся машины. Тоже подстреленный командир отделения управления взвода отодвинул тяжелораненого водителя в сторону, вывел «Фольксваген» на дорогу и помчался прочь. Последним появился Пфайль, который, как заправский ковбой, свесился на левую сторону своего мотоцикла. При этом его любимая собака – маленький шпиц – привстала в коляске и тявкала как большая на вновь появившихся русских солдат. Мотоцикл вихрем пронесся мимо нас и был таков.

Тогда я дал знак остальным самоходкам, чтобы они уходили, а сам принял бой. Моя двести первая начала извергать гром и молнии – это экипаж принялся стрелять по русским из всего доступного огнестрельного оружия. В этот момент подошла вторая самоходка, из которой унтер-офицер Кюнцель, потеснив механика-водителя, через открытый люк строчил из своего автомата. Внезапно он развернулся как от удара и, потеряв сознание, лицом вниз уткнулся в броню своей боевой машины.

Моя самоходка начали медленно пятиться, время от времени стреляя по наседавшим Иванам осколочно-фугасными снарядами. Наконец машина выбралась на окраину села, развернулась возле мельницы и, набирая скорость, помчалась в сторону Эквертсхайде.

Эквертсхайде, тот же день

Машины, вырвавшиеся из Фридевальде, стояли позади церкви.

– Можно сказать, что мы легко отделались! – обрадованно воскликнул я. – Как там раненые?

– Есть очень тяжелые, – ответил унтер-офицер медико-санитарной службы Крейтер, перевязавший четверых наших солдат. – Их надо срочно отправить в главный медицинский пункт!

– Конечно! Обе легковые машины сейчас же отправятся в тыл. Однако где в настоящий момент находится главный медицинский пункт, мы не знаем, и вы должны будете найти его сами. Возможно, он находится в Нысе.

Тут в разговор вмешался Руш.

– Мы что-то расслабились – стоим тут так, как будто война закончилась, – укоризненно покачав головой, сказал он.

– А ведь Руш прав, – согласился я. – Пфайль, вы остаетесь при мне! Машины связи разместить в усадьбе! Рабе, вы займете позицию в направлении Фридевальде! Рихтер, вы расположитесь на восточной окраине Эквертсхайде и будете прикрывать нас с северо-восточного направления! Руш, примите командование экипажем самоходки Кюнцеля на себя!

Пехотинцы, занимавшие ранее позиции под Фридевальде, тоже перебрались в Эквертсхайде. Командовавший ими лейтенант, увидев меня, смутился и хотел было что-то пролепетать в свое оправдание, но я остановил его, сказав:

– То, что не удалось сделать под Фридевальде, мы можем осуществить здесь.

Одновременно Пфайль протянул ему бутылку шнапса, достав ее из коляски мотоцикла. Лейтенант взял угощение и недоверчиво посмотрел на меня.

Северная окраина населенного пункта находилась на холме, откуда открывался хороший обзор близлежащей местности. То, что мы увидели, воодушевления у нас не вызвало – иваны входили в Петерсхайде[82], а из Фалькенау непрерывным потоком шли танки, колонны пехоты и машин – наступление русских набирало обороты.

– Руш, отсюда открываются хорошие возможности для ведения огня. Займите позицию вон там! – указал я на небольшое строение, которое могло послужить подходящим укрытием.

Экипаж самоходки занял позицию и рядом с дорогой вырыл окоп, оборудовав в нем наблюдательный пункт.

– Господин фельдфебель! На окраине Петерсхайде заняла огневые позиции русская САУ! – вскричал наводчик, наблюдавший в бинокль за происходящим в Шенхайде и Петерсхайде.

В этот момент на окраине Петерсхайде стала видна вспышка. И в ту же секунду на крыше здания, возле которого стояла наша самоходка, с оглушительным грохотом разорвался снаряд, осыпав округу осколками кирпича.

– Проклятье! – воскликнул заряжающий, которому осколком поранило щеку.

– Расстояние 2000! По самоходке – огонь! – заорал Руш.

Прогремел выстрел.

– Попадание! – ликуя в своем укрытии, констатировал фельдфебель.

– Она горит! – закричали пехотинцы, лежавшие в своих окопах неподалеку.

Я направился в поместье, где размещалась наша радиостанция, чтобы по радио сориентироваться в складывавшейся обстановке, но не успел войти во двор, как увидел подходящую к нам с юга самоходку. С радостью мне удалось опознать в ней командирскую машину третьего взвода. Она подъехала ко мне, и из нее выпрыгнул улыбающийся лейтенант Бекман.

– Вы небось думали, что мы уже в Сибири? – воскликнул он. – Как бы не так! Не дождутся!

Затем лейтенант, видимо вспомнив о предписаниях устава, вытянулся по стойке «смирно» и доложил:

– Третий взвод в составе одного офицера, трех унтер-офицеров, пяти солдат и одной самоходки прибыл в ваше распоряжение! Одной машины мы лишились, а ее механик-водитель получил ранение в живот.

– Оставьте свое дурачество, Бекман, и подробно доложите обо всем, что с вами произошло! – отреагировал я. – Но прежде всего отгоните самоходку в укрытие!

Вскоре мы расположились на скамейке под липой возле радиостанции, и лейтенант начал рассказ:

– В Шенхайде мы чувствовали себя вполне уверенно. Один пехотный командир заверил меня, что его люди заняли позиции впереди нас. В полночь, убедившись, что на окраине населенного пункта по-прежнему стоят два 88-мм зенитных орудия, я решил прилечь. Незадолго до рассвета меня разбудил унтер-офицер Хейзе. «Просыпайтесь, господин лейтенант, – сказал он. – Со стороны Фалькенау слышится шум танков. Я думаю, что они идут на нас». – Бекман прокашлялся и продолжил: – Сон с меня как рукой сняло. Я выскочил из дома и бросился к самоходке, стоявшей возле поместья. В этот момент появились русские. Их танки двигались по деревенской улице с пехотой на броне. Мне было хорошо видно, как экипаж моей второй самоходки, тоже стоявшей на дороге, метнулся к своей машине. Иваны стреляли изо всех стволов, наши пехотинцы тоже. Да и мы открыли по русским огонь из пулеметов. Их солдаты как горох посыпались с танковой брони. К сожалению, механик-водитель Вольтер был ранен, и экипажу пришлось самоходку оставить. Все они спаслись и притащили Вольтера с собой на двор усадьбы, где я принял его на борт. В самый последний момент нам удалось смыться, а в Райншдорфе[83] мне повезло найти для Вольтера лазарет. Вот как все было, но брошенная самоходка не выходит у меня из головы. Нельзя ли отсюда посмотреть на нее?

Я задумчиво покачал головой и ответил:

– Давайте попробуем. Недалеко отсюда стоит самоходка Ктонцеля, которой сейчас командует Руш. Оттуда Шенхайде хорошо просматривается. Отправляйтесь со своей самоходкой туда и обеспечьте наше прикрытие с северо-западного направления, а ваш командир экипажа, оставшийся без машины, пусть сменит Руша и возьмет командование самоходкой Кюнцеля на себя.

Бекман бросился выполнять мои указания, и вскоре его самоходка понеслась по улице к северной окраине Эквертсхайде. Я вышел вслед за ним за ворота усадьбы и увидел, что с южной стороны к нам приближаются еще две немецкие САУ с трефовыми тузами на борту. По ним было ясно, что это машины первой роты. Мне доставило большую радость поприветствовать своего старого знакомого командира взвода фельдфебеля Альта и ввести его в курс дела относительно сложившейся обстановки. Поскольку у взвода связь со своей ротой отсутствовала, я приказал прибывшим самоходкам занять позиции западнее усадьбы, откуда можно было держать под контролем дорогу, шедшую в южном направлении от Петерсхайде.

«Что ж, теперь иваны пусть только сунутся. Мы быстро свернем им шеи», – довольный собой, думал я, приближаясь к центру Эквертсхайде.

В окопе, где нами был оборудован наблюдательный пункт, я наряду с Рушем застал и Бекмана; с помощью биноклей они обследовали каждый закоулок Шенхайде.

– Не успели мы обнаружить нашу самоходку, как Иваны ее куда-то оттащили, – с досадой проговорил Бекман.

– Я вижу ее! – сердито воскликнул Руш. – Русские закатывают ее на огневую позицию!

С этими словами он выскочил из окопа и побежал к самоходке, все еще стоявшей возле дома. Чтобы исключить потерю времени, Руш сам настроил оптику прицела и только после этого уступил место наводчику. Прозвучал один выстрел, за ним второй, и захваченная русскими наша боевая машина загорелась.

– Боже! Как жалко, но ничего не поделаешь, – прошептал Бекман.

Я ничего не сказал и стал спускаться к храму, возле которого пришла в движение самоходка унтер-офицера Рабе. Послышался выстрел, и из дула ее пушки вырвалось пламя и клубы дыма. При откате длинное дуло дернулось назад, заставив самоходку закачаться.

– Промах! Возьми правее! – послышался голос Рабе.

Вновь раздался выстрел.

– Есть попадание! Он горит! – довольно воскликнул Рабе.

Самоходка вела огонь по трем русским танкам, выехавшим из Фридевальде, головной из которых теперь стоял, объятый пламенем. Один из оставшихся стальных колоссов начал искать укрытие за домами, а другой остановился. Из дула его пушки вырвалось пламя, и в ту же секунду снаряд ударил по колокольне. Наша САУ выстрелила в третий раз.

– Попадание в лобовую броню! – послышался голос Рабе. – Возьмите чуть выше!

Тем временем экипаж танка, в лобовую броню которого попал снаряд, не стал больше рисковать, и русская боевая машина откатилась назад. В нее угодил еще один снаряд, но она не загорелась.

– Черт! Повезло Иванам! – проворчал Рабе и, не видя больше целей, приказал экипажу отогнать самоходку в укрытие.

– Не забудьте хорошенько окопаться! – крикнул я им вдогонку.

В этот момент, как бы подтверждая справедливость моих слов, раздался вой, и невдалеке от двора дома разорвался одиночный артиллерийский снаряд. Не успел я прибыть на восточную окраину населенного пункта на позицию фельдфебеля Рихтера, как послышалось еще одно завывание, и второй снаряд, прилетевший от русских, угодил в кирпичный завод.

– Русские ведут пристрелку и вскоре обрушат сюда настоящий дождь из железных осколков, – заметил я и спросил: – Что вы можете мне доложить, Рихтер?

– Русские танки идут на Брайтенфельд[84]. Однако дорога отсюда просматривается плохо, и мне остается только ждать, когда иваны атакуют Эквертсхайде.

– Со стороны Фридевальде атаковать они уже пытались, но Рабе удалось их отогнать, – отозвался я. – Продолжайте обеспечивать наше прикрытие с восточной стороны. Впереди вас есть пехота?

– Впереди меня нет, но возле последних домов окопался целый взвод.

– Прямо как в кошмарном сне. Это же надо – самоходки прикрывают пехоту!

В этот момент послышался вой снарядов, и мы стремглав бросились в первое попавшееся углубление в земле. Весь Эквертсхайде заволокло дымом – разрыв следовал за разрывом. Земля буквально стонала, и кругом стоял дьявольский грохот, сквозь который различался дробный звук выстрелов неприятельских артиллерийских батарей. По селу вел огонь целый артдивизион, и во дворах, возле храма, а также на территории кирпичного завода стали поочередно вставать черные грибы. В воздухе летали осколки кирпича, комья земли, камни и даже бревна. Свистели осколки снарядов, и создавалось впечатление, что этот ад никогда не кончится. Так продолжалось минут десять, а затем внезапно наступила тишина.

Мы осторожно высунулись из укрытия, чтобы осмотреться. Кругом все горело, и в воздухе стоял удушливый смрад от пороховых газов и пожарищ, а призывы прислать санитаров становились все громче. В такой обстановке радовало лишь то, что самоходка Рихтера уцелела. Только вот заряжающий из ее экипажа был ранен.

– Ожидайте замену! – крикнул я и побежал в сторону центра населенного пункта, где оставил водителя мотоцикла с коляской.

Завидев меня, водитель мотоцикла выехал из укрытия, в котором прятался от артобстрела. Я уселся на заднее сиденье и сказал:

– Поехали посмотрим, что с остальными.

Не доезжая до храма, мы услышали звуки выстрелов наших пушек – самоходка Рабе вела огонь в направлении Фридевальде, а боевые машины лейтенанта Бекмана и Кюнцеля – Петерсхайде. Снаряд вылетал за снарядом, на что русские после такой убийственной артподготовки явно не рассчитывали, направив танки на Эквертсхайде. Почти одновременно с двух сторон послышались торжествующие крики – это экипаж самоходки Бекмана подбил ИС-122, а люди Кюнцеля, которыми сейчас командовал унтер-офицер Вагнер, подожгли Т-34.

Не отставал от них и взвод первой роты, ведя беглый огонь в западном направлении, где танки противника попытались продвинуться на юг. Потеряв Т-34-85, вспыхнувший как спичка, русские от своего намерения отказались.

– Парни! Вот уж не думал, что всего две наши самоходки смогут остановить большое наступление русских! Разве это не потрясающе? Однако не думаю, что так будет продолжаться вечно! – восклицал фельдфебель Руш.

Мне пришлось несколько охладить восторг своих людей.

– Бекман! – распорядился я. – У вас образовался излишек людей. Отправьте заряжающего к Рихтеру и скажите всем, чтобы улучшили свои укрытия! Следует ожидать более мощной атаки. Пфайль, езжайте в имение и передайте, чтобы все небронированные машины и «Фольксваген» перебрались в Райншдорф. Кроме того, найдите унтер-офицера Херредера и его грузовик с боеприпасами – нам необходимо пополнить боекомплект.

Пфайль умчался прочь, явно радуясь возможности покинуть это продуваемое всеми ветрами место. Мы пока держались, и Эквертсхайде превратился в настоящую преграду на пути продвижения русских полчищ. Однако мне было ясно, что наличными силами и средствами нам вряд ли удастся удержать свои позиции дольше чем до полудня.

Не успел я об этом подумать, как русские вновь начали артподготовку. На этот раз ее предваряли «сталинские органы». Огненные хвосты их ракет, монотонно завывая, взмыли в небо позади Фридевальде, и каждый бросился искать себе подходящее укрытие. При этом лейтенант Бекман и фельдфебель Руш вновь вместе нырнули на дно окопа возле дороги, где был оборудован наблюдательный пункт. Мне же удалось найти укрытие по другую сторону дороги, а экипажи самоходок попрятались в подвалах и под днищами своих машин. Пехотинцев тоже не было видно.

Прошло не более тридцати секунд, как послышался первый шелест неприятельских снарядов, а затем разверзся настоящий ад – кругом что-то трещало, громыхало и завывало. Казалось, что земля вот-вот провалится в тартарары. Люди же старались буквально вгрызться в мягкую болотистую почву и сделаться как можно меньше.

«А ведь наше командование ожидало большого наступления русских, – подумал я, уткнувшись носом в холодную землю. – Неужели это все, что оно смогло ему противопоставить? Нас просто бросили одних».

Огненный ураган пронесся над селом, поднимая вверх фонтаны земли. От ударов снарядов по стенам домов в воздухе летали кирпичи и камни. Свистели осколки, и ревело пламя пожарищ, от которых поднимался удушливый дым. Казалось, что хуже уже быть не может, но это только казалось. Вновь послышался монотонный звук, издававшийся трубами «сталинских органов», и вызванный ими смерч принялся уничтожать все живое, превращая лежавших на земле людей в комки обнаженных нервов. Каждый ожидал, что следующий снаряд окажется для него роковым, и не успевал порадоваться, когда осколки от разрыва пролетали совсем рядом.

От давления взрывных волн у меня в легких не хватало воздуха. Внезапно раздался оглушающий грохот от снаряда, разворотившего настил моего блиндажа, и на меня обрушились насыпанные на него камни и большой пласт земли.

«Конец», – последнее, что подумал я, теряя сознание.

Однако мое подсознание продолжало фиксировать окружающие звуки. «Так, так, так» – послышалось мне.

«Так это же пулемет», – подумал я и, почти задохнувшись, попытался напрячь все свое тело.

Из последних сил мне удалось распрямиться. С громким криком я предпринял еще одно усилие и понял, что выбрался из разрушенного блиндажа, чуть было не ставшего моей могилой. Сознание вновь приобрело способность адекватно воспринимать происходящее.

Русская пехота напирала со стороны Фридевальде, преодолев уже половину расстояния до наших позиций. Однако на этот раз наши пехотинцы, занимавшие окопы впереди нас, оказались на высоте. Несмотря на то что они сильно пострадали от огня русской артиллерии, оставшиеся в живых солдаты открыли по противникам стрельбу из всего имевшегося у них оружия. Необходимо было им помочь, и я, хромая, поспешил к окопу наблюдательного пункта. От увиденного у меня по телу пробежал озноб – от прямого попадания там было все разворочено, и шансов выжить у лейтенанта Бекмана и фельдфебеля Руша не было. У меня комок подкатил к горлу – я вновь потерял двух хороших боевых товарищей. Бекман не зря считался отчаянным храбрецом, а в лице фельдфебеля Руша рота лишилась надежного командира отделения управления.

Тогда я направился к самоходке.

– Они оба мертвы? – со слезами на глазах спросил Вагнер.

Мне не оставалось ничего иного, как только кивнуть. В ответ унтер-офицер тяжело вздохнул и, обращаясь к экипажу самоходки, вне себя от злости закричал:

– Осколочно-фугасным заряжай! 300 метров! По наступающей пехоте противника огонь!

Нам и на этот раз удалось отбить атаку Иванов. Но какой ценой! Каждый второй солдат из состава экипажей самоходок был убит или ранен. Командирам приходилось порой самим заряжать пушки своих машин. Из последних сил, последними боеприпасами наступательный порыв неприятеля все же оказался сломленным. Эквертсхайде вновь явился непроходимой запрудой на пути потока русских войск, тогда как справа и слева от нас они продвигались вперед почти беспрепятственно. Восточнее наших позиций Красная армия стояла уже в Брайтенфельде, а западнее – в Раймене[85], и в принципе дальнейшее удержание Эквертсхайде теряло всякий смысл.

Прибыл фельдфебель Альт и доложил, что обе самоходки первой роты небоеспособны. Я же, загрузив под завязку две боевые машины своей роты ранеными истребителями танков и пехотинцами, отослал их в тыл. На них же в последний путь отправились и наши убитые боевые товарищи.

В результате две последние самоходки с перегруженными на них снарядами с боевых машин, отосланных в тыл, при поддержке горстки пехотинцев заняли огневые позиции на северной окраине Эквертсхайде. Нам ничего не оставалось, как с тревогой взирать на проходившие мимо нас мощные наступающие клинья противника.

«Сколько еще нам осталось держаться в таком состоянии?» – мысленно задавал вопрос каждый из тех, кто остался.

Хорошо еще, что сразу же пополудни пришел приказ отойти в Райншдорф.

Зенгвитц[86], 17 марта 1945 года

Той ночью мне опять не удалось уснуть. После многочасового поиска я наконец нашел новый командный пункт своего дивизиона в районе города Ныса. Но радость от этого продлилась недолго – стоило мне только прибыть в свою роту, как пришел приказ об отходе в Стефансдорф[87]. Нам потребовалась целая ночь, чтобы по ужасным дорогам с грехом пополам добраться до места назначения. Однако на подходе нас перехватил свежеиспеченный кавалер Рыцарского креста[88] командир нашего дивизиона гауптман Улит и приказал немедленно двигаться назад в Зенгвитц. Я попытался было заикнуться о том, что люди не выспались, но это ничего не дало.

Пришлось разворачиваться. Недалеко от Зенгвитца я приказал самоходкам остановиться, а сам на «Фольксвагене» медленно поехал дальше, чтобы убедиться, что русских там нет. На подъезде к населенному пункту обер-ефрейтор Бемер остановился, и я принялся в бинокль внимательно обследовать дом за домом. Внезапно показался какой-то человек, перебегавший от одной хаты к другой.

«Неужели русские уже здесь?» – пронеслась мысль у меня в голове, поскольку разобрать, кто это был, не удалось.

Однако, увидев у этой странной фигуры в руках «Панцерфауст», я решил, что это мог быть только немец.

– Вперед, Бемер! Опасности нет. Будем надеяться, что они не примут нас за Иванов, – скомандовал я и, вытащив из кармана не очень свежий носовой платок, на всякий случай принялся им размахивать.

Мы остановились возле первого дома по правую сторону дороги. Я выпрыгнул из машины и направился в палисадник. В этот момент из-за угла дома выглянул парнишка с испуганным лицом и «Панцерфаустом» на плече.

– Мальчик! Не делай глупостей! – крикнул я. – Ты же видишь, что мы – немцы!

Тогда из-за дома, все еще недоверчиво, но с явным облегчением, показался совсем юный солдат. На вид ему было не более семнадцати лет. Запинаясь, он попытался доложить, как положено по уставу, но вконец запутался.

– Достаточно! – с улыбкой прервал его я. – Так ты из истребителей танков? Сколько же вас и где остальные?

Парнишка, на котором плохо подогнанная форма болталась как на вешалке, наморщил лоб, судорожно размышляя, не выдаст ли он своим ответом великую тайну. В этот момент ему на помощь пришел некий обер-ефрейтор, прибежавший из соседнего сада. Его точно рассчитанные и одновременно непринужденные движения, а также посох, украшенный богатой резьбой, выдавали в нем бывалого фронтовика, прошедшего через все перипетии Восточного фронта.

– Откомандированный в Зенгвитц обер-ефрейтор Кляйн, командир отряда истребителей танков в составе еще одного ефрейтора и двенадцати таких вот мальчуганов, – браво доложил он.

– Значит, вы заняли село?

– Заняли – слишком громко сказано, господин обер-лейтенант. Мы только что прибыли и стараемся не бросаться в глаза. Мне кажется, что севернее нас творится что-то неладное. Нутром чую, что там иваны. С запада же я угроз не ожидал и поэтому решил выставить здесь нашего самого младшенького. Парни не такие уж плохие, как может показаться, только чересчур старательные. Опыта у них нет никакого, ведь их только призвали. Настоящий детский сад. Юнгфольки[89] на тропе войны, горящие желанием стрелять во все, что движется. В том числе и по своим самоходкам.

С этими словами он с удивлением посмотрел на четыре боевые машины, въезжавшие в населенный пункт.

– Тогда нам стоит объединить усилия, господин обер-ефрейтор, – сказал я. – С этого момента мы берем на себя танки, а вы будете служить нам пехотным прикрытием. По этому случаю вот вам две бутылки шнапса, договорились?

– Конечно, разве против этого можно устоять? – ухмыльнулся обер-ефрейтор и взял бутылки, протянутые ему Бемером.

– А теперь познакомьте ваших юных героев с нашими самоходками, а я пока проведу разведку вдоль дороги, ведущей от Стефансдорфа к Байгвитцу[90]. Пока никого не видно, но мне, как и вам, такое затишье не нравится. Выделите нам пару ваших парней для прикрытия.

– Мании и Хази! Ко мне! – крикнул обер-ефрейтор, и тотчас, словно из-под земли, перед нами возникли два юных пехотинца.

Я сказал им, чтобы они садились на заднее сиденье «Фольксвагена». Мальчишки повиновались, держа, как в кино, свои автоматы на изготовку. Между тем самоходки стали занимать позиции на северной окраине Зенгвитца. Когда все было расставлено по своим местам, мы тронулись в путь.

«Фольксваген» пересек небольшую речушку и после поворота направо стал подниматься в горку. Не доезжая ста метров до пересечения с дорогой между Стефансдорфом и Байгвитцем, я приказал водителю развернуть машину и остановиться, а затем вместе с наиболее крепким парнишкой пошел к перекрестку. Бемер же с другим юным пехотинцем остались в «Фольксвагене», держа оружие наготове.

– Это тебя зовут Ханей? – поинтересовался я.

– Да, господин обер-лейтенант, это мое имя, но поскольку я очень шустрый, то все кличут меня Хази[91].

– Прекрасно, Хази. Вполне возможно, что нам сейчас придется бежать, петляя как зайцы. Поэтому соблюдай дистанцию!

Вскоре мы вышли к перекрестку, лежавшему на самой высокой точке по отношению к окружающей местности, и откуда открывался великолепный обзор. Байгвитц лежал в двух километрах вниз по дороге в седловине, и с нашего места просматривались только его крыши. Дорога в направлении Стефансдорфа была абсолютно пустынной, а вот возле Мекендорфа[92] творилось что-то непонятное. Вглядевшись через бинокль, я увидел танки. Их силуэты не оставляли сомнения в том, что это были русские боевые машины. На полпути же до месторасположения моих самоходок, примерно в километре от Зенгвитца, виднелись фигуры в униформах защитного цвета, шагавшие прямо по полям.

К своему ужасу, я обнаружил, что едва не проглядел Иванов на развилке дороги в двухстах метрах от нас. Их было всего четверо – по всей вероятности, разведгруппа.

– Спрячь голову! – прошептал я юному истребителю танков.

И вовремя – в насыпь, за которой мы лежали, с характерным звуком стали впиявливаться пули.

– Ты заметил, откуда они стреляли? – спросил я Хази.

Тот кивнул.

– Хорошо. Изготовься к стрельбе и пали по ним что есть мочи! Огонь!

Мы начали стрелять из своих автоматов, посылая одну очередь за другой. Две каски сразу же исчезли, и только чья-то рука прочертила в воздухе. Затем двое русских бросились прочь, пытаясь укрыться в придорожной канаве. Мы перезарядили магазины и выпустили еще по две очереди.

– А теперь ноги в руки и бегом! – рыкнул я, поскольку заметил, что к нам со стороны Мекендорфа устремились два русских танка.

Мы вскочили и побежали вниз по дороге к «Фольксвагену», чей мотор уже урчал. Едва я со своим помощником запрыгнул в машину, как она рванула с места и помчалась в Зенгвитц.

– Внимание! – еще издалека крикнул я. – Танки!

Однако поднимать по тревоге никого не пришлось – заслышав выстрелы и увидев мчавшийся на всех парах «Фольксваген», экипажи самоходок все поняли и так и уже изготовились к бою.

Неожиданно для нас на развилке, где застряла неприятельская разведгруппа, оба русских танка свернули в сторону Стефансдорфа и внезапно появились в двухстах метрах левее, подставив при этом нашим самоходкам свои бока.

Первым опомнился фельдфебель Шлихтинг, чья самоходка стояла возле часовни. Однако наводчик поторопился и промахнулся. Если бы не унтер-офицер Эльзнер с другой боевой машины, то русским танкам удалось бы укрыться за складкой местности. Эльзнер оказался быстрее – прозвучал выстрел, и танк загорелся.

Экипаж самоходки ликовал, а юные истребители танков, наблюдавшие за ходом боя, пришли в полный восторг.

Между тем второй танк остановился и, двигая башней, попытался сориентироваться. Однако на этот раз наводчик Шлихтинга оказался точнее – раздался гром выстрела, от которого задрожали кирпичи на куполе часовни, и русский танк исчез. Его на самом деле более не существовало, поскольку произошел тот самый редкий случай, когда от прямого попадания взорвался боекомплект. Взрыв был такой силы, что боевая машина разлетелась на куски.

– Ребята! – проговорил кто-то. – Рассказать кому – не поверят. Танк как будто испарился!

– А от его экипажа даже мокрого места не осталось! – подхватил другой солдат.

Такое замечание заметно приглушило радость от достигнутого успеха. Конечно, русские были нашими врагами, однако перспектива сгореть заживо или пропасть во взорвавшейся самоходке могла ожидать каждого из нас. Не случайно в «Песне танкистов» есть такие слова:


Если смертельная пуля

Уготована нам судьбой,

То станет общей могилой

Славный наш танк боевой.


– Наша позиция совсем не идеальна, – проворчал унтер-офицер Хельман, когда я прибыл к его самоходке. – Мы хотя и контролируем дорогу на Стефансдорф, но совершенно не видим, что творится за ней.

– У меня тоже это не выходит из головы. Ехать дальше в сторону Байгвитца в такой обстановке слишком опасно. Мы можем остаться здесь и оборудовать наблюдательный пункт на дороге, или… – оглядываясь, ответил я. – Или займем позицию вон там наверху. Надо ее посмотреть.

С этими словами я подозвал к себе Пфайля, восседавшего вместе со своей любимой собачкой на мотоцикле с коляской, и поехал вверх по грунтовой дороге на небольшую высоту. Мы спешились, а шпиц, последовавший за нами, погнался за зайцем.

– На карте этот холм значится как «Заячья гора», – невольно рассмеялся я. – И для вашей псины он представляет собой настоящий рай.

После короткого обследования Заячья гора была признана мной для огневой позиции хорошим местом – отсюда открывался великолепный обзор, а небольшой лесочек предоставлял дополнительные возможности для укрытия. Стефансдорф и Мекендорф были как на ладони, просматривалась также и Ныса. На удалении не более километра виднелась железная дорога, на которой стояло несколько эшелонов с разгружавшимися немецкими войсками. Как мне позднее стало известно, под Нысу в срочном порядке были переброшены 20-я танковая дивизия и дивизия «Герман Геринг»[93]. Некоторое время мы стояли молча, наблюдая за давно забытой картиной и поражаясь, как из эшелонов на белый свет появлялись все новые и новые воинские подразделения. Наконец я заставил себя оторваться от созерцания столь великолепного действа, ведь трудно было даже представить, что могло произойти, если бы русские ударили по этой неупорядоченной кишащей массе!

– На нас свалилась огромная ответственность, Пфайль, – сказал я. – Роту необходимо срочно передислоцировать сюда. Зовите свою собаку, и поехали!

Прибыв в Зенгвитц, я отдал необходимые приказы, оставив на восточной окраине населенного пункта команду юных истребителей танков в качестве передового пехотного прикрытия. Затем на Заячью гору попарно были отправлены все четыре самоходки, которые заняли на ней огневые позиции. Небронированные же машины сосредоточились у подножия этой высоты в небольшом лесочке.

После завершения расстановки наличных сил и средств мною по радио было доложено командиру дивизиона обо всем, что произошло с нами за последние несколько часов. Не успел я окончить разговор, как раздался возглас наблюдателя:

– Танки со стороны Мекендорфа!

– Странно, они сворачивают в сторону Стефансдорфа. Неужели русские ничего не заметили? – удивился унтер-офицер Эльзнер.

В этот момент послышался голос унтер-офицера Хельмана:

– Бронебойным заряжай! Расстояние 1500! Ждать, пока они замедлят скорость возле подбитого танка!

Его предположения оказались верными – на месте взрыва танка валялись довольно крупные обломки, и поэтому головная боевая машина остановилась, а метрах в тридцати за ней встал также и второй танк.

– Огонь! – скомандовал Хельман.

– Огонь! – последовали его примеру остальные командиры экипажей.

Один за другим послышались четыре хлестких выстрела, и наши снаряды устремились к цели. Головной танк получил пробоину спереди, люк на его башне открылся, и из него выпрыгнул русский танкист. В этот момент Эльзнер произвел повторный выстрел, в результате чего танк взорвался. Вторая же бронемашина, получив одновременно две пробоины еще во время первого залпа, уже горела.

Первую угрозу нам удалось отразить, однако оставалось еще шесть русских танков. Они остановились, но наверняка заметили на Заячьей горе вспышки выстрелов наших самоходок. Не прошло и нескольких секунд, как иваны открыли ответный огонь, и снаряды стали рваться среди деревьев небольшого лесочка.

– Не давайте им опомниться! Продолжайте стрельбу! – скомандовал я командирам экипажей своих самоходок, которые начали посылать в русских снаряд за снарядом.

Обстрел привел к полному смятению противника, и русские танки окольными путями отправились назад в Мекендорф, волоча на буксире две поврежденные тридцатьчетверки. Я же, доложив в дивизион по радио о новом успехе, попросил прислать пехотное подкрепление, чтобы иметь защиту от пешего противника, в большом количестве наблюдавшегося в районе Мекендорфа.


Все четыре самоходки мы отвели в укрытия, оставив следить за неприятелем наблюдательный пост. Затем несколько человек на обоих имевшихся у нас «Фольксвагенах» отправились в Зенгвитц, чтобы в одном из домов приготовить для всех сытный обед, поскольку от собственной полевой кухни ожидать чего-либо не приходилось. Я тоже поехал вместе с ними, чтобы переговорить с командой истребителей танков.

– Ваши «дятлы» сработали очень неплохо. Снимаю шляпу, – заявил любивший спиртное бывалый обер-ефрейтор, которого после трех лет, проведенных на Восточном фронте, мало чем можно было удивить. – Если бы мы в России имели таких умельцев, как вы, то сегодня бы нас здесь не было.

После этого он взял свой резной посох, и мы пошли проверять позиции его «детского сада».

– Ну что, Хази, тебя можно поздравить с боевым крещением? – спросил я парнишку, вместе с которым нам удалось разгромить русскую разведгруппу возле перекрестка дорог.

– Так точно, господин обер-лейтенант! – бойко ответил мальчуган.

– Держался ты, надо признать, отлично, как настоящий бывалый солдат.

– Это было совсем нетрудно.

– Как так?

– Я просто повторял то, что делали вы, господин обер-лейтенант.

– И ты не боялся?

– Никак нет, господин обер-лейтенант. – Парнишка немного смутился, а потом добавил уже тише: – Ну, если только чуть-чуть. А вот у вас совсем не было страха.

В ответ я только улыбнулся – не признаваться же, что в разверзнувшемся аду под ураганным огнем русских в Эквертсхайде мне довелось дрожать как осиновый лист. А вообще, нам, офицерам, легче преодолевать свой страх, чем простым солдатам, поскольку наша голова занята решением боевых задач. Мы обязаны отдавать приказы и служить при этом образцом для подражания. Офицер более храбр потому, что осознает, что выдержка его людей целиком и полностью зависит от его поведения. В результате причина и следствие как бы перехлестываются, о чем хорошо написал Вальтер Флеке[94] в своем автобиографическом рассказе «Странник между двумя мирами».

Я хотел было уже идти дальше, как вдруг юный солдат, запинаясь, пролепетал:

– Господин обер-лейтенант… могу ли я… не позволили бы вы…

– Говори смелее, Хази, что ты хочешь?

– Возьмите меня в свою роту, господин обер-лейтенант. Все равно кем – заряжающим или посыльным. Я сильный и могу быстро бегать!

– Это, конечно, аргумент. Вот только твое подразделение, мой дорогой, вряд ли придет от этого в восторг, – улыбнулся я в ответ и, заметив разочарование на лице парнишки, добавил: – Хорошо, посмотрим, что тут можно придумать.

Позднее мне захотелось подразнить много возомнившего о себе обер-ефрейтора, и я сказал:

– На Хази вы можете больше не рассчитывать.

– Что вы хотите этим сказать? – озадаченно спросил Кляйн.

– Я затребую его перевод в свою роту.

– Вот вы о чем, что ж, лично мне жаль будет с ним расставаться, но за парнишку я рад, – ответил обер-ефрейтор и скрылся в одном из домов, из которого исходил будоражащий аппетит запах жаркого.

Через полчаса, когда я тоже вкушал жареного зайца, которого мой водитель Бемер подстрелил и приготовил специально для меня, в комнату ворвался Пфайль и с порога закричал:

– Фельдфебель Шлихтинг просит доложить, что русская пехота совсем обнаглела. Он спрашивает, не стоит ли ему поучить Иванов?

– Надо посмотреть! – спокойно ответил я и, схватив заячью ножку, поспешил на улицу.

Пфайль не растерялся, сцапал другую ножку, а также пару косточек для своего шпица и бросился вслед за мной. Шлихтинг вышел навстречу мотоциклу и взволнованно указал на высотку, лежавшую напротив нас. Линии солдат пехоты в униформах защитного цвета действительно заметно приблизились, и возникла угроза того, что неприятель может закрепиться на дороге между Стефансдорфом и Байгвитцем.

– Мы хотим отогнать их осколочно-фугасными снарядами. Каждая самоходка произведет по десять выстрелов. Расстояние, по моим прикидкам, 1600 метров.

В самоходках царило деловое оживление – экипажи доставали снаряды из больших ящиков, на которых в обычных условиях солдаты стояли. Пять снарядов они закрепляли на боковых подвесных держателях, а другие складывали рядом с орудием, чтобы иметь их под рукой. Затем боевые машины выехали из своих укрытий и заняли огневые позиции.

Раздалась команда «Огонь!», из жерл 88-мм пушек извергнулось пламя, и снаряды устремились на противника. В течение каких-то двух минут мы произвели двадцать выстрелов. Вследствие почти прямой траектории своего полета снаряды отскакивали от земли и взрывались в воздухе наподобие шрапнели. В результате русские, которые до той поры беззаботно шагали по полям, бросились врассыпную в поисках укрытия.

Перерывы между выстрелами иваны использовали, чтобы убежать назад. Вторая серия ускорила их бегство, и вскоре последний русский солдат скрылся за небольшой высоткой.

– Хорошую трепку вы им задали! Провалиться мне на этом месте, если они сунутся сюда еще раз! – раздался чей-то голос.

Я оторвался от оптики, через которую наблюдал за результатами стрельбы, и с удивлением обнаружил стоявшего рядом одетого с иголочки гауптмана с новеньким биноклем в руках.

– Нечто подобное произнес как-то наш рейхсмаршал. Вас, случайно, не Герингом зовут, господин гауптман?

– Разрешите представиться, – ухмыльнулся в ответ незнакомец. – Гауптман Фос из 59-го мотопехотного полка 20-й танковой дивизии, выгрузившейся из эшелонов два часа назад. Нам приказано восстановить положение и спасти ситуацию. Но вы сами себя неплохо спасли. А вот и мой батальон на марше. Видите там, внизу?

С этими словами он указал перстом на юг, где по обеим проселочным дорогам, ведущим в Зенгвитц, маршировали длинные войсковые колонны, и добавил:

– Передо мной поставлена задача удерживать Зенгвитц.

Я тоже представился и обрисовал гауптману обстановку, сложившуюся в последние часы.

– Черт подери! – воскликнул он. – Подчиненные вам люди неплохо поработали! Как ваши самоходки расправились с русской пехотой, я и сам видел. Кстати, вы отлично знаете местность и обстановку. Какой совет можете мне дать?

– Иваны хотят прорываться здесь. Мы уже несколько раз отбивали их атаки, и в следующий раз они подготовятся значительно лучше. По опыту последних дней могу предположить, что наступлению будет предшествовать невиданной силы артиллерийская подготовка. Если вы займете позиции здесь на высоте, советую вашим людям хорошенько окопаться.

Вскоре иваны действительно начали артподготовку. В воздухе тоже появились их самолеты – видимо, разгрузка наших войск не укрылась от русской воздушной разведки, и бомбардировочные эскадры противника стали обрушивать свой смертоносный груз на наши воинские эшелоны. Однако неприятельские бомбардировщики заходили на бомбометание поперек железнодорожных путей и часто промахивались мимо цели.

После обеда начали прибывать наши новые воинские эшелоны, а свежие русские бомбардировочные эскадры стали испытывать свою удачу. Однако бомбы почему-то чаще всего падали не на железнодорожные пути, а на Заячью гору и были для нас гораздо опаснее, чем для выгружавшихся из поездов войск.

Уже ближе к вечеру русские открыли ураганный артиллерийский огонь, и мы более часа вынуждены были прятаться под своими самоходками или в вырытых в земле укрытиях. Одни из нас чертыхались, другие молились, но все ждали начала неприятельской атаки. Стало смеркаться, стрельба артиллерии противника начала стихать, а иваны все не наступали. Тогда мы подсчитали свои потери. Они оказались вполне приемлемыми, а по сравнению с утренним уроном вовсе казались ерундовыми – имелись только раненые.

Одновременно по радио поступил приказ прибыть в распоряжение командира танкового полка 20-й танковой дивизии в Гросс-Нойендорф[95]. Когда самоходки выдвинулись на марш, я поехал в Зенгвитц, чтобы проконсультировать гауптмана Фоса, и встретил возле часовни Кляйна.

– Что с вашим лицом, Кляйн? Такого стреляного воробья, как вы, огонь противника не может напугать!

– Сегодня плохой день, господин обер-лейтенант. Вы были правы насчет Хази. На него я больше рассчитывать не могу.

– Поясните!

– Хази погиб, – чуть не плача ответил обер-ефрейтор. – Прямое попадание снаряда в его окоп.

Сказав это, Кляйн повернулся кругом и растворился в темноте, а я, потрясенный до глубины души, еще долго смотрел ему вслед.

«Будь проклята эта война!» – подумал я, садясь в «Фольксваген» и украдкой смахивая набежавшую слезу.

Гросс-Нойендорф, 18 марта 1945 года

На ночных улицах Нысы царило оживление – кругом сновали солдаты тыловых и ремонтных воинских частей, санитарные и штабные автомобили, а также полевые кухни. Плотными рядами проходили и войсковые колонны. Складывалось впечатление, что гражданское население было полностью эвакуировано. Однако найти подходящее место для ночевки оказалось не так-то просто – все хорошие помещения заняли штабы. Но нас, истребителей танков, это совсем не испугало, так как нам и так было не до того – чтобы добраться до выделенной нам казармы, возле которой уже стояли наши полевые кухни и машины с боеприпасами, приходилось с руганью буквально продираться сквозь идущие в разные стороны колонны.

Наконец мы были на месте, и люди смогли перекусить, а потом пополнить боекомплект своих самоходок. В такой суматохе мне пришлось смириться с еще одной, уже четвертой по счету бессонной ночью. Чтобы дать возможность отдохнуть немного хотя бы Бемеру, я забрался в «Фольксваген» гауптфельдфебеля и приказал водителю обер-ефрейтору Хейеру доставить меня в Гросс-Нойендорф.

Мы выехали из Нысы и двинулись вначале по дороге в направлении Гротткау, а затем поехали в объезд города Капелленберг, возле которого я впервые за два дня наконец-то увидел свой первый взвод.

Согласно докладу лейтенанта Цитена, взвод отошел из Фридевальде по проселочной дороге вместе с пехотой. За прошедшее время его самоходки подбили всего один русский танк, зато не получили повреждений. По наблюдениям Цитена, фронт на этом участке стабилизировался.

Мы вернулись по проселочной дороге немного назад и свернули в сторону Гросс-Нойендорфа. Было так темно, что хоть глаз выколи, и ехать нам приходилось очень медленно. Тем не менее наша машина чуть было не наехала на противотанковую пушку. Один из солдат орудийного расчета, которого при этом сильно ударило, принялся материться на чем свет стоит и, чуть ли не кипя от злости, поинтересовался, что за идиоты дрыхнут за рулем при езде по незнакомой местности. Он не стал более дружелюбным даже тогда, когда я, представившись, поинтересовался, сможем ли мы проехать дальше.

– Смотря куда, – ответил он. – Если вы попадете в лапы к русским, то не говорите им, что здесь их поджидает противотанковое орудие!

В конце концов до меня дошло, что мы просто проехали развилку на Гросс-Нойендорф.

При въезде в населенный пункт между домов угадывались очертания бронетранспортеров и машин связи. На командном пункте одного мотопехотного подразделения нам удалось узнать, что командный пункт танкового полка должен был находиться где-то на восточной окраине. Когда мы подъехали к центру, нам бросилось в глаза, что в этой части село выглядит как-то осиротело.

– Возьми правее, остановись и заглуши мотор! – скомандовал я водителю.

Нас окружала мертвая тишина, нарушаемая порой треском пулеметных очередей и хлопками одиночных винтовочных выстрелов.

– Проклятье! – шепотом выругался я. – Меня не оставляет чувство, что здесь нет больше ни единой живой души!

– Да нет, там кто-то двигается! – выдохнул водитель.

И действительно, на светлом фоне стены соседнего дома мелькнула какая-то тень.

– Стой! Кто идет?! – негромко крикнул я.

Тень мгновенно исчезла, как будто провалилась сквозь землю.

– Не стреляйте! Я немец! – послышался голос, и из темноты появилась фигура немецкого солдата.

Он был в каске, но без оружия и смотрел на нас сначала с недоверием, а потом с явным облегчением.

– Что с вами? Вы здесь в казаки-разбойники играете, что ли? – удивленно спросил я.

– Не так громко! – умоляюще попросил солдат. – Здесь рядом русские!

– С чего вы взяли?

– Они схватили меня, отобрали автомат и хотели утащить с собой, но в темноте мне удалось сбежать, – сбивчиво затараторил солдат, к которому явно возвращалось хорошее настроение. – Так быстро меня в Сибирь не отправишь!

– Как такое могло произойти? – удивился Хейер. – На окраине солдаты мотопехоты даже не подозревают, что по соседству с ними расположились иваны.

– Вы из 20-й танковой дивизии? – спросил я солдата.

– Нет.

Ночной беглец приблизился ко мне, чтобы рассмотреть знаки отличия на моих погонах, и, вытянувшись по стойке «смирно», доложил:

– Я из 45-й народно-гренадерской дивизии, господин обер-лейтенант. Насколько мне известно, мы должны были занять центр населенного пункта.

– Хорошо, идите в эту сторону – там не так далеко отсюда располагаются позиции мотопехоты. Доложите их командиру, что с вами произошло, а мы под покровом темноты поедем дальше на восточную окраину. Вряд ли русские станут останавливать машины.

Солдат отдал честь и растворился в ночи. Хейер хотел было что-то сказать, но потом пожал плечами, завел мотор и на предельной скорости помчался по незнакомой темной улице. Я же, расположившись на сиденье, сквозь откинутое ветровое стекло стал всматриваться в дорогу, держа в готовности автомат.

Мне постоянно мерещились какие-то тени, которые рисовало мое воспаленное воображение. Внезапно показалось какое-то подозрительное сооружение, я вскинул автомат и хотел уже нажать на спуск, но тут выяснилось, что это была всего-навсего брошенная телега.

Я с облегчением откинулся назад и на мгновение прикрыл уставшие от постоянного напряжения глаза. Внезапно раздался знакомый звук удара пуль по металлу: «пэнг», «пэнг», а затем послышался свист пули, пролетевшей мимо. Я вскинул автомат, а Хейер до пола утопил педаль газа – машина рванула, и автоматная очередь ушла куда-то в черноту ночи. Какое-то время мы мчались в кромешной темноте как угорелые, но потом мне пришлось охладить пыл своего водителя:

– Тише, Хейер, тише! От русских мы удрали, и теперь не хватало еще разбиться насмерть!

Хейер неохотно сбавил скорость. Однако вскоре показались очертания танка Т IV, и мы остановились.

– Находясь по большей части в обозе, никак не могу привыкнуть к свисту пуль, – извиняющимся тоном произнес Хейер.

– Любой на твоем месте чувствовал бы то же самое, – успокоил его я. – Когда после долгого перерыва мне приходится отправляться на передовую, то у меня сначала от страха мурашки по коже бегают.

Я огляделся и сказал:

– Теперь медленно езжайте вперед – командный пункт должен быть где-то поблизости.

Вскоре мы увидели скопление бронированных машин и две «Пантеры», стоявшие по бокам какого-то большого дома, возле входа в который разместилась машина связи. Повсюду слышались голоса, и чувствовалось присутствие большого числа людей, хотя самих их видно не было.

– Здесь располагается командный пункт танкового полка? – спросил я первого встреченного нами солдата.

– Верно. Вот в том доме.

В темном вестибюле я споткнулся об одного из посыльных, спавших вповалку на полу, и, сопровождаемый его проклятиями, вошел в центральный командный пост. Уточнив, правильно ли мы приехали, я доложил о своем прибытии начальнику штаба полка в звании гауптмана.

– Вы появились как нельзя кстати. Мы на вас еще не рассчитывали. Командир только что прилег немного отдохнуть, так что вам придется удовольствоваться разговором со мной. Итак, чем вы располагаете?

– Три мои самоходки стоят под Капелленбергом, и там они должны остаться, а вот четыре «Носорога» я могу предоставить в ваше распоряжение. Правда, они находятся еще в Нысе. Но сейчас о другом. Известно ли вам, господин гауптман, что в центре Гросс-Нойендорфа окопались русские?

Пришлось рассказать удивленному начальнику штаба о своих недавних приключениях.

– Прямо сумасшедший дом какой-то! – воскликнул гауптман. – Иваны в городе, а мне ничего об этом не известно! Необходимо немедленно поправить положение!

С этими словами гауптман принялся метаться, словно тигр в клетке. Посыльных растолкали ото сна и отправили с приказами в подразделения, связь с частями на западной окраине населенного пункта установили, и моторы танков взревели. Я воспринимал происходящее как во сне – сказывались последние бессонные ночи. Ранее лишь холод, царивший на улице, помогал мне бодрствовать, а теперь, попав в теплое помещение со спертым воздухом, я почувствовал, как мою голову словно сдавливают обручем. Не успел я присесть в уголке на скамейку, как мне показалось, будто бы мое тело погружается в бездонный океан, и на меня стал наваливаться сон…

Во сне мне казалось, будто бы я стою на броне своей самоходки и смотрю в бинокль на терявшуюся за горизонтом армию, сливавшуюся в одну коричневую массу и волнами накатывавшуюся на наши позиции. Выстрел следовал за выстрелом, и дым, вылетавший из ствола «Носорога», застилал обзор. Поэтому мне приходилось делать короткие перерывы в стрельбе. Между тем огромная армия, состоявшая из зайцев, не обращая внимания на разрывы осколочно-фугасных снарядов, продолжала наступать.

– Беглый огонь! Лучше целиться! – выдохнул я. – Не попадите в Хази – он хочет к нам!

Тут кто-то начал меня трясти:

– Просыпайтесь, господин обер-лейтенант. Боже! Да проснитесь же вы, наконец!

Я с большим трудом открыл набрякшие веки и увидел перед собой начальника штаба полка.

– Чувствуется, что вы сильно устали, – с улыбкой произнес гауптман. – Вас не было с нами последние два часа!

Я пробормотал в ответ что-то насчет четырех бессонных ночей, но гауптман прервал меня:

– Тогда отправляйтесь в соседнее помещение на кухню, выпейте крепкого кофе и освежитесь, иначе вы не сможете понять, чего мы от вас хотим. Между прочим, нам удалось вышвырнуть русских из населенного пункта. Видимо, они просачивались сюда уже давно – их было уже достаточно много. Что-что, а это иваны делать умеют. Спасибо за наводку.

Словно лунатик я побрел в соседнее помещение на кухню, нашел там кран с водой, открыл его и держал голову под ледяной струей до тех пор, пока мне стало не хватать воздуха. После двух таких процедур дурманящая пелена усталости наконец отступила. Ординарец, хозяйничавший на кухне, протянул мне относительно чистую тряпицу, и я вытерся ей насухо.

– Благодарю, – сказал я штабс-ефрейтору. – А крепкого кофе у вас для меня не найдется?

– Для вас всегда найдется, – ответил ординарец и, заметив мой удивленный взгляд, пояснил: – Я видел вас еще в Пшишовице в индустриальном районе. Тогда вы тоже пили у меня кофе, а после ваши самоходки зараз уничтожили тридцать русских танков.

– Это преувеличение, – с улыбкой сказал я. – Скажем, пятнадцать, однако ваш чудесный кофе мне запомнился.

На кухне обнаружился и мой водитель, сидевший в углу с огромной кружкой ароматного кофе. Присев на скамейку рядом с Хейером со своей чашкой кофе, я произнес:

– Какой прекрасный командный пункт. Мне удалось даже прикорнуть немного.

С этими словами я поблагодарил ординарца, протянул ему пустую чашку из-под кофе и пошел на командный пункт.

Командир полка был уже там и отдавал приказы – наутро планировалось наступление на Римертсхайде[96], и моим самоходкам на северной окраине Нысы следовало обеспечить прикрытие наших войск. Я чуть было не лопнул от досады – для того, чтобы это узнать, совсем не обязательно было переживать ночные приключения.

Ныса, 23 марта 1945 года

Бемер выбил свою трубку о каблук сапога и спрятал ее в нагрудный карман. К тому времени я уже побывал на вершине высоты, обследовал ее обратный склон вплоть до придорожной канавы и вернулся к плавающему бронетранспортеру. Мы взобрались в машину, и Бемер вопросительно посмотрел на меня.

– Мы изучили все возможные огневые позиции для наших самоходок возле Нысы, – с удовлетворением сказал я, обводя пальцем на карте дугу вокруг города. – На этом все. Поехали в расположение.

Бронетранспортер быстро доехал до Нысы и помчался по улицам города, напоминавшего город-призрак. Только раз нас обогнала санитарная машина, спешившая к последнему действовавшему мосту через речку. Мы с тоской посмотрели на эту переправу на южный берег и свернули к кварталу Меренгассе.

– Возьми вправо! Русские самолеты! – закричал я Бемеру, увидев внезапно появившиеся бомбардировщики противника.

Мы выпрыгнули из машины и кинулись к входу в массивное и крепкое здание. Большая нарисованная стрелка указывала на то, что в нем имелся подвал, оборудованный под бомбоубежище.

– Они наверняка летят бомбить мост, – печально сказал Бемер. – В который уже раз. Когда-нибудь им удастся его разрушить, и тогда мы с нашими самоходками окажемся в ловушке.

– Их бомбы относит далеко к южному берегу, – успокоил я водителя, который хотел уже юркнуть в подвал.

Мы стали наблюдать за бомбометанием второй эскадрильи.

– Проклятье! – вскричал я. – Они заходят на мост!

Тут появилась третья эскадрилья, шедшая прямо на нас. Недолго думая мы открыли входную дверь, в два прыжка спустились в подвал и, сделав пару поворотов в коридоре, оказались в бомбоубежище. Сначала послышался приглушенный свист, тональность которого становилась все выше, а сам звук – все громче, превращаясь в визг. Затем раздался грохот. Стены подвала затряслись, и с потолка посыпалась известка, а также обломки кирпичей – прямого попадания бомбы подвал вряд ли бы выдержал.

«Неужели конец?» – подумал я, но тут все стихло.

До нас доносился только гул моторов удаляющихся бомбардировщиков и тявканье немецких зениток. Тогда мы бросились по лестнице вверх и выбежали на улицу. На месте дома напротив клубились тучи пыли, а само здание было полностью разрушено. Причем несколько его обломков упали на наш бронетранспортер. Бемер юркнул на водительское сиденье и запустил стартер – мотор сразу же завелся.

– Нам повезло, господин обер-лейтенант! – крикнул он. – Все в порядке!

– Мост тоже уцелел, – ответил я, посмотрев на переправу. – Придет время, и мы выберемся из Нысы.

Вскоре машина въехала во двор дома, в котором располагался мой командный пункт. Там нас поджидал начальник штаба дивизиона обер-лейтенант Брюкнер, который довел до меня сложившуюся обстановку:

– Во время атаки на Нысу русским ценой больших потерь удалось захватить отдельные участки на подходе к городу, но прорвать нашу оборону они не смогли. А вот возле Ротдорфа[97]им удалось овладеть переправой через реку Ныса-Лужицка, и теперь иваны продвигаются на юг в сторону населенных пунктов Штайнау и Нойштадт, достигнув уже Опперсдорфа. Поэтому оборона Нысы теряет всякий смысл. Необходимо предотвратить прорыв противника в западном направлении, для чего ваша рота перебрасывается в Цигенхальс[98].

Такое известие солдат моей роты только обрадовало – они были рады оставить позади Нысу с ее опасным мостом. Вместе с тем мы понимали, что впереди нас ожидали ожесточенные бои.

Прайланд[99], 24 марта 1945 года

– Мне очень жаль, но другие помещения для постоя заняты, – пожал плечами казначей.

От такой наглости кровь бросилась мне в лицо.

– Вы хотите выделить для размещения фронтового подразделения помещение заводского цеха? – возмущенно воскликнул я. – А в это время тыловые крысы из обозов будут нежить свои толстые задницы на пуховых перинах?! Мне наплевать на то, что вы там себе напланировали. Если вы не вышвырнете всю эту сволочь из их теплых местечек, то это сделает моя рота!

– Только попробуйте! – разозлился казначей, чья физиономия все более стала походить на морду мопса. – Тогда я нашлю на вас военную полицию, и она отдаст вас под военно-полевой суд.

– Пугайте этим свою бабушку! Тогда ваши цепные псы будут вынуждены взять под стражу всю мою роту! Только в этом случае пусть они сами вместе с обозниками под вашим командованием отбиваются от русских танков! Так-то вот! Вы можете поцеловать меня в задницу, а ваш наряд о выделении нам фабричного помещения повесить на стенку у себя в сортире. Именно там ему и место!

Я с силой захлопнул за собой дверь. Бемер все понял и вихрем помчался назад на северную окраину Цигенхальса, где ждала моего возвращения моя рота. Уже давно наступила полночь, и поэтому мои солдаты сами обследовали близлежащую территорию и нашли себе подходящее помещение для постоя.

Меня, отделение управления и экипаж командирской самоходки под номером 201 они разместили в роскошной вилле. Пока готовился перекус, я решил воспользоваться благами цивилизации и принять ванну.

Большое, отделанное черным кафелем помещение ванной комнаты показалось мне райским уголком. Ступеньки вели к небольшому четырехугольному бассейну, и погружение в его теплые воды, в которые были добавлены ароматизирующие вещества, оказалось верхом блаженства. Для принятия же пищи я облачился в красивый длинный халат и уселся на отделанные шелком огромные подушки.

Засыпая, я слышал, что мои люди тоже стали плескаться в бассейне, а вот как они располагались в кроватях по соседству, уже не видел.

С самого утра на вилле царило оживление – не успели мы умыться, побриться и позавтракать, как к нам стали прибывать все новые и новые гости, решившие навестить нас. Среди них были командиры первой и третьей роты, а также знакомые из других частей и подразделений, прослышавшие о том, что у «двойки» имеются хорошие запасы спиртного – перед тем, как покинуть Нысу, мы провели основательную ревизию винного погреба одной из городских гостиниц. К тому же Бемер умел мастерски приготовить из различных ликеров в прямом смысле слова «оглушающие» коктейли. Однако наибольшей популярностью пользовалось бордо урожая 1919 года и вино «Либфрауен-мильх» 1921 года разлива. В результате все гости без исключения уходили от нас с весьма приподнятым настроением.

А вот после обеда, уже ближе к вечеру, пожаловали и незваные «гости» – два мрачных представителя полевой жандармерии. Лейтенант Цитен попытался было спасти ситуацию, протянув им наполненные до краев бокалы, но они с каменными лицами отказались.

– Ваша рота незаконно вломилась на виллу и ограбила подвал. Украв вино, ваши люди устроили попойку. За это вам придется ответить перед комендантом города! – заявил один из жандармов.

– Полегче, фельдфебель! Ваши утверждения абсолютно беспочвенны! – резко ответил я, не без умысла опустив принятое обращение «господин». – Во-первых, когда мы заняли виллу, она уже была ограблена, а ее подвалы опустошены. Во-вторых, спиртные напитки, о которых вы говорили, мы привезли с собой из Нысы, выполняя указание о том, чтобы спиртное не попало в руки врага. У вас есть еще вопросы?

– Так точно! – ответил фельдфебель полевой жандармерии, в качестве реванша тоже опустивший обращение «господин обер-лейтенант». – Вы можете доказать, что спиртное происходит из Нысы? И есть ли у вас ордер на расквартирование, выданный городской комендатурой?

– Теперь понятно, откуда ветер дует и кто на нас настучал. Это небезызвестный казначеишка. Хорошо. У нас нет ордера, но эти помещения пустовали, так что с этим вопросом все ясно – здесь мы ничего не нарушили. Теперь относительно спиртного. На бутылках, естественно, нет штампа, подтверждающего, что они были изъяты в Нысе, а слову офицера в полевой жандармерии, судя по всему, никакого значения не придают. Однако то, что в винном погребе виллы хранилось большое число оплетенных бутылей с ликерами, весьма сомнительно, не так ли?

По внешнему виду «цепных псов» нельзя было сказать, что мои ответы их удовлетворили и они собираются уходить. Тут в помещение вбежал посыльный и сообщил:

– Из дивизиона пришел срочный приказ о выдвижении, господин обер-лейтенант! Хайдау1 возле Нысы атакуют русские танки! Роте приказано немедленно прибыть в Хайдау!

Представители полевой жандармерии недоверчиво переглянулись, а я, глядя им в лицо, откровенно расхохотался:

Хайдау – немецкое название польского села Хайдуки-Ныске.

– Ушам своим не верите, фельдфебель? Понимаю, это ваш долг. Тогда поехали вместе с нами! Приглашаю от всего сердца – в Хайдау наш разговор можно продолжить. Кроме того, мы будем рады любой пехотной поддержке.

После этого я повернулся к лейтенанту Цитену:

– Мы с Бемером поедем первыми, а ты вместе с ротой выдвигайся следом. На все про все вам не более получаса.

Затем я разложил карту и наметил маршрут движения, отметив в качестве контрольных точек населенные пункты Альт-Ветте, Прайланд и Штайнхюбель[100].

Наконец представители полевой жандармерии почувствовали себя у нас явно лишними. Я же выбежал на улицу, увидел, что вся рота бурно празднует, и, уже садясь в «Фольксваген», крикнул, обращаясь к лейтенанту Цитену:

– С этого момента полный запрет на употребление спиртного! Солдатам следует подержать головы в холодной воде. Ганс, проследи, чтобы все протрезвели!

Через полчаса мы оказались возле Хайдау. До Штайнхюбеля дорога, соединявшая населенные пункты Цигенхальс и Нысу, была скрыта от неприятеля грядой холмов. В Штайнхюбеле наша машина повернула на восток и поехала уже по открытой местности. Сразу же стало очень неуютно – вокруг нас стали разрываться снаряды. Те из них, что отскакивали рикошетом, издавали неприятный вой, к которому примешивался хлесткий звук от выстрелов танковых пушек.

На восточной окраине Хайдау мне сразу стало ясно, что моя рота в любом случае прибудет слишком поздно, поскольку с другой стороны в село уже входили русские танки.

«Что ж, если не здесь, то мы можем встретить Иванов в Штайнхюбеле. Однако следует поторапливаться», – подумал я.

Под жестоким обстрелом мы помчались назад, прихватив с собой пехотинца, которому осколком снаряда снесло нижнюю челюсть. Я изо всех сил старался помочь бедняге, пытаясь перевязать в прыгавшем на кочках «Фольксвагене» огромную рану, но у меня ничего не получалось. Тогда по совету Бемера я использовал упаковки от двух перевязочных пакетов и несказанно обрадовался, когда в Штайнхюбеле передал раненого в руки опытного санитара.

Возвращаясь в Цигенхальс, я напрасно ожидал появления своей роты. Мы проехали до места нашего прежнего расквартирования и увидели стоявшие на дороге в колонне самоходки. Не дожидаясь моих слов, Цитен протянул мне помятую бумажку с текстом радиограммы, из которой можно было понять, что приказ о передислокации отменяется.

Зная об отчаянном положении дел в Хайдау, я не поверил своим глазам и распорядился запросить в штабе дивизиона разъяснения. Вскоре оттуда поступил весьма грозный приказ о немедленном выдвижении.

Через пятнадцать минут рота была уже на марше. Возле Прайланда я опять поехал вперед, ведь ситуация могла в корне перемениться. Так оно и произошло – в Штайнхюбеле творилось черт знает что. Мимо нас проносились грузовики с прицепленными к ним противотанковыми пушками и минометами. Поэтому Бемер был вынужден осторожно припарковаться, чтобы не зацепить улепетывавших во все лопатки по придорожным канавам пехотинцев.

– В чем причина такого повального бегства, дружище? – спросил я какого-то пехотного офицера, держа его за ремень.

– Позади нас иваны с танками! – завопил он.

О том, что русские танки напирали, догадаться было нетрудно – один за другим слышались выстрелы танковых пушек, посылавших снаряд за снарядом в Штайнхюбель.

«Действовать надо быстро, ведь если русские возьмут Штайнхюбель, то тогда они легко смогут опрокинуть всю нашу линию фронта», – подумал я.

Бемеру понадобилось все его умение, чтобы, лавируя среди бегущих подразделений, быстро добраться до Прайланда, на окраине которого на первой самоходке Цитен пытался объехать противотанковое заграждение. Я быстро обрисовал ему складывающуюся обстановку и направил его занять позицию на высоте восточнее шоссе. Железнодорожные пути вели наверх к станции, откуда должен был открываться хороший обзор Хайдау и дороги на Штайн – хюбель.

Позади Цитена возле противотанкового заграждения появилось несколько «Пантер» 19-й пехотной дивизии. Делая умопомрачительные зигзаги, они пробрались через препятствие и, громыхая гусеницами, покатили в сторону Штайнхюбеля. Мне оставалось только порадоваться неожиданно появившемуся прикрытию своей роты с фланга.

Вслед за «Пантерами» подъехали и остальные пять моих самоходок. Я взобрался на свою двести первую, приказал у подножия высоты рассредоточиться, и мы вслед за Цитеном стали подниматься широким фронтом по ее склону.

Когда мы добрались до вершины высоты, нашим глазам открылась такая картина, от которой захватывало дух. Прямо перед нами примерно в полутора километрах лежал Хайдау, в котором было полным-полно русских. Они безраздельно хозяйничали там, ведь наша артиллерия их практически не тревожила.

Слева от нашей позиции проходила дорога, которая вела от Хайдау к Штайнхюбелю, скрытому от нас возвышенностью. На шоссе стояла колонна русских танков, поскольку головные из них вели бой с нашими «Пантерами». Что там происходило, мы не видели, но оглушающие звуки танковой дуэли слышали хорошо. Шансов выйти победителями в бою против такого превосходящего в количественном отношении противника у всего лишь пяти «Пантер» не было. Но неприятель не учел, что им могут помочь наши самоходки, открыв огонь по русским танкам с фланга, что мы и сделали!

Первым начал стрелять экипаж лейтенанта Цитена, сразу подбив Т-34. Пока наши самоходки заходили на огневые позиции, запылала и вторая тридцатьчетверка. Дальше все происходило как на учениях – из пушек вырывалось пламя, и снаряды рвались среди огорошенных таким оборотом дел русских.

На этом относительно небольшом расстоянии промахов практически не было. Конечно, не каждое попадание выводило русские танки из строя, однако при столь беглом огне наших самоходок одна неприятельская боевая машина загоралась за другой. После того как был подбит шестой танк, тридцатьчетверки прекратили наступление и остановились, силясь понять, откуда по ним ведется столь губительный огонь. Двигаться вперед им не давали «Пантеры», не позволяя достичь Прайланда, а оставаться на месте они тоже не могли, ведь это означало для них неминуемую гибель. В результате русские повернули назад в сторону Хайдау.

Однако мы не ослабили хватку и, используя выгодную позицию, посылали по пятившимся танкам Иванов один снаряд за другим. Их башни нервно крутились в поисках невидимого врага, но обнаружить нас им не удавалось. Возможно, именно это и привело в конце концов к панике среди русских. А может быть, сказалось плохое оснащение их танков радиосвязью – радиостанции имелись лишь у некоторых русских боевых машин. Горело уже семь, нет, восемь танков, выстроившихся на прямой как струна дороге, представляя собой жуткую и одновременно прекрасную картину.

Я повернулся направо, поскольку уголком глаза заметил в той стороне какое-то движение, и чуть было не лишился дара речи. Мне пришлось резким движением сорвать с командира экипажа шлемофон и прямо в уши прокричать ему:

– Поверни направо, Рихтер! Два танка на высоте!

Фельдфебель удивленно посмотрел в указанном направлении, затем прижал ларингофон и принялся отдавать необходимые команды. От напряжения пот выступил у меня на спине.

«Только бы самоходка не заглохла!» – мысленно взмолился я.

По моему указанию командир экипажа другой самоходки тоже стал разворачивать машину в сторону новой цели.

Оказалось, что от Хайдау через высоту, в трехстах метрах от того места, где располагались наши позиции, пролегала проселочная дорога. Не подозревая о нашем присутствии, русские ехали по ней, и если бы им удалось преодолеть высоту, то они могли бы устроить в Прайланде для бежавших немецких солдат настоящую кровавую баню. Однако своей цели танкам Иванов достичь не удалось.

Несмотря на слишком мягкий грунт, обе самоходки смогли быстро развернуться в нужную сторону. Однако попасть в проезжающую почти рядом цель оказалось не так-то и просто – первый выстрел командирской машины неприятельский танк не поразил. Вторая же самоходка была более точной. Тогда неповрежденная тридцатьчетверка остановилась и развернула свою башню в нашу сторону. Однако выстрелить она не успела – наводчик командирского экипажа произвел второй выстрел. На этот раз снаряд угодил прямо в пушку вражеского танка, и она взмыла высоко в воздух, оставив вместо себя безобидный обрубок.

Люки Т-34 немедленно открылись, и экипаж попытался покинуть свою машину, но не успел – прозвучал еще один выстрел, который добил тридцатьчетверку. На этом русское наступление окончательно провалилось – иваны отошли назад, оставив на дороге в сторону Штайнхюбеля десять горящих танков, да еще два на высоте. Это явилось нашим большим успехом.

– Рихтер! Это был твой звездный час, каких для истребителей танков на войне выпадает немного и о которых можно только мечтать, – сказал я. – Шутка ли, оказаться в положении, считающемся безнадежным, и сделать все так, как хотелось бы, не получив при этом ни царапины! Да, такое бывает нечасто!

Однако, несмотря на достигнутый успех, фельдфебель Рихтер продолжал пребывать в мрачном настроении:

– Сначала надо выбраться отсюда, господин обер-лейтенант. Положение дел не такое уж безоблачное – от двух самоходок поступил доклад о том, что они застряли, а пехотной поддержки у нас нет.

– Вечно вы все испортите, Рихтер! Что за манера лишать человека радости? – раздраженно ответил я. – Однако вы правы. Следует предпринять необходимые меры.

По радио я связался с дивизионом, доложил о достигнутом успехе, а также о сложившемся положении и попросил срочно прислать пехоту для поддержки. Затем распорядился отвести исправные самоходки немного назад, а застрявшим приказал по максимому разгрузиться и попробовать выбраться самостоятельно еще раз. Но это тоже ничего не дало. Тогда я поехал в Штайнхюбель, возле которого действия немногих наших танков также оказались успешными – потеряв две машины, они подбили четыре

Т-34. Танкистам было ясно, что без нашей помощи им пришлось бы туго, и поэтому они сразу же согласились послать одну «Пантеру» на высоту, чтобы вытащить наши застрявшие самоходки.

Прайланд, 25 марта 1945 года

Казалось, что ночь, которую мы были вынуждены провести на высоте, никогда не закончится, и всеми в определенной степени овладело чувство, похожее на похмелье. Из штаба дивизиона поступили только поздравления с успехом и больше ничего. В результате на этом участке фронта наши самоходки оказались единственным боевым охранением от русских.

Отделение управления роты обосновалось в небольшом здании путевых обходчиков у подножия высоты. Я попытался было прилечь, но беспокойные мысли не давали мне покоя, и поэтому около полуночи мы вместе с Бемером поехали в Билау[101].

На командном пункте пехотного полка я обрисовал сложившуюся обстановку и потребовал немедленно выделить нам пехотную поддержку.

– Может быть, вы подскажете мне, где взять необходимые для этого подразделения? – взглянув на меня воспаленными от бессонницы красными глазами, зло проговорил начальник штаба полка.

Такой ответ меня возмутил.

– Когда вчера в полдень мы прибыли в Прайланд, мимо меня, господин гауптман, пробежало достаточно много пехотинцев, улепетывавших от русских, – дерзко ответил я. – Вам нужно всего лишь послать их назад.

Начальник штаба сделал вид, что не заметил моей иронии, и лишь устало махнул рукой:

– Вы сами не знаете, что говорите. Подразделения тяжелых самоходок – истребителей танков относятся к элитным частям, которые снабжаются лучше всех. В бою они находятся всего несколько часов, а потом долго отдыхают. А вот у нас все совсем иначе. Люди вконец обессилели. Мы несем огромные потери, а взамен получаем только тычки. Нас все время суют мордой в дерьмо. Тут появляетесь вы и пытаетесь надувать щеки.

Излив желчь, гауптман немного остыл и уже тоном ниже устало добавил:

– Через три-четыре часа я пришлю вам несколько человек.

Я ничего не ответил и вышел в темноту ночи, обдумывая, стоило ли мне поспорить с гауптманом насчет его утверждения о том, что мы относимся к элитным частям и много отдыхаем. Ведь с одной стороны, насчет страданий пехоты он был абсолютно прав. С другой стороны, такой же пехотинец как-то раз заявил мне, что он категорически не хотел бы поменяться местами с истребителями танков.

– Нет уж, – сказал он тогда. – Трястись по полям в подобной консервной банке в качестве мишени для русских танков – это не для меня. Я уж лучше на своих двоих.

На обратной дороге мы с Бемером увидели, как над позициями русских в небе появился светящийся след.

– Иваны снова принялись палить, – заметил Бемер. – Сидят небось в своих окопах, держа винтовки между ног, и стреляют почем зря!

– Не важно, как они стреляют, – ответил я. – Главное заключается в том, что они это делают. А вот наша пехота молчит. И не потому, что не хватает боеприпасов. Постоянно слыша звуки выстрелов русских, немецкие солдаты теряют боевой дух, а иваны, наоборот, добиваются морального превосходства. Такое недооценивать нельзя!

Пехотный гауптман сдержал слово, и в серых предрассветных сумерках к нам пришел пехотный батальон. Однако к тому времени танкам в Штайнхюбеле и моей роте пришел приказ занять новые позиции на господствующих высотах между Билау и Морау[102]. Первая половина моих самоходок начала передислокацию еще под покровом ночи, а когда на дорогу выехали последние машины и взяли курс на Билау, то уже наступил рассвет. Русские не преминули воспользоваться этим и послали им вдогонку несколько снарядов. Времени на завтрак и кофе не оставалось, и мои люди были вынуждены подзаправиться вином. Поэтому, когда меня вызвали на командный пункт дивизиона, Бемер ехать уже не мог – пришлось за руль садиться самому.

На половине пути нам повстречалась колонна машин из двух бронетранспортеров, двух четвертьтонных автомобилей повышенной проходимости и «мерседеса» в сопровождении двух грузовиков. С некоторым трепетом в душе я узнал командующего группой армий генерал-фельдмаршала Шернера, который уже успел прославиться среди солдат как «офицер, собирающий боевые дни для следующего назначения». Ходили слухи, что он, встретив какую-либо воинскую часть на отдыхе, немедленно приказывал ей следовать за собой и бросал ее на передовую. Доставалось от него и солдатам с плохо начищенными сапогами. Все это, а также манера часто появляться в первых линиях траншей как обыкновенный солдат, щедро угощать фронтовиков сигаретами и выслушивать их жалобы способствовало росту его популярности.

Воспоминания об этом, а также мои впечатления о встречах с ним в верхнесилезском индустриальном районе вихрем пронеслись в моей голове. Я затормозил и выскочил из машины. Колонна тоже остановилась. Выслушав мой доклад и услышав, что я отношусь к 88-му противотанковому дивизиону «Носорог», командующий поинтересовался:

– Не ваше ли подразделение сожгло вчера шестнадцать русских танков?

– Так точно, господин фельдмаршал, – вытянувшись в струнку, отчеканил я. – Вчера возле Прайланда вторая рота уничтожила двенадцать танков. Еще четыре подбили «Пантеры». Неделю назад под Фридевальде рота сожгла еще десять, а под Нысой – четыре танка.

Я сказал об этом не только потому, что хотел похвалиться, но и на всякий случай – всякое могло произойти, и если нам было суждено предстать перед военно-полевым судом, то такое могли принять во внимание.

– Хорошая работа! Выражаю вам и всем солдатам вашей роты благодарность. Вы курите?

– Так точно, господин фельдмаршал!

Шернер достал пачку сигарет и протянул ее мне.

– Благодарствую, господин фельдмаршал, но моя рота курит тоже.

– Понимаю, – рассмеялся Шернер. – Казначей! Пометьте себе! Выдать каждому солдату подразделения обер-лейтенанта по «посылке фронтовым бойцам»[103]. А что случилось с вашим водителем?

Я с ужасом посмотрел на свой «Фольксваген», из которого свесился Бемер. Его тошнило.

– Сказывается перенапряжение последних дней, господин фельдмаршал!

– Пусть немного отдохнет. Продолжайте в том же духе!

– Слушаюсь! – ответил я, щелкнув каблуками.

Колонна продолжила движение, и я с огромным облегчением посмотрел ей вслед.

Переброска по железной дороге, 2 апреля 1945 года

Колеса мерно отбивали такт на стыках рельс – это наш эшелон медленно ехал на запад. Мы с гауптфельдфебелем Штраусом сидели в его «Фольксвагене», стоявшем рядом с грузовиком каптенармуса роты и полевой кухней на первой подвижной платформе сразу за локомотивом. Дорога делала поворот, и я, оглянувшись, одним взглядом окинул все свое военное хозяйство – грузовики, средние и малые машины, а также двенадцать самоходок, прошедших через огонь сражений последних десяти недель. Правда, на ходу были только девять из них – остальным трем не хватало запчастей.

Гауптфельдфебель правильно истолковал мой взгляд и со вздохом сказал:

– Да, нашей роте досталось за последние недели. Мы подбили более шестидесяти танков, потеряв при этом всего две самоходки. Вчера о нашем дивизионе говорилось в сводке вермахта. Я позволил себе записать сообщение: «В боях севернее Нысы в течение трех дней 88-й тяжелый истребительно-противотанковый дивизион под командованием гауптмана Улита подбил шестьдесят танков!»

Штраус спрятал листок в нагрудный карман и добавил:

– Если так пойдет и дальше, то о нашем дивизионе заговорит вся Германия.

– Вся Германия, – задумчиво повторил я его последние слова и добавил: – Хорошо сказано, Штраус. Только вот от Германии мало что осталось. Однако вы правы, хотя в ваших словах содержалось больше мечтаний, чем того, что есть в действительности. Наша горстка храбрецов на самом деле способна вытащить из пекла саму чертову бабушку.

– Однако есть и такие, которые считают наших парней порождением Сатаны и мечтают их отправить в ад.

Я непроизвольно покачал головой, а потом заметил:

– Вы имеете в виду случай под Дюрр-Арнсдорфом?[104]Видите ли, Штраус, это как раз то, что меня, как стреляного фронтового воробья, очень огорчает. Дисциплина, конечно, превыше всего, но то, что в столь критическое для немцев время позволяют себе придурки из числа тыловых крыс по отношению к нам, фронтовикам, – это уже слишком. Разве мы не демонстрируем нашу солдатскую доблесть ежедневно и ежечасно на полях сражений? Нам не требуется доказывать ее какими-нибудь зазубренными хвалебными одами и подобострастным пресмыканием перед всякими чинушами.

– Вы имеете в виду полковника полевой жандармерии? Да, тогда в Цигенхальсе вы здорово наступили на хвост его «цепным псам».

– Может, и наступил. Но зачем арестовывать вместо меня троих моих унтер-офицеров только из-за того, что они были пьяными, и конфисковывать мой личный «Опель» вместе с багажом?

– Так-то оно так, – произнес Штраус. – Однако унтер-офицеры не только напились, с ними были еще три девушки, а кроме того, они опрокинули в кювет машину.

– Вы смотрите на вещи слишком узко, господин гауптфельдфебель. Наверное, иначе и быть не может, когда человек, как вы, с четырнадцати лет становится солдатом. Согласен, эти трое учинили пьянку и заслужили наказание, но не таким же способом! Мне пришлось потратить немало нервов, чтобы вызволить их и свою легковушку незадолго до отправки поезда.

– Как же вам это удалось? – с любопытством спросил Штраус.

– Я начал разговор с описания тяжелых боев и наших успехов в последние дни, сослался на признание заслуг роты самим Шернером, а затем прошелся насчет неопытности в отношении спиртного тех троих…

Гауптфельдфебель не удержался и громко фыркнул:

– Вы так и сказали, господин обер-лейтенант? Как представлю себе Болте с его расширенной от алкоголя печенкой в качестве трезвенника… И полковник вам поверил?

– Вряд ли. Но в вопросе их освобождения это помогло, особенно когда я дал слово офицера при первой же подходящей возможности наказать провинившихся тремя сутками ареста.

Мы на некоторое время замолчали, прислушиваясь к стуку колес поезда, увозящего нас на запад. Завидя платформы со стальными чудовищами, крестьяне на полях и люди на железнодорожных станциях начинали с воодушевлением махать нам руками, наверняка принимая нас за новые танковые части, о которых шептались по углам жители немецких городов и трещали во всеуслышание официальные средства германской пропаганды, обещая скорый великий поворот в войне. Жители даже не подозревали, что мимо них проходили эшелоны с одними и теми же потрепанными воинскими частями, в пожарном порядке перебрасывавшимися с одного участка фронта на другой. Подумав об этом, я заявил:

– За последние восемь недель мы уже в третий раз проезжаем мимо Цобтена[105]. На этот раз, видимо, нас перебрасывают в район Лаубана[106]. Когда же произойдет, наконец, великий поворот в войне?

– Одни говорят о том, что на подходе новое оружие, – откликнулся Штраус. – Другие толкуют о серьезных разногласиях между американцами и русскими, о том, что Западный фронт будет развернут на восток и при содействии американцев и англичан нам удастся вышвырнуть русских из Германии.

– Для этого должно произойти чудо. Однако чудо – это любимое дитя веры, дорогой Штраус. Да, это было бы чудесно. Однако западные державы не настолько же глупы, чтобы допустить Иванов в Европу, ведь тогда от них европейцы никогда не избавятся! Послушай, что происходит? Кажется, поезд останавливается.

За разговорами мы совсем не заметили, что эшелон подошел к вокзалу. На перроне, куда нам пришлось выйти, все кишело от народа, в основном беженцев преимущественно женского пола. Естественно, солдаты не упустили возможность, смешавшись с гражданским населением, вступить с девушками в разговор.

Но такое продолжалось недолго – вскоре прибежал солдат моей роты и сказал:

– Господин обер-лейтенант! Вам необходимо подойти к тому майору.

С этими словами он указал рукой на пожилого офицера, стоявшего возле двери своего служебного помещения.

– Готов поспорить на что угодно, что это предвещает новые неприятности, – исходя из предшествовавшего опыта, заявил я и не спеша направился к майору, которому представился в качестве командира подразделения и начальника эшелона.

– Я отвечаю за порядок и дисциплину на этом вокзале, – дребезжащим голосом начал майор. – Ваши люди, господин обер-лейтенант, похожи на стадо баранов. Они сидят на самоходках. Разве вы не видите, что этот отрезок пути электрифицирован? Солдаты могут легко дотронуться до проводов электропередачи. Далее… – Голос майора становился все громче. – Многие ваши люди самовольно сошли с эшелона, а это категорически запрещено. Я требую, чтобы вы немедленно навели порядок!

Упреки, а особенно тон, с каким они были высказаны, меня сильно разозлили, и я с большим трудом сдержался, произнеся:

– Что касается проводов, то тут вы правы, господин майор. Я немедленно приму меры.

Обращаясь к проходившему мимо унтер-офицеру Гуту, я сказал:

– Передайте людям, сидящим на самоходках, что провода под током.

Затем я вновь повернулся к военному коменданту вокзала:

– Мне непонятно, господин майор, почему вы запрещаете общаться с населением солдатам, только что вернувшимся с полей кровопролитных сражений. Ведь именно его, это самое население, они и защищают.

– Господин обер-лейтенант, ваш долг как офицера не обсуждать, а выполнять приказы. Запомните это! А теперь побеспокойтесь, чтобы ваше стадо исчезло с моих глаз.

В этот момент я увидел, что большая часть моих людей слышала тирады майора. Вначале они только ухмылялись. Но теперь их лица приняли угрожающее выражение. Скандала допустить было нельзя, и поэтому мне пришлось обратиться к старейшему командиру взвода:

– Лейтенант Цитен! Вы слышали, чего желает майор? Попрошу вас позаботиться об исполнении его требований.

Услышав это, мои люди, ворча и отпуская колкие замечания, направились к эшелону, а я дал волю своему раздражению:

– Господин майор! Я приказал выполнить ваши требования потому, что не желаю иметь лишние хлопоты на пути следования. Порядок и дисциплина должны соблюдаться, но следует также учитывать изменившиеся условия. То, что является нормальным в обычное время, в часы, когда речь идет о судьбе народа, только отрицательно сказывается на моральном облике войск. Своим поведением вы посеяли сомнение и неуверенность у многих моих солдат, которые еще вчера жертвовали своей жизнью во имя нашей родины. Вы согнали их с перрона как шелудивых псов. Такого никто из нас не забудет.

– Что вы себе позволяете? Еще одно слово, и я позабочусь о том, чтобы вы действительно меня не забыли. Только из-за таких солдат и офицеров, как вы, русские топчут нашу землю. Недисциплинированность ведет к трусости и бегству…

Наш разговор становился все громче, и кто знает, чем он мог бы закончиться, если бы локомотив не дал сигнал к отправлению. Он прогудел еще раз, и эшелон тронулся. Мне ничего не оставалось, как, повернувшись на каблуках, побежать к ближайшему вагону. Поезд уже набирал ход, когда я в него впрыгнул, оказавшись по воле случая возле своего «Фольксвагена», и, бросив последний взгляд на майора, уселся на сиденье машины рядом с Бемером.

– Эта тыловая крыса начала обвинять нас в трусости. Мне еле-еле удалось сдержаться!

– Ах, господин обер-лейтенант, в нашем зоопарке по воле Господа бегает немало странных человекообразных зверей. Не стоит портить себе нервы из-за какой-то надутой жабы. Не обижайтесь, но именно среди господ офицеров встречаются подобные типы.

Проговорив это, Бемер уверенным движением вынул бутылку шнапса и наполнил два стакана.

– У кого возникли неприятности, тот должен выпить шнапса, сказал как-то Вильгельм Буш[107]. Или что-то наподобие этого. Ваше здоровье, господин обер-лейтенант.

Я не смог сдержать улыбки:

– Мне кажется, Бемер, что вы снова заложили за воротник. Не сердитесь на меня и не принимайте всерьез ни того майора, ни Иванов, ни всю эту проклятую войну!

Я проглотил свою порцию спиртного и забыл обо всех неприятностях.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги