Война Роузов

ГЛАВА 1

Холодный дождь хлестал по обшитому вагонкой фасаду старого дома, барабанил по оконным стеклам. Как и все, кто сидел в этом сыром салоне, похожем на театральный зал благодаря деревянным креслам с откидными сиденьями, продавец аукциона то и дело поглядывал в окно, возможно, надеясь, что очередной порыв дождя разобьет стекло и прервет это ужасное представление.

Оливер Роуз сидел возле прохода, в нескольких рядах от подиума, вытянув длинные ноги вдоль обшарпанного деревянного пола. Салон был заполнен меньше чем наполовину, пришло всего человек тридцать. Подиум за спиной продавца, словно после бомбежки, был усеян рассортированными вещами, принадлежавшими семье Баркеров, последний из которых прожил достаточно долго, чтобы часть этого хлама успела подняться в цене.

— …подлинное бостонское кресло-качалка, — упрашивающе бубнил продавец хриплым голосом, указывая на сильно потрепанное кресло в виндзорском стиле.[1] — Производства фирмы «Хичкок, Альфорд и компания», одной из лучших, кто выпускал кресла и стулья, — он мрачно оглядел молчавших покупателей, уже не надеясь, что кто-то подаст голос. — Черт, — бросил он, — это же действительно подлинник.

— Десять баксов, — произнес надтреснутый женский голос. Он принадлежал даме из первого ряда в грязном ирландском свитере.

— Десять баксов? — возмутился продавец. — Да вы посмотрите, какое тонкое плетение на спинке, а этот витой ободок и такое удобное сиденье…

— Ладно, двенадцать с половиной, — раздраженно бросила дама. Она обычно покупала большую часть выставлявшейся здесь мебели, и Оливеру казалось, что и этот аукцион устроили специально для нее одной.

— Все это явно отдает дерьмом, — послышался шепот. Он принадлежал краснолицему янки, сидевшему рядом с Оливером. — Это потому что дождь. У нее антикварный магазин в Провинстауне.[2] Сейчас она скупит здесь вещи за бесценок, а потом втридорога всучит их туристам.

Оливер кивнул, прищелкнув языком в знак согласия, и подумал, что этот дождь на руку и ему. Большинство туристов, съехавшихся в Чатем[3] в четверг и пятницу в надежде приятно провести на пляже уик-энд, на который приходился и День поминовения,[4] к середине дня из-за непогоды уже разъехались. В «Крутой волне», где Оливер подрабатывал сезонным официантом, зал для воскресных обедов выглядел так, словно сейчас мертвый сезон. Размеры его чаевых были под стать общей атмосфере в городе.

Но погода на полуострове Кейп-Код изменчива, и Оливер привык к этому. Будучи студентом в Гарварде, он каждое лето работал в «Крутой волне», балуя себя посещением таких вот аукционов в те дни, когда погода не позволяла валяться на пляже. Он особенно любил торги имуществом из старых особняков, проводившиеся после того, как там умирал последний владелец. Он редко мог позволить себе купить что-нибудь, хотя иногда ему удавалось приобрести какую-нибудь стаффордширскую[5] статуэтку практически за бесценок.

Оливер вырос в окружении четырех женских фигурок из стаффордширской керамики, изображавших четыре времени года, облаченных в белые одеяния. Они глядели на него из-за стеклянных створок китайского шкафчика в гостиной его матери, в память о том, что его отец проходил военную службу в Англии. Однажды он разбил Весну, которую вытащил из шкафчика, повинуясь тайному подростковому желанию потрогать груди маленькой леди; фигурка выскользнула из рук и, упав на пол, осталась без головы. Он с детства умел и любил мастерить, поэтому проделал замечательную операцию при помощи клея, и мать так никогда об этом и не узнала.

Теперь, словно повинуясь чувству какой-то вины, он собрал собственную скромную коллекцию: несколько обычных фигурок спящих младенцев и неизменный моряк с женой и ребенком. Он также прочитал кое-что об этих статуэтках и, хотя сейчас они были относительно дешевы, надеялся, что когда-нибудь поднимутся в цене.

Продавец протянул руку за статуэткой, изображавшей боксера, и поднял ее над головой. Затем, надев очки, прочитал в списке:

— Стаффордширский фарфор. Боксер Крибб. Был чемпионом Англии в 1809 году…

Оливер замер. Этот идиот разбил пару, подумал он, потрясенный невежеством продавца. Крибб был белым. В паре с ним шла черная фигурка, Мулинекс, бывший раб, который дважды дрался с Криббом и оба раза проиграл. Оба боксера в свое время были увековечены в карикатурном виде на рисунках, в керамике и в таких вот статуэтках. Их всегда изображали вместе, лицом друг к другу, с поднятыми кулаками.

— Пятнадцать баксов, — крикнула дама из первого ряда.

Продавец посмотрел на фигурку и пожал плечами. Оливер знал, что она — не произведение искусства. Простой сувенир, проданный, может быть, за двухпенсовик каким-нибудь неизвестным гончаром из забытого Богом переулка. Продавец высокомерно оглядел аудиторию, очевидно, желая ускорить торги.

— Пятнадцать, — прокаркал он. — Начальная цена — пятнадцать. Кто-то сказал шестнадцать?

Оливер поднял руку. Продавец улыбнулся, возможно, довольный его молодостью.

— Шестнадцать, — сказал он, демонстрируя остатки своего оптимизма.

Дама в грязном ирландском свитере повернулась в своем кресле. Ее лицо напоминало сырое тесто, нос покраснел от насморка.

— Семнадцать, — прокудахтала она.

— Семнадцать долларов, — продавец перевел взгляд на Оливера.

Оливер поднял восемь пальцев, одновременно откашливаясь, чтобы прочистить горло. Полная дама обиженно заворочалась в своем кресле. Сунув руку в карман, Оливер нервно вытащил деньги. Тридцать семь долларов, все его недельные чаевые. Если ему достанется Крибб, он хотел бы купить и Мулинекса.

— Девятнадцать, — прогудела дама. Порыв дождя ударил в стекло, Продавец не обратил на него внимания, поглощенный своей задачей. Сердце Оливера заколотилось. «Сука», — пробормотал он сквозь зубы.

— Двадцать, — крикнул Оливер.

— Идиот, — обложила Оливера дама, поворачиваясь, чтобы просверлить его взглядом, полным презрения.

— Итак, двадцать. Двадцать долларов раз, — продавец, на губах которого появилась тонкая улыбка, когда он посмотрел на женщину в первом ряду, поднял молоток. — Двадцать долларов два, — Оливер затаил дыхание. Молоток опустился в третий раз. — Продано.

— Черт возьми, — пробормотал Оливер, возбужденный схваткой, переживая вкус победы.

— Молодчина, так этой старой корове! — прогнусавил сидевший рядом с ним янки.

В следующее мгновение на свет была извлечена черная фигурка. Оливер почувствовал, как внутри у него все напряглось. Так и есть, это пара, подумал он, стараясь настроиться на борьбу. Он отсчитал сумму, которую должен был отдать за Крибба, и убрал эти деньги подальше в карман, сжимая оставшиеся банкноты вспотевшей ладонью. У него оставалось всего семнадцать долларов.

— Еще один стаффордширский боксер, боец по имени Мулинекс, бывший раб, боксировал в Англии в первые годы прошлого века.

— Десять баксов, — прокричала дама в грязном ирландском свитере. Она даже не оглянулась. Оливер выкрикнул:

— Одиннадцать!

Пожалуйста, молил он про себя, чувствуя, как неумолимое желание завладеть второй статуэткой подчиняет себе его волю. В то же время он не мог не упрекать себя. Ему совершенно ни к чему проматывать все свои деньги.

— Двенадцать, — голос прощебетал откуда-то сзади. Он быстро обернулся, испуганный этим новым вмешательством. За два ряда позади него натянуто улыбалась молодая девушка с длинными каштановыми волосами, свисавшими из-под матросской шапочки; на ее круглых, словно яблоки, щеках играл румянец.

— Черт, — пробормотал Оливер, когда продавец откликнулся:

— Двенадцать долларов!

— Двенадцать с половиной, — без колебаний добавила та же девушка.

— Неужели они не знают, что это пара? — прошептал про себя Оливер, словно женщины, торгующиеся с ним, мстили ему за что-то. Он поднял кулак с зажатыми потными банкнотами.

— Тринадцать долларов, — назвал продавец, не спуская глаз с девушки. Она колеблется, подумал Оливер.

— Кто-то сказал тринадцать с половиной?.. Так, пятьдесят — тринадцать долларов пятьдесят центов, — крикнул продавец. Оливер был уверен, что продавец играет нечисто, и бросил на него нахмуренный взгляд, затем повернулся и с укором посмотрел на девушку сзади.

— Четырнадцать, — прорычал он. У него перехватило дыхание, заболел желудок. Чертова сука, закричал он про себя. Какой смысл разбивать пару? Продавец продолжал смотреть на девушку.

— Пятнадцать долларов, — объявил продавец, захваченный азартом, не обращая внимания на хлесткие удары дождя, стегавшего дом. Аудитория стала оживляться.

— Шестнадцать, — хрипло произнес Оливер.

— Семнадцать, — быстро ответила девушка, ее голос с трудом вырвался из общего гула, повисшего над салоном.

— Черт возьми, но ведь это пара! — выкрикнул Оливер, потрясая головой. Он разжал ладонь и развернул банкноты, проверяя их достоинство. Семнадцать. Ровно семнадцать и ни центом больше.

Он снова повернулся и посмотрел на девушку. Она была спокойна, даже почти безмятежна. Но не оставалось никаких сомнений в том, что она решила завладеть черной статуэткой.

— Семнадцать долларов, — сказал продавец, глядя на Оливера. В его глазах Оливеру почудились презрение и угроза.

— Восемнадцать, — крикнул Оливер, его голос предательски надломился. Салон начал умолкать. Даже шум дождя стал потише. Зная, что у него нет денег, Оливер вдруг почувствовал злость, ему захотелось блефовать дальше. Дыхание стало неровным.

— Девятнадцать, — ответила девушка.

— Двадцать, — откликнулся он.

Девушка заколебалась, и в горле его зашевелился комок. Он снова посмотрел на нее. Их взгляды встретились. Сомнений не оставалось, в ее глазах он прочел жестокую решимость.

— Двадцать один, — отрезала она.

Ладно, решил он, кивая головой, благодарный за то, что его мошенничество не раскрылось. Упрямая маленькая сучка, подумал он.

— Двадцать один доллар раз, — продавец сделал паузу, глядя на него. Оливер почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Значит, я трус, сказал он самому себе, глотая унижение.

— Два… — продавец пожал плечами. Молоток упал. — Продано.

Остальную часть аукциона Оливер просидел, продолжая испытывать страх. Черт, он мог бы занять денег. Но зачем? Какой в этом был смысл? К концу аукциона он успокоился, а когда подошел, чтобы оплатить и забрать свою статуэтку, столкнулся с девушкой.

— Это пара, — сказал он. Должно быть, он слишком пристально смотрел на фигурку в ее руке, потому что она, ему показалось, крепче прижала ее к себе. — Они идут вместе.

— Но их же продавали по отдельности, — сказала она, укоризненно сверкнув широко посаженными зелеными глазами.

— Он в этом ничего не смыслит.

— Она мне понравилась, — объяснила девушка, когда они вышли из салона и стали пробираться через забитый людьми холл. Публика открывала зонты, готовясь выйти под проливной дождь.

— У меня было всего семнадцать долларов. Я намеренно набивал цену, — сказав это, он почувствовал себя глупо, словно мстил ей за недавнее унижение. — Я слишком увлекся, — добавил он, стараясь скрыть свою мелочность.

— Я тоже, — призналась она. — Но это в моем стиле.

— Чертовское упрямство?

— Мой отец говорит «упорство».

Она улыбнулась, открыв ровные белые зубы. Ее улыбка успокоила его, и он почувствовал, как его враждебность по отношению к ней испаряется.

— А что, если б я нагнал цену до сотни?

— Этого я и боялась.

— Тогда бы вы отступили?

— Не хочу даже думать об этом.

Он улыбнулся и двинулся вместе с ней к выходу.

— Почему вы так хотели купить эту статуэтку?

На этот раз она заколебалась, даже смутилась. Он ощутил, что между ними завязывается флирт.

— Это для одной девушки из «Чатем Армз». Я устроилась здесь на лето помощницей пекаря. У нее брат в клубе «Золотые перчатки». А сама она горничная. Зарабатывает совсем не плохо. Мне захотелось сделать ей приятное. Вместо чаевых.

Оливера тронули ее слова, и ему стало стыдно.

— Все равно не стоило разбивать пару. Даже ради благой цели.

Она раскрыла зонтик и ступила под дождь. Он тоже нырнул к ней, хотя вдвоем от одного зонта проку было мало.

— Вы не возражаете?

— Я умею выигрывать благородно.

— А я — проигрывать с треском.

«Чатем Армз» находилась на другой стороне города, и они отправились пешком по главной улице. Его ладонь легла поверх ее, когда они вместе пытались удержать зонт против ветра. Дождь хлестал почти горизонтально, и в конце концов им пришлось укрыться в дверях запертого магазина игрушек.

К этому времени они уже успели обменяться анкетными данными. Ее звали Барбара Ноулз. Она училась в Бостонском университете. В это лето она хотела участвовать в предвыборной кампании Джона Кеннеди[6] против Никсона,[7] но не могла позволить себе работать бесплатно.

— И потом, мне нравится кондитерское дело. Это здорово. И платят прилично.

— Если только не тратить все деньги разом, — он указал на статуэтку, завернутую в промокшую газету.

— Это и вас касается, — она рассмеялась, и он заметил, что глаза у нее на самом деле карие: тусклый дневной свет превратил их из зеленых в золотисто-коричневые.

— Ну, мне просто нравятся старинные вещи. Когда-нибудь им не будет цены. Как вот этим статуэткам.

— Но сыт ими тоже не будешь.

— К сожалению, нет. Так что теперь придется избегать искушений. Лучше держаться подальше от распродаж, — сказал он ей. — Юридический факультет в Гарварде очень дорог. Мои старики вносят плату за обучение, но за проживание я должен платить сам.

Они все еще стояли рядом в маленьком дверном проеме, и он чувствовал ее дыхание на своей щеке. Какой-то ток уже бежал между ними. Что-то чудесное и таинственное. Он ощутил, что она тоже знает об этом.

— Не отдавайте его никому, — сказал он просительным тоном. В конце концов, это же символ их встречи. — Хотя бы пока.

— Он теперь мой, — она надула губы в насмешливом сарказме, подняв статуэтку над головой, словно биту.

— Они ничего не стоят один без другого, — объяснил он. — Это неразлучная пара.

— Я разбила вас в пух и в прах, — настаивала она.

— Битва еще не закончена, — прошептал Оливер, не уверенный, услышала ли она его слова за шумом дождя.

— Пока нет, — согласилась девушка, улыбаясь. Значит, все-таки услышала.