— Не надо было трогать вино, Барбара, — наставительно говорил Термонт. — Вино, мы все согласились с этим, принадлежало ему. Не вино — ваш спорный пункт. То, что вы сделали, лишь усложнило положение.
— Я испортила только пол-ящика Латюра. Вот и все. Конечно, я могла бы поступить по-настоящему подло и просто вытащить шнур из розетки. Ведь вино должно храниться при температуре от 12 до 14°. Я могла бы выключить холодильник и разом прикончить все сто десять бутылок. Это если бы я хотела сыграть нечестно, — она держалась спокойно.
— Гольдштейн грозит подать на нас в суд за нарушение соглашения о раздельном имуществе.
— Вторжение в мою комнату тоже было нарушением, и что у нас из этого вышло?
— Он присмирел с тех пор. Это поможет делу, когда мы сойдемся для решающей схватки.
— Я думаю, он опять побывал у меня в комнате, — теперь она держала себя с Термонтом холодно, гордая тем, что научилась противостоять ему. Теперь им всем с ней не справиться. Она настроена решительно, им не согнуть ее.
Термонт посмотрел на Барбару поверх своих очков, и она саркастически улыбнулась, наслаждаясь ситуацией. Они думают, женщина не может постоять за себя, подзадоривала она свою решимость.
— Я уверена, он подобрал ключи и опять побывал в моей комнате. Я в этом абсолютно уверена.
— У вас что, начались галлюцинации, Барбара? Суд не станет и слушать информацию такого рода.
— Я знаю, что он был там.
— Этого недостаточно.
Она покинула офис Термонта в непривычно возбужденном состоянии. Адвокат явно обескуражен, особенно после того, как она упомянула, что испортила вино в отместку за цветы. Если бы Термонт действительно был таким уж ловким адвокатом, он догадался бы включить цветы в условия соглашения. Она опять подумала, не лучше ли ей поискать себе адвоката-женщину. Женщина бы ее поняла. Но опять вспомнила, что большинство судей — мужчины, так что пытаться таким образом улучшить свои шансы на успех — все равно что играть в русскую рулетку. Все они повязаны круговой порукой, состоят в заговоре, цель которого — держать женщин на отведенном им месте.
Каковы бы ни были последствия, сам факт того, что он обнаружил испорченное вино при щекотливых обстоятельствах, наполнял ее радостью. Так, значит, он ездит на прогулки с Энн, весело подумала она, на этакие маленькие загородные пикники. И ей удалось испортить им один из таких пикников с помощью проделки с вином. Даже уверения Евы не помешали ей наслаждаться своей радостью.
— Это я заставила Энн поехать с папой. Просто не хочу уезжать в лагерь. Я действительно не знаю теперь, к кому мне обращаться, когда мне хочется пожаловаться, — призналась Ева, демонстрируя таким образом, как оперативно работала система сообщений внутри дома. Оливер сказал Энн, Энн сказала Еве, Ева сказала ей. Гольдштейн сказал Термонту. Круговая порука. Но теперь Барбаре на это наплевать, она переживала новый успех: французский рынок требовал все новых и новых блюд, а ее жаркое из цыпленка произвело подлинный фурор на нескольких крупных вечеринках. Теперь никто ее не остановит. Она — победитель, выиграет дело о разводе, хоть Термонт и предупреждает, что нельзя рассчитывать на успех слишком безоглядно, по крайней мере до того времени, пока дело не будет передано в суд.
— Почему же ты не пришла ко мне? — посетовала она Еве, но в глубине сердца знала, что отделалась отговоркой.
— Потому что твоя голова сейчас занята другим. Тебе и так нелегко. Я не хочу усложнять твою жизнь.
Она обняла дочь и поцеловала ее в щеку.
— А зачем же тогда, черт возьми, существуют матери?
— Просто я не хочу ехать в этот лагерь, вот и все. Если честно, я боюсь оставлять вас двоих в доме.
Барбара рассмеялась, представив себя зависимой, боязливой и уступчивой женщиной.
— Ни одному мужчине не удастся больше обвести вокруг пальца твою маму, детка, — она состроила насмешливую гримасу, подражая Хэмфри Богарту.[44]
— Это — папа.
— Я знаю, милая. Он — твой папа. Но не мой, — она снова рассмеялась. — В этом нет никакой трагедии. Просто обычный гадкий развод, это старо, как мир. Я думаю, что я права. Он думает, что он. Судья решит. Все это будет немного неприятно. Но что из этого? Чего тут бояться? — она помахала пальцем перед носом у Евы. — Там, за порогом, тебя ждет новый мир, дорогая. И помни, не будь в нем марионеткой, когда дело коснется мужчин. На удар надо отвечать ударом. Не вздумай бросать ради них то, чего хочешь достичь в жизни. Это тебе урок на всю жизнь. У тебя перед глазами живой пример, — она вытянула руки вверх и встала на цыпочки. — У меня такое чувство, словно я выросла на сотню футов, — сказала она. Я парю над жизнью.
— Никогда прежде не видела тебя такой, мам. Такой чертовски довольной.
— Ну, так смотри! Не о чем беспокоиться. Поезжай в лагерь и отдохни там как следует.
В глубине сердца она простила Энн. Простила ей все. Не давай только спуску этому ублюдку, говорила она себе, и всем другим самцам.
Решив отпраздновать свободу, она купила себе вибратор в форме пениса. Сама мысль о нем доставляла ей почти такое же удовольствие, какое получали наиболее интимные части ее тела. Она переживала подлинное откровение, когда волны бурных оргазмов захлестывали ее. Теперь порой где-нибудь в середине дня она говорила себе: «Пришло время развлечься», поднималась наверх, закрывалась в комнате и включала своего «петушка», как она называла вибратор. Оливеру было до него далеко.
— Ты мое маленькое технологическое чудо, — шептала она «петушку», когда тот доставлял ей особенно острое наслаждение. — Кому нужны эти мужчины?
Подъем настроения совпал с окончательным приходом весны. Деревья стояли в цвету. Что касается Оливера, то она его почти не замечала. Скорей она относилась к нему, как к какому-нибудь грызуну, которого никогда не видишь, хотя время от времени натыкаешься на следы его существования. Иногда по ночам она слышала, как он вяло возится в своей мастерской, а если просыпалась рано, то слышала, как он уходит из дома. Практически он перестал быть частью ее жизни.
Но она никак не могла отделаться от мысли, что его присутствие каким-то образом ощущается в ее комнате. За последнее время она научилась доверять своим инстинктам и действовать в соответствии с какой-то глубокой, неосознанной, внутренней мудростью. Не зная, о чем подозревать, она тщательнейшим образом обыскала комнату, шкафы, заглянула под кровати, даже в свои туфли. По ночам, когда ей не спалось, она вновь и вновь изучала это ощущение, желая поскорее избавиться от него. Но оно не уходило, настойчиво напоминая о себе.
В тот день, подчиняясь привычным обязанностям, она занялась сбором вещей для детей, уезжавших в лагерь. Ева должна была занять там должность спортивного помощника, что немного примирило ее с перспективой покинуть дом, так как давало завуалированную возможность вести в лагере несколько более свободный образ жизни, чем остальные дети. Это была привилегия.
— Но будь осторожна, Ева. Нам ни к чему проблемы с тобой. Не сейчас, во всяком случае.
— Не бойся, — ответила Ева. Мать и дочь вполне понимали друг друга. Джош доставлял ей мало неприятностей. Его жизнь целиком была заполнена баскетболом и школой. Иногда она спрашивала себя, как она может с таким презрением относиться ко всем мужчинам и все же любить своего сына.
Но успех породил и проблемы. Барбара вскоре обнаружила, что такое нехватка наличности. В свое время она подписала соглашение о раздельном имуществе, в котором обязалась не использовать деньги, выделяемые на ведение домашнего хозяйства, для своего бизнеса. Она не видела в этом особого смысла, но распорядилась, чтобы ее поставщики — мелкие и оптовые торговцы продуктами — присылали ей отдельные счета, как велел Термонт.
Она не очень хорошо разбиралась в бухгалтерии, но решила складывать суммы счетов за покупки, затем складывать суммы счетов, полученных ею от своих заказчиков, а разница между этими суммами и составит, как она надеялась, прибыль. Однако ей пришлось сделать сразу несколько неприятных открытий. Ее заказчики не спешили расплачиваться, а она, переживая за процветание своего бизнеса, не решалась их торопить. Однако поставщики требовали от нее уплаты по счетам. Чтобы не потерпеть финансового краха, ей пришлось занять денег из сумм, выделявшихся Оливером на содержание домашнего хозяйства.
— Никто не учил меня заниматься бизнесом, Термонт, — возразила она, когда адвокат упрекнул ее в этом поступке.
— Скажите это вашему мяснику.
— Я говорила.
— И что?
— Он не стал меня слушать, — воспоминание об этом случае разожгло в ней негодование. — Все было бы иначе, будь на моем месте мужчина. Он мне не доверяет. Я показала ему счета к заказчикам, а он рассмеялся мне в лицо. «Это ваши проблемы, леди», — сказал он. Это его «леди» возмутило меня, и я швырнула в него мясом.
— Очень правильный поступок.
— Дальше вышло еще хуже, — она чувствовала, как гнев сворачивается в твердый шар где-то на дне ее желудка. — Он сказал, что женщины не должны заниматься бизнесом. Что они слишком эмоциональны. Затем замахнулся на меня своим тесаком, — она поколебалась. — Ну, не совсем так. Просто с силой воткнул его в свою стойку. Но я-то поняла, что он имел в виду. Он хотел бы воткнуть его в меня. Такой сукин сын.
— Вы слишком широко шагаете, — заметил Термонт. — Ваш бизнес не имеет никакого отношения к делу о разводе. Более того, успехи на ниве предпринимательства.
— Уж извините, — ее тон был саркастическим.
— А что с другими домашними счетами? — спросил он.
— Я задолжала за газ, электричество и телефон. За два месяца. Они немного недружелюбны, но, по-видимому, еще ничего не сообщили Оливеру, — она посмотрела на Термонта и нахмурилась. — Почему бы вам не занять мне пару тысяч? Вы окупите их сторицей.
— Он уже должен мне за три месяца.
— Я видела ваши счета, Термонт. Он присылает мне записки и прикладывает к ним ксерокопии.
— Я продаю свое время, Барбара. Каждый раз, когда вы приходите сюда для переговоров, вы за это платите. Две сотни в час. Это как в такси по счетчику. Вам было известно это с самого начала. Я предупреждал, чтобы вы не бегали сюда с дурацкими проблемами.
— Но ведь вы и должны уберечь меня от проблем.
— Я адвокат, который занимается разводами, а не бизнес-консультант. Еще раз говорю, чтобы вы ничего не брали у своих поставщиков в долг.
— Теперь мне это уже не поможет.
Она отправилась в банк, чтобы занять денег. Займами там распоряжалась женщина, и это сразу вселило в Барбару надежду.
— Мне нужно всего пять тысяч. Не так уж и много, верно? — она рассказала о своих затруднениях в делах и временных проблемах в личной жизни.
— Каким дополнительным обеспечением вы владеете? — вежливо спросила у нее женщина, закуривая одну сигарету от другой.
— Дополнительным обеспечением? — она имела лишь самое смутное представление о том, что означает этот термин.
— Ну, например, акции, векселя. Ваш дом.
— Мой дом? Но мы владеем им совместно. Из-за этого-то у нас и проблемы. Понимаете, мне нужно… — она оборвала себя, чувствуя, что попала в глупое положение. Она оглянулась, словно искала себе союзников. Но по абсолютно бесстрастному выражению лица заведующей займами она определила, что та ни за что не пойдет на уступку.
— Как раз ваш предстоящий судебный процесс нас и пугает, — объяснила ей женщина.
— Но я думала, в закон внесены поправки, чтобы давать женщинам отсрочку.
— Поправки были… но понимаете…
— Все это дерьмо собачье, — Барбара встала и решительно направилась к выходу. Интересно, подумала она, эта дама тоже считает, что Барбара ведет себя слишком эмоционально? Оливер, этот ублюдок, размышляла она дальше, наложил лапу на мой бизнес. Эта мысль придала ей решимости, и она сделала еще две попытки в других банках. В одном из них заведующий займами, мужчина, предложил ей выпить с ним чего-нибудь после работы.
— Ты хочешь сказать, что если трахнешь меня, то я получу деньги? — сказала она, повышая голос, так что ее слова могли услышать служащие, сидевшие поблизости. Она вернулась домой, дрожа от чувства унижения. Затем принялась звонить своим заказчикам и просить их об уплате счетов. Голос ее дрожал, в нем слышались скандальные нотки.
— Но нам тоже задерживают выплаты, — с негодованием ответила ей жена тайского посла. — Перевод денег из-за океана требует времени. Вы должны понимать это, милочка.
Она проглотила эти слова и удержала рвущийся наружу гнев, чтобы избежать прямого столкновения. Как это не похоже на ту картину, которую она себе рисовала. Столько старалась, чтобы ее продукция была превосходного качества, чтобы ее можно было сравнить с произведением искусства, которым она по праву могла бы гордиться. Она не думала, что люди станут такими равнодушными, когда дело доходит до денег.
По ночам она вела теперь воображаемые переговоры с Оливером.
— Я же говорил тебе, что за порогом нашего дома начинаются джунгли, — доказывал Оливер. — Хищник пожирает хищника. Я пытался защитить тебя от всего этого.
— Лучше бы ты научил меня защищаться самой.
— Это было бы не по-мужски. Ты согласилась любить меня, почитать и подчиняться мне. Это означает удовлетворять меня сексуально, слушаться моих советов и не морочить мне голову своими капризами, — его голос, казалось, шел как из вентиляционной трубы.
— Но нельзя же всю жизнь держать человека взаперти.
Она намеренно в течение нескольких месяцев избегала принимать снотворное. Я ухватила жизнь за хвост, говорила она себе, но неудачи в делах начали разрушительную работу в ее душе. Скоро дети уедут в лагерь, рассуждала она, тогда можно подтянуть пояс и самостоятельно справиться с финансовыми проблемами, не прибегая к поддержке Оливера. Если бы он только убрался к чертовой матери из дома! Его присутствие изводило ее. Это нечестно. Неправильно. Она признавалась, что осталась бы вполне довольна, если бы он тогда сварился заживо в сауне. Она тут же позабыла бы о нем.
Затем ей позвонил Термонт.
— Он обнаружил просроченные счета за коммунальные услуги, поднимает шум. Гольдштейн звонил сегодня и говорил со мной елейным голосом.
— Ну значит, мы просто попросим Оливера, чтобы он дал еще денег. Мне не хватило. Раньше со мной такого никогда не случалось.
— Он с радостью все оплатит, Барбара. Это же дело о разводе, как вы не понимаете. И у нас есть письменное соглашение. Все это не продлится дольше нескольких месяцев. Но если вы будете продолжать совать голову в петлю, в дальнейшем вам, возможно, придется пойти на уступки.
— Никогда, — сказала она, затем помолчала и посмотрела на телефонную трубку. — А за этот звонок вы мне тоже предъявите счет?
— Разумеется.
— Тогда проваливайте.
Теперь большую часть времени она проводила в своей комнате. На улице потеплело, и она открывала окна настежь. Раньше она, не задумываясь, включила бы кондиционер. Теперь же, поглощенная заботами о том, где взять денег на оплату счетов, подавила в себе такое желание. Ее мысли главным образом витали вокруг того, чем она была раньше, — глупой маленькой куклой, которая охотно жертвовала собой и всем прочим ради какого-то идиотского девичьего романтического идеала.
— Ради тебя, Оливер, — бывало, говорила она, — я готова на все. Абсолютно на все.
Он со своей стороны уверял ее в том же, но это означало совсем другое. Она вспоминала, как буквально каждая его фраза всегда была наполнена значительностью. Она сделала его своим кумиром, боготворила его; помнила, как она, бывало, разглядывала его лицо в предрассветных сумерках, когда он спал, и целовала его дрожащие веки, его сладкие губы, а когда он держал ее в объятиях, она знала, что весь мир замирает из-за нее одной, вот в эту самую минуту. Теперь же она слышала, как в ее душе звонят колокола, тревожные колокола, пожарные колокола, зловещий грохот, гудящие колокола, взывающие к ее утерянной невинности. Они звонят по тебе, Барбара, по той маленькой безответной мышке, которая сама выбрала себе такую жизнь. Она проклинала своих родителей. Она проклинала своих друзей. Она проклинала кинофильмы, песни о вечной любви, всю эту романтическую ложь. Сентиментальные оковы. Любовь лжет.
Однажды ночью она не смогла устоять и приняла две таблетки валиума, ожидая забвения и отдыха от преследовавших ее мыслей. Но лекарство не подействовало. Она ворочалась и крутилась в постели. Тогда решила принять горячий душ. Затем холодный. Ничего не помогало. Она уже не могла сдерживать охватившее ее волнение. Сердце громко стучало. Ее то бросало в жар, то колотил озноб. Странное воздействие лекарства смутило ее.
Ужасы начали тесниться в ее мозгу. Она чувствовала, что тонет, задыхается. Ей не сиделось на одном месте. Она спустилась вниз и села в библиотеке. Стаффордширские статуэтки, казалось, ожили и теперь двигались, танцевали, насмешливо глядя на нее своими кобальтовыми глазами. Как у Оливера. У нее задрожали руки, и она открыла шкаф с напитками, чтобы сделать долгий обжигающий глоток прямо из бутылки. От этого ей стало еще хуже.
Она снова поднялась наверх, натянула джинсы и вышла из дома. Стоял конец мая, было тепло, и она пошла пешком по тихим улицам Калорамы, повернула налево на Коннектикут-авеню и продолжала идти, пока хватало сил. Иногда она переходила на бег. Какой-то полицейский остановил машину и окликнул ее.
— Слишком позднее время для вечерней пробежки, леди.
— Отвали. Это свободная страна.
— Это твоя задница, — донеслось до нее в ответ.
Пот струился по телу, и она с удивлением обнаружила, что добралась до Чеви Чейз-серкл. Тогда она опустилась на скамейку, стоявшую посередине круглой площади, глядя на проезжавшие мимо редкие автомашины. Образ кругового движения придал ее мыслям особое направление. Ей пришла в голову одна идея. Затем другая. Затем еще. И наконец — откровение. Она пересекла площадь, подбежала к телефону-автомату и набрала номер Термонта, прислушиваясь к его полусонному, паникующему голосу.
— Он что-то сделал с валиумом, — закричала она в трубку. — Я знаю, он что-то сделал. Этот грязный ублюдок.
Термонт, казалось, был сбит с толку, но ее голова работала ясно.
— Он чем-то подменил валиум. Это дает противоположный эффект. Я вся прямо дрожала. Но мне уже лучше.
— Где вы?
— На Чеви Чейз-серкл.
— Не делайте никаких глупостей, Барбара.
— Не волнуйтесь, — сказала она. — Теперь-то я уже никогда больше не буду делать глупостей.