Война (СИ)

Глава 40

Потянулись тягостные дни. Я принял решение, а дальше уже принялись за работу, засучив рукава, различные ведомства. Военные штабы спешно готовили списки тех, кого необходимо было представить к награде; канцелярские писцы ловкими пальцами, усеянными чернильными пятнами, выводили замысловатые завитушки на богатой, лощеной бумаге, украшенной изображением двуглавого орла, оформляя эксклюзивные пригласительные билеты на Императорский приём; работники Монетного Двора день и ночь трудились над изготовлением сотен памятных медалей, которые, по моему замыслу, должны были быть не только почётным наградным знаком, но и ещё приносить пользу владельцу. Каждый заветный кругляшок лучшие придворные маги превращали в довольно сильные защитные артефакты. В этом была своя извращённая логика — особый подарок от императора, не сумевшего уберечь подданных от тяжкого испытания…

На самом деле, сражением при Бобруйске война, естественно, не закончилась. Но оно стало отправной точкой нашей победы. Дух противника был сломлен, и оправиться от этого Союз Европейских Государств, образованный чуть ли не накануне коварного нападения, уже не смог. Мы взяли не количеством нашей армии, а качеством. Увидев, на что способен всего лишь один человек, один русский воин, наши враги ужаснулись. Их отступление по всем фронтам по факту было банальным бегством. Но убежать от русского солдата, обозленного годами вялотекущих конфликтов, взаимных подозрений, оскорблений, коротких стычек, было попросту невозможно. Масла в огонь добавило и стремление императорской армии реабилитироваться за вынужденное опоздание. Истинного его виновника они не то, что наказать, даже озвучить его имя вслух не могли, и от того с удвоенной яростью бросались в бой против разрозненных сил противника, неумолимо преследуя его по пятам, заходя всё дальше и дальше на чужую территорию, безжалостно уничтожая всё на своём пути.

В приёмной Министерства Иностранных дел было тесно от различных делегаций, сначала послы недружественных нам стран пытались качать права, кричали о недопустимости подобной жестокости, намекали на скорое возмездие… Но чем дальше продвигались наши силы, тем сильнее менялся тон их заявлений. Подсчитывая убытки, зарубежные финансисты в ужасе хватались за голову: там, где они рассчитывали на огромную прибыль, обнаружились такие потери, от которых придётся оправляться годами. Что бы мы не говорили о возвышенных причинах войн, непреложной истиной остаётся одно — миром правит капитал. И вскоре под давлением обстоятельств, а точнее, тех, кто вложил огромные средства в эту компанию и потерял всё, Европейский союз вынужден был признать полное поражение. Началась другая война — дипломатическая. Проигравшие озвучивали условия капитуляции, победители отметали их и выдвигали свои. Здесь я устранился, полностью положившись на специалистов, возглавляемых князем Долгоруким. Один раз я уже взял на себя ответственность, поступил вопреки здравому смыслу — и до сих пор не мог нормально спать по ночам, изнывая от горького разочарования и осознания собственной глупости. Второй раз подобной ошибки я не допущу. Не добавляло мне спокойствия и то, что происходило в моей стране, практически у самых дворцовых стен.

Несмотря на все мои усилия нивелировать значение участия Громова в защите Бобруйска, а если уж быть честным, то в одержании победы вообще, слухи о его невероятном противостоянии огромным силам противника росли и ширились. Уже, затаив дыхание, шептались о том, что в одиночку он простоял не три дня, как было на самом деле, а все пять, и что, дескать, потом, когда подоспела на подмогу армия, он возглавил её и преследовал бегущих, карающим мечом возмездия пройдясь по враждебным территориям. И лишь убедившись в том, что угроза империи устранена окончательно и бесповоротно, он вернулся в свое поместье. Мне оставалось лишь, сжав кулаки в бессильной злобе, наблюдать за тем, как на моих глазах рождалась легенда. Легенда, которая, по моему убеждению, переживёт и меня, и самого Громова, и наших детей…

И всё чаще слышались недоуменные вопросы — отчего же героя, совершившего такой колоссальный подвиг, до сих пор не удостоил визитом император? Почему продолжается опала князя, который чуть ли не ценой собственной жизни вырвал победу и уж явно этим искупил любые свои прегрешения перед троном? У меня не было на это ответа, который можно было бы произнести вслух. Я понимал, что, будь на месте Громова другой человек, я бы уже непременно навестил его, выразил благодарность, поинтересовался здоровьем. Но я не мог, просто физически не мог пересилить себя и отправиться в дом к тому, в чьих руках была моя судьба. И я малодушно надеялся на пресловутый приём — в торжественной атмосфере должно было легче вести непринужденную беседу, вручив, наконец, прилюдно подготовленную награду, чтобы снять все неудобные вопросы. Официальное приглашение было отправлено в поместье Громовых, но ответа пока не последовало.

Учитывая напряжённую обстановку в столице, подготовку предстоящего празднества провели в рекордные сроки. И вот настал долгожданный день. Суета во дворце началась уже с раннего утра, вышколенные придворные лакеи бесшумно носились по коридорам с озабоченным видом, смахивая несуществующую пыль, расставляя свежие цветы в изящных вазах. На Дворцовой площади были слышны звуки молотков — там устанавливали огромные деревянные столы и лавки, своего часа дожидались пузатые бочки с квасом и вином. Из кухонных помещений распространялись такие ароматы, что было совершенно невозможно сосредоточиться на делах.

Я бросил взгляд на алую бархатную подушку, на которой покоилась внушительная, массивная орденская цепь из чистейшего золота, украшенная множеством бриллиантов и рубинов. Сам орден представлял собой лучистую звезду, за которой виднелись скрещённые мечи, а в центре находилось изображение святого Илии. Эту награду Капитул императорских орденов подготовил по моему распоряжению для князя Громова. Поразмыслив после моего разговора с Долгоруким, я осознал, что было бы огромной ошибкой пойти на столь жёсткую конфронтацию с Владимиром Алексеевичем. Уравняв его с простыми офицерами, я просто унизил бы его прилюдно, возможно, вынудив на ответный шаг. А как бы он мог отомстить мне за такое явное оскорбление? Проверять это я не имел ни малейшего желания.

Учреждая новый орден, я вспомнил о святом Илии, который в моём мире являлся покровителем десантников. А ведь тот чудесный и таинственный способ, с помощью которого Громов сумел так быстро добраться до Бобруйска, можно было с полным правом назвать десантированием с воздуха! Так и родился орден святого Илии, и сегодня он впервые будет вручён отличившемуся князю.

Отведя взгляд от переливающегося драгоценным блеском ордена, я услышал осторожный стук в дверь, затем она деликатно приоткрылась ровно настолько, чтобы мой секретарь смог просунуть в образовавшуюся щель голову.

— Ваше Величество, прибывают первые гости! Вас ожидают…

Глубоко вздохнув, я нацепил привычную бесстрастную маску и приготовился к участию в очередном спектакле.

— Уже иду…

Одним из первых явился генерал Голицын, ради этого приёма ему пришлось спешно возвращаться из новообразованного Польского княжества. По итогам дипломатических переговоров территория Речи Посполитой отошла Российской империи, как и большая часть Прибалтики. Понимая, что навести порядок на этих землях, населённых людьми, выращенными ненависти к русскому народу, будет нелёгкой задачей, я назначил Василия Андреевича генерал-губернатором этой области. Умеющий находить общий язык с простым людом, обладающий железными нервами и крепкой хваткой, привыкший к строгой армейской дисциплине, он показался мне идеальным кандидатом. Хотя, для самого генерала это оказалось полной неожиданностью. Сегодня о его назначении будет объявлено официально, хотя все условия были уже обсуждены с ним приватно. И сейчас, наблюдая, как он курсирует по залу, громогласно приветствуя старых знакомцев, учтиво раскланиваясь с присутствующими дамами, находит для каждого нужные слова, я понимал, что в этот раз не ошибся.

Произнеся заготовленную речь, я с тревогой оглядывал зал. Несмотря на оживление и праздничный блеск, чувствовалось какое-то напряжение. Казалось, все присутствующие скрывают нетерпеливое ожидание чего-то важного. Поманив обер-церемониймейстера, я вполголоса поинтересовался:

— Князь Владимир Алексеевич Громов прибыл?

Тот мучительно покраснел, отвёл глаза и промямлил:

— Никак нет, Ваше Величество… Боюсь…

Я нетерпеливо поторопил его, чувствуя подвох:

— Говори уже, в чем дело!

Тот собрался с духом и выпалил:

— Князь передал с нарочным записку…

— Где она?!

Обер-церемониймейстер зачастил, чувствуя, что гнев охватывает меня:

— Дело в том, что посланник князя передал мне письмо в присутствии Великой княжны, Елизаветы Александровны. Она его забрала, прочитала и сказала, что сама вам всё передаст…

В этот момент на его лице отразилось огромное облегчение:

— Вот и она, Ваше Величество! Позвольте мне… Мне ещё нужно…

— Хорошо, свободен.

Я внимательно следил за тем, как ко мне пробирается сестра, рассыпая ослепительные улыбки и отвечая на многочисленные приветствия. И только мне было видно, что за её напускной любезностью кроется напряжение. Что же такого написал Громов?!

Наконец, она добралась до меня и рухнула в кресло, энергично обмахиваясь веером, украшенным изображениями ярких диковинных птиц. Это был подарок Анны, привезённый из Японии, служивший предметом зависти многих придворных дам.

— О-ох, как я отвыкла от таких мероприятий! Как это утомительно…

— Лиза, не надо долгих вступлений! Что передал Громов? Где письмо?

Я требовательно протянул руку. Она стремительно побледнела, громко щелкнула веером, сложив его, и оглянулась вокруг. Убедившись, что никто не вслушивается в нашу беседу, она умоляющим тоном зашептала:

— Алёша, только не гневайся, я уверена, что это какое-то нелепое недоразумение! Я совершенно не понимаю, почему он так написал, но должна, слышишь, должна быть причина! Веская причина!

Моя рука непроизвольно сжалась в кулак, я медленно вздохнул, считая про себя до десяти… Потом немного расслабился и прошипел, глядя в широко распахнутые глаза Лизы:

— Письмо!

— Вот…

Пока я пробегал взглядом строчки, скачущие то вверх, то вниз, будто отображая настроение пишущего, она нервно сжимала тонкие руки, закусывала губу, бросала быстрые взгляды по сторонам. М-да, действительно, отвыкла сестрёнка от светской жизни, и куда подевалась привычная выдержка? Я медленно сложил листок и произнёс:

— Ты права, это явно недоразумение. Я с этим разберусь.

Завершил приём я очередной речью, в которой выразил сожаление о том, что главный герой сегодняшнего дня так и не смог прибыть во дворец по причине ухудшившегося состояния здоровья, огласил решение о его награждении орденом и продемонстрировал его… Пока отточенные, гладкие фразы сами собой срывались с моего языка, в голове шла лихорадочная работа мысли. Откуда могло стать известно старому князю о моем первоначальном желании не выделять особо его заслуги и уравнять с простыми офицерами?! Разговор с Долгоруким вёлся с глазу на глаз, и если я не поведал о нём Громову, то это мог сделать только Сергей Иванович… И я ещё думал, что сумел переиграть старого дипломата?! Скорее, это он решил моими руками устранить вероятного конкурента. Каким образом он донёс информацию до Громова, не столь важно, важен результат. Я перебирал в уме пропитанные желчью и разочарованием строки послания Владимира Алексеевича. Если кратко изложить суть, то он презрительно швырял мне в лицо «возмутительную подачку» и отказывался впредь иметь что-то общее с императорским двором, где его посмели столь грубо унизить. И вскользь упоминал даже возможность того, что готов покинуть пределы страны, коль здесь не в чести такие ценности, как верность и надёжность…

Что ж, хоть и косвенная, но моя вина в этом была. Продиктованные озлобленностью и страхом, слова сорвались с моего языка, а значит, разгребать последствия придётся мне. Пора брать себя в руки и как-то успокаивать старого упрямца.

Своё решение я начал воплощать в жизнь сразу же на следующий день после приёма. Осторожно подбирая выражения, составил ответное письмо Громову, призвав на помощь всё, чему обучился за годы жизни при дворце. Выразил недоумение тем, что князь увидел ситуацию несколько не в том свете, приложил указ о пожаловании ему ордена, выразил надежду, что он пересмотрит свои решения… Потребовалось немало времени, тонны бумаги, литры чернил и все мои дипломатические качества, чтобы в длительной переписке убедить-таки упрямца явиться во дворец. Тогда мне это казалось хорошей идеей…

Громов по старой привычке внесся во дворец, словно порыв злого Северного ветра. Когда он стремительно шагал по коридорам дворца, вокруг, будто круги по воде, понеслись возбуждённые шепотки. Несмотря на измождённый внешний вид, от него веяло мощной энергией, казалось, что в Зимний залетела шаровая молния. Следом за Владимиром Алексеевичем едва поспевал его сын, Павел, бросавший извиняющиеся взгляды по сторонам.

— Владимир Алексеевич, я рад, что вы нашли в себе силы, чтобы явиться ко двору…

— Я осознал, Алексей Александрович, что иначе вы изведете все запасы гербовой бумаги на послания мне!

Я бросил взгляд на распахнутую дверь, ведущую в приёмную, где уже собралась любопытствующая толпа.

— Оставьте нас!

Захлопнувшаяся дверь отсекла разом все посторонние звуки. Я смотрел на Громова. Выглядел он неважно, кожа так плотно обтянута череп, что казалось, кости скоро её прорвут, во всех движениях ощущалась лихорадочная горячность, в глубоко впавших глазах сверкали недобрые огоньки. Не в силах усидеть на месте, он вскочил, навис над моим столом, сверля меня взглядом.

— Давайте проясним все раз и навсегда, Алексей Александрович!

Моё отчество он произнёс с лёгкой заминкой, ухмыльнувшись при этом, и я понял, что так он напоминает мне о нашей общей тайне.

— Я не намерен играть в ваши игры! Мне не нужны ваши побрякушки! Я не наёмник, мне не нужна плата! Все, что я делал — я делал из долга перед отчизной, не перед императором! Увы, моя судьба крепко связана с вашей, это мой крест — исправлять то, что умудряетесь сотворить вы, Романовы!..

— Отец! Как ты можешь???

Потрясённый Павел подскочил, схватив Владимира Алексеевича за руку. Посмотрел на меня:

— Простите его, Алексей Александрович, он ещё плохо себя чувствует, это всё горячка…

В этот момент раздался стук в дверь, чуть разрядивший обстановку. Принесли чай. Я про себя горячо поблагодарил того, кто догадался о дать распоряжение его приготовить. Пока нахмуренный Громов — старший нехотя отхлебывал травяной напиток, поддавшись на уговоры сына, но жалуясь на горечь и непривычный вкус, я собирался с духом.

— Владимир Алексеевич, мне искренне жаль, что вы так настроены. Поверьте, что я испытываю лишь безмерную благодарность…

Громов глянул на меня и обратился к сыну:

— Павлуша, ступай, вели подать карету, мы уезжаем, я пока перемолвлюсь парой слов наедине с Его Величеством… Да не беспокойся, всё будет хорошо!

Дождавшись, пока тот выйдет, князь подошёл ко мне, с громким стуком поставил чашку на стол, наклонился ко мне и свистящим шёпотом произнёс:

— А ты повзрослел, финский щенок, научился гладко врать, не краснея, как прежде! Я знаю, чего ты боишься — только я верен своему слову. Я поклялся, что твое происхождение останется тайной, своему другу, Александру… И значит, она сойдёт со мной в могилу. Живи, маленький финн, но помни — на страже Российской империи всегда стояли Громовы, и мы начеку! Откуда бы ни исходила опасность для империи: из-за ее пределов или из самого её сердца!

С этими словами он двинулся к выходу, приоткрыл дверь, обернулся:

— Честь имею, Ваше Величество! Надеюсь, больше наши пути не пересекутся. И кстати, чаек ваш — изрядная дрянь!

Громыхнув так, что в кабинете задрожали стекла, он покинул его.

Это были последние слова князя Владимира Алексеевича Громова, что прозвучали во дворце. Спустя пару дней из его поместья пришла скорбная для империи весть — старый князь скончался.