Война в небесах

Глава 14 ЛИК ЧЕЛОВЕКА

В тот же день Данло объехал Зимний каток по Серпантину, проделав около полумили на юг, а затем свернул в тихий квартал чуть выше Ашторетника. Серпантин служил и северной, и западной границей Ашторетника, зажатого между этой змееобразной улицей и утесами Южного Берега. Из всех районов города это был самый большой, самый аккуратный и самый ухоженный.

Оказалось, что и проникнуть туда труднее всего. Весь район, вопреки слухам, не был закрыт для посторонних, но с некоторыми улицами дело обстояло именно так. В этих широких, прямых, обсаженных деревьями кварталах селились прихожане всевозможных кибернетических церквей: Архитекторы Бесконечной Жизни и Вселенской Церкви Эде, Союза Фосторских Сепаратистов и, разумеется, Кибернетической Реформированной Церкви. Почти все они состояли в оппозиции Хануману ли Тошу и его новой религии. Действуя вместе, они могли бы стать мощной армией сопротивления, но кибернетические церкви способны объединиться не более, чем гнездовья скутари. Единственное, в чем они сходились, — это не подпускать ни одного рингиста к своим мирным жилищам, да и эта идея относилась скорее к области чувств, чем к четко выполняемым планам. Архитекторы наподобие Отцов Эде патрулировали свои участки не менее бдительно, чем снежные тигры свою территорию, в то время как более терпимые Кибернетические Пилигримы Мультиплекса, живущие близ Длинной глиссады, не видели необходимости в охране своих улиц.

Данло не повезло: свернув с Серпантина на ледянку, ведущую в середину квартала, он наткнулся на группу наиболее непримиримых. Пятеро Вселенских Архитекторов перегородили улицу санями и заняли позицию за своей баррикадой, шаркая от холода коньками по льду. На них, как и на Данло, были белые шегшеевые шубы — только поновее, лучшего качества и без винных пятен. К поношенным мехам Данло и его черной маске они отнеслись подозрительно. Один из них, упитанный, с красным от мороза лицом, подкатил к пришельцу и сказал:

— Не думаю, что видел вас раньше. Как ваше имя?

Данло оглядел улицу — ее внушительные особняки, деревья йау и заснеженные лужайки. Если эти люди живут здесь, они должны быть богаты, как, впрочем, и большинство обитателей Ашторетника.

— Я не бывал на этой улице много лет, — сказал он, стараясь обойти прямой вопрос Архитектора. — Просто прохожу мимо.

— Вы здесь не пройдете, пока не назоветесь и не снимете маску.

Архитектор держал в опущенной руке самодельный лазер.

Вооружение остальных было весьма разнообразным: игольный пистолет, нечто вроде церемониального меча, а у двоих — дубинки из осколочника.

— Невернес — свободный город, правда? — сказал Данло. — И проход по его улицам всегда был свободным.

— Это было до войны. Если хотите свободы, можете вернуться на улицу Контрабандистов или откуда вы там еще пришли.

— Я ищу одного человека — он живет на Дворцовой.

— На Дворцовой? — Архитектор смерил Данло подозрительным взглядом. — Зачем он вам?

— Этого я не могу сказать.

— Почему не можете?

Все пятеро подступили поближе к Данло, излучая недоверие и страх.

— Я не могу сказать почему. И это мое личное дело.

— Свой секрет можешь оставить при себе, — сказал человек с лазером, — но с улицы проваливай.

— Разве Дворцовая улица принадлежит вам?

— До Дворцовой нам дела нет, но мы поклялись не допускать чужаков на наши улицы.

— На какие, например?

— Например, вот на эту — и еще на три в сторону Серпантина, где он загибается к Южному Берегу. Все до одной мы охранять не можем.

— Но их, наверно, охраняют другие?

— Кто как. Не знаю.

— Понятно.

— Вот и ступай себе прочь. Мы не хотим применять силу.

Данло еще раз окинул их взглядом. К насилию они были способны не больше, чем котята, разбалованные богатой хозяйкой. Но у них имелось оружие, а для человека перейти к насильственным действиям — что спичку зажечь.

— Всего вам хорошего, — с поклоном молвил им Данло и вернулся на Серпантин. Следуя по этой магистрали на юго-запад, он еще четырежды пытался проникнуть в Ашторетник, но повсюду встречал такой же отпор. Решив не сдаваться, он проехал по Серпантину до самого конца, где тот вливается в Длинную глиссаду над самым Южным Берегом. Сделав крюк на восток по этой большой зеленой улице, он попробовал войти в квартал через его мягкое брюхо.

Там, в одном из самых убогих районов, он наконец отыскал лазейку. Богато одетые Архитекторы хотя и качали головами при виде его, но вопросов не задавали. Выяснилось, что Дворцовая улица находится совсем близко от Южного Берега. Здесь росли большие деревья йау, усыпанные красными ягодами. Каменные дома стояли далеко от улицы, отделенные от нее лужайками, каменными стенами и стальными оградами. Улица, протянувшаяся всего на пять кварталов, выглядела странно опустевшей. Ни движения, ни звуков — только поземка метет да гагары кричат на деревьях. Данло поразился красоте здешних красок: рубиново-красный лед, белый снег, белые гранитные дома, зеленые башни елей и над всем этим — синее небо. Его изумляло, что никто не выходит на улицу, чтобы насладиться этой красотой. Но в богатых кварталах всегда так. Богатые прячутся в домах от холода этого мира, как моллюски в своих раковинах.

Получить доступ в какой-нибудь из этих домов оказалось не легче, чем вскрыть самую неподатливую раковину. На самой улице охраны не было, но все особняки охранялись. Стальные ворота стояли запертые, а за ними в теплых сторожках сидели люди с дубинками, всегда готовые прогнать бедного хариджана, достаточно глупого, чтобы просить здесь еды или приюта. Данло эти сторожа — большей частью громадные белокурые торскаллийцы, нанимаемые за свирепый нрав, — тоже быстро заворачивали прочь. Он, продвигаясь по северной стороне улицы, стучался в каждые ворота и спрашивал о резчике Мехтарe Хаджиме, но никто здесь о таком не слыхал. Но тут Данло, дойдя до конца и собравшись приняться за южную сторону, кое о чем вспомнил. Лет двенадцать назад, когда они с Бардо беседовали за кружкой пива, тот упомянул полное имя резчика: Мехтар Констанцио Хаджиме. Теперь, стоя перед очередными обледенелыми воротами, Данло почему-то решил, что при расспросах имя Мехтара следует называть полностью.

Так он и сделал. Он постучался еще в четыре дома, и каждый раз его отсылали прочь несолоно хлебавши. Но страж у пятых ворот сказал:

— О таком я не слыхал, но через улицу, в трех кварталах от нас, живет некий Констанцио с Алезара — вон там, третий дом от угла. Спроси его.

Данло с улыбкой поклонился сторожу и вернулся туда, где уже побывал.

Он снова постучался в третий дом от угла — внушительный, с портиком и колоннами, не сводя глаз с внутренней лазерной изгороди на лужайке. Одинокий сторож вышел из павильона и уставился на Данло сквозь блестящие стальные прутья.

— Опять ты? — Сторож был высок, даже выше Данло, и все время жевал свои светлые усы. — Я ведь тебе сказал: не знаю я никакого Мехтара Хаджиме.

— Я узнал, что полное его имя — Мехтар Констанцио Хаджиме. И что в этом доме живет Констанцио с Алезара. Любопытное совпадение, правда?

— Ну и что?

— Может быть, этот Констанцио с Алезара раньше носил другое имя?

— Констанцио никогда не говорит о своем прошлом, — заявил сторож, угрюмый и красный от холода. — А я у него всего пару лет, так что ничего тебе сказать не могу.

— Но ведь ему-то ты можешь сказать, что один человек хочет поговорить с ним?

— Тебя как звать?

Данло помолчал немного и ответил: — Данло… с Квейткеля.

— Квейткель? Никогда не слыхал. Это далеко от Невернеса?

Родной остров Данло отделяли от Невернеса всего шестьсот миль, но если ехать на собачьей упряжке, получится дальше, чем до Джилады Инфериоре.

— Очень далеко, — сказал Данло. — О нем мало кто знает.

— Так вот, Данло с Квейткеля: я не вижу причины беспокоить Констанцио, докладывая ему о тебе.

Данло, предвидевший это, достал из кармана костяную фигурку, которую вырезал за несколько долгих ночей в снежной хижине: плечистый алалойский охотник с тюленьим копьем.

— Вот подарок для него, — сказал он.

— Тонкая работа. — Охранник потрогал фигурку, выжидающе глядя на Данло. — Очень тонкая.

Данло снова полез в карман и вручил ему еще одну статуэтку: белого медведя.

— А это тебе.

— Красота. — Сторож повертел фигурку в солнечных лучах. — Пожив у Констанцио, начинаешь разбираться в красивых вещах — сам увидишь, если он согласится тебя принять. — Он сунул в карман обе фигурки. — Жди здесь: пойду доложу.

Он повернулся, не утруждая себя поклоном, и покатил по дорожке к дому. Данло остался на улице, недоумевая, почему Констанцио не установил между домом и сторожкой переговорное устройство. Оно по крайней мере не так бросается в глаза, как нелегальная лазерная изгородь.

Некоторое время спустя — очень долгое время, учитывая мороз, — сторож вернулся, открыл со скрипом ворота и сказал:

— Констанцио тебя примет. Прошу за мной.

Данло следом за ним поднялся в портик, где оба сняли коньки. В парадную белую дверь стучаться не пришлось — она стояла открытой, а на пороге ждал человек с волосами стального цвета и серым, как морской туман, лицом. Серыми глазами он смотрел в глаза Данло — казалось, что этот взгляд проникает сквозь маску и кожу лица до самых черепных костей.

— Я Констанцио с Алезара, — сказал он. — А ты, стало быть, Данло с Квейткеля — с планеты, о которой никто не слыхал и которой нет ни на одной карте.

Сказав это, он знаком велел сторожу вернуться на его пост и пригласил Данло в дом. Они прошли через холл, увешанный красивыми гобеленами и освещенный радужными шарами.

Миновав солярий с дорогой мебелью, а также с паутинными арфами, даргиннийской скульптурой, фравашийскими коврами, инопланетными ювелирными изделиями и прочим, они оказались в чайной комнате. Констанцио указал Данло на столик, инкрустированный треугольниками из лазури и мрамора, где стояли кофейник и две чашки, Опустившись на стул из резного осколочника, Данло увидел на стене картины-тондо. Каждая согласно своей программе переливалась бирюзовыми, сапфировыми и оранжевыми тонами. Это запретное искусство оказывало на Данло успокаивающее и вместе с тем гипнотическое действие. Он заставил себя отвести взгляд от картин и сосредоточиться на сидящем напротив Констанцио.

— В шубе тебе будет жарко, — заметил хозяин дома, сам одетый в стеганый шелковый халат светло-серого цвета. — Лучше сними ее.

Данло скинул шубу и сел за стол в камелайке и маске.

Густой, пьянящий аромат кофе причинял ему нестерпимые мучения.

— Какие необыкновенные у тебя волосы, — сказал Констанцио, разливая кофе по чашкам. — Такой густо-черный цвет, перемешанный с рыжиной, нечасто встретишь.

Данло так хотелось пить (и есть), что он залпом проглотил кофе, глотнул обожженным ртом воздух и спросил:

— Вы, случайно, не тот Мехтар Хаджиме, которому принадлежала лучшая мастерская на улице Резчиков?

Серое лицо Констанцио стало, как ни удивительно, еще более серым.

— Ты хочешь знать, кто я? А кто такой любой человек? Кем мы рождаемся?

— Простите… я не совсем понимаю.

— Кто такой ты, Данло с Квейткеля? Кем ты родился и кем хочешь стать?

Вторую чашку Данло пил медленнее и осторожнее.

— Я уже назвал вам мое имя — и если хотите, скажу, какова моя цель.

— Сделай милость, — сказал Констанцио, взглянув на фигурку алалоя, которую держал в руке.

— Есть вид скульптуры, которым Мехтар Хаджиме владел лучше всех городских резчиков. Говорят, что он любого человека мог превратить в алалоя.

Данло смотрел на высокого, изящного человека напротив и гадал, действительно ли это Мехтар Хаджиме. Раньше, по словам Бардо, Мехтар носил кряжистое, волосатое алалойское тело, изваянное им самим.

— Да, я, кажется, помню этот стиль, — сказал Констанцио, поглаживая статуэтку. — Это было давно, еще во времена Поиска. Мэллори Рингесс тогда тоже трансформировался в алалоя.

— Я слышал, что трансформировал его Мехтар Хаджиме.

— В наше опасное время о Мэллори Рингессе говорят самые разные вещи. — Глаза Констанцио ввинтились в Данло, как стальные сверла. — Человек, пьющий кофе в маске, — весьма необычное зрелище. Почему ты не снимешь ее?

— Мне и так удобно. Но, может быть, это причиняет какое-то неудобство вам?

— Нет-нет. Все мы носим те или иные маски, не так ли?

— Это верно. — Данло понял вдруг, что этот Констанцио и есть Мехтар Хаджиме, — он знал это так же точно, как то, что на лице у него есть нос. Если уж Мехтар сумел превратить себя в алалоя, то потом ему, конечно, не составило труда переделаться в этого серолицего Констанцио. — Вы вот тоже носите маску — чужое имя.

— Меня зовут Констанцио с Алезара.

— А меня — Данло с Квейткеля.

Некоторое время они пили кофе и смотрели друг на друга. Молчание прервал Констанцио.

— Хорошая работа, — сказал он, подняв вверх статуэтку. — Где ты ее достал?

— Сам вырезал.

— Это правда? Ты сам ее сделал?

— Правда.

— Значит, ты режешь по кости не хуже, чем этот твой Мехтар — по живому телу.

— Мой?

— С тех пор, как Мехтар ваял своих алалоев, прошло лет двадцать.

— Я надеялся, что он, даже изменив имя и удалившись на покой, остался мастером своего дела.

Констанцио опустил глаза на свои длинные гибкие, хорошо вылепленные пальцы.

— Говорят, тело всегда помнит то, что мозг забывает. Человек может сто лет не бывать в Невернесе, но на коньках бегать все равно не разучится.

— Значит, вы думаете, что Мехтар по-прежнему способен изваять из человека алалоя?

— С таким же искусством, как ты изваял эту фигурку.

— Такая работа, должно быть, дорого стоит?

— Очень дорого. Мехтару пришлось бы приобрести новые лазеры, сверла, лекарства. И оборудовать новую мастерскую.

— Понятно. — Данло снова обвел взглядом комнату. В клариевом ящике серебрилось даргиннийское висячее гнездо — вещь практически бесценная. — Сколько же, например?

— Десять тысяч городских дисков.

— Десять тысяч?!

— Вот именно.

— Но такой суммой может располагать только очень богатый человек.

— А ты, стало быть, не богат, Данло с Квейткеля?

— Нет, не богат.

— Как же ты тогда надеялся изведать, что значит быть сильным и полным жизни, как алалой?

Данло вспомнил детство, проведенное среди приемных родичей. Копье он метал дальше и точнее, чем Чокло, да и любой другой из его молодых соплеменников, но в борьбе Чокло неизменно клал его на обе лопатки.

— Десять тысяч дисков — большая сумма, — сказал Констанцио, — но даже она недостаточно велика.

— То есть как?

Констанцио махнул рукой в сторону настенного фравашийского ковра.

— Ты видишь здесь много красивых вещей — но их уже меньше, чем было десять дней назад. Мне пришлось обменять три тондо и ковер на оскорбительно малое количество продуктов. Цены на все съестное, даже на курмаш, стремятся к бесконечности. В такие времена денег, сколько бы их ни было, всегда мало, всегда.

— Денег у меня нет, — сказал Данло, потрогав вделанные в стол кусочки бирюзы. — И никогда не было.

Констанцио, глядя на него с явным недоверием, сказал:

— Надо было бежать из этого города, пока еще можно было. Я давно боялся, что это рингистское безумие приведет к войне.

— Почему же вы тогда остались?

— Потому что думал, что в Невернесе будет безопаснее, чем где-либо еще.

— Но ведь вселенная повсюду одинакова, правда?

— Совершенно верно. Поэтому единственное, что обеспечивает безопасность, — это вещи, ценные вещи.

Данло посмотрел на свою чашку, сделанную из рубинового фосторского стекла.

— Вот у вас много вещей — чувствуете вы себя в безопасности?

— Я готовился к чему-то подобному всю свою жизнь и обезопасил себя больше, чем кто-либо другой в этом городе.

— У вас, наверно, много друзей?

— Когда-то меня предал Бог, потом близкие люди — теперь я ни во что такое больше не верю.

— Жаль, — сказал Данло. Свет излился из его глаз, но сочувствие гостя, казалось, только рассердило Констанцио.

— На что ты, собственно, надеялся, если у тебя нет денег? — снова спросил он.

— У меня есть нечто другое.

— Что именно?

— Вот. — Данло достал из кармана шубы шелковый мешочек, развязал его и вытряхнул на ладонь сверкающий алмазный шар.

— Бог мой! — ахнул Констанцио. — Уму непостижимо. Можно подержать?

Данло отдал ему сферу, и Констанцио принялся вертеть ее туда-сюда своими вспотевшими пальцами. Шар в его руках искрился разноцветными огоньками.

— Скраерская сфера. Откуда она у тебя?

— Не могу вам этого сказать.

Констанцио пристально посмотрел на него и сказал:

— Глаза у тебя тоже необычные. Очень редкого синего цвета. Известно тебе, что Мехтар однажды сделал пару таких же точно глаз?

— Правда? — сказал Данло, хотя хорошо знал историю о том, как Мехтар переделывал его мать в алалойку.

— Она тоже была скраером. Звали ее Катариной, и она приходилась сестрой Мэллори Рингессу.

И Констанцио стал рассказывать, как работал над членами экспедиции, которая затем отправилась к алалоям. Катарина ослепила себя, сказал он, как это делают все скраеры во время своего жуткого посвящения. И Мехтар Хаджиме вырастил для нее новые глаза, которые вставил потом в глазницы на ее новом лице.

— Странно, но у тебя ее глаза. Темно-синие, как жидкие сапфиры.

Данло потупился. Огненное копье вошло в его левый глаз и пронзило голову насквозь, а лицо вспыхнуло румянцем. Знает ли Констанцио. как влюбился Мэллори Рингесс в Катарину, не ведая, что женщина, с которой он спит, — его сестра?

— Я слышал, что Катарина умерла в экспедиции, — сказал Констанцио.

Да, подумал Данло. Умерла, рожая меня.

— Слышал я также, что сферу после кончины скраера полагается возвращать его коллегам.

— Да, так у них принято.

— Эту сферу, если она не поддельная, очевидно, так и не вернули.

— Она не поддельная, — по-прежнему глядя в стол, сказал Данло.

— Данло с Квейткеля. Странный человек со странными и красивыми глазами. Почему ты не снимешь маску, чтобы я мог разглядеть их получше?

— Я не могу.

— Если Мехтар будет ваять тебя, маску все равно придется снять.

Глаза Данло под маской ярко вспыхнули, и он спросил: — Значит, этот шар стоит десяти тысяч городских дисков?

— Это трудно определить, — осторожно сказал Констанцио. — Но если это настоящий скраерский алмаз, ваяние им оплатить можно.

— Меня не всякое ваяние устроит.

— Ну да — ты сказал, что хочешь стать алалоем.

— Да. Но не просто алалоем.

— Боюсь, что не совсем тебя понимаю.

— Был человек, которого Мехтар когда-то сделал алалоем, и я хочу в точности походить на него.

— И кто же этот человек?

Данло помолчал, набрал воздуха и произнес: — Мэллори Рингесс.

— Мэллори Рингесс?

Они долго смотрели. друг на друга через стол, не говоря ни слова, и наконец Данло тихо, почти шепотом, сказал:

— Я надеялся, что у Мехтара Хаджиме сохранились голограммы, снятые с Мэллори Рингесса. Что он сможет изваять по этим голограммам новую скульптуру.

— Слабая надежда, тебе не кажется?

— Слабая? — Видя, как внезапно отвердели серые глаза Констанцио, Данло понял, что угадал верно: этот коллекционер ни за что бы не выбросил такую ценность, как голограмма Мэллори Рингесса.

— Если даже такие голограммы и сохранились, не могу понять, зачем тебе нужно выглядеть как Мэллори Рингесс.

— Что же в этом странного? Сейчас чуть ли не каждый в городе желает стать богом в подражание Мэллори Рингессу.

— Но ты хочешь преобразиться не в бога, а в первобытного человека.

— Мэллори Рингесс носил именно такой облик до того, как стать богом, разве нет?

— Всем известно, что он покинул Невернес в том самом теле, которое сделал для него Мехтар, — с немалой гордостью произнес Констанцио. — Но только рингисты верят, что он стал богом.

Данло молчал, и глаза Констанцио вжигались в него, как лазеры.

— Ты рингист? — спросил наконец хозяин.

— Нет. Как раз наоборот.

— Стало быть, противник рингизма? Это хорошо. В нашем районе много таких. Это облегчит твои визиты сюда.

— Значит, вы думаете, что Мехтар сможет сделать такую скульптуру?

Констанцио спрятал алмазный шар обратно в мешочек, а мешочек сунул в карман халата.

— Если подтвердится, что сфера настоящая, я уверен, что Мехтар сможет изваять желаемую тобой скульптуру.

При исчезновении шара Данло ощутил жгучую пустоту в животе. Это было единственное, что осталось ему от матери, и вряд ли ему удастся снова взять этот шар в руки.

— Я попрошу вас об одном, — сказал он. — Об этом ваянии никто знать не должен.

— Само собой — ты хочешь сохранить свою тайну, как все остальные и я в том числе.

Глаза Констанцио стали тусклыми, как старый снег, и Данло усомнился, можно ли ему доверять.

— Я должен просить вас никому не называть мое имя.

— Нет в городе человека, умеющего хранить секреты лучше Констанцио с Алезара.

— Давайте договоримся: если вы нарушите это условие, плата за ваяние должна быть вами возвращена.

— Твои секреты будут в такой же сохранности, как эта прекрасная сфера, — заверил Констанцио, похлопав себя по карману.

Данло посмотрел на этого почти не поддавшегося разгадке человека и протянул ему руку. Соприкосновение голых рук должно было казаться Констанцио вопиющим варварством, но он все же пожал руку Данло, чтобы скрепить уговор.

— Когда мы начнем? — спросил Данло.

— Мне надо подготовиться, приобрести инструменты и лекарства, которые трудно будет достать. Дней через двадцать, не меньше.

— Я думал, это будет быстрее.

— Само ваяние займет втрое больше времени.

— Я не знаю… есть ли у меня столько в запасе.

— Нельзя торопиться, создавая произведение искусства.

— Да, конечно, но иногда величайшие шедевры распускаются внезапно, как огнецвет средизимней весной,

— Великие резчики наподобие Мехтара Хаджиме способны работать в ускоренном темпе, но такое ваяние, несмотря на блокираторы и наркоз, будет более болезненным.

— Я понимаю.

— Многие ткани будут испытывать шок одновременно. Скальпели, лазеры — все это очень больно, а нервы можно травмировать только до определенной степени.

— Понимаю.

— Выходит, ты уяснил, что быстрое ваяние — процесс как глупый, так и рискованный?

Данло закрыл глаза от приступа боли, которая всегда таилась за его лбом. Сердце билось слишком сильно, и кровь пульсировала в мозгу. Эккана все еще лизала огненными языками все его тело, обжигая и скручивая нервы с головы до пят.

— Я попросил бы Мехтара ваять со всей быстротой, на которую он способен, — сказал он наконец.

— Ты мужественный человек. — Констанцио смотрел на Данло, погружаясь в глубину его глаз. — Очень мужественный, сказал бы я. Чтобы стать тем, кем ты хочешь, тебе понадобится все твое мужество.

— Так когда же мы начнем?

— Приходи сюда через восемнадцать дней. Если повезет, я к тому времени оборудую мастерскую в одной из моих комнат.

— Спасибо. — Данло поклонился, сидя на стуле. Затем они с Констанцио поднялись и обменялись более церемонными поклонами.

— Если тебя не захотят пропустить в этот район, — добавил Констанцио, — скажи, что гостишь у меня. Мои охранники будут предупреждены и подтвердят это в случае проверки.

— Спасибо, — повторил Данло. — До встречи, и успеха вам.

— До встречи, Данло с Квейткеля. Если война не прикончит нас всех, ты очень скоро узнаешь, какое это счастье — стать тем, кем ты хочешь быть.

Я — не мой отец, в тысячный раз подумал Данло.

Он думал об отце все время, пока Констанцио провожал его до двери. Он чувствовал его черты в собственном крупном носе, в крутых скулах, в черных с рыжиной волосах. Он всматривался в себя, и на него смотрело лицо Мэллори Рингесса. Лицо, преображенное бесчисленными сеансами ваяния, сильное, умное и благородное, но с проглядывающей под всем этим свирепостью. В этом гордом облике прочитывалась история происхождения человека и высокая судьба, ожидающая каждого, у кого хватит мужества стать подлинным собой. Данло не был своим отцом и не мог им стать — но если у него хватит мужества, дикое и прекрасное отцовское лицо скоро станет его лицом.