Война в небесах

Глава 6 ЛОРДЫ НЕВЕРНЕСА

Поэты говорят, что впервые попасть в Невернес можно только двумя путями. Первый ведет через кровавые врата между ног матери, за которым встречает тебя ослепительный свет Города Боли. Второй — это спуститься из космоса на легком корабле или на челноке и ступить на ледяную поверхность Крышечных Полей, где тебя, возможно, встретит друг с раскрытыми объятиями и кружкой горячего мятного чая.

К необычайностям жизни Данло ви Соли Рингесса следует причислить и то, что он нашел третий способ явиться в город. Четырнадцати лет от роду он покинул свой родной остров и проделал шестьсот миль по замерзшему морю, сначала на собаках, потом на лыжах. Не видя своих обмороженных ног из-за бушующей вокруг вьюги, он полумертвым выбрался на Северный Берег. По странной случайности или по воле судьбы там его встретил покрытый белым мехом инопланетянин по имени Старый Отец и подарил ему бамбуковую флейту, ставшую для Данло самой большой драгоценностью из всех его вещей. Теперь Данло вернулся домой, но это возвращение имело вкус горькой иронии. О его прибытии должны были слышать многие, но ни Старый Отец, ни кто-либо другой из друзей не ожидали его с музыкальными инструментами или кружками чая. Как только его ботинки ступили на родимый лед, к нему приблизились двадцать кадетов в форме разных цветов, но каждый с золотой повязкой на рукаве. Данло глазам не поверил, увидев еще и лазеры в черных кожаных кобурах.

— Данло ви Соли Рингесс, удачным ли был ваш путь? — осведомился один из них, довольно заносчивый юноша в зеленой форме механика. Окинув взглядом одетого в черное Данло с алмазной пряжкой на груди, он обратился к второму послу и повторил свое приветствие: — Удачным ли был ваш путь, лорд Демоти Беде?

Этим торжественная встреча и ограничилась. Кадеты холодно, чуть ли не грубо, направили обоих к большим саням, ожидавшим поблизости. Один кадет сел за руль, двое других поместились по бокам Данло и лорда Беде на пассажирском сиденье. Остальные семнадцать расселись по семнадцати другим саням. Дружеских чувств к неприятельским посланникам они не выказывали, однако обеспечивали им безопасность и торжественный въезд в город.

Прежде чем кортеж тронулся с места, к открытым саням, где сидели послы, подошли пятеро пилотов в шерстяных камелайках. Они осторожно ступали по красному льду дорожки, и у каждого на рукаве красовалась такая же золотая повязка. Золотое на черном — цвета рингизма.

— Здравствуй, пилот, — сказал Данло первый пилот — Никабар Блэкстон, человек с жесткими серыми глазами и шапкой коротко остриженных седеющих волос. Его корабль, “Ангельский ковчег”, стоял на поле, готовый вернуться в космос. За ним, как серебряные бусины на нити, выстроились “Звездный дактиль”, “Голубой лотос”, “Алмазная стрела” и “Колокол времен”. За Никабаром в том же порядке стояли Дарил Утрадесский, Нам Эстареи, Чиро Далибар и Визолела.

Каждый из них поздоровался с послами, и Никабар сказал:

— До нас дошла весть, что Вторая Экстрианская Миссия оказалась успешной. Говорят, что Таннахилл найден и что нашел его Пилот Данло ви Соли Рингесс. Что он пересек весь Экстр до Рукава Персея. Тридцать тысяч световых лет через Экстр! Правда это, Данло ви Соли Рингесс?

— Правда, — с легким наклоном головы подтвердил Данло.

— Тогда тебе следует воздать почести.

— Спасибо.

Никабар низко поклонился ему. То же самое сделали Чам, Дарио и даже Визолела с ее старыми, утратившими гибкость суставами. Только Чиро Далибар вместо поклона как-то по-черепашьи дернул головой. Его маленькие глазки смотрели на Данло холодно и завистливо, но когда Данло сам взглянул на него, он уперся глазами в ледяную дорожку, как будто был в городе новичком и удивлялся, что улицы в Невернесе сделаны из цветного льда.

— Но твоему посольству я честь воздавать не стану, — заявил Никабар. — Оно недостойно пилота, покорившего Экстр — и сына самого Мэллори Рингесса.

— Мы хотим остановить войну, больше ничего, — сказал Данло. — Что в этом бесчестного?

— Вы сами навязали войну нашему городу — и всем Цивилизованным Мирам. Вы предали наш Орден, вступив в так называемое Содружество Свободных Миров.

— Мы несем мир, а не войну. Мы ищем путь к миру, и он непременно найдется.

— Мир на ваших условиях. Мир, который еще больше разожжет желание воевать.

Демоти Беде все это время молчал, предоставляя двум пилотам спорить между собой, как это заведено у пилотов.

Потом он заметил затаенную ярость, с которой смотрел на Данло Чиро Далибар, и сказал:

— Мне думается, у вас в Ордене есть люди, которые желают войны ради самой войны.

Чиро перевел свой гневный взгляд на него и сказал тонким злым голосом:

— Я нахожу неправильным, что вам как послам обеспечивают безопасность, а мы, пилоты, рискуем жизнью в космосе, защищая вас от вашего же Содружества.

— Вам, кстати, следует учесть, — вставил Никабар, — что Невернес очень изменился с тех пор; как вы из него дезертировали. Вас, конечно, будут охранять, но многие отнесутся к вам неприязненно — и как к послам, и как к беспутным.

— Боюсь, это слово мне незнакомо, — сказал Данло.

Чиро Далибар, метнув на него злобный взгляд, поспешил объяснить вместо Никабара:

— Есть люди, которые следуют путем Мэллори Рингесса, чтобы стать богами. И есть другие, которые отказываются признать истину и отворачиваются от Пути, то есть беспутные.

— Понимаю.

— Есть, конечно, и такие, которые не знают истины, — наше призвание в том, чтобы принести ее им.

— Понимаю, — повторил Данло голосом спокойным и глубоким, как тропическое море.

Его уравновешенность, видимо, взбесила Чиро еще больше, и тот почти выкрикнул:

— А ты — ты беспутнейший из беспутных! Ты помог истине рингизма обрести силу, а потом взял и предал нас! Предал родного отца и все, ради чего он жил.

Словами Данло не мог на это ответить, но в его синих глазах, устремленных на Чиро, зажегся сильный внутренний свет. Чиро, не в силах выдержать правды и дикости этого взгляда, пробормотал еще что-то о предателях и снова вперил глаза в лед.

— Что ж, будем прощаться, — сказал Никабар. — Вас ждут лорды, а нам пора вернуться в космос. Жаль только, что в грядущих боях у меня не будет случая помериться силами с пилотом, покорившим Экстр.

С этими словами он отвесил Данло безупречно учтивый поклон и повел своих пилотов обратно к кораблям. Еще несколько мгновений — и все они, запустив двигатели, скрылись в синем небе.

Высокий серьезный кадет, взявший на себя управление санями, обернулся к своим пассажирам.

— Вы готовы ехать, пилот? Лорд посланник?

— Готовы, — ответил Данло.

— Меня зовут Йемон Асторет — на случай, если вам понадобится обратиться ко мне.

Другие семнадцать саней в тот же момент запустили свои двигатели, и восемь из них проехали вперед. Сани Данло рывком двинулись с места и заскользили на хромированных полозьях по красному льду. Восемь замыкающих последовали за ними через Крышечные Поля на север, в город, который когда-то был для Данло домом.

— Вот он, значит, какой, Невернес. — Эде, светящийся над компьютером, который Данло держал на коленях, вбирал в себя великолепие города, как будто был таким же живым, как Данло и Беде. — Город Человека.

Невернес называют разными именами, но все сходятся на том, что он прекрасен. Раньше Данло определял эту красоту как шона-мансе, красоту, созданную руками человека. Но внутри одной красоты всегда заключена другая, и Невернес стоит в полукольце самых красивых в мире гор. У самых Крышечных Полей, так близко, что кажется, рукой достать можно, высится Уркель, огромный конус из базальта, гранита и елей, сверкающий на солнце. На севере указывает зубчатой белой вершиной в небеса Аттакель. Под ним, там, где город взбирается по склону, видны скалы Эльфовых Садов, где Данло медитировал в кадетские годы. Наискосок, на северо-западе, по ту сторону узкого морского залива, накрепко замерзающего зимой, Данло видел любимую свою гору, Вааскель. Это ее блестящий белый рог указывал ему путь, когда он много лет назад, с противоположной стороны, впервые приблизился к городу. Лозас шона, думал он. Шона эт холла.

Халла — это красота природы, и Невернес славен тем, что отражает естественную прелесть Невернесского острова. Данло, медленно катясь по оранжевой ледянке, связующей Крышечные Поля с Академией, любовался сияющими шпилями из белого гранита, алмаза и органического камня. Это были и древние шпили Старого Города, и новые, названные в честь Тадео Ашторета и Ады Дзенимуры. Самый недавний, шпиль Соли, носил имя деда Данло. Эта розовая гранитная игла поднялась выше всех в городе. В конце Пилотской Войны, когда водородный взрыв разрушил почти все Крышечные Поля и примыкающий к ним район, Мэллори Рингесс распорядился воздвигнуть этот шпиль как символ своей восстановительной программы. Вновь отстроенную часть города он так и назвал Новым Городом. Именно эти четко распланированные кварталы с красивыми аккуратными домами проезжал сейчас Данло.

— Я был в башне Хранителя Времени, когда бомба взорвалась, — прокричал ему Демоти против ветра, бьющего в открытые сани. — И видел, как облако-гриб поднялось над этим кварталом. Видел потом руины улиц, по которым в детстве бегал на коньках. На Полях обрушились все башни и почти все дома — а посмотри-ка теперь! От войны даже следа не осталось, правда?

Данло смотрел во все глаза. Здания из розового гранита, увитые ледяным плющом, по архитектуре почти не отличались от строений Старого Города. На тротуарах и на самой ледянке толпился народ, затрудняя движение саней. Данло видел червячников, куртизанок, астриеров, хариджан, хибакуся и, разумеется, многочисленных членов Ордена.

Академическая улица, получившая свое название три тысячи лет назад, была одной из старейших в городе и, как правило, одной из самых людных. В этот день, 98-го числа ложной зимы 2959 года от основания Невернеса, она казалась почти такой же, какой бывала всегда в этот час и на исходе самого теплого из времен года. Оранжевый лед подтаивал и влажно блестел. На лепных карнизах домов щебетали птицы, вокруг плюща и цветущих у ресторанов снежных далий кружились фритилларии — не космические организмы Золотого Кольца, а настоящие бабочки с лиловыми крылышками. Они добавляли улице красок и веселья, и зрелище их кружения невольно вселяло в душу покой.

Но под кажущейся безмятежностью этого типичного дня ложной зимы Данло виделись знаки войны. Не Пилотской, которая случилась, когда он был еще ребенком, а грядущей, которую он должен был остановить, хотя бы это стоило ему жизни. Начать с того, что слишком много прохожих ходили в золоте. Червячники, астриеры, даже хариджаны в широченных штанах — у всех у них какая-нибудь деталь одежды была непременно золотого цвета.

Шелковые пижамы куртизанок, двойки и тройки, позолотели полностью — верный знак того, что их Общество перешло в рингизм целиком. Все члены Ордена носили золотые повязки, порой даже вшитые в рукава. Данло заметил пятерых, одетых в золото с головы до ног, — и это не были грамматики, которым это полагалось по форме, а горолог, библиотекарь, кантор, знаковик и холист. Их профессию Данло определил как раз по нарукавным повязкам — красной, коричневой, серой, бордовой и кобальтовой. Наиболее рьяные рингисты Ордена, именующие себя божками, завели моду, которую надеялись распространить по всей Академии: говорили, что скоро сам глава Ордена, Одрик Палл, снимет оранжевую форму цефика и облачится в золотые одежды.

Сама уличная суета утратила мирный характер. Многие сани были нагружены мехами, провизией и прочими товарами, которые жители имеют обыкновение запасать в смутные времена. Впервые на своей памяти Данло так долго добирался от Полей до Академии. На пересечении с Восточно-Западной, второй по длине городской улицей, в каких-то санях кончился водород, и они загородили дорогу всем остальным. Конькобежцы кричали и проталкивались вперед, позабыв всякие правила поведения в общественном месте.

Между двумя червячниками завязалась драка. Один из них, здоровенный, чернобородый, в собольей шубе и бриллиантах, выхватил откуда-то лазер и ткнул им в лицо другому, угрожая выжечь ему глаза и сварить мозги всмятку. Потом он, видимо, вспомнил, что за ношение лазера его могут изгнать из города, быстро убрал оружие и шмыгнул в толпу.

Данло встревожило то, что червячники теперь ходят с лазерами вместо обычных ножей, а заметив, что никто даже не упрекнул червячника и не удивился наличию у него запретной техники, он встревожился еще больше.

Семь длинных кварталов, оставшихся до Академии, они проехали без дальнейших происшествий. Вскоре перед ними возникли опаленные стальные ворота Раненой Стены, окружавшей Академию с юга, севера и запада. В ожидании приезда послов ворота стояли открытыми. Когда Данло был кадетом, их всегда закрывали на ночь, и Данло с Хануманом ли Тошем и другими приятелями приходилось перелезать через стену, совершая тайные вылазки в Квартал Пришельцев.

Йемон Асторет сказал, что теперь ворота часто запирают и днем — впервые после Темного Года, когда взбунтовавшиеся фанатики-Архитекторы сожгли орденские школы в восьмистах мирах и в город нагрянула Великая Чума. Йемон наставительно, точно двум послушникам, объяснил послам, что лорды Ордена опасаются нового бунта — со стороны астриеров и хариджан, на которых оказывается сильное давление с целью обращения их в рингизм. Воины-поэты тоже способны пойти на штурм ворот. За последний год в Невернесе появилось слишком много этих вестников смерти в радужных кимоно — они слетаются в город, как ястребы на поживу.

Санный кортеж, проехав в Южные ворота, продолжил свой путь по красным ледянкам Академии, и Данло погрузился в океан воспоминаний. Перед ним встали Утренние Башни Ресы, пилотского колледжа, где он в юности изучал математику мультиплекса. В тени двух этих солнечных колонн помещалась Обитель Розового Чрева, где он, плавая в соленых бассейнах, упражнялся в холлнинге, адажио и дзадзене.

У Обители и у Ресы он видел множество пилотов-кадетов в черных камелайках, к которым испытывал невольное чувство товарищества; он предвидел, что многих из них пошлют на войну, не дав им обучиться пилотированию легких кораблей в полной мере. Ему хотелось остановить сани, подъехать к этой молодежи на коньках и сказать им, что он сам стал пилотом в очень юном возрасте и повел свой корабль в Экстр, не будучи полностью готовым. Но их взгляды и лица не выражали дружелюбия: они хорошо знали, кто он и зачем вернулся в Невернес. Один из них, плотный юноша (по слухам, побочный сын лорда Бургоса Харши), плюнул на лед, когда Данло проехал мимо, и с явным вызовом крикнул: — Беспутный явился!

Его друзья, все в золотых нарукавных повязках, хором грянули недавно вошедший в обиход припев: — Беспутные, безбожные, безнадежные.

Пока кортеж ехал мимо старых деревьев йау, украшающих улицы и лужайки Академии, другие члены Ордена — акашики, технари, механики и печатники — приветствовали послов сходным образом. Данло мог только догадываться, какие оскорбления ожидают их в самой Коллегии Главных Специалистов. Выяснить это ему предстояло скоро. Сани обогнули башню Хранителя Времени и остановились перед прямоугольным зданием, облицованным глыбами белого гранита.

Коллегия занимала место между академическим кладбищем на юге и красивой рощей ши на севере. На востоке высился Холм Скорби, все еще покрытый белыми и пурпурными цветами, несмотря на конец теплого сезона. Данло и Демоти поблагодарили Йемена Асторета и других кадетов за сопровождение, но те еще не закончили свою миссию и провели гостей вверх по ступеням, а затем в приемную зала заседаний. Там их встретил одетый в красное горолог по имени Ивар Луан и с поклоном проводил через двустворчатые двери в круглую палату, где заседали лорды Невернеса.

Однажды Данло уже побывал в этом историческом месте.

В зале со стенами из полированного белого гранита и клариевым куполом было очень светло, но всегда холодно из-за постоянных сквозняков. Данло помнил, как стоял на коленях на черном каменном полу перед этими самыми людьми (в число которых входил и Демоти Беде). Но теперь они с Беде не принадлежали больше к Старому Ордену, и от них не требовалось, согласно традиции, преклонять колени на фравашийском ковре; им предоставили стулья, и Данло сел под внимательными взорами ста двадцати лордов. Главные специалисты сидели за полукруглыми столами, размещенными амфитеатром вокруг четырех стульев в центре зала.

Данло, ненавидевший стулья, гадал, кому предназначены два свободных места. Здесь, как и прежде, пахло деревом джи, лимонной политурой и старческим страхом. Наиглавнейшие лорды размещались за двумя центральными столами прямо напротив него, Данло хорошо знал многих из них, особенно Колению Мор, Главного Эсхатолога; она перебирала шелковые складки своего нового золотого платья. Коления, пухлая, круглолицая, умная и добрая женщина, полностью подпала под власть рингизма. Смелая по натуре, она стала первым лордом, сменившим традиционную одежду на золотую. За ее столом сидели также Джонат Парсонс, Родриго Диас, Махавира Нетис и Бургос Харша в прежней коричневой форме, с изрезанным осколками стекла лицом.

За другим центральным столом сидели Ян Кутикофф, Главный Семантолог, и Ева Зарифа в пурпурном платье сразу с двумя золотыми повязками. Рядом с ней беспокойно ерзал старый Вишну Сусо, трогая свою повязку, как будто она вдруг стала слишком тугой. Ему причиняло явное неудобство тесное соседство с лордом, который сидел с другой стороны, — главой Ордена Одриком Паллом.

Ничего удивительного: Данло за всю свою жизнь не встречал более жуткого человека. Ему было больно даже смотреть на лорда Палла с его розовыми альбиносскими глазами и кожей, как поблекшая от времени кость. Этот редкий генетический дефект подчеркивали черные зубы, которые лорд приоткрывал, когда говорил или улыбался, что случалось нечасто. Лорд Палл предпочитал изъясняться на цефическом языке жестов, и сидящий рядом с ним кадет-цефик переводил его знаки на устную речь. Палл, согласно поговорке, был молчалив, как цефик, а также хитер, циничен, и в душе его не осталось ни единого светлого пятна.

Эли лос шайда, подумал Данло. Шайда эт шайда.

Лорд Палл слегка приподнял палец, и кадет, красивый блондин со свирепыми голубыми глазами уроженца Торскалле, произнес:

— Удачным ли был ваш путь, лорд Демоти Беде и Данло ви Соли Рингесс? Мы принимаем вас как полномочных послов Содружества Свободных Миров, хотя, как вам следует знать, не признаем полномочности самого Содружества.

— Возможно, со временем ваше мнение изменится, — сказал Демоти.

— Возможно, — ответил Палл через переводчика, но его розовые глаза не допускали такой возможности. — Время — странное понятие, не так ли? И у нас его очень мало. Волновой фронт сверхновой движется к нам со скоростью света, а флот вашего Содружества, вероятно, еще быстрее. И это еще не самое худшее из того, что нам угрожает.

— Что же может быть хуже, лорд Палл? — спросил Демоти.

— Скоро вы это узнаете. — Палл сделал знак кадету-горологу, стоявшему у двери в другую приемную. Тот склонил голову и достал лазер из кобуры у себя на бедре, а затем с большой осторожностью отворил двери, за которыми ожидали два человека. Кадет взмахом лазера направил их к двум пустым стульям рядом с Данло и Демоти.

— Нет! — воскликнул Данло, забыв всякую сдержанность, но тут же спохватился и замер, как талло, не сводя глаз с этих двоих, слишком хорошо ему знакомых.

— Я вижу, вы знаете друг друга, — сказал лорд Палл, — однако позвольте мне представить наших гостей Коллегии. Малаклипс Красное Кольцо с Кваллара и Бертрам Джаспари с Таннахилла.

Услышав это имя, сто лордов ахнули почти одновременно.

Таннахилл! Бертрам Джаспари явился сюда с этой затерянной планеты, преодолев тридцать тысяч световых лет в космосе, как и Данло. Со своей остроконечной лысой головой и кожей, посиневшей от обычного на Таннахилле грибкового заболевания, он был безобразен — безобразнее всех известных Данло людей.

Его сморщенный ротик напоминал сушеный кровоплод, тусклые серые глаза — протухшую тюленину. На лице у него застыло выражение язвительной насмешки, но все это было только внешним уродством — истинное безобразие Бертрама коренилось гораздо глубже. Данло знал, что он изворотлив, тщеславен, скуп, жесток и совершенно лишен милосердия. Хуже того: он не дорожил ни одним человеком, кроме себя самого, и беззастенчиво использовал других в своем стремлении к власти. Основной его порок заключался, пожалуй, в том, что он был мелок душой, мелок и крив, как деревце, выросшее при недостатке воды и солнца. Если бы он состязался с лордом Паллом за звание более яркого выразителя шайды, победителя было бы трудно определить.

— Лжец и убийца, — прошипел Данло, когда Бертрам занял стул около него. — Убийца планеты и целого народа.

Бертрам сделал вид, что не расслышал. Он явно боялся встретиться с пылающими синими глазами Данло и сидел, нервно оправляя свое кимоно, традиционную одежду Архитектора Кибернетической Церкви. Около года назад, начав на Таннахилле Войну Террора, он выкрасил белое кимоно в ярко-красный цвет, дав понять, что готов проливать кровь (предпочтительно чужую, а не свою). Вся фанатическая секта его ивиомилов носила теперь одежду того же цвета. Их флот, должно быть, затаился в космосе, у какой-нибудь ближней звезды, имея в виду еще более страшные шайда-цели.

Рядом с Бертрамом, у свободного стула, стоял человек, казавшийся полной его противоположностью. Его одежда пестрела всеми красками радуги, мизинец каждой руки украшало красное кольцо. И с виду Малаклипс был красив, как все воины-поэты. Кожа его отливала начищенной медью, черные волосы блестели, как соболий мех. Все в нем дышало живостью, особенно глаза — лиловые, глубокие и быстрые.

Уж он-то не боялся встретиться взглядом с Данло. В то время, как все лорды в зале нервно смотрели на Малаклипса, не понимая, отчего он не садится, две пары глаз, как случалось уже дважды, сошлись в поединке. Казалось, что свет, льющийся из глаз Данло, притягивает Малаклипса, как звезда мотылька, — но воин-поэт, должно быть, усмотрел там и что-то тревожное, потому что внезапно отвел взгляд. Говорят, что никто не может переглядеть воина-поэта — особенно носящего два красных кольца, второго за всю историю своего Ордена; поэтому лорды боязливо посматривали то на Данло, то на Малаклипса, не веря тому, что видели сами.

Малаклипс тоже испытывал страх, но не стеснялся его обнаружить.

— Ты изменился, пилот, — сказал он Данло. — В который раз. При каждой нашей встрече ты становишься ближе к тому, что ты есть на самом деле. Ты спросишь, что это? Я не знаю. Нечто слишком яркое, пожалуй. Я смотрю на тебя и вижу страшную красоту. Я боюсь тебя, а почему — не знаю.

Говорят, что воины-поэты не боятся ничего во вселенной — особенно смерти, которой они ищут с сосредоточенностью и радостью тигра, скрадывающего добычу. И Малаклипс, хотя и признался, что боится Данло, очень походил на тигра, красивого и опасного. По сути, он был убийцей не меньше, чем Бертрам Джаспари. Горолог-охранник, стоя в нескольких шагах от него, целил из лазера ему в затылок, готовый немедленно лишить его жизни, если Малаклипс попытается вдруг убить Данло, Демоти Беде, а то и самого лорда Палла.

— Не угодно ли присесть? — осведомился последний, и Малаклипс, держа под контролем все свои нервы и мускулы, медленно опустился на стул. Не обращая при этом внимания ни на главу Ордена, ни на других лордов, он снова встретился глазами с Данло и на этот раз выдержал промежуток, занявший двадцать ударов сердца.

— Я должен извиниться перед Коллегией, — сказал лорд Палл, — за то, что не информировал вас о прибытии этих людей. Но поймите, что воин-поэт с двумя красными кольцами и предводитель ивиомилов…

На этом месте Бертрам прервал переводчика:

— Вы можете обращаться ко мне как к Святому Иви Вселенской Кибернетической Церкви.

Лорд Палл, не выносивший, когда его прерывали, не проявил, однако, никаких эмоций, глядя на Бертрама с замкнутым, как у цефика, лицом. Только артерия, пульсирующая под белой морщинистой кожей у него на горле, выдавала внезапный потаенный гнев.

— Хорошо, пусть будет Святой Иви, — промолвил он собственным голосом, шипящим, как у скутарийского сенешаля. — Святой Иви привел с Таннахилла свой флот, который сейчас находится у неизвестной нам звезды. Святой Иви должен послать этому флоту извещение о том, что его особе здесь ничто не угрожает, в противном случае, по его словам, может произойти ужасное. Именно в целях его безопасности я скрывал от Коллегии факт его прибытия до настоящего момента, за что еще раз приношу вам свои извинения.

Бургос Харша, никогда не поддерживавший избрание Палла главой Ордена, отозвался своим скрипучим голосом: — Чем же он, собственно, нам угрожает? И почему об этом умалчивается?

— Скоро вы все узнаете, — ответил лорд Палл — на этот раз через переводчика.

— Как скоро? — рявкнул Харша, словно шегшей в брачную пору.

— Очень скоро. — Лорд Палл побарабанил белыми пальцами по столу — то ли подавая какой-то тайный знак своему цефику, то ли показывая, что испытывает нетерпение не меньше, чем Харша.

— Чего же мы ждем?

— Ханумана ли Тоша, — ответил лорд Палл. — Я попросил его присутствовать на заседании.

Эта новость, приятно взволновавшая Колению Мор и других лордов, поклонявшихся Хануману как Светочу Пути Рингесса, понравилась далеко не всем. Темнокожий Вишну Сусо, сосед Палла по столу, поглаживая свою морщинистую щеку, осведомился:

— Разумно ли это? Стоит ли создавать подобный прецедент?

— Он Светоч Пути, но не лорд Ордена, — добавил Бургос Харша.

Элегантная Ева Зарифа напомнила с саркастической улыбкой:

— Он вообще не принадлежит к Ордену, поскольку отрекся от своих обетов пять лет назад.

Некоторое время лорды обсуждали порядок отношений, долженствующих существовать между Путем Рингесса (в лице Ханумана ли Тоша) и Орденом. Одни, включая Бургоса Харшу, стояли за строгое разграничение двух этих сил; если даже Орден снимет древний запрет на исповедание его членами какой-либо религии и тем практически одобрит исповедание рингизма, не следует все же слишком тесно связывать цели Ордена с этой новой религией. Другие указывали, что большинство членов Ордена уже приняло рингизм. Их цель — стать богами, поэтому Орден тоже должен двигаться к этой великой цели. Он должен эволюционировать, признав принципы рингизма и оказав Хануману ли Тошу помощь в распространении рингизма среди звезд. При этом Орден останется Орденом, и его судьбу по-прежнему будет определять Коллегия Главных Специалистов.

Третья фракция, возглавляемая Коленией Мор, полагала, что Ордену и Пути Рингесса предназначено слиться в единое, славное и могущественное целое. Большинство народов Цивилизованных Миров уже видит в Ордене руку рингизма — а в рингизме орудие древнего, но все еще могучего Ордена.

Коления Мор заявила лордам, что чем скорее они сменят свои разноцветные одежды на золотые, тем легче станет неизбежный переход Ордена к поистине несокрушимой мощи.

— Мы все должны принять мировоззрение Ханумана ли Тоша и подчиниться его руководству, — говорила она. — Пусть официально он не лорд Ордена — он заслужил право называться лордом Хануманом, как никто другой. И мы сегодня должны приветствовать его здесь, как члена Ордена. Он никогда не отрекался от своих обетов, как утверждают некоторые. Он вынужден был уйти только потому, что закон воспрещал ему занимать пост в религиозном движении. Это правило принимал еще Хранитель Времени, и оно давно устарело. Я предлагаю, чтобы всем несправедливо изгнанным из Ордена, наподобие Ханумана, позволили заново принести обет и…

— Сейчас не время для подобной дискуссии, — прервал ее лорд Палл через молодого цефика. — Я пригласил Ханумана потому, что события приняли угрожающий оборот для всего Невернеса — и Хануман может помочь нам справиться с этой угрозой.

В этот самый момент, словно по сигналу, двери в первую приемную отворились, и вошел Хануман ли Тош. На его бритой голове блестела алмазная шапочка-контактерка, обеспечивающая Хануману связь с другими, более объемными компьютерами — возможно, даже с Вселенским, подумал Данло.

Этот символ тайной власти приковывал к себе взоры всей Коллегии.

Хануман не стал выше ростом с тех пор, как они с Данло расстались, но обрел какую-то таинственную стать. В своем длинном, безупречно скроенном золотом одеянии, с ослепительной улыбкой, он походил на солнце, внезапно озарившее зал. Но не только его харизма и его неземная красота завораживали присутствующих — это было нечто более глубокое, некий внутренний огонь, связующий Ханумана со страданием его собственной души и с тайными муками всех, кто к нему приближался. Казалось, что он постоянно смотрит в себя, в то страшное вместилище пламени, куда не смеют заглянуть другие. Он находил гордость в том, что терпел боль, испепелившую бы низшее существо. Ибо он горел не только духовно, но и физически — все его движения говорили о том, что каждую клетку его тела подогревает свой крохотный огонек.

Данло был уверен, что лоб Ханумана пылает, как в лихорадке. Хануман шел по черным плитам пола, и Данло казалось, что он видит инфракрасные тепловые волны, исходящие от его рук, его сердца, его благородно вылепленной головы. Через глаза, как ни странно, этот огонь почти не излучался.

Глаза у Ханумана были холодные, дьявольские, льдисто-голубые, как у ездовой собаки. Шайда-глаза, в десятитысячный раз подумал Данло. В этих глазах видны невероятные мечты и холодные кристаллические миры, где нет ни любви, ни подлинной жизни — а еще холодная, ужасная и прекрасная воля к совершенству. Именно эта воля, в первую очередь, и отличает Ханумана от других. Именно поэтому сам лорд Палл боится его. За всю жизнь Хануману встретился только один человек, равный ему по силе воли, — и это Данло ви Соли Рингесс. Когда-то Хануман любил Данло, но теперь его ненависть к прежнему другу ясна всем — она наполняет его глаза бледной, холодной яростью.

— Здравствуй, Данло, — сказал Хануман, остановившись перед стулом в центре зала, легко и свободно, словно встретил на улице знакомого. Бертраму Джаспари, Малаклипсу Красное Кольцо и ста двадцати собравшимся здесь лордам он почти не уделял внимания. — Я не думал, что увижу тебя снова, но чувствовал почему-то, что увижу.

— Здравствуй, Хануман. Я рад, что мы встретились.

— В самом деле?

Данло попытался улыбнуться, но не смог; он смотрел Хануману в глаза, и ему казалось, что два голубых факела вжигаются в его мозг.

Я не должен его ненавидеть, думал он. Не должен.

— Рад, что увидел своими глазами… каким ты стал. — Глядя в глаза Ханумана, Данло растворялся в мире памяти и боли.

— Не надо было тебе возвращаться — но ведь ты всегда следовал за своей судьбой, верно?

— Это ты, Хану, всегда говорил о необходимости любить свою судьбу.

— Да. Тебе хотелось другого: любить жизнь.

— Ты прав, жизнь, саму жизнь… да.

— Ты поэтому вернулся сюда? Из любви?

Странный оборот их разговора позабавил Данло и в то же время глубоко встревожил. Он чувствовал на себе взгляды ста двадцати лордов, желающих убедиться, скажет он правду или солжет. Малаклипс, как тигр, высматривал у него на лице малейшие признаки колебания или слабости, Бертрам Джаспари тоже не сводил с него глаз. Столь интимная беседа казалась неуместной в присутствии всех этих лордов, на виду у всей вселенной. Но если к этому странному моменту Данло действительно привела судьба, он готов был встретить его со всей дикостью и силой своей воли.

— Я люблю тебя по-прежнему, — сказал он Хануману, не стыдясь, со всей искренностью и правдой. — И всегда буду любить.

Эти простые слова поразили и лордов, и самого Ханумана. На миг все обиды и измены прошлых лет испарились, как льдинки под жарким солнцем, и между ним и Данло не осталось ничего, кроме правды их истинной сущности. На миг между ними установилась любовь — но и нечто другое. Хануман, не выдерживая света, льющегося из темных диких глаз Данло, хотел отвернуться, но не смог, и в этом был его ад.

Данло всегда напоминал ему о том единственном во вселенной, чего он боялся, и в этом был их общий ад.

Как ему страшно, как страшно, думал Данло. Это я научил его ненавидеть; я сделал его тем, что он есть.

Не сказав больше ни слова, Хануман поклонился Данло и занял свободное место за ближайшим к лорду Паллу столом, между Алезаром Друзе и Окалани ви Нори Чу. Отсюда он хорошо видел Данло и тех, кто сидел рядом с ним, а также мог обмениваться взглядами с лордом Паллом.

— Сейчас мы выслушаем Бертрама Джаспари, Святого Иви, как он себя называет, — объявил глава Ордена. — Затем я предоставлю слово воину-поэту и в заключение — послам Содружества. Любой из лордов вправе прервать их речь вопросом, если сочтет это необходимым. Я знаю, вам это кажется беспрецедентным варварством, но времена у нас тоже беспрецедентные. Еще ни разу за всю историю мы не проводили конклава с участием представителей столь противоположных сил. И никогда еще, даже во время Войны Контактов, потенциал сил, грозящих нам уничтожением, не был так велик. Прошу вас, Святой Иви.

Бертрам Джаспари разгладил свое плохо выкрашенное красное кимоно и собрался заговорить, но Данло опередил его:

— Святую Иви Вселенской Кибернетической Церкви зовут Харра эн ли Эде. Этот человек пытался убить ее и занять ее место.

Бертрам метнул на Данло ненавидящий взгляд, но промолчал.

— Возможно, это и правда, — вмешался лорд Палл, — но он явился к нам в качестве главы ивиомилов, чей флот затаился где-то в космосе. Мы вынуждены относиться с уважением к любому титулу, который ему будет угодно себе присвоить. Прошу вас, Святой Иви.

Бертрам поправил мягкую коричневую шапочку-добру на своей заостренной голове и начал снова, на этот раз без помех.

— Лорды Ордена Мистических Математиков и Других Искателей Несказанного Пламени, — мрачно и торжественно произнес он. — Вы должны знать, что мы, ивиомилы, есть истинные Архитекторы Бесконечного Разума Вселенской Кибернетической Церкви. Вы должны знать, что сей Разум именуется Эде, Богом и Мастер-Архитектором Вселенной.

При упоминании этого имени голографический Эде бросил на Данло многозначительный взгляд, едва ли не подмигнув ему. Компьютер Данло поставил на подлокотник, ничуть не скрывая его от Бертрама Джаспари, который видел на Таннахилле миллионы таких голограмм. Однако тот никогда еще не видел, чтобы образ Эде был запрограммирован на столь фамильярное и светское поведение. Лицо Бертрама приобрело оскорбленное и подозрительное выражение, но затем он продолжил свою речь:

— В нашем святом Алгоритме сказано: “Нет Бога, кроме Бога; Бог един, и другого быть не может”. Вы должны знать, что любой человек, пытаясь стать богом в подражание Николосу Дару Эде, впадает в величайшее заблуждение. Такой человек есть хакра, бросающий вызов всемогуществу самого Бога — существует ли программа более негативная? Однако в такое заблуждение впасть весьма легко, и посему Церковь учит снисхождению к тем, кто уступает соблазну. Ибо сказано: “В тысячу раз легче помешать тысяче человек стать хакра, чем помешать одному хакра отравить умы миллиона людей”. Мы, люди Церкви, пришли в Цивилизованные Миры именно для того, чтобы помочь вам пережить это трудное время, когда слишком многие склонны писать свои программы самостоятельно, делаясь тем самым хакра.

Бертрам Джаспари говорил гладко, благочестиво и энергично. Язык Цивилизованных Миров он выучил совсем недавно, по пути с Таннахилла, и произносил слова с сильным акцентом, но смысл его речи был ясен как лордам Невернеса, так и Данло с Демоти Беде. Послам он намекал, что ивиомилы могут стать естественными союзниками Содружества, если Орден будет упорствовать в своей гордыне и не откажется от рингизма. Одновременно Бертрам, скользкий, как водяная змея, давал понять лордам, что с помощью ивиомилов рингисты, слегка изменив свои доктрины, смогут примирить свою новую религию с Вселенской Программой Эде.

Но под всем этим показным дружелюбием и рассудительностью таилась угроза. Бертрам пока не спешил ее открывать, опасаясь вызвать этим прямую оппозицию своих слушателей. Он отделывался общими фразами и обещаниями, распространяясь о своей надежде вернуть народы Цивилизованных Миров к Эде. Он напомнил собранию, что Эде родился на Алюмите, поэтому, мол, все человечество должно вернуться к истине, которую Он впервые открыл Архитекторам Алюмита, а также Ньювании, Сиэля и других Цивилизованных Миров.

Он закончил, и лорды начали перешептываться, не решаясь до конца поверить в беспримерную наглость этого Святого Иви.

— На Таннахилле, — ясным, сильным голосом сказал Данло, — во время войны, которую ивиомилы развязали против своих же сородичей, они постоянно говорили о том, чтобы вернуть людей к Эде. Это означало “убить”.

Лорд Палл, обменявшись быстрым взглядом с Хануманом, со свистом втянул воздух сквозь свои черные зубы и попросил Данло рассказать Коллегии о таннахиллской войне.

Данло поведал лордам Невернеса о Войне Террора и о своем участии в этом новейшем расколе Вселенской Кибернетической Церкви, когда одни Архитекторы ополчились против других. Он рассказал о своей дружбе с Харрой Иви эн ли Эде, этой замечательной женщиной, нашедшей в себе мужество переписать Тотальную Программу и Программу Прироста — две доктрины, побуждавшие Архитекторов уничтожать звезды Экстра.

— Бертрам Джаспари отказался принять эту Новую Программу, — сказал Данло, — и начал фацифах, священную войну, охватившую весь Таннахилл. Он уничтожил город Монтелливи. От водородного взрыва погибло десять миллионов человек.

Голову Данло пронзила боль, словно от вспышки этого взрыва, и он прижал ладонь ко лбу.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал ему лорд Палл.

— Но всех Архитекторов, выступивших против него, Джаспари убить не сумел. Поняв, что война проиграна, он бежал с Таннахилла со всеми своими ивиомилами. Он заранее приготовил корабли и ушел в космос, Но прежде чем покинуть Экстр, ивиомилы совершили еще кое-что… и это была шайда, истинная шайда. В тридцати семи световых годах от Таннахилла находилась одна звезда, и на одной из ее планет жили нараины. Когда-то они тоже были Архитекторами, но покинули Таннахилл, чтобы найти свой собственный путь к Эде. Бертрам Джаспари называл их еретиками — и перенес свой фацифах на них. Вернул их к Эде. На одном из своих кораблей ивиомилы установили моррашар — машину, убивающую звезды. Джаспари уничтожил с ее помощью звезду нараинов, а с ней и всю планету, весь народ. Я… знаю. Я видел, как взорвалась звезда. На обратном пути через Экстр я нашел ее останки, газы и радиоактивную пыль. От самих нараинов не осталось ничего.

Едва Данло закончил, Бургос Харша громко стукнул рукой по столу и обратился к лорду Паллу с вопросом:

— Правда ли то, что говорит этот пилот?

Предполагается, что цефики — в первую очередь Главный цефик — способны определить по лицу человека, правду тот говорит или лжет. Лорд Палл взглянул на Ханумана, не сводившего глаз с Данло. Хануман сидел не мигая, сведя вместе костяшки рук. Лорд Палл, почерпнув, видимо, какую-то тайную информацию в этой его позе, сделал знак своему переводчику, который сказал:

— Данло ви Соли Рингесс всегда был безупречно правдивым человеком — но правду всякий видит по-своему. Впрочем, нам нет необходимости полагаться только на его слова. Посмотрите на Святого Иви. Не надо быть цефиком, чтобы прочесть, что написано у него на лице.

Бертрам действительно даже и не думал отрекаться от истребления нараинов — он явно ликовал, вспоминая об этом.

Данло открыл всем его истинное лицо — ну что ж, прекрасно; значит, можно больше не изображать из себя доброжелателя. Под напускной елейностью на синюшном лице Бертрама просматривался садизм. То, что Данло рассказал о его могуществе, было ему только на руку. Он улыбнулся Данло и, глядя на лорда Палла, процитировал из Алгоритма:

— “Ивиомилы суть избранники Бога, и звездный свет служит им мечом”.

Большинство лордов в зале были людьми преклонного возраста, но из ума они отнюдь не выжили. Никто не принял цитаты Бертрама за поэтическую метафору. Нитара Тан с Утрадеса, Алезар Друзе, Саша Чу — никто не сомневался в том, что этот уродец намерен захватить власть над Цивилизованными Мирами под угрозой их уничтожения.

— Харра эн ли Эде подчиняется негативным программам, — пояснил Бертрам. — Алгоритм учит нас, что всякий, уступивший подобному соблазну, должен быть очищен — огнем фацифаха, если это необходимо. Все, кто отрицает Вселенскую Программу Эде, должны подвергнуться очищению.

При этих словах Мерата Просвещенный, седовласый эталон с Веды Люс, обратился к Коллегии, указывая костлявым пальцем на Бертрама:

— Если этот человек имеет власть уничтожать звезды, почему же он не взорвал своим моррашаром звезду Таннахилла, прежде чем бежать из Экстра?

Бертрам улыбнулся, как будто ответ подразумевался сам собой, и объяснил:

— Вопреки тому, что наговорил здесь этот пилот, мы, ивиомилы, — не убийцы. Большинство наших собратьев-Архитекторов на Таннахилле понимает, что Харра, отредактировав программы Тотальности и Прироста, впала в заблуждение. Справедливо ли подвергать всю планету очищению из-за негативных программ одной старухи, которая цепляется за свой пост?

Он надеется вернуться на Таннахилл, понял вдруг Данло. Надеется вернуться туда, набрав силу, и стать правителем Таннахилла в качестве Святого Иви.

Лорд Палл, заметив, как Хануман поджал свои тонкие губы, показал знаками переводчику:

— Боюсь, что нам придется признать как факт: Бертрам Джаспари не только способен уничтожить Звезду Невернеса, но и готов это сделать.

Какой-то миг в зале все молчали и никто не шевелился.

Бертрам смотрел на лордов, и его лицо красноречиво подтверждало его намерения.

Бургос Харша, пострадавший при ядерном взрыве от осколков стекла в башне Хранителя Времени, питал личную ненависть к людям, склонным обращать водород в световую энергию.

— Очень возможно, что этот “Святой Иви” действительно способен уничтожить нашу звезду, — сказал он. — Я постоянно предупреждал вас против терпимости к запретной технике. Но как он намерен использовать эту свою технику, этот моррашар, о котором говорит Данло ви Соли Рингесс? Разве его флот не должен сначала подойти к Звезде Невернеса, чтобы взорвать ее? И разве наши пилоты недостаточно искусны, чтобы обнаружить корабли ивиомилов, когда те выйдут из мультиплекса, и уничтожить их самих?

Это вызвало в зале ожесточенные споры: лорды, разбившись на группы, обсуждали стратегию, к которой могли прибегнуть ивиомилы. В конце концов лорд Палл вскинул руку, поморгал своими розовыми глазами и сказал:

— Я вижу, Данло ви Соли Рингесс имеет сказать нам что-то еще.

— Да. — Данло взглянул на черное пилотское кольцо у себя на мизинце. — Есть один пилот-отщепенец, который преследовал меня в Экстре. Это он вез на своем корабле Малаклипса Красное Кольцо — тот надеялся, что я приведу его к своему отцу. Оба они шли за мной всю дорогу до Таннахилла. Я так и не сумел оторваться от них.

— Как зовут этого пилота? — спросил лорд Палл.

Лорды умолкли, и в мертвой тишине зала сердце Данло стучало, как барабан.

— Шиван ви Мави Саркисян на “Красном драконе”. Теперь он, думаю, ведет тот тяжелый корабль, на котором стоит моррашар ивиомилов.

Бертрам снова улыбнулся, подтверждая догадку Данло.

— Шиван ви Мави Саркисян? — повторил Родриго Диас.

Одни лорды, услышав это имя, принялись охать и вздыхать, другие молча смотрели на Бертрама, как бы сожалея, что их обеты запрещают им убивать.

— До того, как уйти из Ордена, он был первоклассным пилотом, — сказал Джонат Парсонс. — Не хуже Сальмалина, а может, и самого Мэллори Рингесса.

— Но почему же он служит секте фанатиков, уничтожающих звезды?

На этот вопрос никто не знал ответа, даже лорд Палл, обычно читавший чужие умы с такой же легкостью, как план городских улиц. Хануман с замкнутым лицом закрыл глаза и ушел в свой внутренний мир, освещаемый его кибершапочкой. Тогда Малаклипс Красное Кольцо, послав Данло мимолетную, почти потаенную улыбку, сказал:

— Он служит мне. Служит ордену воинов-поэтов.

— Предатель! — вскричали разом двадцать лордов, а еще пятьдесят подхватили: — Ренегат! Отщепенец! Беспутный!

Малаклипс поднял руки с красными кольцами, призывая их к сдержанности.

— Вам следовало бы спросить, для чего мой орден заключил с ивиомилами союз.

— И для чего же? — осведомился Бургос Харша.

— Никакой тайны тут нет, — сказала Коления Мор. — Воины-поэты вот уже семь тысяч лет пытаются уничтожить наш Орден.

— Дело не только в этом, — заметил Данло. Встретив холодный взгляд Ханумана, он рассказал лордам тайну, которой больше десяти лет не делился ни с кем, кроме Бардо. — Я узнал кое-что от воина-поэта по имени Марек — в библиотеке, в тот день, когда он пытался убить Ханумана ли Тоша.

Глаза Ханумана стали твердыми, как два замерзших пруда. Он должен был хорошо помнить, как Марек собирался ввести свой нож ему в глаз — медленно, вдоль зрительного нерва. И, несомненно, помнил боль, которую испытал, когда Марек кольнул его дротиком с экканой: этот яд до сих пор мучил Ханумана, воспламеняя его нервы, и должен был мучить до конца его дней.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал лорд Палл Данло.

Данло склонил голову, воздавая дань страданиям Ханумана, которые ему предстояло испытывать ежесекундно, пока холодная ладонь смерти не избавит его от них, и сказал:

— У воинов-поэтов появилось новое правило: убивать всех потенциальных богов. Вот почему Малаклипс следовал за мной через Экстр. Он надеялся, что я приведу его к моему отцу. Надеялся… убить его.

— Но твой отец — Мэллори Рингесс! — воскликнула Коления Мор. — Бог!

— Разве может воин-поэт убить бога? — взволнованно спросила Нитара Тан.

— Вот вернется Мэллори Рингесс в Невернес и сам его убьет, — заявила Коления и продолжила, радуясь случаю показать свою приверженность Первому Столпу рингизма: — Ибо когда-нибудь он вернется и научит нас, как стать богами. И мы станем ими, непременно станем. Если новое правило воинов-поэтов обязывает их убивать потенциальных богов, им придется перебить половину населения Цивилизованных Миров.

Воины-поэты, верящие, что вселенная подчиняется вечному циклу смерти и возрождения, живут в ожидании высшего Момента Возможного, когда все сущее вернется к своему божественному истоку. И если вселенная действительно близка к этому полному огня и света Моменту, думал Данло, то воины-поэты без колебаний перебьют всех и каждого во исполнение рокового предназначения.

Свет, падающий сквозь купол, зажег одежду Малаклипса радужными огнями.

— Мы не стремимся убивать всех, кто желает стать богом, — с улыбкой молвил воин-поэт, — только тех, кто уже, возможно, добился этого, наподобие Мэллори Рингесса.

Но зачем нужно вообще убивать богов? Данло, утопая в лиловых глазах Малаклипса, думал, что у воинов-поэтов есть более глубокая цель. Когда-то они искали умственного могущества, почти равного божественному, но теперь дело выглядело так, будто сами боги заставили их отказаться от этой мечты. Если для вселенной действительно существует момент, когда все станет возможным, и если воины-поэты согласны ждать его, не выходя за рамки своей человеческой сущности, почему бы богам не ускорить его приход?

Данло находил странным, что воины-поэты придерживаются таких же эсхатологических взглядов, что и Архитекторы. Алгоритм, священная книга всех кибернетических церквей, учит, что в конце времен настанут Последние Дни, когда Бог Эде, разросшись, поглотит всю вселенную и, как Мастер-Архитектор, переделает ее, совершив так называемое Второе Сотворение. Желая проникнуть в истинную цель воинов-поэтов, Данло указал Малаклипсу на компьютер-образник, стоящий на подлокотнике стула.

— Известно ли тебе, что бог Эде умер? Программа, управляющая этим компьютером, — вот и все, что от него осталось.

Данло рассказал лордам о своем путешествии в Твердь, а затем в пространства Джилады Люс, где он обнаружил останки бывшего бога Эде. Эде вел смертельную войну с Кремниевым Богом, сказал он, и в последние моменты их последней битвы закодировал свое “я” в радиосигнал, который затем был принят вот этим самым компьютером. Теперь программа Эде управляет вот этой коробочкой вместо машины, занимавшей несколько звездных систем.

— Лжец! — вскричал Бертрам Джаспари, и его синюшное лицо налилось кровью. Что бы ни думал о рассказе Данло Малаклипс, на Бертрама этот рассказ произвел куда более разительное впечатление. — Наман и лжец — все наманы лжецы, ибо отвергают истину божественности Эде. Слушай меня, пилот: Эде есть Бог, Единственный, Бесконечный и Вечный. Тот божок, которого ты нашел мертвым в галактике, был жалким хакра, которого Эде покарал за его спесь.

Он воспринимает мифы своей церкви буквально, понял Данло. До сих пор он думал, что Бертрам просто напускает на себя святость, чтобы легче захватить власть. Но нет: Бертрам верует искренне, и это самое опасное в нем.

— И если твой отец в самом деле вернется, — продолжал Бертрам, — воинам-поэтам не придется убивать его. Он падет от руки Эде.

И Бертрам, глядя на Данло в упор, процитировал:

— И Эде сопрягся со вселенной, и преобразился, и увидел, что лик Бога есть его лик. Тогда лжебоги, дьяволы-хакра из самых темных глубин космоса и самых дальних пределов времени, увидели, что сделал Эде, и возревновали. И обратили они взоры свои к Богу, возжелав бесконечного света, но Бог, узрев их спесь, покарал их слепотой. Ибо вот древнейшее учение, и вот мудрость: нет Бога, кроме Бога, Бог един, и другого быть не может.

Когда Бертрам закончил свою напыщенную речь, Данло взглянул на голограмму Эде, светящуюся над компьютером. Эде решительно сжал свои чувственные губы, и его черные глаза сверкали. Пальцы Эде мелькали, складываясь в знаки цефического языка, которому обучил его Данло. Многие лорды в зале понимали этот язык, но они сидели слишком далеко, и их старые глаза слишком ослабли, чтобы рассмотреть жестикуляцию Эде. Хануман, однако, сидел близко и остротой зрения почти не уступал Данло — поэтому его должно было порядком озадачить секретное послание Эде: “Пожалуй, сейчас неподходящий момент говорить Бертраму о том, что Эде, Вечный и Бесконечный, просит вернуть ему его человеческое тело”.

Данло смотрел на него с улыбкой. Кофейное лицо Эде прямо-таки лучилось надеждой и юмором, и Данло в который раз подумалось, что программа, управляющая этим светящимся человечком, возможно, все-таки обладает чем-то вроде человеческого сознания.

После этого настал момент, когда к Коллегии впервые обратился Хануман ли Тош, обладатель серебряного языка и золотого голоса; голос был его мечом, и Хануман с помощью своей цефической науки отполировал и отточил его так, что он проникал в самую глубину людских мечтаний и страхов.

— Мэллори Рингесс, безусловно, вернется в Невернес. — Сказав это, Хануман закрыл глаза, и шапочка у него на голове засветилась. Когда он в следующий момент взглянул на Бертрама Джаспари, его взгляд излучал обновленную энергию. — И он, конечно же, не позволит воину-поэту убить себя. Он, величайший пилот за всю историю Ордена, вернется, чтобы повести наши корабли к победе, а возможно, придет, когда Сальмалин разгромит флот Содружества. Но вернется он непременно, как обещал, покидая Невернес, чтобы стать богом.

Хануман повернулся лицом к лорду Паллу, обволакивая его своим голосом и в то же время разговаривая с ним глазами на языке, понятном только им двоим. Данло знал, что у цефиков есть два языка: мимики и жестов и другой, по-настоящему тайный, когда информация передается, скажем, сокращением челюстных мускулов вкупе с краткими перерывами дыхания. Так могут беседовать только два цефика, и не абы какие, а цефики высшей ступени; поэтому оставалось загадкой, каким образом изучил этот язык Хануман ли Тош. Тем не менее Хануман его знал — Данло видел это и видел зловещую тайную власть, которую Хануман имел над лордом Паллом.

— Мой Главный Цефик, — сказал Хануман вслух, обращаясь к своему бывшему наставнику, — с этим воином-поэтом надо что-то сделать.

— Что вы имеете в виду? — спросил лорд Палл, прекрасно зная, что имеет в виду Хануман.

— Мы не можем жить в постоянном страхе перед тем, что он попытается убить Мэллори Рингесса, когда тот вернется.

— Не можем, — согласился лорд Палл.

— Мы не можем допустить, чтобы этот человек, опасный, как тигр, разгуливал на свободе.

Малаклипс действительно смотрел на Ханумана, как хищник на добычу, и мускулы под его радужным одеянием играли, точно он готовился к прыжку.

— Но ведь он под прицелом, — заметил Бургос Харша, кланяясь горологу, стоящему позади Малаклипса. Горолог, на чьей красной блузе проступили под мышками пятна от пота, все так же целил в затылок воину-поэту.

— Воина-поэта таким образом остановить невозможно, — ответил Хануман. — Он не боится смерти и может нанести удар в любой момент. Поймите: он способен воткнуть отравленную иглу в шею одному из послов, прежде чем наш горолог успеет сообразить, что он шевельнулся.

Данло, хорошо помнивший, с какой ошеломляющей быстротой движутся воины-поэты, спокойно сидел рядом с Малаклипсом, но Демоти Беде смотрел на него глазами затравленного животного и нервно теребил свой воротник.

— Как же вы намерены с ним поступить в таком случае? — спросил Харша у Ханумана; — Если принятых Орденом мер, по-вашему, недостаточно?

— С разрешения Главного Цефика я готов принять другие меры, — ответил Хануман, с улыбкой взглянув на лорда Палла.

Тот, словно замороженный ледяным взором Ханумана, помедлил мгновение и сказал:

— С воинами-поэтами никакие меры предосторожности не бывают излишними. Что вы предлагаете, лорд Хануман?

Данло впервые услышал, как Ханумана назвали лордом; тот принял этот титул как должное, словно полководец от побежденного врага.

— Сейчас. — Хануман кивнул другому горологу, стоящему у одной из дверей, и тот раскрыл створки с резными изображениями наиболее знаменитых лордов Ордена. Шесть крепких рингистов, с головы до ног одетых в золото, как и сам Хануман, быстро прошагали по черному полу и окружили стул, на котором сидел Малаклипс.

— Это неслыханно! — запротестовал Бургос Харша. — Эти люди не члены Ордена, и здесь им не место!

— Как раз напротив, — возразил Хануман. — Это моя личная охрана, мои божки, и их место — рядом со мной.

С этими словами он кивнул одному из рингистов, крутому и жестокому на вид человеку — бывшему воину-поэту, дезертировавшему из своего Ордена. Он, видимо, повредил глаза в стычке с себе подобными и теперь заменил их искусственными, холодными и блестящими, на которые было страшно смотреть. Малаклипс, однако, воспринимал это жуткое зрелище с полной невозмутимостью — казалось, что его взгляд проникает сквозь два этих оптических устройства прямо в душу бывшему собрату.

Зато ренегат испытывал явное замешательство под этим взглядом. С бесконечной осторожностью он извлек из кармана веретенце, нажал на спуск, и оттуда брызнула струйка жидкого белка. На воздухе белок сразу застывал, превращаясь в необычайно прочное волокно, известное как жгучая веревка. Рингист стал описывать круги вокруг Малаклипса, прикручивая его руки и ноги к стулу. Если бы Малаклипсу вздумалось теперь шевельнуться, волокно обожгло бы его, как кислота.

— Право, это уж слишком! — снова возмутился Харша.

Он, как и все лорды, боялся, должно быть, даже думать о том, каким образом Хануман обратил на Путь Рингесса бывшего воина-поэта.

— Все опять-таки обстоит как раз наоборот, Главный Историк, — ответил ему Хануман. — Этого недостаточно.

Хануман сделал знак ренегату, которого звали Ярослав Бульба, и тот вместе с другим божком принялся обыскивать Малаклипса.

— Но Малаклипса Красное Кольцо определенно уже обыскали!

— Нет, Главный Историк. Он воин-поэт, и по этой причине обыск не мог дать должных результатов.

Пока второй божок, тоже бывший воин-поэт, водил сканером по торсу, рукам и ногам Малаклипса, Ярослав Бульба рылся в его блестящих густых волосах. Хануман назначил Ярослава командиром своей охраны за его преданность и мужество (а также жестокость), и теперь тот вымещал злость, накопленную против бывшего своего Ордена, на воине-поэте, носящем два красных кольца. Втайне боясь этого человека, который мог бы прихлопнуть его, как муху, он маскировал свой страх грубостью. Запустив пальцы в волосы Малаклипса, он без всякой нужды дергал его голову вправо и влево.

Это, видимо, придавало ему смелости, поскольку его алмазные глаза светились красным огнем, как плазменные факелы.

Когда он дошел до черно-белых завитков на висках, Малаклипс внезапно открыл рот — и Ярослав, наверно, усмотрел в этом движение змеи, обнажающей ядовитые зубы. Он отскочил назад и врезался в другого божка, который из-за этого чуть не выронил свой сканер. Но изо рта Малаклипса вылетели не отравленные дротики, а всего лишь слова:

— Я запомню тебя, — сказал он. — Когда придет твой момент возможного, я вспомню, кто ты есть.

После этого Ярослав завершил свой обыск с гораздо большей осторожностью, если не сказать предупредительностью. Результатом трудов обоих рингистов стал весьма впечатляющий арсенал: иглы с красными наконечниками, вшитые в одежду, жгучая веревка, обнаруженная там же, пластиковая взрывчатка под стельками ботинок, два зуба с ядовитыми капсулами, тепловой тлолт, два пальцевых ножа. В трех карманах, вживленных в кожу, содержались какие-то биоматериалы — скорее всего запрограммированные бактерии или смертельные вирусы. Самым поразительным из всего изъятого оказался нож воина-поэта — длинный клинок из алмазной стали с черной налловой рукояткой. Уж это-то оружие, наиболее почитаемое воинами-поэтами, должен был выявить даже самый поверхностный обыск. Как Малаклипс умудрился пронести его в Коллегию, оставалось тайной.

— Готово, лорд Хануман, — доложил Ярослав, потной рукой наставив нож на Малаклипса. — Этот воин-поэт больше не опасен.

Глаза обезоруженного Малаклипса вонзились в Ярослава, как два лиловых клинка.

— Кто тронет нож воина-поэта, того этот нож тронет сам — так говорят.

— Я помню. — Ярослав сунул нож за свой черный пояс. — Я сохраню его на случай, если мне понадобится тронуть тебя.

Хануман взглянул на лорда Палла, слегка приподняв бровь, и глава Ордена сказал:

— Настало время выслушать послов Содружества. Лорд Беде, Данло ви Соли Рингесс — прошу вас.

— Лорды Ордена, — начал Беде. Они с Данло договорились, что ему как старшему следует высказаться первым. — Лорд Хануман ли Тош. Нам поручено покончить с этой войной, пока не случилось худшего. Мы уполномочены договориться о мире, приемлемом как для Содружества, так и для Ордена. Данло ви Соли Рингесс и я готовы остаться в Невернесе на столько времени, сколько потребуется для этих переговоров.

Далее Беде остановился на великих традициях Ордена, обязывающих нести свет разума и несказанное пламя истины Цивилизованным Мирам. Он, как и каждый человек, надеется, сказал лорд, что разум и истина в конце концов восторжествуют.

Когда он закончил, Хануман, посмотрев на лорда Палла, свел вместе большие пальцы и слегка выдвинул вперед левое плечо.

— Мы тоже надеемся, что истина восторжествует, — сказал лорд Палл, — и во имя этой истины просим вас изложить ваши требования.

— Лорд Палл, я не хотел бы начинать переговоры с заявления о том, что Содружество прежде всего волнует…

— Изложите ваши требования, — отрезал Палл. Чувствуя постоянное давление со стороны Ханумана, он стремился оказать давление на других. — На дипломатические тонкости времени не остается. С каждым лишним словом ваш флот приближается к Невернесу.

Пришлось Беде без дальнейших околичностей объявить Коллегии, что Содружество намерено воевать. Он обвинил Орден в нарушении Закона Цивилизованных Миров, а именно в разрушении лун и сооружении Вселенского Компьютера. Первое из требований Содружества, сказал он, заключается в том, чтобы Орден прекратил разработку лун и разобрал Вселенский Компьютер, пока гнев какого-нибудь ревнивого бога не обрушился на Цивилизованные Миры.

— Орден, разумеется, свободен и далее исповедовать рингизм — как волен в этом каждый житель Цивилизованных Миров. Но Закон Цивилизованных Миров должен остаться незыблемым. Мы здесь, в частности, для того, чтобы разработать ряд соглашений, которые воспрепятствуют рингизму ввергнуть кого бы то ни было, будь то человек или целый мир, в черные водовороты хаоса за пределами закона.

Видя перед собой каменные лица ста двадцати лордов, Беде со вздохом поклонился Данло в знак того, что передает ему слово. Данло, потрогав свою отравленную пряжку, набрал воздуха и начал:

— Высокочтимые лорды, мы должны найти путь к миру. Мир — это…

— Этот наман, — прервал его Бертрам Джаспари, — называет ивиомилов террористами и убийцами, мы же объявляем его лицемером. Он говорит о мире и о прекращении войны. Но как он намерен добиться этого мира? Грозя войной. Угрожая Невернесу мощью армады Содружества в случае, если вы не согласитесь на его требования. Данло ви Соли Рингесса нарекли Миротворцем и Светоносцем, но мы говорим: он убийца. И смерти погибших на этой войне будут на его совести не меньше, чем на совести пилота любого легкого корабля.

Бертрам при всей своей мелочности и садизме был отнюдь не лишен проницательности. Он достаточно хорошо знал Данло, чтобы задеть его за живое или по крайней мере поселить в нем глубокие сомнения.

Это правда: Содружество грозит Ордену насилием не меньше, чем ивиомилы, подумал Данло. А я такая же часть Содружества, как палец — часть руки. Какой-то миг казалось, что Данло, пристыженный Бертрамом, замолк окончательно, однако он начал сызнова:

— Содружество никого еще не лишило жизни. Я… для того и прибыл в Невернес, чтобы никто никого не лишал больше жизни. Для людей должен существовать иной путь, помимо убийства.

Этим он выразил самую суть того, что собирался сказать.

Он намеревался, конечно, развить свою мысль, но тут одна из наиболее преданных Хануману лордов, Тизза Вен, выкрикнула из задних рядов:

— Беспутный смеет говорить нам о пути?

— Это верно: у человечества есть такой путь, — подал голос Главный Фантаст Седар Салкин. — Путь Рингесса.

— Новый путь для мужчин и женщин, — добавила Коления Мор, послав лорду Салкину улыбку. — Путь, помогающий им стать богами.

— Да, новый путь, — прозвучал золотой голос Ханумана, благожелательный, но полный огня. Хануман обвел взглядом лордов справа и слева от себя, привлекая к себе их внимание. — Мы должны помнить, что Путь Рингесса нов, — и сами должны обновиться. Мы должны проломить скорлупу старых взглядов, ограждающую нас от нашей судьбы, должны воспарить ввысь на золотых крылах, исполнив свое предназначение. Поэтому нам нужен новый закон. Закон Цивилизованных Миров был создан для людей — именно для того, чтобы они оставались людьми и ничем более. Отчего так? Оттого, что его создатели боялись наших бесконечных возможностей. Они были трусами, но кто упрекнет их за это? Чем выше, тем больнее падать, как говорится. Однако для каждого разумного вида приходит время, когда он должен осуществить самые заветные свои мечты — либо завязнуть в трясине эволюционного застоя. Теперь это время пришло для нас. Наш черед выбрать: облака и Золотые Кольцо вселенной — или трясина. Но разве мы не совершили уже свой выбор? Половина Цивилизованных Миров избрала для себя. Путь Рингесса. Мы, облаченные в золото, не намерены навязывать свою волю беспутным — но пусть и они не навязывают нам закон, которому мы будто бы должны следовать. Настало время принять новый закон для новых существ, которыми мы становимся. Закон для богов.

Хануман сделал паузу.

— Но я — только Светоч Пути Рингесса. У меня и в мыслях нет подсказывать лордам Ордена, что ответить этим послам, которые настаивают на слепом подчинении старым законам. Его глаза, устремленные на лорда Палла, переместились вправо, потом влево и дважды медленно мигнули. Тогда лорд Палл, повинуясь этим почти невидимым указаниям, сказал: — Было бы глупо делать вид, что Орден ничем не связан с Путем Рингесса. И если Орден прислушается к совету лорда Ханумана, в этом, на мой взгляд, не будет ничего неподобающего.

Бургос Харша открыл было рот, но, прежде чем он успел вымолвить слово, голос Ханумана прорезал воздух, будто серебряный нож:

— Мы живем в опасные времена, и опасность подстерегает нас на любом пути, который мы можем избрать. — Хануман склонил голову перед Бертрамом Джаспари и воином-поэтом, обмотанным витками блестящего волокна, а затем отдал такой же поклон Демоти Беде и, наконец, Данло. — Здесь перед нами находятся представители двух сил. Содружество требует, чтобы мы разобрали величайшее из наших сооружений и подчинились их закону. Ивиомилы требуют еще большего: они хотят править Цивилизованными Мирами, превратив нас в своих рабов. Да, таково их подлинное желание, и вы должны отдать себе в этом отчет. Но может ли сделаться рабом тот, кто почти уже стал богом? Я лично предпочел бы смерть подчинению чужой воле. Но даже если бы я — даже если бы мы все согласились стать рабами, нас бы это не спасло. Мы живем в опасные времена: я не устану повторять это. Боги ведут войну друг с другом, и сам Бог Эде, если верить Данло ви Соли Рингессу, пал на этой войне. Есть, кроме того, ивиомилы, уничтожающие звёзды своим моррашаром и угрожающие уничтожить нашу звезду. Как отнестись нам к подобной угрозе: с покорностью рабов или с величием богов? Я знаю, я видел: только став богами, обезопасим мы себя от богов. А также от ивиомилов, воинов-поэтов и прочих, убивающих всех, кто движется к божественному. Я понимаю, что это парадокс, но наиболее опасный путь есть также и самый безопасный. Нас миллионы миллионов; мы — золотая звездная пыль; разве под силу даже самым могущественным из богов помешать нам завоевать всю вселенную?

Сидящие в зале лорды отнюдь не желали становиться чьими-то рабами. Орден уже три тысячи лет был величайшей силой Цивилизованных Миров, и лорды привыкли верить в незыблемость своей власти, как богач верит, что его запасы еды и вина никогда не иссякнут. Но в этот критический момент истории они вдруг испугались, что могут потерять эту власть — и проиграть войну, угрожающую не только их жизни, но самому их миру.

— Что же нам делать с Содружеством? — спросил Бургос Харша. — И с ивиомилами? Ведь нельзя же ожидать, что они преисполнятся почтения к нашей мечте и тихо удалятся?

— Это верно, нельзя, — согласился Хануман. — Поэтому мы должны внушить им почтение иным способом.

— Каким, например?

— Мы будем охотиться на них, как талло на гладышей. Если даже Шиван ви Мави Саркисян равен в мастерстве Сальмалину, вечно бегать от лучших пилотов Ордена он не сможет.

— Ему и не надо бегать вечно. Чтобы уничтожить Звезду Невернеса, довольно одного раза.

— Я думал об этом. — Хануман прижал пальцы к вискам, и нейросхемы его шапочки вспыхнули миллионом пурпурных змеек — Вероятность того, что Шиван сумеет выйти к нашей звезде, пока ее будут охранять легкие корабли, близка к нулю. Значит, у ивиомилов есть какой-то другой стратегический план. Какой?

— Я историк, а не воин, — сказал Бургос Харша. — Откуда мне знать их планы?

— Я тоже не воин, — заметил Хануман, но Данло знал, что это не совсем так. Хануман с детства занимался боевыми искусствами, и война была для него столь же естественным делом, как охота для снежного барса. — Но я цефик — вернее, обучался цефике. Я смотрю на Бертрама Джаспари глазами цефика — и что же я вижу?

Бургос Харша и другие лорды тоже уставились на Бертрама, который прямо-таки излучал ненависть к Хануману.

— Что же вы видите, лорд Хануман? — спросила Коления Мор.

— Он выжидает, — сказал Хануман. — Коли флот Содружества нападет на нас здесь, близ Звезды Невернеса, мультиплекс будет сверкать огнями, как новогодний фейерверк. В этаком хаосе обнаружить выход единственного тяжелого корабля в реальное пространство будет почти невозможно.

Бертрам, услышав, как Хануман разоблачил его тайную стратегию, покрылся красными и синими пятнами. Он явно рассчитывал, что Орден уступит его требованиям, — иначе он никогда не рискнул бы явиться в Невернес. Теперь, когда его план провалился, он замкнулся в угрюмом молчании.

— Повторю еще раз: я не воин, — продолжал Хануман, — но сказанное мной предполагает, что мы должны атаковать Содружество до того, как оно атакует нас.

— Оставив Невернес и нашу звезду без всякой защиты? — осведомился Харша.

— О нет — разумеется, нет. Для ее защиты мы оставим пятьдесят легких кораблей. Еще двадцать пять будут охотиться за ивиомилами. Даже при этом условии кораблей у нас будет почти вдвое больше, чем у Содружества.

— Но что, если наш флот не обнаружит флот Содружества, пока тот не подойдет совсем близко к Невернесу?

Хануман помолчал, глядя в центр зала, где сидел Данло.

При свете из купола глаза Данло синели, как океан.

— Может быть, мы сумеем предугадать маршрут Содружества по звездным каналам, — сказал наконец он. — Мы попросим наших скраеров поискать их флот. В случае успеха мы нападем на врага внезапно и разобьем его.

Хануман перевел взгляд на лорда Палла, и их глаза вступили в безмолвный разговор. Данло почти не понимал этого тайного языка, но в холодном взгляде Ханумана читалась стальная воля. Лорд Палл, однако, сохранил еще остатки своей.

Данло угадывал это по миганию его розовых глаз. Оба цефика общались при помощи подрагивания пальцев и трепета век. Но и Данло, и Малаклипс, и Бертрам, и все остальные видели, что решающее слово в этом диалоге принадлежит воле двух этих сильных людей. Поединок закончился победой Ханумана. Старческие плечи лорда Палла затряслись от бессильного гнева, и он, пустив в ход заржавевшие голосовые связки, проскрипел:

— Лорды и коллеги, сейчас мы попросим послов удалиться, чтобы посовещаться между собой. Хануман ли Тош предлагает взять воина-поэта под стражу на время переговоров, и я нахожу это разумным. Лорд Хануман просит также о личной встрече с Данло ви Соли Рингессом и предлагает поместить его у себя в соборе. Переговорам это ни в коей мере не помешает: пилот сможет каждый день являться в Академию, чтобы участвовать в них наряду с лордом Беде. Почтенному лорду мы предоставим его старую квартиру в Упплисе. Бертрам Джаспари также останется в стенах Академии, и мы предоставим ему возможность связаться со своим флотом, если он того пожелает.

Выслушав это странное решение, многие лорды запротестовали одновременно. Против высказались Бургос Харша, Людмила Катарилл, и Бертрам Джаспари тоже присоединился к недовольным.

— Лорд Палл, — сказал он, — мы с Малаклипсом Красное Кольцо оба прибыли сюда в качестве послов, и разлучать нас недопустимо.

Лорд Палл чуть ли не улыбнулся, радуясь случаю проявить наконец свою волю.

— Напротив: мы просто обязаны разлучить вас. Вы даже не представляете, как опасен для вас этот воин-поэт. Вы сами объявили себя Святым Иви Вселенской Кибернетической Церкви, и Орден не может допустить, чтобы с вами случилось что-то дурное, пока вы находитесь в Невернесе.

Сказав это, лорд Палл взглянул на Ханумана, тот кивнул Ярославу Бульбе, Ярослав махнул четырем своим божкам, а они, кряхтя и отдуваясь, подняли за ножки стул с привязанным к нему Малаклипсом на высоту плеч.

— Благодарю всех лордов за то, что пригласили меня на Коллегию. — Хануман поклонился собранию и подошел к Данло, все так же сидящему на своем стуле. — Ты идешь? — тихо произнес он.

Данло снова потрогал свою пряжку, посмотрел на Ярослава и спросил: — Разве ты не прикажешь своим охранникам связать меня жгучей веревкой?

— А разве это необходимо?

— Нет. Я… пойду сам.

Пока он раскланивался с Демоти Беде и лордами Ордена, Хануман обратился к Коллегии с заключительным словом:

— Сейчас мы переживаем момент величайшей опасности, но в то же время и момент величайших возможностей. Мы не должны забывать, что Мэллори Рингесс скоро вернется и поведет нас навстречу этим возможностям.

Он сделал знак своей охране и Данло следовать за собой. Данло выждал три удара сердца, глядя на свое отражение в блестящем черном полу и думая, что было бы, если бы отец действительно вернулся в Невернес. Потом он взял свой компьютер-образник и зашагал за Хануманом к выходу.