Возлюбленный враг

Вернувшийся назад

Ася.

Франца ожидал врач, видимо, его привез Вальтер и потому-то сам он появился в особняке так рано. Отто занялся мальчиком, а я пошла с пакетами и злополучной куклой к себе. Мне хотелось скорее остаться одной, забиться в привычную щель. Но в этот раз не удалось даже толком укрыться - из моих дверей исчез ключ. Он всегда торчал изнутри, я запиралась на ночь, а теперь ключа не было. Неужели Берта забрала, зачем он ей понадобился, непонятно.

Я бросила свою ношу на постель и прямо остолбенела - посреди моей кровати лежала еще какая-то коробка. Меня охватили неприятные предчувствия, я быстренько сняла полупрозрачную крышку, отогнула край шуршащей бумаги и пальцы тотчас наткнулись на гладкую прохладную ткань.

Я развернула только самый краешек и все поняла. Это была женская ночная сорочка, вероятно, очень красивая. Но я же никогда ее не одену - противно принимать такие подарки от призраков во плоти.

Мне стало так жутко, что чуть не затрясло. Я побежала разыскивать Берту, и, даже не успев спуститься вниз, увидела, как горничная мчится по коридору в мою сторону. У нее лицо было в красных пятнах, залитое слезами, она судорожно всхлипывала. А у раскрытой двери своего кабинета стоял Вальтер и спокойненько за этой сценой наблюдал. Мы немедленно встретились взглядами.

Берта пробежала мимо и начала спускаться по лестнице, а я хотела последовать за ней, но меня остановил властный окрик:

— Ася! Подойдите ко мне.

И я пошла к нему, словно под гипнозом, охваченная леденящим ужасом. Зачем он меня сейчас звал? Вот зачем?

— Твои документы готовы, можешь их забрать.

Он приглашающе кивнул в сторону открытой двери своего кабинета, но я остановилась в пяти шагах от него и не могла сдвинуться с места.

— Как-нибудь потом.

— Вы боитесь зайти ко мне, Ася? И в чем причина, позволь узнать? - он постоянно путался, обращаясь ко мне запросто или "на вы", я уже привыкла.

Ответить ему я попыталась максимально честно:

— Из вашего кабинета выскакивают заплаканные девушки, господин генерал. Естественно, я боюсь!

Вальтер рассмеялся, покачивая коротко стриженой, седеющей на висках головой:

— Уж не думаешь ли ты, что я обидел эту маленькую дурочку? Считаешь, домогался прислугу? Учти, я не имею привычки превращать собственный дом в бордель, их без того достаточно в городе. Берта плохо убралась в моем кабинете, оставила пыль, и я сделал выговор, чтобы впредь была внимательней, только и всего.

«Тебе важно, что я о тебе думаю… ну, надо же...»

— Твои документы на моем столе, они ждут, - напомнил Вальтер, и я решилась спросить его еще кое о чем, точнее, о ком.

— Мне также нужен адрес Стефана Барановского, я хочу его навестить как-нибудь на днях.

— И зачем вам это потребовалось? - вкрадчиво поинтересовался генерал, подходя на шаг ближе ко мне.

— Он же мой родственник…

— Полная чушь, вы с ним едва знакомы!

— Но откуда... с чего вы взяли? - я едва не задохнулась от нахлынувшей паники.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, Ася. Забудь этого поляка, он тебе не нужен. Теперь я - твоя единственная надежда.

«О чем он говорит? Как забыть Барановского? А домой? Мне нужно домой, я не собираюсь тут с ними воевать!»

На мое счастье, со второй лестницы поднялся молодой ефрейтор - посыльный, он принес генералу пакет, и наш неловкий разговор прервался. Фон Гросс занялся донесением, а я воспользовавшись тем, что он отвернулся от меня, мигом скрылась в конце коридора.

Не хотела возвращаться в комнату, где теперь нет ключа, а на кровати лежат подарки немцев - одежда, кукла и еще красивенькая ночная рубашка, век бы ее не видеть.

Мне хотелось сбежать из особняка, чтобы больше не встречать никого из его обитателей. Из его взрослых обитателей, естественно. Франц сейчас, наверняка, спал, отдыхая после лечебных процедур. Зайду к нему позже, когда хоть немного успокоюсь. Поэтому я решила забраться на чердак, наше с Францем иллюзорное убежище от всех невзгод этого неуютного мира.

Но в корабельной каюте меня ожидал новый удар. На стуле у окна сидел Отто и ожесточенно сдирал алые паруса с игрушечного кораблика - весь пол возле черных солдатских сапог был усеян маленькими шелковыми лоскутками, словно мятыми лепестками роз.

— Что ты творишь? Отдай немедленно! - заорала я.

Я сошла с ума, если попыталась силой вырвать кораблик Франца из рук этого варвара. Отто вскочил на ноги и, оттолкнув меня, бросил игрушку на пол, а потом наступил на него сапогом - раздался жалобный хруст. Несколько мгновений я тупо смотрела, как он топтал свое же творение, улыбаясь мне с мстительным торжеством, а потом от негодования и обиды совсем потеряла голову.

Я накинулась на него и замахала руками, пытаясь ударить:

— Сволочь... фашист проклятый, чтоб тебе в Сталинграде сдохнуть!

Уже заканчивая фразу, я вдруг осознала, что меня ожидает участь кораблика, Грау подобной выходки не простит. Так и вышло, он схватил меня за руки выше локтя и грубо встряхнул, а потом подтащил к стене и впечатал в нее, а сам навалился всем телом так, что я увидела перед самым носом его бешеные глаза.

Он злобно прошипел мне в лицо:

— Я не боюсь Сталинграда, ты - русская сука! Я не боюсь вашего Курска и Севастополя… в сорок пятом под жуткий вой сталинского органа меня разорвет снарядом на Зееловских высотах. Понятно?

А потом он меня отпустил. Просто отпустил и отошел к окну, оперся руками о подоконник и стал смотреть вниз, словно там было что-то и впрямь интересное.

— Откуда ты знаешь? - только и могла я выдавить, растирая руки, онемевшие от усилий его пальцев.

— А ты? Ты тоже уже умирала? Когда? - его голос звучал неожиданно глухо и отчужденно.

— Тьфу на тебя, дурак! Да я живее вас всех вместе взятых. Пока еще живее, конечно. И надеюсь остаться таковой еще долго, слышишь? Я из будущего, ясно тебе? Я родилась почти через пятьдесят лет после окончания войны, после нашей победы. И я все знаю!

Теперь он обернулся и посмотрел на меня не мигая.

— Этого не может быть… нет, бред полный.

— А то, что ты сказал сам - не бред? Ты у нас кто, в таком случае, - зомби? Восставший из ада? Да ты просто псих, у тебя едет крыша.

И тут до меня дошло, что я раскрыла Отто свой главный секрет и что теперь будет - одному Богу известно. Но почему он спокойно воспринял мое заявление, сразу же отпустил...

— Если бы ты знала, как я ненавижу вас - русских!

С ума сойти! Этот не понять кто - типо, "я уже умер" мне будет сейчас претензии выставлять! Я уперлась ладонями в бока, готовясь к масштабному наступлению.

— Бедный Отто, ты понятия не имеешь о том, что такое ненависть. Я тебе сейчас расскажу… Представь, у тебя семеро детей и беременная жена, а тебе говорят, что на твою страну напали враги и нужно покидать семью - идти защищать родину. С каким чувством ты отправишься на фронт, скажи-ка, Отто? Не-ет, сначала выслушаешь меня!

Глядя в его вытаращенные глаза я продолжила монолог:

— Мой прадед не вернулся из первого же боя, а из семи детей в тот голодный год выжило только трое… новорожденный малыш умер на руках у матери, которой приходилось работать чуть ли не сутками в поле и на лесозаготовках, чтобы получить еду для всех остальных детей.

А когда советские солдаты входили в разоренную деревню и видели, как из щелей обгоревшего сарая торчат черные детские ручки… С какими чувствами наши солдаты пойдут дальше? И ты, нацист проклятый, будешь говорить мне о ненависти!

Миллионы изуродованных и замученных в Бухенвальде, в Аушвице, в Равенсбрюке… ваши поля, дающие высокий урожай от стекающего на них человеческого жира из ближайшего крематория… Поучись-ка ненависти у нас, Отто! Я и сама могу преподать тебе пару уроков. Знаешь, сколько у нас по всей огромной стране мемориалов памяти, сколько на них выбито имен, сколько зажжено вечных огней над могилами неизвестных солдат…

А за что тебе нас ненавидеть, Грау? За то, что не отдали свою землю, за то, что заставили грызть ее обледенелую - получайте, вы же пришли за ней. "Никогда вам здесь не будет покоя" - так хрипел по- немецки русский парнишка из интеллигентой семьи, умирая под вашими пытками . По хрена вы вообще к нам пришли, уроды?

Он вдруг оживился и выдал мне единственное, на что сейчас, видимо, был способен - жесточайший в его глазах аргумент:

— Если бы не летнее наступление… Да! На Германию бы напал ваш Сталин. Мы только предупредили его удар.

"Вот какой пропагандой их нашпиговали..."

— Ах, невинные арийские овечки! - взвизгула я. - Как же вам было страшно, что вы полезли первыми на рожон? Вы так боялись Сталина, что полгода скапливали свои войска на нашей границе, вы так тряслись от страха, что в первые же дни войны разбомбили наши ближайшие аэродромы, а подбираясь к Москве грабили и терзали местное население.

У меня в горле першило, и дальше я говорила сипло:

— Ну, напали бы мы на вас, пусть даже так, хотя это вряд ли, тогда бы вы с чистой совестью дали Сталину по зубам, вы же были готовы. У вас же самая великая армия была, вы пол-Европы себе захапали, гады… нет, вам еще в "Третий Рим" захотелось, Гитлеру лавры Наполеона не давали покоя... А чем закончил Наполеон?

Он уже не слушал меня, вдруг отмерз и понес свою ахинею, как заведенный:

— Это ты ничего не знаешь! Главы наших государств заключили сделку по разделу Польши, мы были союзниками, а потом что-то пошло не так.

— И за просчеты властей вам нужно было на цыганских детях испытывать фосфорные ожоги? Нелюди!

Меня трясло, кажется, Отто чувствовал себя не лучше. Мы с остывающей злостью смотрели друг на друга, не понимая, как нам быть дальше. Я решила хоть немного вернуться в реальность:

— Скажи, ну, ответь честно, ты… если тебя убили, почему ходишь тут и несешь всякую чушь, кто тебя воскресил, какой-то придурок - архимаг вроде Барановского?

Отто недолго помолчал, потом сел на стул, обхватил опущенную голову растопыренными пальцами и начал говорить совершенно без эмоций, монотонно, словно зная свою речь наизусть, словно он уже тысячу раз проговаривал эти слова сам себе:

— Девятого апреля пал Кенигсберг. Кольцо вокруг столицы смыкалось. В составе девятой немецкой армии я должен был защищать свой участок на холме в шестидесяти километрах от Берлина, на левом берегу Одера. Это случилось в ночь на шестнадцатое апреля, нас вдруг ослепили светом прожекторов и начался артобстрел.

А потом я увидел вспышку света прямо перед собой, и время словно остановилось, а затем начало двигаться со скоростью улитки. Я поднялся во весь рост и смотрел как в мою сторону летит раскаленный стальной цилиндр, он приближался с глухим ревом и я понимал, что через несколько мгновений меня просто не будет, я закрыл глаза и уже ощущал жар возле самого лица, как вдруг сам полетел куда-то вниз… долго… очень долго, я почти не мог дышать, в голове раздавался свист… а когда снова открыл глаза, то увидел, что лежу на своей кровати в Дуйсбурге.

Уже рассветало. Я встал с постели, подошел к столу и разглядел дату на календаре - 30 ноября 1940 года. Я решил, что сошел с ума, и у меня начались галлюцинации, как это порой бывало у матери. Но я оказался хитрее Эльзы Грау, я никому ничего не рассказал, иначе бы отец и от меня избавился. Мать не умела ничего скрывать, она хотела поделиться - всем, что видела наяву и во сне... А ее сочли нездоровой и убрали.

— И что же получатся, ты живешь заново, все эти дни - месяцы, заранее зная, что произойдет и все сходится - один в один без малейших изменений?

Отто медленно поднял голову и посмотрел на меня с недобрым прищуром:

— Пока - да, все идет так же… по большому счету. Правда, в той жизни я не служил у Вальтера и не общался с Францем. Да и тебя мне знать не приходилось, русская... Вот так-то!

— Но если ты знаешь все наперед, надо же что-то делать, Отто! - стиснув пальцы перед собой, горячо лепетала я. - Надо как-то предотвратить войну.

— Да, неужели? - ехидно переспросил он. - И как только додумалась до такого? Мне и в голову не пришло…

Он будто издевался, придя в себя и уже знакомо посмеиваясь над моей наивностью. Но я не сдавалась.

— То есть ты собирался просто день за днем жить как прежде, и в конце вернуться на свои высоты под Берлином, где тебя снова найдет наш снаряд, да?

— Ну, не совсем ждать и ничего не делать! Ты такая глупая. Кое-что я уже пытаюсь изменить. Ха-ха...

— И что именно?

Сперва я решила, что Отто хочет остановить войну, хотя как он это мог сделать, совершенно не понятно, - но то, что услышала от него потом, заставило содрогнуться от ужаса.

— Думаю, что уцелел не случайно, на меня возложена особая миссия, конечно, меня вернули не зря. Я отлично помню каждый рапорт, каждое донесение - наступление, поражение, потери… все, все, все! И самое главное, удалось убедить Вальтера, что у меня пророческий дар и я предвижу будущее. Вальтер мне теперь верит, а он не последний человек в штабе и он сможет… да-да, русская, он сможет что-то изменить, как-то повлиять на перелом событий в нашу пользу.

От его слов перед глазами потемнело. До меня наконец дошло. Просто уму не постижимо, что планировал Грау, на что он надеялся. Изменить ход истории, обеспечить Германии победу, взять реванш в катастрофе, которая стоила миллионы человеческих жизней с обеих сторон. Какой чудовищный цинизм.

А если… О Господи! Если Отто все-таки прав? Вдруг я сейчас нахожусь в параллельной реальности, где победа Рейха возможна и Гитлер все же возьмет Москву? Мне-то как быть… за неделю до начала вторжения?

— Знаешь, Отто, мне сейчас кажется... а вдруг у меня тоже есть своя особая миссия, может, я должна тебя убить? Чтобы ты никому ничего не сказал о ходе сражений, о ключевых моментах Второй мировой, чтобы все шло своим настоящим историческим чередом. Весь этот ужас, вся эта боль.

Он вдруг громко расхохотался и хлопнул себя по колену раскрытой ладонью, его глаза были совершенно сумасшедшие. Я сползла по стене на пол и сжалась в комочек, обняв руками колени, подтянутые к груди. Мне было очень страшно, в груди горело и пересохло во рту, а он стоял надо мной, слегка шатаясь от волнения, открыто торжествовал.

Отто.

Да, я ей все рассказал! Она меня вынудила, она меня довела, и я не сдержался. Когда она произнесла это жуткое слово «Сталинград», я словно обезумел, там ведь погибнет Ганс - мой лучший друг. Тот самый Ганс, которого я уже сейчас не могу видеть спокойно.

А потом вдруг стало легко. Я искренне удивился, насколько почувствовал себя свободным, когда просто рассказал все то, что со мной случилось другому человеку. Вот этой упрямой русской, даже если она ничего не поняла… Это ведь никто не может понять. Потому я и молчал.

Я ведь и половины правды не сказал про себя Вальтеру, ему следует думать, что я пророк, а не сумасшедший. Он бы все равно не поверил, а русская сразу вникла. Странно. А потом заявила, что она из будущего, из две тысячи семнадцатого года. Фантастика! Или бред.

Получается, я не уникален, да и моя мать умела как-то входить в разные времена, она называла это «поймать невидимые струи»… возможно, если бы она прожила со мной дольше, я бы тоже научился контролировать дар, был бы настоящий путешественник во времени. Мне кажется, кое-кто из писателей - фантастов мог, например, Жюль Верн или Герберт Уэллс. Иначе их тоже можно считать пророками.

Значит, могут и другие, самые обычные люди, хотя русская девица попала сюда без своего желания, ее просто затащило к нам. Чепуха! Но как она могла знать про Сталинград… И теперь я должен ей верить!

Вот сейчас сидит на полу и, похоже, плачет. Маленькая, жалкая. Волосенки растрепались, закрывают лицо… ревет, а сама тут же натянула на коленки платье. У нее красивые руки и ноги, что надо - она вся кажется такой милой, нежной - ее хочется трогать везде.

Я не понимаю, чего ждет Вальтер? Хочет приучить к себе, так они почти не видятся, он вечно занят, думает, она сама к нему прибежит в благодарность за кормежку и крышу над головой, но этого не случится. Она же русская и знает будущее.

Ася должна бы нас дичайше ненавидеть, и я ее почти понимаю. Она столько мне всего наговорила и даже по своему права. Но если с ней согласиться, тогда получается, что все было напрасно, было нашей чудовищной ошибкой, за которую придется платить кровью, смешанной с бетонным крошевом и землей.

Получается, все наши усилия пропали зря: огромные жертвы… все эти благие намерения, которые привели нас в адское пекло. Воистину мы создали ад своими собственными руками и его потом вернули нам обратно, словно футбольный мяч.

А ведь я когда-то неплохо играл. Я мог стать отличным тренером или успешным футболистом. И вместо любимого занятия должен был разбираться в оружии, анализировать военные сводки, щелкать каблуками на докладах.

И что же сейчас мне делать? Остановить запущенный маховик у меня не получится, да и Вальтер уже многое знает, он попробует повлиять, но многое ли это изменит, поможет ли нам… оправдает ли… Иногда я сам не знаю, чего хочу.

Остается просто наблюдать со стороны пока еще возможно - два или три года, а потом снова взойти на холмы у Одера, держа в руках автомат, снова пытаться кого-то убить, пуская очередь за очередью в темноту - только какой в этом смысл, если знаешь итог… О-о-о, лучше не думать!

А ненормальная русская… поднимается, наконец, смотрит затравленным зверьком, какие у нее красивые глаза. Собиралась меня убить, ну-ну, пусть попробует, я не против с ней побороться - только на мятых простынях. Она миленькая… даже когда орала мне в лицо, чтобы я сдох. Я ведь и так уже сдох однажды, так какая мне разница? Ха-ха! Такая глупая, смешная...

Я ее тряхнул, грубо прижал к стене и вдруг захотелось поцеловать, впиться в ее рот губами, укусить до крови, я хотел, чтобы ей сейчас было так же больно, как мне.

Я не помню уже, когда целовал кого-то, это же не будешь делать со шлюхами, а других женщин у меня нет. Странно… впервые за последние несколько лет захотелось поцеловать женщину прямо в губы, а она оказалось русской дикаркой. Еще одна насмешка судьбы? Нелепая забава Бога? Вся наша жизнь - только нелепая забава Бога. Я окончательно понял эту жуткую истину полгода назад.

А русская шмыгает носом и всхипывает… как же она меня сейчас раздражает!

— Хватит реветь. Слышишь? Придется с этим как-нибудь жить - я ведь живу.

И тут она заявляет, что ей жалко кораблик, а я чудовище, раз сломал детскую игрушку. Истеричка. Скоро начнется война, а она плачет о кораблике, с которого сорваны красные тряпки. Черт! Франц будет расстроен, придется сделать еще один.

А потом на чердак просовывается испуганная мордашка Берты, почему-то она мне всегда напоминает маленькую крыску с глазками бусинками, похожа на еврейку… Вальтер меня ищет, надо идти. Напоследок поворачиваюсь к чокнутой русской.

— Надеюсь, тебе ясно, что надо держать язык за зубами?

У нее хватает наглости отвечать:

— Не бойся, я про тебя никому не расскажу.

И это мне она говорит - НЕ БОЙСЯ! Я могу ее задушить одной рукой, это ей надо дрожать от ужаса. А я давно ничего не боюсь, я вообще разучился чувствовать страх, только ненависть, в моей душе одна лишь железная ненависть… ну, и отчаяние иногда.

Ася.

Когда он ушел, я задержала Берту и спросила у нее про ключ от моей комнаты, жаль, она ничего про него не знает, ох, этого я и боялась. Вернулась к себе, покидала все вещи в шкаф и не выдержала, вытащила из коробки куклу. Очень красивая, в полметра высотой, в нарядном платье и капоре, все в кружевных рюшах, в наше время стоила бы огромных денег, разве можно с такой куклой играть, ей место в стеклянном шкафчике на полке.

И вот я держу ее в руках и не знаю, что мне с ней делать. Отнести в комнату Франца? Пожалуй, глупо. Оставить у себя? В итоге куклу тоже прячу в шкафу и иду к Францу. Мы хорошо проводим время до вечера, играем в солдатиков, вспоминаем книжки про индейцев, и я всерьез думаю о том, где бы найти перьев и сделать ему традиционный головной убор вождя племени.

— Франц, у какого племени ты хотел бы быть вождем, а?

— Конечно, у могикан!

— Но ведь, их почти не осталось - всего-то отец Чингачгук и сын Ункас, если верить Фенимору Куперу.

— Ничего, теперь еще буду я и их станет трое!

А я грустно смотрю на Франца и думаю, что он и правда, похож на «последнего из могикан» в этом страшном мире, в этом жестоком времени. Что ждет дальше слабенького телом, но очень разумного и доброго мальчика? Может, об этом знает Отто? Как мне теперь вести себя с Грау, после всего, что мы наговорили друг другу?

Я ему верю, иначе, откуда бы он мог все знать заранее, а он, кажется, поверил мне. А если так… сдаст меня Вальтеру? Но чем я им пригожусь? Я не инженер, не врач, а всего лишь учительница начальной школы, какой от меня прок в военных разработках, в научной сфере - разве что перескажу курс школьной программы по… хм, физику едва помню, ядерная физика для меня - вообще, туши свет, что еще остается... биология, в генетике, конечно, много открытий свершилось, но я могу только сумбурно «пророчить» как Нострадамус, никакой конкретной пользы для Великого Рейха я из себя не представляю.

А если честно, я бы на месте Отто в первую очередь поинтересовалась у «русской суки», что там будет дальше с его собственной родиной, сотрут «Катюши» с лица земли Берлин или нет?

И что, собственно, я ему расскажу… О том, что его любимая родина не только цела и невредима, но даже процветает и верховодит всей Европой в экономическом плане, как одно из государств-лидеров Евросоюза. И еще в санкциях участвует против современной России. И ветераны Второй Мировой в Германии живут лучше победителей из бывшей страны Советов.

В памяти немедленно поднялись рисунки Геннадия Доброва, сделанные в интернатах для инвалидов. Сейчас их легко в Интернете найти, а ведь выставки долго не разрешали, боялись или стыдились показать такую горькую цену победы. И жалкую участь многих заброшенных калек.

Да уж, по большому счету мне есть чем порадовать беднягу Отто.

Мы накормим всех немецких беспризорных ребятишек кашей из котлов солдатской полевой кухни, организуем детские дома. Я сама плакала, когда смотрела замечательный фильм Владимира Фокина «Александр Маленький», кстати, совместный русско-немецкий фильм начала восьмидесятых. Там как раз о событиях сорок пятого года на территории Германии.

Мы не разрушим не один их музей, не разбомбим Дрезденскую галерею, не украдем ни один редкий экспонат… кажется… наверно, я слишком идеализирую красноармейских командиров - ничто человеческое им было, конечно, не чуждо, я слышала про генеральские поезда с трофеями на родину. И еще немецкую фабрику фарфора хотели перевести в СССР, но оставили по личному приказу Сталина после того, как нам слепили несколько сотен сервизов из редкой глины.

Возможно, мы имели право забирать их добро после всего, что немцы сделали с Ясной поляной Льва Толстого и другими музеями. Янтарную комнату ведь так и не нашли.

Еще Киплинг писал эпиграфом в знаменитой своей Книге Джунглей: «Четверо было на свете и есть - ненасытных от века: пасть шакала, коршуна зоб, лапа мартышки и глаз человека». Интересно, Франц читал истории Маугли, надо бы с ним об этом поговорить, рассказать про диснеевский мультфильм, там такие забавные песенки Балу распевал: «Чтоб в жизни жить как в крепости, умерь свои потребности...» прямо какое-то движение хиппи… или буддизм… или русские старцы. Так много общего у людей разных времен и стран.

В основе спокойной, мудрой жизни философы и пророки всегда видели скромность и непривязанность к вещам, но кто и когда добровольно отказывался от роскоши, к которой стоит лишь протянуть руки? Принц Гаутама? Он - почти легенда, недосягаемый идеал, овеянный тайнами, ему сейчас хорошо в нирване… А мы-то здесь и нам многое хочется, особенно с голодухи.

Гитлер вот тоже хотел - мечтал... так ведь не только же для себя лично, всем истинным арийцам готовил "тучные пастбища". Слюнями брызгал с трибун, вскидывая руку: "Дранг нахт Остен!" Оставалось лишь прогнать "славянское быдло", вот только советские дикари почему-то не захотели уходить, исчезать, вставать на колени.

Да, Отто может теперь спать спокойно, даже в пределах своих небольших границ в двадцать первом веке его страна будет жить и процветать, а некоторые русские девушки почтут за великое счастье выйти замуж за состоятельного бюргера, познакомившись с немцем по Интернету, переехать скорее в Германию, забыть "немытую, хамскую" Россию.

— Знаешь, Франц, давай-ка нарисуем перья на бумаге, раскрасим их в разные цвета и вырежем, сделаем потом по краям надрезы и получится бахромка, как у настоящих перьев, и ты станешь Истинным вождем! Только надо придумать тебе имя — настоящее, индейское прозвище… Соколиный глаз, например, или … я покатилась со смеху - Шустрый Бурундук, а, может, Суровый Мангуст?

Мальчик задумался так серьезно, словно решался вопрос о выборе имени для его новорожденного братца:

— Я буду - Молодой Олень! Все олени быстроноги, пусть это имя тоже поможет мне окрепнуть… когда-нибудь.

Я не выдержала и расцеловала мальчика, крепко прижала к себе, и тут двери в комнату распахнулись и к нам зашел Вальтер, я едва успела выпустить Франца из объятий. Вид у меня, наверно, был как у нашкодившей кошки, я уже поняла, что генерал не одобряет проявления нежности к подрастающему сыну, видимо, желая воспитать его столь же «суровым воином, не знающим слов любви», как и он сам.

Вальтер, как обычно, некоторое время изучающе нас разглядывал, а потом поставил в известность, что сегодня вечером в гостиной будет что-то вроде светского приема и Францу надлежит там присутствовать, чтобы… ну, как я поняла, он хоть немного побывал во взрослом приличном обществе.

— К тому же, с тобой очень хочет познакомиться одна дама, она даже приготовила для тебя подарок.

В голосе генерала мне послышалось плохо скрытое презрение. Уже покидая нас, Вальтер обратил на меня свои спокойные прозрачные глаза:

— Вы тоже должны спуститься вниз и быть рядом, Ася.

— Но, может я…

— Вы тоже должны там быть!

Когда дверь за ним захлопнулась, я взъерошила светлые волосики Франца:

— Ничего, прорвемся! Может, тебе, и правда, будет интересно поглядеть на живых солдатиков и их расфуфыренных кукол. Они все вокруг тебя будут прыгать, ведь твой папа тут главный, ничего, Франц, я буду поблизости, только и ты меня не бросай, ладно. Я скажу тебе честно, они все мне очень не нравятся.

— И даже мой отец?

— Э-э-м, знаешь, Франц, твой отец нравился бы мне гораздо больше, если бы не играл в войну по-настоящему, а вырезал бы солдатиков из дерева, например, или лепил их из пластилина, понимаешь?

— А Отто?

— О, твой драгоценный Отто просто чудо! Настоящий ходячий артефакт. I’ll be back... если не врет, естественно.

Мальчик засмеялся и обхватил меня обеими ручонками.

— Ты ему тоже нравишься, он все время на тебя смотрит.

— Если честно, он хочет меня убить, вот и выслеживает, как добычу, - шепотом объяснила я свою версию происходящего.

— А ты?

— А что я? В этом случае я должна всегда быть настороже и метнуть томагавк первой, вот так-то, мой Молодой Олень. Кстати, у меня уже готово прозвище для нашего приятеля, хочешь скажу?

— А для моего отца?

— Ты думаешь оно ему нужно? Он же не будет с нами играть.

— Отто тоже откажется, я-то знаю.

— Не вздыхай, я найду способ уговорить, мы сделаем из него бледнолицего - он как раз такой, и у нас будет самый обоснованный способ объявить ему войну. Эге-ге-гей! Улю-лю-лю!

— Устроим ему засаду и снимем скальп! Я все сказал. Хау!

— Я только «за»! Франц, ты даже не представляешь, как бы мне этого хотелось... - мечтательно прищурилась я, вспоминая недавнюю драматическую сцену на чердаке.