Возлюбленный враг

Последние дни июня

Ася.

Меня разбудила Ганя, причем, довольно бесцеремонно. Поджимая и без того узкие губы, полька передала приказ Вальтера немедленно спуститься в столовую для серьезного разговора. Я с трудом разлепила припухшие веки, долго терла лицо руками, приходя в себя. Едва ли мне удалось поспать пару часов, а теперь еще тяжелый разговор...

Вдруг генерал меня просто выгонит? Я бы ничуть не огорчилась, только Франц расстроится. И что будет со мной дальше, вот напасть - некуда мне деваться.

— Ганя, а почему Берта не пришла?

— У нее выходной день. И она вряд ли сюда вернется. Так сказал пан генерал. Я больше ничего не знаю.

Вот это новости! Я мгновенно проснулась и, стянув через голову рубашку, принялась искать платье. Оставалось забежать к Францу, воспользоваться его ванной комнатой и спуститься вниз, а может, напротив, взойти на Голгофу.

Вальтер стоял у окна, заложив руки за спину, делал вид, что заинтересованно смотрит во двор. Я подошла к столу и, ухватившись руками за высокую спинку стула, сдвинула его с места, привлекая к себе внимание. Генерал медленно повернулся на скрежет и сухо мне улыбнулся.

— Вчера ночью между нами произошел неприятный инцидент. Признаю, что вел себя отвратительно и обещаю, что такого не повторится впредь. Вы должны меня простить, Ася. И поверить, что я искренне к вам расположен и еще смогу это доказать. У вас не должно сложиться обо мне превратное мнение.

«Да уж, вы просто невинное дитя, что хотело немного повеселиться, а я в роли погремушки… чего тут сложного».

Мы смотрели друг другу в глаза, и я в какой-то момент поняла, что больше его не боюсь. Это было парадоксально! Раньше, до того времени, как он пытался затащить меня к себе, я трепетала от одного его вида, постоянно прятала взгляд, а вот сейчас меня охватило злое упрямство. А страх исчез, растял, испарился напрочь.

И что скрывать, слова Вальтера немного успокоили, хотя это вполне могла быть такая военная хитрость - усыпить бдительность противника. Надо держаться настороже. Вон, снова подкрадывается… истинное чудовище.

Генерал действительно приблизился к столу и взялся за спинку стула с другой его стороны, напротив меня, таким образом, нас разделяла лишь широкая полированная столешница.

— Я очень признателен вам, Ася. Благодаря вам мой сын снова радуется и верит в благополучный исход болезни. Ваше присутствие наполняет светом весь дом. Даже Грау ожил, а ведь в его душе немало темных пятен, вам это известно?

— Мы с ним общаемся только по поводу Франца, - уклончиво ответила я.

— Прекрасно! Вам не следует слишком ему доверять, Грау - сложный человек, довольно противоречивый. У него неустойчивая психика, он способен на необдуманные поступки. Конечно, я должен признать, что между вами много общего: вы оба молоды и порывисты, сходство темпераментов и некая сентиментальность…

Но это все ерунда! - отчеканил он. - Ася, я ведь уже говорил… Только я смогу обеспечить вашу безопасность и позаботиться о вашем будущем. Оставьте иллюзии и сказки, хорошенько посмотрите вокруг. Вы никогда не вернетесь домой, теперь ваше место рядом со мной, хотите вы того или не хотите, вам нужно смириться.

"Да что за бред он несет? Думает, я сейчас заплачу от умиления".

Вальтер притворно тяжко вздохнул:

— Вижу, вам не нравятся мои слова и, возможно, мое вчерашнее поведение произвело на вас отталкивающее впечатление. Но я уже заверил вас, что подобного больше не произойдет. Мы можем быть друзьями. Это нужно мне, вам и Францу.

— Я же здесь просто няня… компаньонка… великовозрастная подружка для Франца в силу моей учительской компетенции, но не более.

На лице генерала застыло выражение самого искреннего сочувствия.

— Я надеюсь, вы скоро примете суровую реальность нашего времени. Ведь теперь это и ваше время тоже, дорогая Ася.

Он знал, кто я и откуда. Нацисты верили во многие странные вещи, собирали древние легенды и артефакты, создали даже секретную организацию по изучению оккультных наук и германо-арийского наследия «Аненербе». Возглавлял ее, вроде бы, сам Гиммлер.

Глядя в спокойные серые глаза Вальтера, я снова и снова задавалась вопросом, почему он не отправляет девушку из будущего в какую-нибудь лабораторию, где из меня будут по капле выжимать все, что я знаю о технологическим прогрессе в будущем. Судя по всему, у Вальтера были на меня личные планы.

Конечно, это связано с его сыном, но не только… Вальтеру нужна я. Не пора ли раскрыть карты и в самом деле спуститься с небес на эту тяжелую и неродную мне землю. Намерения свои на мой счет генерал как нельзя лучше выразил вчерашней ночью.

Теперь день, и на Вальтере снова благообразная маска, но я-то знаю, что он притворяется. Затаился, словно паук в расщелине и окутывает меня своими тенетами все туже и туже, правда, не давая задохнуться, но чтобы и свободно я трепыхаться не могла. Что мне делать? Он смотрит все так же настороженно - изучающе, будто чего-то ждет.

— У вас есть еще пара недель для того, чтобы окончательно привыкнуть к мысли о неизбежном. Я попрошу Грау за вами присматривать, потому что вы на самом деле мне очень дороги. Должен также сообщить, что с Отто у нас доверительные отношения, он рассказывает мне все… все, Ася, вы не ослышались. (Он снова вздохнул, скорбно поджав губы).

И это правильно, потому что каждому человеку бывает нужен мудрый совет и дружеское участие. Нас многое связывает с Грау, с давних лет наши родители тесно общались. Мы уважаем друг друга и делимся полезной информацией. Ведь так и должно быть между старыми друзьями, даже если один из них выше по чину. Вы согласны?

Я вдруг почувствовала, как в душу закрадывается тревога, смутные подозрения, оживают прежние страхи. Почему он так вкрадчиво говорит про Отто? Что именно тот рассказывает Вальтеру обо мне, о нас… И про то, как завершилась ужасная ночь тоже расскажет, о том, как я с чего-то вдруг решила его поцеловать. Нет, только не это!

Не верю, он не может быть таким двоедушным предателем. Тогда почему Вальтер легко отпустил нас вместе, почему не наказал его вчера за дебош, за разбитые зеркала и посуду… А может, это все было подстроено нарочно? Может, Вальтер наговаривает на Отто, желая поссорить нас? Нельзя сбрасывать со счетов и и такой вариант.

Я вспомнила слова Грау... Генерал любит играть с людьми, заставляя их делать то, что ему нужно, манипулировать подчиненными. Какие игры он затеял с нами? Мне нельзя потерпеть поражение - на кону моя жизнь и, возможно, более того - моя совесть.

Фон Гросс сделал новое движение в мою сторону, и я невольно отступила назад, машинально дернув стул за собой так, что снова раздался противный скрежет по паркету. Голос немца понизился до свистящего шепота:

— Мне бесконечно жаль, что ты предвзято относишься ко мне. Вчера я тебя напугал, так чем же загладить вину?

Вальтер задал конкретный вопрос, и я почти мгновенно отрапортовала:

— Разрешите нам снова выехать в город, только пусть на этот раз опять Грау будет за шофера, так привычнее. В прошлый раз Францу очень понравилось в парке, и у меня появились еще идеи, как можно развлечь мальчика. Мы проедемся по магазинам, я хочу сделать покупки. Приятное, так сказать, с полезным.

Я не знала, правильно ли поступаю, предлагая Вальтеру некий компромисс, едва ли не соглашаясь на его условия, позволяя купить ему прощение ценой каких-то мелких уступок мне. Но я очень хотела вырваться из особняка, поговорить с Отто в другом месте, среди дубов и грабов на берегу пруда. Мы можем устроить пикник, Франц будет лишь рад такому приключению.

C досадой наблюдала, как в светлых глазах Вальтера мелькнуло что-то вроде удовлетворения, кажется, этот раунд остался за ним, оттого и ликовал. Еще бы, маленькая, глупенькая Ася не держит зла и готова все простить за возможность покататься по городу на шикарной машине.

— Сегодня я готов выполнить все ваши просьбы, но вы попросили слишком малое, может, что-нибудь еще? Я хочу вас спросить, вы, правда, любите алые розы или тогда за ужином это была лишь бравада в пику мне с вашей стороны?

— Сказать честно, я вообще не люблю розы... и другие цветы тоже не люблю. Не нужно, это совершенно зря.

Вальтер покорно кивнул, а я автоматически улыбнулась в ответ, затем пробормотала, что мне пора к Францу и попятилась к дверям. Там, уже взявшись за ручку, я остановилась и переспросила насчет машины, а получив заверения, что генерал отдаст распоряжение немедленно, убежала наверх.

Щеки у меня горели, сердце стучало с перебоями, казалось, я согласилась на сделку с дьяволом, только пока не отдаю себе отчет в произошедшем. Я была слишком рада возможности побыть наедине с Отто и Францем... Нам хорошо и спокойно втроем.

Уже заходя к мальчику, чтобы обрадовать его новостью о прогулке, я вдруг вспомнила, что не спросила генерала о Берте. Почему она вынуждена была спешно покинуть наш дом? Не слишком расторопно начала убирать осколки или стала дерзить. Вряд ли, она та еще мышка-трусишка. Или же случилось нечто гораздо более плохое... Недаром Ганя смотрит на меня с таким злобным презрением. И мне обязательно нужно узнать причину.

Но все заботы позже, а пока я пытаюсь казаться веселой и бодрой, превозмогая острое желание забиться куда-нибудь в уголок и поспать. Отто был прав, я теперь как сонная муха, впереди длинный скучный день. Может, только маленькое путешествие внесет немного разнообразия.

Я равнодушно приветствую появившегося на пороге Грау и хочу уйти к себе, пусть он занимается утренним туалетом Франца, а потом они завтракают вдвоем, у меня нет аппетита. Почему-то неловко смотреть в глаза Отто, кажется, Вальтер заронил подозрение в мою душу.

Грау не замечал моего напряженного состояния, был очень рад хорошим новостям.

— Ты скоро к нам присоединишься? Меня предупредили о поездке, я был прав... Это его подарок в качестве извинения. Фон Гросс хочет выглядеть кающимся грешником, которого нельзя не простить.

— Отто, я не пойму. Как ты к нему относишься? Ты вроде бы постоянно обвиняешь его и советуешь быть настороже, а сам…

— Что значит "сам"? Объясни-ка получше, - прищурился он.

— Мы ведь теперь немножко друзья, правда? Но с Вальтером вы гораздо дольше и сильнее друзья, чем мы с тобой, согласись.

Грау подошел ко мне и попытался взять за плечи, чтобы притянуть к себе ближе:

— Что плохого он тебе наговорил про меня? Ася, пойми, он просто злится - мы много времени проводим вместе, мы всегда рядом…

— Он считает, что ты меня ненавидишь.

— Так было раньше, в самом начале, но теперь многое изменилось.

И вдруг Франц внес свою лепту в наш диалог.

— Вам давно надо подружиться. Мы вместе - отличная команда!

Милый мальчик… должно быть, он больше похож на свою «звездную» мамочку, думаю, она очень красивая и элегантная фрау, не то что я - чучело, волосы вечно растрепаны, не слушаются расческу, о том, чтобы подкрасить губы или глаза даже не может быть и речи. Зато после замечания Отто я стала следить за тем, чтобы, нервничая, не совать пальцы в рот как маленькая. Это совсем стыдно в мои зрелые годы.

Не хочется больше ничего выяснять, я даю понять Грау, что разговор окончен и возвращаюсь в свою комнату. У меня есть полчаса, чтобы подремать, а потом я переоденусь и можно собираться в город. Отто сказал, что лучше выехать до обеда, потому что после обеда придет массажист к Францу и нам нужно находиться в особняке.

Но и оставшись одна, не смогла успокоиться. Возможно, сегодня я встречусь со Стефаном, я верю, что Отто поможет, он обещал найти этого скользкого поляка, но откуда взялось нехорошее предчувствие? Скорее бы, скорее бы уже выехать в город и все разузнать.

* * *

Ася. Спустя два часа

Я так и знала! Я даже была уверена, что впереди неприятности. Грау оставил нас в красивом большом кафе неподалеку от комендатуры, а сам ушел разведать насчет Барановского. Мы с Францем ели пирожные с кремом, и я пыталась вести приятные разговоры, но душа моя летела за угол в сторону казенного здания, мрачность которого не скрывали даже цветочные вазоны у крыльца. Когда Отто вернулся, один вид его показал, что поиски оказались тщетны.

— Он уехал и никто не знает куда. Его место занято уже три недели, незначительная была должность. Бывшие сослуживцы только пожимают плечами и прячут глаза… Я выяснил адрес, но мне дали понять, что этот человек покинул город в неизвестном направлении. По крайней мере, такова основная версия его знакомых. Ася, мы будем искать, это еще не конец.

— Вальтер все знает, но не хочет говорить - пропажа Стефана его рук дело… Отто… Мне никогда не вернутся, я погибла.

Перед лицом словно в тумане проплыла довольная, снисходительная улыбка генерала, в ушах зазвенели чеканные слова: «Смирись с неизбежностью, то есть со мной...» Но я же категорически против такого рода «неизбежности»! Я должна найти выход, для начала заверить Франца, что со мной все в порядке, просто я потеряла одного доброго приятеля и даже Отто не может его найти.

Мы вернулись в машину и скоро выехали из центра по направлению к старому парку, но меня уже ничто не радовало, я была в состоянии апатии перед открывающейся перспективой. Мальчик утешал меня, ласково поглаживая по руке:

— Ася, не грусти, пожалуйста, у тебя же есть мы. А тот друг… может, он еще найдется, надо подождать, может, он сам к тебе придет.

— Вряд ли случится подобное чудо, но спасибо за добрые пожелания.

Мы почти в обнимку с ним дошли до пруда, где обычно кормили уток. Я грустно улыбалась, поглаживая Франца по светлым волосикам, отщипывала от булки хлеб и бросала в воду. Утки не робели, они давно привыкли к посетителям и оттого были невероятно толсты. Грау передразнивал их серьезный вид, чтобы повеселить Франца, а тот смеялся вовсю.

Я же прислонилась спиной к высоким перилам скамейки и равнодушно смотрела вокруг.

«Скоро рассвет, выхода нет - девочка с глазами из самого синего льда тает под огнем пулемета… должен же растаять хоть кто-то...»

Какая невероятная расточительность! Представить только, чтобы получилась одна человеческая жизнь должно совпасть множество условий: после таинства зачатия из одной крохотной клетки по часам и дням долго-долго формируется плод, а в положенный срок так же медленно и мучительно рождается на свет совершенно беззащитное и беспомощное дитя.

И сколько сил и времени другого человека требуется, чтобы маленький хнычущий «кулечек» сам встал на ноги и научился говорить. Но достаточно всего лишь одного мгновения, чтобы обломить этот «мыслящий тростник», лишить его жизни, способности думать, действовать, производить на свет себе подобных.

«Не думай о мгновеньях свысока, наступит время, сам поймешь наверное, летят они как пули у виска...».

К моей щеке неожиданно прикоснулись холодные губы Отто, потом еще и еще... Нет сил сопротивляться.

— Ты вся дрожишь, Ася, ты не заболела, у тебя горячий лоб. Я принес плед, закутайся, а может, лучше вернемся?

Все немцы предусмотрительные и хозяйственные. У нас в машине есть плед и корзинка с продуктами, Грау на этот раз не упустил из виду ни одной мелочи. Но мне ничего не нужно, я, кажется, больна. А медицина у них сейчас не на высоте, пенициллин еще только в разработке.

Значит, я вполне могу умереть от какого-нибудь бронхита, ведь я - изнеженное дитя двадцать первого века, мой организм уже вкусил спасительную прелесть антибиотиков и не вынесет агрессивной среды сороковых годов прошлого столетия. Какой бессмысленный печальный конец...

Когда пришло время садиться в машину, у меня началась истерика. Я сказала, что не хочу возвращаться в особняк и начала реветь, как дура, требуя, чтобы меня вернули в родной город. Франц уже сидел на заднем сидении и сейчас смотрел на меня огромными испуганным глазами.

Отто сначала пытался уговаривать по-хорошему, а когда я попыталась убежать, просто силой усадил к Францу и даже наорал. А потом замотал меня в плед, чтобы не махала руками и начал укачивать как несмышленое дитя.

Я не могла унять слезы, в голове вертелась нелепая карусель с кадрами из прошлой жизни: моя маленькая квартира, что купили родители, пока я еще училась, плоский экран компьютера, сотовый телефон, книжный шкаф, а на полках: Сомерсет Моэм "Театр", Эрих Мария Ремарк "Возвращение", Ричард Олдингтон "Все люди - враги", Джек Лондон "Морской волк"...

Ну, это зарубежная классика, а что из нашего… Иван Шмелев "Солнце мертвых" и "Лето Господне", Александр Куприн "Поединок", Юрий Казаков, Андрей Платонов, Виктор Астафьев "Пастух и пастушка", Валентин Распутин "Живи и помни", Юрий Нагибин "Тьма в конце туннеля", Евгений Носов "Усвятские шлемоносцы" и вот он - толстенный сборник советской поэзии, а там Анна Ахматова и ее «Час мужества»:

«...И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово, Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим и от плена спасем - Навеки!»

Никакого мужества во мне уже не осталось, никакой надежды, все плохо и будет только хуже и хуже. Отто пересел на водительское сидение и быстро завел мотор. Я сидела подобно безжизненной статуе, а Франц опасливо гладил меня по плечу.

— Ася, не плачь, я с тобой. Ты же сама говорила, что надо верить в чудеса, если уже ничего нельзя сделать, помнишь?

Я кивала, как китайский болванчик, пытаясь свыкнуться с мыслью, что никогда больше не вернусь в свою школу, не увижу свой класс, не проведу праздник выпускного для своих деток. Меня сочтут пропавшей без вести. Родителям наверняка уже сообщили. У них останется только мой старший брат, - он работает стоматологом, у него скоро должен родиться сын.

Может, хотя бы появление внука немного утешит мамочку. Глаза застилают слезы. А потом машина резко останавливается, и Отто куда-то убегает, но скоро садится на прежнее место, бросив на соседнее сидение объемный пакет.

— Мы их нарисуем, Ася! Хотя бы на стене чердака. Ты обязательно их увидишь собственными глазами. Я очень хорошо рисовал в детстве, я это смогу.

Ничего не понимаю, о чем он, вообще, говорит? Зачем рисунки… У меня трагедия, я здесь застряла на века вечные и никто не спасет, а еще, похоже у меня поднимается температура, начинает знобить…

Мы вернулись в особняк, и пока я с трудом выбралась из машины, Грау занес мальчика в дом и прибежал за мной.

— Тебе плохо? Надо вызвать врача.

— Это ни к чему, быстрее избавлюсь от вас, может, умру здесь и очнусь у себя дома.

— Перестань говорить чепуху, ты не умрешь, у тебя просто сдали нервы.

"Какой же он красивый, когда сердится. Ненавижу белобрысого гада!"

В своей комнате я забралась под одеяло прямо в одежде, но все равно не могла согреться, меня трясло, зуб на зуб не попадал. А потом я будто бы уснула. Наверно, проспала долго, потому что когда открыла глаза, за окном уже стемнело. Где-то рядом переговаривались два мужских голоса. Взволнованный молодой принадлежал Отто:

— Ее надо отпустить, она здесь не сможет, она что-нибудь сделает с собой.

— Она останется! - отвечал Вальтер. - И довольно причитать, Вайс сказал, у нее просто нервическое расстройство, которое часто бывает у впечатлительных девиц. Это пройдет.

— Она никогда не привыкнет, будет бороться до конца, а ты хочешь ее сломать? Из-за Эммы, да? Ты теперь будешь ломать всех женщин?

— Напротив, я желаю ей только добра.

— От тебя она ничего не примет!

— Посмотрим… ломать женщину не обязательно, Грау. Нужно всего лишь сделать так, чтобы она сама захотела согнуться, только и всего.

— Если ты еще раз попробуешь ее заставить…

— А ты не хочешь навестить Генриха? Вы давно не виделись с отцом, я могу отправить тебя передать ему лично мое письмо или выдумать другой повод, что ты на это скажешь?

— Я нужен тебе здесь… и Францу… и даже ей, - задыхался Отто.

— Ты преувеличиваешь, Грау, - это беда многих людей - преувеличивать свою ценность. С возрастом становишься более рациональным и объективным.

— Тише, она просыпается… Ася, тебе лучше? Приходил врач, он оставил лекарство, надо выпить прямо сейчас.

Я натянула одеяло на лицо - видеть их не могу, пусть оставят меня одну, пусть убираются ко всем чертям оба. Но тяжелые шаги раздались у изголовья кровати, над ухом послышался вкрадчивый голос Вальтера:

— Ты переволновалась, дорогая. У тебя слабое здоровье, нужно быть осторожнее. Когда ты поправишься, я отвезу вас с Францем в Кольберг, там принимают отличные солевые ванны, да и смена обстановки пойдет на пользу, твое состояние непременно улучшится. Беспокоиться не о чем, я все улажу.

Я зажмурилась и забыла, как нужно дышать. Ничего себе, он уже строит планы по излечению меня от стресса смены эпох. А Грау стоит рядом и молчит. Почему он молчит? Значит, они заодно. Презираю обоих. Но Отто хотя бы насчет Стефана мне все разъяснил, а может, никуда и не заходил, не был ни в какой комендатуре, а просто за углом постоял и вернулся понурый: «Нет, Асенька, твоего поляка, и след простыл давно...».

Кому я могу здесь верить? Я сама в себе уже сомневаться начала... растаяла, расчувствовалась перед смазливым "фрицем"... пожалела... Но верить так хочется, людям просто необходимо кому-нибудь верить и жалеть, особенно того, кому еще хуже, тогда кажется, что ты не один. Одному быть невыносимо тяжко.

Вальтер еще о чем-то занудливо рассуждал, в ответ я пробормотала, что у меня болит голова, попросила тишины. Да, вела себя довольно смело, высунув из одеяла только нос, лишь бы оставили в покое. Не знаю, что со мной было, возможно, какая-то легкая разновидность гриппа, но тихонечко умереть и вернуться в свое время мне не удалось.

* * *

Два дня я валялась в кровати, пила разведенные в воде порошки, издевалась над Отто, называя его «сестрой милосердия» и «Флоренс Найтингейл», а он в ответ только морщил аристократический нос и переносил все насмешки без единого упрека. Это выводило меня из себя, и я дразнила его еще больше, вспоминая фразы из характеристики Штирлица:

— Характер у тебя вовсе не нордический, а вулканический, какой же ты истинный ариец? Ты больше на француза похож или на итальянца. Тот же бурный темперамент и сплошные страсти - страдания, тебе бы еще черные жгучие глаза и нос с горбинкой... Да уж...

Ох, какие он тогда на меня бросал орлиные взоры! У меня не было сил ходить, появилась невероятная слабость во всем теле, болели глаза, не выдерживая резкого света. За мной немного ухаживала новенькая горничная и тот же Грау, хотя в чем собственно заключалась его помощь… просто сидел рядышком и вздыхал, рассказывал всякую ерунду, приносил Франца и тот дарил мне свои рисунки, читал книжки вслух, тоже пытаясь развлечь.

Перед Францем мне было стыдно, я вела себя глупо, там в машине, в парке. Но Отто объяснил мальчику, что я потеряла друга и теперь грущу не по-детски, в итоге Франц проникся моим состоянием и жалел всей душой. На третий день, когда мне стало лучше, Грау залетел в комнату злой, как черт, и брякнул на столик у кровати вазу с цветами. Букет красных роз на длинных крепких стеблях. Интересно, от кого...

— Передал твой бравый летчик. Он уезжает, хотел проститься, но я велел Курту его не пускать будто это распоряжение самого генерала. Нечего ему тут делать!

— Грау, ты молодец! После смерти за свои великие заслуги ты непременно попадешь в Вальгаллу и будешь есть вечную вепревину за одним столом с одноглазым Одином, - горячо похвалила я.

— Только если ты лично заберешь меня с поля боя, валькирия!

Не думаю, что Валькирии есть в славянском пантеоне, но сказал он красиво, мне понравилось и чуточку польстило сравнение с крылатой Воительницей. К тому же припомнился одноименный роман Марии Семеновой. С кем из персонажей можно сравнить Грау - разве, что с Хауком - Северным Ястребом… нет, тот был датчанин, не пойдет… Лена Кабанова в моем времени пишет чудесный фанфик - продолжение книги Семеновой, неужели я его так и не дочитаю… обидно.

Отто шепнул, что Вальтер опять укатил в ресторан со своей Анной, хоть какая-то добрая весть, пусть себе общаются на здоровье. Мужчины без этого не могут, особенно генералы. Интересно, а Грау как обходится без женщин? Или он легко решает свои проблемы, куда-то уезжая по ночам, когда мы с Францем видим уже по второму сну. Почему-то мысль о том, что Отто бывает у продажных девиц неожиданно сильно меня огорчила.

Мы смотрели друг на друга почти со злостью, он дулся из-за Гюнтера, а я… я-то, вообще, не имела никакого права его ревновать, просто всякие дурные мысли лезут в голову. Например, как тут у них обстоит дело с контролем рождаемости и защитой от неприятных последствий случайных связей. Эти самые надежные приспособления уже изобрели? Понятия не имею.

Я совершенно не в теме - не станешь же просвещаться у Отто, даже не представляю, как бы я сформулировала вопрос. У меня губы сами собой растягиваются в улыбку, и он немедленно вскидывает светлые брови.

— Что? Опять думаешь про меня какую-то гадость? С тебя станется.

— Как вы догадливы, юноша! Грау, а почему ты не заведешь себе подружку? - заботливо спросила я.

Отто не ожидал прямого вопроса, тут же замялся и начал придумывать дурацкие отговорки вроде того, что это очень хлопотно и требует много свободного времени, а он занятой человек и при важном деле. И еще ляпнул, что с недавних пор ему нравится одна девушка, но она глупая и ведет себя легкомысленно, особенно в отношении всяких там летчиков и прочих военных чинов.

Я смеялась так, что живот заныл.

— Грау, хватит цепляться к летчикам, у них опасная профессия, почти как у тех, кто служит на подводных лодках. Не то что вы - пехота… Хотя вас тоже стоит пожалеть, особенно младших офицеров, как ты сам, вам надо быть во главе отряда, вести за собой, ну, мне так представляется, судя по некоторым фильмам.

— Да уж… меня бы убили в первом бою, впрочем, так оно и вышло! - сердито пробурчал он.

Мне остро захотелось сменить тему.

— Отто, а кто были твои предки?

Грау немедленно «клюнул», у него даже загорелись глаза, он засиял и горделиво приосанился.

— Мои предки по линии отца…

"Ну, сейчас начнется, сплошные бароны, ну, если Мюнхгаузены, я бы еще поверила".

— Мои предки издавна населяли берега Рейна…

— И давали достойный отпор наглым римлянам! Грау, случайно, не твои родственники заманили в Тевтобургский лес аж целых три легиона под командованием некоего Вара и жестоко их там перебили. Германцами руководил Арминий, он тебе, часом, не родня? Вот было бы круто!

— Опять издеваешься? - вспыхнул Отто. - Не буду ничего тебе говорить! А про твоих предков даже и спрашивать не интересно, какие-нибудь русские крестьяне-рабы.

Я задумалась. Нет, кажется, крепостных у нас в роду не было, сплошь вольные хлебопашцы, что пришли в Сибирь за большой землей. Жалко, я не могу проследить историю своей семьи в далекую древность, ну, бабушки, прабабушки, собственно все. Жаль. Отто здорово меня уязвил, сам-то он, наверно, знал своих родственников до шестого колена или еще дальше. Чем бы его задеть… Ага!

— Моя прабабушка была колдунья. Она научила меня некоторым штукам, например, я могу сделать так, что ты влюбишься в меня без памяти и не сможешь ни есть, ни пить, исстрадаешься и зачахнешь. Вот теперь бойся, Грау, я такое могу с тобой сделать...

Он только фыркнул презрительно, но в глазах мелькнуло что-то вроде опасения. А потом Отто задумался на пару минут и ответил уже серьезно:

— С этим нельзя шутить, Ася. Колдовство - великая вещь, ты же не знаешь, что мой дедушка Михель Грау был потомственный колдун и свел с ума немало пригожих девиц. Перед смертью он призвал к себе единственного внука, то есть меня, и передал много своих секретов. Так что я даже не знаю, кому из нас надо бояться больше.

— Хм… ты нарочно, да? Я всегда знала, что ты хитрый и изворотливый тип, но у тебя, оказывается, еще и развитое воображение. Кстати, Грау, а ты слышал сказку о… погоди, сейчас я выговорю медленно, чтобы не сбиться, очень сложное слово… Румпень… стой, не смейся… да, подожди же, Отто, я сейчас скажу до конца! Румпельтих… ужас… ну, ты меня понял? Братья Гримм, страшная история! Но не про Рюбецаля, который репу в поле считал и проворонил невесту.

— Румпельштильцхен! Его у нас знает каждый ребенок. Я его тоже немного боялся в детстве.

— Наравне с крысами? - ехидно прошептала я.

— Зря я тебе тогда сказал про себя! - Грау раздосадованно взъерошил пятерней светлую шевелюру. - Ты готова посмеяться надо всем. Значит, точно выздоравливаешь, пошли наверх, я тебе кое-что покажу…

— Нет, нет, у меня голова закружится на лестнице! - капризничала я, не желая покидать свое привычное убежище из одеял.

— Отнесу тебя на руках, но сначала Франца, он мне здорово помогал все эти дни, без него бы я не успел. Мы покажем тебе вместе. Жди здесь, я скоро вернусь за тобой.

Едва он скрылся за двери, как я вскочила и переоделась, меня немного пошатывало, но валяться в кровати уже надоело, и вдобавок мучило любопытство, что же они там такое устроили на чердаке. И, конечно, ни о каких «дружеских ручках» не могло быть и речи, я в состоянии сама взобраться на чердак.

А там… Во всю стену был нарисован огромный корабль, причем корма была скрыта за столом, а все свободное пространство занимали именно паруса именно алого цвета. У меня даже дух захватило от этой яркой картины. На чердаке было настежь открыто окно, но все еще сохранялся запах краски. Через пару дней исчезнет совсем.

— Ну, ребята, вы даете… Франц, мое сокровище, и ты рисовал? Умничка ты моя, как я тебя люблю, спасибо!

Я присела к мальчику, который, сидя на полу, докрашивал снизу под окном синие кудрявые волны. Кажется, рядом был еще контур утеса, завтра он непременно будет готов в цвете.

— А это специально для Лорелеи, да?

Франц смущенно кивал белой головкой, вызывая у меня новый прилив нежности. Хрипловатый голос Отто вдруг резко привлек мое внимание.

— А меня будешь благодарить? Я бы тоже не отказался от парочки поцелуев.

Мне не особенно хотелось одаривать его нежностями, но я сдержанно чмокнула Грау в щеку, досадуя на то, как быстро забилось мое сердце, неужели у нас уже в порядке вещей такие вот милые «обнимашки» и поцелуйчики, как-то запросто и легко, подозрительно легко. Мне тут же захотелось добавить пару ложек дегтя и немного притушить радость дерзкого парня.

— А что это за распятие в центре? Мачта такая? Не похоже... Уж очень бросается в глаза. И перекладина чересчур большая, где ты видел такие корабли?

— Это будет мой собственный крест! Вот смотри.

Грау встал спиной вплотную к стене, на которой был нарисован корабль и раскинул руки в стороны. Потом он сделал страдальческое выражение лица, запрокинул голову и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Ну, тащи же скорее гвозди и молоток. Не сомневаюсь, что именно ты поднесешь губку с уксусом, если стану молить о воде.

— Зачем уж ты так… разве я совсем изверг...

Мне стало стыдно. Очень стыдно. Они ведь старались, хотели меня порадовать, от грустных мыслей отвлечь. Отто рисовал несколько дней, будто ему больше нечем заняться, и вообще здорово изменился в последнее время. Я не видела сейчас, чтобы он курил, наверно, делал это тайком. И стал гораздо лучше общаться с Францем.

Ребята подружились, пока я хворала и даже вместе прибирали этот чердак для меня. А совместный творческий труд еще как сближает. А я только подсмеиваюсь и дурачусь - глупо, Ася Владимировна, в ваши-то зрелые годы…

Я не перенесла укоров совести и сделала еще одну дурацкую вещь, а именно, подошла к Отто и обхватила его ниже разведенных в стороны рук, положив голову ему на плечо. Грау скосил на меня голубые очи и довольно ухмыльнулся. А потом тихонько обнял, прижимая ближе к себе.

Меня потянуло на исповедь:

— Не знаю почему, но мне все время хочется тебя разозлить, чтобы ты бесился как в самом начале. А ты теперь все переносишь стоически и это меня удивляет. Что происходит, Отто? Я не могу понять, ты что, решил сдаться? Выбросил белый флаг над своей цитаделью?

Ответил он на удивление быстро - единым выдохом:

— Просто я по тебе очень скучал. По твоим песенкам, твоим странным шуточкам, порой очень обидным, по твоему смеху. Ты лежала в кровати маленькая и несчастная, так страдала из-за… (вздох) всяких причин, а я ничем не мог помочь.

И когда ты снова стала болтать без умолку и дразнить меня, я решил, что готов слушать даже всякую чушь, лишь бы ты больше не плакала и не болела. Ася, я должен тебе что-то сказать… Не плачь больше, не рви мне сердце. Когда ты рыдала в парке, мне казалось, я один виноват, только не пойму в чем. И мне хотелось сделать что-то важное для тебя, совершить подвиг, убить дракона, построить корабль…

Я слушала его, зажмурившись, и что-то сладко ныло в груди - так знакомо и приятно. Не знаю, чем бы все закончилось, что бы он еще мне наговорил, но неожиданно его прервал Франц. Он вдруг отложил кисточку и сказал совершенно по-взрослому, строго глядя на нас:

— Ася, тебе никак нельзя пожениться с Отто, потому что ты должна стать моей настоящей мамой. Мне обещал Вальтер. А он всегда держит свое слово, значит, так и будет.

Вот это заявление! Мы с Отто тотчас отодвинулись друг от друга, и я медленно подошла к Францу. Он сидел, насупившись, не помню, чтобы он был таким серьезным когда-то прежде сколько я его знаю. Вот снова понес околесицу:

— Я хотел бы сам жениться на тебе, когда выросту, но ты ведь будешь тогда уже старенькая и лучше бы тебе прямо сейчас стать моей мамой.

Пришлось сесть рядом с ним на колени и попытаться завести спокойный разговор:

— Франц… ведь у тебя уже есть мама. Она работает, снимается в хорошем кино «надеюсь, в хорошем...», вы непременно увидитесь.

— Она бросила меня! - заявил мальчик. - Я ей не нужен. Она оставила меня с чужой женщиной и ушла, а папа приехал только через два дня, и я боялся… боялся, что меня никто не возьмет, потому что калека.

— Франц, ты нужен мне! - убеждала я, пораженная глубиной его переживаний.

— Ты можешь умереть, и тогда я снова буду один.

— Нет, Франц, я не буду больше болеть и уж тем более умирать, я тебе обещаю. Умирать - ужасно скучно, Франц, это не про нас.

Я хотела его развеселить, но мальчик только хмурился, в его глазах появилось отчужденное выражение, губы сомкнулись в твердую линию, я тут же узнала в нем его отца - один, сам по себе, надо всеми…

Может, у Вальтера тоже было суровое детство и «сломанные игрушки», вот он и решил стать начальником, чтобы всем руководить сверху. Ну, ну… давай-ка, Ася, еще бравого генерала пожалей до кучи… еще этого не хватало.

— Франц, я тебе обещаю, я ни с кем не буду жениться, то есть, в смысле, выходить замуж, тебе не о чем волноваться. И я просто буду рядом с тобой сколько смогу, но две мамы у тебя быть не может.

— Эмма мне больше не мать! - оскалился Франц. - Я хочу, чтобы она поскорей умерла, она заслуживает самого страшного наказания за то, что предала нас с папой. Обменяла на какого-то болтливого попугая!

И я вдруг с трепетом поняла, что ребенок повторяет слова, которые вполне мог говорить при нем фон Гросс. Именно так, скорее всего, думает Вальтер о своей бывшей жене. Но зачем же настраивать против нее сына? Он ведет себя как холодная расчетливая машина, никакого понимания всех тонкостей маленькой слабой души.

Может, мне самой поговорить с генералом. Ага… о методиках Сухомлинского и Каменского, очень ему это надо… здесь тебе не "айн, цвай" - по плацу шагать, это - детская психология. И, судя по всему, Вальтер от нее очень далек.

Но Франц выдавал сюрприз за сюрпризом. Что же такое сделалось с моим ангелочком за те несколько дней, пока я пролежала в кровати, хандрила и плакала тайком.

— Мне не нравится, что ты обнимаешься с Отто, он же наш Бледнолицый Враг, ты забыла?

— Но разве мы уже не подружились? Франц, нам же так весело вместе, мы примем Отто в наше племя, даже сменим его имя, это не сложно, ну, давайте будем одной командой, Франц.

— Скажи, что не будешь больше его обнимать, мне это не нравится, я хочу, чтобы ты была только моя, а Отто не при чем. Или я все расскажу отцу, и он его выгонит.

Боже мой, какие тут разгораются страсти! Я ушам своим отказывалась верить.

— Франц, я больше не буду, но… мы же можем просто играть все вместе, как раньше? Твоему папе некогда, так пусть хоть Грау иногда будет за него, ты же не против?

Я покосилась на Отто, он стоял перед нами будто оплеванный и выглядел настолько растерянным, что мне стало не по себе. За что так с нами Франц… или начались замашки «генеральского сынка»? Почувствовал вкус власти… И что хорошего нам ожидать в таком случае?

А если он начнет и мной помыкать, надо же такое сказать - «Ася моя и ничья больше», разве я для него только личная кукла, заводная игрушка, тоже мне, плясунью Суок себе нашли… Не нравятся мне такие игры!

Настроение резко упало, и, похоже, у всех нас одновременно. Я предложила спуститься с чердака и разойтись по комнатам. Впервые за этот долгий месяц мне не хотелось оставаться с Францем наедине, впервые возникло недоброе отношение к нему.

Но ведь он же сам не бесчувственная игрушка, его легко можно ранить и сломать, испортить маленький механизм навсегда, а вот удастся ли починить… У него свои обиды и страхи в душе, свои желания и мечты, он уже не ребенок, скоро начнут проявляться подростковые шероховатости характера и поведения, скоро маленький «одинокий волчонок» начнет показывать острые зубки даже самому папе Волку, что уж там говорить про какую-то русскую сказочницу-няню.

С чего я, собственно, решила, что Франц другой - мягкий, добрый, понимающий? Он все-таки сын сурового немецкого генерала и взбалмошной актрисы. Кем он вырастет… каким станет человеком… сколько времени нам суждено провести вместе… Но мне пора отложить в сторону внезапные сомнения и делать свою работу.

Грау отнес мальчика в его просторные апартаменты, Франц занялся рисованием в альбоме, скоро к нему придет репетитор, это тоже нововведение. Оказывается, пока я болела, с Францем начали заниматься учителя, Вальтер решил повысить образование сына, что же, все правильно. Может, еще и умственные нагрузки, тесное общение с незнакомыми и, наверняка, строгими людьми привели к сегодняшнему протесту.

А что, собственно, случилось? Обычная детская ревность. Мы с Отто впервые занялись собой в присутствии Франца, а тот привык за месяц, что мир вертится вокруг него, вот и все объяснение. Нам с Грау будет хороший урок. Мы оба на службе, все личные отношения после. Хотя, о каких отношениях может идти речь?

Обычные эмоции… мы слишком рядом… слишком близко и нас тянет друг к другу как мужчину и женщину. Законы психологии и физиологии - такие сложные и простые одновременно. Но как всего этого избежать? А если я не хочу избегать? Вот что особенно меня мучает.

Францу было сейчас нелегко. Он вдруг бросил карандаши и заплакал, спрятав лицо на сложенных перед собой на столе предплечьях.

— Вы меня теперь больше не любите, сидите и молчите, вы думаете, что я плохой. Тогда мне самому лучше умереть, если меня никто не любит!

Мы с Грау тут же к нему подскочили, и все наши мелкие обиды и печали мгновенно испарились перед настоящим горем маленького человеческого существа. Я обнимала худенькое тельце Франца, пока Отто красочно планировал, как научит его играть в футбол и начать можно уже в этой комнате.

А потом, видимо, в подтверждение своего решительного настроя, Отто притащил из гостиной снизу свою гитару и начал играть. Я первый раз видела, чтобы он перебирал струны и, честно признаться, не особенно меня это зрелище впечатлило. Но он так старался, что мы с Францем вслух немедленно воздали ему хвалу.

Грау даже пытался петь, сначала я прятала улыбку, потом не выдержала и расхохоталась. До чего же это была наивная баллада про рыбака, который потерялся в море, поплыв на неведомый голос. У Отто в голове одни русалки, не иначе…

— Грау, тебе точно нужна подружка. Я, к сожалению, занята - мой маленький рыцарь меня никому не уступит. Правда, Франц?

Мы снова были лучшие друзья с мальчиком, хотя на дне моей души остался мутноватый осадок. Франц все же еще дитя… причем, дитя своего отца и своего времени. Он не может понять меня по-настоящему и не гарантирует мне защиту. Но тогда я сама попробую хоть немного защитить его от тех сомнений и неурядиц, что в каждую эпоху одинаково больно ранят детские души.

Я тоже здесь одна и только крохотная иллюзия некой духовной связи с Грау придает мне сил. Но вот только ли духовной… Весь этот вечер Отто будто ненароком пытался ко мне прикоснуться, садился рядом, мимолетно задевал плечом, брал за руку. Меня это волновало и тревожило, сама ведь не маленькая, должна все понимать. И я, конечно, все-все прекрасно понимала.

Даже разница эпох и весь наш индивидуальный жизненный опыт не имеют ни малейшего значения перед чем-то неумолимо древним, что упорно поднимается по крови, наполняя сердца сладким ядом. Вечным и каждый раз новым соком желания соединиться с себе подобным, найти свою половину, обрести целостность, слившись с другим и душой и телом. Но как же понять, как убедиться, что это именно твое… и не отравит ли «сладкий яд» после всю твою жизнь, причиняя немыслимые мучения?

Итак, наши разногласия с Францем на чердаке были оставлены в прошлом, мы снова развеселились и я стала вспоминать разные хорошие песенки своего времени. Что там говорить, пела я куда как лучше Отто, у него, кстати, был хороший голос, но подводил слух и роль скоро солистки перешла ко мне. Грау взялся только аккомпанировать.

Я хотела исполнить что-то в духе восьмидесятых годов двадцатого века, мне казалось, это будет ближе к ребятам и они лучше поймут наши старые песни. Но выбранные мною темы отличались изрядным разнообразием:

«Где-то на белом свете, там, где всегда мороз, трутся спиной медведи о земную ось...»

«Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома, снова между нами города, взлетные огни аэродрома...»

— Про летчиков я слушать не буду! Прекрати немедленно!

— Есть, сэр! Тогда другое, повеселей…

«В альпийской деревушке соседям не до сна, кузнец влюбился в Эльзу, а любит ли она? Ужасно он грустит, майн Готт, лошадок больше не кует, и Гете в руки не берет и пиво не пьет...».

В моем представлении это была самая настоящая озорная немецкая песенка для развлечения непритязательной публики в пивной. Но чему сильно радоваться… пройдет несколько лет и немецкие пивные опустеют.

—И две тысячи лет война, Война без особых причин, Война - дело молодых, Лекарство против морщин. Красная, красная кровь, Через час уже просто земля, Через два на ней цветы и трава, Через три она снова жива, И согрета лучами звезды По имени Солнце.

Исподволь я переключилась на Цоя. Грау понравились его песни, а я поверить не могла, что такое возможно. Июнь сорок первого года и в центре оккупированной Польши немецкий лейтенант с горящими глазами подпевает русской девушке из далекого будущего:

Тёплое место, но улицы ждутотпечатков наших ног Звёздная пыль на сапогах. Мягкое кресло, клетчатый плед, Не нажатый вовремя курок, Солнечный день в ослепительных снах…

О чем мы с тобой поем, Грау? О чем хотел сказать Цой в этой песне… Война есть вечное и неизбежное зло, но всегда будут и те, кто заканчивает войны, кто побеждает - силой оружия, силой духа, силой правды. «У кого правда, тот и сильней!»

Но у каждого свое представление о правде. Значит, нужно мериться еще и верой… значит, существует одна какая-то высшая, главная Правда, и те, кто ее носят в своих сердцах - побеждают! Поймет ли это Грау… поймут ли те, кто вернется из русских лагерей для военнопленных в Германию.

И есть чем платить, но я не хочу Победы любой ценой, Я никому не хочу ставить ногу на грудь, Я хотел бы остаться с тобой, Просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда Зовёт меня в путь.

— Все, о войне довольно! Спой лучше о любви.

«Ох, уж эти мужчины! Война и любовь - вот их главные страсти! А может, и любовь для них, как война, как противоборство и желание подчинить, овладеть, продолжить себя. Зигмунд Фрейд, кажется, много писал об этом - его книги в Третьем Рейхе тоже оказались под запретом, недаром он сбежал из Австрии в Англию».

— Будет тебе и про любовь, Грау, непременно будет…

Я запела песню на стихи Владимира Маркина, которую любил еще мой отец:

А ты опять сегодня не пришла, А я так ждал, надеялся и верил, Что зазвонят опять колокола, И ты войдёшь в распахнутые двери...

Перчатки снимешь прямо у дверей, Небрежно бросишь их на подоконник "Я так замерзла", - скажешь, - "Обогрей" И мне протянешь зябкие ладони.

Конечно, песня пришлась Отто по душе. Я ни капли не сомневалась. Грау теперь нравится все, что я делаю. Может, это любовь? Вот я попала - и смешно и грустно, но больше грустно, конечно. Я не здешняя, я не отсюда, и ему ничего хорошего впереди не светит. Но, может быть, надо теперь жить одним днем?

Кто бы дал мне хороший совет... Как правильно поступать на кресте, на распутье.