Возникновение феодальных отношений у франков VI–VII вв.

Раннему поселению франков в Галлии соответствовала и форма образовавшегося у них государства — раннефеодального государства. Как всякое государство, т. е. как надстройка данной эпохи, эпохи зарождения феодализма, франкское государство времен Меровингов отвечало потребностям породившего его класса — зарождающегося класса феодалов. Таким образом, как это отражают документы, меровингское государство франков в какой-то мере способствовало укреплению своего базиса — феодального базиса в ранний период его существования.

Характеризуя франкское государство эпохи Меровингов и особенности его системы, мы будем обращаться частью к «Салической Правде», к приложениям к «Lex Salica», больше всего отражающим и силу королевской власти, и классовый характер государства. Мы имеем в виду капитулярии VI–VII вв., записанные в королевской канцелярии и имеющие силу закона. Мы уже обращали внимание на то, что даже язык капитуляриев, приложенных к «Правде» и составленных от имени франкских королей, начиная с Хлодвига I, резко отличается от языка титулов «Правды» своей повелительной формой[742]. А содержание титулов отличается жестокостью наказаний и совершенно определенной классовой направленностью. Примером может служить пункт 5-й первого капитулярия[743], в котором говорится снова о браке между свободной женщиной и рабом. В записи обычного права франков, т. е. в «Lex Salica», просто установлено, что свободная женщина, соединившая свою судьбу с рабом, теряет свою свободу[744]. В капитулярии I эта свободная женщина, избравшая мужем раба, подвергается самому страшному у франков наказанию. Она объявляется вне закона. И всякий, кто убьет ее, не будет наказан, а раб, осмелившийся жениться на свободной, подлежит колесованию[745]. В этом новом варианте наказания за смешанный брак чувствуется прямая тенденция — пресечь, под страхом наказания, подобные браки, которые для растущего класса феодалов становятся уже позорными. Рознь между социальными группами франкского общества становится, по этому пункту капитулярия, все более очевидной.

Королевская власть и ее функции

Пути феодализации франкского государства

Следует отметить, какими путями шла феодализация франкского государства, какие явления способствовали росту новых производственных отношений (новому господствующему классу). Как помогало новое — раннефеодальное государство эпохи Меровингов классовой борьбе за укрепление власти феодалов?

«Салическая Правда» как юридический памятник, хранящий еще многие черты от обычного права франков, отмеченные нами выше[792], является, однако, тоже надстройкой данной эпохи и была вызвана к жизни тем же меровингским государством.

Следовательно, в структуре и текстах «Салической Правды», наряду с титулами, отражающими архаику общества, что нами уже отмечено[793], надо искать и такие титулы, которые отражают интересы самого государства, создавшего «Правду», и того класса, интересы которого защищает это государство, т. е. растущего класса землевладельцев.

Выше мы на примерах анализа текстов «Правды» проследили за сменой одних взаимоотношений во франкском обществе другими, за ростом малой индивидуальной семьи и началом распада общины.

Мы не видим в этом обществе привилегий, получаемых по праву рождения (они отсутствуют), но тут налицо те привилегии, которые даются за службу в государстве и при дворе короля, за чины и земли, получаемые от высшей власти или приобретенные другим путем. Повышение суммы штрафа за убийство представителя привилегированной знати раннефеодального государства (феодальной знати) свидетельствует о пристрастии закона к этой знати, о соблюдении в законе классовых интересов именно этой феодальной знати или свидетельствует о классовой тенденции, отраженной в законе, который и здесь выражает свое стремление к укреплению своего базиса, феодального базиса[794]. Нам важно проследить по источнику, какими каналами идет феодализация простого франкского населения, какова жизнь людей.

Население живет в пагах[795] и сотнях[796]. Последнее наименование связано с более ранним делением общества на сельские общины-марки. Сотенная марка — старинный округ, включавший в свой состав более мелкие (сельские) марки-общины. Сотня одновременно и судебный округ, в который входят до ста семейных старейшин. Председательствует на суде сотник или «centenarius» (он же — тунгин)[797].

«Салическая Правда» неоднократно упоминает и то и другое наименование в своих титулах, как в ранних, так и в более поздних изданиях[798].

Пагус — наименование округа более позднее. Он имеет чисто административный характер. В «Салической Правде» встречается всего два раза[799]. Эти два наименования: сотня и пагус тоже являются отражением в королевстве Меровингов двух разных эпох (старой и новой). Причем во времена «Салической Правды» (при ранних Меровингах) должность сотника еще выборная от населения сотни.

В более позднее время на эту должность будет назначать граф. Выборность этой должности, хотя бы при первых Меровингах, показывает живучесть старых общинных порядков, старой надстройки, которая еще просачивается через растущую толщу новых производственных отношений в раннефеодальном государстве франков. К числу таких элементов отживающей, но еще не отжившей надстройки старого первобытно-общинного строя с его общинными порядками и учреждениями нужно отнести и институт рахинбургов, тоже отраженный в «Салической Правде»[800].

Рахинбурги — уполномоченные от народа, которые участвуют в разбирательстве дела на суде. Это «сведущие люди»[801], которые знают и людей и судебные порядки (знают, видимо, и франкские и римские общеупотребимые законы, если судить по тексту «Правды»),

Текст «Правды» гласит, что если рахинбурги откажутся «сказать» закон, то семеро из них присуждаются к уплате по 3 солида[802]. В этом тексте можно отметить то, что упомянуто число рахинбургов (7) и то, что это не определяло всего их состава. Их было больше, т. к. сказано в «Правде» — 7 из них («Septem de illos rachinburgis»)[803], a это ясно указывает на часть от целого. Уточнение общего числа рахинбургов нас в данном случае не особенно интересует. Важно то, что их было много, а одно это уже указывает на коллегиальность производимого у франков суда и на участие в нем самих франков, т. е. свидетельствует о том, о чем мы говорили выше, — об отражении в этом новом обществе известных черт старой надстройки.

К явлениям, отражавшим в какой-то степени первобытнообщинный строй, но сохранившимся и во времена Меровингов, надо отнести и институт соприсяжников, ярко отраженный в «Салической Правде». Число соприсяжников, выступавших на отдельных судебных заседаниях, различно. Оно зависит от тяжести преступления и от лиц, на которых падает обвинение. Знатный их имеет меньше, рядовой свободный франк — больше. Число соприсяжников колеблется от 3 до 25 и 75[804].

Соприсяжников («iudicetur») обычно представляют собой односельчане или жители одной сотни, которые выступали в известной степени и как поручители обвиняемого. Весь институт соприсяжничества является известным отражением прежних свободных и равноправных отношений в обществе. Самое наименование соприсяжников («iudicetur») показывает их прямое отношение к процессу суда. Они выступали не простыми свидетелями, а определенными участниками судебного процесса, как было во времена господства общинных порядков. «Салическая Правда», составленная во времена Меровингов, о них упоминает довольно часто. Видимо, этот институт соприсяжников имеет еще широкое распространение во времена первых Меровингов. Но та же «Салическая Правда» в своих более поздних списках стремится заменить термин «соприсяжники» термином «свидетели». Это можно показать на ряде титулов «Правды». Так, например, в XXXIX титуле, в ранней его редакции, говорится про соприсяжников («iudicetur»), которых нужно представить на суд[805], а в более поздних прибавлениях (Additum) к тексту указывается только на свидетелей («de testibus»)[806]. Это явление можно подметить и на примере титула IX, где в Add. 2 упоминаются свидетели[807].

Та же картина выступает при сравнении двух текстов о вдове, которая хотела бы вторично выйти замуж[808]. В первом, более раннем варианте, упомянуты 3 человека, под которыми надо подразумевать соприсяжников, а в более поздних Additum к «Lex Salica» в Capitularae I прямо говорится о 3-х свидетелях («testibus»), которые должны присутствовать при акте выдачи разрешения вдове на вторичное замужество и т. д.

Нам кажется, что эта попытка замены одного термина другим (т. е. соприсяжников на свидетелей) в более поздних списках «Правды» — явление не случайное, и дело тут не в вине переписчиков. Скорее всего, это последовательно выраженное стремление меровингской знати, меровингского государства уменьшить значение соприсяжников, как представителей народа в суде, заменив их простыми свидетелями («testibus»). Но и на этом факте наличия соприсяжников в суде (так же как и на акте своеобразной борьбы с ними, отмеченной нами в «Правде») можно усмотреть черты той же борьбы, которой пронизано все государство франков времен Меровингов. Эта борьба идет, как нами уже было отмечено, за счет соприкосновения в государстве элементов двух надстроек: первобытно-общинной (отживающей, уходящей в прошлое) и феодальной в ее ранний период существования. Явно преобладает новая надстройка и, собственно, эта надстройка фактически осуществляет свое прямое назначение — помогает своему базису укрепиться. То, что сохранилось от старой надстройки, в виде пережитков ее, свидетельствует только о наличии в прошлом этой надстройки и о живучести некоторых ее черт. Франкское государство эпохи Меровингов в своей политике, как внутренней, так и внешней (о чем речь будет позже), всецело стремится осуществить социально-экономический заказ феодальной формации и всемерно помочь своему феодальному базису стать крепче на ноги. И в этом плане основной законодательный памятник — «Салическая Правда» отражает в ряде своих титулов эту основную тенденцию государства.

Довольно показательным фактом, отраженным в «Салической Правде», является постепенно изменяющееся положение графа в графстве и его участие в суде. Как мы отметили выше, в наиболее ранний период существования меровингского государства, в нем значительную роль играли органы первобытно-общинного строя — институт рахинбургов, соприсяжники, тунгины и т. д. Положение графа, как королевского представителя в суде, не было велико. Некоторые авторы склонны даже считать графа в меровингском государстве только надстройкой над местным общим собранием[809]. С этим. суждением, без должных оговорок, нам не позволяет согласиться произведенный нами анализ документов и, в первую очередь, «Салической Правды». Во-первых, там о народном собрании, как о таковом, упоминаний почти нет.

Есть упоминание только о судебном заседании («mallus»), на котором, видимо, в наиболее раннюю эпоху Меровингов, как мы это отметили выше, значительную роль играли представители от населения (центенарии или тунгины, рахинбурги, соприсяжники и т. д.). Но значило ли это, что граф в этот ранний период не играет никакой роли как представитель королевской власти? Нам кажется, что так судить не следует и вот в силу каких соображений. Возьмем, например, титул XLV («De migrantibus»), отражающий наиболее архаичные пережитки еще сохранившихся следов общинных поселений у франков[810] Какова там роль графа? Именно к нему, а не к тунгину обращается тот, кто требует выселения чужака из общины[811]. Именно графа, а не тунгина и не рахинбургов приглашают для конфискации чужой вещи[812] и т. д. Поэтому нельзя ставить вопрос так, что в меровингском государстве граф только созерцатель того, что делают народные судебные органы, или говорить о том, что граф имел лишь исполнительную власть при Меровингах. Вопрос следует ставить так: как проявлялась роль графа в ранний меровингский период во взаимоотношениях графа, тунгина, рахинбургов и т. д. Ответ на этот вопрос дает исследование «Салической Правды».

В первый период существования меровингского государства функции этих людей в нем несколько разграничены. Граф возглавлял графство и судил в пределах графства. Тунгин (или центенарий), стоя во главе сотенной марки, там производил расследование дел. Пока тунгины, центенарии, рахинбурги и соприсяжники — выборные от народа, это создает очень яркую и характерную для времен меровингского государства картину некоторого разделения власти на местную и центральную (с креном в сторону последней). Но это разделение власти не остается без изменения даже в пределах меровингской эпохи. Граф, являясь представителем королевской власти у франков, следовательно, выразителем интересов господствующего класса, феодального класса, ведет от имени этого класса борьбу с представительством народных масс в суде и административном округе. Борьба эта длительная, интенсивная, но она имеется налицо, и «Салическая Правда» ее в какой-то степени отражает.

Отметим некоторые моменты этой борьбы.

Ранние кодексы «Салической Правды» устанавливают у франков 3 инстанции судебных заседаний и судебных разбирательств. Суд в сотенном собрании, в котором (во времена первых Меровингов) председательствует сотник[813] (он же центенарий или тунгин), избираемый в то время населением сотни; суд графа — в более высокой инстанции — в округе или графстве[814], и, наконец, суд короля, назначаемый в особо важных случаях[815].

Первый из упомянутых — сотенный суд — превалирует в ранних титулах и кодексах «Правды». Но судебное разбирательство и решения, принимаемые этими первичными судебными собраниями, находятся все же в компетенции графа. Последний может своим вмешательством (как высшей инстанции) ускорить выполнение приговора[816] или укрепить решение суда сотни[817].

Таким образом, власть народа в судебном производстве франкского государства, отмеченная нами выше, выступая в данных функциях его, имеет все же определенную ограниченность. Мало-помалу нарушается дальнейшее функционирование чисто народных учреждений, отражавших пережитую эпоху первобытно-общинных отношений у франков. Наоборот, функции графа и его помощников — сацебаронов, как представителей раннефеодального государства, неизменно укрепляются. Это отразила «Салическая Правда» в своих изменяющихся титулах. Так, например, если в ранних кодексах «Правды» под именем судьи иногда можно было подразумевать тунгина или центенариуса[818], то в более поздних титулах, особенно в капитуляриях «Салической Правды», роль графа как судьи упоминается все чаще, а имя тунгина или центенариуса — в этом смысле, все реже.

В тех же капитуляриях к «Салической Правде» слова «граф» и «судья» употребляются уже как синонимы[819].

В эдикте Хильпериха[820], например, рахинбурги названы только доверенными в суде[821], а решение суда должно было зависеть от графа.

Помимо этого, в различных «прибавлениях» к «Салической Правде» все чаще упоминается имя графа как ответственного за исход судебного дела и за получение композиции в пользу короля и за наказание преступника[822].

Есть основания говорить о том, что по мере роста франкского государства выборные когда-то от народа, от населения лица (тунгин или сотник) стали назначаться графами и превратились в должностных лиц — помощников графа на местах. В декрете Хлотаря I есть два интересных для нас места. В п. 9 говорится об образовании сотен для более успешной борьбы с ворами во имя выполнения правосудия[823]. Эти «centenas» установлены властями. В их функции входит ловить воров и возмещать стоимость потерпевшему. Вторая функция предполагает значительную компетенцию данной сотни.

Так как установление сотни декретировано королевской властью, то ее можно считать установлением сверху (может быть, взамен исконной народной выборной сотенной организации).

Но, видимо, установление этой новой организации — сотни не обошлось без недовольства со стороны населения, и это вызывало необходимость компромисса между властью и народом на первое время.

В п. 16 того же декрета есть разъяснение о том, что во имя соблюдения мира во главе сотенных отрядов ставились выборные сотники[824]. Но эти выборные «с верностью и тщанием» должны были подчиняться и королю и графу (судье), которому целиком должны были предоставлять «fretus»[825].

Этот компромисс, к которому вынуждалась королевская власть, был тоже характерным проявлением, свойственным меровингской эпохе.

Однако заметим, что на этом этапе (VI в.) компромисс проявляется уже с явным креном (уклоном) в сторону интересов королевской власти, феодальной власти.

Дальнейшая феодализация должностей не замедлила себя показать. Мы уже заметили выше со ссылками на документ, что власть и компетенция графа в провинции неизменно росли за счет ослабления роли первичных, когда-то народных (сотенных) организаций.

В капитулярии к «Салической Правде», например, прямо приводятся случаи, при которых граф, подменяя сотника, созывает «mallus» для решения дела об убийстве человека, совершенном между двумя деревнями[826].

В этом капитулярии граф не только назван именем судьи, но он выполняет и функции когда-то только выборных людей— людей сотни, созывая собрание (трубя в рог). Надо отметить, что и сама должность графа не оставалась без изменений, подвергаясь той же феодализации. Граф — крупный землевладелец, получающий от короля земли за свою службу. Граф как представитель землевладельческой знати стремится укрепить и свое положение в провинции, которой управляет. Это укрепление его положения последовало в эдикте короля Хлотаря II (614 г.), который был вынужден сделать уступки землевладельческой знати для укрепления своего положения, получая власть из рук этой знати. В эдикте Хлотаря II должность графа закрепляется за землевладельцами тех провинций, в которых они имели свои земли[827].

С этого времени (с I половины VII в.) наблюдается усиление власти крупных землевладельцев в государстве и постепенное падение, а потом и исчезновение народного представительства в судебных делах и администрации.

Старые формы политической жизни меровингского государства начинают уступать место феодализации в управлении, господству поземельной феодальной знати. Об этом новом делении общества есть прямое указание в источниках эпохи. Уже в капитуляриях к «Салической Правде» есть деление людей на лучших («meliores») и худших («minoflidis»)[828]. Это деление людей в документе отражает растущее классовое расслоение в обществе франков эпохи Меровингов. Это общественное разделение людей, вызванное ростом имущественного неравенства, еще более усугубляется в государстве Меровингов теми формами взаимоотношений, в которые вступают владельцы земель с разоряющимися аллодистами. Во франкском обществе уже в период Меровингов широко распространенными явлениями были коммендации, прекарии, бенефиции. Буржуазные историки подчеркивают лишь политическую природу данных институтов, игнорируя их экономическую основу. А между тем, корни прекария, коммендации, бенефиция и связанных с ними вассалитета и даже иммунитета лежат глубоко в экономике общества и восходят, таким образом, к базису феодального общества. Оформление этих институтов, их рост и влияние на взаимоотношение людей сказываются и в политической надстройке данного общества, т. е. в государстве, вызывая и в последнем явления, которые можно считать типичными именно для государства феодального. Анализ феодального государства и феодальных институтов, однако, сейчас не входит в задачу нашего исследования.

Внешняя политика Меровингов

Внешняя политика франкских королей, являясь, как и всегда в государстве отражением внутренней политики, выражала те же интересы растущей феодальной знати и церкви к расширению и захвату новых земель и приобретению новых «подданных».

Хлодвиг, устремившись на территорию римского наместничества, в котором был наместником Сиагрий, захватил в 486 г., после битвы при Суассоне, Северную Галлию, которую и сделал местом своего пребывания. Хлодвига привлекала к себе и территория Южной Галлии, принадлежавшая вестготам, но, опасаясь силы и военной доблести вестготского народа, Хлодвиг не решался сразу напасть на него и выжидал удобного случая для нападения, довольствуясь пока присоединением территорий более мелких племен: рипуарских франков (на Рейне), тюрингов, саксов. Саксы, правда, не были подчинены франкам полностью. Их территория не вошла в состав франкского государства. Но они вынуждены были платить франкам дань.

В 509–511 гг. начинается продвижение франков в Южную Галлию и Аквитанию — на территории вестготского государства. Двухлетняя борьба с вестготами закончилась победой франков. Таким образом, Хлодвиг I стал обладателем большой территории бывшей Римской империи, которая охватывала почти всю Галлию (за исключением полуострова Арморики, получившего после переселения туда бриттов название Бретани, и Септимании). Завоевания Хлодвига I продолжили его сыновья, захватившие богатые плодородные земли Бургундии (534 г.), а через два года после завоевания Бургундии к франкскому государству был присоединен Прованс (536 г.). Все эти завоевания и приобретения делали франкское государство очень крупным по его территории. Фактически почти вся Галлия входила в состав франкского государства, за исключением Бретани и некоторых небольших территорий на юго-западе, сохранившихся у вестготов.

Этот рост территории франкского государства способствовал и росту феодальной собственности на землю у франков. Земля захватывалась военачальниками и знатью, жаловалась и дарилась королями своим магнатам и церкви и все больше концентрировалась в руках светских и церковных землевладельцев.

Историков интересовал вопрос о том, почему завоевании франками новых территорий были такими быстрыми и оказались относительно прочными. Н. П. Грацианский приводит тут несколько причин, заслуживающих внимания. Первая причина та, что франки, совершая далекие походы, не порывали связи со своими германскими сородичами и черпали с родины свежие силы людских резервов (с Рейна и из-за Рейна), что были не в состоянии делать ни вестготы, ни бургунды). Вторую причину он видит в том, что франки, расселяясь на новых местах, не трогали земель и угодий местной знати, которая продолжала владеть земельной собственностью. Потому последняя не особенно и протестовала против вторжения франков. Третьей причиной прочного поселения франков в Галлии Грацианский считал их расселение большими компактными массами (общинами)[829]. Можно еще уточнить, что большую помощь франкским завоевателям оказывала римско-католическая церковь — верная союзница франкских королей после крещения франков (при Хлодвиге) по римско-католическому обряду (496 г.). Епископы городов Аквитании и Бургундии открыто были на стороне франкских завоевателей, предпочитая их господство владычеству ариан[830].

Междоусобные войны Меровингов и их значение в процессе феодализации франкского государства

Укрупнение земельных владений и усиление вместе с тем власти отдельных представителей из дома Меровингов и их магнатов рано приводит франкское государство к междоусобным войнам, которые начинаются уже в VI в. внутри королевства и продолжаются в течение всего периода правления Меровингов. Те знаменитые рассказы из времен Меровингов, которые написал О. Тьерри, используя хронику Григория Турского, ярко иллюстрируют кровавые схватки между франкской высшей знатью и королями или королей и королев между собой. Междоусобная борьба происходит из-за земель и богатств, а также из-за дележа добычи. Используя те же источники[831], отметим некоторые моменты этой вражды и борьбы.

Григорий Турский, кроме случая с суассонской чашей при дележе добычи у франков[832], еще описывает несколько случаев: то наделения королями франков своей дружины золотом и драгоценностями, то вражды между королями или королей и воинов из-за добычи.

Так поступил, например, внук Хлодвига — Хильперих, вскрывший после смерти отца (Хлотаря) его драгоценности и одаривший ими «начальников дружины и воинов», чтобы они были ему верными[833]. Но этот же поступок Хильпериха немедленно имел резонанс в его отношениях с братьями, которые не могли ему простить его обогащения за счет их общего достояния.

Один из главных стимулов борьбы между правителями франков — стимул сохранения или приобретения власти.

Можно проследить по хронике Григория Турского, как Хлодвиг всеми путями стремился к сосредоточению земель в своих руках и единовластию, для чего расправлялся так бесцеремонно со всеми своими родственниками[834].

Та же политика продолжается после его смерти Хлотарем I. До того как он расправился с сыном и его семьей, Хлотарь добивается других земель, когда-то принадлежавших Хлодвигу. Для этого он борется со своими братьями и их сыновьями[835].

В книге IV своей «Historia Francorum» Григорий Турский рассказывает о расправе Хлотаря I (сына Хлодвига) со своим восставшим против него сыном Храмном, которого приказал сжечь с его женой и детьми[836]. В этом «эпическом» повествовании отразилась жуткая действительность, которая была характерна для этой обстановки постоянных феодальных распрей в королевском доме и стремление королей-соперников любыми средствами удержать власть в своих руках. Все это является следствием определенной погони за земельной феодальной собственностью и связанной с ее обладанием властью.

Хлотарь, получив, наконец, земли Хлодвига после смерти братьев, резиденцией своей делает Бренн, где содержит королевский двор, дружину, антрустионов и свозит туда все свои драгоценности, награбленные в разных городах и поместьях (золотые монеты, сосуды и драгоценные камни)[837].

После смерти Хлотаря начинаются новые распри из-за земель и богатств между его сыновьями, а богатства Хлотаря похищает из Бренна его сын Хильперих[838], который, раздавая эти награбленные ценности, приобретает себе слуг и сторонников в лице начальников дружин и воинов, проживавших в Бренне и его окрестностях[839]. Они клялись ему в верности, как королю, а он повел их сразу же на взятие Парижа, в котором некогда жил Хлодвиг[840].

Хильперих без труда вступил в Париж, но остальные три брата, узнав об этом, объединились против Хильпериха. Быстрыми переходами они двинулись на Париж[841]. Хильперих не посмел вступить в борьбу с превосходными силами братьев и, вступив с ними в переговоры, согласился на раздел земли франков по жребию. Раздел дал деление на 4 части: королевство Парижское, королевство Орлеанское, Нейстрию и Австразию (аналогично тому, как была разделена земля франков после смерти Хлодвига между его сыновьями).

Григорий Турский подробно останавливается на перечислении того, кому из братьев что досталось при новом разделе. Это позволяет проследить по названиям за протяженностью территории франкских земель в то время.

Хариберту достался удел его дяди Хильдеберта (т. е. королевство Парижское, куда входили: Санлис, Мелен, Шартр, Тур, Пуатье, Сент, Бордо и Пиренейские города).

Гунтрамну досталось королевство Орлеанское (удел его дяди Хлодомира) и вся территория бургундов, присоединенная франками при Хлотаре (от Сены и Вогез до Альп и морского берега Прованса).

Хильперих получил удел его отца — королевство Суассонское, которое франки называли Неостеррике (Нейстрия) — т. е. Западное королевство. Границей его на севере была река Шельда, а на юге — Луара. Сигеберт получил королевство Остеррике (восточное)[842] с центром в г. Реймсе, которое соединяло в своем владении Овернь, всю северо-восточную Галлию и зарейнские земли до границ поселений саксов и славян[843].

Наиболее крупные города, находившиеся в разных частях королевства, были поделены по жребию дополнительно, что создало невероятную «чересполосицу» владений: Руан и Нант были включены в королевство Хильпериха, а Авранш — в королевство Хариберта, так же как и Марсель; Арль достался Гунтрамну, а Авиньон — Сигеберту[844].

Описание некоторых городов и борьба за них между братьями показывали, что в городах еще уцелели следы римской торговли и римской культуры в VI в., что делало их лакомой добычей для борющихся между собой феодалов.

Григорий Турский нигде специально не раскрывает роли и значения этих галло-римских городов, но некоторые его фразы, брошенные попутно, позволяют говорить о них как об уцелевших осколках галло-римского общества.

Так, например, говоря о Париже, Григорий Турский упоминает о находившемся там императорском дворце, который со своими строениями и садами занимал значительное место на левом берегу реки Сены[845] Он указывает такие башни Парижа, в которых можно было разместить воинов, а также сообщает о мостах через Сену, защищавшихся этими башнями[846].

Кроме того, Париж уже в то время был так велик и имел такое значение, что после смерти Хариберта братья поделили его на 3 части между собой[847].

При описании брачного пиршества на свадьбе Сигеберта и Брунгильды, которое происходило в городе Меце, принадлежавшем Сигеберту, Григорий Турский дает некоторые сведения о самом городе Меце. Он пишет, что в нем был столь огромный дворец, что он вместил множество людей (всех магнатов королевства Австразии, всех графов, их людей и лошадей северных провинций Галлии с представителями городов, вождей старых франкских племен, которые жили еще по ту сторону Рейна, и, кроме того, герцогов аламаннских, баварских и т. д.)[848].

Пиршество происходило в дворце, в залах которого громко раздавались тосты пирующих, а всем прибывшим были в нем обеспечены квартиры и продовольствие.

Города Тур и Пуатье (по сравнению с Беарном и Бигорром) Григорий Турский называет богатыми и большими городами, которые вызвали у Хильпериха настойчивое стремление овладеть ими[849].

Говоря о городе Туре, в котором он сам был епископом, Григорий отмечает его большие крепкие стены и наличие в нем во времена Сигеберта и Хильпериха, по преимуществу, галльского населения. То же он говорит и о Пуатье[850]. Относительно города Бордо, который тоже незаконно хотел отнять Хильперих у Сигеберта, Григорий Турский прямо указывает на его большие размеры, старинное происхождение и огромные здания, некогда принадлежавшие императорам и перешедшие вместе с прочим наследием в руки франкских королей[851].

Все эти описания перечисленных городов не оставляют сомнений в том, что некогда они были галло-римскими городами и уцелели ко времени прихода франков. Правда, Григорий Турский ничего не сообщает о торговле этих городов, но говорит об уцелевших зданиях и дворцах в них. Многие из городов позже, при господстве эпохи натурального хозяйства при франках, заглохли и потеряли свое былое значение. Но упорная война за них между франкскими королями Сигебертом и Хильперихом говорит о том, что в то время они были еще достаточно богаты и значительны и служили большой приманкой для грабежа и разбоя франкских правителей и их дружин. А все их войны и междоусобицы, красноречиво описанные Григорием Турским, служат яркой иллюстрацией переходной эпохи, в которой варварство, вступив в борьбу с цивилизацией, в конце концов подчиняется цивилизации, но эта цивилизация уже сама приобретает многие черты варварства. Соприкосновение черт старой и новой надстроек, свойственное этой переходной эпохе, эпохе генезиса феодальных отношений у франков, проскальзывает и во внешней политике франкского государства, и во взаимных отношениях между меровингскими королями-братьями. Жажда грабежа и наживы сталкивает их между собой в борьбе за земли и города, но уже усвоенное ими от новой эпохи стремление к единству государства, к единой власти заставляет обоих королей добиваться этого единства, опираясь на военную силу масс в борьбе с другими братьями. Так было с Хлотарем, который, всеми путями действуя, добился, наконец, объединения земель франков под его властью. Такая же борьба началась после смерти Хлотаря. Но эта борьба усложнилась и затянулась тем, что она включила в свою орбиту и жен, и детей, и внуков Хильпериха и Сигеберта, которые продолжали драться и тогда, когда уже инициаторов войны Сигеберта и Хильпериха давно не было в живых. Григорий Турский отмечает многие подробности борьбы. Он рассказывает, что в ответ на грабежи и злодеяния Хильпериха Сигеберт принужден был, действуя в Австразии, привлечь к себе на помощь зарейнские племена, среди которых многие были еще язычниками, как говорится в хронике. Григорий Турский и другие хронисты явно неодобрительно относились к этой затее Сигеберта. Они иронически говорили о том, что эти «союзники» Сигеберта были варварами и такими христианами, что соблюдали многие обряды своего прежнего язычества, принося в жертву богам и людей и совершая другие жертвоприношения[852].

Эта затея Сигеберта, опиравшегося на варварские племена, оттолкнула от него христианских хронистов (и в первую очередь Григория Турского, который с этого времени становится на сторону его противников, т. е. Хильпериха и Гунтрамна). Он с сочувствием описывает встречу братьев и их клятву сражаться против Сигеберта и его варварских полчищ[853], но в войне удачнее был Сигеберт, и Хильпериху пришлось просить мира. Григорий Турский описывает противоречия, возникшие между варварами, которых вызвал Сигеберт, и им самим. Они требовали войны и возможности грабить. Он им отказывал, предпочитая мир с Хильперихом[854].

В этих препирательствах Сигеберта с варварскими воинами, вызванными им из-за Рейна, еще ярче выступает борьба старого варварского строя военной демократии с зачатками государственности, которые проявляет Сигеберт. Он заставил этих воинов уйти обратно за Рейн, но не смог уберечь от их ярости население, жившее в окрестностях Парижа. Григорий Турский писал: «Деревни, окружавшие Париж, они жгли, грабили дома, забирали людей в плен. Король заклинал их, чтобы они этого не делали, но не мог преодолеть ярости племен, пришедших из-за рейнских областей»[855].

Любопытно то, что Григорий Турский, при всей антипатии к Сигеберту, отмечает его попытку воздействия на варварские племена с целью предотвратить грабеж и насилия, которые они производили. Но попытки эти оказались безуспешными, т. к. варварские племена, прибывшие из-за Рейна, не привыкли ни к послушанию, ни к дисциплине в строю, а представляли собой типичные варварские орды, жаждущие грабежа и добычи. И франкские короли прекрасно понимали, что вызванные ими на помощь против своих собственных братьев варвары из-за Рейна будут грабить и убивать франкское население, ни с чем не считаясь. Тем не менее они (короли) их все-таки вызывали, когда им это казалось нужным для сохранения или приобретения власти. Грабеж и насилие — вот те методы, которыми пользуются все франкские короли эпохи Меровингов, начиная с самого Хлодвига, с именем которого было связано завоевание франками Галлии и создание «большого франкского королевства».

Тот же Григорий Турский вынужден отметить, что к тем же методам грабежа и насилия прибегает и Хильперих, когда ему понадобилось снова идти войной против Сигеберта в Австразию. Вступив на территорию Реймса, он, как говорит Григорий Турский, «…двинул свое войско и дошел до Реймса, все сжигая и разрушая»[856].

Погромы и пожары сопровождались страшными грабежами. Отсюда трудно поставить грань между тем, где в эту эпоху кончается варварство и начинается цивилизация. В войнах явно превалирует варварство. Такие необузданные натуры, как натура Хильпериха (или его брата Сигеберта), еще стоят по существу в том варварском мире, в котором война и грабеж были главными средствами к жизни.

Григорий Турский пишет: «…узнав об этом, Сигеберт снова призвал те племена, о которых мы упоминаем выше, и двинул их против брата, решив с ним покончить»[857].

В погоне за Хильперихом Сигеберт нарушает им же скрепленный договор о невступлении в Париж и входит в него. Военные действия между братьями и их отрядами принимают все более напряженный характер. Сигеберт все более теснит Хильпериха, которому приходится защищаться и отступать. Был убит его сын Теодеберт, стоявший во главе больших вооруженных сил франков. Силы эти были частично разбиты войсками Сигеберта, частично разбежались[858]. Хильпериху приходилось плохо. Но его жена Фредегонда подослала к Сигеберту наемных убийц, которые изрезали его отравленными ножами, и он умер[859].

Братоубийственная война и борьба за земли на этом не прекращаются. В борьбе оказался убитым и сам Хильперих (убитый, правда, во время охоты, но народная молва называла и здесь имя его жены — Фредегонды).

Дальнейшее течение борьбы связано с именами королев: Брунгильды и Фредегонды. Закончилась борьба на этом этапе уже при сыне Хильпериха и Фредегонды Хлотаре II (613 г.), снова получившем власть над всей землей франков. Но за время войн меровингских королей и королев в VI–VII вв. чрезвычайно выросла земельная собственность отдельных магнатов и военачальников в королевстве, а с ней и их стремление ограничить королевскую власть в своих интересах. Особенно на этом фоне выделяется нейстрийская знать, которая предъявила Хлотарю II ряд ультимативных требований и вынудила у него знаменитый эдикт 614 г., представляющий, по мнению некоторых буржуазных историков, самую раннюю «феодальную конституцию» в Западной Европе.

Эдикт Хлотаря II

В делом эдикт Хлотаря II[860] является значительной уступкой в пользу церковных и светских крупных землевладельцев. Этот эдикт, как видно из его текста, еще более укреплял положение землевладельцев, закреплял за ними все те административные и судебные привилегии, которые они уже получили при прежних Меровингах (или захватили сами)[861].

Эдикт Хлотаря II утверждал также давно уже требуемое местными феодалами право ставить графов на местах из числа земельных собственников данной земельной территории, а не из центра. Данный пункт эдикта укреплял положение местной землевладельческой знати, представители которой, по эдикту, должны были получить и власть графов на местах, и приращение к своей земельной территории в виде бенефиция, получаемого за службу графа от короля.

Особенные льготы и привилегии получили церковные феодалы. Они добились утверждения завещаний в пользу церкви от светских землевладельцев, утверждения компетенции церковных судов и обращения к этим судам клириков, что выделяло их на особое место в государстве. Епископы по эдикту могли свободно избираться клиром без вмешательства королевской власти (всё это, конечно, не свидетельствовало об ее укреплении). За магнатами закреплялись в наследственное пользование полученные ими когда-то от короны земли, чрезвычайно усилилась власть мажордомов, признавалась самостоятельность Австразии, Нейстрии, Бургундии. Предложения, выдвинутые нейстрийской знатью, в эдикте, получили значение для всего королевства Меровингов.

Эдикт как королевская грамота, имеющая силу закона, явно укреплял положение крупной землевладельческой знати на местах, служил делу укрепления растущего феодального класса.

Наряду с этим можно отметить, что наиболее ярко эдикт Хлотаря II отражает влияние духовенства в земле франков. В громадном большинстве пунктов эдикта не обходится без упоминаний о духовных лицах.

В 1, 2, 3, 4, 5, 7, 10, 11, 14, 15, 18, 19, 20, 21, 22 и 24-м пунктах эдикта упоминается о церкви или ее служителях (в 16 пунктах из 24).

Конечно, это указывает на высокий удельный вес церковной землевладельческой знати у франков. Значительное отражение имеет и светская знать, как мы указывали выше. Больше того, светская и духовная власть претендуют в эдикте на первенство перед королевской властью или, во всяком случае, на равенство с королевской властью. Это, например, отражает пункт 24-й эдикта, в котором указывается в едином плане на тех, кто имеет право отпуска рабов на волю. Сначала упомянуты «отцы церкви», потом светские правители — «благородные сановники»[862], а потом уже только названо (им самим) имя короля, который отпускает на волю «своих верных»[863]. Это последнее звучит в эдикте значительно скромнее, чем упоминание о двух первых категориях знати.

Следует также отметить, что в эдикте уже несколько иначе, чем в «Салической Правде» говорится о положении непосредственных производителей.

Пункт 8-й эдикта упоминает, например, о чинше или цензе новом[864], который должен был взиматься со всех, и рекомендовалось об этом широко оповещать народ. Такое прямое упоминание в эдикте о цензе, который должен был платить народ, встречается впервые в документах меровингской эпохи и свидетельствует о том, что для народа наступили тяжелые времена надвигающегося закрепощения. Для феодальной знати, наоборот, эдикт, созданный по требованию этой знати, открывал широкие возможности роста и усиления, санкционировал то, что уже фактически делалось на местах, где усиливалась феодальная знать и происходило закрепощение свободных когда-то франков.

Таким образом, эдикт Хлотаря II явно показывал рост земельных магнатов во франкском государстве первой половины VII в. и упадок королевской власти, которая во времена последних Меровингов имела некоторое усиление лишь при Дагоберте I, а потом совсем сошла на нет в политике «ленивых королей». Да, собственно, такая королевская власть, какой была власть последних Меровингов, вполне отвечала интересам господствующего класса, класса феодалов, т. к. не ставила препятствий к дальнейшему укрупнению земель в руках светских магнатов и церкви, захвату ими общинных и аллодиальных земель, закрепощению свободных общинников, укреплению феодализма в целом. Такая власть на данном этапе развития франкского государства тоже, как надстройка, помогала феодальному базису укрепиться, выполняя и в этом случае свою функцию.