Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII—III вв. до н.э.

Глава десятая. Революционные выступления мамертинцев в Мессане и кампанцев в Регии в 80–е годы III в. до н.э.

К значительно более позднему времени относятся сведения о двух событиях революционного характера, происшедших в греческих городах — Мессане на о–ве Сицилии и в Регии на юге Италии — в 80–е годы III в. до н.э. В обоих случаях зачинщиками этих событий были кампанские солдаты — в Мессане это были сиракузские наемники, отпущенные домой после смерти тирана Агафокла (в 289 г. до н.э.), в Регии — находившиеся на римской военной службе кампанцы и сидицины, составившие так называемый legio Campana[1], поставленный по просьбе регийцев[2] в качестве римского гарнизона в названном городе, для защиты его от соседних бруттиев и луканов.

Социальные выступления мамертинцев, а также связанных с ними регийских кампанцев происходили в весьма тревожные в политическом отношении времена. Сицилия и Южная Италия являлись тогда ареной резких противоречий и открытой борьбы между греками, карфагенянами и римлянами. В эту борьбу были вовлечены и южноиталийские племена, отсталые в культурном отношении по сравнению с греками и римлянами и потому испытывавшие особенно сильно политическое и социальное угнетение со стороны могущественных рабовладельческих общин, которые захватывали их территории, черпали из их среды [201] контингенты рабов и наемников и вовлекали их в качестве вынужденных союзников в свои войны. В III в. до н.э. политическая и социальная борьба в Сицилии и на юге Италии особенно обострилась во время войны Рима с Пирром и в период I Пунической войны, когда значительные массы кампанского, луканского и апулийского населения были приведены в движение. Это находило свое выражение, в частности, в том, что ранее приведенные к покорности и частично порабощенные греками племена луканов и бруттиев, пользуясь их ослаблением и противоречиями с Римом, нападали на прибрежные греческие города и подвергали их разграблению.

Мамертинцы, как единодушно сообщают древние источники, были μισθόφοροι — наемниками сиракузского тирана Агафокла. О кампанских, луканских и других южноиталийских наемниках на греческой и карфагенской службе известно из разных источников. Судя по поведению кампанцев в Регии, а также по той роли, которую играли италийские и кельтские наемники в Ливийской войне (о чем речь будет идти ниже), это были оторванные от хозяйства контингенты, лишенные привычных средств к существованию, питавшиеся надеждами на военную добычу, полные зависти и ненависти по отношению к богатым чужеземцам, к которым они, несомненно, испытывали уже чисто классовую вражду. В их положении и психологии было много общего с теми римско–латинскими контингентами, революционные выступления которых в Кампании и Лации в эпоху I Самнитской войны описаны были выше.

Полибий[3] называет мамертинцев кампанцами. Известно, однако, что наемники Агафокла состояли из представителей различных, преимущественно же южноиталийских племен[4], а поэтому выражение Полибия следует принимать в более широком смысле и в этих кампанцах видеть вообще людей, говорящих на оскском диалекте. Об этом сообщают следующие факты: прежде всего Альфий у Феста[5] называет мамертинцев выходцами из Самния, каковыми, впрочем, и были многие кампанцы. Но из Самния Альфий приводит их не в Кампанию, а в Бруттий, так как тот пункт, где он их поселяет — Таурикана, должен быть сопоставлен с Таурианой, помещаемой Помпонием Мелой и [202] Птолемеем близ Локр[6]. Там же был расположен и Мамерций, по имени которого, быть может, захватившие Мессану италийцы переименовали ее в Мамертину, а себя в мамертинцев. Об оскском языке и оскской культуре мамертинцев свидетельствуют убедительно мессинские монеты эпохи их владычества над городом с легендами не только на греческом, но и на оскском языке (Μαμερτίνουμ). Известны, кроме того, и оскские надписи из Мессаны, относящиеся также к начальной поре владычества мамертинцев[7].

Подробнее всего сообщающий о захвате мамертинцами Мессаны Полибий характеризует эти события как предательство со стороны мамертинцев по отношению к мессинским грекам, пригласившим их в свой город и надеявшимся использовать их в качестве наемников. О том, что мамертинцы были приняты в Мессане первоначально как друзья и союзники, сообщает и Диодор[8]. Некоторые данные позволяют к тому же думать, что мамертинцы вообще не были в Мессане столь чуждыми людьми, как это могло бы показаться с первого взгляда. Южноиталийский элемент был весьма силен в Северо–восточной Сицилии с самой глубокой древности[9]. Следует поэтому думать, что пришедшие в Мессану мамертинцы могли быть там приняты не только как друзья, но и как кровные родственники. Будучи же допущены на этих основаниях в город, мамертинцы взяли тотчас же власть в свои руки; граждан частью перебили, частью изгнали, а их жен и детей, равно как и имущество, поделили между собой. Однако подробности произведенного мамертинцами переворота неизвестны. Даже самый его характер не так–то легко определить на основании отрывочных, тенденциозных и противоречивых данных источников. Полибий говорит лишь о том, что мамертинцы, прельстившись богатством мессинских граждан, ночью расправились с ними и их имуществом. Уже из подобного краткого сообщения явствует, что речь идет не о тривиальном разбойничьем акте, как это хотел бы внушить своему читателю [203] Полибий[10]. Из его же слов следует, что перед нами попытка организованной экспроприации имущих слоев населения Мессаны, поскольку имущество (дома и земельные участки, как уточняет Полибий) было, по–видимому, на основании специального акта разделено и обращено в собственность новых владельцев[11]. Следует к тому же предположить, что мамертинцы обратили отнятую у мессинских греков землю не в частную, а в общегосударственную собственность, поскольку Альфий у Феста[12] говорит об установлении communio agrorum у мессинцев в эпоху мамертинского владычества. Это свидетельство Альфия можно примирить с сообщениями других авторов о разделе мамертинцами земли, в том смысле, что этот раздел был временным с последующими регулярными переделами, наподобие общинной практики, засвидетельствованной, например на Липарских островах, о чем речь была уже выше. И communio agrorum в этом смысле может быть сопоставлено с Диодоровым выражением ἐγεώρχουν κοινῆ, которое он применяет к жителям Липарских островов.

Однако в источниках, в особенности у Полибия, сообщения об организованном разделе имущества затушевываются и отодвигаются на задний план перед известиями об избиении граждан и об овладении их женами. Имеется к тому же основание думать, что и «избиение» богатых граждан было не актом одностороннего насилия, а результатом происшедшей в Мессане гражданской войны, так как из слов Полибия, наиболее враждебно относящегося к мамертинцам автора, следует заключить, что убиты были только те богатые греческие граждане, которые оказали прямое сопротивление мамертинцам, прочие же были изгнаны из города.

У Диодора, повторяющего утверждения об избиении граждан и о захвате их жен, находим, однако, еще более ценное указание, подтверждающее предположение о государственном характере произведенного мамертинцами переворота, с одной стороны, и ограничивающее смысл рассказов об избиении граждан, — с другой. Диодор сообщает[13] о том, что мессинские граждане, несогласные с новой народной властью, не были включены в новые гражданские [204] списки (ψῆφος), утвержденные правителем–демархом мамертинцев.

Эта новая народная власть обозначена у Диодора словам δημαρχία, выражавшим первоначально понятие власти главы аттического дема (рода), которое восходит, таким образом, к представлению о родовом старейшине и перенесено затем на понятие римского трибуната. Мамертинский демарх, о котором упоминает Диодор в указанном месте, на оскском языке назывался meddix или, по словам Ливия[14], meddix tuticus, что служило обозначением высшей магистратуры у осков. Существование демархов как высших магистратов засвидетельствовано также в кампанском Неаполе[15]. Упоминание meddices в многочисленных оскских надписях свидетельствует о сакральном и военном значении их власти, по своему характеру и происхождению приближавшейся к власти племенного вождя или царя. Одна из отмеченных выше оскских надписей из Месеаны[16] называет двух мамертинских meddices, тогда как у Диодора речь идет о демархе в единственном числе.

Таким образом, следует представить себе, что передел имущества в Мессане был произведен под руководством демарха или демархов, которые внесли в гражданские списки и наделили землей лишь тех из мессинских граждан, которые выразили свое подчинение и сочувствие новым порядкам. Что касается захвата мамертинцами жен убитых и изгнанных мессинцев — факт, на котором настаивают источники, — то независимо от того, насколько он был реален в данном случае, его следует признать характерным сопровождением социальных движений древности: о захвате жен рабовладельцев повествует легенда о восстании рабов в Скифии[17] и в финикийском Тире[18]; на подобные же поползновения указывают сообщения и о захвате кампанскими наемниками Энтеллы в Сицилии в 404 г. до н.э.,[19] и о попытках восстания римских гарнизонов в Кампании в эпоху I Самнитской войны, описанных в предшествующей главе, и о поведении кампанского гарнизона в Регии во время войны Рима с эпирским царем Пирром[20], [205] побужденного в своих действиях, по словам Полибия[21], примером мамертинцев и их поддержкой, о чем речь более подробно будет идти несколькими строками далее.

Выше уже говорилось, что Фест сохранил совершенно отличную от всех прочих версию истории захвата Мессаны мамертинцами, восходящую к некоему Альфию, автору «Карфагенской войны». Этот Альфий, как показал К. Цихориус[22], жил не позднее времени Августа, а произведение его является скорее всего не историческим трудом, а эпосом, намек на что содержится, быть может, у Овидия[23]. Действительно, название Bellum Carthageniense представляется совершенно необычным для латинской исторической литературы, именовавшей войны с Карфагеном «пуническими». Что касается имени Альфия, то оно, будучи оскским, встречается в оскских надписях и в греческих надписях Восточной Сицилии, где, как уже отмечалось, был силен оскский элемент. Мы вправе, таким образом, видеть в Альфии человека кампано–самнитского происхождения, может быть даже мамертинца, излагавшего в своем произведении ту именно версию истории возникновения мамертинцев, которую он слышал в самой мамертинской среде. Мамертинской версию Альфия считал уже и Моммзен[24], а также Белох, называвший ее мамертинским сказанием о своем происхождении[25].

Имя мамертинцев удерживалось в Сицилии весьма долго. Мамертинцами называет мессинцев еще Цицерон[26]. Но за два с лишним столетия, истекшие со времени мамертинского переворота в Мессане до эпохи Августа, исторические сказания, устные или письменные, передававшиеся в мамертинской среде, должны были подвергнуться изменениям, поскольку и сами мамертинцы в социальном отношении за это время переменились.

Произведя описанный выше переворот, мамертинцы первоначально продолжали захватывать и грабить богатые греческие города Сицйлии: они захватили Камарину и Гелу, объединив вокруг Мессаны значительную территорию [206] на северо–востоке Сицилии, вплоть до Кентурипы. Эта территория включала города Милу, Алезу, Тиндариду, Абакен, Амезел[27]. Такое расширение владений мамертинцев не могло не вызвать резкого противодействия со стороны сицилийских греков и более всего со стороны сиракузского тирана Гиерона Младшего, воевавшего с мамертинцами с переменным успехом около пяти лет, вплоть до победы при Лонгане (или Летане)[28] в 265 г. до н.э. Местное сицилийское население в некоторых городах, занятых мамертинцами, частично сочувствовало последним. Это явствует из указания Диодора, свидетельствующего, что жители Амезела защищались от Гиерона весьма храбро; после взятия города Гиерон принял в свое войско лишь «невиновных» (τοὺς δὲ φρουροῦντας ἀπολὺσας τῶν ἐγκλημάτων ἔταξεν είς τας ἰδίας τἀξεις), а земли, принадлежавшие амезельцам, поделил между кентурипинцами и агиринейцами[29]. Мамертинцев, однако, как и во время войны с Пирром, спасли от окончательного поражения карфагеняне, а в начале I Пунической войны, их, скрепя сердце, по настоянию народа и при противодействии сената, поддержали римляне против соединенных сиракузско–карфагенских сил[30].

Потерявшие в борьбе с сицилийскими греками все свои территориальные приобретения, лишенные поддержки Регия, где к этому времени восстание кампанского гарнизона было уже подавлено, вступая в союз с Карфагеном, а затем и с Римом мамертинцы были уже, конечно, не такими, как 20 лет перед тем, когда они произвели социальный переворот в Мессане. У ближайшего поколения мамертинцев те идеи, под знаком которых их отцами был совершен этот переворот, неминуемо должны были утратить свою остроту точно так же, как подчинившаяся карфагенским и римским порядкам мамертинская община неминуемо должна была обратиться в обычную рабовладельческую общину. Естественно, что в этих условиях рассказ о происхождении мамертинцев должен был постепенно принять такую форму, в которой он уже не шокировал бы мамертинское потомство. В таком измененном виде и должна была попасть в руки Альфия история происхождения мамертинцев, в [207] интересы которого вряд ли входила забота о восстановлении исторической истины.

О восстании римско–кампанского гарнизона Регия около 280 г. до н.э. сохранились тоже скудные и отрывочные известия, при том не во всем между собою согласные. Так, например, Полибий[31] и Диодор[32], сообщения которого восходят к Фабию Пиктору, относят посылку римлянами гарнизона в Регий к началу войны с Пирром, в то время как Дионисий Галикарнасский, пользуясь другими (как показал Белох, более точными[33]) данными, имеет в виду несколько более раннее время — 282 г. до н.э., когда Фурии подверглись нападению бруттиев и луканов, грабивших их земли. Это свидетельство косвенно подтверждает и Полибий[34], сообщающий, подобно Дионисию, будто регийцы сами просили римлян о помощи. Это было бы мало вероятно, если бы это событие относилось ко времени войны с Пирром, у которого регийским грекам и было бы естественней всего искать защиту, что они, впрочем, как будто и пытались сделать, уже имея в стенах своего города римский гарнизон[35]. Это последнее обстоятельство и послужило, вероятней всего, ближайшим поводом для совершенного Децием Юбеллином (родом из кампанцев, военным трибуном, командовавшим римским гарнизоном Регия) государственного переворота в городе. Гарнизон этот, по словам Дионисия Галикарнасского, состоял из кампанцев и отчасти из сидицинов — жителей области на границе Кампании и Лация[36], составлявших, очевидно, вместе один легион, о котором и говорит, как о legio Campana, Ливий[37].

Истинной причиной переворота Дионисий выставляет все ту же зависть, развившуюся в кампанцах при виде богатой жизни регийских граждан, на пирах которых в их просторных и роскошно обставленных жилищах они присутствовали в качестве гостей. Большую роль в создании соответствующих настроений среди кампанцев играл, по словам Дионисия, писец Деция, которого он, не скупясь, наделяет всяческими скверными качествами (πανοὔργον ἄνδρα καί πάσης πονηρίας ἀρχιτέκτονα). В этом человеке, [208] представителе интеллигентного труда, не чуждого, быть может, весьма распространенных стоических идей, следует видеть вдохновителя и идеолога этого восстания, так как именно он, по свидетельству Дионисия[38], приводил кампанцам в пример успех предприятия мамертинцев в Мессане и советовал, перебив регийских граждан, поделить между собою их имущество.

О том, что мессинские мамертинцы служили для регийских кампанцев не только примером, но и оказывали им прямую поддержку, свидетельствуют единодушно все сохранившиеся источники. Дионисий же прямо говорит о военном союзе (συμμαχία), заключенном между Децием и мамертинцами[39]. Представляется достаточно правдоподобным, что предательство регийцев по отношению к римлянам и их попытка открыть ворота города для войск Пирра послужила лишь поводом для революционных действий кампанцев. Во всяком случае это обстоятельство не явилось оправданием для них в глазах римского сената, предпринявшего против Деция в 278 г. до н.э. по окончании войны с Пирром[40] карательную экспедицию под командованием консула Г. Фабриция Лусцина. Дионисий Галикарнасский сохранил, однако, параллельный рассказ, соответственно которому восстание регийского гарнизона было подавлено лишь в 270 г. до н.э. консулом Г. Генуцием. Для согласования со своим же предшествующим изложением Дионисий относит это сообщение ко второму якобы восстанию в Регии (δευτέρα έπανάστασις ). Однако как из рассказа о ходе и об исходе этого восстания, так и из сообщения Полибия[41] явствует, что речь идет все о том же восстании под руководством Деция Юбеллина и его писца, конец которого, таким образом, быть может, имел место лишь в 270 г. до н.э.

Римляне жестоко расправились с регийскими кампанцами. Заговорщики (а по версии Диодора, изложенной в кн. XX, 16, весь гарнизон) были казнены в Риме на форуме после жестокой и позорной экзекуции. Деций и его писец покончили жизнь самоубийством[42].

О ходе событий в Регии после переворота, произведенного Децием с согласия остальных командиров и [209] лучших из воинов, созванных им на собрание[43], не известно ничего, кроме того, что регийские кампанцы поступали совершенно так же, как и мамертинцы[44], с которыми Деций, осуществлявший в Регии верховную власть (εγεγόνει τύραννος) поддерживал тесные отношения. Из Дионисия Галикарнасского следует, что кампанцы, подобно мамертинцам, часть регийских граждан принудили к изгнанию. Военный союз с мамертинцами, о котором уже упоминалось, предполагал, вероятно, некоторые совместные действия, ибо регийцы, подобно мессинцам, нападали на соседние города и захватили, в частности, Кротон[45] и Каулонию[46], причем в первом из названных пунктов ими был уничтожен римский гарнизон. Следует предполагать и другие, мирные, отношения регийцев и мамертинцев, о которых впрочем ничего не известно, за исключением анекдота, явно римского происхождения, о том, как мессинский врач Дексикрат (по происхождению региец) в отместку за убийство своих соотечественников ослепил посредством некоего ядовитого средства страдавшего болезнью глаз Деция[47]. Мы приводим этот анекдот потому, что возникновение его предполагает, как нечто само собой разумеющееся, связи и сообщения между регийцами и мамертинцами. [210]