Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII—III вв. до н.э.

Глава четвертая. Рабовладение в древней Этрурии

Ритуальные захоронения в погребениях эпохи Вилланова на территории Этрурии, рассмотренные выше, так же как и ритуальные погребения я древнейших этрусских камерных гробницах, говорят о наличии примитивных форм рабовладения в Тоскане в эпоху становления этрусской культуры. Существование рабства в Этрурии и применение рабского труда документируется наличием монументальных архитектурных и ирригационных сооружений, а работорговля – тирренской разбойничьей морской торговлей, посредством которой вероятней всего и попадали в Грецию италийские рабы, засвидетельствованные эпически в Одиссее[1] и графически на коринфском кратере[2] VI в. до н.э. с изображением раба по имени Умбр (Ὄμ(β)ρικος). Какие реальные формы принимало древнеэтрусское рабовладение? Уже упоминалось, что известия греческих и латинских авторов говорят об этрусских рабах в таких выражениях, которые позволяют заключить о его примитивно–общинном характере. Так, Дионисий Галикарнасский, рассказывая о вейентско–римской войне 480 г. до н.э., сообщает о том, что этрусские аристократы (οἱ δυνατώτατοι) отовсюду спешили на помощь Вейям, ведя за собою своих пенестов (τοὺς ἑαυτῶν πενέστας ἐπαγόμενοι)[3]. Кто же такие были этрусские пенесты? Прилагая это наименование к контингентам, которые шли на войну с римлянами за этрусскими [104]

«Умбр» среди персонажей рисунка на коринфском кратере из Цере

(Луврский музей)

аристократами, Дионисий не делает при этом никаких разъяснений. Их, видимо, следует сопоставить с умбрами и дауниями, которых этруски вели за собой против Кум в 505 г. до н.э.,[4] а также с «этрусскими сельскими когортами» (agrestium etruscorum cohortes), выступавшими против римлян в войне 310 г. до н.э. по наущению этрусских владетелей Циминской области (a principibus regionis eius) и потерпевшими поражение ввиду их слабой дисциплинированности[5]. Речь, очевидно, идет о местном и подчиненном этрускам сельскохозяйственном населении, вероятно вполне соответствующем тем клиентам и рабам, с помощью которых воевали против этрусков Фабии в 477 г. до н.э.,[6] ибо римское порабощенное сельскохозяйственное население, находившееся в отношениях клиентелы у аристократических родов, Дионисием также неоднократно именуется пенестами и пелатами[7]. Тот же Дионисий однажды разъясняет, что пенестами вообще именуются фессалийские крестьяне, соответствующие по своему положению аттическим фетам или пелатам[8], которых другие авторы [105] сопоставляют со спартанскими гелотами (например Аристотель[9]) или прямо с рабами (θετταλοικέται), как Филострат (у Афинея[10]). Поясняя, что пенесты — это коренное население Фессалии, занимавшееся сельским хозяйством и работавшее на своих завоевателей, Дионисий как бы утверждает за пенестами некое самостоятельное этническое значение, которое отличает их от фессалийской аристократии. В этом же смысле свидетельствует о пенестах и Платон[11], именуя их фессалийским племенем (θετταλῶν το πενεστικόν ἔθνς). Историческая реальность существования подобного племени в Северной Греции подтверждается сообщением Тита Ливия[12], называвшего в Иллирике у границ Македонии племя пенестов. Все это как будто бы позволяет утверждать, что там, где Дионисий применительно к Италии (и в частности к Этрурии) говорит о пенестах, он имеет в виду коренное население Этрурии, порабощенное тирренскими завоевателями. Видимо, этрусские пенесты находились у этрусской аристократии на положении клиентов, как и завоеванное латинское земледельческое население у римлян. Это следует и из того, что институт клиентелы необходимо считать общеиталийским[13], поскольку он наличествует и у сабинян. И как римские Фабии пришли к Вейям в 477 г. со своими клиентами и рабами, точно так и этруски выставили против них своих клиентов, после чего, по словам Дионисия[14], их войска поравнялись силами.

Так же как и в Риме, этрусские клиенты были, вероятно, более или менее самостоятельными крестьянами, сидевшими на земле, официально принадлежавшей аристократам и обязанными своим патронам частью урожая или какими–либо работами на их полях. Случай сохранил для нас [106] бронзовую и терракотовую группы, относящиеся к VI—V вв. до н.э., изображающие такого этрусского земледельца за пахотой с помощью плуга на паре быков. В бронзовой группе, происходящей из Ареццо, рядом с крестьянином представлена богиня Минерва (Менрва), в храм которой, видимо, и была посвящена эта бронзовая группа[15]. Вотивное назначение подобных скульптур несомненно, и культовой смысл их, конечно, тот же, что и других вотивов с изображением трудовых сцен, каковы, например, широко известные коринфские пинаки VII—VI вв. до н.э., воспроизводящие различные производственно–трудовые процессы с участием рабов. Совершавшие эти приношения люди, вероятно, имели в виду заручиться помощью божества для облегчения своего труда.

Этрусская архаическая бронзовая группа, изображающая пахаря с упряжкой быков

Декоративные фризы на этрусских серебряных цистах, происходящих из разных мест Этрурии и Приальпийских областей, также относящихся к VII—V вв. до н.э., [107] содержат весьма детальные и отличающиеся тщательностью и реализмом исполнения картины древнеэтрусской жизни. Так, на фризе известной бронзовой ситулы из Болоньи[16] мы видим в верхнем ряду процессию этрусских воинов, в числе которых следует представить себе и ее владельца. Ниже расположена процессия его клиентов–пенестов, несущих своему господину в качестве дани различные продукты своего труда и хозяйства. Еще ниже снова воспроизведены некоторые хозяйственные и ритуальные сцены, в которых несомненно также участвуют подневольные земледельцы и домашние рабы (см. рис. на стр. 66).

Еще более наглядную картину находим на так называемой «цисте Бенвенути» из Эсте[17]. Нижний ее фриз содержит изображения воинов, ведущих за собой на веревке пленников со связанными руками, которые несут на спине привязанный за шею груз. Поскольку эта ситула датируется временем около 600 г. до н.э.,[18] представленные на ней сцены могут быть связаны с древнейшими отношениями господства и подчинения, зафиксированными вышеописанными ритуальными захоронениями (см. рис. на стр. 65). Эти изображения, точно воспроизводящие структуру и быт этрусского общества, являются наглядной иллюстрацией к тем отрывочным и не всегда сразу понятным литературным данным, которые мы находим у греческих и латинских авторов, и во всяком случае могут служить для них прекрасным дополнением и комментарием.

Этрусская художественная традиция сохранила немало изображений домашних рабов: это слуги на пирах, танцоры, музыканты, гимнасты и т.п. Изображения эти начинают появляться с эпохи архаики (VI в. до н.э.) и продолжаются до IV—III вв. до н.э. Известна также надгробная скульптурная группа из Кьюзи[19], относящаяся к более позднему времени (III—II вв. до н.э.), с изображением этрусского pater familias в кругу своих родичей или домашних рабов. На фресках этрусских погребальных [108]

Этрусские рабы-гимнасты. Изображение на стене tomba dei Auguri в Тарквиниях

камер, так же как и на названном только что рельефе, домочадцы, находившиеся, вероятно, на положении рабов, изображались в одеждах мало чем отличных по своему виду и изяществу от одежды владельцев, что могло бы, пожалуй, заставить усомниться в их рабской принадлежности. Однако в Этрурии, видимо, как и в древнереспубликанском Риме, различия в положении домашних рабов и свободных родичей нередко стирались, неопределенны бывали и их правовые различия. Во всяком случае имеется свидетельство Диодора[20], сообщающее о роскоши этрусков и [109] о прислуживающих на их пирах рабах и рабынях (Диодор употребляет для их обозначения термин οίκέται, равно приложимый также и к свободным домочадцам, находившимся на положении клиентов), внешний вид которых и их одежды не соответствовали их рабскому положению[21].

Хотя в истории древнеэтрусского рабовладения следует предполагать известную эволюцию, однако в целом оно сохраняло на протяжении своего развития достаточно примитивный характер и было с трудом отделимо от клиентелы. Об этом позволяют судить наиболее поздние из относящихся к данному предмету свидетельства, касающиеся событий в Вольсиниях, происшедших перед присоединением этого крупного этрусского центра к Риму в 265–264 гг. до н.э.

События эти сохранили по себе традицию, восходящую к некоему современному им источнику, переданную довольно единообразно через греческие и латинские руки, изложенную наиболее обстоятельно у Псевдо–Аристотеля[22], Иоанна Антиохийского[23], Валерия Максима[24] и у Флора[25]. Из этих сообщений явствует, что аристократия Вольсиний, напрягая свои силы в борьбе против Рима, принуждена была вооружить большое число подчиненного сельского населения, которое латинские авторы именуют освобожденными рабами[26], а греческие — ойкетами[27]. Эти [110] демократические элементы захватили в городе власть и, уничтожив сопротивлявшихся аристократов и поделив их имущество и жен, учредили новые законы, по которым низшие и ранее бесправные слои населения получали право владения и наследования имущества, а также право заключения браков с представителями аристократических родов. Новые порядки просуществовали, однако, недолго, ибо аристократия Вольсиний предпочла римское владычество господству собственного плебса и отдала город римскому войску, которое под командованием консулов Кв. Фабия и Л. Манилия[28] и захватило его в 265–264 гг. до н.э.

Что же касается тех нововведений, которые были учреждены захватившими было в городе власть низшими слоями населения, именуемыми Валерием Максимом рабами, а Флором вольноотпущенниками, то программа их в точности соответствует той, которую мы находим у римских общественных низов и у подвластных Риму латинов, кампанцев и других италийских племен в их вековой борьбе с римской олигархией за политическое и экономическое освобождение. Это лишний раз показывает, что в Этрурии накануне ее окончательного падения рабы и полусвободное сельское и городское население, будучи слабо дифференцированными, в своих освободительных устремлениях выступали сообща и поддерживали политические требования, соответствовавшие программе римского плебса. Последний был, как и этрусские пенесты, столь же тесно связан своими судьбами с рабами и перегринами, от положения которых его отделяли не весьма четкие юридические нормы и еще менее отчетливые и определенные экономические и бытовые условия, о чем подробнее речь пойдет ниже.

Видимо, аналогичный социальный смысл и схожую судьбу имели также и события, происшедшие в Арреции в 302 г. до н.э. и в ближайшие последующие годы, о которых мы знаем из краткого и не вполне внятного сообщения Ливия[29]. Арретинский род Цильниев подвергся, по его словам, вооруженному нападению со стороны других граждан Арреция, позавидовавших его богатству и могуществу. Весьма возможно, однако, что нападавшие были клиентами и рабами именно рода Цильниев, ибо в следующей [111] главе Ливий замечает[30], что, по имеющимся у него сведениям, восстание это было без какого–либо кровопролития усмирено ведшим в Этрурии войну римским диктатором М. Валерием Максимом, подчинившим плебеев роду Цильниев (Cilnio genere cum plebe in gratiam reducto). Видимо, и Цильнии в Арреции, так же как аристократы в Вольсиниях, призвали на помощь римлян, одно появление которых привело к повиновению низшие слои арретинского населения, стремившиеся к государственному перевороту.

Некоторые дополнительные данные из области древнетосканского рабовладения могут быть почерпнуты также и из этрусской эпиграфики, несмотря на весьма большие затруднения, с которыми связано ее понимание и истолкование. Этрусские термины leue, lautn, lautni, lautneteri и etera на основании двух билингв[31] из Кьюзи и из Перуджии, в которых lautni соответствует латинскому l(ibertus), уже О. Мюллером толковались как обозначающие зависимые социальные состояния[32]. В различных опосредствованиях эти термины впервые были изучены Кортсеном[33], который понимал lautn как соответствие латинской familia и lautni переводил как familiaris. Связь lautni с etera, а также другие сочетания, в которых знает этот последний термин этрусская эпиграфика, позволяли ему толковать etera как этрусскую аналогию латинским плебеям и греческим пелатам или пенестам. Это же толкование принимает и Т. Франкфорт в недавней работе, специально посвященной изучению названных этрусских терминов[34]. [112]

Среди сочетаний etera с другими терминами наиболее интересы, видимо, zilaθ eterav и sil eteraias[35]. Zilaθ встречается во многих этрусских надписях в различных сочетаниях и нередко сопоставляются с латинскими наименованиями высших магистратур, таких, как претор, трибун и т.п.[36] М. Паллоттино[37] на этом основании сопоставляет zilaθ eterav с латинским tribunus plebis. Следует полагать, что упомянутое этрусское обозначение и в действительности должно было иметь близкий этому смысл.

Однако в своем детальном рассмотрении этрусской чиновной номенклатуры в сравнении с соответствующей латинской терминологией Ф. Лейфер[38], а за ним также и Т. Франкфорт[39] отрицают правомочность подобного истолкования zilaθ eterav, на том основании, что этот титул прилагается в некоторых надписях к именам аристократического происхождения, как, например, к Vel Alethna, происходящему из знаменитого и высокопоставленного рода в Витербо, где он был zilaθ eterav и zilaθ parχis. Мнение свое названные авторы основывают на том, что в Риме трибунат был обязательно связан с принадлежностью к плебейскому сословию исполнителей этой магистратуры. Но, не говоря уже о том, что в Этрурии подобное правило могло и не соблюдаться, надо было бы допустить, что, так же как и в Риме, в Этрурии плебеи могли быть носителями аристократических родовых имен, тех именно родов, клиентами которых они являлись. И если в Риме некоторые древние аристократические имена не имеют плебейских дублетов, то это, вероятно, лишь потому, что носители их вымерли и роды прекратили свое существование в весьма давние времена. Кроме того, в римской политической практике известно такое явление, как transitio ad plebem, связанное именно со стремлением некоторых патрициев к [113] плебейским магистратурам, в частности, к трибунату[40]. Вполне допустимо, что и в Этрурии могла иметь место такая же практика, тем более, что, как мы знаем, почти во всех проявлениях политической жизни этруски опережали римлян и служили для них примером.

Весьма вероятно, что этруски как единственные из италийцев, обладавшие в VII—V вв. до н.э. морским флотом, были инициаторами работорговли с заморскими странами. Возможно, что упоминавшийся ранее раб Умбр, изображенный на коринфском кратере, в качестве ремесленника керамической мастерской попал в Коринф из какого–либо этрусского порта на Адриатическом море, т.е. из той части Италии, которая носила у греков наименование Умбрии[41]. Пиратствуя на морях и поддерживая интенсивные сношения с пунийцами, этруски должны были завозить в Италию заморских рабов, в частности, африканских негров, экзотической внешностью импонировавших изнеженному и извращенному вкусу этрусских аристократов. И действительно изображения негров нередки на этрусских вазах, например, на знаменитой церетанской гидрии с изображением Геракла у египетского царя Бусириса, равно как и на фаянсовой вазе, происходящей из могилы, носящей имя египетского фараона Бокхориса[42]. Находим мы их и на фигурных вазах, происходящих из других центров Этрурии[43]. Предметом весьма значительной торговли, ведшейся этрусками в приальпийских странах и на кельтском побережье Средиземного моря, также в значительной степени должны были быть рабы, выменивавшиеся на разного рода промышленные товары. К этого же рода этрусской торговле может быть отнесено, вероятно, и приведенное выше весьма красочное описание у Диодора [114] Сицилийского виноторговли, производившейся италийскими купцами в кельтских странах; поскольку из числа италиков кораблями, рисковавшими предпринимать далекие плавания с торговыми целями, обладали одни лишь этруски, этот рассказ Диодора безо всякого колебания может быть отнесен именно к ним[44], тем более, что сообщение связано с описанием первоначальных сношений Италии с Кельтикой.

Однако этрусское рабовладение, несмотря на многочисленные военные предприятия и на морское пиратство этрусков, достигало того массового использования импортных и оторванных от своей почвы рабов, какое характерно для римских условий эпохи поздней республики и которое получило в науке наименование «классического». Видимо, даже на разработках металлических руд на о–ве Ильва и в местах их выплавки близ Популонии работали преимущественно находившиеся в подчинении у этрусков местные жители, погребения которых, найденные близ сыродутных железоплавильных горнов, являются вполне италийскими и довольно типичными для культуры Вилланова[45]. Таким образом, если этруски опередили прочих италиков в отношении культурного развития и тех материальных и духовных благ, которые им приносила обширная торговля и общение с заморскими народами, то они шли с ними в ногу в отношении развития производительных сил и определявшегося ими характера общественных отношений: интенсивного рабства, столь характерного для Карфагена и других пунических и наиболее развитых греческих полисов, с массовым использованием рабов в промышленных мастерских и в интенсивном сельском хозяйстве, Этрурия не знала. Не знал его в то время еще и Рим, пришедший к развитому классическому рабству лишь в эпоху, последовавшую за Пуническими войнами, когда крупные военные предприятия в разных странах Средиземноморья привлекли в Италию огромное количество дешевых рабов. Труд последних при наличии соответствующих технических средств, находившихся в распоряжении римских магнатов, оказалcя [115] гораздо выгоднее труда подневольного местного населения, формы эксплуатации которого не могли быть столь же интенсивными[46].

Преобладание этого модернизированного и более интенсивного рабовладения, распространенного римлянами в Италии по мере оккупации ими обширных сельскохозяйственных территорий и организации на них развитых рабовладельческих хозяйств, и привели, вероятно, к окончательному упадку этрусскую экономику и культуру[47]. [116]