Возрастной шовинизм (декабрь 2007)

Людмила Сырникова Ненавистная молодость

Не быть энергичным

При капитализме сначала поутихли, а после и вовсе пропали общественно-политические дискуссии в автобусе, троллейбусе, трамвае и метро. Даже пенсионеры демонстрируют вполне кальвинистскую замкнутость. Видать, привыкли, адаптировались к логике исторического развития. Невидимо склоняясь и хладея, мы близимся к началу своему. Если и возникнет какой-то разговор, то по старой памяти: в душе зажила уже старая рана, но нет-нет дает о себе знать, как осколочное ранение в плохую погоду. Вот наблюдение из относительно свежих. В московском маршрутном такси две бабушки рвали друг у друга из рук газету с изображением уже совершенно седого и благодушно расплывшегося Горбачева М. С. На лицах гражданок читалось явственное желание плюнуть в ненавистные очки.

- А помните, когда женушка его, Раиска-то Максимовна, посоветовала людям сапоги носить резиновые, если кожаных в продаже нет?! - кричала одна пенсионерка.

- А сама в мехах стояла, в мехах! - доказывала, что помнит, вторая.

Вышли они вместе и двинулись по направлению к магазину «Перекресток», потому что «там нет очередей».

В 1991 году, после судьбоносного, сделанного по Центральному телевидению заявления Горбачева об отставке, газета «Известия Советов народных депутатов СССР» вышла с полосным прощальным приветом; синтаксически неуклюжий заголовок светился печальной грустью: «Он приходил. Это важнее того, что он уходит». Но то был заголовок, сочиненный для межрегиональных депутатов и либеральной интеллигенции, народ с таким заголовком согласиться не мог. Ненависть к Горбачеву возникала не вдруг, постепенно: антиалкогольная кампания, пустые прилавки, жена. Сначала никакой ненависти не было вообще. В 1985-м мудрый, смекалистый народ наш прицокивал языком: «Он молодой, энергичный». Произносилось это с робкой, как стариковское дыхание, надеждой: быстро устающее от любой власти общество понимало, что ему нужен молодой и энергичный руководитель, но не вполне понимало, зачем. До сих пор образ молодого энергичного руководителя остается холодным идеалом, страшным и прекрасным одновременно, туманным, зыбким, одиноким, недосягаемым.

Но более всего - загадочным. Потому что молодость и энергия ненавидимы, как ненавидима моль, заползающая в пуховый платок. Попробуйте проехаться в общественном транспорте, вообразив себе, что эта поездка - небольшая экскурсия. Посмотрите налево. Вот старуха с клюкой, интересная разве что Проппу, требует, чтобы какой-то парень уступил ей место, шипит, обобщает. Частное пространство, в России никогда не являвшееся ценностью, завоевывается всегда силой, и априорная сила молодости, победительницы в этой неравной борьбе, ненавидима старухой. Но ей мало суковатой палки, ей нужен молодой энергичный руководитель, чтоб за шкирку отодрал невоспитанного наглеца от скамьи, а потом улыбнулся и широко раскрытой ладонью вежливо, с почтением указал на нагретое место: «Бабушка, садитесь». Посмотрите направо. Пенсионер с газетой злобно нахохлился при виде гражданина средних лет, нахохлился, но молчит, потому что «будешь выступать - по роже получишь», а пенсионер не хочет по роже, он хочет, чтобы молодой энергичный руководитель как-нибудь отомстил гражданину средних лет за стариковский страх, за то, что написано в газете, и еще за что-нибудь. А вот прямо у выхода из вагона - привычная мизансцена: дородная пожилая дама в кожаном плаще, с бабеттой на голове, толкнула торопящуюся к выходу девушку, та, споткнувшись, вылетела на перрон, устояла, но испугалась, двери закрылись, вагон покачнулся, готовый через секунду тронуться. Дама расправила плечи, тронула рукою бабетту. Победа добыта, но это тактическая победа. А в принципе, конечно, молодой энергичный руководитель нужен, чтоб такие вот не зарывались, а то волосы распушила и пошла, быдло! Cтарики инфантильны. Они зовут молодого, энергичного руководителя не просто так. Будто чеховский Коврин, зовут они свою молодость, смелость, радость, зовут жизнь, которая была так прекрасна.

Впрочем, эти бытовые зарисовки банальны. Куда интересней жизненные истории. Был у меня один приятель. Работал в академическом институте техническим секретарем диссертационного совета. Писал кандидатскую диссертацию «Русское стихосложение XXI века». Ему было двадцать три года. Все его служебное окружение состояло из шестидесятилетних особ. То были интеллигентные женщины, кутавшиеся в шали и пуховые платки. Иногда они говорили: «Мы же все-таки богема!» Говорилось это в пустоту, в пространство, относилось, как правило, к какому-нибудь замечанию, некстати прозвучавшему минут пять назад: например, молодая лаборантка, заглянувшая на секундочку, могла пересказать содержание вчерашней серии телефильма. Научные работники провожали ее молчанием, а через некоторое время следовала самоидентификация. Двадцать лет назад со сходной брезгливостью встречали они известие о выброшенных в продажу румынских сапогах. Но тогда приятелю моему было три года, ничегошеньки он не помнит, правда, маменька сказывала, как за сапогами румынскими стояла, но все больше за детским питанием для него, черноглазого. И сегодня довольна она: вон, какой вырос, без пяти минут кандидат наук, делает настоящую карьеру. Впрочем, не одна маменька довольна: коллежанки пожилые с ним накоротке, едва ли не сыном-внуком считают, а принимая букеты Восьмого марта, глазами блестят, растроганные. Комфортно было знакомому моему на рабочем месте. И приятно. Написавши диссертацию, добрался он до защиты. Ни одного черного шара, кто-то даже в ВАК позвонить хотел, академику одному, которому достаточно было два слова сказать - и беспрепятственно, как по маслу бы все в ВАКе прошло. Но решено было не звонить, а на банкет академика позвать, это куда приятнее, да и современнее как-то, все деловые переговоры, даже молчаливые, ведутся теперь за едой. Академик пришел, отфыркивался, потирал руки, глядя на нарезочку, поправлял галстук с толстым, величиной с диетическое яйцо, узлом. А спустя некоторое время случилась вот что. Двадцатитрехлетний диссертант то ли выпил лишнего, то ли от успехов испытал головокружение, но, произнося тост, заявил: «Спасибо вам всем за то, что теперь осуществится моя долгожданная мечта: я займу достойное место на кафедре!»

- Хых! - то ли кашлянул, то ли поперхнулся академик. Потом все немного помолчали и поели нарезки. Что-то распространилось в воздухе - липкое, неприятное. Пышноволосая дама, автор докторской диссертации «Образ человека труда в драматургии 70-х», поправила шаль и замкнулась в себе, она будто не слышала разговора за столом, да и сам разговор вскоре стал спотыкаться и замер. А в понедельник бодрый ученый секретарь, решительный человек на пружинящих ногах, вызвал виновника торжества к себе в кабинет и сказал:

- Вы, вероятно, еще очень молоды и не понимаете, что для того, чтобы служить науке, человеку необходим опыт. Все поднимаются по лестнице пешком, а вы хотите сесть в лифт.

Диссертация моего приятеля была остановлена в Высшей аттестационной комиссии. Молодой энергичный руководитель сделал свое дело.

Говорят, вскоре его, ученого секретаря, пригласили в Казахстан - прочесть лекцию в каком-то славянском университете или лицее. Он с радостью отправился в Алматы, в аэропорт пришла машина, не новая, но все же иномарка, лекция имела успех, ученый секретарь даже несколько театрально закончил ее фразой на казахском, которая означала: «Спасибо!», а после был обед. Да еще какой. Баранина, говядина, снова баранина, опять говядина, манты, лагман, каурдак, бешбармак, водка, водка, водка, слова о культурных связях и дружбе народов. Общение быстро становилось неформальным. И ученый секретарь решился произнести еще один тост. Встал и сказал громко:

- Хорошо у вас на Востоке! У вас старших принято уважать!!!

Казахи гостеприимно заулыбались.