Свиток третий Колокольчик, раскрывшийся к солнцу

У самой дороги

Чистый бежит ручей.

Тенистая ива.

Я думал, всего на миг, —

И вот — стою долго-долго…

Сайгё

Мы чуть не опоздали на поезд. И все из-за этого оболтуса Тимура. У меня с утра были дела в агентстве. И я решила, что возьму сумку с вещами, чтобы поехать на вокзал, не заезжая домой. Тим сказал по телефону, что тоже придет в агентство, потому что квартира его новой мадам находилась неподалеку. Поезд отправлялся в пять вечера, и я наказала Тиму быть не позже четырех.

К трем я проверила все дела, оставила план работы для Сакуры и Идзуми и еще раз поговорила с Лизой насчет организации чайной церемонии.

— Посмотри нужную литературу, — советовала я, идя в репетиционную, — подбери соответствующую посуду, продумай интерьер. И вообще, — я остановилась в дверях и посмотрела на нее немного беспомощно, — ты остаешься за меня, так что будь на высоте.

— Ну, чего ты так переживаешь? — улыбнулась Лиза. — Идем лучше чаю выпьем. А то на тебе лица нет.

— Но я хотела еще раз прикинуть, что где расставлять, — сказала я.

— Идем! — потянула она меня за рукав. — Сама справлюсь!

Мы устроились в моем кабинете. Лиза купила вкусные слоеные пирожки.

— А как Павел Николаевич? — поинтересовалась я, наливая чай.

— Скоро выпишут, — усмехнулась она. — Я ему сказала: «Попробуй не выздоровей, узнаешь, что будет!». Он тут же испугался и быстро пошел на поправку.

— Ох, Лиза! Чем же все это закончится?

— Прекрати, Танюшка! Есть чудный анекдот. «Доктор: — Вы страдаете половыми извращениями. Пациент: — Что вы, доктор! Я ими наслаждаюсь!»

Лиза задорно засмеялась.

— О чем я и говорю! — грустно сказала я.

— Что-то Тим задерживается, — перевела она разговор на другую тему.

— Да? — тут же заволновалась я.

— Ага, уже пятый час, — сообщила Лиза.

Я вскочила, подхватила сумку и пошла к выходу.

— Да подожди ты! — рассердилась Лиза. — У него ведь сотовый есть. Позвони!

— Позвони сама, — на ходу проговорила я.

Выйдя из офиса, я увидела, что наш шофер уже стоит возле машины и вопросительно на меня смотрит.

— Двадцать минут пятого, Татьяна Андреевна, — спокойно проговорил он. — А вдруг пробки?

— Да-да, Николай, — пробормотала я, вглядываясь в даль улицы. — Сейчас должен подойти еще один человек.

— Он «отключен или вне зоны действия», — сказала появившаяся в дверях Лиза.

— Черт бы побрал! — громко сказала я, подходя к машине.

Шофер открыл багажник и закинул мою сумку.

— Ну что, едем? — спросил он. — До Казанского, конечно, не так и далеко, но сами понимаете…

И в этот момент я увидела быстро идущего, улыбающегося Тимура. Следом за ним семенила на высоких каблуках какая-то явно рассерженная женщина, на вид лет под шестьдесят. Мы замерли. Когда они приблизились, я сурово глянула на Тима.

— Знаю, знаю, — весело сказал он и улыбнулся еще шире. — Я готов!

Тут только я обратила внимание, что из блондина он превратился в шатена. Его васильково-синие глаза сияли, лукаво поглядывая на нас.

— Рыжик, милый, может, ты нас все-таки представишь, — пролепетала, чуть задыхаясь, его спутница.

— Рыжик?! — прошептала мне на ухо Лиза и тихо прыснула.

— Отстань ты от меня! — неожиданно злобно зашипел он и выдернул руку из ее цепких пальцев. — Мы и так из-за тебя опаздываем!

Я увидела, как губы женщины задрожали, а большие светло-голубые глаза наполнились слезами.

— Извините, — быстро проговорила я, — но мы действительно опаздываем. А поезд, сами понимаете, ждать не будет!

Я расцеловалась с Лизой и села на переднее сиденье. Через секунду Тим забрался на заднее. Когда мы поехали, я обернулась и увидела Лизу, машущую нам рукой, и спутницу Тима, которая прильнула к ней и что-то быстро говорила, нервно жестикулируя.

Мы с трудом успели. И забежали в вагон под ворчливые замечания проводницы буквально за минуту до отправления. Плюхнувшись на сиденья, перевели дух, одновременно посмотрев в окно. И увидели, что поезд тронулся. В купе, кроме нас, никого не оказалось.

— Зайдут еще, — сказал Тим, когда я выразила радость по этому поводу. — Следующая остановка через два часа.

Он убрал наши сумки под сиденья и предложил сразу переодеться.

— Думаешь? — нерешительно сказала я, снимая льняной пиджак и аккуратно вешая его на плечики.

— А чего? — удивился он. — Зато будем чувствовать себя свободно. А то жара немыслимая. И ты еще так официально вырядилась! Могла бы просто сарафанчик какой-нибудь надеть, а то деловой костю-ю-юм! — протянул он и скривил губы.

— Только стриптизеры и геи обращают такое внимание на одежду! — заметила я и усмехнулась, начиная раздражаться.

Я давно не общалась с ребятами, подобными Тиму, и его манера разговора показалась чрезмерно свободной. Мои друзья и знакомые были в основном людьми успешными, состоятельными и солидными и обращались ко мне исключительно вежливо и уважительно. И тут вдруг такой тон!

— Танька! — обернулся ко мне Тим. — А ты становишься занудой! Переодевайся, кому говорю!

И он задорно рассмеялся. Я, глядя в его синие искристые глаза и на яркие смеющиеся губы, невольно улыбнулась в ответ.

— Забудь ты, что большая начальница, — продолжил он, спокойно скидывая голубую футболку и бросая ее на сиденье. — Тебе всего двадцать лет! Расслабься! Ты едешь отдыхать!

«А и правда, — подумала я, — я еду домой. И на время полезно забыть о гейше Аямэ».

Тим тем временем расстегнул белые джинсы, стянул их и, не торопясь, повесил на плечики. Его стройные ноги и узкие бедра, обтянутые тонкими белыми трусиками, находились прямо перед моими глазами.

Член, плотно обтянутый трикотажной тканью, выпирал округлым бугорком. Я невольно задержала на нем взгляд.

— И что у тебя за новая подружка? — невпопад спросила я.

— Обычная богатая телка. Хуже всего, что она ничем не занимается, — ответил Тим, расстилая покрывало и усаживаясь на него. — Она дважды вдова, и ее мужья оставили ей немалые состояния. Она просто от безделья бесится. У ее предшественницы по крайней мере свой бизнес был. А тут вся энергия на меня, на разнесчастного, — притворно вздохнул он и рассмеялся.

Я, видя, что одеваться он не собирается, встала.

— Может, накинешь что-нибудь на себя и выйдешь? — спросила я. — Хочу переодеться.

— Надеюсь, в сарафанчик? — улыбнулся Тим и не сдвинулся с места.

— Дался тебе этот сарафанчик! Так выйдешь или нет?

— А зачем? Ты что, стесняешься? Вот уж не ожидал такого от выпускницы нашего «кулька». Вы разве не ездили на концерты по селам? И в одном маленьком автобусе вместе с парнями не переодевались между номерами? Мы своим сокурсницам даже костюмы помогали застегивать, — спокойно проговорил он.

В дверь раздался стук, и тут же заглянула проводница.

— Билетики, пожалуйста, — начала она и замолчала, уставившись на Тима. — Ой, извините, — пробормотала она, сильно покраснев. — Мне выйти?

— Что вы, мадам! — галантно произнес Тим, тряхнув длинными темно-рыжими волосами и закинув ногу на ногу. — Проходите!

Проводница беспомощно глянула на меня, но я только пожала плечами. Она протиснулась бочком и встала у двери.

— Да вы присаживайтесь, — не переставая улыбаться, предложил Тим.

— Я уж постою, — сказала проводница и чуть кашлянула.

Я достала билеты и протянула, заметив, что ее взгляд направлен на грудь Тима, вернее, на его левый сосок, со вставленным в него золотым колечком.

— Да-да, — сказала она, беря билеты и, наконец, подняв глаза на меня. — Чай будете? — спросила она уже другим тоном.

— Потом, — ответила я. — Белье?

— Скоро принесу, — заверила она.

Когда дверь за ней закрылась, мы оба прыснули.

— Говорила тебе, оденься, — сказала я, раскрывая сумку и доставая короткое трикотажное платье. — Любишь шокировать.

— Танечка! — улыбнулся Тим. — Да это воспоминание она унесет с собой в могилу! Увидеть такого красавца, как я! К тому же бесплатно обнаженным, это дорогого стоит!

— Да? — ядовито спросил а я. — А ты в этом уверен?

— Уверили, — ответил он. — Тетеньки, посещающие наш клуб, визжат от меня. Я даже взял новый псевдоним.

— А какой у тебя был? Я что-то забыла.

— Лель. Но тогда, если помнишь, я был блондином. А сейчас я — Напалм.

— О господи, — вздохнула я. — Что, выжигаешь все вокруг?

— Нет, только женские сердца, — гордо произнес Тим.

— И что мне с вами делать? — задумчиво проговорила я, снимая топик и брюки и натягивая платье.

— А у тебя по-прежнему классная фигурка, — заметил он, окинув меня быстрым взглядом. — И с кем это — с вами?

— Лиза становится настоящей госпожой, понимаешь?

— Наша тихоня Лизка? — громко спросил Тим и даже подскочил. — Шутишь?

— Если бы! Настоящей, понимаешь? По сути. И это ей доставляет удовольствие.

— А я тебе говорил, что у нее с головой не все в порядке, — улыбнулся Тим, но глаза его стали грустными.

— Да дело тут не в этом, — начала я и осеклась.

Тимур не знал причину, и открывать ее я, естественно, не собиралась.

— Смотри, как знаешь, — видя, что я молчу, сказал Тим. — Но я с трудом представляю Лизу в образе госпожи. У нас есть номер в шоу, когда госпожа выводит на цепи раба и заставляет его медленно раздеваться. При этом слегка оглаживает его плеткой.

— Слегка! — не удержалась я и хмыкнула. — Видел бы ты, как Лиза отделала одного товарища!

— А ведь это не лечится, Таня! Но у каждого свой путь.

— Может, влюбится в кого-нибудь? — пробормотала я. — И сразу вылечится.

— Влюбится? — звонко рассмеялся Тим. — Ты меня удивляешь! Да разве есть любовь? Есть только сделки между двумя особями разного или одного пола. Так что живи в свое удовольствие и не забивай себе голову иллюзиями!


Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке:

То, что зовут духом Пустоты, находится там, где нет ничего. Этот тезис не укладывается в человеческое понимание.

Пустота — это ничто. Только познав то, что существует, ты сможешь узнать то, что не существует. Это Пустота.

Люди в нашем мире ошибочно смотрят на вещи, полагая, что все, чего они не понимают, должно быть пустотой. Это неистинная пустота.

В Пустоте — достоинство, и никакого зла.

Мудрость обладает существованием, принцип имеет существование.

Путь обладает существованием, дух есть ничто.

Мусаси Миямото


«Это «ничто» не есть небытие, как его понимают на Западе, скорее наоборот, это пустота, через которую свободно проходит все сущее, — это беспредельность и бесконечность, это Вселенная, душа которой содержит неиссякаемые богатства».

Кавабата Ясунари


«Если у Вселенной одно сердце, то, значит, каждое сердце — Вселенная».

Махаяма


Мы приехали в пять утра. Я не стала облачаться в льняной костюм, а надела джинсы и футболку. Но Тим, к моему удивлению, оделся в брюки и шелковую рубашку с яркими абстрактными узорами. Тщательно расчесав волосы, он нацепил мягкое красное кепи с округлым козырьком и попросил меня застегнуть браслет на запястье, в виде толстенной золотой цепи. Я знала, что Тим — воспитанник детдома, поэтому удивленно спросила:

— Тебя что, кто-нибудь будет встречать? Чего это ты так вырядился?

— Нет, я просто, — ответил он и отвернулся в окно с видом скучающего столичного денди.

Поезд остановился, и я увидела спешащих к вагону родителей. В руках у матери трепетали помятые ромашки.

— Это твои вроде? — спросил Тим вставая и закидывая сумку на плечо. — Знаешь, Танюх, неохота мне знакомиться, что-то говорить, объяснять. Ты иди сейчас, а я позже спущусь. О’кей?

— А может, к нам? — предложила я.

— Нет, что ты! Обратно вместе едем, ты дай мой билет.

— Ах, да! — спохватилась я.

Открыв сумку, протянула ему билет.

— Приехали, чего не выходите? — сказала проводница, заглядывая к нам.

— Уже, — ослепительно улыбнулся ей Тим. — Спасибо за приятную поездку!

Проводница смущенно улыбнулась в ответ и ушла.

— Ты вот что, Тимур, если захочешь пересечься до нашего отъезда, звони. Телефон мой у тебя есть, — быстро проговорила я, беря сумку и выходя из купе.

— Пока! — сказал он мне вслед.

Я не была в родном городе больше двух лет и, выйдя из вагона, увидела все то же обшарпанное здание вокзала, чахлые деревья и дворника в грязном фартуке, меланхолично сметающего мусор с перрона. Картинка осталась неизменной, словно я и не уезжала. Родители, увидев меня, ринулись к вагону, и я со сжавшимся сердцем поняла, что они постарели. Впереди шла мама, прижимая ромашки к объемной груди, обтянутой дешевой синтетической кофточкой, за ней вышагивал отец все в том же давно вышедшем из моды парадном костюме.

— Здравствуй, доченька! — всхлипнула мама, прижимаясь ко мне вместе с ромашками. — Наконец-то! Как долго ты не приезжала!

— Отпусти ты ее! — смущенно сказал отец. — Задушишь!

Мы расцеловались и пошли к выходу в город. Я оглянулась и заметила, что Тим стоит у вагона и смотрит нам вслед. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся, как голливудская кинозвезда, и поднял руку. Его яркий силуэт сильно выбивался из общего спокойного фона, словно в типично русский березняк залетел тропический попугай.

Первые два дня я пыталась адаптироваться. И за бесконечными разговорами, застольями, посещениями родственников они пролетели, как одна минута. Утром третьего дня я проснулась очень рано и, лежа неподвижно, долго смотрела в потолок, слушая громкий беспрерывный щебет птиц, залетающий в комнату через раскрытое настежь окно. Погода установилась очень жаркая, и даже рано утром я чувствовала духоту. Мои родители много лет жили в пятиэтажной панельной хрущевке. К тому же квартира находилась на последнем этаже, и разогретая за день крыша не успевала остывать за ночь.

«В принципе, можно уже уезжать в Москву», — неожиданно подумала я.

Я, конечно, соскучилась по родным, но чувствовала себя несколько странно. Все осталось без изменений: и зеленые улочки моего города, по которым я так любила гулять; и эта квартира; и моя комната все с теми же книжными полками, густо заставленными любимыми книжками, со старым письменным столом, исчерканным кое-где шариковой ручкой; с продавленной скрипучей тахтой и маленьким поблекшим ковриком возле нее. Даже старушки, сидящие у подъезда, были все те же и оживленно здоровались со мной, выясняя, как «здоровьице» близких. Но этот привычный мир казался застывшим. И в то время, как я стремительно жила и развивалась вне его, он по-прежнему оставался все тем же. Город, правда, понемногу ветшал, и я ни разу не увидела во время своих прогулок, что здания ремонтируются. Я, конечно, замечала на улицах, что молодежь одета несколько иначе, но, на мой взгляд, все это выглядело, по большей части, карикатурой на столичную моду.

«Я стала чужой, — поняла я и села на тахте. — И никогда прежней Таня Кадзи уже не будет. Поэтому так хочется вернуться в Москву, к самой себе».

Я вспомнила наши выступления в образе гейш и улыбнулась.

В этот момент в дверь робко заглянула мама. Увидев, что я сижу, она заулыбалась, и от этого многочисленные морщинки разбежались по ее лицу.

«А ведь маме — всего сорок, — подумала я. — Но почему-то женщины в провинции выглядят всегда старше своего возраста».

— Рано ты проснулась, доченька, — сказала она, заходя в комнату.

— Привычка, — ответила я, вставая.

— А я уже оладушков напекла. Решила пораньше, пока не так жарко, — сказала мама. — Сметанка свежая с рынка есть.

«Еще неделя, — подумала я со странным раздражением. — А потом — домой!»

— Вчера, ты уже спать легла, дедушка Митя звонил из деревни.

— Да? — заинтересовалась я. — Давненько я к ним не ездила.

Я накинула халатик и потянулась. Потом пошла умываться. Из кухни пахло оладьями, мама накрывала на стол. Отец тоже встал. Мы поздоровались в дверях ванной.

Когда мы пили чай, он внимательно посмотрел на меня и неожиданно предложил:

— А может, съездить в деревню?

— Когда? — испугалась мама. — Да и зачем?

— Таня давно не была у деда с бабкой. И они хотят ее увидеть, — ответил он.

«А ведь деда Митя — японец, — почему-то подумала я. — Интересно было бы с ним поговорить».

Раньше, когда я приезжала к ним на летние каникулы, меня особо не интересовало, японец он или русский. Он, правда, рассказывал мне сказки со странными сложными именами и не вполне понятными образами. Особенно часто про солнечную богиню Аматэрасу. В детстве я не могла запомнить такое сложное имя и сократила его на свой лад. И частенько перед сном просила деда рассказать мне про «Масу». Я вспомнила его лицо с такими же большими и темно-карими, как у меня, глазами и решила, что должна непременно съездить.

— А что? Отличная идея, — радостно сказала я. — Я действительно давно их не видела. К тому же в деревне легче переносить жару.

Жаворонок парит

Над густым тростником равнины,

Жаркое лето пришло.

Где бы дерево мне найти,

В тени подышать прохладой?

Сайгё

Мы выехали вечером на стареньком «Москвиче», который безотказно служил отцу около пятнадцати лет, и уже через полчаса были в деревне. По московским меркам это было очень близко, и я про себя удивилась, какой далекой мне казалась эта деревня в детстве.

Бабушка с дедушкой ждали нас на завалинке возле дома. Я заметила, что и соседи напротив тоже сидят на скамье возле ворот со скучающим видом. Но как только наша машина подъехала, они дружно повернули головы в нашу сторону.

Бабушка с дедушкой сразу встали. У меня сжалось сердце, когда я увидела, насколько бабушка постарела. Ее сильно загорелое лицо напоминало сморщенное печеное яблоко, на котором ярко выделялись голубые глаза. Зато дед совершенно не изменился. Его короткие седые волосы по-прежнему были густыми, фигура сухощавой и подтянутой, спина прямой. На узком, как у меня, лице блестели живые карие глаза.

«Наверное, по сей день занимается йогой», — подумала я, наблюдая за его упругой походкой.

Дед пошел открывать ворота, а бабушка вытянула шею и внимательно вглядывалась в окна машины.

— Баба Шура! — закричала я, помахав ей рукой из открытого окна, когда мы остановились.

Она сощурилась, закрывая глаза крупной ладонью от закатного, но все равно яркого солнца, и шустро ринулась ко мне. Выйдя из машины, я тут же попала в ее объятия.

— Внученька! — быстро заговорила она. — Ну, наконец-то ты нас порадовала!

Она оторвалась от меня и оглядела с ног до головы откровенно восхищенным взглядом. Потом сложила короткие полные руки на животе и довольно сказала:

— И какая же ты стала красавица!

Мы зашли с ней в ворота вслед за заехавшим «Москвичом». Я увидела, что отец достает из багажника сумки, а дед спешит ко мне.

— Ты только посмотри, Митя, — радостно заговорила бабушка. — Таня — просто красавица! Ее и не узнать!

— Что ты, Шура! — улыбнулся дед. — Она всегда у нас такой была! Ты просто забыла!

Он подошел ко мне и осторожно поцеловал в щеку, едва коснувшись губами.

— Комбанва, — неожиданно для себя поздоровалась я по-японски.

Это означало «добрый вечер».

— Добрый, добрый, — машинально сказал дед и вдруг замер, глядя на меня широко открытыми глазами.

— Таня! — не менее его изумилась бабушка. — Ах, да, мама говорила, что ты жила в Токио.

— Ты мне все подробно расскажешь, — улыбнулся дед.

И я заметила, что его желтоватые щеки покраснели.

«Интересно, а как на самом деле его зовут? — отчего-то подумала я. — Может, Митихиро?»

Так звали одного моего японского друга, с которым я познакомилась в Токио.

— Ну, вы так и будете во дворе стоять? — спросил отец.

Он закрыл гараж и шел к нам.

— Ох, чего это я! — тут же захлопотала бабушка. — Милости просим!

В доме ничего не изменилось. Из маленькой веранды, густо оплетенной плющом, заставленной внутри какими-то сундуками, корзинами, мешками, я вошла в довольно большую комнату, которую бабушка использовала как столовую, когда собиралось много гостей. Слева от входа была дверь в гостиную, а из нее можно было попасть в маленькую спальню. Справа в углу столовой находилась большая русская печь, и за ней располагалась кухня. По другую сторону в закутке возле печи всегда стоял топчан, и я очень любила на нем спать. Это было мое законное место. Я, увидев, что все осталось без изменений, тут же направилась к топчану и поставила свою сумку сбоку в узкое пространство между ним и небольшим книжным шкафом. Маленькое бра с матовым стеклянным плафоном, треснувшим с краю, все так же висело на стене возле шкафа. Я вспомнила, как любила читать по ночам под этим бра, когда все уже давно спали.

— Ага! — рассмеялась бабушка. — Танюшка, как кошка, сразу на свое место. Только оно Тимофеем занято, так что сами договаривайтесь.

Я погладила незнакомого мне огромного рыжего и невозмутимого кота, важно лежащего на одной из подушечек, заполняющих топчан. Он глянул на меня круглыми зелеными глазами и не шевельнулся. Только кончик пушистого хвоста слегка дрогнул, но Тимофею было, видимо, лень шевелить даже хвостом. Он положил крупную голову на вытянутые лапы и, вздохнув, прикрыл глаза.

— Ничего, нам тут места и двоим хватит, — улыбнулась я, почесывая его за ушами.

— Баня готова, — сказал дед, заглянувший в этот момент в столовую.

— Я — первая! — тут же обрадовалась я.

Мне нравилось париться в самый жар.

Когда я, закутанная в махровый халат, влажная и разморенная, зашла в кухню, бабушка сразу подала мне горячий чай. Я, не торопясь, выпила чашку и пошла в гостиную. Дед сидел на диване.

— Деда, а ты не пойдешь в баню? — спросила я, усаживаясь рядом.

— Попозже ополоснусь. Мы с бабкой вчера мылись, — сказал он, улыбнувшись. — Не думали, что вы решите так быстро приехать. Как поживаешь, Танечка? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

— Замечательно, — ответила я, улыбаясь в ответ и не сводя глаз с маленькой длинноносой фигурки, стоящей в шкафчике между чайными чашками из парадного сервиза.

Сколько я себя помнила, эта керамическая фигурка всегда здесь стояла. И я в детстве часто брала ее и играла, как с куклой. Меня забавляла хитро улыбающаяся физиономия и длинный, как у Буратино, но довольно толстый нос. И вдруг я поняла, что фигурка имеет раскосые глаза и испещрена узорами, похожими на иероглифы. Я встала и взяла ее.

— Вспомнила свою любимую игрушку? — спросил дед и улыбнулся одними глазами.

— Дед, а это вообще кто? — с легким удивлением поинтересовалась я.

— Твоя любимая игрушка, — спокойно ответил он.

Я промолчала. Дед после паузы сказал:

— Это тэнгу, один из низших духов, типа русского лешего.

— Вот как? — еще больше удивилась я.

— Точное название — коноха-тэнгу. А есть еще карасу-тэнгу. Они изображаются в виде человека-ворона. У них голова ворона, тело покрыто перьями, а вместо пальцев рук и ног — когти. В Японии тэнгу считаются проказливыми и часто вмешивающимися в дела людей. И они непременные персонажи многих легенд и преданий.

— Кто бы мог подумать! — пробормотала я, с интересом изучая такую привычную на вид фигурку. — А откуда она у тебя?

— Она всегда была при мне. Привез из дома, — нехотя сказал дед.

— А как тебя зовут? — продолжила я расспросы.

— Таня! — засмеялся он. — Ты что, забыла?

— По-настоящему, — серьезно сказала я. — Ты ведь японец! Да, кстати, я тебе кимоно привезла!

Я вскочила и быстро пошла в столовую. Достав пакеты, вначале отправилась на кухню. Бабушка резала помидоры для салата и, увидев меня, заулыбалась.

— Помогать пришла? Да ты еще не остыла, Танюша! Вон, волосы мокрые.

— Это тебе, бабуля, — сказала я, доставая из упаковки бусы из бирюзы.

— Боже мой! — восхитилась она, быстро вытирая руки фартуком. — Да куда же я такую красоту смогу надеть?

— Да куда захочешь! — рассмеялась я. — Пойду деду отдам подарок.

Я вернулась в гостиную и протянула деду кимоно. Он встал и осторожно развернул его.

Я купила его, когда жила в Токио, просто так, потому что оно мне понравилось. Оно показалось мне воплощением стиля ваби — безыскусной простоты. Кимоно было из тончайшего хлопка черного цвета. И только на спине и полочках был вышит иероглиф «Дзэн». Как объяснили мне в магазине, этот иероглиф был выполнен мастером каллиграфии Сёдо. Когда я вернулась, то решила подарить его отцу, но он только посмеялся, сказав, что халаты никогда в жизни не носил, даже банные. Помню, я внимательно посмотрела на его круглое простоватое лицо с серыми глазами и широким немного вздернутым носом и поняла, что в кимоно он будет выглядеть нелепо. Отец разительно походил на свою мать, бабушку Шуру, полную светлоглазую и русоволосую русскую женщину. Видимо, все японские черты, перескочив через поколение, передались исключительно мне.

Я увидела, как дед надевает кимоно и ловко завязывает пояс. Его глаза светились радостью, словно я доставила ему необычайное удовольствие. И оно выглядело на нем изумительно и гармонично, словно вторая кожа.

— Ох, ох! — громко сказала бабушка, входя в гостиную уже в бирюзовых бусах. — Дед у нас всегда франтом был, сколько его помню!

— Но ведь, правда, красиво, — улыбнулась я.

— Да, этот халат, Митя, тебе к лицу, — засмеялась бабушка. — Только где ты его носить будешь?

— Была бы красота, а место ей всегда найдется, — ответил он, снимая кимоно.

— Сыну-то не покажешься? — поинтересовалась бабушка.

— Это для меня, а не для демонстрации, — спокойно ответил дед, аккуратно сворачивая кимоно и подавая его бабушке. — Убери в шкаф.

Она молча взяла и пошла в спальню. Я видела, что дед с трудом скрывает радость. Его красиво изогнутые губы беспрестанно улыбались.

— Знаешь, — заметила я после паузы, — в этом кимоно как-то странно называть тебя Митей.

— Митя — мое второе имя, которое я взял, когда оказался в этой стране, — спокойно проговорил дед. — Родители назвали меня Такидзи. Таки — «много радости», а дзи — приставка, обозначающая в именах «второй сын». — Он замолчал, потом еле слышно сказал: — Я был матросом на корабле в эскадре адмирала Ямамоти. Наш корабль подбили, я попал на остров Итуруп в ужасном состоянии. Сколько же там было крыс! Все еще помню, что они шныряли повсюду, а в бараке, в котором я лежал, они бегали среди бела дня. И я помню только крыс.

— Да, их там было невозможно много, — задумчиво добавила бабушка, вошедшая в этот момент в комнату.

Они замолчали.

Я знала из рассказов родителей, что дед и бабушка познакомились после Второй мировой. Япония капитулировала, часть островов перешла России, и Итуруп в их числе. Дед был в беспомощном состоянии и остался. А потом по призыву компартии на эти острова приехала молодежь со всей страны. Дед к этому времени перебрался в Курильск. Там они и познакомились. Но подробности никогда не рассказывались, потому что ни дед, ни бабушка не любили вспоминать эти тяжелые времена.

— Но почему ты не вернулся на родину? — неожиданно спросила я, нарушая табу.

Бабушка глянула на меня немного укоризненно.

— Я взял себе имя Митя, — тихо проговорил дедушка, словно не слыша моего вопроса. — В Японии каждый взрослый может взять себе псевдоним, это в порядке вещей. А после смерти почти все получают новые посмертные имена. Они называются «кайме». Имя записывают на особой табличке «ихай». И она как бы воплощает дух умершего. Митя, конечно, не мое посмертное имя. Но ведь меня похоронят на местном кладбище именно под этим именем.

Дед замолчал, о чем-то глубоко задумавшись. Я подошла к нему и потянула за рукав.

— Деда, но почему ты не вернулся обратно?

Он глянул как бы сквозь меня, потом встал и вышел из гостиной, пробормотав, что ему нужно кое-что взять во дворе.

— Таня! — сказала бабушка. — Не приставай ты со своими вопросами! Захочет Митя — сам тебе расскажет, что сочтет нужным. Такой ухе у него характер. А не вернулся он потому, что родом из Нагасаки и все его родные погибли 9 августа 1945 года во время атомной бомбежки.

— Понятно, — тихо ответила я. — Ужас какой!

— И потом, удивляюсь я твоим расспросам, внученька! — добавила она, улыбнувшись. — Никогда тебя семейная история не интересовала.

— Просто в Токио я почувствовала себя японкой, — ответила я. — Меня многие за нее и принимали.

— Да, я заметила, что ты неуловимо изменилась. Но деда не доставай, а то знаю я твой настырный характер!

Легли мы поздно, но я долго не могла уснуть и лежала в темноте, прислушиваясь к шорохам старого дома. Тимофей, не желая уступать свое место, свернулся у меня под боком и периодически начинал громко мурлыкать. Вдруг раздался какой-то тихий стук, и из гостиной появился дед. Он осторожно пробрался к двери и вышел на улицу. Я подождала какое-то время и, накинув махровый халат, отправилась за ним.

Дед сидел на крыльце и курил, по своему обыкновению, трубку. Полная луна, висящая над крышей сарая, заливала окрестности мягким серебристым светом. Дым от трубки плыл белыми тающими завитками. Его тонкий аромат смешивался с сильным сладким запахом раскрытых в темноту, словно белые звезды, цветов табака, росших под окнами. Я села рядом и с трудом сдержала зевок. Дед оторвался от созерцания луны и повернул ко мне голову.

— Я тоже в лунные ночи плохо сплю, — сказал он. — Эта крыша сарая похожа на вершину горы, и луна над ней дополняет картину.

«И правда похожа, — подумала я, посмотрев на сарай, — практически, вершина Фудзи».

— Есть красивая легенда о названии горы Фудзи, — словно читая мои мысли, сказал дед.

— Расскажи!

— О, она очень длинная! — улыбнулся дед. — Не думал, что и сейчас ты будешь приставать ко мне с просьбами рассказывать сказки.

— Буду! Хотя бы вкратце.

— Хорошо, слушай. В полнолуние гуляла дочь Лунного царя по лунному саду, оступилась и упала на Землю, в густые заросли молодого бамбука. Лунная царевна была ростом меньше рисового зернышка. Она попала в полый бамбуковый стебель и осталась там до утра. Ее нашел бедный старик по прозвищу Такэтори — «тот, кто добывает бамбук». И вырастил в своей лачуге. Она превратилась в девушку необычайной красоты. Прозвали ее Лунная дева — Кагуя-химэ.

Дед замолчал, я ждала с нетерпением. Мне казалось, что я вновь маленькая девочка и дед ведет меня за руку в мир удивительных японских сказок.

— А дальше все, как обычно, — усмехнулся дед. — Сватались женихи, Кагуя-химэ давала невыполнимые задания. И в конце концов в нее влюбился микадо, государь. И она тоже. Но ведь она была из другого мира и разве могла ответить ему взаимностью? Существа из разных миров никогда не смогут соединиться.

— А дальше что? — встряла я.

— В назначенную ночь в час Мыши, то есть в полночь, за Кагуя-химэ прилетели небесные посланцы. Все войска микадо не смогли остановить их. Лунная дева вернулась в свой мир. Но оставила ему письмо с признанием в любви и сосуд с напитком бессмертия. Микадо в безутешном горе выбрал самую высокую гору и отправил туда человека по имени Цуки-но Ивакаса, что значит «Скала в сиянии луны». Он в сопровождении множества воинов поднялся на указанную гору и там, выполняя волю микадо, открыл сосуд и зажег напиток бессмертия. Чудесный напиток вспыхнул ярким пламенем, и оно не угасает до сих пор. Оттого и прозвали эту вершину «Горой бессмертия» — Фудзи. Так говорит старинное предание.

Дед замолчал и вновь раскурил трубку. Я сидела, нахохлившись, закутавшись в халат, и так и видела прекрасную лунную деву, улетающую в небо.

— Но ведь она, существо иного мира, жила какое-то время на Земле, — сказала я.

— И что? — удивился дед. — По легенде, ее наказали за какие-то грехи прошлой жизни и отправили на Землю в семью нищего старика.

— Значит, возможны встречи с обитателями иных миров? — предположила я и посмотрела в небо, усыпанное искрами звезд, тонущих в лунном сиянии.

Я подумала в тот миг об НЛО, но дед решил, что я говорю о других вещах.

— Таня, извини, если я лезу не в свое дело, но ты к какой принадлежишь религии?

— Ни к какой, — ответила я с недоумением и глянула в ставшее серьезным лицо деда.

— Я так и думал, — проговорил он. — Моя семья всегда исповедовала синто, как и многие японцы, твоя бабушка — православная, как и многие русские, а твои родители — атеисты, как и многие люди, выросшие в Советском Союзе, — добавил он.

— Я слышала о синто, — после паузы сказала я, не понимая, почему дед затронул эту тему. — Многие мои друзья — японцы. Это религия, основанная на почитании божеств природы и духов предков, да? Эти духи вроде называются «ками».

— Так. «Ками» в точном переводе означает «верхний», — ответил, улыбнувшись, дед. — Удивляюсь, что современная молодежь интересуется такими вещами. Я начал этот разговор потому, что в древности культовые действия отправляли жрецы — шаманы. А так как в основе действий мистическое бракосочетание с Духом природы, то шаманами со временем стали только женщины. Не думаю, чтобы что-то изменилось и в наше время. Наш народ всегда свято соблюдал традиции. Ты, живя в Токио, наверное, сама смогла в этом убедиться.

— Да, я обратила на это внимание, — ответила я, вставая и срывая цветок табака.

— А ведь он живой, — заметил дед.

Я немного смутилась и воткнула цветок в волосы.

— О да! Так очень красиво, — сказал он, глядя на меня с восхищением.

И я увидела, что эта красота мгновенно примирила его с гибелью цветка.

— Чтобы стать шаманкой, — продолжил после паузы дед, — нужно было быть от рождения слепой. Обучались они около семи лет. Затем девушка после ритуальной смерти воскресала и надевала свадебный наряд. Затем происходил мистический обряд ее бракосочетания с духом-покровителем. И она становилась проводником высшей воли Неба и осуществляла связь с людьми. Это к твоему вопросу о возможности контакта с иными мирами.

— Но я думала немного о другом, — тихо заметила я, и отчего-то грусть сжала сердце.

Я ясно увидела светлые глаза моего мертвого любимого, его ясную улыбку и даже почувствовала, как его руки обнимают меня. Я невольно поежилась и закрыла глаза.

— Шаманки умеют разговаривать с духами не только природы, но и людей, — сказал дед, и я вздрогнула.

Повернувшись к нему, внимательно вгляделась в его точеный профиль. Лицо деда было серьезным и сосредоточенным.

— Умерших? — уточнила я.

— Обряд называется синикути, в переводе «уста умершего», — сказал он. — Душа умершего приходит с того света и отвечает на вопросы. А есть еще икикути, уста живого, когда вызывается дух отсутствующего человека.

— Это и вправду возможно, деда? — немного испуганно спросила я.

— В префектуре Аомори, на конце полуострова Симокита есть гора Осорэ, — сообщил после очень продолжительной паузы он. — Все туристы знают Фудзи, это своего рода фирменный знак страны, символ. Но кроме Фудзи в Японии много других легендарных гор. И все японцы знают Осорэ. Там возможно встретиться в определенные дни с духами умерших.

— Осорэ? — переспросила я, стараясь запомнить это название.

— Да, — ответил дед. — В переводе — Страх.

Я вздрогнула всем телом. Дед глянул на меня и улыбнулся.

— Пойдем-ка спать, — сказал он, вставая. — Совсем я тебя сегодня запугал.

— Нет, очень интересно, — ответила я, невольно проследив за какой-то быстрой тенью, исчезнувшей в темной глубине сарая.

И тут же раздалось такое громкое и угрожающее завывание, что я вскрикнула и прижалась к деду.

— Опять коты дерутся из-за территории, — спокойно сказал он.

И я сразу облегченно рассмеялась и расслабилась.


Из тетради лекций госпожи Цутиды:

Как писал один древний японский автор, «Богиня Солнца оставила своих потомков править нами вечно, как в этой, так и в загробной жизни. Это действенно лишь для нашей страны, и нигде в зарубежье мы не найдем ничего подобного. Вот почему наша страна именуется Божественной».

Идеи дзэн воспринимались проститутками и гейшами как образ жизни. Они окружали себя неким искусственным дзэном в музыке, пении, исполнении чайной церемонии, принятии пищи, походке и одежде. И кажется, что даже их костюмы и стили причесок возникли из дзэнских идей.

Любая проститутка и гейша в то или иное время держала сверчка в клетке, птицу или собаку на счастье. Великие куртизанки и знаменитые гейши обычно имели по нескольку японских спаниелей. Они были горячо привязаны к своим питомцам. Но, по поверью, маленькое животное, птица, кошка или собака, не должно перебегать комнату; их следовало немедленно поймать и отправить обратно по их же следам, приговаривая «гомэн кудасай» («Прошу прощения»),

И гейши и проститутки находились в плену всевозможных предрассудков, суеверий, верили в предсказания и в разные приметы.

Слово тя («чай») лучше было не произносить вслух; предполагалось, что можно самой быть растертой в чайный порошок или потерять работу.

Сидеть на ступенях не рекомендовалось: это приводило к уходу всех клиентов.

Чихание имело свое значение: один раз — кто-то говорит о тебе хорошо; два раза — говорит плохо; три раза — кто-то в тебя влюбился; четыре раза — ты простудилась.

Если наступаешь случайно на свежий лошадиный навоз — ждет несомненная удача.

Существовало устойчивое поверье, что кудрявые женщины развратны сверх всякой меры.

Несчастье приносит число 4, по случайному совпадению оно произносится как «си», точно также, как слово «смерть». И при счете вслух это слово по сей день стараются заменить словом «ён».

Нельзя спать головой на север — так хоронят покойников в Японии.

Нельзя втыкать хаси, палочки для еды, вертикально в рис — так ставится пиала с рисом перед домашним алтарем в доме умершего.

Нельзя брать сасими палочками для еды с палочек другого, так как после кремации родственники покойного собирают палочками прах и кладут его в специальную фарфоровую урну.

Если мимо проезжает похоронная процессия, то большой палец закрывают другими пальцами: этот палец называется «ояиби» — родительский. Таким образом оберегают родителей от несчастья.

Несмотря на то что все услуги предоставлялись за деньги, все-таки были клиенты, которые казались крайне нежелательными. Тогда шли на крайние меры и прибегали к колдовству.

Брали коёри (скрученную бумагу, использовавшуюся в качестве лучины) и из нее сворачивали фигурку собаки. Клали ее на подставку для зеркала в комнате, смежной с той, где находится посетитель, повернув к нему морду животного. Шепотом несколько раз спрашивали животное: уйдет гость или останется?

Заворачивали горстку теплого пепла в кусок бумаги и подкладывали пакетик под ночные одежды гостя ближе к его ногам. Он уходил немедленно.

Прислоняли веник к перегородке в конце комнаты рядом с комнатой гостя и, положив рядом с ним сандалии, говорили шепотом: «Вот, пожалуйста, уходите быстрее». Он тут же должен уйти.


Проснулась я рано, почувствовав запах булочек с ванилью, доносящийся из кухни. Я спихнула тяжелого сонного Тимофея с живота и быстро вскочила, чувствуя необычайную бодрость. Выйдя во двор, потянулась и с наслаждением вдохнула полной грудью прохладный, кристально чистый воздух. Поднимающееся солнце подсвечивало резные листья хмеля, увивающего веранду до самой крыши, и они казались золотисто-салатовыми. Семенные коробочки, свисающие между ними, напоминали смешных зеленых ежиков. Я потрогала одну из них и рассмеялась, ощутив мягкие иголочки. Почему-то вспомнила последний сеанс шибари и себя, увитую вьюнками и висящую в центре пустого пространства, залитого солнечным светом. Воспоминание о том, что последовало дальше, вызвало прилив вполне отчетливого возбуждения. Я быстро спустилась во двор и пошла к умывальнику, висящему на заборе. Вода была холодной, и я с удовольствием набрала ее в ладони. Но умывальник уже оказался пуст, и я пошла в огород, чтобы набрать воды из колодца. Открыв калитку, я замерла, увидев деда. Он стоял на широко раздвинутых полусогнутых ногах, лицом к солнцу и спиной ко мне. Его тело было литым и словно подсушенным. Я не заметила ни лишнего жира, ни дряблых складок. Короткие спортивные трусы позволяли увидеть мускулистые стройные ноги. А ведь деду было далеко за семьдесят. Он медленно повернулся вправо всем корпусом и плавно развел руки. Я не стала мешать и ушла в дом.

После завтрака родители сказали, что хотят помочь в прополке картошки.

— Да и колорадских жуков много, — вздохнула бабушка. — Может, Танюша обберет их?

Я поморщилась, так как с детства не очень любила это занятие. Жуки казались мне противными на ощупь, а их личинки были мягкими и пухлыми. Я надела тряпичные перчатки, взяла пластиковое ведерко и пошла на огород. Дед уже был там. Он тяпал между рядами картофельных кустов. Его вид в застиранной рубашке и мятых старых брюках был обычным для деревни. На голове белела полотняная кепка.

«Странно все-таки распоряжается судьба», — подумала я, подходя к нему.

— Ага! — усмехнулся он. — И тебя заставили!

— Обычная и непременная обязанность, — вздохнула я и сняла с куста жирного полосатого жука.

— Сегодня будет очень жарко, — сказал дед. — Так что долго не работаем. И сходи на речку.

— Обязательно! — обрадовалась я.

После обеда все отправились отдыхать, а я, надев купальник и сверху накинув сарафан, отправилась босиком на речку. Деревня располагалась на вершине длинного холма. Я прошла между домами, периодически морщась и подпрыгивая от невозможно раскаленного песка.

«Черт! Надо было напеть шлепанцы!» — подумала я, ускоряя шаг.

Дорога вывела меня на начало спуска, и я на миг замерла, привычно любуясь открывающимся простором. Склон холма порос высокой травой, в основном коноплей. Узкая тропинка, ведущая к реке, терялась в этих, выше моего роста, зарослях. За блестевшей лентой реки виднелись поля, за ними возвышался темно-зеленый сосновый бор.

— Чего застряла? — услышала я сзади насмешливый голос и обернулась. — Может, подтолкнуть?

Ко мне приближались два парня типично деревенского вида. Один, сильно загорелый со светлыми кудрявыми волосами и ярко-голубыми глазами, смотрел на меня, улыбаясь.

— А вам что, места мало? — в тон ему спросила я.

Его спутник, сын наших соседей Лешка, с которым я часто играла в детстве, небрежно, но явно смущаясь, проговори:

— Да это Танька, внучка деда Митяя, нашего соседа. Привет, Танька! Давно приехала?

— Привет, Леш! Вчера.

— Познакомься, это Стас, — сказал Леша и отчего-то смутился еще больше.

— Здравствуйте, — официальным тоном поздоровалась я и отвернулась, спускаясь по тропинке.

Ребята двинулись за мной. Только мы вошли в заросли конопли, многочисленные комары тут же с противным тонким писком кинулись на нас. Я максимально ускорила шаг и через несколько минут вылетела на открытое пространство. Не оглядываясь, припустила к речке. На небольшом песчаном пляже народу, к моему удивлению, оказалось мало. В основном деревенские ребятишки, прыгающие и визжащие возле самого берега на мелководье. Чуть в стороне на полотенцах лежали две незнакомые мне девушки и подбадривали громкими криками двух парней, переплывающих речку наперегонки.

Я сбросила сарафан и устремилась в воду. Она оказалась такой холодной, что я невольно вскрикнула и быстро поплыла вперед.

— Помочь? — услышала я и резко обернулась.

Стас плыл рядом.

— Интересно, как? — спросила я, шумно отфыркиваясь.

— Ну, ты так жалобно вскрикнула, что я подумал об оказании необходимой помощи, — усмехнулся он.

— А ты что, доктор? Или спасатель? — спросила я, поворачивая обратно.

— Первое, — ответил он и стремительно поплыл вперед.

Я увидела, что Леша все еще стоит на берегу и медленно расшнуровывает кроссовки.

— Как вода? — спросил он, когда мы вышли на берег.

— Супер! — ответил Стас и искоса на меня глянул.

— Не верь ему, — засмеялась я, — вода холоднющая.

Стас ничего не сказал и вновь пошел в воду.

— Он что, действительно, доктор? — спросила я нарочито безразличным тоном.

— Да, ветеринар, — серьезно ответил Леша. — Пойдешь еще? — спросил он, направляясь к воде.

— Попозже, — ответила я и, расстелив сарафан, улеглась на него, устремив взгляд на серебристую поверхность воды.

Белокурая голова Стаса была уже довольно далеко от берега. Леша стремительно двигался за ним, размашисто загребая руками.

«Ветеринар! — усмехнулась я. — Коровий доктор. Что-то я такого среди друзей Лешки и не помню».

Я перевернулась на спину и погрузила взгляд в бездонное небо. Но солнце было настолько ярким, что эта чистая синева ослепляла, и я невольно прикрыла глаза.

«Хотя, — лениво думала я, — какое мне дело до этого парня? Ну, ветеринар и что из этого? Чего я о нем думаю? Все равно через три дня уезжаем, и не известно, когда я еще сюда вернусь».

— Не спать! Сгоришь заживо! — раздался надо мной смех, и ледяная вода пролилась на мое уже обсохшее тело.

Я тут же невольно взвизгнула и вскочила.

— Дурак! Лечиться давно пора! — закричала я, глядя на смеющееся лукавое лицо Стаса.

— О тебе же забочусь, — быстро проговорил он. — Остудил немного.

Я, не отвечая, пошла в воду. Стас поплелся за мной. Мы нырнули практически одновременно и поплыли к кувыркающемуся в воде Лешке. Он встретил нас веселым смехом и предложил поднимать друг друга на скрещенные руки и кидать в воду. Вдоволь напрыгавшись и нахохотавшись, я вышла на берег. Ребята остались в воде. Я накинула сарафан на холодное влажное тело и побрела, не оглядываясь, к дому.

Вечером я вышла за ворота и присела рядом с бабушкой на скамеечку ждать прихода коровы из стада. Скоро к нам присоединилась мама. Мы щелкали семечки и болтали ни о чем. И вот в конце улицы начали появляться медленно бредущие коровы. Возле некоторых шли хозяйки, подбадривая их легкими шлепками по бокам. Неожиданно из-за угла показалась чрезмерно резвая телка. Она взбрыкивала ногами, потом галопом неслась по улице. Сзади нее я, невольно прыснув, увидела разъяренного покрасневшего Стаса. Он бежал за телкой с хворостиной в руке и что-то угрожающе выкрикивал. Промчавшись мимо нас, он скрылся за поворотом улицы, а я повернулась к бабушке.

— А кто этот парень? — спросила я. — Местный ветеринар?

— Да вроде нет, — ответила она безразлично. — Что-то я такого не помню. В гостях тут, наверное. Дачников много понаехало. В городе-то никому неохота париться.

Когда появилась наша, как всегда, невозмутимая корова, бабушка и мама загнали ее и начали доить. Я в этом процессе участия никогда не принимала и вновь вышла за ограду. Зайдя в палисадник, где у бабушки между кустами сирени были высажены различные цветы, я забралась под старое дерево черемухи и начала пощипывать еще недозревшие ягоды.

— Пойдем, погуляем, — раздался звонкий голос, и разлохмаченная голова Стаса просунулась меж густых ветвей.

«И чего пристал?» — подумала я и не ответила, старательно вытирая губы после ягод.

— Выбирайся из своих зарослей, принцесса, — сказал он и скрылся.

Я постояла в задумчивости под черемухой, потом покинула палисадник. Стас сидел на нашей скамейке со скучающим видом и крутил в руке стебелек чистотела.

— Руки соком испачкаешь, — заметила я, подходя к нему.

— Подумаешь! — пожал он плечами и встал. — Ну? — спросил он и заглянул мне в глаза.

«Надо же, какие ярко-голубые! — подумала я, не отводя взгляда. — Или это от сильно загорелой физиономии?»

— А Лешка где? — спросила я.

— С велосипедом возится, — ответил Стас. — Что-то там со сцеплением.

— Хорошо, — решилась я. — Только переоденусь.

— Да уж будь добра, — неожиданно усмехнулся он. — И не забудь к вечернему платью надеть бриллиантовое колье.

«Ишь ты, деревенские как изъясняться научились», — подумала я и в тон ему ответила:

— Принцессе негоже гулять с ветеринаром. Так что учтите оказываемую вам милость.

Я надела красный спортивный костюм из тонкого трикотажа и, сказав маме, что пойду погуляю, быстро покинула двор. Стас тут же встал, и мы отправились по улице под пристальными взглядами деревенских, сидящих на лавочках возле домов.

— Пошли к роднику, — предложила я.

— Пошли, — легко согласился он. — Только нужно было взять бутылки под воду.

— А мы так попьем, — улыбнулась я и повернула к нему голову.

Стас смотрел на меня со странным выражением. Я заметила, что его ресницы немного темнее волос, сильно выгоревших на солнце неровными прядями. И глаза от этого кажутся глубже и ярче.

«Интересный пацан, — решила я. — И говорит не по-деревенски».

— Леха сказал мне, что ты — столичная штучка, — тихо проговорил Стас. — И чем занимаешься?

«Ага, так я тебе и сказала», — ехидно подумала я и ответила после паузы:

— Преподаю в танцевальной студии в русско-японской школе.

— Японской? — тут же оживился он. — То-то я думаю, что ты очень похожа на японку. Кстати, как и твой дед.

«Можно подумать, он их когда-нибудь видел!» — подумала я, улыбнувшись, но промолчала.

— Ну, просто японская принцесса из сказки! — добавил он.

— А ты чем занимаешься? — перевела я разговор и невольно пошла быстрее по пологому спуску, ведущему в овраг.

На дне протекал ручеек, и росла все та же огромная конопля.

— Я же говорил — ветеринар, — сказал Стас, перепрыгивая через ручеек и подавая мне руку.

Но я отрицательно покачала головой и легким летящим движением перепорхнула на другую сторону.

— Ух ты! — непритворно восхитился Стас. — Прямо мотылек! Ах да, — добавил он, — ты же танцовщица!

— Руководитель танцевального коллектива, — поправила я. — Не путай!

Я и правда отчего-то почувствовала себя легко и свободно, словно только еще училась в культпросвет-училище и приехала на летние каникулы. И ни Петра, ни нашей безумной любви, ни всего, что за этим последовало, в моей жизни еще не было. Впервые за последнее время я поймала себя на этом ощущении и улыбнулась от легкой радости, заполнившей душу.

Скоро мы вышли на край деревни. Вид с холма здесь открывался необычайно красивый. Солнце уже садилось, и яркие розовато-красные краски заката придали небосводу необычайно чистые и сочные тона. Мы стояли на дороге, круто спускающейся вниз. Справа от нас в густой высокой траве тихо журчал родник. Тонким ручейком он стекал в небольшое озерко. Вода, отражая небо, казалась красной. Слева поверхность холма заросла различными цветущими травами. Розовые шишечки клевера, белые соцветья ромашки, сиреневые низкие кустики чабреца, сероватые зонтики тысячелистника издавали сильный и терпкий аромат, и я вдохнула его полной грудью. Потом спустилась к роднику и присела возле тонкой беспрерывно текущей струйки. Кто-то воткнул в землю узкий кусок шифера, струя стекала по его углублению и звонко падала в небольшую ямку, полную прозрачной воды. Я наклонилась и, отмахиваясь от комаров, набрала в ладони ледяной воды. Ее вкус был по-прежнему изумительным. Никогда и нигде я не пила такой чистой и вкусной воды.

— Хотят пригласить священника из соседнего села, — сказал Стас, подошедший в этот момент ко мне, — и освятить этот родник.

— Зачем? — удивилась я.

— А бог его знает, — пожал он плечами и подставил руки под беспрерывно текущую струйку.

Напившись, мы вернулись на дорогу. Стас зачем-то взял меня за руку. И от прикосновения его теплых пальцев я почувствовала странное томление.

— Пойдем, искупаемся? — неожиданно предложил он. — Смотри, луна уже встала.

— Комары заедят, — недовольно сказала я, но сердце екнуло.

Меня отчего-то начало неудержимо тянуть к этому парню, и такое развитие событий немного пугало.

«Хотя, чему удивляться? — подумала я, глядя на его красные улыбающиеся губы. — Столько сидела на «сухом пайке», природа требует свое».

— А у меня мазь есть, — сказал он и достал из заднего кармашка джинсов какой-то тюбик. — Не бойся, гипоаллергенная и без запаха.

«И к тому же, — продолжала я рассуждать, — я вижу этого парня первый и последний раз».

— Но у меня нет купальника, — вслух сказала я и невольно на него посмотрела, ожидая, что из кармана его джинсов появится купальник.

Стас сморщился, но потом засмеялся:

— А мы просто окунемся, не глядя друг на друга, только и всего. Знаешь, принцесса, я всегда мечтал поплавать в лунной дорожке.

Я не ответила и быстро спустилась по дороге, направляясь к поблескивающей невдалеке воде. Речка здесь делала крутой поворот, и в излучине образовался довольно большой песчаный нанос. Мы забежали па него, утопая по щиколотку в песке и скидывая одежду. Несмотря на поздний вечер, было по-прежнему жарко. Я без стеснения осталась в одних трусиках и повернулась к явно смущенному Стасу. Он замер, глядя на меня. Его футболка валялась на берегу. Джинсы были расстегнуты. Я с изумлением заметила, что он без трусов. Вставший член беспрепятственно выпирал из ширинки. И это зрелище невыносимо меня возбудило.

Я приблизилась и тихо спросила:

— И где твоя чудодейственная мазь? А то комары сейчас съедят принцессу.

Стас торопливо открыл тюбик и осторожно начал намазывать мои плечи, потом спустился ниже. Когда его пальцы коснулись моих сосков, я не выдержала и тихо застонала, закрыв глаза. Пальцы сжали мою грудь и начали медленно ласкать. И вот горячие губы припали к одному соску, затем к другому. Я обхватила Стаса за талию и прижалась к нему, чувствуя прилив желания и необычайную и странную для меня нежность.

Когда он опустил меня на все еще теплый песок и развел ноги, я с изумлением увидела, что он достает презерватив, и отвернулась.

«Надо же, заранее подготовился, — подумала я, и на душе стало немного неприятно. — А может, они у него всегда при себе? Все-таки врач, хоть и ветеринар».

Но когда довольно длинный и толстый член с размаху вошел в меня, я забыла обо всем и просто отдалась ощущениям, наслаждаясь жарким ясным вечером; мириадами зажегшихся звезд, льющих свой свет на мое запрокинутое лицо; теплым шершавым песком под голой спиной; горячей тяжестью тела, навалившегося на меня; и беспрепятственно входящим и быстро движущимся во мне членом.

Потом мы долго плавали, разбивая телами лунную дорожку и беспричинно смеясь. Я вернулась домой за полночь, прошла через огород и осторожно открыла дверь незапертой калитки во двор. Затем проскользнула в дом. Судя по тишине и темноте, все давно спали, и это меня немного успокоило. Я забралась на свой топчан, спихнув Тимофея, и закрыла глаза, счастливо улыбаясь.

Плачете ка лугу.

Словно вам тоже знакома,

Цикады, тоска любви?

Если б могли ответить,

Я бы спросил у них.

Сайгё

На следующее утро все встали, как обычно. И никто мне ничего не сказал, словно и не заметили, что я отсутствовала допоздна.

«А может, и правда не заметили? — предположила я. — Хотя дом был открыт».

Я не стала сама затрагивать эту тему и вела себя как ни в чем не бывало. После завтрака мы, кроме отца и деда, пошли в лес за ягодами. В сосновом бору находились огромные земляничные поляны, и мы долго собирали красные крупные ягоды, передвигаясь на корточках. Я наелась до оскомины и села на землю, привалившись спиной к толстому стволу огромной сосны. Чувствуя приятную усталость, закрыла глаза, и в памяти мгновенно всплыло лицо Стаса.

«Он все-таки очень симпатичный парень, — лениво подумала я и улыбнулась. — Приеду в Москву и буду вспоминать его как приятное летнее приключение. К тому же он мне помог осознать, что я абсолютно здорова. А это — главное! Тень сомнения, что я могу заниматься сексом только с господином Кобаяси, омрачала мое выздоровление», — попыталась я оправдать себя.

— Устала, Танюша? — услышала я голос мамы и открыла глаза.

— Немного с непривычки, — ответила я и встала, поправляя сползший на лоб платок.

— И не выспалась, — лукаво добавила она, и я невольно покраснела.

— С ребятами загулялась, — ответила я.

— До трех ночи, — заметила мама.

— Ага, — легко подтвердила я, подхватывая ведерко, почти доверху заполненное земляникой.

После обеда бабушка и мама взялись перебирать ягоды, чтобы подготовить их для варки, а я вышла во двор, не зная, чем заняться. Купаться почему-то не хотелось. А может, я просто боялась нечаянной встречи со Стасом. Я вышла в огород, чтобы вырвать пару морковок, и увидела деда, сидящего на скамейке у колодца со своей неизменной трубкой.

Я обрадовалась и тут же подсела к нему.

— Что, стрекоза, — сказал он и улыбнулся, — устала ягоды собирать?

— Ага, — ответила я и прижалась к его плечу, как в детстве.

Потом улыбнулась и тихо попросила:

— Деда, расскажи про «Масу».

Он развернулся ко мне и рассмеялся, выпустив трубку изо рта.

— Что, все еще не забыла сказку про Аматэрасу?

— Конечно, нет!

— Хорошо! Только вкратце. У Аматэрасу, богини Солнца, был брат Сусанно-о, бог Урагана, — начал рассказывать дед. — И вот отец разгневался на него за плохое поведение и решил изгнать с неба. Сусанно-о захотел попрощаться с сестрой и сообщить ей, что уходит в Страну мертвых. Но поднимался он к ней на гору с таким грохотом, тряской земли и разрушением людских жилищ, что Аматэрасу испугалась и спряталась в грот на своей горе. Сразу наступила тьма на земле, и злые духи повыползали из своих убежищ. Собрались боги и стали решать, как им выманить Аматэрасу и вернуть свет на землю…


Из голубой тетради с изображением розовых цветов сакуры на обложке:

…Густоветвистые деревья Масакаки с небесной горы Кагуяма, выкопав с корнями, к верхним веткам прикрепили длинные нити со множеством магатама, на средние ветки навесили большущее зеркало, к нижним веткам подвесили белые, голубые лоскуты нигитэ, и все эти различные вещи бог Футодама-но микото благоговейно, для преподношения, держал, а бог Амэ-но коянэ-но микото сильное молитвословие благоговейно вознес, а Амэ-но-тадзикара-о-но микото — Небесный Бог-Муж Могучих Рук — у двери притаился, а Амэ-но-удзумэ-но микото — Небесная Богиня Отважная, рукава подвязав лозой, с небесной горы Кагуяма, из небесной лозы Сасаки сетку кадзура сделав, листья Саса с небесной горы Кагуяма пучками связав, пустой котел у двери Небесного Скалистого Грота опрокинув, ногами с грохотом колотя, в священную одержимость пришла и, груди вывалив, шнурки юбки до тайного места распустила. Тут Равнина Высокого Неба ходуном заходила — все восемьсот мириад богов разразились хохотом. Тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками, странным это сочтя, дверь Небесного Скалистого Грота чуть приоткрыла и молвила изнутри: «Я сокрыться изволила, из-за этого Равнина Высокого Неба вся погрузилась во тьму, да, я думаю, и Тростниковая Равнина — Серединная Страна тоже вся во тьме. С какой же стати Амэ-но-удзумэ потешает, да и все восемьсот мириад богов хохочут?» — так молвила. Тогда Амэ-но-удзумэ сказала: «Есть высокое божество, превосходит тебя — богиню. Вот и веселимся-потешаемся» — так сказала. А пока так говорила, боги Амэ-но коянэ-но микото и Футода-ма-но микото, то зеркало принеся, Великой Священной Богине Аматэрасу-но оо-ми-ками показали, и тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками еще больше в удивление пришла, постепенно из двери вышла-выглянула, и тут тот бог Амэ-но-тадзикара-о-но микото, что у двери притаился, взял ее за священные руки и вытащил, а бог Футодама-но микото тут-то веревку-заграждение позади нее и протянул и сказал: «Отныне возвращаться туда не изволь» — так сказал. И вот, когда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками выйти изволила, тут и Равнина Высокого Неба, и Тростниковая Равнина — Серединная Страна сами собой озарились светом…

«Кодзики»


Закончив рассказывать, дед неожиданно усмехнулся:

— А ведь танцующая богиня Удзумэ разделась практически донага. Я это никогда не акцентировал, ведь ты была мала. Но знаешь, Таня, я часто думал, когда читал «Кодзики» в школе, именно об этом моменте. Представляешь, как давно существовал «тёнкина»?

Я с нескрываемым изумлением воззрилась на него.

— А что это? — спросила я после паузы.

— Тёнкина — это танец с раздеванием в «веселых» домах старого Эдо, — ответил, улыбнувшись, дед. — Сейчас это называется стриптиз, — добавил он.

— А я, возможно, вновь поеду в Токио ненадолго, — неожиданно призналась я. — Только нашим не говори.

Глаза деда на миг расширились и словно заглянули в невидимую даль.

— Это было так давно, Таня, словно не со мной и в другой жизни. Странно все это вспоминать, сидя здесь. Я ездил в Токио, и не раз. Знаешь, — он усмехнулся и повернулся ко мне, — и в Ёсивара побывал. Это такой район, где были собраны «веселые» дома.

— После войны американцы уничтожили его, — тихо сообщила я.

— Что ж, всему свое время, — вздохнул дед. — Я, конечно, помню многое, но внутренне я уже успокоился, прижился на этой земле. До войны я был совсем молод, всего двадцать! И очень горяч, — после паузы проговорил дед.

Я увидела, что его глаза затуманились. Бабочка-крапивница села на конец мундштука его погасшей трубки, которую он держал в опущенной руке. Но дед этого даже не заметил.

— А я ведь был влюблен сразу в двух девушек, — неожиданно засмеялся он.

И бабочка вспорхнула и перелетела на цветок ромашки, росший возле колодца.

— И обе абсолютно не подходили такому парню, как я, — добавил он после паузы, не переставая улыбаться.

— Расскажи, деда! — не выдержала я. — А то сейчас кто-нибудь придет и нам помешает.

— Танюша! — раздался голос бабушки. — Ты где? Там тебя соседский паренек спрашивает.

— Ну вот! Я же говорила! — рассердилась я.

— Иди, внучка, — сказал дед, — а то невежливо. Я потом расскажу, если тебе интересно.

— Обещаешь? — спросила я, вставая и одергивая короткий сарафан.

— Обязательно, — ответил он и вновь раскурил трубку.

Я вышла за ограду и увидела сидящего на скамейке Стаса. Он сильно покраснел и поздоровался тихо и робко. Желание мгновенно захлестнуло меня, но я постаралась принять невозмутимый вид.

— Привет! — спокойно сказала я.

— Я соскучился, — откровенно заявил Стас и заглянул мне в глаза.

— Погуляем? — предложила я.

Тут до меня дошло, что мы оба четко знаем, чего хотим. Я вдруг поняла, что Стас изнемогает от желания, также как и я.

Я схватила его за руку и быстро пошла по улице. Днем она была пустынна, так как население занималось многочисленными хозяйственными делами. И даже собакам лень было в такую жару выбираться из дворов и облаивать нас. Только гуси, если мы проходили близко от них, начинали шипеть, вытягивая шею и хлопая крыльями.

Мы вышли на окраину деревни, перебрались через шоссе, пересекли поле, засеянное кукурузой, и зашли в тенистый прохладный березняк. Все это время мы молчали. Сильный ветер, дующий сегодня с утра, делал жару не такой нестерпимой. Я заметила, как он ворошит сено в недавно сметанной, рыхлой копне, которая возвышалась на небольшой круглой поляне. Мы, не сговариваясь, направились туда и упали на сено практически одновременно. Оно спружинило под нами, обдавая ароматом разогретой на солнце высыхающей травы. Я закинула руки за голову и посмотрела в небо, на котором белели тоненькие облачка, напоминающие разметанные перья. И тут же перед моими глазами появилось раскрасневшееся лицо Стаса. Он навалился на меня и начал лихорадочно целовать лицо, потом шею, потом опустился ниже. Я перебирала его крупные спутанные кудри, закрыв глаза и изнемогая от желания. Он поднял подол моего короткого сарафана, отодвинул уже влажную серединку трусиков, и я почувствовала с легким изумлением умелый ласкающий язычок. Он нашел мое «зернышко», и я быстро кончила, извиваясь на сене и с трудом сдерживая крик. Но Стас не остановился. Переместившись, его язык проник в «яшмовые ворота». Но когда я почувствовала приближение оргазма, Стас отстранился и быстро перевернул меня. Он стремительно вошел сзади, но так резко и глубоко, что достиг моей точки боли. Я невольно вскрикнула. Привычный спазм, правда, не такой сильный, закрыл «яшмовые ворота». Стас замер, потом начал мягко массировать мои бедра и живот. Когда я расслабилась, он аккуратно вынул член и лег на сено. Я ощутила страх.

«Неужели все вернулось?» — думала я, стараясь не расплакаться.

— У тебя спазматические явления, — тихо заметил Стас. — Раньше такое бывало?

«Ах, да, он же доктор, — вспомнила я, вначале удивившись его словам, — хоть и ветеринар. Основа-то одна».

— Нет, — соврала я.

— Это довольно опасно, — сказал он. — Тебе стоит по приезде в Москву обратиться к соответствующему специалисту. Возможно, это произошло от чрезмерного перевозбуждения. Ты необычайно страстная девушка. Но учти, что бывают случаи, когда любовников увозят на «Скорой» после такого вот «склещивания». Хорошо, что спазм был довольно слабый и я вовремя его почувствовал.

Стас встал. Я сползла с копны вслед за ним. Вернулись мы в деревню, болтая ни о чем. Но я чувствовала себя крайне неуютно и старалась не встречаться с ним взглядом.

— Вы когда уезжаете? — спросил он, когда мы подходили к моему дому.

— Через день, — ответила я, не поднимая глаз.

Его присутствие становилось отчего-то все более неприятным, и я хотела поскорей уйти.

— Может, телефон оставишь? — неожиданно попросил он.

— Зачем? — удивилась я. — Будешь из деревни мне позванивать?

Я глянула в его смущенные глаза и отрицательно покачала головой.

Вечером, когда все угомонились, я вышла во двор с чашкой чая и устроилась за маленьким деревянным столом, вкопанным под раскидистым кленом в углу огорода. Я отодвинула банки с малосольными огурцами, поставила чашку и задумалась. Настроение оставляло желать лучшего. Я все думала о Стасе, вернее, о том, что сегодня произошло.

В этот момент между грядами с луком появился Тимофей. Он припал к земле и затаился, явно охотясь за мышью. Его уши прижались, кончик пушистого рыжего хвоста подрагивал. Я невольно улыбнулась, наблюдая за ним. В огород зашел дед и, видимо, спугнул мышь. Тимофей сел и глянул на него, как мне показалось, укоризненно.

— Деда, иди сюда! — позвала я.

— А я подумал, что ты опять гулять с мальчишками отправилась, — сказал он, подходя и усаживаясь рядом.

— Нет желания, — ответила я. — Ты мне лучше расскажи про свои два увлечения. Помнишь, ты обещал? — перевела я разговор на другую тему.

Дед прищурился и достал из кармана неизменную трубку и старый, вытертый кисет. Я знала, что его сшила когда-то давно бабушка, и дед так и таскал его с собой.

— Ну, если тебе так интересно, — начал он, раскурив трубку, — то слушай. Я жил в городе и учился в университете, как все обычные ребята из хороших семей. Мой отец был уважаемым человеком, бухгалтером на одной крупной фирме. И я учился на бухгалтера. Мама занималась домашним хозяйством. Мой старший брат был уже женат и жил отдельно. У нас была хорошая квартира в новом доме. До университета я добирался пешком, так как он располагался в получасе ходьбы от нашего жилья. Мне было девятнадцать. Знаешь, Таня, мне все говорили, что я очень симпатичный юноша.

— Неудивительно, — сказала я, улыбнувшись. — Ты и сейчас очень симпатичный.

Дед глянул на меня, улыбнулся кончиками губ, потом продолжил:

— Понимая, какой я красавчик, я считал, что могу вскружить голову любой девушке. Но получилось так, что я влюбился сам и сразу в двух. И при этом ужасно мучился.

— Деда! — расхохоталась я. — Но как это могло быть?

— Они обе были для меня абсолютно недоступны, поэтому я и любил их с такой страстью.

— И ни одна не ответила взаимностью? — спросила я, погладив Тимофея, который подошел и прижался к моим ногам.

— Юко была дочкой мусорщика. На вид казалось, что ей не больше 14 лет, такая она была худенькая и низкорослая. Я иногда видел ее по утрам на улице, сжигающей небольшие кучки мусора. Ее жалкий вид при довольно красивых чертах лица и изящной фигурке вызывал во мне нежность и желание защищать. Она нигде не училась, потому что ее семья были «эта», и часто помогала отцу.

— Эта? — переспросила я. — В смысле?

— Переводится как «отбросы», — ответил дед и вновь раскурил погасшую трубку. — Ты мало жила в Японии и не знаешь всех тонкостей. Издревле «эта», или официально «буракумин», были как бы вне приличного общества. Они выполняли работу могильщиков, убойщиков скота, они обмывали трупы, убирали мусор, то есть делали работу, «оскверненную смертью» по буддийским понятиям. И селились они за пределами городов в специальных поселках «бураку». Во времена Токугавы почти все они служили доносчиками для господ из сёгуната. В наше время они живут на окраинах городов. И молодой человек из приличной семьи никогда не сможет породниться с девушкой из «бураку». Они и на хорошую работу не могли устроиться. Не думаю, что и сейчас что-то изменилось. Древнее название Японии — Ямато, или Великая гармония, — после паузы задумчиво добавил дед. — Возможно, буракумин никак не укладывались в гармонию и даже разрушали ее, поэтому их как бы вынесли за пределы общества.

— Кошмар какой-то, — заметила я. — А у нас, по-моему, все равно, мясник ты или инженер, лишь бы хорошо свою работу выполнял.

— В этом преимущество русского характера, — улыбнулся дед.

— А вторая девушка? — с нетерпением спросила я.

— Я увидел ее, когда гулял в южной части города после сдачи трудного экзамена. Помню этот ясный летний день и мое прекрасное настроение. Я забрался на склон, называемый Голландским, потому что там располагалась знаменитая вилла Гловера. Она очень красива. Ее еще называют домом мадам Баттерфляй. В саду есть статуя японки. Я увидел Итисудзу возле этой статуи. Она внимательно ее разглядывала, я подошел и завязал разговор. «Говорят, что это статуя знаменитой гейши Чио-Чио-сан», — сказала она. И повернулась ко мне. Ее тонкое одухотворенное личико с большими светло-карими глазами поразило меня выражением непритворной печали. И я мгновенно влюбился. Мы познакомились. Итисудзу было всего шестнадцать, и она училась на гейшу. Ее имя значит «колокольчик». И она действительно оказалась веселой, живой, со звонким голоском, напоминающим колокольчик. Мы потом периодически общались, и это всегда доставляло мне много радости.

Я с замиранием слушала этот рассказ. Меня так и подмывало сообщить деду, что я тоже своего рода гейша. Но я понимала, что ему лучше этого не знать. Он, конечно, благодаря постоянным занятиям йогой сохранял ясный живой ум и острую память, но кто мог знать, как он отреагирует на такое сообщение.

— А потом? — спросила я с нетерпением.

— Потом война началась, — сказал дед и замолчал.

— А ты говорил про «веселые» кварталы, — решила я изменить направление разговора.

Дед повернулся ко мне и лукаво улыбнулся.

— А ты бабушке не расскажешь? — тихо спросил он.

И я рассмеялась. Тимофей, лежащий у меня на коленях, поднял голову и недоуменно посмотрел на нас сонными глазами.

— Конечно, и у себя в Нагасаки, и когда выезжал куда-нибудь. Я уже тебе говорил про Ёсивара, — сказал дед, глядя на мою улыбку. — Все молодые люди посещали такие заведения. Общаться с гейшами, артистками и с… — он замялся, подбирая слово.

— Путанами, — пришла я на помощь.

— Да, — улыбнулся он, — входило в традиционное воспитание молодого человека.

— Интересно, — заметила я.

— И правильно, — сказал он. — Тогда каждый мог выбрать, что ему больше нравится, какие женщины, какие способы. Ведь предпочтений в сексе великое множество. Ты стала совсем взрослой, раз мы говорим на такие темы, — заметил он.

Я посмотрела на его лицо, освещенное заходящими лучами солнца. Оно казалось высеченным из красновато-коричневого камня и поражало живым блеском глаз.

— Но это была другая жизнь, — после паузы добавил он. — И трудно сказать, что было лучше. Я и не сравниваю никогда. Ведь здесь, рядом с твоей бабушкой, поверь, удивительной женщиной, я тоже на своем месте. И, возможно, это лучшее место для меня.


Из тетради лекций госпожи Цутиды:

Итальянец Джакомо Пуччини внес едва ли не самый значительный вклад в создание романтических представлений о гейшах, написав оперу «Мадам Баттерфляй» по повести «Гейша» американского писателя Лонга. Но в основе этой красивой истории подлинная судьба гейши Kara Маки родам из Нагасаки.

В семидесятые годы XIX века в Нагасаки жили три брата-шотландца по фамилии Гловер. Алекс, один из братьев, познакомился в чайном домике с пятнадцатилетней японкой по имени Kara Маки. Она была гейшей и носила псевдоним Чио-сан, или Бабочка. Молодые люди влюбились, но такой брак в то время был невозможен, и они заключили так называемый «временный брак», то есть Алекс заплатил сто иен семье гейши. Такой союз мог быть расторгнут по воле мужа в любое время. Kara Маки родила сына, назвав его Синсабуро. Но Алекс оставил их и уехал.

По законам гейше не разрешалось воспитывать детей. Брат Алекса Томас, который жил гражданским браком с японкой Авайа Цуру, усыновил племянника. Он поменял его имя на Томисабуро, сокращенно Том. Kara Маки запретили общаться с сыном. Когда Том Гловер вырос, его отправили учиться в Америку. Все, кто знал, что Том — сын гейши, хранили молчание. Но когда была написана повесть «Гейша», основанная на подлинных событиях, а потом и опера «Мадам Баттерфляй» стала иметь оглушительный успех по всему миру, Том Гловер рассказал в интервью, что он действительно сын гейши Чио-Чио-сан. Исследования учетных записей регистрационных служб подтвердили это.

Kara Маки, после того как ее покинул горячо любимый муж, а сына отдали в приемную семью, еще какое-то время работала в качестве гейши. И вот она узнает, что Алекс женился в Америке. В опере мы видим эффектный конец — Чио-Чио-сан после этого известия кончает жизнь самоубийством, пронзив горло кинжалом. Но на самом деле Kara Маки приняла ухаживания давнего поклонника, своего соотечественника, и вышла за него замуж. Они переехали в другой город. Но брак оказался неудачным. Когда они развелись, Kara Маки вернулась в Нагасаки, где и умерла в 1906 году.

Ее сын, которого она так больше никогда и не увидела, вернувшись из Америки, поселился в Нагасаки. Он женился на Накано Вака, дочери английского коммерсанта. Их брак был бездетным. Накано Вака погибла во время Второй мировой войны. А после атомной бомбежки в августе 1945 года сын Баттерфляй покончил с собой.

После успеха оперы многие захотели посмотреть на дом Тома Гловера. В южной части Нагасаки, в районе Оура-Тэнсюдо, неподалеку от Дэдзимы, располагается своеобразный заповедник западной архитектуры — Оранда-дзака (Голландский склон). Вот там и располагалась резиденция Гловера. Дом был построен в 60-х годах прошлого века японскими мастерами по проекту английского архитектора и стал одним из первых сооружений европейского стиля в стране. Это прекрасная вилла, построенная в форме цветка клевера. Ее окружает великолепный сад, где стоит отлитая в бронзе фигура японки в кимоно, которая указывает прижавшемуся к ней мальчику на морские просторы. Ее поза передает глубокую тоску. Большинство туристов считают, что это памятник Чио-Чио-сан, хотя на самом деле изображена японская певица Гамаки Миура, прославившаяся исполнением главной партии в опере Пуччини. Внутри дома сохранены обстановка, документы и фотографии той эпохи.

Загрузка...