Свиток шестой Отражения цветов в зеркалах

О серебряная музыка женских деревянных тэта!

Разве эти девушки — не маленькие призраки

из глубины времен?

Разве они вернулись сюда не затем, чтобы исполнить

тысячу позабытых причуд?

Ногути Ёнэдзиро

Я вернулась в Токио, продолжая чувствовать необычайную легкость и радость. Зайдя в квартиру и увидев многочисленные изображения бабочек, тихо рассмеялась. Петр представлялся мне сейчас такой же бабочкой, беззаботно порхающей на прекрасном лугу над раскрытыми яркими цветами.

Приняв душ, я расстелила футон и упала на чистую прохладную простыню. И мгновенно уснула. Когда проснулась, то с веселым удивлением поняла, что прошли уже сутки. И за все это время я ни разу не очнулась. Я соскочила, чувствуя, несмотря на такой долгий сон, необычайную бодрость. И первым делом позвонила господину Кобаяси.

— Где ты пропадала, Таня? — сердито спросил он, когда мы поздоровались. — Я не знал, что думать. Ты не звонила, твой телефон не отвечал.

— Извините, Кобаяси-сан, — покаянно произнесла я. — Мне нужно было отлучиться. И я забыла вас предупредить. Но видите, все хорошо. Я жива и здорова.

Пока я говорила, улыбка не сходила с моего лица, и господин Кобаяси это почувствовал.

— Я рад, что у тебя такое лучезарное настроение, — более миролюбиво сказал он. — Когда мы сможем увидеться?

— Возможно, сегодня, — ответила я. — Но вначале созвонюсь с госпожой Цутидой.

— О’кей! — сказал он.

Я положила трубку. Потом заварила чай.

«Так, главное — не суетиться, — подумала я. — Занятия — это основное».

Госпожа Цутида говорила со мной спокойно. Я придумала правдоподобную причину своего отсутствия на занятиях.

— Что ж, Татиана, — сказала она, — придется увеличить время лекций. Сегодня ты должна заниматься со мной, но, к сожалению, я смогу только после трех часов. А до этого посети театр гейш Симбаси Эмбудзё. Ты же живешь в Миното?

— Да, — ответила я, не понимая, куда она клонит.

— Симбаси недалеко. Я позвоню и договорюсь, чтобы тебя пустили за кулисы. Директор театра — мой давний друг. Поприсутствуешь на репетиции. Понаблюдаешь за работой артисток. Тебе это только на пользу.

— Хорошо, — немного растерянно ответила я.

— А потом приедешь в Асакуса на занятия.

Она объяснила, как добраться до театра, и отключилась. А я начала собираться. В этот момент зазвонил телефон.

«Может, что-нибудь забыла сообщить?» — подумала я, беря трубку.

Но это оказался Митихиро. Его голос дрогнул, когда он ответил на мое приветствие. Я извинилась, что не звонила, и сказала, что уезжала из Токио.

— У меня свободное время до обеда, — сказал он. — Очень бы хотелось увидеться с тобой.

— Но я должна сейчас идти, — ответила я. — Мне нужно в театр Симбаси, а потом на занятия.

Митихиро замолчал. Я подождала и сказала:

— Может, вечером? Но я, наверное, освобожусь поздно.

— Вечером я улетаю в Ахасикаву по делам, — тихо произнес он. — Это на острове Хоккайдо.

— Тогда приезжай сейчас, — решила я. — Проведем время до моих занятий вместе.

Митихиро явился на удивление быстро, словно звонил откуда-нибудь неподалеку. В его руке я с удивлением заметила один пышный темно-розовый пион. Я приняла цветок и поблагодарила. Потом поставила его в узкую стеклянную вазу. Митихиро смотрел на меня с явным восхищением.

— Ты необычайно хорошо выглядишь, — сказал он и поцеловал меня. — Кажется, что вся светишься изнутри.

— Просто у меня хорошее настроение, и я рада встрече с тобой, — вполне искренне ответила я.

Он подошел, и я почувствовала всплеск желания.

— Мы не увидимся до твоего отъезда, — грустно сказал Митихиро. — Я вернусь лишь через месяц.

— Но что поделаешь? — тихо сказала я и поцеловала уголки его губ.

Тут же ощутила, как его пальцы медленно скользят по моей спине, мягко сжимают шею, забираются в распущенные волосы. Я закрыла глаза и отдалась этой неясной ненавязчивой ласке. Но Митихиро внезапно тяжело задышал, распахнул мой халат и подхватил одну мою ногу под колено. И тут же твердый «нефритовый стебель» вонзился в мои уже влажные «яшмовые ворота». Я не смогла сдержать стона от очень сильного и острого наслаждения, мгновенно заполнившего все мое существо. Митихиро застонал в ответ и убыстрил движения. Мы стояли, шатаясь, посередине комнаты, и я едва удерживалась, чтобы не упасть. Но разъединиться не хватало сил. Беспрерывно ходящий во мне член заставлял забыть обо всем, и я совершенно беззастенчиво наслаждалась давно забытым удовольствием от чисто животного секса. Я больше не боялась ничего, и мои «яшмовые ворота» беспрепятственно раскрывались навстречу проникновению. И вот Митихиро дернулся и с шумом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Я ощутила подрагивание изливающегося члена и плотно обхватила его мышцами. Потом, мягко освободившись, пошла в ванную. Митихиро зашел вслед за мной. Мы, беспричинно смеясь, вместе забрались под душ.

Когда мы вышли на улицу, то я увидела, что набежали небольшие тучки и стало прохладнее.

— Пойдем пешком? — предложил Митихиро. — Здесь не так и далеко.

— Ну, если ты хорошо знаешь этот район, — неуверенно ответила я. — Я совершенно не ориентируюсь, где Симбаси.

Но Митихиро только улыбнулся и направился по улице. Довольно скоро мы оказались возле Токийской телебашни. Я не думала, что она так близко от моего дома. Мы остановились и одновременно задрали головы. Башня была выкрашена в белые и оранжевые цвета. Ее верхушка уходила далеко в небо.

— Высота 333 метра, — сказал Митихиро. — Она даже выше Эйфелевой. Может, зайдем внутрь? — неожиданно спросил он.

— А как же театр? — спросила я.

— Но тебе же не к определенному времени? — уточнил Митихиро.

Он заплатил за входные билеты, и мы вошли в помещение, где находился огромный аквариум. Мы медленно двигались вдоль стеклянных стен, глядя на силуэты плавающих рыб самых разных видов. Митихиро неожиданно обнял меня и прижал к себе. Это было не вполне в Традициях, и я невольно улыбнулась такому проявлению чувств.

Затем он затащил меня в Музей восковых фигур и среди исторических личностей, знаменитых самураев, известных политиков, бесстрастно глядящих на нас с восковых раскрашенных лиц стеклянными глазами, начал целовать меня. После музея мы поднялись на круговую смотровую площадку. Гора Фудзи, прикрытая длинными белыми облаками, была практически не видна. Но Митихиро смотрел только на меня.

Выйдя из башни, мы отправились пешком в район Симбаси. Митихиро, правда, заботливо спросил, не устала ли я. Но я только отрицательно покачала головой. Чувствовала я себя на удивление отлично.

Когда мы подошли к зданию театра, Митихиро сказал, что должен сделать ряд звонков.

— Давай встретимся здесь, — предложил он. — Когда ты закончишь свои занятия?

— А когда у тебя самолет? — спросила я в тон ему.

— О, не волнуйся, — засмеялся он, — времени предостаточно.

— Давай через два часа, — сказала я.

— О’кей!

Он кивнул и быстро пошел по улице, а я зашла в театр.

Объяснив охраннику, что меня ждет директор, я отправилась на второй этаж. Постучав, вошла в кабинет. Директором оказался моложавый японец с утонченной артистичной внешностью и изысканными манерами. Он представился и приветливо улыбнулся. Потом лично проводил меня в полутемный зал. И удалился.

Я села в третий ряд и устремила все свое внимание на ярко освещенную сцену. Там тоненькие девушки, одетые в обычные обтягивающие брючки и короткие топики, репетировали танец. Темно-синие веера в их руках синхронно взлетали и опускались. Я лениво наблюдала за их движениями. Репетитор, молодая стройная женщина в голубом кимоно, отчетливо говорила: «раз, два, три и поворот», похлопывая о ладонь кончиком сложенного веера. Все мне почему-то напоминало наши репетиции в культпросветучилище, и я совсем не чувствовала атмосферу симбаси-гейш.

«Надо было лучше прийти на спектакль «Адзума-одори», — подумала я.

Но тут же вспомнила, как об этом спектакле немного пренебрежительно говорил господин Ито, называя его коммерческой затеей и «девичьей оперой».


Из голубой тетради с изображением розовых цветов сакуры на обложке:

«Чтобы девушка могла стать в Симбаси гейшей, ей необходимо было иметь явные способности к танцу и игре на сямисэне. Мне были особо близки довоенные нравы Симбаси, когда «мир цветов и ив» переживал свой расцвет…

В Симбаси гейши-соискательницы должны были показать в одной из дисциплин особые успехи. Это могли быть игра на сямисэне, пение в жанре киёмото или танец в стиле нисикава.

Пополудни весь квартал содрогался от всякой разноголосицы звуков, что извлекали усердно занимающиеся на сямисэне. Если девушка не выдерживала испытания, она могла повторить попытку по истечении трех месяцев. Если же в течение полугода она три раза провалится, то считается непригодной, и ей приходится искать другое занятие…

При исполнении танцев адзума в апреле и октябре на сцену выходили все — от тринадцатилетних учениц (хангёку) до совершенно юных школьниц (ситадзикко) включительно. Иначе обстояло дело при организации представления адзума в июне, когда требовался высокий профессиональный уровень. Чтобы ему соответствовать для получения ангажемента, гейши должны были готовиться еще усердней, нежели в период подготовки к экзаменам…

Первую исполнительницу на сямисэне называют татэ, вторую — ваки. Эту партию вела я…

Здесь мне хотелось бы немного рассказать о театре-ревю «Симбаси». Он был открыт в 1925 году, чтобы дать публике возможность познакомиться с художественными достижениями гейш. Если гейша сама хотела устраивать представление (это называлось «гейша за свой кошт»), она должна быть пайщицей театра.

Союзы гейш и чайных домиков Симбаси управляли театром, и в ежегодно устраиваемых в июне и октябре танцах адзума на протяжении месяца были заняты исключительно симбаси-гейши. А в июне еще происходило ревю-представление адзума. Уже позднее управление театром-ревю перешло к концерну «Сётику».

Сами обстоятельства этого я уже точно не помню. В 1983 году с 28 по 31 мая там вновь состоялось представление танцев адзума. Все это настраивает меня немного на грустный лад. Вернется ли когда-нибудь золотой век гордых симбаси-гейш?»

Накамура Кихару


Посмотрев репетицию и вскользь пообщавшись с актрисами, я покинула театр, немного разочарованная. Но, выйдя на улицу и увидев ожидающего меня Митихиро, я улыбнулась и почувствовала, как мое настроение начинает неуклонно подниматься.

— Как твои занятия? — ласково спросил он, обнимая меня за талию и заглядывая в глаза.

— Плодотворно, — ответила я. — Но сейчас мне нужно на лекцию в Асакусу.

— А хочешь, я отвезу тебя туда на речном трамвайчике? — неожиданно спросил он. — Сколько у тебя еще есть времени?

— Пара часов, — рассмеялась я.

— Вот как хорошо рано вставать, — заметил Митихиро. — Мы еще успеем перекусить.

Он привел меня в роскошный на вид ресторан с европейской кухней. Я заказала свиные отбивные, фаршированные грибами, картофельное пюре и пару овощных салатов. Митихиро выбрал себе рыбные блюда. На десерт я взяла мороженое со свежей земляникой.

Потом мы отправились пешком в парк Хама рикю. Когда зашли под сень высоких раскидистых деревьев и медленно двинулись по дорожке, я с удовольствием заметила, что парк малолюден.

— Хочешь, зайдем на виллу правителя Мацудайра? — спросил Митихиро. — Там очень красиво. Можно купить билет и осмотреть внутренние покои.

— Ну, нет! — рассмеялась я. — На сегодня с меня достопримечательностей хватит! Давай лучше просто погуляем.

Через какое-то время мы вышли на набережную, я остановилась и стала смотреть на сверкающую воду Токийского залива. Скользили баржи и катера, кричали чайки, солнце отражалось яркими искорками в колышущихся волнах. Когда я повернула голову направо, то увидела Радужный мост, перекинутый на насыпные острова залива.

— Там причал Хинодэ, — сказал проследивший за моим взглядом Митихиро.

Мы направились к этому причалу и сели на речной трамвайчик. Через полчаса очень зрелищного плавания по реке Сумида, которая протекает практически через центральные районы Токио, миновав большое количество самых разнообразных мостов, под которыми скользил наш кораблик, мы остановились на пристани. Слева я увидела огромное здание, напоминающее пылающий золотом факел. Справа — в небольшом отдалении знакомые красные крыши пагод среди зелени прихрамовых парков.

— Что это за здание? — спросила я Митихиро, показывая рукой на высотный «факел».

— Это башня компании по производству пива «Асахи», — ответил он и улыбнулся.

Но если сон

(Мы верим, что только сон) —

Жизнь наяву.

Тогда и любовные встречи,

Как все на свете, напрасны.

Сайгё

Госпожа Цутида встретила меня улыбкой и отметила, как я великолепно выгляжу. Я поблагодарила, и мы без промедления приступили к занятиям. Она диктовала мне лекцию по истории гейш, я записывала, но мысли крутились вокруг Митихиро. Он казался мне все более милым.

«А может, я такая легкомысленная?» — подумала я, не в силах сдержать улыбку при воспоминании о том, как он пришел утром ко мне и чем это закончилось.

— Твои мысли, Таня, витают где-то далеко, — заметила после паузы, во время которой мы обе молчали, госпожа Цутида.

— Извините, Цутида-сан, — тут же опомнилась я. — Просто я сегодня встречалась с Митихиро.

— Да? — тут же оживилась она. — Как он поживает?

Именно она познакомила нас в мой прошлый приезд в Токио.

— Отлично, — ответила я, не переставая улыбаться.

— Я рада, — сказала госпожа Цутида. — Он очень достойный молодой человек.

— Мне кажется, я становлюсь влюбчивой, — неожиданно для себя заметила я.

— Это натура, — спокойно проговорила она. — И для твоей профессии это большое преимущество. Уверяю тебя, что все известные гейши были влюбчивы. Жар души, восприимчивость, открытость и повышенная сексуальность — залог успеха гейши. Вся история этой профессии говорит об этом. Ты посетила театр Симбаси? — спросила она.

— Да, — ответила я немного удивленно.

— Сейчас, конечно, это больше коммерческое предприятие, рассчитанное на туристов и любителей экзотики. Но до войны гейши-симбаси славились именно своим непревзойденным мастерством в искусстве пения, танцев и игры на музыкальных инструментах. Их очень строго готовили к работе, они брали бесконечные уроки у профессионалов своего дела и продолжали заниматься практически всю жизнь. И одна из этих гейш известна всему миру благодаря своей книге «Исповедь», которая вышла в 1983 году. Это Накамура Кихару, гейша из Симбаси. Не знаю, издана ли у вас ее книга.

— Не слышала, — сказала я.

— Ты же просила дать тебе материал об известных гейшах, вот я и завела речь о ней.

— Хорошо, я записываю, — проговорила я, опустив глаза в тетрадь.

— И она тоже была очень влюбчива, — услышала я неожиданный комментарий госпожи Цутиды и невольно улыбнулась.

Занятия закончились поздно вечером, и я, чувствуя усталость, решила поехать на такси. Мне, конечно, хотелось совершить такую же поездку на речном трамвайчике, только обратно, какую мы совершили сегодня с Митихиро. Но я боялась, что запутаюсь и уплыву куда-нибудь не туда.

Зайдя в квартиру, я сразу почувствовала сладкий и сильный аромат пиона, который подарил мне сегодня утром Митихиро, и улыбнулась. Встав под прохладные струи душа, я думала о нем. Митихиро уже должен был прилететь на остров Хоккайдо. Я чувствовала сожаление, что не смогу увидеться с ним до отъезда в Москву. Странная нежность заполняла мое сердце.

Выйдя из душа, я сделала себе легкий фруктовый салат. Потом в спальне улеглась на матрас футон, который так и не убрала утром, и закинула руки за голову. Когда я уже задремала, раздался звонок телефона. Я нехотя приподнялась и взяла трубку.

— Хай, — недовольно сказала я, вновь ложась на постель.

— Доброй ночи, моя принцесса, — услышала я голос Митихиро.

— Здравствуй! — обрадовалась я. — А я как раз о тебе думала.

— Правда? Я тоже думал о тебе.

— Как добрался? — спросила я после паузы.

— Отлично. Вот сейчас лежу один в номере гостиницы и вспоминаю тебя. Как там мой пион? Он стоит у твоего изголовья?

— Пион? — удивилась я, не понимая намека.

— Я думал, ты знаешь, — немного разочарованно протянул Митихиро и вздохнул.

— Нет, не знаю! — рассмеялась я. — Так что рассказывай!

— Это очень известная сказка о любви, и стыдно гейше не знать ее, — засмеялся в ответ Митихиро. — Давным-давно жила принцесса Ая. И должна она была выйти замуж. Однажды ночью она гуляла в своем саду между пионами, которые очень любила. Цветы росли возле пруда. Ая оступилась, но в этот момент какой-то прекрасный юноша подхватил ее. Но тут же исчез. Ая мгновенно влюбилась в него и так сильно, что занемогла. Свадьбу отложили. Но лекарства не помогали, и принцесса чахла на глазах. Тогда допросили ее служанку, и она поведала, что Ая сохнет по юному самураю, которого она видела однажды ночью.

Митихиро замолчал. Я перевернулась на бок и устроилась поудобнее, ожидая продолжения.

— Тогда стали устраивать засады в саду, — начал он рассказывать дальше. — И вот слуга увидел прекрасного самурая в одежде, расшитой пионами. Он выскочил из засады и крепко ухватил юношу на талию. Но юношу окутало облако, и слуга потерял сознание, но юношу не выпустил. А когда очнулся, в руках у него был большой пион. В этот момент принцесса вышла из дворца вместе со своим отцом. Тот посмотрел на цветок и сказал, что это дух пиона влюбился в красоту Аи и превратился в юного самурая. Принцесса взяла пион и поставила его в своих покоях у изголовья. С тех пор она стала быстро поправляться, а пион стоял свежим и благоухающим. Вновь назначили день свадьбы. Но когда обряд был совершен, пион мгновенно увял.

— Красивая сказка, — после паузы сказала я.

— Целую тебя, моя принцесса, — ответил Митихиро и отключился.

А я задумалась о подтексте рассказанной истории. Видимо, Митихиро прекрасно понимал, что любовь между нами так же невозможна, как между принцессой и цветком. Возможно, при помощи этой сказки он хотел уберечь меня от ненужных чувств и соответственно от ненужной боли.

На следующий день я с восьми утра занималась с Сайюри, потом в два часа дня — с учителем танцев и после получасового обеденного перерыва — с госпожой Цутидой. К восьми вечера я почувствовала, что невыносимо устала.

«Увильнуть, что ли, от завтрашних занятий под благовидным предлогом?» — подумала я, наблюдая, как госпожа Цутида складывает тетради в плоский деловой портфель.

— Завтра будь добра в это же время, — строго сказала она. — Мне кажется, что ты немного ленива. Чтобы стать настоящим профессионалом, нужно постоянно трудиться. Кроме этого завтра у нас выход. Тебя я тоже приглашаю. Крупная фирма празднует свой юбилей в ресторане. Начало в десять вечера.

— Хорошо, я буду готова, — сказала я, впадая в легкое уныние.

— Так что завтра отпущу тебя с занятий пораньше на часок, чтобы ты смогла подготовиться.

Я вышла из здания и медленно побрела в сторону парка, где возвышался освещенный прожекторами храм милосердной богини Каннон.


Из тетради лекций госпожи Цутиды:

Накамура Кихару родилась в Токио в семье врача. И ее дед, и отец работали в больнице. Ее бабушка получила стандартное воспитание для девушки эпохи Мэйдзи — она рисовала, пела, читала, умела писать и считать, а также занималась рукоделием, тяною и икебаной. Мать окончила женское реальное училище, затем поступила в институт.

Семья жила практически на границе современных районов Гиндза и Симбаси. В Симбаси располагались «цветочные кварталы», и маленькая Кихару часто наблюдала за гейшами. Кроме этого, они были постоянными пациентками ее деда, а затем и отца. В три с половиной года Кихару настояла, чтобы ее отдали заниматься танцами. Школа находилась рядом с их домом, и она через дырку в заборе постоянно наблюдала за уроками. И очень захотела сама научиться танцевать. Когда Кихару подросла, она решила стать гейшей. Родители были категорически против. Ее поддержал только дед. И с его помощью она поступила ученицей в одно заведение с гейшами. В 17 лет состоялся ее дебют. И Кихару быстро завоевала популярность среди посетителей чайных домов Симбаси. Кроме этого, она стала усердно учиться английскому языку. Тогда знание английского было редкостью для гейши. О ней даже написали статью и поместили ее фотографию в газете «Токе Нитините». Это только прибавило славы «малышке» Кихару.

В период с 1932 по 1936 год она пользовалась особой популярностью. На вечеринках Кихару общалась с Чарли Чаплином и его молодой женой Полетт Годдар, когда они приезжали в Токио в свадебное путешествие, с Жаном Кокто, который был очарован необычной эрудицией гейши и даже посвятил ей стихотворение, с Федором Шаляпиным. Кроме этих зарубежных гостей у Кихару было множество постоянных поклонников-соотечественников, в частности писатели Осараи Дзиро, Исикава Тацудзо, поэты Хоригути Дайтоку и Сайдзё Ясо, художник Ивата Сэнтаро. На вечеринке с участием Федора Шаляпина она познакомилась с Коноэ Хидзмаро, сорокалетним дирижером. Между ними завязался страстный роман, длившийся несколько лет. Когда Коноэ, женатый мужчина, имеющий троих детей, решает взять Кихару с собой в поездку в Америку, вмешивается ее семья. Он уезжает один.

Весной 40-го Кихару вызвали в полицию и предъявили фотографию обнаженной японки. Кихару доказала, что это не ее снимок. Тогда ей предложили стать осведомительницей, так как она хорошо владела английским. Кихару решила немедленно расстаться с профессией гейши и выйти замуж.

Ее избранник, 33-летний Ото Кадзуо, служил в министерстве иностранных дел. Осенью 1940 года они отпраздновали свадьбу и уехали к месту его службы в Калькутту. Там оба участвовали в подпольной работе и помогали делу борца за свободу Индии Чандру Босу. Кихару, переодетая индийской девушкой, передавала шифрограммы его брату.

После начала войны в сентябре 1942 года Кихару с мужем возвратились в Токио. Мужа сразу же отправили в Бирму, но Кихару из-за беременности осталась.

Весной 1943 года в Токио многие продавали дома и уезжали. Кихару уговорила маму и бабушку продать и их дом. Она нашла жилье в городке Нумадзу. И с маленьким сынишкой, бабушкой и мамой переехала туда. Но вскоре, боясь налетов американских бомбардировщиков, они покинули Нумадзу и поселились в маленькой деревушке, где ютились в сарае возле помещения для шелковичных червей. С другой стороны находился хлев с двумя коровами. Она пишет мужу письма, но безответно.

После капитуляции Кихару возвратилась в разбомбленный Токио и устроилась на работу переводчицей в газету. Весной 1946 года она обращается в министерство иностранных дел, чтобы получить хоть какие-то сведения о муже. Но ей там ничем не могут помочь.

После окончания войны дела в чайных домиках плачевны. В Симбаси до войны проживало около 1200 гейш, сейчас осталась лишь десятая часть. Но хозяйки делают все, чтобы дело возродилось. Множество американских военных начинают посещать чайные домики. Кихару приглашает Союз гейш поработать на таких вечеринках переводчицей. А днем она дает уроки английского языка молоденьким гейшам. Семья по-прежнему живет в деревне, и Кихару каждое воскресенье отправляется в переполненных поездах к ним, чтобы отвезти продукты и деньги. Сама она живет в маленькой комнатке чайного домика «Юкимура», с хозяйкой которого была дружна до войны.

В 1947-м к власти приходит социалистическое правительство Kaтaямы. Они решают закрыть все чайные дома и рестораны. Люди выходят на демонстрации в знак протеста. Кихару посещает высокопоставленного чиновника и передает мнение гейш о таком безрассудном решении. Скоро все устраивается в пользу чайных домов.

Накопив денег, она покупает домик в районе Синагава и перевозит семью. В это же время объявляется ее пропавший муж. У него молодая жена-армянка, с которой он познакомился в Бирме, и двое дочерей-погодков от нее. Кихару стала считать себя вдовой после встречи с ним.

Она знакомится с предпринимателем К. Они начинают тайно встречаться, так как он женат. С его помощью Кихару открывает магазин кукол. На втором этаже селит свою семью. Через какое-то время Кихару решает расстаться с К., так как эта связь мучительна и бесперспективна.

Она встречает фотографа Н., который на десять лет моложе ее. Несмотря на сопротивление семьи, Кихару выходит за него замуж. Она продает магазин и покупает дом в районе Азабу. После свадьбы переезжает туда с сыном и мужем. Для матери и бабушки строит небольшой дом рядом. Открывает салон красоты.

Они живут несколько счастливых лет. Но ее близкие так и не могут смириться с таким браком и делают все, чтобы они разошлись. В 1956 году Кихару продает дом, расстается с мужем и уезжает в Америку.

Этот период ее жизни связан с частыми переездами. Вначале Кихару живет в Нью-Йорке и работает натурщицей в школе искусств, экскурсоводом на выставках, посвященных Японии, фотомоделью. Через несколько лет она открывает свой магазин японских товаров в Бруклине и забирает сына из Японии. Но после убийства президента Кеннеди в стране неспокойно и отношение к «цветным» оставляет желать лучшего. Кихару продает магазин и переезжает в Техас. Там она работает в университете, преподает японскую культуру, совмещает это с работой заведующей ресторана. Затем она переезжает в Джорджию, оттуда — в Майами. И везде она читает лекции в университетах по японской культуре.

Через какое-то время Кихару вновь поселяется в Нью-Йорке. Она работает консультантом в опере и в 1974 году знакомится с молодым баритоном Эндрю. Между ними вспыхивает настоящее, сильное и глубокое чувство, хотя ему 25 лет, а ей — 60. Они были вместе десять счастливых лет, пока Эндрю трагически не погиб в автомобильной катастрофе. Через несколько месяцев после его смерти Кихару перенесла операцию по удалению опухоли.

Но до глубокой старости Кихару работала. Она по-прежнему была консультантом в опере, преподавала в школе для малоимущих детей, помогала дому для престарелых.


Следующий день прошел в практически непрерывных занятиях. А вечером я оказалась на приеме в качестве гейши. Но на этот раз госпожа Цутида решила представить меня в двух обликах. Вначале я вышла к гостям вместе с другими ее девушками в образе традиционной гейши. И никто не заподозрил, что я русская. Но через пару часов, когда почти все мужчины выпили много сакэ и стали вести себя более шумно и раскованно, госпожа Цутида вызвала меня в служебное помещение. С улыбкой она открыла шкаф, и я увидела красный сарафан и белую расшитую крестиком сорочку. Сняв парик прически симада и смыв грим, я переоделась.

— А вот и инструмент, — сказала госпожа Цутида, подавая мне балалайку.

— Не мешало бы вам позаботиться и о русском угощении, — заметила я, беря балалайку и пытаясь настроить ее.

— Что ты имеешь в виду? — тут же заинтересовалась она.

— Почему бы к русской гейше не подать ледяную водку и соленые огурцы?

— О, да! — тут же восхитилась она и, быстро подойдя к телефону, сняла трубку.

«Нет, все-таки она молодец, — подумала я, прислушиваясь к певучей японской речи. — Быстро сориентировалась».

Мое появление в новом облике вызвало определенное замешательство у мужчин и явный интерес. А когда я поднесла маленькие хрустальные стопки с ледяной водкой, они шумно выразили одобрение. Некоторые пытались говорить со мной, используя расхожие русские выражения типа «балалайка карашо». Причем они выговаривали «карасе», так как шипящие в японском языке отсутствуют. Я исполнила несколько народных песен. Затем решила научить гостей водить русский хоровод. Они бурно выразили готовность и встали в круг, взявшись за руки. Я заметила, как госпожа Цутида смотрит на все это с легким испугом. Но потом, видя непритворную радость гостей, сделала знак своим девушкам, и они присоединились к нашему кругу. Так как на этой вечеринке присутствовали только мужчины, то наш хоровод выглядел несколько странным. По кругу стояли сплошные темные официальные костюмы, между которыми выделялись несколько ярких цветастых кимоно. Я стояла посередине с балалайкой в руках и объясняла, что делать. Потом заиграла «Метелицу». Мужчины начали смешно топтаться на месте, но я сделала знак одной из гейш, и она, быстро поняв, что от нее требовалось, дала направление движению. Я запела:

— Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет.

И многие, к моему удивлению, начали подпевать одними звуками, весьма точно воспроизводя мелодию. Хоровод медленно двигался вокруг меня, улыбающиеся лица были повернуты в мою сторону. Когда я закончила, все остановились, не разнимая рук, и вопросительно на меня смотрели. Я поклонилась и захлопала. Мужчины ответили радостными возгласами и тоже начали хлопать.

— Многим понравился твой русский танец, — тихо сказала мне госпожа Цутида, когда мужчины разошлись по залу. — Сказали, что он прекрасно объединяет «ин» и «ё».

Ин и ё соответствовали у японцев китайским инь и ян, женскому и мужскому началам.

— У нас хоровод символизирует солнце, — заметила я.

— И хорошо, — сказала госпожа Цутида. — Главное, что мужчины довольны.

Около двух часов ночи веселье пошло на убыль. Я видела, что многие гости явно устали. Их глаза осоловели, руки непрерывно прикрывали зевающие рты. Я и сама чувствовала, что с удовольствием бы отправилась на покой. Но около трех ночи, когда мужчины начали расходиться, госпожа Цутида подошла ко мне и сказала, что небольшая компания желает продлить удовольствие от общения с русской гейшей. Я неприметно вздохнула и согласно кивнула. Она пригласила пройти за ней. Я быстро попрощалась с гейшами, заметив, что они смотрят на меня явно недоброжелательно. Тогда я приблизилась и тихо проговорила:

— Сожалею, что больше не увижу вас. Через неделю я возвращаюсь в Москву.

И тут же их лица осветились улыбками. Еще бы! Опасная, как они думали, соперница скоро удалится из их коллектива. Я улыбнулась в ответ, поклонилась и отправилась вслед за госпожой Цутидой.

Помещение, в которое она меня привела, выглядело традиционно японским по сравнению с залом, в котором проходила вечеринка. Даже стены напоминали скользящие рамы сёдзи, обычно оклеенные полупрозрачной бумагой. А так как за ними находились источники мягкого красноватого света, то казалось, что это матовые окна, подсвеченные лучами заходящего солнца. Я знала, что мы находимся на двадцатом этаже современного здания и за окнами давно темно, но впечатление было именно таким. От этого освещения в комнате царил приятный розоватый полумрак. Посередине на толстых циновках стоял квадратный низенький столик. Вокруг него на полу уже расположились трое мужчин. Госпожа Цутида что-то сказала им и удалилась. Меня пригласили присесть. Я заметила, что на столе стоит початая бутылка водки. Разноцветные роллы лежали на плоском блюде рядом. Я устроилась между пожилым толстячком и худощавым парнем с густыми волосами, подстриженными в длинное «каре». Напротив меня сидел мужчина средних лет с таким красивым лицом, что казалось, оно вылеплено рукой искусного скульптора. Вначале я немного растерялась. В своем красном сарафане, без белого грима среди мужчин, одетых в официальные костюмы, я чувствовала себя дискомфортно. Но тут увидела, что у толстячка рюмка практически пуста. Я взяла бутылку и подлила ему. Он оживленно закивал и предложил мне. Себе я налила на донышко и подняла рюмку. К моему счастью, все трое прекрасно говорили на английском. Мы выпили.

— У нас своеобразный клуб, — сказал толстяк и улыбнулся.

— Коллекционеров, — добавил молодой и тоже улыбнулся.

— И что вы коллекционируете? — поинтересовалась я, автоматически улыбаясь в ответ.

— Страшные рассказы, — усмехнулся красавчик, сидящий напротив меня. — И чем страшней, тем лучше, — шепотом добавил он и наклонился ко мне через стол.

Мужчины прыснули.

— Вот мы и решили послушать страшные истории твоей родины, — сказал после паузы толстяк. — Мы обычно тянем жребий, кому начинать. А потом по кругу.

Молодой протянул мне четыре сложенные вместе хаси, палочки для еды.

— У кого конец короткий, тот начинает, — добавил он.

— Но не думай, — неожиданно сказал красавчик, — у нас тут у всех концы длинные.

Они дружно расхохотались. Я тоже не смогла сдержать смеха и вытянула палочку. Она оказалась длинной. Затем настал черед мужчин. Короткая досталась молодому. Он сделал большой глоток водки и начал рассказывать:

— На границе префектур Кумамото и Оиты есть действующий вулкан Асо с несколькими кратерами. И вот в одном из них прячется дворец, в котором в праздник весеннего равноденствия Сэцубун собираются кошки со всей Японии. Однажды молодой охотник заблудился в этих горах как раз в этот день. Он шел долго по горной тропинке и, очень устав, прилег под развесистой сосной. Когда он проснулся, то увидел, что неподалеку на валуне сидит девушка неземной красоты.

— Нам пока не страшно, — неожиданно встрял толстячок и глянул на меня.

Я заметила, что его рюмка пуста, и тут же подлила. Он улыбнулся и устремил взгляд на рассказчика.

— Охотник приподнялся и радостно спросил, кто она и как здесь оказалась, — продолжил после паузы молодой. — Девушка приблизилась, но не отвечала. Охотник поразился цвету ее круглых глаз с приподнятыми уголками. Они были зелеными, как виноград, а черные зрачки узкими, как у кошек. «Ты устал, — промурлыкала она нежным голоском, — испей водицы из прохладного источника». Охотник тут же вспомнил истории о Нэкодаке, кошачьей горе. Но он никогда не верил им и только смеялся над рассказчиками. Он встал и пошел за девушкой, облизываясь на ее стройное тело, колышущееся под тонкой одеждой. Но когда он попил воды, то тут же почувствовал, как тело начинает сильно зудеть, как ногти превращаются в коготки, а усы становятся редкими и длинными. Скоро он понял, что покрывается шерстью, и закричал от ужаса. И в то же время он почувствовал, что его член значительно вырос, а яйца отяжелели. Девушка привела его во дворец и, превратившись в кошку, исчезла. А наш горе-охотник вынужден был и днем и ночью удовлетворять ненасытную королеву кошек, а также ее придворных дам и даже их служанок.

— Это для разминки, — сказал толстячок после паузы, во время которой мужчины пили водку и ели роллы.

«Н-да, трахать круглосуточно, — подумала я, — это, наверное, главная страшилка для любого мужчины любой национальности».

Я видела, что их глаза заблестели, и они поглядывают на меня весьма недвусмысленно. Видимо, эта сказка вызвала вполне определенный настрой. Я тоже почувствовала странное возбуждение, неожиданно представив себя кошечкой под этими тремя возбужденными котами.

— Сейчас моя очередь, — сказал красавчик. — Но моя история случилась в реальности.

— И моя! — обидчиво заявил молодой. — Все знают, что есть дворец кошек.

— Конечно, конечно, — согласно закивал красавчик. — А сейчас послушайте меня. В префектуре Яманаси издревле находили золотые месторождения. В горных районах еще со времен эры Хэйан находили золото, добывали его там и в период Эдо. Богатая семья Такэда, владевшая одним из месторождений, переживала трудный период. Они не хотели, чтобы слухи о золоте распространялись. И не придумали ничего лучше, как убить всех проституток, работающих в этой местности. Они справедливо полагали, что эти девушки имеют самый большой круг общения. Они придумали благовидный предлог и пригласили девушек повеселиться. Соорудив деревянную платформу над глубоким ущельем, они собрали на ней проституток, напоили их и устроили танцы. В разгар веселья веревки, держащие платформу, были перерезаны. Долго еще потом по течению реки местные жители вылавливали тела девушек. А это ущелье стало называться Оиран Бути — «ущелье проституток».

— Ужасно, — тихо заметил толстяк.

— Да, дело даже не в истории, — сказал красавчик. — По сей день духи убитых проституток все еще воют из ущелья. И это слышали многие. Ночью никто не рискует приближаться к нему. А когда несколько мужчин странным образом упали в ущелье, местные жители стали предупреждать туристов, чтобы те не подходили к краю пропасти. Кстати, — усмехнулся он, — в этой префектуре располагалась главная база секты «Аум Синрикё».

Я вздрогнула и вцепилась в рюмку. Но толстяк истолковал мой жест по-своему и немедленно налил водку. Я проглотила ее залпом и улыбнулась.

— И совсем некстати, — заметил молодой. — Нашел о ком вспомнить!

— О! Почему же? — серьезно проговорил толстяк. — Когда этого мерзавца Асахару повесят, то его дух будет, несомненно, пострашнее духов несчастных убиенных проституток.

— Но, кажется, наша гостья испугалась, — сказал молодой. — А ведь сейчас ее очередь.

Я улыбнулась немного беспомощно и не нашла ничего лучше, как поведать им сказку об Аленьком цветочке. Мужчины слушали внимательно. Но, по-моему, решили, что Настенька и лесное чудище вступали в половой контакт. Я видела, как их глаза блестели в соответствующих местах рассказа. И, как мне показалось, они были разочарованы концовкой, когда чудище превратилось в прекрасного принца.

Лишний раз я убедилась, что японцы в своих эротических фантазиях совершенно без тормозов. Но, возможно, так и нужно. Ведь все комплексы, перерастающие в чудовищные сексопатологии, возникают именно из-за подавления в себе эротических фантазий. Мне пока трудно было разобраться во всех сложностях мужской психики, но я понимала, что японские мужчины с детства крайне раскрепощены. Занятия мастурбацией, необходимые для юношей, чтобы сбросить излишнее возбуждение, всегда осуждались на Западе. И у многих западных мужчин они сформировали комплекс вины и стыда. Но в Японии к мастурбации относятся спокойно и с пониманием, считая, что это такой же половой акт, только со своей воображаемой фантазией. Поэтому зачем разрушать удовольствие, а соответственно гармонию ненужным осуждением и порицанием? Как вступать в половые контакты, с кем, когда — это личное дело каждого. А совместная мастурбация в древних манускриптах даже носила весьма поэтичное название — «смешение росы».

Я приехала домой в шесть утра и без сил упала на постель. Поспав час, я проснулась по звонку будильника и поехала на занятия. Прослушав трехчасовую лекцию Сайюри, я почувствовала, что засыпаю.

— Таня сегодня очень рассеянна, — заметила она с улыбкой.

— Извини, я вчера, вернее сегодня, домой вернулась в шесть утра.

— Но что же делать? — нахмурилась она. — Мы и так отстаем от плана.

Сайюри вышла, а я улеглась на диван и закрыла глаза, чувствуя, как мгновенно наваливается сон. Но Сайюри скоро вернулась и разбудила меня. Терпкий запах травы донесся до меня из большого керамического чайника.

— Сейчас твои мысли прояснятся, — сказала она, наливая в чашку зеленую дымящуюся жидкость.

— А сахар? — сонно пробормотала я.

— Научись пить чай без сахара, — улыбнулась Сайюри. — Это западная мода. И мне, по правде говоря, она непонятна.

— Почему? — вяло спросила я, садясь к столу и пододвигая к себе чашку.

— Ты знаешь легенду о возникновении чая? — поинтересовалась она, наливая себе и садясь напротив.

— Что-то слышала, — ответила я и подула на горячую жидкость.

— Если вкратце, чай появился в Китае в монастырях. Во время чань (соответствует японскому «дзэн») буддисты должны были бодрствовать по нескольку часов. Но однажды знаменитый патриарх Бодхидхарма во время медитации, продолжавшейся несколько лет, уснул. Проснувшись, он в гневе отрезал свои веки и бросил их на землю. И именно из них вырос чайный куст. У китайцев есть поговорка: «Вкус чань тот же, что вкус ча (чая)».

— И при чем тут сахар? — спросила я.

— Чай делает ум бодрым и острым. Изначально он использовался именно для этого. А сахар, как и другие сладости, насыщает и расслабляет. Одно противоречит другому. Заметила, что после утоления голода всегда клонит в сон?

«Возможно, в ее рассуждениях есть рациональное зерно», — подумала я, чувствуя, что начинаю просыпаться.

— Продолжим? — бодро спросила Сайюри, отодвигая пустую чашку.

Я допила и со вздохом открыла тетрадь для лекций.

— К тому же наша тема очень интересна. Пиши: основные эротические фантазии японских мужчин.

Я вскинула глаза и улыбнулась. Потом быстро перелистала тетрадь.

— Но мы уже писали, — сказала я, показывая ей текст.

— Это только первая часть. А сегодня напишем вторую. И уверяю тебя, это далеко не полный перечень всех существующих фантазий.

В два часа Сайюри отпустила меня на обеденный перерыв. Затем пришел учитель игры на сямисэне. Вначале я записала лекцию про три основных стиля игры: ута-моно (песенный стиль), катари-моно (сказовый стиль) и минье (народная песня). Затем я около трех часов старательно щипала струны под неусыпным наблюдением сэнсэя. Он упорно добивался от меня одной особенности звучания, называемой савари (в переводе — «прикасаться»). Когда защипывается нижняя струна, в дополнение к тону должны слышаться призвуки с легким шумом. Эти призвуки также имеют место, когда другие две струны резонируют с нижней. Сэнсэй учил меня легко прикасаться во время игры нижней струной к точке, называемой «горкой». Вот тогда и появлялись эти призвуки.

— Умение пользоваться звучанием савари является для посвященных признаком высокого мастерства исполнителя, — говорил мне сэнсэй, заставляя вновь и вновь проигрывать одну и ту же мелодию.

«Как будто я готовлюсь участвовать в международном конкурсе исполнителей! — недовольно думала я, но старательно выполняла указания. — Бедные гейши! Всю жизнь вот так. Это какое же нужно иметь трудолюбие и упорство!»

В горькой обиде

Но того, кто их посадил

Над стремниной потока,

Сломленные волной,

Падают горные розы.

Сайгё

Поздно вечером я встретилась с господином Кобаяси.

— Наконец-то ты нашла время и для меня, — улыбаясь, сказал он, когда заехал за мной на такси в Асакусу.

— Извините, Кобаяси-сан, но у меня очень плотный график занятий. Все хочу успеть до отъезда, — ответила я, садясь в такси и с удовольствием слушая русскую речь.

Господин Кобаяси говорил практически без акцента. Он внимательно посмотрел на меня.

— Но выглядишь ты великолепно, — заметил он. — Просто сияешь изнутри. Я бы не сказал, что ты измождена непосильными занятиями.

— Сайюри поила меня чаем «маття», а потом я полдня играла прекрасную музыку, — немного слукавила я, украдкой потирая уставшие пальцы.

— А я подумал, что ты влюбилась и у тебя бурный роман, — тихо заметил он.

Я посмотрела на его точеный профиль и улыбнулась. Мне всегда было приятно общество господина Кобаяси. Его незаметное обаяние, философское отношение к миру и себе, острый ум и скрытая сексуальность притягивали. К тому же я всегда воспринимала его как Мастера и постоянно ощущала связь между нами. Мне казалось, что веревки, которыми он опутывал меня, превратились в невидимые, и они явно существовали на моем теле. И это незаметно, но неизменно возбуждало.

Господин Кобаяси глянул на меня с непонятным выражением.

— Хотел побродить с тобой по ночному Токио, — после краткого раздумья сказал он. — Но если ты так устала, то, может, просто отвезти тебя домой?

— Я прекрасно себя чувствую, — ответила я, взяв его за дрогнувшую руку. — Но не мешало бы перекусить.

— О, конечно. Хочешь европейскую кухню?

— Пожалуй, — ответила я, подумав с вожделением о хорошо прожаренном куске мяса.

После занятий я чувствовала волчий голод.

Мы заехали в небольшой уютный ресторан, который назывался «Харчевня у дороги», хотя находился на втором этаже ультрасовременного высотного здания в районе Тюо, граничащем с Гиндзой. Я заказала плотный мясной ужин, а на десерт ассорти из крохотных пирожных, таких, как «безе», «наполеон», песочные корзиночки со взбитыми белками. Выпив две чашечки кофе, я откинулась на спинку стула сытая и довольная. Господин Кобаяси с удовольствием наблюдал за мной, пока я поглощала ужин.

— Завидую твоему прекрасному аппетиту, — засмеялся он, когда я после небольшого раздумья заказала еще и порцию мороженого с кусочками ананаса.

— Главное, что я не поправляюсь, — ответила я. — Вся эта энергия расходуется без остатка.

— Да, у тебя великолепное тело, — тихо подтвердил он. — И ты выглядишь, как истинное произведение искусства. Я думаю, хорошо было бы сделать соответствующие фото во время сеанса бондажа. Как ты на это смотришь? Лицо можно закрыть маской, — добавил он.

— Интересно было бы посмотреть на себя со стороны, — ответила я, чувствуя, как появляется легкое возбуждение.

— Договорились. Я решу и сообщу. Тем более у меня есть друг, мы вместе учились в школе. Он довольно известный в Японии фотохудожник. Живет в Киото.

Когда мы вышли из ресторана, господин Кобаяси предложил прогуляться. Мы отправились по освещенным и многолюдным, несмотря на поздний час, улицам, болтая ни о чем. Я чувствовала себя бодро, словно и не занималась целый день.

— Пожалуй, я тоже хочу выпить кофе, — неожиданно сказал он, останавливаясь возле какого-то бара.

— Хорошо, — весело согласилась я.

— Но учти, Танюша, — добавил он и рассмеялся, — это так называемая «кофейня без трусов».

— Что, мне при входе нужно снять трусы? — расхохоталась я. — Как обычно при входе снимают обувь?

— О, нет, конечно, — улыбнулся господин Кобаяси.

Когда мы вошли в небольшой зал, я обратила внимание, что пол зеркальный. Мы уселись за маленький круглый столик, я с недоумением огляделась по сторонам. Кафе на вид было совершенно обычным. Между столиками ходили официантки в униформе, состоящей из пышных красных коротких юбочек и белых блузок. Единственное, мне показалось, что все они довольно неуклюжи. У них постоянно что-то падало с подносов. И когда одна из них резко наклонилась за выскользнувшей ложечкой, я заметила, что она без трусов. Прыснув, я подтолкнула господина Кобаяси. Он молча показал мне на пол. В этот момент к нам подошла другая официантка. И я увидела в зеркальном отражении ее голые ноги и черное пятно волос, мелькающее при движении. Господин Кобаяси невозмутимо сделал заказ. Я тоже решила выпить кофе. Он также заказал бутылку дынного ликера. Я с любопытством следила за работой официанток и видела, что все мужчины без исключения не могут оторвать взгляд от пола, когда они подходили к их столикам.

— Здесь есть еще один этаж, — сказал господин Кобаяси. — И там другая картина.

— В смысле? — уточнила я.

— Под нами находится еще один зал. Этот зеркальный пол прозрачен, как обычное стекло. Представляешь, зрелище на потолке в зале под нами?

— О, да! — расхохоталась я. — Особенно, когда девушки присаживаются, чтобы что-нибудь поднять с пола.

— Можем спуститься туда, — тихо предложил господин Кобаяси.

— Не стоит, — сказала я. — Все-таки я пока традиционной ориентации.

— Намек понял, — улыбнулся он. — Но ты моя гостья, вернее, гостья моего города, так что сейчас мы отправимся в другое место, где тебе будет более интересно.

Мы вышли из кофейни. Господин Кобаяси остановил такси. Буквально через пятнадцать минут мы притормозили возле другого бара.

— Надеюсь, ты не будешь шокирована, — пробормотал господин Кобаяси, заходя внутрь.

Я с любопытством двинулась за ним.

— Таня, это «онани фудзюку», — сказал он, повернувшись ко мне.

— А что это? — спросила я, пытаясь вникнуть в смысл названия.

— Искаженное — банный клуб для онанистов.

— Посмотрим, — весело сказала я.

Мы зашли в маленький полутемный зал. За столиками, на которых мягко сияли розовые светильники, сидели посетители. Я увидела, что среди них довольно много женщин. В углу была расположена высокая, хорошо освещенная сцена. Мы заняли свободный столик чуть слева от нее. Господин Кобаяси заказал коктейли. После выпитого в «кофейне без трусов» ликера я была немного пьяна, но от коктейля не отказалась. Голова слегка кружилась, я расслабилась, и мне было хорошо. И вот на сцене появился молодой мужчина в длинном кимоно. Он подошел к краю сцены, распахнул полы, и я увидела, что он обнажен. Под одобрительные возгласы зрителей он спокойно взял свой эрегированный член, направил его в зал и начал мастурбировать. Я ошалело уставилась на него. Но он явно не играл. И вот его лицо запрокинулось, глаза закрылись, дыхание участилось. Рука двигалась все быстрее, в зале воцарилась полная тишина. Он судорожно втянул воздух, одна из зрительниц вскочила и подставила ладонь, поймав струю спермы. В зале облегченно вздохнули и шумно начали выражать свое одобрение.

— Ему что, платят за это деньги? — поинтересовалась я, глядя, как мужчина уходит за кулисы. — Это специально обученный актер?

— Нет, что ты! — рассмеялся господин Кобаяси. — Здесь выступают эксгибиционисты, так они у вас называются. Ты же знаешь, какое отношение к ним во всем мире. А у нас из этого сделали бизнес. Эксгибиционист сам платит такому заведению деньги и может осуществлять свои желания сколько душе угодно.

— Офигеть! — не удержалась я от жаргонного словечка.

В этот момент на сцену вышел мужчина вполне почтенного возраста. Он был в коротком кимоно синего цвета. Он просто ходил по сцене и периодически распахивал полы под одобрительные возгласы толпы. Его член с каждой новой демонстрацией наливался все сильнее. В конце выступления мужчина ушел со стоящим, как дубинка, членом, но мастурбировать при зрителях не стал.

Мы провели в этом заведении около часа. Потом решили уйти. Я видела, что господин Кобаяси отчего-то уже прилично возбужден.

«Интересно, а он может заниматься сексом без предварительного связывания?» — мелькнула мысль, и я улыбнулась, внимательно на него глядя.

— Пожалуй, стоит посетить еще одно местечко, — сказал он, и глаза его блеснули. — Раньше я любил туда заглядывать.

Господин Кобаяси подошел к краю тротуара и стал вглядываться в проезжающие такси, но все они были с зелеными огоньками.

— А может, пешком? — спросила я, приваливаясь к нему.

Я была уже прилично пьяна и настроена проказливо.

— Но тут идти с полчаса, — заметил он, обнимая меня за талию.

— Прекрасно! Подышим воздухом.

Мы побрели по улице, обнявшись и хихикая над всякими довольно двусмысленными шуточками, которыми беспрерывно обменивались.

Заведение, в которое мы пришли, господин Кобаяси назвал «обнаженный театр». Когда мы заняли места возле длинного подиума, выдававшегося далеко в зал, действие было в полном разгаре. Голые девушки сидели на его краю и, раздвинув ноги, демонстрировали мужчинам свои «яшмовые ворота». Те внимательно вглядывались, некоторые раздвигали пальцами, а один даже изучал в большое увеличительное стекло. Девушки с невозмутимыми лицами позволяли рассматривать себя, некоторые ложились на спину и раскрывались полностью, широко разводя ноги.

— И как они терпят? — поинтересовалась я.

— Им за это платят хорошие деньги, — ответил господин Кобаяси, поглядывая на девушку, сидящую недалеко от нас.

Она с немым вопросом в глазах тоже посматривала в нашу сторону.

— Да я не о девушках! — засмеялась я. — Как мужчины терпят? Наверное, трусы трещат?

Господин Кобаяси повернулся ко мне и тихо сказал:

— Такие шоу всегда заканчиваются «хонбан манаита».

— В смысле?

— Сейчас увидишь, — сказал он.

Я проследила за его взглядом. В конце подиума, в паре метров от нас, один из мужчин уже расстегнул ширинку и лег на девушку. А чуть дальше еще один прилип сзади к девушке, лежащей животом на подиуме. Он активно трахал ее, не обращая ни на кого внимания.

К нам приблизилась худенькая обнаженная девушка и что-то быстро сказала на японском, обратившись ко мне. Я в недоумении воззрилась на нее.

— У тебя спрашивают, — перевел господин Кобаяси, — нет ли желания понаблюдать, как я займусь с ней сексом.

Я к этому времени уже чувствовала сильное возбуждение. Энергетика, заполняющая зал, все эти вскрики, пыхтение, стоны рождали вполне отчетливое желание. Господин Кобаяси вопросительно на меня посмотрел. Легкая улыбка тронула его губы. Но я отрицательно покачала головой. Какой мне был смысл наблюдать, как он занимается сексом с другой, когда сама я в этот момент изнывала от желания? Кажется, он прекрасно понял мое настроение. Он что-то сказал девушке. Она поклонилась и переключилась на других клиентов. А мы поднялись и вышли на улицу. Я с наслаждением вдохнула прохладный воздух.

«Сколько сейчас может быть времени? — мелькнула мысль. — А ведь мне с утра снова на занятия!»

— Отвезти тебя домой? — спросил после паузы господин Кобаяси.

«Ну, конечно, — подумала я, — он сейчас поедет к жене».

Я остановилась в нерешительности, но здравый смысл взял вверх.

— Отправьте меня на такси, а сами поезжайте домой, — тихо ответила я.

— Хорошо, дорогая, — сказал он. — Но твое обещание остается в силе?

— Какое? — спросила я с недоумением.

— Позировать для моего друга-фотохудожника.

— Без сомнения, — улыбнулась я. — Договаривайтесь и звоните мне.

Я приехала домой и, приняв душ, улеглась на постель. Но долго не могла уснуть, чувствуя перевозбуждение от сегодняшнего вечера. Промучившись около часа, я встала и пошла на кухню. Налив полрюмки ликера, села у окна и долго смотрела на темное небо, думая о господине Кобаяси.


Из тетради лекций Сайюри:

Ниётаимори («декорированное женское тело») — фантазия о еде с обнаженного женского тела.

Осёудзи — фетиш на каллиграфию. Корнями уходит в Средневековье, в эпоху Эдо. Фишка этой фантазии в том, что на теле партнера пишутся оскорбительные эпитеты. Заманчивость состоит в удовольствии от унижения.

Сюнга («весенние картины»). Жанр сюнга зародился в начале XIX века, т. е. на закате эпохи Эдо, и полностью исчерпал себя после ее завершения, к концу того же столетия. В произведениях сюнга смешаны секс, насилие и социальная сатира. Многие мужчины мастурбируют именно на сюжеты сюнга.

Ситаикан — (от «ситаи» — «труп» + «кан» — «изнасилование»), Название говорит само за себя. Сюдо («путь юности»). Сюдо существовало в Японии со стародавних времен. Многие самураи предавались любви с мальчиками. И по сей день разглагольствования о самурайском духе используются для оправдания вульгарной педофилии и окутывания ее флером традиционного благородства.

Йогорета ситаги — фетиш на грязные трусики. Одних привлекают следы менструальной крови, других — капли мочи, третьим просто нравится густой влажный запах женской плоти. Есть черный рынок, где торгуют б/у трусиками. А еще есть съемки, в которых женщин заставляют нюхать собственные трусики. В Японии впервые в мире появились автоматы по продаже грязных женских трусов.

Дзенра («совсем голый») — голые женщины занимаются тем, что обычно делают в одежде: например, играют в волейбол, или играют в оркестре, или боксируют, при этом на них — лишь боксерские перчатки.

Паидзури (от «оппаи» — «груди» + «дзури» — «тереть», «мастурбировать») — половое сношение между грудей.

Коонаго — весьма странная на европейский вкус фантазия с женщинами-крошками, которых едят, переваривают и которыми даже испражняются. Но есть мужчины, которых возбуждают именно такие фантазии.

Каи-авасе (буквально — «слеплять моллюсков») — фантазия о лесбиянках, которые трутся друг о друга промежностями.

Конкуру — («конкурс») — сексуальное соревнование, сочетающее в себе две ведущие темы: юмор и систематичный, упорядоченный подход к сексу. Конкурсные задания могут быть самыми разными, например: «Посмотрим, сколько мужчин ты сможешь довести до оргазма за пять минут»; или «Посмотрим, как долго может сдерживать оргазм мужчина, которого ласкают четыре женщины»; или «Кто кончил первым, тот проиграл». Однажды предметом реального, а не воображаемого конкурса было «Может ли женщина прожить неделю, питаясь только спермой?».

Теи мо — бритье гениталий партнера опасной бритвой.

Тамакери (от «кинтама» — «яички» и «керу» — «пинок», «удар») — некоторые возбуждаются, когда их бьют ногами по яичкам. Другим удовольствие доставляет вид мелькнувших под мини-юбкой в момент удара трусиков. Сёкку-сю кеи — весьма распространенная фантазия о порнощупальцах. Любовь к мутантам — в фантазиях присутствуют женские тела с ампутированными конечностями, превращенные в предметы мебели: столики, унитазы и т. п. Как считается, источником появления этого фетиша стал знаменитый роман «Катикунин Йапуу» («Человеческое стадо»), написанный вскоре после поражения Японии во Второй мировой войне. Эта антиутопия сочетает в себе стиль маркиза де Сада с элементами фантастики и изображает общество, в котором белые поработили остальные расы. Достигнув вершин господства над миром, белые на досуге развлекаются тем, что видоизменяют тела своих цветных рабов. Фантазии получили развитие. Одна из них, например, изображает женщин, от которых остались только ряды плексигласовых банок с выращенной в них плотью, бесконечно накачиваемой механическими пенисами.


Весь следующий день я усердно занималась. Вечером позвонил господин Кобаяси и пригласил меня в Киото. Я поставила в известность госпожу Цутиду, что пропущу один день. Она только вздохнула, но комментировать не стала. Тогда я сообщила, что мой давний клиент, секретарь посольства, пригласил меня в поездку на один день. Она тут же изменила тон и сказала, что я обязательно должна принять приглашение. Еще бы! Не в традициях гейш отказываться от работы.

— Я вернусь завтра же вечером, — сказала я. — Так что послезавтра в полном вашем распоряжении.

Мы распрощались, и я легла спать, предварительно позвонив Лизе. Мы поговорили о делах. Она заверила, что все в полном порядке и они ждут меня не дождутся.

— Скоро явлюсь, — засмеялась я. — Еще не обрадуетесь.

— Тут какой-то парень заходил, — в конце разговора сказала Лиза, — тобой сильно интересовался.

— И что за парень? — спросила я как можно спокойнее, хотя сердце сжалось.

— А бог его знает! — ответила она. — Обычный. Но я и разговаривать с ним не стала. Сказала, что ты в отъезде и отправила его восвояси.

— Правильно, — одобрила я, подумав: «А может, это и не Степан? Мало ли кто меня спрашивал».

Но на душе стало неприятно. Я была уверена, что это он.

Мы распрощались с Лизой, и я легла спать. Но долго думала о Степане и о том, что так или иначе проблему нужно решать. Мне хотелось только одного: избавиться от него раз и навсегда. Но как это сделать?

«Не нанимать же убийцу», — вздыхала я, ворочаясь с боку на бок.

Утром господин Кобаяси заехал за мной, и мы отправились на железнодорожную станцию «Синагава».

— Мы поедем на нашей достопримечательности, поезде «Синкансен», как его еще называют — поезд-пуля, — сказал господин Кобаяси. — А то ты побывала в Японии и не ездила на таком поезде. Непорядок! — неожиданно рассмеялся он.

И я невольно засмеялась в ответ. Настроение улучшилось, и мрачные мысли, одолевавшие меня, ушли.

— А долго мчится ваша пуля? — спросила я.

— Всего два с половиной часа, — ответил господин Кобаяси, — и мы в Киото. И обратно тем же путем.

«Синкансен» обладал вытянутым обтекаемым носом и действительно напомнил мне пулю. Но когда мы поехали, никакого дискомфорта от движения я не ощутила. А ведь этот поезд, насколько я знала, мчался со скоростью около 250 км в час.

В Киото мы высадились около полудня и сразу отправились к другу господина Кобаяси. Из окон такси я смотрела на древний город, но улицы, в принципе, мало отличались от старинных улочек Токио. Все те же возвышающиеся то тут то там изогнутые многоярусные крыши пагод, густая зелень парков, многочисленные туристы и местные жители, красочные витрины магазинов, яркие рекламные щиты и поперечные полосы вывесок с крупными иероглифами. Я обратила внимание на обилие старинных каменных фонарей торо самой разной формы, монументально стоящих на улицах.

Когда мы приехали к нужному дому, меня удивило, что он находился в густом зеленом саду и выглядел, как жилище какого-нибудь самурая эпохи Токугава. Хозяин, высокий и неимоверно худой японец с длинными, седыми, затянутыми в хвост волосами и практически желтыми глазами, одетый в длинное кимоно черного цвета, под которым я с изумлением заметила голубые вылинявшие джинсы, ждал нас у порога. Мы обменялись приветствиями и поклонами.

— Таня, — коротко представил меня господин Кобаяси.

И хозяин еще раз поклонился, окинув меня исподтишка острым взглядом. Его звали Оониси Рока.

— Таня — необычайно красивая и утонченная девушка, — заметил он на отличном английском и вновь пристально на меня посмотрел.

— А я что говорил, — сказал довольный господин Кобаяси.

— Пройдемте в мою студию, — предложил господин Оониси.

Он отправился быстрой подпрыгивающей походкой по узкой, выложенной разноцветными камнями дорожке в глубь сада. Полы его черного кимоно развевались словно крылья большой птицы. Мы двинулись гуськом за ним. Скоро среди кустов глициний показался павильон странного розового цвета.

— Я называю эту студию «Утренний свет вдохновения», — сказал господин Оониси и резко развернулся ко мне.

От неожиданности я чуть не налетела на него и, не выдержав, прыснула.

Когда мы вошли в павильон, я увидела, что огромные окна от пола до потолка наполовину закрыты раздвижными перегородками сёдзи, обтянутыми бумагой нежно-розового цвета. Половина потолка была застеклена. Свет из-за этого казался мягким и приятным. Господин Оониси быстро отодвинул одну часть сёдзи, и свет, хлынувший из окна сквозь необыкновенно чистое стекло, упал на меня. Я невольно зажмурилась и отступила в тень.

— Нет-нет, Таня, — быстро проговорил господин Оониси, — вернись в это освещение. Я хочу посмотреть на тебя.

Я вновь зашла в полосу света и остановилась, выпрямившись и опустив руки.

— Прекрасно! — воскликнул господин Оониси, медленно обходя вокруг меня. — Ты возбуждаешь мою творческую страсть.

— Хорошо, что только творческую, — неожиданно заметил господин Кобаяси на русском.

Но господин Оониси не обратил на эту реплику никакого внимания.

— О! Я уже вижу несколько сюжетов! — громко сказал он. — Ты помнишь великое произведение великого Кавабаты Ясунари «Замок спящих красавиц»? — спросит он, повернувшись к господину Кобаяси.

— Конечно, — ответил тот. — Но на русский его не переводили, — добавил он, обратившись ко мне.

— Может, нашу очаровательную модель поместить рядом с дряхлым стариком? — продолжил господин Оониси. — Представляешь этот контраст?

— Удачная мысль, Рока! — тут же оживился господин Кобаяси. — Только где ты сейчас возьмешь такого старика?

— Может, мне кто-нибудь объяснит? — встряла я.

— Замок спящих красавиц, — быстро начал говорить на русском господин Кобаяси, — это замок, в который могут прийти очень старые мужчины. Он населен прекрасными и юными девственницами. Их усыпляют до прихода клиента и раздевают донага. И старик может спать рядом с ними, прижимаясь к нежным телам, разглядывая их, но ему категорически запрещается делать что-нибудь недостойное.

«Хорошенькие фантазии у японских мужчин!» — подумала я.

Но после лекций Сайюри меня уже сложно было удивить.

— Таня, ты согласилась бы позировать обнаженной? — поинтересовался господин Оониси.

Я молча кивнула и увидела, как в его глазах загорелся фанатичный блеск. Он взял фотоаппарат с длинным и большим объективом и сделал несколько снимков.

— Такое лицо должно быть очень фотогенично, — бормотал он, меняя ракурс и вновь снимая.

— Ну, все! — вздохнул господин Кобаяси. — Понесло! Сейчас его не остановишь.

Господин Оониси спокойно скинул кимоно прямо на пол и, оставшись в одних джинсах, вновь уцепился за фотоаппарат.

— Отец моего садовника уже несколько раз позировал мне, — бормотал господин Оониси, продолжая фотографировать. — Ему больше девяноста. Надо бы его пригласить.

Он отошел от меня и кинулся к телефону в конце помещения. Через полчаса явился низенький старый японец с прилизанными седыми волосами, похожими на длинный серый мох, и с готовностью уставился на господина Оониси. Тот объяснил, что от него требуется. Старик невозмутимо разделся догола и опустился на невысокий подиум, застеленный яркими циновками.

Съемки длились больше четырех часов. Когда мы распрощались с господином Оониси, я чувствовала сильную усталость. Причем не столько физическую, сколько какое-то внутреннее опустошение. Словно из меня все соки высосали. Мелькнула мысль, что смысл «Замка спящих красавиц», возможно, намного глубже, чем просто желание стариков спрятать свой стыд из-за того, что они спят с молодыми красавицами. Так мне объяснил господин Кобаяси.

«Они просто подсасываются к молодой энергетике, как самые настоящие вампиры, только и всего, — решила я. — И этим, без сомнения, продлевают себе жизнь».

— Ты что-то побледнела, Танюша, — заботливо заметил господин Кобаяси, когда мы зашли в кафе перекусить.

— Устала, — тихо ответила я.

— А я хотел сводить тебя в Рёандзи.

— А что это? — равнодушно спросила я, поедая вкусные горячие пирожки со сладкой бобовой начинкой.

— Храм Покоящегося Дракона, — сказал господин Кобаяси. — Именно в этом монастыре находится знаменитый сухой сад.

— Сухой? — переспросила я, отпивая чай.

— Сад камней, — пояснил он. — Но если тебе неинтересно, то можем его не посещать.

— Почему же? Если это такой знаменитый сад! Но, к моему стыду, я ничего про него не слышала, — ответила я.

Мы вышли из кафе и направились в сторону видневшихся в конце улицы пологих зеленых холмов. Довольно скоро мы оказались у входа в монастырь. Господин Кобаяси купил входные билеты, к которым прилагались какие-то листочки. Один из них он подал мне.

— Основные постулаты дзэн, — коротко сказал он. — Их предлагают всем приходящим в этот храм. Может, тебе интересно?

Я взяла листочек и погрузилась в чтение. Вот что на нем было написано:


«Дзэн — это религия без бога и Будды.

Дзэн — это религия, в которой нет особого объекта поклонения.

Дзэн — это религия, исповедуя которую человек обращен сам к себе.

Дзэн — это религия глубокого познания собственной сущности.

Дзэн — это религия, которая ищет путь к просветлению, а именно «путь к собственному сердцу».

Дзэн — это религия, в которой главное — «ничто», состояние «не-я» и бесстрастная созерцательность.

Дзэн — это религия, исповедуя которую говорят: «Я знаю лишь необходимое».

Дзэн — это религия, исповедуя которую считают: «Любое место — не что иное, как страна Лотоса, любой человек может стать Буддой».

Дзэн — это религия, в которой стать кем-то — это значит перестать им быть. Умереть — значит перестать быть тем, кем был.

Основа дзэн — в отказе от жизни.

Смерть в дзэн — это переход в другую форму существования».


Мы отправились на территорию монастыря. Рёандзи был окружен большим садом. Меня удивил его неухоженный вид. Но в этих диких зарослях была своя прелесть. Возле храма тускло блестел пруд Кёёти, заросший лотосами. Мы пошли мимо него по мощенной каменными плитами дорожке. И скоро оказались возле каменной лестницы, которая привела нас к жилищу настоятеля. Я увидела, что посетители снимают обувь, и тоже скинула свои босоножки, с удовольствием ощутив босыми ступнями шершавую прохладу камней. Я подождала, пока господин Кобаяси снимет туфли. Потом мы вышли на опоясывающую здание веранду. Я оперлась на деревянные перила. Передо мной расстилалось небольшое пространство, ограниченное невысокой светлой стеной с какими-то разводами, напомнившими мне дождевые подтеки. Строгий прямоугольник, очерченный этой стеной, был засыпан мелкой беловатой галькой, разровненной какой-то машиной. Я почему-то подумала, что так разравнивают землю на пограничной полосе. Видела в каком-то фильме такие же ровные рядочки. Здесь рядочки шли вдоль всего прямоугольника. Его меньшие края оканчивались узкими поперечными полосами.

С нашей стороны, то есть со стороны зрителя, прямоугольник был отделен узкой глубокой канавкой, засыпанной более крупной голубовато-серой галькой, напоминающей обычную щебенку. По поверхности прямоугольника расположились группы камней разного размера и формы. Самый большой был где-то в половину моего роста. Эти группы были обсыпаны по гальке более темной землей или песком. С моего места было плохо понятно. И эти более темные округлые участки, в свою очередь, обводились узкими кругами разровненной гальки, словно эти камни упали на воду и по ней пошли круги и так и застыли навечно.

Я непонимающе смотрела на эту картину. Господин Кобаяси молча стоял рядом.

— Это и есть тот самый сад камней, — тихо проговорил он после очень долгой паузы.

Я тщетно пыталась понять смысл этой композиции, но, кроме группы обычных на вид булыжников, торчащих из обычной гальки, так ничего и не увидела. Мне было стыдно сознаться в этом господину Кобаяси, и я молчала. Он оторвался от созерцания сада и повернулся ко мне.

— Эти камни расположены в строгой гармонии группами по семь, пять и три, — тихо сказал он. — Но сад выстроен так, что сразу из одной точки их все увидеть невозможно.

«Все равно не пойму, в чем тут уникальность», — подумала я, не ответив.

— И каждый видит здесь что-то свое, — добавил господин Кобаяси.

— А что видите вы? — решила я задать вопрос.

— Образы бодхисаттв, возвышающихся над бренным миром, — еле слышно ответил он.

Когда мы покинули Рёандзи, я робко спросила о кварталах гейш.

— Ой, Таня, извини! — спохватился господин Кобаяси. — Конечно, нужно было вести тебя в Гион, а не сюда.

— Гион? — спросила я.

— Да, это самый известный квартал гейш.

Он тут же, не успела я ничего сказать, остановил такси.

Мы высадились на узкой улочке с очень древними на вид деревянными домами. Большие каменные фонари причудливой формы возвышались на мостовой и тускло мерцали желтоватым неровным светом. Мы пошли вдоль Ханами-дори, поглядывая по сторонам.

— Знаешь, насколько я слышал, доступ в хорошие заведения открыт только по рекомендации, — сказал господин Кобаяси. — И так просто мы не сможем зайти в престижные дома и пообщаться с гейшами. Нужно было поговорить об этом с Ооноси. Как-то я не подумал!

— О! Я ни в коей мере не хочу вас затруднять, — тут же сказала я. — Мне интересно просто здесь побывать.

Но в душе я почувствовала разочарование. Оказаться на малой родине гейш и не увидеть ни одну из них. Мы проходили в этот момент мимо невысокого двухэтажного беленого здания с изогнутой, словно у пагоды, крышей. Возле него был устроен небольшой квадратный пруд, отсеченный от мостовой каменным, довольно высоким парапетом. Вода подходила прямо к стене. В ее спокойной глади, словно в зеркале, отражались освещенные окна за темными деревянными решетками и пышные зеленые шапки склонившихся к воде вишен. Из дома вышла женщина в малиновом кимоно и неторопливо отправилась по улице, постукивая деревянными сандалиями. Я с любопытством оглядела ее. Но она выглядела как обычная японка в традиционном наряде. Господин Кобаяси окликнул ее, и она повернула к нам невозмутимое лицо и поклонилась. Он что-то спросил. Она улыбнулась и ответила довольно пространно. Потом поклонилась еще раз и пошла дальше.

— Мне сказали, — проговорил господин Кобаяси, повернувшись ко мне, — что гейш можно увидеть в театре «Гион Корнер», но это театр насквозь коммерческий. Там специально для туристов составлена смесь из танцев, кукольного бунраку и даже чайной церемонии. А если мы хотим увидеть по-настоящему классические танцы гейш, то нам нужно приехать весной на ежегодный фестиваль. Ученицы майко в это время дают представление в театре «Гион кобу кабурандзё». Оно называется «Мияко одори», то есть «танец вишни».

— Жаль, — сухо сказала я.

— Хочешь, мы отправимся в какой-нибудь ночной клуб? Здесь их полно, — предложил он.

— Нет, — тут же ответила я, вспомнив наше недавнее похождение по злачным заведениям Токио. — Я устала и хочу уже поехать обратно.

Поздно вечером мы вернулись в Токио на этом же поезде-пуле. Я поблагодарила господина Кобаяси за чудесный день и распрощалась с ним, нежно поцеловав в щеку. Когда зашла в квартиру, сразу отправилась в душ. Потом легла на футон и с наслаждением вытянулась на спине. Закрыв глаза, я сразу почему-то увидела камни сада Рёандзи, возвышающиеся над белой галькой. И они разительно напомнили мне скалистый пейзаж одного из пляжей в Геленджике, куда я однажды ездила с родителями, когда еще училась в школе. Я улыбнулась нахлынувшим приятным воспоминаниям и провалилась в глубокий сон.


Из тетради лекций госпожи Цутиды:

Гейши считаются последними хранительницами традиционной японской женской культуры. Только они во всей стране умеют правильно носить кимоно и белить лицо, только они сохраняют в неприкосновенности древние танцы и веселые песни. Это и поддерживает гейш на плаву, поскольку традиции и их хранителей в Японии всегда уважают и почитают.

Для правильной грациозной походки в кимоно женщина должна как бы скользить одной ногой впереди другой, делая небольшие шажки, подгибать при ходьбе пальцы ног и немного сгибать колени, как бы чуть косолапить, чуть-чуть опустить плечи и помахивать руками, не отрывая их от тела. Правильно ходить по-японски можно, только освоив гэта — деревянные сандалии.

Само кимоно диктует каноны красоты: оно подчеркивает одни стороны фигуры (затылок и шею, лодыжки, бедра) и маскирует другие (талию, ноги и грудь). Современное платье, наоборот, всячески подчеркивает то, что кимоно скрывает. Кимоно идеально подходит для типичной фигуры японки с ее низкой талией, длинным бедром и короткими икрами. Сейчас эти каноны безнадежно устарели.

В эпоху Хэйан носили от обычных двух (нижнего дзюбан и собственно кимоно) до 12 кимоно без подкладки, надетых друг на друга. Оби — кушак, которым закрепляется кимоно на теле, был незаметен, в виде узеньких тесемок. В эпоху Камакура «двенадцатиэтажные» кимоно заменили одним, реже двумя или тремя, которые закреплялись простым и неброским кушаком на бедрах. В эпоху Эдо пояс-оби подвергся серьезнейшим изменениям и постепенно стал центральным элементом наряда. Завязывали его по-разному (в том числе куртизанки — впереди), был он разной ширины, а на рубеже XVIII и XIX столетий мягкие тканые кушаки уступили место жестким, коврового типа, очень широким, привычным для сегодняшнего дня.

Сейчас женщина не может изменить ширину оби ни на йоту. Все, что ей позволено сделать, — это чуточку поднять или опустить его, что, впрочем, существенно меняет весь облик. Девушки носят оби повыше, закрывая грудь. Гейши — как можно ниже, что придает облику особую чувственность. Оби-агэ — шарф под оби, который чуть виднеется из-под него, как и белье из-под ворота блузы, завязывается гейшами особенным образом.

Кимоно фурисодэ (болтающийся рукав) носят девушки, невесты, ученицы гейш. Конец рукава при опущенных руках достигает щиколоток. Это самое торжественное кимоно. Женщины носят томэсоде (косодэ), рукав которого чуть ниже бедра. С сентября по апрель носят кимоно на подкладке (авазэ), в мае — июне без подкладки (хитоэ), в июле — августе легкие ажурные ро. Узоры, рисунки, их расположение, цвет имеют свое значение, особенно сезонное — все это настоящий язык кимоно. Сейчас кимоно стоит в среднем тысячу долларов, являясь самой дорогой одеждой в мире.

В XIX веке в Токио было 8 общин гейш, самым модным был ханамати Янагибаси (Ивовый мост). В период Мэйдзи вперед вышел совсем новый ханамати Симбаси, поскольку именно ему покровительствовали лидеры правящего режима. Сейчас в лидерах Акасака, которым пользуются, естественно, за казенный счет, лидеры «вечно» правящей Либерально-демократической партии.

В Киото (да и во всей Японии) самый известный квартал гейш — Гион («город цветов»), где гейши живут уже более двухсот лет. Традиционные двухэтажные дома с четкой геометрией наружных решеток сегодня в отличие от прежних времен выглядят загадочно скрытными. Раньше этот квартал наряду с гейшами населяло множество мастеров художественных ремесел, которые обслуживали их. Они создавали кимоно, украшения, обувь, различные аксессуары, музыкальные инструменты, веера, предметы быта. Потомки некоторых из них продолжают здесь жить и работать для гейш, усиливая тем самым атмосферу заповедности этого района. Гейши Киото — самые известные в стране. Их можно увидеть на разных празднествах — они проводят чайные церемонии, дают небольшие представления и одним своим присутствием привносят аромат старины. Каждый год в мае со всей страны в Киото съезжаются желающие полюбоваться танцами майко. Внешне они выглядят, как взрослые гейши — в таких же замечательных кимоно, только концы парчовых поясов оби не завязаны, а распущены сзади. Это красивое зрелище стало одним из фестивалей национальных традиций. В наше время, когда в Японии действует закон об обязательном девятилетием образовании, майко может перейти в разряд гейш только после окончания второй ступени средней школы, т. е. не ранее 15–16 лет. Из Киото молодые гейши разъезжаются по всей стране.

Сегодня высшую ступень в их иерархии занимают таю-сан, своего рода гейши-аристократки. Они ангажированы почти исключительно на официальные правительственные и полуофициальные приемы в чайных домах, на которых японские государственные деятели и бизнесмены решают порой весьма важные политические и экономические вопросы. Вообще гейши высокого ранга появляются на банкете ненадолго и мало общаются с гостями, демонстрируя главным образом свое искусство. Но их «коллеги» попроще весь вечер могут провести, непринужденно общаясь с клиентами, не отказываясь принять от гостя и чашечку сакэ. И поныне у гейш существуют разные варианты взаимоотношений с мужчинами, среди которых у них могут быть и искренние привязанности, и постоянные покровители, в том числе очень влиятельные, но гейша сегодня может быть и абсолютно свободной, ибо ее заработки позволяют быть независимой. К тому же гейши часто подрабатывают как исполнительницы на радио и телевидении.


Дни до отъезда пролетели мгновенно. Я с грустью в последний раз обошла квартиру, проверяя, все ли в порядке. Потом достала из упаковки статуэтку современной работы, которую купила в одном из магазинчиков Киото, и поставила ее возле телевизора. Она была выполнена из белого фарфора и изображала стоящую девушку. На ее поднятых вверх ладонях сидела огромная бабочка с раскрытыми, раскрашенными золотом крыльями. Я написала на маленькой открытке слова благодарности за приют и оставила ее возле статуэтки.

И вот мы стоим в аэропорту Нарита. Кихару очень обрадовалась мне и всю дорогу до аэропорта прижималась и болтала без умолку, рассказывая о своих впечатлениях и в спешке иногда переходя на японский. Госпожа Кобаяси обрадовалась меньше и даже пожурила, что я так и не нашла времени и не посетила ее дом. Я извинилась, и в этот момент увидела быстро идущего к нам Митихиро. Я не смогла сдержать возгласа удивления и отправилась ему навстречу. Он обнял меня и сказал, задыхаясь:

— Как хорошо, что я успел! Я не мог представить, что не попрощаюсь с тобой, моя принцесса.

— Но каким образом? — спросила я, смеясь.

— Прилетел на несколько часов. Провожу тебя и снова обратно на Хоккайдо.

— А, ты просто с самолета на самолет?

— Нет, это международный аэропорт, а я прилетел в Ханэда, аэропорт внутренних рейсов. И уже оттуда приехал сюда, — ответил, улыбаясь, Митихиро.

Я замолчала, внимательно на него глядя. Его глаза были грустными, он не выпускал моей руки, пальцы слегка подрагивали.

— Звони мне, — сказала я. — И приезжай в гости.

— О, да! — тихо ответил он. — Дух пиона всегда будет рядом со своей принцессой.

Я увидела в этот момент, как господин Кобаяси машет мне рукой.

— Все, мне пора, — сказала я и крепко его поцеловала.

Митихиро протянул мне небольшой квадратный пакетик и быстро пошел прочь, не оглядываясь. Я увидела, как господин Кобаяси провожает его взглядом.

— Это ваш поклонник? — задала вопрос госпожа Кобаяси, когда я подошла к ним.

— Друг, — кратко ответила я.

В самолете я заглянула в пакет. Там оказалась коробка. Раскрыв ее, я достала керамическую пиалу. Она была самой обычной на вид. Я провела пальцем по шероховатой глазури и удивилась не совсем ровным краям. Сбоку на темно-коричневой поверхности был изображен цветок, напоминающий пион, и я улыбнулась. Господин Кобаяси, сидевший рядом со мной, искоса глянул на пиалу. Потом попросил дать ему.

— Это очень дорогая вещь, Таня, — серьезно сказал он, внимательно изучив ее. — Ты даже не представляешь, насколько. Это работа гончара XVI века Раку Тёдзиро. Я как-то видел ее в каталоге. Твой друг, видимо, очень состоятельный человек.

Я молча убрала пиалу обратно и задумчиво посмотрела в иллюминатор.

— Да, у меня тоже есть сюрприз для тебя, — сказал после паузы господин Кобаяси.

Я повернулась и увидела, что он протягивает мне плотный конверт.

В нем оказались фотографии. На одной я лежала на спине, обнаженная и расслабленная, словно поникший белый бутон. Мои распущенные волосы ниспадали с подиума темной волной, глаза были закрыты. Одна рука свисала вниз. Но ее линия тоже была плавной, как все линии моего тела. А сзади, словно обломок высохшего дерева, полулежал старик. Холмики моей белой груди с нежно-розовыми сосками четко выделялись на фоне его темного сморщенного тела. Его лицо было повернуто анфас, взгляд полуприкрытых глаз был абсолютно отсутствующим и устремленным вдаль. Казалось, что он смотрит куда-то за пределы красоты, лежащей возле него, всей этой картины и даже — бытия. На другой фотографии мы были засняты сверху. Наши лежащие на боку полусогнутые тела были отвернуты друг от друга и соприкасались только ягодицами. И мы казались бабочкой, у которой одно крыло было белым и свежим, а второе — старым и засохшим. На следующих трех снимках я была связана яркими веревками. Мне особо понравилась та, где я сижу на корточках возле огромной напольной вазы. Мое тело переплетено очень сложными разноцветными узорами. И на вазе переплетение ярких цветных линий. Обнаженный господин Кобаяси с лицом, закрытым золотой маской, вынимает из вазы длинную ветку орхидеи с распущенными цветами. И так и кажется, что он хочет переставить цветок из одной вазы в другую — то есть меня.

Я внимательно просмотрела фотографии и попросила передать мою благодарность господину Оониси.

— Понравились? — улыбнулся господин Кобаяси.

— Да, очень красиво, — ответила я.

— Мне он подарил такой же комплект и сказал, что с удовольствием еще поснимает тебя при случае.

— Только такой случай, я думаю, представится не скоро, — заметила я.

— Кто знает? Оониси ездит по всему миру. Может, заглянет и в Москву.

Мы замолчали. Я вновь посмотрела в иллюминатор. Господин Кобаяси через какое-то время достал книгу и начал читать ее. Я мельком глянула через плечо. Текст был на английском. Господин Кобаяси открыл на странице, где начинался рассказ. Он назывался «Мост снов» неизвестного мне автора Таназаки Дзунитиро. Я отвернулась.

— Это рассказ о мальчике, который не мог уснуть, — непонятным тоном сказал господин Кобаяси.

Я повернулась и прочитала:

— «Мать лежала подле меня, не снимая широкого пояса своего кимоно, и моя голова упиралась ей в подбородок. Хотя свет горел, я зарывался лицом меж отворотами ее кимоно и погружался в мрак. Мой рот искал ее соски, я играл с ними, как младенец, зажимал их губами, тер их языком. Она разрешала мне без слова упрека; хотя я был уже довольно большим, но в ту пору не торопились с отлучением от груди. Если я тер языком изо всех сил, лизал ее соски и сжимал груди, из них текло молоко. В темноте ее кимоно я видел неясно белизну ее грудей».

Прочитав этот отрывок, я не смогла сдержать усмешки. Японские мужчины спокойно вносят эротику даже в воспоминания маленького мальчика. Хотя, как я знала из лекций по психологии, личность формируется до пяти лет, в том числе закладываются основы будущей сексуальности.

— Мать умирает, и отец женится на другой, точной копии покойницы. С тех пор облики матери и мачехи перепутываются в сознании мальчика. Воспоминания о настоящей матери безнадежно смешиваются с более поздними впечатлениями о мачехе. Ему было только пять лет, когда его 22-летняя мать умерла, и десять — когда появилась вторая мать, — раздался тихий голос господина Кобаяси.

И я вновь посмотрела на раскрытую страницу.

— «В возрасте 12–13 лет я стал спать один, но и тут меня обуревала тоска по материнской груди. «Мама, я хочу спать с тобой», — я умолял. Распахивая ее кимоно, я сосал ее груди, так и не находя в них молока». И тогда «вторая мать» родила и отдала новорожденного дальним родственникам на усыновление — чтобы в ее грудях появилось молоко. Сначала мне было трудно добраться до молока, но, пока я сосал, мой язык, казалось, вспоминал былой опыт. Я был выше матери на полголовы, но я наклонился и зарылся лицом в ее грудь, жадно глотая молоко, вырывавшееся наружу. «Мама», — инстинктивно забормотал я голосом балованного ребенка…»

Дочитав, я отвернулась и закрыла глаза.

«У нас никогда не переведут подобную книгу, — подумала я. — Хотя все это — естественный мир мальчика. А может, неестественный?»

Мысли начали путаться, голова склонилась, веки отяжелели. Когда я проснулась, господин Кобаяси все еще читал. Я глянула в книгу и увидела заключительную фразу рассказа: «Я перешла мост снов»…


Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке:

Если человек отвечает на вопрос сразу же после того, как вопрос прозвучал, его ум называют «спонтанный ум». Ответ после размышления есть результат выбора одной мысли из нескольких возможных, и поэтому такой ответ не является действием спонтанного ума. Отвечая без промедления, вы пробуждаете в себе спонтанный ум, который дает подлинный ответ на вопрос. Вы причиняете себе неудобство, слишком долго рассуждая над ответом. Спонтанный ум есть ум Будды, тогда как размышление и выбор есть страсть, болезнь и причина страданий.

Можно долго говорить о воде, но уста от этого не увлажнятся. Можно полностью объяснить природу огня, но тело при этом не согреется. Не прикасаясь к подлинной воде и подлинному огню, человек не познает этих вещей. Даже объяснение, основанное на знании книг, не углубит его понимания. Пищу также можно детально описать, но это не утолит голода. Едва ли можно достичь подлинного понимания, опираясь на объяснения других.

Случайностей не бывает. Все закономерно. Тот, кто говорит о случайностях, не понимает подлинного пути небес.

Такуан Сохо

Загрузка...