Врата ада

XIV Лес гарпий (ноябрь 1980)

Маттео и дон Мадзеротти с большой осторожностью спускались по лестнице с высокими неровными ступенями. В темноте каждый шаг они делали с опаской. Маттео шел впереди. Он ощупывал стены и постоянно оглядывался, проверяя, идет ли за ним старый священник, не случилось ли чего. А тому становилось все хуже и хуже. Кровь пульсировала во всем теле. Голова кружилась, и он то и дело цеплялся за каменные выступы, чтобы удержаться на ногах. Он молчал и только молился, чтобы дурнота отступила и он смог продолжать путь. Но сил становилось все меньше: он слабел с каждой минутой. Он понял, что конец его близок, и все же старался не отстать от Маттео, превозмогая навалившуюся на него тяжесть. «Я умру потом, — думал он, — когда увижу то, что там, внизу».

Целый час они спускались вот так, и наконец Маттео почувствовал под ногами ровную землю и понял, что они попали, скорее всего, в грот. Забрезжил свет. Бледный, мутный, слишком слабый, чтобы можно было разглядеть все вокруг, но контуры уже проступили.

Они остановились, пытаясь прийти в себя. Но стояли молча, не в силах говорить. Они не знали, куда попали, что ждет их впереди и вообще, готовы ли они идти дальше… Обстановка действовала на них угнетающе. Старый священник никак не мог отдышаться, и в тишине подземелья слышались лишь его хрипы, которым вторили с хрустальным звоном разбивающиеся о камни капли воды.

Они снова двинулись вперед и вскоре поняли, что попали в лабиринт. Гроты — крохотные и низкие — следовали друг за другом. Бесконечное множество коридоров. В каждом гроте — два или три выхода. Они поняли, что им все равно не найти прямую дорогу. Придется просто идти вперед, положившись на случай. Они вполне могут заблудиться и вернуться туда, откуда начинали свой путь. Состояние дона Мадзеротти все ухудшалось. Маттео часто приходилось останавливаться, собирать ледяную воду, стекающую по стенам, и смачивать ею губы старика. Это помогало, но лишь на мгновение, а потом в горле у него опять пересыхало, и он начинал хрипеть.

Несколько часов они шли вот так, наугад, но вдруг Маттео резко остановился. Он заглянул в очередной проем, ожидая увидеть еще один грот, как две капли воды похожий на остальные, но то, что он увидел, ошеломило его. Он позвал дона Мадзеротти и подождал, когда тот присоединится к нему. Перед ними открылся столь огромный грот, что ни стен его, ни потолка разглядеть было невозможно. Одни сплошные заросли густых колючих кустарников в рост человека.

— Это Вопящий Лес, — прошептал дон Мадзеротти, изумившись собственным словам.

Он сам не понимал, откуда ему это известно. Он никогда ничего не читал про этот лес, нигде не встречал картинки с его изображениями, но почему-то был уверен, что не ошибся.

— Это последнее препятствие, способное отпугнуть или погубить незваных гостей, — стал объяснять он Маттео, а ведь несколько минут назад ни о чем таком и не подозревал.

И задрожал всем телом, еще больше побледнев и окончательно обессилев.

— Не знаю, смогу ли я идти дальше, — добавил он.

Маттео ничего не ответил, но обнял его и крепко прижал к себе. Не мог он оставить его здесь одного. Так они и продолжали путь, обнявшись. И медленно, с трудом продвигаясь вперед, подошли вплотную к лесу.

Вблизи кусты выглядели еще более зловещими. Узловатые растения, с тысячью шипов, с серыми цветами, похожими на чертополох. Кусты так тесно переплелись друг с другом, что пробраться сквозь них казалось невозможным.

Как только Маттео со священником попробовали расчистить себе дорогу, заросли вдруг заколыхались, словно от дуновения ветра или от изумления. И все же Маттео с доном Мадзеротти как-то продвигались вперед, прикрывая лицо, потому что при каждом их движении тысячи шипов вонзались в тело. Они шли по узеньким тропинкам, проложенным в лесу, но кусты, качаясь, царапали им бока. Стало темнее. Вскоре над их головой образовалась крыша из колючек. Они попали в лес, который, казалось, жил своей жизнью.

Именно тогда раздались первые крики, сначала глухие, как стон умирающих, потом громкие и угрожающие. Лес заволновался, как в преддверии шторма. Только кусты колыхались сильнее и беспорядочнее. Маттео и дон Мадзеротти почувствовали, что им грозит опасность, и инстинктивно втянули голову в плечи, но это оказалось бесполезным. На них обрушились тени. Одни жужжали у них над ухом, как плотоядные мухи, другие садились им на головы, как обезумевшие птицы. В тот момент, когда тени касались их, они превращались в страшных гарпий, иссохших от времени гаргулий, но, взмывая вверх, вновь становились бестелесными и, покружив в воздухе, опять шли в атаку. Их крики надрывали барабанную перепонку. Они издавали животные стоны — как если бы коровы вдруг взвыли, как гиены. Норовили укусить и поцарапать, от них не было спасения. И хотя это были только тени и они не могли причинить вреда, но от них исходила такая ненависть, что Маттео и дон Мадзеротти невольно содрогались от ужаса. Вскоре уже несколько сотен теней наседали на Маттео и священника, точно пчелиный рой, неотступно кружащий вокруг своей добычи.

Дон Мадзеротти пошатнулся. Он был на пределе. Тени доконали его. Маттео завопил что есть силы, чтобы тот услышал его, несмотря на окружавший их гул:

— Вперед, дон Мадзеротти! Вперед!

И они храбро двинулись дальше, прижавшись друг к другу, как слепцы, оказавшиеся в толпе.

А теней тем временем стало поменьше, и крики их постепенно затихали. Они отступали, словно Маттео и дон Мадзеротти, упорно продвигаясь вперед, покинули их владения.

Маттео и дон Мадзеротти даже не решились сразу остановиться и немножко отдохнуть, боялись, что не в состоянии будут снова подняться. Они пошли дальше, еле волоча ноги. Наконец им удалось выйти из леса. Вконец обессилев, они рухнули на землю и вздохнули с облегчением. Перед ними возвышались бронзовые гигантские врата. Высотой более десяти метров, почерневшие от времени и тяжелые, как столетия. На створках — рельефные изображения сотен голов, обезображенных страданием и страхом. Все они походили на тени, которые только что преследовали их. Словно эти лица застыли в бронзе. Беззубые, смеющиеся, слюнявые, вопящие от ярости и боли. Одноглазые, с кривыми ртами. Рогатые, со змеиными языками. Все эти головы, налезая и громоздясь друг на друга, походили на чудовищное скопище уродов и словно смотрели прямо на них, приказывая им сию минуту остановиться. Вот они, эти врата, которые не откроешь, врата в потусторонний мир, через которые проходят только мертвецы. Маттео и дон Мадзеротти стояли на самой границе двух миров и чувствовали, насколько они с их изнуренными человеческими телами ничтожны перед этой воплощенной в бронзе вечностью.

Внезапно священник упал. Сразу после того, как подошел к вратам, чтобы рассмотреть их получше, дотронуться до скульптур и оценить работу мастера. Еще он попытался найти замок или хоть что-то, что могло бы помочь эти врата открыть, но вдруг потерял сознание. И лежал теперь на земле, прижав ладонь к груди. Он все еще пытался сопротивляться, но тело его одеревенело, дышать становилось все труднее, и он понимал, что конец близок. Маттео бросился к нему, обхватил его голову руками. Стал шептать ему что-то ласковое, потом, видя, что тот его не слышит, повысил голос. У дона Мадзеротти посерело лицо и побелели губы. Он уже не чувствовал рук Маттео и не слышал, что тот ему говорит. Глаза его пристально смотрели в пустоту, словно он видел перед собой танцующие тени. Он что-то бормотал, едва шевеля губами, и Маттео, даже наклонившись к нему, так и не смог понять, то ли он молится, то ли дает ему последние указания. Вокруг них едва заметно повеяло холодом. Словно в воздухе повисла изморозь. Маттео отчаянно пытался помочь своему спутнику, вдохнуть в него силы, — но не знал, как это сделать. Тогда он снова заговорил. Просил старика держаться. Умолял не оставлять его.

— Вы должны встать, дон Мадзеротти! Ну же! Вы меня слышите?

Голос его терялся в заледеневшем воздухе.

— Держитесь, дон Мадзеротти, я с вами. Взгляните на меня. Мужайтесь.

И старик моргал в знак того, что слышит его, — но был слишком слаб, чтобы ответить.

— Дон Мадзеротти, мы сейчас пойдем дальше. Мы должны открыть врата и войти.

Маттео не замолкал, но вдруг губы священника тронула какая-то странная улыбка, и, собрав все силы, он сжал кулаки и сказал замогильным голосом:

— Ты войдешь за мной.

Тут он издал последний хрип, голова его откинулась назад, и он умер. Маттео оцепенел. Тело священника распласталось по земле, словно смерть придавила его сверху, чтобы уничтожить последнюю искорку жизни. Маттео поцеловал покойника в лоб и поник головой, словно признавая свое поражение.

Тут же вокруг них началось какое-то движение. Возле тела старика проскользнула какая-то тень. Она направилась к вратам, послышался глухой скрежет заржавленных петель. Врата ада открывались. Маттео замер, потрясенный. Створки раздвигались с неспешностью веков. Казалось, все страшные скульптуры оживают. Стенают и скрипят зубами, им не терпится завладеть жизнью, которая только что угасла и которую они вот-вот получат в свое распоряжение.

Маттео встал. Он больше ни о чем не думал. Он просто знал, что время пришло, что он должен воспользоваться этим моментом. Он устремился вслед за тенью и вошел в ворота. Тело дона Мадзеротти со странной улыбкой на устах так и осталось лежать на земле.