Временной тоннель Эйнштейна – Розена

Глава 2: В Древнем Риме

№ 9.

Если вы сможете зафиксировать электромагнитные волны, исходящие из мозга только что умершего человека, они будут такими же осязаемыми, как и у живого. Они исчезнут лишь на третий день, когда -- по нашему христианскому присказу – душа уйдёт из тела навсегда. Следовательно, и первый и второй день покойник фиксирует всё происходящее вокруг него, ведь на самом деле высвобождается не душа, а лишь энергия, мощь разума человеческого. Покойник и после смерти оставляет в реальном мире свои электромагнитные волны, и если кто-либо из учёных в ближайшем будущем сконструирует такой прибор, можно будет услышать записанные волны, скажем, безумных речей Гая Калигулы, плач Ярославны, ненаписанные Пушкиным стихи, вопли сгораемого на костре Джордано Бруно или невысказанные, то есть, истинные мысли Макиавелли.

Не зря говорят» «Идеи носятся в воздухе»!

В мире нет массы. Есть энергия и магнитное поле.

Наше тело состоит из атомов. А ведь атом – это ядро, вокруг которого в громадной пустоте вращаются крошечные невесомые электроны. В пустоте! Следовательно, тело – это миф, не более.

********

«Мы все – подданные бестелесной материи. Энергия разума не исчезает, надо лишь уметь на неё настроиться, чтобы затем наверняка записать носящиеся в пространстве мысли, и заложить их в архив человеческой памяти» - подумал про себя начальник экспедиции.

Сазонов Дмитрий Семёнович, доктор археологических наук, член-корреспондент Академии наук СССР, а в простонародье попросту Старик, любивший латынь и имеющий интеллект с коэффициентом в 195 баллов по тесту IQ сидел сейчас, привалившись спиной к дереву, и размышлял о бессмертии души. Его мечты простирались к ближайшему будущему, когда его коллеги-учёные изобретут подобный прибор, который будет способен фиксировать все, летающие в пространстве мысли выдающихся в своё время людей, ранее никогда не записанные в анналах памяти прежних времён человечества.

Минуло двое суток их бесцельного блуждания по нескончаемому лесу, прежде чем они, наконец, осознали, что находятся совсем в ином часовом поясе и зоне климата, не соответствующего их приамурской сибирской тайге.

Прежде всего, звёзды. В ночном небе первого дня их пребывания неизвестно где, он, Антон и Николай, придя в себя после непонятного общего обморока, сразу же обнаружили в серебристом сиянии непомерно огромной луны некое несоответствие расположения созвездий. Дело в том, что эти скопления звёзд, здесь, в районе 58 градусов северной широты вообще не должны были существовать априори.

Это было не их небо.

Последнее, что они помнили, как их всех троих каким-то необъяснимым образом засосало в подвал подземелья и, не успев даже прихватить ружья, их понесло куда-то в пространство навстречу разверзшейся чёрной дыре, словно их притянула к себе чудовищная магнитная энергия, высвободившаяся из зева бездны. Старик ещё помнил отрывистый миг, как Антона буквально снесло с ног, затем в пустоту, отчаянно и нелепо болтая ногами, устремился Николай, а последним в червоточину всосало и самого профессора. Дальше только небытие, провал в памяти и… вдруг это ночное небо с незнакомыми созвездиями. Точнее, они были знакомы, однако находились не в их широте, и уж явно не в своём климатическом поясе.

Придя в себя после столь небывалой переброски в иное пространство, они тотчас осмотрелись, на удивление, чувствуя себя довольно сносно, если не считать ушиба, полученного Антоном по ту сторону провала.

Была ночь. Это всё, что они поняли в первый миг переброски. Таким образом, перед ними встал первый парадокс. Только что они находились в тайге и хотели успеть к праздничному столу, накрытому Дашей в лагере, и вдруг – бац! Щелчок пальца, миг, секунда, обрыв пространства, - и они уже в средней полосе европейского континента, примерно на той же широте, но, судя по деревьям и прочей растительности, абсолютно в другой часовой и климатической зоне. Первым это заметил Николай, осматривая под ногами опавшую листву вместо игольчатых хвойных веток над головами, как и положено в приамурской тайге. Ни кедров, ни сосен, ни пихт с лишайником и мхом, на котором они прежде стояли. Всю таёжную растительность в мгновение ока заменили дубы, грабы, буки и… оливковые, вечнозелёные деревья. Вместо ягеля и шмыгающих под ногами леммингов, они с ошалелым взглядом обнаружили снующих туда-сюда ящериц и большое скопление субтропических муравьёв, которых в тайге не должно быть изначально.

Это было вторым парадоксом.

А третьим, наиболее значительным, было отсутствие таёжного гнуса, так докучавшего их на всём протяжении маршрута. Вместо него – ночные мотыльки, бабочки и вездесущие стрекозы.

Когда все более-менее пришли в себя, первой мыслью, высказанной вслух, были слова Николая:

- Мы не дома. Это не 1976 год.

- Отчего ты так решил, - отряхиваясь от пещерной пыли, задал вопрос Антон, не меньше остальных удивлённый внезапной переменой. – Я имею в виду насчёт года. То, что мы за долю секунды оказались в тысячах километрах от лагеря мне и самому ясно. Но год?

- Не знаю, - оглядываясь по сторонам, ответил проводник. – Но чувствую. Воздух сильно чистый. Дев-ствен-ный…

- Хочешь сказать, нас перенесло не только в пространстве, но и во времени?

- Спроси у Старика, - указал он рукой на Сазонова. Тот стоял на кочке, и армейским ножом пытался отскоблить потёки смолы с ближайшего дерева. Когда они убедились, что некая сила перекинула их неизвестно куда, все трое, наконец, обратили внимание на тот провал подземелья, который «выкинул» их из себя несколько минут назад. Луна светила ярко, оставшийся фонарь не понадобился, и то, что они увидели в бликах сияния, заставило их замереть на месте с открытыми ртами.

Вместо рисунков римских легионеров и быта жизни императорского Рима, сейчас были изображены…

Экскаваторы.

Раскопки. Тракторы. Грейдеры. Бульдозеры.

…И люди.

В защитных комбинезонах, с приборами в руках. Сверху, над головами, неизвестным художником изображались какие-то летательные машины, похожие не то на атмосферные зонды, не то на вертолёты без лопастей винтов, внизу современные агрегаты бурения, вышки, палатки и огромная непонятная сфера, висящая над карьером, словно иконописной аурой накрывающая нарисованную на камнях панораму изыскательного лагеря. Неизвестный автор рисунков – убогих, непропорциональных, иногда лишь смутно напоминающих механизмы, и от этого сразу наталкивающих на мысль, что он абсолютно не имел понятия, что именно он изображает – кем бы он ни был - рисовал, очевидно, с натуры. Применяемая им краска, древняя, неразбавленная олифой, какими пользовались на заре человечества, добывая её из растений, наглядно показывала, что здесь трудился не художник по призванию, а некий субъект, совершенно не понимавший те механизмы, что рисует, и попавший в расположение карьера, видимо, тем же путём, что и группа Сазонова. Состав краски определил Антон, сам прежде занимавшийся иногда живописью, и знавший консистенцию всевозможных компонентов не понаслышке.

Но вот что сбивало с толку…

Краски были свежими.

Недавно подсохшие, они не потускнели от времени и не обсыпались от кладки камней. Человек, неумело запечатлевший раскопки археологического карьера, де факто не понимал и не представлял, с чем имеет дело, и каких в его понятии механических монстров он изображает. Экскаваторы с ковшами были похожи у него на огромных крабов, испускающих клубы дыма, а бульдозеры с гребными ножами напоминали гусениц-шелкопрядов. Вертолёты или зонды изображались в виде гигантских стрекоз – огнедышащих драконов. Автор не знал, что рисует, а это уже де-юре.

- Всё ясно, - пробормотал тогда профессор, осматривая в первый день развал подземелья. – Хотя, как по мне, то ни черта не ясно. Пока только первое, что приходит на ум, это как какой-то неумелец, хоть и неплохо рисующий, каким-то образом из древних незапамятных времён переместился к месту раскопок грядущих столетий, став очевидцем производимых работ, что и попытался изобразить на камнях пещеры. Долго ли он находился в этом провале пещеры, пока неясно, как впрочем, и неясно, куда делись бывшие рисунки римских легионеров. Ясно лишь другое…

- Что мы заменили его, и нас перекинуло в эти самые времена древности, - закончил за него Антон. – Отсюда, Коля, и воздух такой чистый, - обернулся он к проводнику. – ЗДЕСЬ ещё не изобрели ни двигатель внутреннего сгорания, ни реактивных сопл самолётов, ни даже парового котла для механизированной мельницы. Лишь телеги, кареты, да конная тяга.

- Скверный признак, - качнул головой Николай. – Если нас перекинуло в этом провале на несколько веков назад, то как там без нас останется Даша?

Только теперь Дмитрий Семёнович всполошился и, казалось, пришёл в себя, отступая от зияющей дыры. Имя его племянницы стало своеобразным катализатором его, слегка нарушенных непонятным феноменом эмоций.

- Даша! – выпалил он. – Господи, точно!

Решительно отступив от провала, он устремил взгляд в непроходимую гущу первобытного, девственного леса.

- Нужно немедленно отсюда выбираться. Хотя бы выйти из этих дебрей к какой-нибудь дороге или просёлку, чтобы иметь представление, в какой именно век нас занесло. А дальше по обстоятельствам. У кого что есть в карманах?

У калмыка оказалась трубка с табаком, несколько засушенных кореньев для приготовления отвара от таёжного гнуса и прочая мелочь в виде небольших амулетов, которые потомственный шаман носил с собой, не расставаясь ни на день. Антон вынул из карманов перочинный нож, ракетницу с двумя зарядами, расчёску и фотографию жены, которую берёг с того дня, когда случилась трагедия. У Сазонова оказался блокнот, складная лупа, бесполезный компас и, собственно, всё, если не считать фляг с водой, прицепленных к поясу, армейских штык-ножей и зажигалок в кармане каждого геолога. Остальное находилось в рюкзаке, который, по понятным причинам остался по ту сторону подземелья.

- Плюс на каждом из нас на руке есть часы, к сожалению, нерабочие, - подвёл итог начальник группы. – К тому же одежда у нас вполне современная, но абсолютно неуместная в этой эпохе, хотя мы ещё даже не знаем, в какую именно эпоху попали.

…Этот разговор был два дня назад. В течение почти двух суток они блуждали по лесу, дважды ночевали и снова шли, не имея никакой возможности выбраться из сплошного непроходимого леса, которому не было ни края, ни конца. Мелкие ручьи, а однажды и полноводная река, которую они перешли вброд, спасали их от жажды. Обилие всевозможной лесной дичи, которая буквально кишела под ногами – непуганая, ни разу не встречавшая человека – казалось, сама давалась в руки. Глухари, фазаны, сурки, выдры у водоёмов, белки на деревьях, дикие кабаны в кустах, лани, трепетные газели, разбегались в стороны, но кругом было столько мелких грызунов, что путешественники за эти два дня, ни разу не почувствовали голод. В ход шли армейские штык-ножи, силки и вручную изготовленные луки из найденной в кармане Антона забытой лески. Попадались и крупные кошачьи представители и ночные волки, а дважды группа едва не столкнулась лицом к лицу с огромным бурым медведем, с удивлением, издалека уставившимся на непонятных двуногих существ. Наконец, на исходе второго дня, они увидели просвет среди деревьев и остановились на ночлег, решив выходить из леса рано утром, чтобы не привлечь внимания возможных попавшихся на пути незнакомцев.

Теперь профессор сидел у костра и размышлял о приборе, который создадут в будущем его коллеги, чтобы он мог улавливать летающие в стратосфере мысли почивших в бессмертии великих людей, как упоминалось выше.

«Хотелось бы послушать их разговоры, - думал он, глядя на отблески костра. – Всегда есть что-то волнующее в свиданиях титанов бытия, прогуливавшихся, скажем, по аллеям парков. Бетховен и Гёте, Толстой и Горький, Эйнштейн и Бор, Вавилов и Томас Гент Морган… Их притяжение и споры. Причём, чаще споры, необъяснимые для простых смертных. Бессмертные классики, они идут не спеша, палит солнце, они ни на что не обращают внимания, занятые своими разговорами, они возбуждены, почти кричат и смеются, при этом дружба и влюбленность в жизнь переполняет их своими эмоциями. Эх… - вздохнул Старик. – Если бы можно было услышать их голоса…»

Сазонов хорошо знал латынь, преподавал её у себя на кафедре института, и в своё время даже защищал докторскую диссертацию, основываясь на знании латыни. Поэтому, вздохнув ещё раз, он посмотрел на своих приятелей, завернулся в кусок брезента и тотчас уснул, послав в атмосферу одну из своих мыслей: «Verba volant, scripta manent», что по латыни означало: Слова улетают, написанное остаётся.

…А утром, когда солнце только всходило над верхушками бескрайнего лесного массива, они были уже на ногах и, наскоро перекусив, вышли из чащобы, чтобы наконец увидеть вдалеке за лугом людское селение, едва различимое от расстояния. Чем ближе подходили, тем задумчивее и озабоченнее становился Старик, оглядывая окрестности и выискивая доказательства своим сомнениям. Это заметили идущие рядом коллеги.

- Что случилось? – спросил Антон, стараясь идти в ногу с профессором. Николай немного отстал, разглядывая под ногами заросший травой непонятный след от неизвестного транспорта.

Сазонов лишь качнул головой, пристально вглядываясь в приближающееся селение. То, что он вначале принял издалека за срубленные из брёвен избы, при ближайшем рассмотрении принимало облик ветхих одноэтажных строений из глиняных кирпичей с просмоленными черепичными крышами, весьма прохудившимися от времени. Видно было, что они попали в большое селение, скрытое прежде от них зарослями неубранного винограда, стогов сена и насаженных вручную оливковых деревьев.

- Да тут целый посёлок городского типа! – удивился Николай, догнав Антона. – Я таких строений прежде никогда не видел. Это не наши избы, не русские.

Дмитрий Семёнович уже стоял у первого надгробия, куда их привела тропинка. Большое кладбище, раскинувшееся перед ними, загораживало сам посёлок, и чтобы попасть в его центр, нужно было пройти сквозь нагромождения могил, склепов и холмистых насыпей, которых кругом было не счесть. Старик стоял и ошалелыми глазами смотрел на надпись, едва видневшуюся от времени.

- Это латиница, - прошептал он благоговейно. – Вот куда нас занесло, родимых.

- Куда?

Сазонов обвёл взглядом товарищей и раздельно, едва ли не по слогам, произнёс:

- В Древний Рим, Коля. В Древний Рим.

…Посёлок римлян встретил их гнетущей тишиной.

№ 10.

- Это уже по вашей части, Дмитрий Семёнович, - озадаченно произнёс Антон, вглядываясь в каменные изваяния, стоящие по пояс подобно статуям моаи на острове Пасхи, только в меньших размерах. Скрытые прежде виноградником и кустами малины, они располагались правильными рядами, словно на параде, преданных земле усопших покойников. Их были десятки, если не сотни, теряющихся в траве и древесных насаждениях, достигавших высотой примерно по плечи Антону. На каждом надгробии были высечены латинские фразы, отчего у Дмитрия Семёновича вмиг загорелись глаза. Он уже наклонился над одним из них и, протерев рукавом мраморную плиту, принялся переводить латиницу на доступный всем язык, забавно и усердно шевеля губами. Мельница стояла справа от сонма усопших, а позади неё – они только сейчас заметили – возвышался шпиль местного алтаря для жертвоприношений в виде баранов, быков и прочего домашнего скота. Он был окружён несколькими дворами с такими же ветхими жилищами, что и в самом селении. Сами того не подозревая, выйдя из виноградников, путешественники ступили на священное римское кладбище, где были преданы земле обитатели этого чуждого им мира.

- Шайтан тебя возьми… - пробормотал Николай Антону, держась за амулет, висящий у него на груди. – Это ж куда нас занесло?

Они озирались по сторонам, натыкаясь взглядами на бесконечные ряды каменных склепов, а начальник экспедиции, присев на корточки, уже что-то записывал в блокнот, вытирая поминутно выступивший на лице пот.

- Латиница, друзья мои! – восхищённо воскликнул он спустя минуту. – Слушайте, что здесь высечено…

Оба путешественника приблизились к первой гранитной плите.

-Цитирую и перевожу, - голос у Старика дрожал от радости, впервые воочию столкнувшись с памятниками древней старины, да ещё и не в музее, а в самом настоящем оригинале.

- «Богам Манам, - начал переводить он, сверяясь с блокнотом. – Луций Стаций Онесим, сын Публия из Квириновой трибы лежит здесь, покоясь с миром. Пока был жив, был любим всеми. Как умер – потерял всё».

Сазонов выпрямился, восхищённо взглянул на друзей и едва не закричал от радости:

- А? Как вам это? – и, не дождавшись ответа, с блокнотом в руках кинулся к следующей плите.

- «Цестий Эпулон. Богам Манам. Из Поблиевой трибы, претор, народный трибун, септемвир, эпулонов жрец. Не ждал болезнь, ушёл сам».

Не дожидаясь своих приятелей (те только успевали перебегать за ним от одного гранитного изваяния к другому), он читал уже следующий панегирик:

- «Авла Квинтия Приска. Богам Манам. Раба, дочь Лициния Непота из Палатинской трибы. Была щедра, пока жила. Филомуз Диокл убил её. Знайте об этом, люди».

На следующем надгробии:

- «Богам Манам. Летиция Диокса Крама. Госпожа и хозяйка. Много коров и овец. Лежит здесь, погребённая её рабами. Была добра, но болезнь лихорадки сгубила её жизнь. Плачьте, люди из Квинтской трибы».

Он уже читал следующую надгробную плиту:

- «Богам Манам. Я не был. А потом я стал. Живу, работаю, люблю. Любил. Работал. Перестал. Ничуть об этом не скорблю. Аделий Луций Кар. Передайте Агристе, что любил её безмерно».

- А вот совсем удивительно! – указал он на богато украшенную мраморную стелу:

- «Сам я, Виталис Юлиан, себе при жизни воздвиг гробницу, и когда мимо иду, читаю я сам свои вирши. Юноша умный! Поставь себе ты при жизни гробницу, как сделал я».

Сазонов выпрямился, вытирая пот:

- Друзья мои… это же… сен-са-ци-я!!! Наткнуться на гробницы исчезнувшего поселения древних римлян, возможно, единственного сохранившегося на Земле…

Антон тактично кашлянул.

- Что?

- Не на Земле, Дмитрий Семёнович.

- А где?

- Точнее, на Земле, но… не в нашем мире.

Старик почесал затылок, всё ещё не придя в себя.

- А ведь верно, Антон. Точно! Мы же сейчас находимся… - он пристально осмотрел ближайшие изваяния. – Где-то… хм. Где-то от… первого до второго века нашей эры.

- Откуда узнали?

- По символам. До нашей эры, то есть, до правления Тиберия, при котором был казнён Иисус, некоторые буквы латиницы писались по-другому, нежели эти. Вот, смотрите… - он подошёл к следующей гранитной плите, предупредив:

- Тут целый рассказ о жизни одного из обитателей того времени. И слог, и синтаксис, и рифма в предложениях сразу навевает мне первые два-три века нашей эры. Позже, вечером, я объясню вам, при каких династиях практиковалось такое письмо. Я не боюсь ошибиться, поскольку посвятил данной теме едва ли не все последние годы перед экспедицией.

- Я знаю, - уважительно согласился Антон. – Не один раз бывал на ваших лекциях, когда аудитория набивалась в зале до отказа. Помню, приезжали даже автобусами из соседних областей.

Сазонов отмахнулся, польщенный.

- Это в прошлом. Итак, читаем:

Он наклонился над изваянием, смахнул пыль и, вооружившись блокнотом, принялся переводить древний текст, иногда делая какие-то пометки карандашом.

- «Некогда был я жнецом и, усердно снимая созревший нивы своей урожай, рабский я труд исполнял. Бедного ларя я сын, рожденный отцом неимущим. Будучи сыном его, я жил земли обработкой. В пору, когда в поля отправлялся отряд серпоносный, идя на Юпитеров клин, опережал я жнецов, впереди всех по полю идя, и оставлял за спиной связки густые снопов. И с нумидийских полей жатву снимал наш отряд. Труд мой и скромная жизнь оказали мне помощь, и господином меня они сделали дома и виллы, и не нуждается дом этот ни в чём у меня. Я и детей народил, и внуков милых я видел. Так, по заслугам моим мы славные прожили годы, и не язвит никогда нас злоречивый язык. Смертные, знайте, как жизнь свою провести безупречно: честную смерть заслужил тот, кто обману был чужд».

Сазонов перевёл дух, закончив столь пространную эпитафию.

- Это же… - едва не поперхнувшись, выдавил он из себя – это же просто… уникально! Перед нами пролетела вся жизнь обыкновенного жнеца, ставшего при жизни господином. Невероятно!

Они ещё несколько минут побродили между надгробий, затем, остановившись у выхода, пристально прислушались.

- Сдаётся мне, что в этом селении никого нет, - заявил Антон.

- Откуда такая уверенность?

- Собаки, Коля.

- И что?

- Их нет. Они не лают.

К тому же, посмотри, как всё запущено и покинуто. Мельница, опять же…

- А мельница тебе, чем не угодила?

- Не работает. Если бы в посёлке кто-то был, у неё крутились бы лопасти от водяного колеса. Муку-то надо вымалывать, верно?

- Может, она сломана, - не сдавался проводник.

- Может и сломана. Но я что-то не вижу вокруг неё снующих туда-сюда людей.

Селение было пусто, и Антон оказался прав. Ни собак, ни жителей, ни священных котов, которых в Древнем Риме почитали безмерно за их, некогда спасения города от полчища чумных крыс. Пусто! Ни души. Многие двери были распахнуты настежь, ветер гулял в их пустых комнатах, гоняя мусор по всей территории посёлка. Ни коров, ни свиней, ни другой живности… словно всё вымерло начисто.

- Может, здесь прошлась косой бубонная чума? – памятуя о крысах, поинтересовался Антон.

- Вряд ли, - задумчиво ответил Старик, входя в просторную хижину, наметив её издалека для ночлега. – Если бы здесь побывала чума, на дверях красками были бы начертаны кресты, а вдоль сточных канав лежали бы груды сожжённых останков. Гораздо важнее сейчас узнать причину, нежели просто гадать на кофейной гуще. Селение покинуто внезапно и наспех, побросав всё, что не смогли унести в руках. Все бежали, уводя с собой скот и домашнюю живность.

- Бежали… - повторил калмык, теребя на груди нательный амулет. – Но куда?

Дмитрий Семёнович надолго задумался, обходя пустые комнаты и отбрасывая носками ботинок разбросанный по полу хлам.

- Вот это нам и предстоит узнать, Коля.

…И они остались на ночлег в одной из хижин покинутого селения.

№ 11.

Что же произошло здесь, ломал голову Дмитрий Семёнович, бродя по пустому двору с покинутым колодцем, пока Антон разводил огонь, а Николай разделывал тушку зайца, пойманного ими при выходе из кладбища. Было видно, что дикая живность абсолютно не боялась присутствия людей и бегала по околицам селения, видимо, с тех пор, когда оно было внезапно покинуто. Судя по пыли и проросшей временами траве, обитатели ушли отсюда давно, более двух месяцев назад. Ушли всем скопом, быстро и стремительно, словно ожидали неминуемой смерти, если срочно не покинут посёлок. Антон прогулялся к мельнице и заметил, что намолотая мука уже давно была переработана мучными червями, а глиняная посуда, валявшаяся повсюду, имела тонкую плёнку плесени, которая образовывается спустя долгое время без употребления. Во дворе стояла пустая телега, на которой хозяева, очевидно, возили на рынок продукты для обмена, грузили сено или доставляли себе воду из ближайшей реки.

- Итак, - подвёл итог профессор, когда они расположились за дубовым столом, принявшись за еду. Николай нарвал в огороде несколько луковиц, подобрал сморщенные клубни картофелин, и ужин, можно сказать, получился весьма удачным. – Что мы имеем на данный момент, друзья мои. Первым фактом было то, что нас троих каким-то непонятным образом, некая физическая и потусторонняя сила, назовём её «мостом Эйнштейна – Розена», или попросту червоточиной времени, переместила нас из подземелья нашего 1976 года в первый или второй век Древнего Рима (это мы уточним позже). При прохождении наших тел в тоннеле «кротовой норы» - так, Коля, называют червоточину времени, - мы обнаружил при выходе непонятные рисунки, датируемые ещё ранее, нежели этой эпохой, куда нас занесло. Позже, выйдя из нескончаемого леса, мы обнаруживаем кладбище, пустое селение и отсутствие всякой живности. Всё это говорит о том, что мост Эйнштейна – Розена каким-то образом заменил между собой две абсолютно разные по времени эпохи, отстоящие друг от друга на две тысячи лет, а если брать рисунки неизвестного художника, то и того более. Иными словами, Коля, - пояснил он, прежде всего проводнику, поскольку Антон не нуждался в такого рода лекциях, - наша девочка и Тимофей остались по ту сторону реальности, а нас занесло, образно выражаясь, к чёрту на кулички, да ещё и неизвестно в какую область Римской империи. Отсюда можно сделать вывод: кто-то или что-то управляет этими двумя пространствами, перебрасывает нас сквозь временные континуумы и манипулирует, смешивая реальный мир с антимиром, как ему заблагорассудится. Какова причина столь непонятного феномена, мне пока неясно. Но тут явно без вмешательства религиозных сил, смею тебя уверить, - усмехнулся он, наблюдая, как проводник трёт пальцами свой амулет, очевидно, мысленно обращая молитву своим шаманским богам.

- Это почему же? – спросил калмык.

Сазонов на миг задумался:

- Ну, в общем-то, любая религия, прежде всего, ошибочна из-за своей несостоятельности в плане доказательств бытия божьего. Настоящая наука способна на основании своих постулатов и логики описывать факты действия материального мира, но так же, и не может доказать существование нашей, к примеру, души. Как, впрочем, и религия. Проверить экспериментально существование бога или сохраняется ли душа после смерти, мы не можем. Как не можем сейчас разъяснить себе, каким образом два пространства перемешались между собой, выкинув нас из своего водоворота временных эпох. Ещё с юности я задался целью верить только тому, что вижу своими глазами. Сейчас я в этом убедился окончательно. Я увидел. И, сдаётся мне, это называется одним простым словом.

- Каким?

- Атеизмом, Коля, - улыбнулся профессор. – Атеизмом.

…Утром они покинули посёлок, чтобы двигаться дальше, в неизвестном для них направлении, следуя лишь своему наитию и внутреннему голосу, наугад, на север, куда глаза глядят, лишь бы не находиться в этом жутком и покинутом месте. Компас не работал, карты не было, но судя по растительности, насекомым и прочим признакам, они полагали, что находятся сейчас где-то в центральной точке Апеннинского полуострова, на подходе к великому и бессмертному мегаполису всех времён, начиная с Вавилона. Именно Вавилон был первым городом с миллионным населением, а вторым по величине был он. Его величество РИМ.

Преодолевая расстояние в двадцать – тридцать километров каждый день, питаясь всевозможной дичью и утоляя жажду из бесчисленных ручьёв, прилегающих к Тибру, они на исходе четвёртого дня пути, наконец, приблизились к конечной цели своего вынужденного маршрута: к стенам Священного Рима. Чем ближе подходили, тем чаще им попадались большие поселения, уже отчасти напоминавшие древние города из мрамора, гранита, гипса и каменных изваяний. Все они были пусты и покинуты таким же образом, что и первый посёлок в зарослях виноградника с оливковыми деревьями.

Это была мёртвая пустыня.

Остовы зданий торчали на цветущей земле словно скелеты, вонзаясь шпилями и куполами в неприветливое хмурое небо. На их пути попадались пустые телеги, брошенный скарб, оставленные впопыхах постоялые дворы и множество нетронутых, неубранных посевов. От этой жуткой картины опустошения становилось неспокойно. Четыре дня пути и ни одной живой души. В лесах водились зайцы, кабаны, косули, но стоило путешественникам войти в покинутое селение, как их будто невидимой рукой накрывало каким-то энергетическим полем, внутри которого ничего не существовало, ни людей, ни собак, ни другой домашней живности. Переночевав в очередном поселении, они вновь проходили леса, вновь встречали внутри диких зверей, но когда входили в следующее селение, всё повторялось всуе: паутина, плесень, разбитые горшки, мусор и полная заброшенность. И так день за днём. Они нашли большую плетёную сумку и складывали в неё всяческую мелочь, которая могла им пригодиться в дороге. Поначалу Николай-калмык хватал всё подряд: позолоченные кубки, чаши с драгоценными камнями, иконы, изображавшие пантеон римских богов во главе с Юпитером, однако, вскоре сумка стала неподъёмной, и от многого пришлось избавиться. Антон со Стариком только посмеивались над своим напарником, но сами ничего не брали. Их интересовало совершенно иное, а именно: каким образом всё прилегающее к поселениям пространство насыщено всевозможной живностью, а в самих селениях и административных центрах не попадается ни души? Ни скота, ни собак, ни даже местных птиц, гнездящихся обычно под кровлями жилых сооружений.

Ничего. Пустота.

И это было тем более странным, когда вечером пятого дня, пройдя первые кварталы пустого громадного мегаполиса, они остановились на ночлег в одном из постоялых дворов, внутри которого обнаружили трапезный стол, на котором стояла… горячая чашка чая.

Вот это уже был феномен!

Первым её заметил Николай, идущий в группе всегда впереди остальных. Осматривая комнату посетителей, он невольно задержался взглядом на фарфоровой чашке, от которой поднимался горячий пар, а когда подошёл ближе, застыл в изумлении, ожидая сзади идущих коллег. Откуда в аномальной зоне безжизненного города материализовался, только что оставленный напиток? И самое главное – кем?

- Похоже, мы столкнулись с первым живым человеком за всё время нашего пути, - заключил Дмитрий Семёнович, подошедший сзади с Антоном. – Чай заварили недавно, и он ещё не успел остыть.

- Кто заварил? – едва не стуча зубами от испуга, осведомился Николай.

- Ты у меня спрашиваешь, Коля? – задумчиво в свою очередь спросил профессор. Антон в это время рассматривал остальную посуду. Миска с остатками бобовой каши, овсяные лепёшки, оловянная ложка, кубок с чем-то, похожим на вино…

- Свежая, - потрогал он лепёшку. Понюхал вино.

- Аромат недавно собранного винограда. Молодое, ещё не успело настояться…

Прежде, чем он успел закончить фразу, произошло вообще нечто любопытное. А именно…

Где-то послышалось ржание лошади.

Все трое замерли, прислушиваясь и не веря своим ушам. Это был первый живой звук, который они услышали, проходя селения в течение пяти дней их маршрута, не считая тех, что раздавались в лесах за их пределами. Они уже настолько привыкли к мёртвой тишине, блуждая по очередным брошенным населённым пунктам, что сперва опешили и схватились за самодельные копья. У Антона был римский гладиус, подобранный им в раскрытом отчего-то склепе погребённого центуриона, командовавшего, видимо, одной из когорт Шестого легиона: так было выбито позолоченными буквами на его щите. Теперь Антон обнажил меч, недоумённо обмениваясь взглядами со Стариком.

- Лошадь… - озадаченно проговорил тот. – Откуда? Мы почти неделю не слышали ни одного звука.

- Что будем делать?

- Кричать, Коля! И как можно громче!

- По-русски? – усомнился калмык.

- Да хоть по-китайски! Если есть лошадь и на столе стоит чашка, то должен быть тот, кто её оставил, а лошадь привёл с собой. Или приехал на ней.

- Откуда?

- Из тех, очевидно, мест, где эти лошади остались в наличии.

Абсолютно ничего не поняв, Николай, тем не менее, принялся кричать, подражая своим коллегам. Двор был пуст, но ржание доносилось где-то за его пределами: за оградой.

- Эй! Есть тут кто? Мы не причиним вам зла. Покажитесь! Нас только трое и мы не вооружены…

Слова, выкрикиваемые на современном русском наречии средней полосы их отчизны, звучали здесь, в центре Апеннинского полуострова, по меньшей мере, весьма нелепо.

Но ещё более нелепо прозвучал ответ, услышанный ими совершенно на том же языке.

- Вы кто?

У проводника из рук выпала сумка с его драгоценностями. Антон ошалело глянул на профессора, а сам начальник экспедиции едва не поперхнулся, вытаращив глаза навстречу невидимому гостю.

- Мы… - запнулся он, - мы… странники. – Более глупого ответа Дмитрий Семёнович не произносил ни разу в своей жизни. – Русские мы, - поспешил добавить он.

- Это я слышу, - отозвался голос из-за ограды. – Откуда, русские?

- С Дальнего Востока… - проглотил комок Сазонов.

– С Хабаровского края, - добавил Антон. – Из экспедиции.

Послышался вздох облегчения, и в просвете зелёных насаждения показалась фигура, ведущая под уздцы добротного коня.

- Так бы сразу и сказали, - поприветствовал силуэт незнакомца.

Впрочем, отчего же незнакомца?

…Это был профессор Требухов.

Собственной персоной.

№ 12.

…Итак, Борис Александрович Требухов был человеком незаурядным, имел несколько научных степеней и слыл среди коллег неутомимым археологом, снаряжавшим различные экспедиции едва ли не каждый год – два, в те или иные районы аномальных зон как собственной страны, так и за её пределами. Он бывал в Тибете, покорял вершины «восьмитысячников», спускался с Жаком Ивом Кусто в океанские глубины, ходил под парусами в тростниковой лодке «Ра» с Туром Хейердалом, дружил с академиком Капицей, путешественником Юрием Сенкевичем и вёл обширную переписку с американским астрономом Карлом Саганом. В сфере его интересов были едва ли не все науки, какие преподавались в университетах, но любимым детищем, несомненно, была и оставалась археология. Снаряжая экспедиции со своими единомышленниками, профессор Требухов производил раскопки на Алтае, в сибирской тайге, на Байкале, в полярной тундре, а когда появилась возможность побывать в аномальной зоне близ Станового хребта у реки Учур – снарядил экспедицию и туда.

Однако именно там его следы затерялись, как казалось, навечно.

И вот, на тебе! Теперь он предстал перед друзьями целый и невредимый, обнялся с коллегой Сазоновым, познакомился с Антоном и Николаем, а уже к вечеру следующего дня знал всю их предысторию, каким образом они оказались здесь. Сам же он в свою очередь поведал коллегам весьма любопытный рассказ о собственной одиссее попадания сюда, в чуждый для них мир.

По его словам, они с группой геологов обнаружили провал подземелья, стали спускаться, и вдруг их команда подверглась какой-то газовой атаке, выплеснувшейся из недр подземной бездны, отчего вся его группа из пяти человек в мгновение ока погибла на месте, удушенная непонятными миазмами. Сам он чудом спасся, поскольку находился наверху и спускался в связке последним. Когда ядовитые пары выветрились, он пришёл в себя после кратковременного обморока уже внутри подземелья, а его товарищи лежали вразброс, разметав руки и ноги на полу загадочной пещеры. Назад дороги у него не было, поскольку вход в подземелье обрушился при выбросе в атмосферу неизвестного науке газа, и ему пришлось уложить своих погибших товарищей прямо на полу пещеры. Там-то он и обнаружил целое скопление сохранившихся каким-то образом тел из различных исторических эпох планеты. В этой пещере он провёл ночь и следующий день, ломая голову над столь феноменальным открытием, тщетно пытаясь найти выход наружу по летучим мышам, однако на следующий вечер его вновь посетил стремительный поток газа, вырвавшийся из глубин подземного амфитеатра и разлома карстовых пустот. На этот раз газ был не таким умерщвляющим, и когда он пришёл в себя, обнаружил, что лежит у развороченной взрывом пещеры, на камнях которой были видны рисунки неизвестного художника, запечатлевшие неумелой рукой какие-то строительные работы при раскопках таинственного карьера. О том, что этот провал в тайге представлял собой некий аномальный узел между параллельными мирами, он сделал вывод позже, когда осознал, что находится в совсем ином часовом и климатическом поясе Земли. Его поглотила и перенесла через пространства какая-то пустота, в метафизике именующаяся «мезонным облаком». Таким образом, он и оказался здесь, в ином измерении, блуждая по вымершим селениям уже три с половиной недели, пока, наконец, не добрался до Рима. Лошадь он увидел недалеко от древнего мегаполиса: каким-то чудом она сохранилась за границей мёртвой зоны и, оседлав её, он въехал в Рим, как триумфатор на белом коне.

Добравшись до центра, он задался целью пройти его пешком, направившись к основной достопримечательности – Колизею. Именно в его стенах он надеялся найти ответ своим догадкам, что в иное пространство переместился целый климатический пояс Земли вместе с Апеннинским полуостровом в придачу. Иными словами, как полагал он, реальностьII века нашей эры заменилась между собой реальностью века XX-го, иначе, откуда те рисунки на каменной кладке, изображённые неизвестным художником, который понятия не имел, что именно он рисует? Это был нонсенс. Четыре дня назад он, наконец, добрался до Колизея, пройдя пустой город, что называется, насквозь. Двое суток он провёл в стенах величественного амфитеатра, окончательно убедившись, что его перебросило во II век нашей эры, а именно – в царствование великого, как его называли «воина-императора» Адриана, который был у власти с 117 по 138 год нашей эры. Об этом Борис Александрович узнал по фрескам, скульптурам и монетам, изображавших принцепса во всём его великолепии. Оставалось выяснить, куда, собственно, исчезло всё живое, находящееся в стенах этого громадного мегаполиса? Где ВСЕ? Куда пропали? В какое пространство их занесло?

Над этим вопросом он и ломал голову последние два дня, вернувшись из Колизея в этот постоялый двор. Лошадь он отпустил пастись за ограду, сам же заварил себе чай, приготовил нехитрый ужин, но услышав голоса незнакомцев, благоразумно спрятался, поначалу подозревая, что это могут быть варвары. А когда различил русскую речь, да ещё и с современными наречиями, то пришёл в самое настоящее оцепенение.

- Вот, собственно, и вся история. Когда услышал, что вы разговариваете по-русски, здесь, в Священном Риме, не поверил своим ушам! – сознался он, заканчивая свой рассказ.

Настроение у всех было приподнятое, как и полагалось при встрече двух старинных приятелей, один из которых числился без вести пропавшим, но что-то всё-таки витало в воздухе вокруг них. Что-то зыбкое, неуловимое, непонятное по своей сути, неведомое им и не осознаваемое.

…Вот только, что именно?

№ 13.

На следующий день Антон и Дмитрий Семёнович отправились поймать в силки какую-нибудь дичь для пропитания, а Борис Александрович Требухов принялся информировать Николая-калмыка о временах правления римских императоров, чтобы тот имел хоть частичную картину того промежутка истории, куда их занесло червоточиной времени. С всеобщего согласия приятели решили называть отныне червоточину «мостом Эйнштейна – Розена» и, приготавливая в огне очага бульон для будущего ужина, Николай сосредоточенно (как ему казалось) слушал своего нового наставника по истории.

- Август цезарь, уважаемый Николай, - вещал профессор слушателю, словно с кафедры своего института, - считается учёными довольно неплохим императором, недаром его обожествили после смерти. Я тебе прочту нечто вроде краткой лекции, начиная с первых принцепсов и далее – по мере их правления, ты не против?

Калмык что-то буркнул в ответ, не слишком выказывая энтузиазма выслушивать очередное выступление теперь уже нового лектора, заменившего собой Старика, который таким же образом любил поучать своего младшего коллегу. Делать было нечего, и Николай с потаённым вздохом приготовился слушать.

- Итак, - продолжил Требухов. – Многих императоров, как, например, того же Юлия цезаря, убивали ещё при жизни их правления, а вот Октавиан Август умер собственной смертью. Его сменил Тиберий, при котором был распят Иисус, надеюсь, ты знаешь об этом.

- Да?

- Да. Благодаря заговору на трон взошёл безумный Калигула, которого вскоре тоже убили из-за его эксцентрических выходок. Он считался одним из худших императоров, о которых речь будет впереди. Если что-то неясно, ты спрашивай, не стесняйся, а я буду считать, что провожу лекцию для своих студентов, - вздохнул он ностальгически. – После Калигулы правил глупый и безвольный Клавдий, но если Гай Калигула сидел на троне четыре года, то тихий и незаметный Клавдий умудрился провести на нём целых тринадцать лет, пока его тоже не отравили. Вот тут-то на арену истории выходит великий и ужасный Нерон – второй худший император Священного Рима за всю историю своего существования. Дальше следовали один за другим три императора, которые правили по году - два, не оставив заметных следов при своих правлениях. Если я не ошибаюсь, то это были Гальба, Отон и Вителий, которого сменил Веспасиан, заложивший строительство Колизея, а закончил строить этот великий амфитеатр его сын Тит, десять лет просидевший на троне, как и его отец. Оба были обожествлены и считались неплохими цезарями, как и Август. Позже власть Рима прибирает себе к рукам его младший брат, последний из династии Флавиев, тщедушный обжора и развратник Домициан, могущий за один свой пир разорить государственную казну, или как её римляне называли – фиск, до самого последнего сестерция. И надо же! История была к нему благосклонна, поскольку он просидел во дворцах целых пятнадцать лет, пока его тоже, наконец, не убили. В день убийства Домициана сенат Рима провозгласил императором довольно пожилого Марка Кокцея Нерву, которому на тот момент было 66 лет. Правил он недолго, но истерзанный Домицианом Рим вздохнул с облегчением. С приходом к власти Нервы в истории Рима началась династия Антонини. Как позже писал Тацит, годы правления Нервы и его преемника Траяна, это «годы редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает». Нерва расходовал казну весьма экономно: он был самым бережливым из всех императоров, хотя и правил всего два года, скончавшись от старости. Сразу же в день смерти он был причислен к Богам, увековечив своё имя, прежде всего сооружением Проходного форума в Риме, которые в руинах сохранились до нашего времени. Что касается следующего императора, дяди будущего Адриана, великого и божественного Траяна, то его можно охарактеризовать как самого лучшего цезаря за всё время существования Рима как империи. На сцену исторической эпохи выходит самый благополучный из всех принцепсев – Марк Ульпий Траян! Он был серьёзен, справедлив, скромен и обходителен в общении, прост и доступен народу. Его обожествили ещё при жизни, что являлось по тем временам просто-таки уникальным в своём роде случаем. Посещая перед вами Колизей, я тут и там натыкался на фрески, лепнину, скульптуры и благодарственные надписи, возвеличивавшие своего лучшего императора. Он заботился об укладке дорог, возведений гаваней, способствовал развитию торговли и искусства. Его возвеличивал Тацит, Плиний Младший, его боготворил весь Рим. Его именем была названа центральная площадь мегаполиса и сооружена мраморная колонна, изображающая эпизоды войны с даками. В 113 году к Римской империи были присоединены Набатийское царство, Аравия, Месопотамия и Армения. На пути в Рим в августе 117 года Цезарь Нерва Траян, сын божественного Нервы, Наилучший Август Германский, Дакийский, Парфянский, великий понтифик, наделённый властью народного трибуна 20-й раз, императором 13-й раз, консулом 6-й раз… скончался в Киликии, что находится в Малой Азии. Прах его был доставлен в Рим и похоронен в золотой урне цоколя колонны на форуме его имени. Надпись на латыни гласила…

- Отцу отечества, храбрейшему принцепсу от сената и народа римского! – добавил за Требухова, появившийся из-за спины Дмитрий Семёнович. Старик слышал последние слова коллеги, и не преминул вставить свою лепту в рассказ, тем более, когда дело касалось его любимого конька – латыни. – Простите, что позволил себе прервать вашу беседу, друзья мои.

Требухов вежливо поклонился, нисколько не огорчённый, а, скорее, обрадованный появлением коллеги. Антон в это время выкладывал на стол двух великолепных фазанов, которые попали в силки, расставленные им с Николаем накануне. Оба профессора закурили трубки, благо табак, который они нашли в покинутых селениях уже был знаком римлянам, хоть и отличался по вкусу и консистенции от привычного им никотинового продукта, производимого в отечестве.

- Может, теперь дополните меня, раз вы уже вернулись? – предложил Требухов.

- Охотно! – усаживаясь удобнее, ответил в свою очередь Сазонов. – За Адриана мы поговорим позже, поскольку мы попали как раз во времена его правления, и нам ещё не раз придётся столкнуться с его именем. Скажу лишь, что после его правления, обожествлённого преемником Элием Вером, кто только не побывал на троне императорской власти принцепсев. Династия Антонини канула в вечность, и на сцену истории вышла следующая – династия Северов. Прежде всего, нужно выделить Марка Аврелия – философа, гуманиста, второго после Траяна, которому поклонялся Рим. Обожествлённый тем же образом, он правил до 180-го года, будучи относительно спокойным императором. Его приемный сын Коммод, по одной из версий, придушил Аврелия, захватив власть, но вскоре был убит заговорщиками из числа гладиаторов, как в своё время был убит Калигула. С его правлением и концом династии Антонини связывают конец благополучия Римской империи. Она пришла к бесславному окончанию своего существования. Позже уже никого не обожествляли, кроме Септимия Севера – последнего, канонизированного ещё при жизни. После него Рим познал двух худших правителей в своей истерзанной истории: Каракаллу и Гелиогабала. Первый правил девятнадцать лет, второй лишь четыре, но оба истощили Рим до его плачевного конца, ограбив государственную казну по своему разумению. Империя пришла в упадок, императоры сменялись один за другим. Деций, Валериан, Аврелиан, Диоклетиан, Максимилиан Геркулий и другие, пока, наконец, к власти не пришёл Константин Великий, правивший Римом целых тридцать лет. Именно при нём Рим стал полностью христианской державой. Следом последовало его падение, последний император Майоран был обезглавлен в 461 году и античный Рим подошёл к своему логическому концу; с 476 года он перестал существовать. Наступило Средневековье.

Старик бросил взгляд на проводника.

- Однако боюсь, что Николаю уже надоело до чёртиков слушать наши с вами лекции. Верно, Коля?

Пользуясь моментом, когда оба профессора собрались вместе, бедный проводник незаметно присоединился к Антону и принялся помогать потрошить пойманную дичь, усердно налегая на нож. Исключительность своей помощи он выказывал с большей охотой, нежели принудительное выслушивание исторических фактов, которыми он абсолютно не интересовался в данной ситуации, хотя деликатно молчал, пока профессора разглагольствовали перед ним, блестяще выказывая свою эрудицию. Благо, что оба собеседника нашли друг друга и тут же забыли о Николае, который вздохнул свободно, заметив благодушное подмигивание Антона. Уж он-то знал наверняка, что теперь для обоих коллег не существовало ничего на свете: сейчас начнётся самая настоящая баталия в сферах истории, геологии, артефактов, дат, событий, раскопок и прочего интеллектуального коктейля Молотова.

Именно в этот момент, собственно говоря, всё и произошло…